Казнь Шерлока Холмса Томас Дональд

1

Если в понедельник Шерлок Холмс, не щадя сил, защищал честь скромной горничной, то вторник он с неменьшей вероятностью мог посвятить спасению репутации пэра. Весь людской род с присущими ему слабостями и недостатками был для моего друга предметом неутолимого интереса. Наблюдая за работой гениального детектива, я нередко вспоминал латинское изречение, которое заучил в школе: «Homo sum, humani nihil a me alienum puto» – «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Однажды мне стало интересно, как понимает эти слова сам Холмс, и я заметил, что высказывание принадлежит великому римскому оратору Цицерону. Мой друг посмотрел на меня, поднес трубку ко рту и ответил: «Вы легко можете убедиться, Ватсон, что Цицерон ничего подобного не говорил. Если желаете знать, это цитата из одного скучнейшего античного драматурга, который родился почти на столетие раньше вашего великого оратора».{7}

И все же в своем суждении о Шерлоке Холмсе я не ошибся. После его смерти я, как душеприказчик, должен был составить опись его корреспонденции, хранившейся в старом жестяном сундуке на чердаке нашего дома на Бейкер-стрит. Я нашел множество писем к бедным, отчаявшимся людям. Холмс помогал им безвозмездно – так лучшие адвокаты порой берутся защищать обездоленных, не рассчитывая на вознаграждение. Как-то раз его спросили, почему он это делает. Вторя Фрэнсису Бэкону, мой друг сказал, что «каждый человек является должником своей профессии» и обязан, по мере сил, отдавать долг.

Частная методика расследования вынуждала детектива вступать в деловую переписку и с представителями высшего общества. Среди его бумаг нашлось три черновика, исчерканные правками и начинавшиеся внушительной фразой: «Мистер Холмс, покорный слуга Вашего Величества…» Об обстоятельствах написания одного из этих посланий я и хочу поведать читателю. Листок с помарками слегка пожелтел и стал хрупким от времени, однако более раннее обнародование этих фактов могло оказаться небезопасным для нашего государства. Впрочем, подробности будут ясны из моего рассказа.

Началось все октябрьским утром 1908 года в Дорсете. Уже рассвело. На пологом склоне холма, возвышающегося над утесами мыса Святого Альдхельма, несколькими группами расположились люди. Одни были в шинелях и кителях старших офицеров флота, другие накинули пальто поверх торжественных костюмов. Все смотрели на море. Солнце коснулось бледно-зеленых волн Ла-Манша, хотя горизонт еще тонул в утреннем тумане.

По желанию Шерлока Холмса мы встали в некотором отдалении от остальных, тем самым подчеркивая: он и я лишь гости, но не полноправные участники событий. Мой друг надел серый дорожный плащ, на голове его плотно сидело матерчатое кепи. Всем своим видом он показывал, что его отделяет от прочих собравшихся нечто большее, нежели расстояние в несколько футов. Позади нас, примерно в миле от берега, дежурили солдаты морской пехоты. Они охраняли тропки, ведущие к берегу от деревеньки Уорт-Матраверс: в течение ближайшего часа здесь не должно быть посторонних. Попытки отыскать среди встречающих морских атташе из европейских посольств, находящихся в Белгравии, на Итон-плейс, оказались бы тщетными. Никого из иностранных дипломатов не пригласили.

Мы молча слушали нарастающий шум машин, который разносился над водной гладью, подобно барабанному бою в честь древнего бога войны. Недавно сошедший со стапелей левиафан приближался к началу мерной мили: он выдержал испытания в Атлантике и теперь, миновав западные фарватеры Ла-Манша, возвращался на Портсмутскую верфь. Настоящая проверка была для него позади, а это утреннее представление предназначалось для высокопоставленной публики. Точка, сверкающая в октябрьском тумане, неумолимо и стремительно выросла, превратившись в корабль. Яркое небо отражалось в его светло-серой броне. В немноголюдной толпе, состоявшей из офицеров высокого ранга и правительственных сановников, прошелестело: «Дредноут»![15]

Один из самых мощных и тяжеловооруженных линкоров мира скользил пред нами, разрезая ласковые волны с грациозностью прогулочной яхты. Даже Шерлок Холмс безмолвно залюбовался его чистыми очертаниями. На палубах мы не заметили обычной для военных судов суеты. Перед двумя современными дымовыми трубами, а также за ними находилось несколько орудийных башен, которые благодаря уникальному механизму вращались почти на триста шестьдесят градусов. Трехногая мачтовая вышка позволяла командованию централизованно управлять огнем и наблюдать за действиями артиллерийских офицеров. Пушки калибром десять и двенадцать дюймов могли уничтожить противника с расстояния шести миль или более, а с трех – пробить самую прочную бортовую броню.

Своим присутствием на этом благородном собрании я был обязан знакомству Холмса с сэром Джоном Фишером, адмиралом, начальником Морского Генерального штаба и создателем нового Королевского флота, автором максимы «Бей первым, бей сильнее, бей без передышки». Фишер считался близким другом короля Эдуарда. Поговаривали, будто он убеждал монарха, пока Британия еще не утратила господства на море, «копенгагировать»[16]{8} немцев под Килем, напав на них неожиданно, без объявления войны. Это предложение привело в негодование и короля, и кабинет. Впоследствии адмирал в беседе с друзьями сетовал на то, что империи недостает руководителя, подобного Уильяму Питту или хотя бы Бисмарку.

Для Холмса дружба с Фишером началась с дела военного договора. С тех пор в присутствии моего друга нельзя было и слова сказать против сэра Джона, которого он считал человеком, совершенно чуждым всякого позерства и достойным девиза: «Ни одной из партий я не присягал; не могу молчать я и вовек не лгал»[17].

У створа мерной мили «Дредноут» резко взял курс на Портсмут, словно развернулся на каблуках, и вновь набрал скорость. К изумлению публики, махина массой в восемнадцать тысяч тонн двигалась легко и уверенно, как торпедный катер. Корабль скрылся в тумане прежде, чем разгладился след, оставленный на прибрежной зыби его кормой. Именитые зрители замерли. Некоторые из них приложились к своим биноклям, однако не было слышно ни поздравлений, ни возгласов ликования. Такая мощь могла внушить людям лишь благоговейный страх. Моему другу вспомнилось стихотворение Киплинга:

Огнями мысы не зажглись,

И банки не видны,

Мы безнадежно отдались

Слепой игре войны![18]

– Помяните мое слово, Ватсон, «слепой игре войны» будут предшествовать шпионские баталии. Адмирал фон Тирпиц и его подчиненные из берлинского морского министерства об этом позаботятся, – мягко, но зловеще добавил Холмс.

Мы направились к экипажам, которые привезли нас на берег и теперь дожидались, чтобы доставить обратно к железнодорожной станции.

– А хоть бы и так, – ободряюще произнес я. – Джеки Фишер оставил Тирпица с носом. В доках Клайда и Тайна уже строится пять монстров, подобных «Дредноуту», а у немцев нет ни одного. Для таких судов пришлось бы углублять и расширять Кильский канал для выхода из Балтийского моря в Северное, а также драгировать подступы к верфям. Тогда и наши тридцать три боевых корабля смогли бы пройти по этим морским путям, чтобы вести обстрел с близкого расстояния.

– Все не так просто, – нетерпеливо сказал мой друг, шагая по склону холма. – Вот увидите.

Холмс не ошибся. Кайзер Вильгельм и его гроссадмирал потратили колоссальные средства на переустройство Кильского канала и подходов к военным портам Северного моря для нового флота: у немцев появились дредноуты и подводные лодки. Благодаря своему линкору Фишер выиграл время, но не гонку вооружения. Для этой игры Великобритании требовались новые козыри, но они не шли в руки. Я не мог похвастать осведомленностью о военных делах империи, однако от Холмса знал о ссоре между двумя военачальниками.

Тирпиц пустил слух о том, что Фишер намеренно преувеличивал агрессивность германской военно-морской политики, желая добиться от парламента более щедрого финансирования флота, в чем якобы сам признался прусскому атташе в Лондоне. Встретив того на вечернем приеме, английский адмирал сказал ему: «Передайте Тирпицу бессмертные слова доктора Джонсона: „Вы лжете, сэр, и вам это известно“»[19]. Больше ничего произнесено не было. С тех пор отношения между двумя великими морскими державами оставались напряженными.

Теперь я предлагаю читателю перенестись в ту пору, когда две империи, готовившиеся к Первой мировой войне, стали открыто противостоять друг другу – к глубокой печали тех, кто помнил эпоху великой королевы Виктории, в царствование которой Англия и Пруссия были близкими союзниками. Король Эдуард и кайзер Вильгельм, сын и внук императрицы, вместе преклоняли колени у ее одра, а потом шли за монаршим гробом. Теперь же, когда над водами нешироких европейских морей разносилось рычание злобных псов войны, старая дружба была позабыта.

2

Стояла ранняя осень, и деревья в парках едва-едва начинали желтеть. Летнее тепло не хотело покидать Лондон, поэтому зеленщики и книготорговцы Бейкер-стрит не спешили убирать полосатые навесы и заносить товар с тротуара в лавки. По звукам, доносящимся с улицы, мы с Холмсом всегда безошибочно определяли, когда к двери нашего жилища подъезжал посетитель. На этот раз в шуме прибывшего экипажа не слышалось бодрого позвякивания упряжи. Значит, это был не кеб. Я поднялся со стула и сквозь тюлевые занавеси увидел омнибус, направлявшийся к триумфальной арке. Проезд в нем стоил два пенни. Его бока пестрели рекламными плакатами, призывавшими оценить достоинства виргинского табака «Старое золото», какао «Ван Хутен», а также новой постановки «Соперников»[20] в театре «Хеймаркет». Но вот омнибус прошел мимо, и на противоположной стороне улицы я заметил закрытый экипаж: черный верх блестел, медные лампы были безукоризненно отполированы, а смирная лошадь вполне могла бы участвовать в соревнованиях на «Золотой кубок Аскота». Облаченный в ливрею кучер открыл дверцу. Двое мужчин вышли и приготовились переходить улицу. Мой взгляд упал на маленькую изящную корону, украшавшую черную лакированную дверную панель кареты. Имя первого джентльмена я назвал, едва тот пересек Бейкер-стрит. Из предосторожности он приехал в штатском, но и без мундира сэра Джона Фишера узнали бы тысячи людей – по фотографиям в газетах и по карикатуре в журнале «Вэнити фэйр». Это был человек с коротко подстриженными темными волосами и открытым честным лицом: изгиб рта говорил о сильном характере, а в светлых глазах тихо поблескивали веселые искорки. Желтоватый цвет кожи свидетельствовал о том, что родился сэр Джон на Цейлоне. Недоброжелатели поговаривали, будто его мать – сингальская принцесса и от нее он унаследовал коварство и двуличие.

Разглядев спутника Фишера, я понял, что неспроста дверцу экипажа украшает корона. Этих двоих связывала дружба продолжительностью более двадцати лет: виконт Эшер поддерживал адмирала в стремлении создать новый флот, отвечающий требованиям современности, а также в реформировании Комитета обороны империи. Трудно было найти в Англии двух других людей, в чьих руках сосредоточилась бы такая власть. Двенадцатью годами ранее Эшер был назначен секретарем Столичного комитета по коммунальным службам. Эта должность, на первый взгляд не самая блестящая, давала ему закулисную силу настоящего «серого кардинала». В обязанности виконта входило управление монаршими резиденциями, обеспечение комфорта правящей семьи и поддержание королевского церемониала. Его близости к венценосной особе позавидовали бы многие премьеры. В пору болезни королевы Виктории он соорудил лифт в Виндзорском замке и собственноручно возил императрицу в кресле-каталке, когда она изъявляла желание побывать в Кенсингтонском дворце, где прошло ее детство. В 1897 году Эшер организовал пышные торжества в честь шестидесятилетия царствования «обожаемой и достопочтенной леди». Он убедил ее продлить маршрут королевской процессии к югу от Темзы, чтобы и беднейшие из подданных имели возможность ей рукоплескать. Как и следовало ожидать, после смерти императрицы виконт остался близким другом ее сына, Эдуарда VII.

– Так-так… – проговорил Холмс, становясь позади меня. – Похоже, джентльмены явились по делу. С дружеским визитом Джеки Фишер и Реджи Эшер приехали бы поодиночке. Но раз они прибыли вдвоем, значит стряслась какая-то беда.

Тут раздался стук в дверь, и миссис Хадсон, взволнованная более обыкновенного, проводила в гостиную наших высокопоставленных гостей. Состоялся обмен сердечными приветствиями, и меня представили лорду Эшеру (я сразу же узнал его по фотографии, опубликованной на прошлой неделе в «Иллюстрейтед Лондон ньюс»). Фишер погрузился в мягкие глубины кресла, куда усадил его мой друг, и изрек:

– Дорогой Холмс, простите мою неучтивость, но я вынужден безотлагательно перейти к главной цели нашего визита. Очень скоро вы поймете мое нетерпение. До сих пор некоторые обстоятельства были известны лишь Эшеру и мне, а также еще одному лицу. Не сомневаюсь, вы догадываетесь, о ком я говорю.

– Полагаю, это не мистер Асквит? – произнес Холмс сардонически.

Эшер покачал головой:

– Нет, джентльмены. Всех подробностей не знает даже премьер-министр. Мы здесь с ведома и одобрения самого короля Эдуарда Седьмого. Очевидно, имя Шерлока Холмса внушает ему доверие.

– Несколько лет назад я оказал его величеству небольшую услугу в так называемом деле баккара[21]. Причиной скандала стало возмутительное поведение человека, который, будучи офицером и джентльменом, позволил себе вести нечестную игру в присутствии его величества, в ту пору принца Уэльского. Шулер подал на обвинителей в суд за клевету, и наследник престола был вынужден давать показания.

В ответе моего друга мне послышалось некоторое жеманство. Фишер, чуть повернувшись, в упор посмотрел на него:

– Вспомните другие расследования: дело о морском договоре, дело мисс Ирен Адлер, шантажировавшей коронованную особу, и в особенности дело о пропаже секретных чертежей подводной лодки Брюса-Партингтона.{9}

– Разумеется, я сохранил бумаги по каждому из них.

– Речь идет не о тех документах. Скажите, вы когда-либо получали доступ к шифру, который используется для передачи сведений о германском военном флоте? – с нетерпением, служившим своеобразной движущей силой его характера, спросил Фишер.

– Или, раз уж на то пошло, к любому шифру, что у немцев в ходу, – тихо добавил лорд Эшер.

Холмс посмотрел на своих гостей, явно подозревая их в лукавстве. Он набил свою трубку, однако до сих пор не зажигал ее, вероятно из почтения к сановным особам.

– Насколько мне известно, ни одно из расследований не касалось военного флота Германской империи, – сказал мой друг, взмахивая спичкой.

На лицах наших посетителей отразилось разочарование.

– Однако, – продолжал Холмс, – некоторые практические знания в области шифрования, бесспорно, необходимы в моей профессии. Благодаря им я разгадал смысл «пляшущих человечков», а также тайну обряда дома Месгрейвов – именно тогда, как вы наверняка знаете, была найдена древняя корона английских королей, потерянная Стюартами после казни Карла Первого. Кроме того, если вы пожелаете, я охотно предложу вам свою небольшую монографию, посвященную греческой тайнописи. Она использовалась во время Греко-персидских войн пятого века до Рождества Христова. Послания, направляемые из Афин в Спарту, представляли собой цепочки букв на узких полосках бумаги. Когда такую полоску накручивали на деревянную палочку особым образом (угол спирали был известен лишь отправителю и адресату), литеры, на первый взгляд, лишенные всякого смысла, складывались в слова.

– Очень интересно, мистер Холмс, – протянул лорд Эшер с довольно безразличным видом. – Однако вопрос в том, сможете ли вы на основании своего опыта или научных изысканий расшифровать немецкий военно-морской код. Причем сделать это нужно не позднее чем в двухнедельный срок.

– Если существует необходимость, к чему откладывать так надолго? – ответил Холмс тоном апатичной самоуверенности, в равной степени раздражавшей и его врагов, и Скотленд-Ярд. – Смею заверить, что любой дурак справится с этой задачей, будь у него достаточно времени. Ну а две недели… Для человека, обладающего мало-мальским интеллектом, этого более чем достаточно.

– Должен сказать, что наши лучшие криптографы работают вот уже два месяца, и пока безрезультатно, – прервал моего друга Фишер.

– Я нисколько не удивлен. Прошу вас рассказать мне все, что известно об этих интереснейших шифрах. Для чего они используются?

Первый лорд Адмиралтейства и виконт Эшер переглянулись. Судя по едва уловимой перемене в выражении их лиц, они молчаливо условились открыть Холмсу больше, нежели намеревались изначально.

– Мы получили указания… – начал Фишер.

– От его величества, надо полагать?

– Мы получили указания, – повторил лорд, – сообщить вам все, что может оказаться полезным для решения этой задачи. И вы сейчас поймете почему. По всей вероятности, в самое сердце адмиралтейской разведывательной службы прокрался шпион. Очевидно, он располагает сведениями о строении боевых кораблей, их скорости, вооружении и одному дьяволу известно о чем еще. Если отбросить прочь фарисейство, я могу вам сказать – строго конфиденциально, разумеется, – что у нас в Берлине есть свой человек. Он передает информацию нашему военно-морскому атташе.

– Я бы крайне удивился, если бы такого человека у вас не было, – спокойно проговорил Холмс.

– По данным, полученным из этого источника, предатель, который затесался в наши ряды, пересылает информацию вражескому агенту, действующему в Англии. Затем зашифрованные сообщения передаются с помощью кода Морзе на сравнительно небольшое расстояние. Можно предположить, что принимает их одно из германских военных судов в международных водах – вероятно, всего лишь в пяти-десяти милях от Дувра или Хариджа. Оттуда сведения направляют в Берлин, на Вильгельмштрассе, в военно-морское министерство. Наш лазутчик не имеет официального доступа к раскодированным сообщениям и, существенно рискуя, смог увидеть только два из них. В обоих речь шла об артиллерийских сигналах Королевского флота. Кроме того, ему удалось передать нам несколько шифрограмм. Они совпадают с теми наборами букв, которые были перехвачены нашими телеграфистами. Из всего, что мы имеем, понятно лишь несколько слов, да и то по чистой случайности. Ясно одно: отдельный код применяется не только для каждого нового сообщения, но и для каждого нового слова.

– Его величество намерен, – добавил Эшер, – как можно скорее разоблачить изменника и отправить за решетку. Король сожалеет о том, что в мирное время негодяя нельзя повесить или расстрелять.

Холмс недоуменно приподнял брови:

– К чему такая поспешность, милорд?! Как покорный слуга его величества уверяю вас: следует воздержаться от разоблачения преступника. Разве не очевидно? Ведь этот шпион – самая ценная фигура на вашей доске. Если вы его вычислите и позволите ему некоторое время продолжать свою деятельность, все может окончиться хорошо. Но если его сразу упрятать в тюрьму, их связь с Тирпицем будет прервана и вы потеряете единственную нить, которая могла бы вывести вас из лабиринта. Посему лучше не совершать скоропалительных действий.

Судя по выражению лица лорда Эшера, перспектива его не слишком обрадовала. Ну как он доложит королю о том, что Шерлок Холмс счел монаршие указания ошибочными?

– Поскольку мы дорожим временем, – с энтузиазмом проговорил мой друг, – не взглянуть ли нам на эти необычные документы прямо сейчас?

Сэр Джон Фишер оглядел комнату и, к своему неудовольствию, обнаружил: бумаги можно было разложить разве что на рабочем столе детектива. Сие украшение нашей гостиной пестрело многочисленными следами неустанных химических опытов хозяина. Здесь находились помещенный в масленку медицинский скальпель, разобранный револьвер «элей», окровавленная дубинка полицейского, торчащая из газетной обертки. Холмс, нисколько не смущенный, нетерпеливо стряхнул все это на пол. Адмирал раскрыл портфель и достал папку с шестьюдесятью перехваченными сообщениями. Все они были похожи друг на друга: никаких слов, лишь бессвязные наборы – каждый из четырнадцати букв. В качестве примера вполне достаточно привести одну строчку:

ЫЛАЬКДЫШСЬВЛЦО АЛУТЫЗКДВВДКЬА УЖАБСЛВГЦРАЬВЛ

Мне казалось совершенно невероятным, что под этой бессмыслицей могут скрываться сведения о конструкции военных судов, об испытаниях их вооружения, скорости, о расходе топлива и толщине брони. Фишер поднял на нас глаза:

– Не трудитесь подставлять одни буквы алфавита на место других. Шифровальщики Адмиралтейства неоднократно предпринимали такие попытки.

– У меня и в мыслях нет ничего подобного, – сказал Холмс, встал и легко прошелся по гостиной до окна и обратно. – Смысл сообщений недоступен нам в данный момент. Но в природе кода сомневаться не приходится.

– Неужели? – скептически уронил Эшер, сочтя, что Холмс выбрал неподходящий момент для рисовки.

Мой друг снова сел.

– Если ваши сведения верны, то перед нами, безусловно, зеркальный код.

– Не могли бы вы объяснить, что это означает? – спросил первый лорд Адмиралтейства с тревогой в голосе.

Холмс посмотрел сначала на него, затем на Эшера:

– Отправитель и адресат получают одинаковые фрагменты простого текста, взятого из любой книги: из романа или, например, из Библии. Это и есть шифровальный ключ. Предположим, вы хотите закодировать знаменитые слова Нельсона: «Англия ждет»[22]. Допустим, ключ, доступный каждому из вас, – «И сказал Бог». Теперь вам нужно составить шифрограмму. Желательно, чтобы передача была как можно более быстрой. Поэтому, ради удобства и скорости, лучше заранее приготовить алфавитную сетку, расположив в ней буквы от А до Я слева направо и сверху вниз.

Длинные тонкие пальцы Холмса, орудуя карандашом и линейкой, ловко двигались по обыкновенному листу бумаги. Вот что он написал.

Ключ: «И сказал Бог».

Сигнал: «Англия ждет».

а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я

б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а

в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б

г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в

д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г

е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д

ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е

з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж

и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з

й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и

к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й

л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к

м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л

н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м

о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н

п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о

р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п

с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р

т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с

у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т

ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у

х ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф

ц ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х

ч ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц

ш щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч

щ ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш

ъ ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ

ы ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ

ь э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы

э ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь

ю я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э

я а б в г д е ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ ъ ы ь э ю

Холмс работал так напряженно, что, готов поклясться, на минуту он забыл о нашем присутствии. Наконец он поднял голову:

– Без такой сетки можно и обойтись, но лишь очень немногие способны кодировать сообщения в уме. Итак, джентльмены, берем по порядку буквы нашего сообщения и буквы ключа. Начало получается совсем простое: спускаемся по левому краю от А к И. Далее, если вы проследите за кончиком моего карандаша, вы увидите, что линия, проведенная вниз от Н верхнего горизонтального ряда встречается с линией, идущей направо от С бокового ряда, на букве Ю. Продолжаем: перпендикуляры от Г и К пересекутся на Н. Надеюсь, вы поверите, что в итоге мы получим: ИЮНЛПЯСЕУХ.

Мне показалось, будто наши гости пытаются повторить операцию, которую молниеносно проделал Холмс.

– Сейчас вы поймете преимущества этой простой системы, – продолжал мой друг так же спокойно и уверенно. – Сообщение будет передано в виде того набора букв, который я вам назвал. Обычные приемы расшифровки здесь бессильны. Криптографам из Адмиралтейства нет резона ломать голову над тем, что соответствует литерам А, Б, В и так далее. Выяснять, какие буквы встречаются чаще других, тоже бесполезно: как известно, А, Е и Т частотны во многих языках. В нашем исходном сообщении они присутствуют. И если букв А в кодируемой фразе несколько, при зеркальном шифровании каждая из них получает различное соответствие. Поэтому в тексте, уже готовом к передаче, повторение литер ничего не значит.

Воцарилась полная тишина. Через минуту лорд Эшер ее нарушил:

– Выходит, мистер Холмс, плохо наше дело.

– Иными словами, – быстро произнес Фишер, – код не может быть расшифрован.

– Этого я не говорил. Но необходимо узнать или логически вывести тот текст, который используется в качестве ключа.

– Да, но существует множество текстов, напечатанных на десятках языков в тысячах книг, на миллионах страниц. Так что код расшифровке не подлежит. Сомневаться в этом не приходится. Единственное, что наши сотрудники смогли установить: некоторые группы букв повторяются. Если код таков, каким вы его описываете, то за повторяющимися сочетаниями литер могут стоять одинаковые слова или разные слова, получившие одинаковые обозначения при шифровании.

Холмс пожал плечами.

– Взломать код можно двумя способами, – терпеливо пояснил он. – Можно вскрыть его частично, если вывести принцип шифровки на основании внутренних наблюдений. К большему успеху может привести метод проб и ошибок. Криптографы Адмиралтейства его величества сделали немало попыток, судя по всему, безуспешных. Проверим, смогу ли я справиться лучше. Пока у меня есть преимущество: я хотя бы определил, с каким кодом имею дело.

Нечего и говорить, что под конец этой встречи я чувствовал себя весьма неловко. От меня не укрылось, что адмирал Фишер и лорд Эшер пару раз обменялись негодующими взглядами. Но, как и в разговорах с инспекторами Скотленд-Ярда, Холмс оставался чужд ложной скромности. Он не скрывал своего убеждения в том, что именно никчемность адмиралтейских служащих явилась причиной затруднительного положения наших гостей. Такая самоуверенность могла бы повредить его дружбе с первым лордом Адмиралтейства. Однако сэр Джон Фишер был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понимать: Холмс – единственный, от кого можно ждать помощи. Папка с зашифрованными сообщениями осталась на Бейкер-стрит.

Следующие три дня Холмс почти не отходил от своего стола, испещренного пятнами и царапинами. Работал он в лиловом халате, из-под которого торчала пижама. Все это время мой друг хранил молчание и с неудовольствием поглядывал в сторону тех, кто входил в гостиную. Очевидно, ему мешали звуки их шагов и дыхания. Тишину нарушал только хруст сминаемой писчей бумаги, в следующую секунду летевшей в корзину или мимо нее. Каждый раз, когда я пытался бесшумно перевернуть страницу «Морнинг пост», Холмс поднимал голову и смотрел на меня с немым укором. Не желая отвлекать его, я старался чаще выходить из дому: гулял в Риджентс-парке, по аллеям которого ветер с шорохом гнал первые желтые листья, обедал у себя в клубе, где в дневные часы, по крайней мере, не останешься без собеседника, и наконец ужинал там же, но уже в одиночестве.

В квартиру на Бейкер-стрит я возвращался, когда над темнеющими улицами начинал сгущаться октябрьский туман. За каминной решеткой не плясал огонь, поскольку миссис Хадсон не велела застенчивой горничной «беспокоить джентльмена». На обеденном столе не было следов ужина: Холмс питался, как цыган, – поклевывая еду с подноса, стоявшего возле письменного прибора. Пищи он поглощал крайне мало, если не считать таковой крепкий табак. В первый вечер мой друг отправился в постель очень поздно. А через день, когда я вошел утром в непроветренную комнату, стало ясно, что накануне Холмс не ложился вовсе. Вид у него был бледный и изможденный, будто он потерял пуд веса.

– Ну, старина, это никуда не годится, – мягко сказал я. – Так вы себя изведете. А разве от вашей болезни будет польза делу?

Он хмуро посмотрел на меня и ничего не ответил. Я принялся за яичницу с беконом, стараясь не звенеть приборами. О том, чтобы с ужасающим хрустом намазать тост маслом или джемом, не могло быть и речи.

Казалось, мой друг погрузился в транс. Он сидел над своим блокнотом, обложенный книгами, и переворачивал страницы, которые под его пером быстро покрывались цифрами, буквами, словами на разных языках. Ничего, кроме шелеста бумаги, брошенной в корзину, не нарушало тишины. Полностью сосредоточенный на работе, Холмс не отрывал напряженного взгляда от своих записей.

Наконец я поднялся, чтобы удалиться в спальню, и тут заметил, что лицо сыщика, по-прежнему бледное и измученное, слегка прояснилось.

– Пока вы не отправились спать, Ватсон, – проговорил он, поднимая глаза от блокнота, – не передадите ли мне вон ту книгу, третью справа на второй полке снизу?

Я протянул ему тонкий красный томик с золочеными буквами. Судя по слегка истертой обложке, его часто брали в руки. От усталости и рассеянности я не обратил внимания на заглавие. Однако, когда мой друг открыл книгу, мне бросилась в глаза аккуратная, немного поблекшая надпись на форзаце: «Мистеру Шерлоку Холмсу от автора – с наилучшими пожеланиями и искренней благодарностью». Я не придал этому особого значения: в нашей библиотеке хранилось несколько дюжин томов, подписанных «благодарными авторами», которым Холмс в свое время помог избежать тех или иных неприятностей. Заглянув в книгу, он нахмурился, отчего его заострившиеся черты стали еще более резкими. В ночном безмолвии было слышно, как шумит белая газовая лампа на столе.

– Прошу вас, отложите это до завтра и ступайте спать, – тихо сказал я. – Вы подтачиваете свои силы и здоровье, портите зрение…

– Да-да, – нетерпеливо пробормотал мой друг. – Доброй ночи.

Поняв, что мое присутствие в гостиной совершенно бессмысленно, я отправился к себе и тут же уснул, будто весь день работал не менее усердно, чем Холмс. Но едва я сомкнул веки (так, во всяком случае, мне показалось), как меня немилосердно стали трясти за плечо. Должно быть, это продолжалось несколько мгновений.

– Ватсон! – надо мной склонился Холмс. Воодушевление вернуло краску его обескровленным бессонницей щекам. – Вставайте! Мне сию же секунду нужна ваша помощь! Кажется, я на верном пути, но вы должны кое-что для меня сделать!

– За окном тьма кромешная. Который час?

– Скоро четыре. Помогите мне, старина. Выслушайте меня и скажите, прав ли я.

С неохотой покинув теплую постель, я медленно спустился в прокуренную гостиную. Свет газовой лампы резал глаза. Неужели Холмс действительно расшифровал этот код? Просто немыслимо. Едва я вошел в комнату, детектив бросил на стол книгу, которую я подал ему с полки. Я подобрал ее и взглянул на заглавие: «Алиса в Зазеркалье».

– Меня следовало застрелить! – проговорил мой друг торжествующе. – Где же, скажите на милость, искать ключ к зеркальному коду, как не в «Алисе»!

Перед ним лежали алфавитная сетка, которую он начертил для наших посетителей, и почти пустой листок с цепочкой букв поверху. Я должен был взять их и следить за рассуждениями Холмса. Его лицо сияло неописуемым восторгом.

– Сопоставьте одно с другим, мой дорогой Ватсон, и ответ готов. По крайней мере, для этого вот сообщения.

Я взглянул на таблицу: в ней не было ничего, кроме следующих подряд букв алфавита. На втором листке я увидел уже знакомое мне таинственное послание из литер, сгруппированных по четырнадцать:

ЭТМЯБЮЦОУЫЭОФЭ ЗМЯКГПЦЪПЗНАЩЯ

ЫЪОЕУЫДПГЭНУЭЗ ЦЬМУАЮЙЦЭФДЬНФ

ЬЙЬЧЛЭАЦЦЮЧЙДК

Эти буквосочетания показались мне совершеннейшей чепухой, и я не представлял себе, чем могу быть полезен Холмсу. Мне было досадно, что меня разбудили из-за какой-то бессмыслицы.

– Вероятно, вы здесь что-то видите, – пробормотал я устало, – но я ничего не понимаю. Тут буквы идут друг за другом по порядку, а здесь вперемешку. Только и всего.

– «Одно было совершенно ясно: белый котенок тут ни при чем; во всем виноват черный, и никто другой», – прочитал вслух детектив первые строки детской книжки, которую держал в руках.

– Холмс! Сейчас четыре часа утра. Что бы ни означала эта ерунда с котятами, выкладывайте ваши соображения, и баста. Я очень хочу спать!

Он подал мне листок с тремя записями:

1) Ключ? Одно было совершенно ясно: белый котенок тут ни при чем; во всем виноват черный, и никто…

2) Зашифрованное сообщение?

ЭТМЯБЮЦОУЫЭОФЭ ЗМЯКГПЦЪПЗНАЩЯ

ЫЪОЕУЫДПГЭНУЭЗ ЦЬМУАЮЙЦЭФДЬНФ

ЬЙЬЧЛЭАЦЦЮЧЙДК

3) Текст? Пояса: главный – девять дюймов, верхний – шесть. Средняя часть – шесть, пять, четыре. Нос – пять.

Дойдя до третьего вопроса, я понял, что спать этой ночью не придется ни мне, ни Холмсу.

– Застрелите меня! – снова радостно воскликнул он. – Ну где же еще искать ключ к зеркальному коду, как не в этой авторитетнейшей книге, сочинении преподобного Чарльза Латуиджа Доджсона, известного миру как Льюис Кэрролл? Я собрался было проверять начало каждого абзаца – том небольшой, чуть более ста страниц, но все равно нам потребовалось бы не меньше недели. Однако рано или поздно вам обязательно улыбается удача. Рассчитывать на нее нельзя, но надеяться можно. Ключом к пятому из сообщений оказалась первая строка книги! И как я сразу не догадался! Во всем виноваты эти адмиралтейские служаки с их неизменной способностью бить мимо цели.

– А сообщение? О чем там говорится?

– Я продвинулся немного дальше той строки, которую прочли вы. – Холмс взял свой блокнот и снова начал читать: – «Пояса: главный – девять дюймов, верхний – шесть. Средняя часть – шесть, пять, четыре. Нос – пять, четыре. Ширина в кормовой части: шестнадцать футов выше и три фута шесть дюймов ниже грузовой ватерлинии. Переборки – четыре дюйма (от носа к корме). Барбеты, орудийные башни – девять, восемь. Орудийные щиты – девять. Боевые рубки: десять – носовая, два – кормовая. Сходная шахта – четыре, три (нос). Четырехдюймовая артиллерия – три». Прежде чем разбудить вас, я расшифровал упоминание о легкой защитной обшивке складов с боеприпасами (всего лишь дюйм толщиной).

– Но что все это значит?

– У нас в руках, мой дорогой Ватсон, исчерпывающее описание бронированного покрытия на новейшем английском линейном крейсере класса дредноутов. Он быстрее любого современного военного корабля и отлично вооружен, но ради скорости (она составляет двадцать восемь узлов) пришлось пожертвовать толщиной брони. Если я не ошибаюсь, эти сверхсекретные сведения относятся к линкору «Тигр». Здесь все его достоинства и недостатки. Тирпиц отдал бы за такое сообщение собственные уши и усы. Будь я капитаном вражеской подводной лодки, я непременно воспользовался бы фактами, представленными в шифрограмме. Один меткий удар ниже ватерлинии или позади труб, на уровне оружейных складов, отправит крейсер массой в двадцать восемь тысяч тонн в подводное царство.

Открытие Холмса означало: Королевский флот находится в смертельной опасности, о которой в Адмиралтействе даже не подозревают. Мою сонливость как рукой сняло. Я опустился в кресло. Секунду назад, в первые часы туманного осеннего утра, стены нашей зашторенной гостиной услышали тайну, какой не слыхали еще никогда. Она могла предрешить исход крупного морского сражения в Северном море или Атлантическом океане. Если будущие враги завладеют этой информацией, Великобритания наверняка проиграет войну.

3

– Слепая игра… – тихо произнес Холмс. – Казалось бы, вся Европа мирно греется под осенним солнцем, но мы четверо уже настолько вовлечены в борьбу с неприятелем, будто срок ультиматума истек и послы отозваны. Битва зеркал и тумана началась.

Теплый утренний свет наполнял гостиную, откуда еще не улетучились ароматы жареных блюд, с аппетитом съеденных нами за завтраком. Холмс отправил первому лорду Адмиралтейства телеграмму со строгим указанием переодеться в штатское платье и явиться на Бейкер-стрит в кебе. Фишер и лорд Эшер прибыли одновременно: один из Уайтхолла, другой из Виндзора. Очевидно, перед тем, как нанести визит нам, они встретились друг с другом для спешного совещания. Выслушав новость, которую приготовил Холмс, виконт сохранил видимость спокойствия в отличие от адмирала. Его лицо вытянулось и стало белым, как свечной воск.

– Ну и каков же будет наш первый шаг?

Вопрос был адресован Эшеру, но сыщик вмешался:

– Не предпринимайте ничего, сэр Джон. Не лишайте предателя доступа к секретным документам, пускай он думает, будто ему ничто не угрожает. Передачи должны продолжаться. Только теперь особенно важные бумаги следует подменять копиями, содержащими как можно большее количество ошибок. Оставляйте неискаженными лишь общедоступные факты, а также те, которые, по вашему мнению, могут быть уже известны шпиону. Все остальное пусть будет сплошной ложью. Вряд ли у Тирпица есть основания подозревать, что ваш человек в Берлине узнал о происходящем. Поэтому у вас, скорее всего, появится возможность дергать гроссадмирала за ниточки. Это единственный луч света на вашем пути. Стоит арестовать предателя, и вы окажетесь во тьме.

Сэр Джон Фишер встал и подошел к окну (на сей раз ему, а не Холмсу пришлось мерить шагами комнату). Сцепив руки за спиной, он выглянул на улицу: по тротуару гуськом семенили дети, которых вели домой после прогулки в парке. Наконец адмирал проговорил:

– Мы не можем менять курс. До недавнего времени мы опережали Тирпица: у нас было пять или шесть дредноутов, а у немцев ни одного. Если бы мне не препятствовали, я, по примеру Нельсона, нанес бы кайзеровскому флоту открытого моря упреждающий удар в Кильском канале, а на берег бы высадились пятнадцать тысяч наших морских пехотинцев. Но король не позволил. Теперь у Тирпица есть свои дредноуты и подводные лодки. Поймите, мистер Холмс, положение изменилось. Мы можем победить немцев лишь с помощью судов, которые были бы вооружены не хуже германских, но передвигались бы значительно быстрее. Таковы наши новейшие крейсеры: у нас их дюжина, и во вражеском флоте им нет равных. Защиту этим кораблям обеспечивает не столько броня, сколько скорость. В прошлом месяце мы спустили на воду два новых дредноута: «Несгибаемого» и «Непобедимого». Они полным ходом прошли семь тысяч миль до Фолклендских островов. Водотрубные котлы и турбинные установки сработали безукоризненно. Эти крейсеры смогут подойти к врагу, прежде чем он их заметит. Однако, зная особенности строения и бронированного покрытия наших судов, противник сможет направлять снаряды в самые уязвимые точки корпуса.

Первый лорд Адмиралтейства отвернулся от окна.

– Нарушать ход событий не следует, – сказал Холмс тем же спокойным голосом. – Предатель должен по-прежнему получать сведения и передавать их с помощью кода Морзе. Все, что вы можете сделать, – это снабжать врага ложными данными о конструкции крейсеров, мощности их турбин и котлов.

Фишер состроил недовольную гримасу:

– Задача непростая. Мы рискуем ввести в заблуждение собственных служащих.

– И все-таки вы должны справиться, – терпеливо ответил детектив. – Другого выхода нет.

На протяжении последующих нескольких недель на Бейкер-стрит доставили около дюжины простых конвертов. Каждый раз очередную перехваченную шифрограмму нам приносил посыльный – как правило, молодой флотский офицер в штатском. Холмс снова погрузился в работу, позабыв о сне. На сей раз ни одна строка из «Алисы в Зазеркалье» не помогла расшифровать цепочку четырнадцатибуквенных звеньев. Вероятно, из предосторожности враги сменили ключ. Шли дни, наступил ноябрь, и гениальный мастер дедукции становился все мрачнее.

– Они не могли ничего заподозрить, – утешал я его. – В противном случае передачи бы просто прекратились.

Мой друг, не слишком успокоенный этим аргументом, вздохнул.

– Остается лишь действовать методом проб и ошибок, Ватсон, – сказал он. – Мой брат Майкрофт и его друзья-математики умеют оперировать числами, которые настолько велики, что «не поддаются счету». Таковы шансы на успех у нашего противника.

Итак, Холмс упорно ломал голову над шифрограммами, а Джеки Фишер каждый день твердил ему, что, пока не будет раскодировано хотя бы одно новое сообщение, мы не узнаем, принял ли шпион фальшивые документы за чистую монету.

Миссис Хадсон вошла в комнату с подносом и поставила на стол серебряный чайник. Когда почтенная леди удалилась, Холмс повернулся ко мне и процедил:

– Все неправильно. У нас ничего не выйдет.

Я был потрясен. Мой друг никогда не произносил подобных фраз. Секунду помолчав, он исправился:

– Ничего не выйдет, если мы будем действовать по-прежнему. Ключом может служить любая книга мира или одно-единственное слово, повторяемое вновь и вновь. Нас, Ватсон, водят, как быков за кольцо в носу. Наша ошибка в том, что мы начинаем с начала, а надо бы – с конца.

– Но как можно начать с конца? Ведь прежде, чем приступить к расшифровке, мы должны получить ключ!

Холмс покачал головой:

– Его нам не найти. На это неприятель и рассчитывает. Чтобы раскодировать сообщение наугад, нам потребуется отрезок времени, примерно равный нынешнему возрасту вселенной. Нужно бросить попытки подобрать ключ и постараться хотя бы частично угадать содержание послания. Тогда, действуя в обратном порядке, мы, вероятно, сможем восстановить код либо получить его фрагмент. А затем будем продолжать расшифровку. Даже при отсутствии ключа, мой дорогой Ватсон, реально определить некоторые слова. Тогда часть кода окажется в наших руках.

– И что же это за слова? – поинтересовался я, решив не возражать за неимением более удачного плана.

– Принимая во внимание недавние события, нетрудно догадаться, что в шифрограмме непременно должно присутствовать имя собственное – «Дредноут». Пускай меня застрелят, если какие-нибудь четырнадцать букв ему не соответствуют. Ведь именно этот класс кораблей так интересует наших противников.

– Да, но в слове «Дредноут» только восемь букв, – осторожно заметил я.

– Хорошо. Тогда вспомним о любви тевтонцев к исчерпывающим формулировкам. «Линкор „Дредноут“» – вот вам и четырнадцать.

Холмс собрал шифрограммы и приготовился к работе. Судя по всему, она должна была растянуться на всю ночь. Когда пробило два часа, мы все еще трудились над одним из недавно перехваченных сообщений. Четырнадцатибуквенная строка казалась совершенно бессмысленной:

ЮКИЦЦБЦХХЩЫЩЯГ