Нежные щечки Кирино Нацуо

1

Ему перестали сниться сны. Он внезапно засыпал, а когда открывал глаза, ему казалось, что он умер, а теперь снова вернулся в этот мир. И так повторялось изо дня в день. Он понимал, что это из-за снотворного, и все же отсутствие снов будто делало его самого каким-то полым, бессодержательным. Мало того, в момент пробуждения он зачастую не мог понять, происходит это наяву или же он еще продолжает спать.

Мысли его напоминали водяные потоки. Они устремлялись в разные стороны, то оскудевали, то вдруг, слившись с другими потоками, набирали силу, становясь одним бурным течением, а иногда застаивались мутной лужей. Страх, радость, ощущение чуда — то, что дано человеку испытать во сне, — все это стало лишь тоненьким ручейком его воспоминаний. Именно существование снов делает реальность такой определенной и незыблемой. Сейчас ему казалось, что он — вода, вынужденная течь только прямо, в потоке, скованном бетонной набережной. Вода, у которой нет силы воли течь. Бессмысленные дни, отведенные лишь на то, чтобы делать необходимое. Пустота реальности и отсутствие снов удивительным образом соединились. Вот и сегодня утром он не мог с уверенностью сказать, что его пробуждение не было сном.

Дзюнъити Уцуми лежал в постели, уставившись в потолок. На пожелтевшей от табачного дыма фанере играл солнечный луч, пробившийся через приоткрытые занавески. Светлая часть напоминала искривленный параллелограмм. День был ясным. Температура выше двадцати пяти. Это, судя по всему, было сегодняшней реальностью. Еле уловимый звук трепещущей на ветру листвы. Уцуми вспомнил прикосновение свежего ветерка, залетевшего под хлопчатобумажную рубашку. Должно быть, здорово в такой пригожий летний день почувствовать, как тебя обдувает легкий сухой ветерок. Уцуми немного сожалел, что не знал никакого другого лета, кроме лета северных широт. На Гавайях, или на Гаити, или на каких других южных островах ветер наверняка ведь горячий, влажный. А запахи? Пахнет ли там ветер? И сильно ли он дует?

Уцуми родился в окрестностях Саппоро, его отца-полицейского переводили с места на место, и Уцуми немало с ним поколесил, но никогда не жил за пределами Хоккайдо. Остров он покинул лишь однажды, когда ездил в свадебное путешествие в Токио. Короткое путешествие — четыре дня, три ночи. Работа, такая же, как у отца, не позволяла отдыхать подолгу. Молодой жене путешествие показалось слишком коротким, а ему — что с него одного раза в Токио более чем достаточно. За границу его тоже никогда не тянуло. Сегодня утром впервые в жизни Уцуми подумал, что хорошо было бы поехать куда-нибудь на южные острова, сесть на берегу моря и смотреть на набегающие волны и чтобы тебя обдувал незнакомый прежде ветер, — и так провести целый день.

Разыгравшееся воображение говорило о том, что сегодня он в хорошем расположении духа. Уцуми приобрел безотчетную привычку, просыпаясь, оценивать температуру на улице, погоду и перемены в своем самочувствии. Он стал чувствительным к приближению низкого атмосферного давления и перепадам температуры. Человек живет среди природы. До болезни он не замечал того, что было само собой разумеющимся. Когда идет снег и дороги замерзают — надо тепло одеваться, а когда теплеет — надо снимать с себя одежду. С такой защитой здоровое тело могло переносить и холод и жару. Здоровое тело было тем, что Уцуми потерял. При совсем небольшой влажности он становился вялым, его начинало тошнить. Он не переставал удивляться тому, что боль в его теле служит барометром, говорящим об изменениях в окружающей его природе. «Вот, стало быть, как это бывает, — размышлял Уцуми. — Тело само говорит тебе, что ты жив».

Он аккуратно дотронулся правой рукой до впадины под ребрами, где должен был находиться желудок. Где у Уцуми его не было. От легкого прикосновения по всему животу медленно расползлась тупая боль, отпустившая спустя некоторое время. С каждым разом приходилось ждать все дольше и дольше, пока боль исчезнет. Интересно, когда случится так, что боль просто поселится в его теле? Он осознавал, что это неизбежно случится, но не знал, сможет ли терпеть ее. В боли человек одинок. Боль и страдания — то, что невозможно разделить с другими. Тело — настолько личная вещь, что попытки объяснить это другому обречены на провал. Вдобавок Уцуми был не из тех людей, кто пытается объяснить что-то другим при помощи слов. Более того, он жил с убеждением, что полное взаимопонимание между людьми изначально является иллюзией.

Уцуми задрал футболку и дотронулся до шва, тянущегося от солнечного сплетения вниз через весь живот. Уродливый длинный червяк на его теле. После операции, когда ему удалили желудок, пораженный раком, прошло больше года, и рубец уже не выглядел воспаленным, но из-за худобы сильно выпирал на истончившейся, словно пергаментной коже. «Вот я и завел себе зверушку — дождевого червя. А еще в животе у меня бомба». Уцуми несколько раз погладил «червяка» от головы до кончика хвоста. Приговаривая «Не шали!», он опустил футболку.

Рядом с кроватью стоял CD-плеер. Уцуми протянул руку, нажал на кнопку «включить» и вставил компакт-диск. Из плеера на всю громкость полился блюз Стиви Рэй Вона. Он слушал его несколько раз на дню, каждый божий день. И сколько бы ни слушал, ему никогда не надоедало. Уцуми закрыл глаза. Когда заиграла бас-гитара, он забился всем телом в такт музыке и в этот короткий миг испытал самозабвение и экстаз. Началась его самая любимая мелодия «Texas Flood», он подпевал — знал все слова наизусть. Лежа на спине, Уцуми стал левой рукой прижимать аккорды, а правой перебирать блюзовые фразы. Воображаемая гитара в исхудавших руках. Он не то чтобы никогда не играл на гитаре, он ее и в руках-то не держал. А сейчас ему стало казаться, что умеет на ней играть.

Иногда Уцуми задумывался, почему, хотя блюз его, в общем-то, не интересовал, он полюбил Вона. Он припоминал, что заинтересовался музыкантом после его трагической гибели в авиакатастрофе. Уцуми случайно услышал об этом в машине по радио, когда возвращался из больницы. Вот уж поистине чудо. Музыка в исполнении человека, которого уже и на свете-то нет, делала его счастливым, приводила в мимолетный экстаз. Этакий подарок от покойника тому, кому суждено в конечном итоге к нему присоединиться. Заиграла следующая мелодия — «Little Wing». Уцуми она тоже нравилась. И все по той же причине: ее написал Джими Хендрикс — ныне покойный.

Дел у него сегодня опять никаких не было. Скоро ему уже перестанет казаться, что впереди у него полно времени. Пребывание Уцуми на этом свете имело предел. Музыка помогала ему забыть о течении времени, но вместе с тем и вела его отсчет. Сколько сотен раз ему предстоит услышать этот блюз, прежде чем он исчезнет с этой земли? Уцуми, отбивающему телом ритм музыки, вдруг стало тяжело дышать, он почувствовал усталость. Уцуми зарылся в постель, сделал глубокий выдох и закрыл глаза. Перед его мысленным взором продолжал стоять летний луч, пробившийся сквозь приоткрытые занавески. Солнечный свет. Уцуми подумал, что вряд ли поедет на южные острова. Не в его это духе. Вот умереть под блюз в исполнении мертвецов, в тесной трехкомнатной квартиренке — это по нему.

Диск доиграл до конца. Перед сном он музыку не слушал, а вот по утрам это уже стало традицией; вместе с музыкой заканчивался и обряд его пробуждения. Он медленно приподнялся с постели, но, вспомнив, что забыл померить температуру, тут же поспешил лечь обратно. От резкой смены положения тела желчь подкатила к горлу, и во рту распространился ее горьковатый привкус. Уцуми закашлялся. В носу защипало. Он салфеткой вытер рот и слезы. После того как ему удалили желудок, появилась отрыжка желчью, а порой и поджелудочным соком. Иногда он по невнимательности забывал об этом. Уцуми зажал градусник под мышкой. Если все равно суждено умереть, зачем нужно мерить температуру? Это казалось ему нелепым и смешным. А в душе он молил: «Температура, миленькая, не вздумай повышаться! Дай мне пожить еще чуть-чуть!» Вот такие противоречивые чувства теснились в его груди. Если сделать измерение температуры обязательной частью его ежедневного распорядка дня, тогда он сможет самостоятельно контролировать свое состояние, другими словами — ни в чем и ни от кого не зависеть. Пискнул градусник, Уцуми уставился на цифровое табло. Тридцать шесть и восемь. Он добросовестно занес показания градусника в таблицу. Ну вот, теперь действительно обряд пробуждения завершен. Месяц назад Уцуми уволился из полиции, где прослужил пятнадцать лет, и стал заниматься своим здоровьем. В полицейской школе ему на всю жизнь вдолбили, как складывать футон. И теперь, какой бы беспорядок ни царил в его комнате, он места себе не находил, пока не заправит кровать. Покончив с кроватью, он раздвинул шторы, чтобы переодеться. Солнечные лучи ворвались в полутемную комнату вместе с шумом дождя. А он-то был уверен, что на улице отличная погода. Похоже, он настолько погрузился в музыку, что пропустил, когда начался этот моросящий сквозь солнечные лучи грибной дождь. Уцуми некоторое время постоял у окна.

Он разглядывал себя в зеркале над раковиной. Из зеркала на него смотрело осунувшееся лицо с ввалившимися щеками — от прежнего Уцуми осталось чуть больше половины. Раньше он весил семьдесят два килограмма при росте сто семьдесят семь сантиметров. Теперь — пятьдесят шесть. Он сам с трудом узнавал себя в зеркале. Даже взгляд этих глаз казался ему чужим. Он смотрел сам на себя с какой-то неудовлетворенностью. Уцуми не мог найти ответ на вопрос: чего ему, собственно, не хватает, чего хочется? Он подумал, что похож на худющего бродячего пса. Уцуми аккуратно побрился, напомадил волосы и соорудил прическу а-ля Элвис Пресли. Стиль этот, «помпадур», выглядел старомодным, но Уцуми он нравился. Уцуми никогда не изменял ему, за что в своем полицейском отделении прослыл чудаком. И что с того, что чудак? В своей работе он никому никогда не уступал. Он привык гордиться собой, но сейчас и это потеряло всякий смысл. Уцуми не имел ни малейшей идеи, как провести остаток своих дней. Он не знал, куда девать время, но вместе с тем боялся того, что время движется вперед. Уцуми так и не научился принимать свое «настоящее», ведущее его к смерти.

Пораженный раком желудок ему удалили полтора года назад. А началось все с невыносимой боли в животе. Он пытался заглушить ее лекарствами, но это не помогало. Боль распространялась даже на спину. У него ухудшился аппетит, он резко похудел. В тот момент что-то щелкнуло у него в мозгу: в роду у него было много худых и многие страдали желудочными заболеваниями. И дед его, и отец умерли от рака желудка. Но в тридцать три года? В это он поверить не мог и в больницу не пошел. Да дело было даже не столько в его молодости. Прошло ведь только шесть лет с тех пор, как его наконец-то повысили из простого постового в следователя, и только два года с тех пор, как его перевели в Первый следственный отдел в главном управлении Хоккайдо, что было его заветной мечтой. Ему нужно было показать, на что он способен, и Уцуми погрузился в работу настолько, что порой забывал о еде и отдыхе. Он вечно носился как заводной, и ему было жалко тратить свое свободное время на ежегодные медицинские осмотры.

Жена Кумико, некоторое время не работавшая из-за свадебных дел, снова пошла работать медсестрой. В один из выходных, вернувшись с работы из больницы в Такикаве, Кумико бросила на него быстрый взгляд и стала упрашивать его пойти на обследование. Он как раз расследовал дело об ограблении магазина. Уцуми заподозрил, что на магазин навел кто-то из своих, и установил слежку за одним из его сотрудников. Не мог же он, в самом деле, бросить все на полпути и заняться здоровьем только потому, что на этом настаивала жена! Он и пальцем не пошевелил, пока однажды, когда он сидел в засаде, его не вырвало и не скрутило от острой боли в желудке.

В тот день мела метель. Он поехал в больницу в Мако-манай, куда когда-то ездил лечиться и где позже умер его отец. Выбор его пал на эту больницу для гражданских, а не ведомственную по одной причине: ему не хотелось, чтобы о его болезни прознали коллеги. Уцуми в своем полицейском хозяйстве не доверял ни единой душе: все коллеги — твои враги, начальство создано для того, чтобы использовать его для продвижения по карьерной лестнице, преступники — прибыльные клиенты. То, что можно работать из ненависти к преступлениям, ради социальной справедливости, не приходило ему в голову. Вот такой виделась Уцуми его работа.

Когда он приезжал навещать отца, больница была совсем новой. От времени бледно-зеленое здание потемнело, стало выглядеть каким-то неопрятным, обшарпанным. Внутри бросились в глаза толстые разноцветные полосы на полу и стенах — указатели направления для пациентов. Уцуми вспомнил пыльный макет человеческого тела в кабинете естествознания в младшей школе, где он учился. Вспомнил красные и синие кровеносные сосуды, пронизывающие макет вплоть до кончиков пальцев. В этот момент его впервые охватило предчувствие тяжелой болезни. В регистратуре молодая сотрудница сказала, что лечащий врач его отца уже ушел на пенсию.

— Сегодня в отделении гастроэнтерологии принимает доктор Катагири.

Уцуми ответил, что ему все равно. Девушка дала ему, как новому пациенту, заполнить бумаги и велела особенно детально описать симптомы, которые его беспокоят. Уцуми карандашом вписал в бланк: «боли в желудке, рвота, потеря аппетита, резкая потеря веса», потом закрасил последнюю фразу черным цветом.

Доктор Катагири оказался полноватым господином примерно одних с Уцуми лет. Рукава белого халата, похоже, были ему тесноваты. Уцуми, недолюбливавший полных людей, отвел взгляд. Все время, что Уцуми рассказывал о своих симптомах, Катагири нервозно поглаживал обтянутые брюками чино толстые коленки. Уцуми подумал, что врач ему не нравится, но потом вспомнил, что сам сделал этот выбор, и, к собственному удивлению, раздражение улетучилось. Глядя на рентгеновский снимок желудка Уцуми, Катагири произнес: Скорее всего, у вас язва, но на всякий случай давайте-ка сделаем гастроскопию, надо же удостовериться, что это не опухоль. Потом поговорим.

Уцуми поднял взгляд на рентгеновский снимок и подумал: «Да чего тут говорить! Точь-в-точь как у отца».

На снимке от кардии до середины желудка тянулось плотное мутноватое пятно. Его отец умер от рака кардии, входного отверстия в желудок. Уцуми, тогда еще учившегося в полицейской академии, пригласили в больницу. Ему и матери, которая не могла оправиться от шока и все время сидела потупившись, показали рентгеновские снимки отца и объяснили, что случилось. Уцуми решительно произнес:

— Доктор, разве это не рак?

— Ну, только по этому снимку трудно судить. Как уже сказал, пока не сделаем эндоскопическое обследование, я ничего не могу сказать. — От неожиданности Катагири даже отпрянул.

Через неделю, когда сделали необходимые обследования, Катагири, запинаясь на каждом слове, сказал: Видимых изменений на слизистой оболочке желудка не так чтобы много, но небольшое затвердение есть, и меня это беспокоит. Внутри, возможно, опухоль. Думаю, что лучше как можно скорее сделать операцию, чтобы быть уверенными. Отпроситесь с работы… Кем, вы говорите, работаете?

— Следователем.

Катагири с удивлением смотрел на Уцуми.

— У вас же есть ведомственная больница, так?

— Я не хочу туда идти. — Произнеся эту фразу, он подумал: видимо, отец чувствовал то же самое.

Катагири, пробормотав: «Вот оно что», как-то неопределенно покачал головой и посмотрел на календарь. Уцуми, обращаясь к затылку Катагири, на котором уже начали образовываться жирные складки, сказал:

— Доктор, а бывает, что рак желудка не виден при гастроскопии?

— Да, бывает, что рак прячется под слизистой оболочкой. Такой рак очень трудно обнаружить, к тому же есть риск, что он может распространиться на другие органы.

— У меня именно такой случай?

Вряд ли. — Катагири обернулся, на лице его было написано удивление. — Все так говорят, беспокоятся, но думаю, что в вашем случае это язва желудка. Очень редко бывает, что язва и рак как бы сосуществуют, поэтому без результатов биопсии нельзя быть до конца…

Мне все равно. Вы мне сделаете одолжение, если скажете обо всем прямо сейчас.

— Это почему? — с сомнением в голосе поинтересовался Катагири.

— И вы еще спрашиваете? Да потому, что это мое тело!

— И все-таки… — запнулся Катагири и, обернувшись, переглянулся с медсестрой, явно старше его по возрасту. — Вот приходите вместе с супругой, тогда и поговорим.

— Жена тут ни при чем. Это касается только меня.

Непонятливость доктора вывела Уцуми из себя. Ему хотелось заорать, что он не ребенок и что не надо делать из него дурака, но он усилием воли сдержался. Медсестра стояла, опустив глаза, а Катагири, задумавшись, усердно тер рукой подбородок.

— У меня и отец, и дед умерли от рака желудка, так что я ко всему готов.

Вот оно что! Это противоречит правилам нашей больницы, но если это пожелание пациента, то ничего не поделаешь, — вздохнул Катагири.

Он некоторое время молчал, будто пытаясь подобрать слова, и наконец произнес:

— Гастроскопия показала, что у входного отверстия желудка образовалась опухоль. Правда, похоже на раннюю стадию. Опухоль никуда не распространилась, и я уверен, что мы сможем ее полностью удалить. В девяноста семи процентах случаев рак на такой ранней стадии излечим, так что волноваться не о чем.

— Если это так, почему вы не хотели ничего мне говорить?

— По правилам нашей больницы мы не должны говорить об этом пациенту.

— А ваше мнение?

— Мое? — Катагири с недоумением посмотрел на Уцуми. — Моя работа — определиться с лечением, обстоятельно обсудив его с пациентом. А пациенты разные бывают.

— Я хочу обо всем знать. Пожалуйста, ничего от меня не скрывайте.

— Понятно, — с неохотой ответил Катагири и скривил губы.

— Доктор, вы сказали, что сможете удалить опухоль полностью. Это правда?

— Не беспокойтесь. Опухоль не распространилась дальше подслизистого слоя. Хорошо, что мы обнаружили ее сейчас.

Удовлетворенный тем, что сумел выжать из Катагири правду, он потерял профессиональную бдительность — все должно ставиться под сомнение и перепроверяться — и покинул кабинет.

На улице уже смеркалось и по-прежнему вьюжило. Он направился к автобусной остановке. По земле мела снежная поземка, и полы его черного пальто развевались на ветру. Холодный пронзительный ветер задувал за пазуху, тело в районе солнечного сплетения закоченело. Неожиданно его пронзила острая боль, он остановился, не в силах дышать. И все же ему казалось, что с души его свалился груз. Как ни смешно это звучало, но, узнав, что у него рак, и тем самым освободившись от подозрения, не рак ли у него, он почувствовал облегчение. Более того, мысли его были заняты работой: что станет с делом о грабеже и убийстве в супермаркете, пока он будет на операции?

Произошло это с месяц назад. В офис среднего размера пригородного супермаркета вломилась пара грабителей, чтобы украсть выручку. Женщина, сотрудница магазина, забыв что-то на работе, решила вернуться и застала грабителей. Они ее зарезали и убежали. Похожих грабежей, включая и те, что закончились неудачей, было несколько, основная версия главного следственного управления: это дело рук заезжих гастролеров. И лишь Уцуми настаивал на том, что это ограбление организовал кто-то из своих. Формально у него была только одна и крайне малоубедительная причина так считать — магазин находился далеко от района, где произошло большинство подобных ограблений. Однако Уцуми, побывавшему на месте преступления, показалось, что здесь что-то нечисто. И показалось ему так потому, что магазин располагался в районе, где селилось много молодых парней: студентов, тех, кто работал на подхвате, офисных служащих. Такая молодежь, живя в больших городах, не задерживалась подолгу на одном месте, ничем не выделялась из толпы, и трудно было предположить, чем эти люди занимались на самом деле. На этом и основывалось особое мнение Уцуми.

Чтобы подкрепить свою версию, он установил слежку за попавшим под подозрение студентом. Если Уцуми ошибался, ему суждено было стать всеобщим посмешищем, но зато, если удастся прищучить преступника, он герой. И при таких мизерных шансах на успех он должен был взять передышку для операции! Уцуми сразу же подумал о нескольких коллегах, которые будут рады узнать, что у него рак и он вынужден взять отгулы. Ему даже слышалась громкая брань некоторых из них: «Да чтоб эта скотина Уцуми сдох!» Окажись он сам на их месте — повел бы себя точно так же. Более того, эта болезнь могла помешать его карьере. Потом придется потрудиться не на шутку, отрабатывая отгулы. Мысли Уцуми все крутились и крутились не столько вокруг проклятой болезни, сколько вокруг его работы.

Через несколько дней были готовы результаты биопсии.

— К сожалению, были обнаружены раковые клетки. Но похоже на раннюю стадию, когда рак еще хорошо поддается лечению. Так что давайте уж постараемся и поборем его.

После уговоров Катагири Уцуми согласился на операцию по полному или частичному удалению желудка. Они определились, когда он ляжет в больницу и когда его прооперируют. Через две недели ему удалили желудок и селезенку.

Катагири только сказал, что операция прошла хорошо, и велел спокойно восстанавливаться.

После операции появилось много неприятных моментов, к которым нужно было привыкать: он не мог есть помногу в один присест, после еды у него резко падал сахар в крови — проявился так называемый демпинг-синдром. Но по крайней мере, он был жив. По мере того как к нему возвращались физические силы, у него появился и аппетит. Уцуми стал набирать вес, у него улучшился цвет лица. Проведя в больнице месяц, он сразу вышел на работу. Готовка и само принятие еды делали его жизнь дискомфортной и отнимали время, но он был счастлив, что жив и смог вернуться к любимой работе.

Он прошел от рядового полицейского в управлении Томакомаи до следователя, сдал экзамен на звание лейтенанта и два года назад был прикомандирован к Первому следственному отделу полиции Хоккайдо, куда так стремился. На достижение заветной цели ушло двенадцать лет. Работать в Первом отделе стало целью Уцуми с первых дней учебы в полицейской академии. Он прошел через скучную службу в полицейском участке в глухомани, где самым громким происшествием был выход медведя из леса; затем Уцуми вернулся в Томакомаи, где стал следователем. С тех пор он шел на все, лишь бы выделиться: активно высказывался на собраниях, специально оставлял без внимания брошенные на улице велосипеды, чтобы позднее читать нотации школьникам, пытающимся «взять их на время покататься». Даже если начальник не нравился ему, он не ленился прийти посоветоваться с ним, поучаствовать в его подковерных играх, преподнести подарок. И чем больше его ненавидели коллеги, тем больше он ломал голову над тем, как бы ему выслужиться. Результатом его усилий стало назначение в Первый следственный отдел. Он даже мысли не мог допустить, чтобы его сломила какая-то там болезнь. Уверовав, что здоровье его идет на поправку, он регулярно принимал антираковые средства.

Вернувшегося на работу Уцуми ждала неприятная новость: студент, за которым он охотился, бросил училище и исчез. И все это произошло за какой-то несчастный месяц, который он провел в больнице. Студент умудрился выбрать правильное время, чтобы скрыться. У следствия не было никаких зацепок, и все шло к тому, что преступление останется нераскрытым. Если бы не операция, он бы его точно арестовал, и тогда было бы чем гордиться. Уцуми грызла досада. Естественно, он не стал докладывать начальству о бегстве студента, за которым следил по собственной инициативе, украдкой. Нет раскрытия преступления — нет личной выгоды. Таким вот полицейским был Дзюнъити Уцуми.

Прошел почти год после операции, и состояние Уцуми ухудшилось. Тело его все время казалось каким-то ватным — как бывает при простудах. Снова появилась исчезнувшая было тупая боль.

Обеспокоенный Уцуми вновь обратился к Катагири.

— Доктор, вы же полностью опухоль удалили?

— Удалил. У вас ведь кардиального клапана нет. Думаю, что из-за рефлюкса желчи начались воспалительные процессы в пищеводе. Пропишу вам лекарство.

Сперва лекарство помогало, но через некоторое время перестало: боль не проходила. Его атаковали приступы тошноты. Когда есть ему стало еще труднее и он похудел на десять килограммов, Уцуми с новой настойчивостью принялся пытать Катагири:

— Что-то улучшений нет, вам не кажется? Доктор, вы мне, пожалуйста, только не врите. Я вам уже говорил — это мое тело.

— Мы удалили всю пораженную раком ткань. Так что, думаю, все нормально.

— Если нужна еще одна операция — я готов.

— Такой необходимости нет. Если вам очень плохо, можем положить вас на отделение, поставить капельницу, — делая вид, что не замечает раздражения Уцуми, твердил Катагири, отводя взгляд.

Так ничего и не добившись, Уцуми с этого вечера начал украдкой следить за Катагири.

По окончании рабочего дня в шесть вечера Катагири садился в свой «вольво» и ехал по заснеженной дороге домой. Жил он в многоквартирном доме на юге города. Вместе с ним жили жена — преподаватель университета, ее мать и малолетняя дочка. Раз в неделю у него было ночное дежурство. Такими были результаты расследования Уцуми. Однако в субботу вечером Катагири поехал не прямо домой, а поставил свой «вольво» на стоянке у здания муниципалитета. В баре Катагири ждала молодая женщина. Это была та самая девица из регистратуры, которая, когда Уцуми впервые пришел в больницу, направила его к доктору. Уцуми удостоверился, что девица с Катагири после бара уединились в гостиничном номере, и на следующей неделе снова поехал в больницу.

Уцуми ждал в коридоре, когда увидел спешащего вдоль красной полосы Катагири — подол его накрахмаленного белого халата развевался на ходу. Красная полоса вела в отделение гастроэнтерологии. Заметив стоящего в углу Уцуми, Катагири обомлел.

— О, Уцуми-сан!

— Здравствуйте, доктор!

— По какому поводу сегодня? Плохо себя чувствуете? Боли?

— Да нет. Так, переговорить надо.

Они вместе зашагали по коридору. Уцуми стал задыхаться — он уже не поспевал за здоровым человеком. Невольно он ухватился за плечо Катагири.

— Вы в порядке? — Катагири остановился, в глазах его читался испуг.

— Доктор, у меня рецидив?

— Ну что вы такое говорите! Это вы о язве? Мы все, что нужно, удалили. Так что этого не может быть.

— Почему же вы тогда не проводите обследование?

— Если настаиваете, мы можем сделать обследование.

— Думаете, меня такой ответ устроит? Это касается моей жизни. Не пытайтесь так просто от меня отвязаться, — пригрозил Уцуми.

Вздрогнув, Катагири посмотрел на осунувшееся лицо и впавшие глазницы Уцуми. Уцуми натянуто засмеялся.

— Сколько мне осталось, доктор?

— Этого я сказать не могу. Так как это не будет правдой.

Холодные, как у змеи, глаза злобно смотрели на Катагири.

— Ну, если так, то задам вам, доктор, один вопрос. В каких вы отношениях с сестричкой из регистратуры? Ну с той, пухленькой, с короткой стрижкой? Ваш тип?

— Это вы в каком смысле? Что за дерзость! Вы не имеете права так со мной разговаривать.

Уцуми с невинным видом извлек из кармана коробок спичек с эмблемой гостиницы, где у Катагири было свидание.

Катагири метнул взгляд на коробок и остолбенел. Уцуми не сводил с доктора глаз. Тот вынул руки из карманов халата, они безжизненно повисли. Уцуми продолжил:

— Если не хотите, чтобы я рассказал обо всем вашей супруге, постарайтесь быть со мной откровенным. Дело касается меня, и принимать решения должен я сам. Если у меня мало времени, я не хочу размениваться по пустякам.

Катагири попытался улыбнуться. Улыбка больше напоминала судорогу.

— Похоже на угрозу.

— Так по-хорошему же не получается. Разве скрывать правду не жестоко по отношению ко мне?

Катагири перекосило, на его лице отчетливо читалось: чертов ищейка!

— И все же…

— Что «и все же»? От этого зависит моя жизнь. Если я умру, вы ничего не теряете. Неужели непонятно, что это сводит меня с ума.

Катагири, похоже, принял решение. Он энергично кивнул и пригласил Уцуми сесть на диван в углу коридора.

— Хорошо. Давайте поговорим.

Они сели друг подле друга на коричневый диван из кожзаменителя, прохладного и сухого на ощупь, — по коридору гулял холодный сквозняк. От тяжести их тел диван скрипнул, будто готовый лопнуть.