Казнь Шерлока Холмса Томас Дональд
– Именно так, сэр.
– Вы всегда получали ключ в одно и то же время?
– Примерно, сэр. Как только девушка приходила домой или чуть позже.
– Почему вы выбрали для уборки вторник, миссис Крисп? Я предполагал, что порядок в храмах наводят в субботу, накануне воскресной службы?
– В субботу у всех очень много хлопот, сэр, поэтому старосты собираются по средам. Я люблю, чтобы к их приходу здесь все было вычищено, хотя не всегда это делается во вторник вечером. Иногда днем. А в среду, около половины девятого, мы с мистером Криспом спускаемся сюда по Черч-стрит, проверяем, все ли готово для молитвы и для собрания. Если есть огрехи, то у меня остается предостаточно времени, чтобы их исправить.
– А после того, как Роуз Харсент якобы видели с мистером Гардинером, зал был хорошо убран?
– Да, сэр. Я пришла сюда утром и обнаружила, что все в порядке. Даже молитвенники разложены аккуратно, как надо, и номера гимнов выставлены на доске.
– И вы уверены, что отперли дверь именно тем ключом, который хранится в ящике стола?
– Другой всегда лежит в сейфе, а пользуемся мы только одним, сэр. Утром он был там, куда я положила его вечером, когда Роуз его вернула. Не могу сказать, в котором часу это произошло, – я ведь не ждала беды и ничего специально не запоминала. Иногда после уборки она принималась хлопотать на кухне, прежде чем я к ней заходила. Вероятно, она отдала мне ключ в девять, но точно не позднее. Если бы Роуз задержалась, я бы спросила у нее, где она пропадала. Я доверяла ей: она была хорошей девушкой, хотя и оказалась в положении.
– Прекрасно, – сказал Холмс. – Время ее возвращения чрезвычайно важно, миссис Крисп. Но говорите только то, что помните наверняка. У меня еще один вопрос. Когда вы зашли к Роуз Харсент за ключом, одежда на ней была в порядке?
– Да, сэр. Когда я ее увидела, шаль она уже сняла, а шляпку и не надевала, ведь от дома до часовни совсем близко.
За мистером и миссис Крисп закрылась дверь, и сразу после этого явились Райт и Скиннер. Не знаю, вызвал Эли Нанн обоих сразу или они сами настояли на том, чтобы идти вместе, во избежание противоречий в показаниях. В жизни своей я не видал более гнусной парочки: если они и не имели обыкновения лежать в засаде у дороги и душить путников за кошелек, то растоптать доброе имя мужчины или женщины им ничего не стоило. Причем Скиннер казался мне еще более отъявленным негодяем, чем его приятель. Они поочередно повторили свою историю. В тот вечер, в половине восьмого, Райт бродил по Черч-стрит, и на глаза ему попалась Роуз Харсент, которая спешила по тропинке к часовне. Через четверть часа за ней последовал Уильям Гардинер. Райт направился домой к Скиннеру и уговорил его пойти с ним, чтобы понаблюдать забавную сцену. В восемь пятнадцать, а может, пятью минутами позже они оба взобрались на насыпь и уселись под церковным забором. Скиннер просидел там с час, Райт минут на десять отлучался, но тот и другой были на месте, когда Роуз и Гардинер порознь вышли из часовни.
Скиннер сыпал подробностями, хотя, как и его приятель, признавал, что в сгущавшихся сумерках было бессмысленно заглядывать в окна. Он услышал, как женщина (по голосу он ее не узнал) воскликнула: «О! О!» Вскоре, когда Райт ненадолго покинул дружка, она сказала: «Ничего, никто не заметит. А помнишь, в воскресенье я читала Библию?» Мужской голос, якобы принадлежавший Гардинеру, спросил: «Ну и о чем ты там прочла?» – «О том, чем мы только что занимались», – ответила женщина и процитировала несколько стихов из тридцать восьмой главы Книги Бытия, которые Скиннеру совестно произнести вслух.
– Ваша скромность сейчас совершенно неуместна, Скиннер, – отрезал Лестрейд. – Вы имеете в виду историю о том, как Онан изливал семя на землю?
К моему удивлению, Скиннер покраснел.
– Верно, – проговорил он. – «И сказал Иуда Онану: войди к жене брата твоего, женись на ней, как деверь, и восстанови семя брату твоему».
– Вас можно поздравить с прекрасным знанием Священного Писания, – язвительно сказал Холмс, и перед моим внутренним взором мелькнуло лезвие заточенной бритвы, – особенно если учесть, что вы, с ваших слов, нечасто посещаете церковь. Больше вы ничего не слышали?
– Еще женщина сказала: «Я выйду к тебе завтра в девять, а сейчас мне пора». Джордж Райт к тому моменту уже вернулся, он подтвердит.
Тот кивнул, не поднимая глаз.
– И это все? – ласково спросил Холмс.
– Все, что я запомнил, сэр.
– Вы знали ту молодую особу много лет, Скиннер? Должно быть так, раз исполняли в Провиденс-хаусе обязанности разнорабочего. Вы различили, как женщина упомянула о чтении Библии. Если все было хорошо слышно, то почему же вы, просидев под забором час, не узнали ее по голосу, а поняли, что это Роуз Харсент, лишь когда она вышла?
– Она говорила тихо.
– И тем не менее вы разобрали каждое слово?
Скиннер, ничего не ответив, хмуро уставился на свои ботинки.
Мой друг переглянулся с Лестрейдом, словно пришла пора для тайно запланированной церемонии.
– Райт и Скиннер, будьте любезны выйти из часовни вместе с доктором Ватсоном и констеблем Нанном и занять то место, где вы сидели в засаде, – велел Холмс обоим свидетелям. – Мы с главным инспектором Лестрейдом останемся здесь: он проследит за ходом эксперимента. На сей раз тридцать восьмую главу Книги Бытия стану читать я, а вы продемонстрируете доктору Ватсону и констеблю Нанну, как хорошо вы все слышите.
– Но так нечестно! – возмутился Райт.
– Это куда честнее того, что вы сделали с Гардинером! – резко проговорил Холмс. – Вентиляционные отверстия мы откроем, хотя тем вечером они, скорее всего, были закрыты. У вас будут такие же условия для подслушивания, как и тогда, и даже лучшие.
Полагаю, Скиннер и Райт нашли бы способ увильнуть от проверки, если бы не присутствие констебля и инспектора. Вместе с юнцами и Нанном я поднялся на вал и присел за оградой. По сигналу Холмс принялся читать. При открытых заслонках вентиляции я слышал человеческий голос, но не слова. Воздуховод находился от нас в двенадцати футах, и, прежде чем преодолеть это расстояние, звук должен был пройти по траектории с двумя углами. Даже молодой человек с исключительно хорошим слухом ничего не смог бы разобрать. При закрытых заслонках вообще воцарилась тишина. Видимо, природа одарила Скиннера сверхъестественно чуткими ушами, раз он при таких же обстоятельствах различил каждое сказанное в часовне слово и сообщил об этом суду.
Мы вернулись в зал, и я занял свое место за столом.
– Ну что ж, – вздохнул Холмс. – Сейчас мы выясним, кто вы: честные свидетели или клеветники, намеренно давшие ложные показания в Королевском суде. Много ли вам удалось услышать?
– Кое-что, – угрюмо ответил Райт. – Тогда был не день, а вечер и фабрика не работала.
– Вот именно, – поддакнул Скиннер.
В глазах Холмса блеснул едва заметный огонек предвкушаемого триумфа.
– Сейчас тихо. Если вы слышите какие-либо звуки, доносящиеся с дороги, прошу вас об этом сообщить. Что же касается завода по производству рядовых сеялок, то по моей просьбе он приостановил работу.
Загнанный в угол Скиннер злобно воззрился на сыщика. Казалось, еще чуть-чуть, и этот подлец затеет драку не на жизнь, а на смерть.
– Итак, вы утверждаете, будто сегодня, находясь за оградой, различили лишь обрывочные фразы из Книги Бытия, – учтиво продолжал мой друг. – Так позвольте сказать, что я не стал осквернять эти стены и использовать Писание для нашего эксперимента, что было бы слишком лестно для вас. Присутствовавший при этом инспектор сейчас повторит текст, который я произнес.
Лестрейд, приняв уверенный и самодовольный вид, взял лежавший перед ним маленький листок и неспешно, торжественно зачитал:
Тили-бом, тили-бом!
Пляшут кошка со щенком,
А корова разбежалась –
Перепрыгнула Луну!
Убежала миска, ложка,
Смотрит мышка из окошка
И хохочет: «Ну и ну!»[31]
– Да, это именно те стихи, – сказал Холмс, глядя на свидетелей. – Я прочитал их два раза, чтобы декламация получилась достаточно долгой.
Скиннер свирепо сощурился, а Райт прокричал:
– Грязный обман!
Холмс медленно покачал головой:
– О нет. Солгали вы. Из-за вас Уильяма Гардинера, человека, не причинившего вам ни малейшего вреда, уже могли бы повесить. Констебль Нанн, пожалуйста, заприте дверь. А если эти двое попытаются сбежать, не ответив на все мои вопросы, арестуйте их. – Снова повернувшись к Скиннеру и Райту, Холмс продолжил: – Меня интересует то, о чем вас не спрашивали в суде. Вероятно, вы не подготовлены к этому. Так вот, согласно вашим заявлениям, данным под присягой, следом за Роуз Харсент из часовни вышел Уильям Гардинер. Каким образом вам удалось их увидеть?
Скиннер растерялся, но Райт быстро придумал ответ:
– Мы же наверху сидели, да и от часовни до ограды футов десять, не больше. С того места нам легко было их рассмотреть даже в сумерках.
– Каким образом вам удалось их увидеть? – повторил Холмс. – По вашим показаниям, вы появились у часовни в восемь часов пятнадцать минут и уже темнело, поэтому через окно вы не смогли хорошо разглядеть происходящее внутри. Если верить вам, то мужчина и женщина покинули зал лишь в девять с четвертью или чуть позже. По достоверным источникам, солнце в тот день зашло за горизонт в семь пятнадцать. Наведя справки, вы сможете это установить. Когда вы приблизились к часовне, еще смеркалось. Возможно. Но по меньшей мере за полчаса до вашего ухода землю окутала кромешная тьма.
На несколько секунд в зале воцарилась тишина, после чего Холмс продолжил, не меняя тона:
– В такую пору человека на тропинке видно не лучше, чем на дне мрачного ущелья. Тем более из-за ограды на валу. Дорожка не освещена, рядом на улице нет фонарей, свет на фабрике давно погасили. Поблизости нет ни одного дома, где горели бы окна. Но даже вспыхни на небе волшебный огонь, вы не узнали бы идущего из часовни: все мужчины, которых я видел в Пизенхолле и на многочисленных местных фотографиях, носят одинаковые круглые кепи, а женщины – шали и шляпки. Поздним вечером они обходятся одной шалью, покрывая ею голову. Если наблюдать сверху, жителя или жительницу вашей деревни едва ли признаешь и при свете дня. А вы предлагаете поверить, будто легко рассмотрели лица Роуз Харсент и Уильяма Гардинера, сидя за забором в полной темноте? Теперь, когда вы разоблачены, ваша дальнейшая судьба во многом зависит от меня. Так что не испытывайте мое терпение.
– У них могли быть масляные лампы, – проговорил Райт с отчаянием в голосе, – я точно не помню.
Холмс кивнул, словно принимая это предположение, глупость которого была настолько очевидной, что даже Скиннер бросил на приятеля раздосадованный взгляд.
– Прекрасно. Вы давали показания на коронерском суде, в суде магистрата и на двух сессиях выездного суда, но до сих пор ни разу не упомянули о масляных лампах. Хорошо, допустим, они были. Тогда почему же Гардинер и его возлюбленная не зажгли их в часовне, вместо того чтобы сидеть в потемках? Как же иначе, ведь вы четырежды поклялись на Библии, что не смогли разглядеть подробностей свидания из-за отсутствия освещения. Правда, как сообщила нам миссис Крисп, на следующее утро зал сиял чистотой, молитвенники лежали на местах. Роуз Харсент не забыла и о номерах гимнов. Удивительно, что ей удалось так хорошо прибраться без света! Если верить вам, лампа у нее имелась, но она решила наводить порядок на ощупь.
Ни Райт, ни Скиннер не отвечали. Холмс откинулся на спинку стула и безжалостно продолжил:
– Если у любовников были лампы, то когда загорелся свет?
– Я не помню, чтобы они у них были, – мрачно пробурчал Скиннер.
– Память вас подводит, – тихо сказал Холмс, не собираясь щадить жертву. – Если бы у Гардинера и Роуз Харсент были лампы, они зажгли бы их прежде, чем выйти из молельного зала, согласны?
– Ага, – промямлил Скиннер, сдаваясь.
– Если в вашем рассказе есть хотя бы слово правды, в часовне стало светло задолго до того, как девушка из нее вышла. Сидя за оградой, вы якобы разобрали слова: «Ничего, никто не заметит». Роуз Харсент могла это сказать, испачкав или повредив какой-либо предмет. Но как бы ей удалось разглядеть дефект в совершенно темном помещении?
– Не знаю.
– Если бы они зажгли свет, то вы бы увидели их через окно, а вы клянетесь, что ничего не рассмотрели. Стало быть, ламп не было и вы не могли узнать тех, кто вышел из часовни.
Райт, уже не надеясь выпутаться, молча изучал свои ботинки, но Скиннер еще бился в силке. За долгие годы работы с Шерлоком Холмсом мне, пожалуй, не приходилось наблюдать такой смеси страха и злобы, какой горели глаза этого молодого деревенского пакостника. Он упорно не желал признавать поражение.
– Вы считаете себя очень умным, мистер Холмс, детектив с Бейкер-стрит! Но если бы вы не протирали штаны в своем Лондоне и почаще выбирались за город, то, может, кой-чему бы научились.
– Я всегда готов учиться, – скромно склонил голову мой друг.
– Тогда посмотрите на небо! Вы говорите, будто тем вечером было темно, как в могиле. А я отвечу: ночью светят месяц и звезды.
– Сомневаюсь, чтобы звезды помогли вам разглядеть тропу на затененном склоне.
– Насчет звезд не уверен, но было почти полнолуние, и небо очистилось от облаков.
– Вы сказали, взошла луна?
Скиннер успокоился, думая, что враг попался в ловушку:
– Ну конечно, а то как бы мы увидали Роуз с мистером Гардинером?
– Боже мой! – воскликнул Холмс. – Какой блестящий пример petitio principii, то есть подмены посылки желаемым выводом! Прошу вас, продолжайте.
– За три дня до того я вместе с дюжиной парней отправился ловить кроликов, – затараторил тот. – Мы иногда промышляем этим в полнолуние. Я могу назвать имена тех, кто там был. Охоту мы начали рано, потому как в семь или восемь часов луна уже поднялась и стала двигаться по южной стороне неба. А в ту самую ночь она светила прямо на дверь часовни, на тропку, ворота и дорогу. Каждый раз она показывается немного попозже, верно? Это все знают. Но ведь после охоты на кроликов прошло всего три дня, а такой срок почти не в счет. И не надо нам говорить, мистер Холмс, чего мы могли и чего не могли видеть. Мы там были.
– Очень хорошо, – кротко ответил мой друг. – Позвольте задать вам последний вопрос, и покончим с этим.
Сердце у меня упало. Я испугался, что эти двое ухватятся за историю о том, как они «видели» Роуз с любовником в часовне, и уличить их во лжи не удастся. Тогда Уильяма Гардинера повесят. Скиннер торжествующе расправил плечи: этот деревенский невежда не сомневался, что победил великого Шерлока Холмса.
– Ну ладно, – снисходительно бросил юнец. – Чего вы еще хотели узнать?
– Кто запер дверь часовни? – спросил Холмс тем же кротким тоном. – Она была закрыта в половине девятого утра, когда сюда пришли мистер и миссис Крисп. Вы оба заявляете, что накануне Роуз Харсент покинула молельню первой. Вы не последовали за ней и стали ждать, когда выйдет Гардинер, если он вообще там был. Понимаете, о чем я?
– А чего тут не понять?
– Тогда повторяю свой вопрос: кто это сделал?
– Наверное, Гардинер, ведь, кроме него, никто не мог, – попытался поддержать приятеля Райт.
– Не мог, – сказал Холмс приглушенным голосом. – И вы отправились за Гардинером? Согласно вашим показаниям Скиннер почти сразу же его догнал. Ну-ка, посмотрим. Вот: «Я поравнялся с ним и шел так примерно двадцать ярдов». На перекрестке вы остановились и стали смотреть, как Гардинер идет к своему дому по главной улице Пизенхолла, которую здесь называют просто улицей. Правильно?
– Конечно, – сказал Скиннер, усмехаясь абсурдности положения.
В долю секунды добродушие Холмса совершенно испарилось. Он перешел в решительное наступление:
– Соблаговолите оставить свои усмешки, Скиннер. От результата нашего сегодняшнего разговора зависит жизнь человека, а также ваша свобода, которой вы с вашим глупым другом можете лишиться на ближайшие семь лет. Итак, вы утверждаете, что это произошло в девять часов двадцать минут.
– Я уже сказал об этом в суде. Было девять двадцать, ну, не позже половины десятого.
– Как сегодня сообщила нам миссис Крисп, задолго до девяти двадцати, не говоря уж о половине десятого, ключ от часовни был положен в ящик стола. Гардинер не мог воспользоваться им.
– Значит, он не запирал дверь!
– По свидетельству мистера и миссис Крисп, утром она была закрыта. Вы говорили под присягой, что проследили за Гардинером, который шел в Альма-коттедж. Роуз Харсент удалилась раньше, и больше вы ее не видели, а Гардинер, опять же согласно вашим показаниям, к двери Провиденс-хауса не приближался. Как вы сказали на суде, «он прошагал мимо, прямиком к себе домой».
– Но…
– Я еще не закончил, Скиннер. Возможно, в полночь Гардинер проник в жилище мистера и миссис Крисп, обыскал стол, вскрыл запертый ящик и, завладев ключом, вернулся к часовне, чтобы ее закрыть? Или Роуз Харсент поднялась среди ночи с той же целью? К утру, когда миссис Крисп собралась с проверкой в молельный зал, следы взлома чудесным образом исчезли. Допустим. Только зачем Гардинер и девушка затевали кражу, если не подозревали слежки? В любом случае они, скорее, решили бы запереть дверь часовни рано утром.
– Должно быть…
– Не трудитесь объяснять мне, что должно, а чего не должно быть, Скиннер. Умей вы лгать искуснее, вы бы сочинили историю, как Гардинер догнал Роуз и передал ей ключи, прежде чем она вошла в Провиденс-хаус. Если предположить, что в ваших показаниях есть хоть слово правды, то Гардинер не вспомнил о незапертой двери. Однако известно, что утром мистер и миссис Крисп обнаружили нечто обратное. Забеспокойся обвиняемый о ключе, он поспешил бы за ним к Роуз Харсент и вернулся к часовне. Но этого из ваших показаний не следует. Я сожалею лишь о том, что намеренное лжесвидетельство больше не карается публичной поркой.
Это был блестяще проведенный перекрестный допрос. Холмс ухватил наглецов за горло так ловко, как в суде мог бы сделать, пожалуй, один сэр Эдвард Маршалл Холл. Скиннер и Райт, ожидавшие от встречи с лондонским детективом лишь повторения тех вопросов, которые им задавали прежде, угрюмо молчали, не в силах выдавить ни слова. Но Холмс еще не закончил свою речь:
– Прежде чем вы избавите меня от своего присутствия, я преподам вам небольшой урок астрономии. Лунная орбита не столь легко предсказуема, как траектория движения Земли вокруг Солнца, время восхода и заката которого довольно просто вычислить. Осенью луна изо дня в день всходит примерно в один и тот же час. В полнолуние перед днем осеннего равноденствия она поднимается сразу после сумерек, и становится так светло, что крестьянам впору продолжать уборку полей до глубокой ночи. Это так называемая урожайная луна, а в октябре, после дня осеннего равноденствия, бывает луна охотничья. К несчастью для вас, весной время восхода ночного светила каждые сутки изменяется очень значительно: чаще всего минут на пятьдесят, а иной раз на целый час и более. Если в субботу, когда вы промышляли крольчатиной, луна встала в половине восьмого, то во вторник она никак не могла подняться раньше десяти. Пусть те события, о которых вы рассказали под присягой на суде, не были вымыслом, однако все равно в девять часов двадцать минут вы не увидели бы, кто прошел по тропе за оградой, – произнес Холмс, в упор глядя на опустивших голову Скиннера и Райта. – Теперь очевидно, что каждое слово ваших показаний – нить в паутине лжи, которую вы сплели, стремясь защитить себя. Сперва вы начали распускать слухи по злобе: вам хотелось испортить репутацию молодой женщины и сломать жизнь того, кого вы презрительно звали Святошей Уилли. Потом Роуз Харсент погибла, и вы не отважились признаться в клевете.
Честь Уильяма Гардинера была восстановлена. Холмсу удалось загнать в угол двух лгунов, которые теперь стояли перед ним по стойке «смирно». Прежде чем Эли Нанн вывел их из часовни, мой друг добавил:
– Еще раз повторите в суде прежние показания – и тут же вам станет ясно, что вы плывете по морю в решете. Я лично обнародую письменный отчет о ходе сегодняшнего допроса, а инспектор Лестрейд выступит моим свидетелем. Мы добьемся того, что вам будет предъявлено обвинение в преднамеренном лжесвидетельстве, и вас приговорят к семи годам тюремного заключения. Подумайте об этом.
Когда негодяев увели, в зале повисла тишина. Даже Лестрейд и Эрнест Уайлд замерли в благоговейном страхе. Наконец адвокат обратился к инспектору:
– Я не могу знать, мистер Лестрейд, как вы преподнесете результаты расследования генеральному стряпчему, но должен сказать следующее: если страстотерпца Гардинера решат судить в третий раз после всего, что мы здесь слышали, то тем двоим уже не дадут выступить на стороне обвинения. Однако я намерен вызвать их в суд в качестве предубежденных свидетелей и буду разговаривать с ними так же, как мистер Холмс.
Лестрейд поднялся и собрал в кучу свои бумаги. Его сердитая бульдожья физиономия смягчилась, он почти улыбался.
– В подобных вопросах, мистер Уайлд, я ничего не решаю. Я могу лишь давать рекомендации. Как бы то ни было, после сегодняшнего расследования вряд ли придется вызывать кого-либо в суд по этому делу.
7
При всех недостатках Лестрейда как детектива он был человеком чести. Сдержав данное Холмсу слово, он доложил о результатах независимого следственного эксперимента комиссару столичной полиции, а тот передал сведения генеральному прокурору. Наш друг из Скотленд-Ярда не придавал большого значения провинциальным предрассудкам, из-за которых Уильям Гардинер оказался так близок к виселице и безымянной могиле у тюремной стены. Моя же роль заключалась в том, чтобы рассказать миру, какой вклад в расследование нашумевшего преступления в Пизенхолле сделал Шерлок Холмс.
Через день-другой стало известно, что с Гардинера сняли обвинение в убийстве Роуз Харсент и третьего заседания суда не будет. Тем не менее общественное мнение уже вынесло приговор ему самому и его семье. Супругам пришлось оставить Альма-коттедж и переехать вместе с детьми в Лондон, где их будущее затерялось в лабиринте двадцати тысяч улиц.
Вечером январского дня, когда было объявлено о прекращении дела в Пизенхолле, Холмс стоял у окна нашей гостиной и любовался снегопадом, застилавшим Бейкер-стрит мягкой пеленой. В желтом свете только что зажженных фонарей медленно кружились крупные хлопья, падавшие с прокопченного неба.
– Fiat justitia, ruat caelum, – задумчиво проговорил Холмс, опуская бархатную занавеску и поворачиваясь к огню,{12} – пусть обрушатся небеса, но восторжествует правосудие. Кажется, небо сегодня в самом деле решило упасть на землю, и это довольно красиво, а справедливость в отношении Уильяма Гардинера наконец-то восстановлена.
Расположившись в кресле, мой друг стал набивать трубку крепким табаком. Он хранился в персидской туфле, оставшейся со времен давно позабытого приключения.
– Признайтесь, – сказал я, – вы когда-нибудь верили в виновность Гардинера? Говоря Лестрейду, что с готовностью признаете это при достаточных основаниях, вы немного лукавили?
Устремив взгляд на поленья, потрескивающие в камине, Холмс вздохнул:
– Видите ли, Ватсон, я сразу же понял, что мне не стоит примерять на себя роль адвоката, поскольку Лестрейд, как и судья, встал бы тогда на сторону прокурора. С самого начала было ясно: слухи, распространяемые о бедном малом Райтом и Скиннером, лживы. Они слишком очевидно грешили против здравого смысла и законов дедукции. Достоверность слов Гардинера и его жены не имела тут большого значения. Уделив этому столько внимания, я лишь совершил своего рода отвлекающий маневр. И ошибка Эрнеста Уайлда заключалась именно в том, что он в свое время сделал большую ставку на правдивость показаний своего подзащитного.
– Но в суде ему на это не указали…
Холмс махнул рукой, отметая мое соображение, как если бы разгонял табачный дым:
– Именно из-за его просчета Гардинера признали виновным одиннадцать присяжных из двенадцати. Я же действовал, исходя из очевидной нелепости рассказа двух клеветников. Таким людям редко удается лгать без единого промаха – на это мистеру Уайлду и следовало опереться. Он хороший адвокат, и мы наверняка еще услышим о нем, но вторым сэром Эдвардом Маршаллом Холлом ему не стать. Уайлду даже не пришло в голову, что часовня осталась бы незапертой, если бы Гардинер покинул ее последним. Не спросил он и о том, как Скиннер и Райт в кромешной темноте разглядели людей, которые шли по тропинке под оградой, да еще и в стороне от нее.
– Но об этом спросили вы, – тихо сказал я.
– Разумеется, когда их приперли к стене, они выдумали небылицу про лампу. Эта попытка оправдаться была настолько беспомощна, что я окончательно убедился: негодяи у нас в руках.
– И с луной они промахнулись!
Немного помолчав, Холмс ответил:
– Здесь, Ватсон, я должен признаться вам в маленькой хитрости. Я не знал, когда в тот вечер взошла луна, хотя весной время ее появления действительно ежесуточно сдвигается, и разница порой составляет более часа. Была та злополучная ночь светлой или же сгустился непроглядный мрак, мне не известно. Однако Райт и Скиннер этого не помнили и, оказавшись в тупике, растерялись. Их замешательство еще яснее показало, насколько они злобны, лживы и глупы.
– Значит, это был трюк?
– Если хотите, то да. Разве дело в названии? Помнится, профессор Джоуитт, наш оксфордский друг и знаток древнегреческого, говаривал: «Логика – это не наука и не искусство. Это уловка». – Разговор о деле явно наскучил Холмсу, и он потянулся за скрипкой. – Вчера, пока вас не было дома, я внес кое-какие усовершенствования в прелюдию и фугу на тему песенки «Фунтик риса за два пенни». Думаю, теперь рукопись готова к тому, чтобы предложить ее издательству «Аугенер». Ах, судя по выражению вашего лица, я уже играл вам это?
– Вчера вечером.
– Ничего, – радостно проговорил Холмс, – может быть, вам захочется послушать еще раз.
Дело о призраке горничной
1
Было прохладное летнее утро. После короткого проблеска раннего солнца бледно-голубое небо над Бейкер-стрит заволокла тонкая дымка. На этой неделе специальный комитет палаты общин занимался рассмотрением Билля о ядах, и, прочитав колонку парламентских новостей, я свернул газету. Мне хотелось поделиться с Холмсом своим мнением о недостатках нового закона. В этот момент мой друг поднялся, склонился над огнем, достал щипцами уголек и приложил его к чаше своей курительной трубки вишневого дерева. Я смотрел на его острый профиль, освещенный неяркими солнечными лучами. Холмс, облаченный в халат из красного шелка, казался еще выше и худощавее обыкновенного. Попыхивая трубкой, он задумчиво устремил взгляд сквозь каминную решетку.
– Сезон проходит, Ватсон, – печально произнес он. – Пора бы нам куда-нибудь выехать. Кажется, везде, кроме Лондона, отличная погода, а здесь июль мало отличается от февраля. Разве я не прав? Даже разбойники Ист-Энда оставили нас, отправившись на маргитские пески. Жизнь теперь скучна, газеты стерильны, отвага и романтические страсти навсегда покинули преступный мир.
Меня давно не удивляли приступы пессимизма, охватывающие моего друга в пору бездействия.
– Мы могли бы нанять квартиру на атлантическом курорте, – оживленно заговорил я. – Например, в Илфракомбе или Тенби. К тому же мои эксмурские кузины приглашали нас погостить в Уайвлискомбе.
– Принимая подобные приглашения, человек вынужден либо скучать, либо лгать, – простонал Холмс, обратив на меня исполненный страдания взор.
Я постарался пропустить мимо ушей столь небрежный и нелестный отзыв о моих родственниках и все же ответил довольно резко:
– Что ж, Холмс, как только покончите с делом, за которое взялись, вы вольны будете ехать куда угодно и оставаться там сколько пожелаете.
– Дело, за которое я взялся! Ах, Ватсон, Ватсон! – уныло воскликнул сыщик. – Преподобный мистер Милнер, миссис Динс и ее дочь Эффи – молодая особа, служившая, как я понимаю, горничной в брайтонском отеле «Роял Альбион» и уволенная, насколько известно, за то, что ночью ее видели входящей в номер джентльмена… Честное слово, Ватсон! Да пусть сто горничных войдут в комнаты к ста джентльменам, какое мне до этого дело! Мне абсолютно все равно, уволят их потом или нет! Никто не говорит, что из того номера украли какую-либо вещь: во всей гостинице не пропало даже булавки. Просто молодая женщина вошла к мужчине. Даже самое ничтожное внимание к такому пустяковому происшествию свидетельствует о торжестве банальности в нашем обществе.
– Вы сами часто говорили, старина, что опаснейшие преступления скрываются под маской обыденности.
– Ну да, ну да, – с неохотой согласился Холмс, – безусловно, это так.
На несколько минут он удалился в свою комнату и, судя по донесшемуся оттуда шуму, устроил там полный беспорядок. Затем мой друг снова вышел в гостиную, но уже не в халате, а в черном бархатном пиджаке.
– Отель «Роял Альбион», – вздохнул Холмс, садясь, – даже за шестьдесят миль от него я чувствую, как бьет в нос запах коричневого виндзорского супа.
В половине одиннадцатого под нашими окнами остановился кеб, на лестнице раздались голоса. Накануне мы получили телеграмму от преподобного Джеймса Милнера, в которой сообщалось, что он в сопровождении двух представительниц своей брайтонской паствы приедет в Лондон утренним поездом и к одиннадцати будет на Бейкер-стрит. Насколько я знал, он являлся главой Уэслианской миссии на железной дороге. Среди его духовных чад были рабочие и члены их семей, населявшие улочки, которые разрослись на склонах холма вокруг узловой станции линии Лондон – Брайтон – Южное побережье. Миссис Динс и Эффи пришли к пастору со своей бедой, а он, движимый поистине донкихотским благородством, решил вверить ее прославленному Шерлоку Холмсу.
Наши посетители представляли собой довольно странную троицу. Наружность мистера Милнера сразу же выдавала в нем методистского священника. Он был в черном суконном костюме, украшенном лишь высоким белым воротником при отсутствии броских атрибутов, которые носят служители других церквей. Лоснящиеся волосы этого джентльмена преждевременно поседели, но очки делали его похожим на студента.
Миссис Динс, дама в цветастом летнем платье и плоской шляпке с загнутыми кверху полями, поднялась по ступеням со скоростью крейсера, несущегося полным ходом. От ее круглого лица веяло решимостью. Видно, она умела за себя постоять. Я сразу вообразил, как эта доблестная женщина закатывает рукава, чтобы хорошенько выстирать белье в тазу или дать взбучку тому, кто сказал ей слово поперек. Услышав, что ее улочка, застроенная одинаковыми, лепящимися друг к другу домишками, называется Трафальгар-стрит, я представил себе нашу гостью среди тех валькирий, которые взошли на корабль «Виктория» перед знаменитым нельсоновским сражением и заряжали пушки для своих мужей.
Эффи Динс, виновница нашей встречи, оказалась пухленьким розовощеким херувимчиком лет пятнадцати-шестнадцати, не более, со светлыми кудряшками, выбивавшимися из-под голубого канотье. Несомненно, столь миловидная девушка рисковала стать предметом пересудов.
Холмс рассадил гостей, и мистер Милнер взял слово:
– Джентльмены, то, что в глазах всего мира сопряжено с развлечением, представляет серьезнейшую угрозу для чести мисс Динс и ее матушки.
Почтенная матрона энергично кивнула.
– Эффи Динс прослужила почти два года, но лишилась места, – продолжил священник. – Ее уволили без предоставления рекомендательных писем за проступок, которого она не совершала. Ночью гостиничный портье якобы видел, как девушка вошла к постояльцу, и наутро сообщил об этом начальству. Ее сразу рассчитали, хотя она решительно отрицала свою вину. От самого джентльмена никаких жалоб не поступило: судя по всему, его никто ни о чем не спросил. Мне мисс Динс известна как добрая и правдивая прихожанка, в детстве она еженедельно посещала воскресную школу Уэслианской миссии…
Любопытство, с каким Холмс взирал на оратора, граничило с неучтивостью, если не с враждебностью.
– К сожалению, мистер Милнер, эти подробности не имеют отношения к делу. Давайте придерживаться фактов. Мисс Динс может быть грешна, как Иезавель, но это ничего не значит, если той ночью она не входила в номер. Но в противном случае, при всей ее доброте и честности, она виновата и была уволена справедливо. Поэтому о воскресной школе нам лучше позабыть, иначе мы далеко не продвинемся.
К несчастью, наши посетители застали Холмса в скверном расположении духа. Судя по выражению лица миссис Динс и по румянцу, залившему ее щеки и шею, моему другу не стоило упоминать распутную жену царя Ахава. Ни одному столичному детективу не позволительно так отзываться о дочери почтенной жительницы Брайтона! Прежде чем мистер Милнер успел раскрыть рот, миссис Динс запальчиво произнесла:
– Нет, вы послушайте, мистер Холмс! Моя Эффи – хорошая девочка, она никогда бы такого не сделала! А в ту ночь дочка и вовсе была дома!
Столь решительный натиск не мог не произвести впечатления на Холмса, и он восхищенно воскликнул:
– Превосходно, мадам! Вы, если можно так выразиться, безошибочно улавливаете принципы доказательственного права. Прошу вас, продолжайте.
Преподобный мистер Милнер оказался в тени.
– Так вот, сэр, – возобновила свой рассказ его прихожанка, – тем вечером Эффи пришла домой как обычно, где-то в половине девятого. Мне вы можете не верить, но ведь есть жильцы!
– Жильцы, мадам?
– Те, что квартируют по соседству. Они как раз зашли к нам перекинуться в картишки, пропустить по стаканчику рома с лимонным соком и выкурить по трубочке.
Я ясно представил себе, как миссис Динс курит трубку в окружении своих гостей.
– Полагаю, они не пробыли у вас до двух часов?
– Нет, сэр, только до полуночи. Все это время Эффи сидела с нами, а потом пошла в свою спаленку на чердаке. Чтобы спуститься вниз, ей пришлось бы пробраться через комнату, где спим мы с Альфом. После рома у меня разболелся живот, и я с час ворочалась без сна. Неужели девочка вышла из дому, а я ее не видела и не слышала? Удалось бы ей отпереть нижнюю дверь, чтобы этого не заметил Альф? Он-то встал в три, потому что в четыре на грузовом дворе при станции начинается ранняя смена. И не говорите мне, мистер Холмс, что я не могу доказать того, что говорю. Неужто я похожа на женщину, которая просто так возьмет и выпустит свою дочку на улицу среди ночи?
– Нет, мадам, – неуверенно сказал Холмс, – не похожи. И тем не менее в любом суде вам зададут следующий вопрос: «Зачем портье, кто бы он ни был, заявил, будто девушка входила в комнату постояльца в два часа пополуночи, если на самом деле это невозможно?»
Миссис Динс посмотрела на Холмса сощуренными глазами:
– Да, мистер Холмс, о да! Мне самой охота его об этом спросить – и так спросить, чтоб на всю жизнь запомнил!
Детектив вытянул к камину свои длинные тонкие ноги. Когда он оторвал взгляд от огня, его глаза светились таким оживлением, какого я в них давно не наблюдал. Если хоть одной даме и было суждено покорить Холмса за четверть часа, то ею оказалась миссис Динс. Преподобный мистер Милнер долго не вмешивался в разговор: прихожанка бойко справлялась сама. Но возникла пауза, и священник решился подать голос.
– Насколько я помню, – торопливо заговорил он, – этот человек сказал, что узнал мисс Динс по форменному костюму: черному платью, белому переднику и белой шапочке. Все это могла надеть другая женщина, перед тем как войти к постояльцу, но непонятно, зачем ей это было нужно. В любом случае, проникнув в комнату, она наверняка разбудила бы его.
– Совершенно верно, – задумчиво ответил Холмс. – Что нам известно о джентльмене, занимавшем тот номер? Надо полагать, он поселился в гостинице один?
Миссис Динс в очередной раз выхватила у Милнера нить разговора:
– Он приехал за несколько недель до увольнения моей дочки, и в городе о нем судачили. Рассказывали, будто он видит привидения. У него были какие-то дела в обществе циклических исследований.
– Психических исследований, – быстро поправил пастор.
Миссис Динс смерила его взглядом и снова обратилась к Холмсу:
– Говорят, этот джентльмен повидал не одну дюжину призраков и теперь не может хорошо спать: каждую ночь, чтобы уснуть, ему нужно клара… чего-то там из бутылки. По утрам моя девочка чуяла, как в комнате воняет. А еще он повздорил с артистами из «Аквариума» – с профессором Чемберленом и мадам Эльвирой, которые вызывают духов и угадывают мысли. Наши газеты даже хотели напечатать их переписку, но потом побоялись неприятностей с судейскими.
Я посмотрел на Холмса: от упоминания о спиритизме он поразительно переменился в лице. Его глаза, как две звезды, теперь горели огнем плохо скрываемого нетерпения. Пальцы моего друга впивались в ручки кресла, и мне показалось, будто он вот-вот вскочит с места. В этот момент преподобный мистер Милнер сделал еще одну попытку завладеть вниманием детектива.
– Джентльмена, о котором идет речь, зовут мистером Эдмундом Герни[32], – поспешно проговорил священник. – Он ученый-спиритуалист. Как все люди, всерьез изучающие потусторонний мир, господин Герни ненавидит оскверняющих науку шарлатанов, которые развлекают публику в «Аквариуме» угадыванием мыслей, месмеризмом и сомнамбулизмом. Его собственные опыты в Обществе психических исследований – это нечто совершенно иное. Известно, что мистер Герни занимается классическими языками в кембриджском Тринити-колледже, поддерживает дружбу с доктором Фредериком Майерсом[33] и его коллегами. Кроме того, он написал несколько трудов по теории музыки. В области сверхъестественного его прежде всего интересуют призраки живых людей, то есть те случаи, когда мы видим перед собою духовно близкого и хорошо известного нам человека в переломный момент его жизни, нередко в его смертный час. Например, в дальнем конце садовой тропинки появляется ваш друг, который, как вы знаете, уехал в Индию. Впоследствии выясняется, что он действительно был в Индии и умер в ту минуту, когда перед вами возник его образ.
Холмс слушал рассказ пастора с опущенными веками, соединив кончики пальцев. Как только тот закончил, он открыл глаза:
– Мистер Эдмунд Герни, судя по всему, ученейший человек. Но вряд ли увольнение Эффи связано с его занятиями. Если то, что рассказала о нем миссис Динс, правда, он, вероятнее всего, принимает снотворное, и вполне может статься, что об инциденте в гостинице ему ничего не известно. Любопытное и поистине интригующее несоответствие. Дорогой мистер Милнер! Дорогая миссис Динс! Дорогая мисс Эффи, если позволите так вас называть. Вы можете рассчитывать на то, что я безотлагательно займусь вашим делом. Эта загадка оказалась куда интереснее, чем я ожидал.
– Так вы беретесь нам помочь? – взволнованно спросил священник.
– Ну разумеется, мистер Милнер. Более того, доктор Ватсон и я обещаем явиться в Брайтон сегодня же вечером. Вам же следует вернуться туда незамедлительно. Я сию минуту попрошу слугу миссис Хадсон отправиться на почту и по телеграфу заказать для нас комнаты.
– Что касается гонорара, мистер Холмс, – пробормотал Милнер, смущенно теребя большим пальцем свой накрахмаленный пасторский воротничок, – мои друзья едва ли в состоянии…
– Прошу вас не упоминать о деньгах. Некоторые вещи, мой дорогой Милнер, для меня важнее.
– В таком случае где мы сможем вас найти? В какой гостинице вы остановитесь?
Холмс посмотрел на него с нескрываемым удивлением.
– Что нам выбрать, как не locus in quo, место действия? – Заметив, что его ответ озадачил наших посетителей, мой друг весело пояснил: – Мы остановимся в отеле «Роял Альбион», мистер Милнер, и, возможно, по достоинству оценим его кухню.
Тому, кто не знал Шерлока Холмса достаточно хорошо, столь резкий переход от угрюмости к радостному возбуждению показался бы невероятным. До сих пор он изнемогал от тоски по приключениям и трудным головоломкам. Теперь же, когда у него появилось новое дело, пусть касавшееся несправедливого увольнения горничной, он почувствовал внезапный прилив сил и преобразился на глазах. Иногда мой друг поговаривал о том, чтобы уйти на покой, поселиться где-нибудь на склоне зеленого холма в Суссексе и заняться разведением пчел, но, готов поклясться, он не выдержал бы более двух недель такой жизни.
После полудня мы уже пили чай в пульмановском вагоне поезда, который мчал нас в Брайтон. За окнами проносились залитые солнцем суссекские поля и меловые дюны. Вскоре впереди засверкала морская гладь. Всю дорогу Холмс напевал себе под нос мелодию, своего рода боевой гимн. Наконец состав доставил нас к месту назначения: мы вышли на перрон, и в лицо нам подул легкий океанический бриз.
2
Итак, по внезапной прихоти Холмса мы променяли уют своей квартиры на посредственную кухню отеля «Роял Альбион» и шум пенистых волн, бьющихся о галечный берег. Сколько дней нам предстоит здесь провести, было неизвестно. Не минуло и пары часов после отъезда из Лондона, как мы вошли в заказанные для нас апартаменты из двух спален и просторной гостиной между ними. Окна выходили на людную эспланаду, за которой начиналось бескрайнее водное пространство. До французского берега нас отделяли шестьдесят миль. Сезон был в разгаре, отдыхающие высыпали на набережную: дамы в пышных юбках, блузах и соломенных шляпках прогуливались под руку с мужьями, щеголяющими в новых костюмах. Восторженная детвора сбегалась к кукольному балагану по зову трубы, возвещавшему о начале представления из веселой жизни Панча и Джуди[34].
Мы быстро привыкли к мерному течению курортной жизни. Каждое утро пони везли на пляж кабины на колесах, служившие для переодевания, а на закате увозили их обратно. В два часа пополудни на конце Цепного пирса начинал бодро громыхать оркестр Колдстримского гвардейского полка. В это время на нижней эспланаде бородатые рыбаки чинили свои сети. Рыбацкие лодки и яхты в большинстве своем лежали на берегу: исключение составляли лишь несколько веселых суденышек вроде «Медового месяца» и «Долли Варден»[35], которые развлекали замирающих от ужаса пассажиров прыжками и пируэтами на волнах.
Через час по прибытии мы спустились к раннему ужину, что подают в приморских гостиницах для постояльцев, спешащих на вечерний спектакль. Холмс без конца повторял что-то вроде «нельзя терять ни секунды». Такая лихорадка накатывала на него периодически, и тогда он становился невыносимым. Мне, напротив, казалось, будто в нашем распоряжении уйма времени. Когда официант попытался предложить нам тюрбо под майонезом, мой друг спрятался от него за развернутыми листами «Ивнинг глоб». Гостиница «Роял Альбион» занимала большое солидное здание, но пора ее расцвета уже миновала, о чем свидетельствовало меню. Холмс ел быстро, молча, – очевидно, он что-то напряженно обдумывал. Еще до того, как подали кофе, он поднялся, резко отодвинув свой стул:
– Пойдемте, Ватсон. Думаю, нам пора приниматься за работу.
Мы вышли на залитую вечерним солнцем эспланаду. Я хотел спросить, чем мы сейчас займемся, но не успел. Холмс шумно вздохнул полной грудью и, ударив тростью о мостовую, сказал:
– Как хорошо подышать свежим морским воздухом после зимы, проведенной в лондонском тумане! Как именовался этот город во времена славного короля Георга Третьего? Помнится, его называли Доктором Брайтоном, и вполне справедливо.
– Честно говоря, мне дышалось бы легче, если бы я знал, куда, черт возьми, мы направляемся!
Холмс изумленно на меня посмотрел:
– Но вы могли бы догадаться, мой дорогой друг! Вы ведь слышали рассказ наших утренних гостей о ясновидении и призраках. Где же нам искать развлечений в первый вечер нашего пребывания в Брайтоне, как не в зале «Аквариума», на магическом представлении столь презираемых мистером Герни профессора Чемберлена и мадам Эльвиры? Видите их имена на афише?
Так вот куда вел меня Холмс! Правда, я не понимал, какое отношение это низкопробное зрелище могло иметь к увольнению Эффи Динс.
Если вы хоть раз посещали Брайтон, то наверняка знаете, что «Аквариум» не столько знакомит отдыхающих с подводным миром, сколько предлагает их вниманию всевозможные аттракционы. Это здание со знаменитой часовой башней стоит на набережной у Цепного пирса, увешанное гирляндами разноцветных фонариков. Заплатив по шесть пенсов за вход и пройдя через турникеты, мы очутились в царстве волшебных огней и фейерверков. Среди прочих представлений в афише значились спектакли «Всемирной оперетты» мадам Алисы: одноактный «Доктор Миракль», якобы исполняемый впервые[36], а также сцена в саду из «Фауста». Но мы с Холмсом предпочли совсем незатейливое развлечение – «Опыты профессора Чемберлена в месмеризме и угадывании мыслей».
На двери под стеклом помещалась вырезка из газеты «Брайтон гералд». Автор статьи восхвалял «доктора Месмера», который в прошлую субботу на глазах у изумленной публики загипнотизировал девушку и молодого человека. Находясь в трансе, парень безропотно позволял себя пинать и щипать, а девица равнодушно сносила оскорбления и насмешки. Очнувшись, оба с улыбкой приняли аплодисменты и признались, что совершенно не помнят пережитых издевательств. Критикан из первого ряда, громко обвинивший Чемберлена и его помощницу в обмане, был выброшен из зала негодующими почитателями их таланта. И на такое зрелище мы собирались потратить свой первый брайтонский вечер!
Поверх рекламной афиши красовалось свеженаклеенное, еще не просохшее объявление, возвещавшее, что присутствие профессора Чемберлена и его медиума мадам Эльвиры срочно потребовалось для проведения спиритических сеансов с участием избранных представителей высшего общества. Посему текущая неделя завершает гастроли феноменальной пары в Брайтоне. А они, похоже, длились с начала лета.
Мы заплатили по шиллингу, и нас провели на передние места «лекционного зала», больше напоминавшего мюзик-холл или варьете. Зрителей собралось не так много, как бывало, наверное, субботними вечерами, тем не менее вокруг стоял гул возбужденных голосов. Профессор Чемберлен, вооружившись электрическим магнитом, приготовился играть роль доктора Месмера. Пригласив на подмостки нескольких желающих, он произвел над ними некие магические действия, после чего бедняги без возражений терпели удары. Затем под одобрительные крики толпы подопытные выполняли приказы профессора, внушавшего им, что они собачки, петушки, дети, которых кормит нянька, или солдаты на плацу. По щелчку пальцев гипнотизера они проснулись, но ничего не помнили.
Читать бесплатно другие книги:
