Поцеловать небеса. Книга 1 Тен Юта

– Ну, скажи, теперь ты счастлива?

– Очень! Очень! Я и не думала, что все так удачно получится. Спасибо тебе!

– Не за что. Завтра перевезу свои вещи. Я пойду?

– Конечно, иди.

Мое счастье обошлось Вениамину в две тысячи четыреста рублей, баснословную сумму по тем временам. Неужели ему действительно было так важно – счастлива я или нет?…

Мы с Машей остались одни, в привычной для себя обстановке, среди неразобранных вещей, натоптанных по полу троп. Я быстро постелила на диване, и мы сразу уснули. Завтра предстоял обычный школьный день.

Глава 35

Раньше я всегда думала, что никто не выпьет больше меня. Я считала себя самой падшей и зависимой от алкоголя среди всех земных алкоголиков.

Но однажды, в театр пришло мое настоящее спасение, мой клон по несчастью. Я вымечтала ее, выпросила у небес. Ее звали Светка Парина. Она, точно так же, как и я, пришла на прием к Лисовскому и сказала:

– Я очень хочу работать в театре! Возьмите меня! Я – творческий, исполнительный человек.

Лисовский сразу принял ее сначала в гардероб, а когда наша Подушко благополучно отправилась в декретный отпуск, то Валя перевел ее прямиком в наш цех, на шестой разряд.

Светка как Светка. Девушка среднего роста, короткие обесцвеченные волосы и такие же бесцветные глаза, возраст не определен и неважен.

Ее повесили на мою шею, и я обучала ее всем тонкостям вновь обретенной профессии, причем совершенно бесплатно. Она действительно быстро схватывала, а более того, была девушка с юморком, харизмой и интеллектом. Ее характер, конечно, оставлял желать лучшего, но, сама по себе Светка была подлинной находкой для нашего цеха.

Поначалу я держала дистанцию, присматривалась, что это за «засланный казачок», но потом мы подружились, даже выпивали вместе и слушали ее собственные песни под гитару.

Ничто не предвещало беды. Да и беды-то никакой, в общем, не было. Только спустя некоторое время Светка вдруг стала «постукивать» на меня Лисовскому. Она сразу, почти с первого дня, решила занять мое место, и ей пришло в голову детально излагать все мои нехитрые проделки. Впервые за долгое время моей работы, с ее помощью, Валя поймал меня за руку, в которой я держала бутылку вина. А таких вещей я не прощала. Светка, которая дважды ночевала у меня, пила и ела за одним столом, в одно мгновение, стала моим врагом номер один. И мне было совсем нетрудно отомстить ей. Случай представился сам собой.

Однажды Парина пропала. Она не приходила на работу целых два дня, и я «в тревоге» отправилась навестить ее, уже примерно представляя, что я там увижу. После второго звонка в дверь мне открыла Светкина мать, пребывающая в довольно мятом виде.

– Вам кого? – небрежно спросила она.

– Света не ходит на работу, мы волнуемся. Она здорова?

– Ой, не сейчас, ладно? Она…

Мать щелкнула пальцем по горлу, изобразив доподлинное Светкино состояние.

– Извините, я пойду.

– Потом приходите, ладно? Сейчас с ней бесполезно…

Мне не требовались долгие объяснения. Как пьющий человек, я хорошо знала, что такое запой, из которого никак не найдешь выход. И еще я знала, что раньше, чем через три дня, Светку теперь можно не ждать. Таким образом, сражение со Светкой произойдет на моей законной территории.

– Петровна, а где у нас Парина? – спросил Лисовский, как ни в чем не бывало.

– Мать сказала, что она куда-то срочно уехала, даже предупредить не успела, – елейно ответила я.

– Ну и хрен с ней! Пошли работать.

Какие дивные, волшебные спектакли ставились в нашем театре! Приезжие режиссеры начали постановку классики с подлинным размахом: «Маленькие трагедии», «Месяц в деревне», «Милый друг». Я прилагала неимоверную изобретательность, чтобы сесть за световой пульт управления хотя бы одной премьеры, отодвинув цепкую лапку Ивановой. И мне это удавалось! Я работала прямо по памяти, не открывая написанной партитуры, легко воспроизводила все полутона освещения, задуманные режиссером. И опять счастье! Счастье!

Вот это и не нравилось Париной.

– Ты – гений, – сказала она мне однажды. И это напоминало скорее угрозу, чем похвалу.

– Ты – гений, – сказали мне мастера по свету, приехавшие с труппой «Современника», а потом и «Ленкома».

– Ах, оставьте. Я просто выполняю свою работу… – искренне смущалась я.

– Мы много ездим, но такого уровня еще не встречали. У тебя большое будущее. Тебе надо в Москву. Поедешь? Летом погастролируешь, а потом устроишься куда-нибудь на постоянной основе. Вот тебе адрес и телефон. Приезжай, будем ждать, – это говорил Сергей, администратор театра «Современник» после одной из наших совместных работ.

Мне было очень приятно, что и говорить. Но когда я завела подобные разговоры с мамой, осторожно прощупывая зыбкую почву большого будущего, то услышала ее категорический отказ на просьбу – пожить немного с Машей вдвоем. Мне пришлось безропотно отступить. Я потеряла, возможно, единственный шанс в своей жизни… Шанс стать работником шоу-бизнеса, работником большой сцены, которая мне снилась даже по ночам.

Парина явилась, когда премьерный спектакль был практически готов. Поэтому ей доверили выносить только правый дальний фонарик, что откровенно разозлило ее. Злая с похмелья, Светка сверкала припухшими глазами в сторону операторской, где восседала за пультом простая и скромная труженица – я.

Это произошло на новогодней сказке. Мы начинали работу в девять утра, и Парина жестоко опаздывала. Увидев ее, я опешила от такой наглости. Она явилась на работу совершенно невменяемая, с мутным остановившимся взглядом, но, при этом, грубо оттолкнула меня в дверях подвальчика и уселась на стул.

– Ну что, пьянь? Пойдешь работать? Или снова сделать все за тебя?

– Отчего же, пойду! Ты меня не суди! Сама такая же!

Такая же, да не такая… Светка вышла на сцену и принялась расхаживать там, сшибая декорации, путая подсветки и группы подключений.

Иванова, заметив неладное, быстро спустила Парину обратно в подвал и решила дипломатично замять это дело. Правильно, ведь лучше покорная Парина рядом, чем дикая и смелая – я. Проспится и будет шестерить как ни в чем не бывало.

Я вся внутренне ликовала, но не выдала себя, а спокойно выполняла Светкину работу.

Когда Оленька дала отбой, благородная ярость немедленно отправила меня к Лисовскому, а перед этим я заглянула в цех: Светка уютно спала на диванчике, выдавая пьяный заливистый храп.

Лисовский совсем недавно стал заместителем директора театра. Его буквально раздувало от своей значимости. Плюс к этому, он получил просторный отдельный кабинет на втором этаже. Не взирая на чины и звания, я взяла «с места в карьер»:

– Валя, сколько еще времени я буду работать за двоих на один оклад? Ты только скажи, я все для тебя сделаю!

Дело в том, что это был далеко не первый выверт Париной. Но покуда мы дружили, я не смела сдавать ее с поличным.

– А в чем дело? – недовольно спросил он.

– Иди, посмотри на Парину, сам все поймешь.

– Где она? – почуял неладное Лисовский.

– В цехе. На постановке света она отсутствовала.

Мы спустились в подвал, Валентин резко открыл «потаенную» дверь и отчетливо увидел Светку во всей красе. Она уже успела проснуться, и была необыкновенно «хороша».

С этого момента, я перестала быть самым отрицательным персонажем в глазах Лисовского.

– Это и есть твой информатор, из-за которого летят камни в мой огород??? – с блаженством произнесла я.

– Иванова, почему в цехе пьяные? Ты знаешь приказ, по которому сотрудники твоего цеха не имеют права присутствовать в театре в подобном состоянии? А если ее убьет током? Тебя же засудят, дура!

– Откуда я могу знать, кто из них пьяный? Нюхать каждого? – Иванова теперь стала начальником цеха и тоже научилась показывать коготки.

Они еще долго препирались между собой, в результате чего Парину, пускающую незамысловатые слюнные пузырьки, конвоировали к выходу. В этот же день на доске объявлений появился ее первый официальный публичный позор – приказ о переводе обратно, в гардеробщицы, откуда она вполне могла наблюдать театральное действо, без права вмешиваться в него. Прощай, Светлана Парина!

Глава 36

Неумолимо приближался Новый год. Я давно с натяжкой верила в исполнение чудес, но праздник отмечала исправно, и всегда одинаково. Вдвоем с дочерью мы поедали салаты, смотрели телевизор. Если честно, я не знаю ничего более приятного, чем такое простое, незатейливое празднование. Обнявшись, мы могли долго беседовать о своих делах и делишках, весело смеяться, а иногда и плакать. Но главное, что мы были вместе, вдвоем. Я начинала пить задолго до наступления самого события, но всегда трезвела к тридцатому декабря, а тридцать первого не пила вовсе к великому счастью своей Маши. Не пила по двум причинам: не хотела и уже не могла.

В декабре Вениамин, измотанный моим вечным отсутствием, а так же полным отсутствием каких-либо отношений между нами, начал попивать. Когда я возвращалась с работы и осторожно открывала дверь, то все чаще видела его спящим прямо на полу. Дочь, ничуть не расстраиваясь, перешагивала через его бренное тело, занималась уроками или смотрела телевизор. Словно ежедневная игра в рулетку: открыть дверь и сразу взгляд вниз, на ковер, а потом – на диван…

Но «граф» все еще являлся главной статьей моего дохода. Так что же делать? Пойти на разрыв? Но как объяснить ему, что он должен уйти из квартиры, за которую он платит? Уйти вместе с моей собакой? Альфа здесь являлась полным нелегалом, потому что хозяин квартиры, старый дед, только что сделал здесь ремонт. Мы так боялись, что он придет однажды, окинет нас взглядом и тихо скажет:

– Выметайтесь отсюда! Живо!

И Альфа, словно поняв направление моих мыслей, незамедлительно ободрала входную дверь, обитую красивым плотным дерматином. Кошмар!!!

Незадолго до Нового года, желая приукрасить свою жизнь, я решилась на поступок, который нельзя назвать иначе, как воровство. В один из вечеров, уложив Веньку на диван и дождавшись возобновления его ровного сапа, я вынула из его карманов все наличные деньги. Объяснение тому было простое: я очень хотела купить шубу с длинным ворсом, дивную, черно-белую, с большим капюшоном, из тех, которые я все чаще видела на встречных женщинах.

Мы чувствовали близость расставания, а потому Вениамин не желал сделать это добровольно, а я жестоко на этом настаивала. Мне так сильно хотелось эту шубку, что я не собиралась поворачивать вспять.

Итак, Веня спал, а я заполучила всю его зарплату плюс премиальные за четвертый квартал. Глупость, конечно. Сама не знаю, как это вышло.

Однако, рано утром, раньше, чем проснулся мой гражданский муж, я выехала на центральный рынок города в поисках заветной шубки. Откуда мне было знать, что та вещь была пошита из натурального енота и стоила более пятнадцати тысяч рублей? У меня в кошельке лежала лишь десятая часть требуемой суммы. Эту байку можно было бы назвать так: «Как я с тысячей на енота ходила…» Пятнадцать тысяч!!! И я как зачарованная стою и смотрю на дивное меховое манто в одной из торговых палаток.

– Примерьте! И размерчик ваш!

– Обязательно примерю… В другой раз…

В моей голове не укладывалась подобная сумма. Кто эти женщины, спокойно стоящие в очереди за молоком с енотиками на плечах? Мое сознание не слушалось, ускользало. Какой необыкновенной надо быть, чтобы, однажды, тебе небрежно накинули на плечи такую вот шубку?..

Я вздохнула и свернула в ряды подешевле, туда, где проживал искусственный, тщательно прокрашенный ассортимент. Вот это и было моим местом. Искусственные шубки смотрелись ничуть не хуже натуральных, но ни одной, походящей на гордого енота, там не было. Мне пришлось купить то, что лишь отдаленно напоминало мою мечту. Белый полушубок с большим капюшоном, слегка подчерненный на кончиках длинного ворса. От этой черноты шуба всегда казалась слегка грязноватой, но я поняла это только спустя месяц.

Вещь, купленная в расстроенных торопях, совершенно не шла мне, утяжеляла, полнила мой светлый образ. Шуба не умела лежать по телу мягкими складками, нелепо топорщилась на плечах и по подолу. На ощупь она оказалась жесткой, неуютной. Она стала моим наказанием за все грехи… Но в общих чертах в сравнении со старенькой облезлой коричневой дубленкой, она, бесспорно, выигрывала, что стало основным мотивом ее покупки.

Я пришла в театр с большим мешком в руках и бросила его в угол.

– Петровна, что-то купила? – с издевкой спросили меня.

– Купила, но не себе. Дочке, – соврала я.

Весь день зловещий мешок пролежал на диванчике в подвале. Я не решалась ни открыть его, ни примерить шубу. Я знала, что я не понравлюсь в ней Етим, и, тем более, не понравлюсь себе. После работы я так и оставила шубейку на диване, поехала домой со смешанным чувством тревоги и страха за проделанный фортель. Зачем я купила ее??? Может, завтра вернуть обратно? Нет, лучше обменять…

Глава 37

Веня обнаружил пропажу, как только одел поутру штаны. Денег не было, а значит, все пути в соседнюю пивнушку были отрезаны. Я не возьмусь гадать, от чего он расстроился сильнее: от пропажи денег или от вынужденной трезвости?

Так или иначе, Вениамин умылся, побрился, отправил в школу мою дочь, а сам направился в милицейский участок, писать заявление о краже.

Мое вечернее возвращение домой стало триумфальным. Меня ждали дома почти с наручниками…

– Ваш муж утверждает, что вы обокрали его, – заявил с порога молоденький румяный участковый.

Маша прижалась ко мне, в страхе поглядывая на Веньку. Я обвела всех угрожающим взглядом и ответила:

– Кто? Он? – я ткнула пальцем в злого рыжика. – Да он не «просыхает» второй месяц! Живет за мой счет! А вчера, наконец-то, получил деньги и принес их мне. Принес и отдал, вот на этом самом месте, – я показала рукой себе под ноги. – Правда, доченька?

И моя Маша, от рождения не умеющая лгать, просто ответила:

– Да.

– А сегодня ему просто не на что пить, вот он и завелся… На тебе, опохмелись!

Я швырнула под ноги Веньки сторублевую бумажку и вышла с дочкой на кухню. Меня трясло так, как будто я держалась за оголенный провод, противно потели ладони и кружилась голова. Так ему и надо! За мою разбитую морду, за его пьянки и его глупость! Получай за все!

– Спасибо, доча, – я погладила Машу по голове. – Я сегодня шубу купила, белую.

– Красивую?

– Ну, в общем, да.

Инцидент был исчерпан. Милицейский участок отправился восвояси. Ни в чем не повинный Веня забрал заявление и ушел в вожделенную пивнушку.

А назавтра, когда обмен шубы не состоялся по причине «нечем ее заменить», я принесла волшебный мешочек домой, и моя покупка перестала мне казаться такой бессмысленной. Определенно, шуба мне шла, просто страх и тревога застилали вчера взгляд пеленой необъективности.

Вот эти мелкие штрихи моей жизни, подводные рифы, не заслуживающие никакого внимания, на самом деле меняли мою суть.

После описанного события Вениамин был таков и забрал, видимо в отместку, мою собаку. Перед уходом он попытался отобрать у меня и покупку, но после того, как увидел ее на мне, мгновенно передумал и не посмел прикоснуться к белой вещи черными от соляры и пыли руками. Замер с протянутой ладонью, медленно опустил ее и пошел собирать вещи. Пусть уходит. Завтра я подумаю о том, на что теперь мы будем жить…

Как выяснилось, Вениамина выгнали с работы, и я лишила его последних денег. Он исчерпал себя. Жестоко? Сама знаю. Но раскаяние придет намного позже.

Мы с дочкой снова оставались гордые, одни. И это было здорово! Очень кстати, именно в этот период в театр приехала мама. Она невозмутимо выматерилась по поводу моих неудач и понесенных потерь в лице Вениамина.

Мне всегда было очень стыдно за нее, в любой публичной ситуации, социальной среде, она умела позориться сама и великолепно позорила других. Она делала это мастерски!

При этом она жутко кичилась своим высшим образованием, хотя хранила нежным первоцветом сознание школьницы выпускного класса. И этот «первоцвет» частенько отметал то обстоятельство, что она является нам мамой и бабушкой. А ее кредо «всегда» – устойчиво срабатывало на любую гулянку и пирушку.

Я поспешно вывела мать на улицу, боясь, что в театре ее как-то увяжут со мной в одно целое.

– Ты зачем приехала?

– Как зачем? Скоро Новый год. Какие у вас планы?

Видимо, у нее что-то не заладилось с новогодней вечеринкой… Я насторожилась.

– Никаких. Дома, как всегда.

– Ну, я, может, приеду.

– Мама, я еще ничего не знаю. Поговорим попозже? Мне надо работать. Ты адрес оставь, я заеду как-нибудь.

– Вечно у тебя для меня нет времени! Вот, возьми, – она протянула мне заготовленный клочок бумажки, – Там легко найти, как выйдешь из автобуса и сразу… потом… налево… через два дома…

Я уже уходила прочь от этой бестолковой болтовни, действующей на любые нервы. Невозможно общаться с ней! Невозможно! Зануда!

Глава 38

Лисовский вызвал меня к себе, в свой отдельный, пропахший куревом, просторный кабинет и осторожно начал разговор:

– Петровна, ты где встречаешь Новый год?

Да что же это такое! Что за повышенный интерес к моей персоне?

– Дома, как всегда, – завела я привычную жалостливую пластинку.

– Слушай, пошли ко мне? Салатов нарежем, я тебе станцую?

– С чего это вдруг, Валя?

– Тянет, – просто ответил он.

Но на самом деле, Лариса, его новая пассия, променяла Лисовского на кого-то более молодого и энергичного. Случилось это как раз накануне праздника, вот он и пошел по проторенному пути, на котором встретил неприкаянную меня. Старый друг…

– Я должна подумать…

– А че тут думать??? Я знаешь, какой стол накрою? На две тысячи! Там будет все, что хочешь. Или ты разжилась деньгами? – алчно стрельнул взглядом он.

– Как я могу оставить дочь?

– У тебя есть мама, отвези ее туда. Один раз можно или нет?

Валя шел напрямик на примирение, но при этом оставался тем же, кем был. Жадным, грубым, самодовольным мужланом.

Я изменилась, вот в чем дело.

Не знаю, что на меня нашло, но через три дня я приняла его приглашение, вскользь подумав о будущем и сыграв в «меркантильную суку», которая всегда добивается своего. Надела маскарадный костюм, который был совершенно мне не в пору.

Поддержка Лисовского требовалась сейчас как воздух, Ети не дремали. Иванова развязала новую холодную войну за Розгина, который был совершенно мне не нужен. Алик Розгин вообще был отдельной историей.

Перед тем, как начать праздничные закупки для Валентина, я впервые посетила мамино жилище. Мне было необходимо уговорить ее побыть в новогоднюю ночь с Машей или у нас, или у нее. Я знала, что мама высоко ценит мою компанию, любит выпить и поговорить со мной. Внучка, как таковая, мало ее интересовала. Чем же умаслить маму? Наверное, бутылкой шампанского и жареной курицей.

Когда я вышла на нужной остановке, то поняла, что попала в мир, который мною еще не изведан. Прямо возле небольшой промежуточной железнодорожной станции, практически на привокзальной площади, стояли три косеньких двухэтажки, одна из которых, судя по маминому описанию, и была общежитием сотрудников железной дороги.

Желтый, убогонький одноподъездный домик вмещал в себя более тридцати семей. Каждый из живущих здесь был настолько унижен и озлоблен, что мне почудилось тихое рычание за облезлыми стенами. Я несмело поднялась на второй этаж и постучала в комнату под номером девятнадцать, в которой проживала теперь моя мама. Сразу после этого, из двух соседних дверей выглянули любопытные лица и дотошно-тщательно оглядели меня.

– Это к Галке! Дочь, наверное? – сказал некто кому-то вглубь комнатушки. Такое беспардонное поведение даже для меня, повидавшей многое, показалось возмутительным.

В это самое время, в двери комнаты номер девятнадцать робко повернулся ключ, и я сразу увидела маму на пороге. Картина за ее спиной больно резанула глаз. Ветхий, «махровый» потолок нависал угрожающим пузырем, бледно-синие, похожие на плесень, обои насквозь перепачканы жирными пятнами. Все мамины коробочки и чемоданчики робко ютятся в углу, под пыльной тряпкой, а мебель расставлена таким образом, чтобы вся середина огромной комнаты оставалась абсолютно пустой. Оба немытых окна традиционно, по -маминому, слегка приоткрыты, и ползущий с улицы холод добавил общей картине интонацию особого садизма.

– Господи… – только и смогла произнести я.

– Вот как живет твоя мать благодаря тебе! Зато работаю, слава Богу, есть чем заплатить за апартаменты, – подбоченясь, «поперла» из нее энергия Ян.

– Как ты тут живешь? Где моешься? Куда ходишь в туалет?

– Все есть в конце коридора, даже горячая вода. А если занято, то хожу в баночку, вон стоит. Ты в туалет хочешь?

– Нет! – в ужасе ответила я.

Можно быть готовой только к тому, к чему ты готова. Мои планы сразу изменились: моей дочери нечего здесь делать!

– Мама, приезжай к нам на Новый год! Я сбегаю к Лисовскому и сразу вернусь, ладно? Он пригласил, неудобно отказываться. Я столик накрою. Мам?

– Какой разговор? Конечно, приеду! Здесь делать нечего, сама видишь.

– Да, уж…

В это время, в коридоре так оглушительно хлопнула дверь, что закачалось зеркало на стене. Затем мимо нашей двери кто-то громко протопал, не оставляя сомнений, что это делается специально. Еще через минуту снова два выстрела дверями, но уже в районе душа и туалета. И, наконец, контрольный выстрел раздался, когда некто вошел обратно к себе. Я вопросительно посмотрела на маму.

– Танька, соседка. Даже не знаю, как ее назвать. Она здесь всех выжила.

– Она здорова ли? – спросила я с опасением.

– Не волнуйся, здоровее нас с тобой, вместе взятых. Такая тварь, что слов нет!

– А в чем тут подвох? Почему она так делает?

– Выживает. Ей не нужны соседи. У нее большая семья, она уже три комнаты на этаже оккупировала. Всем надо помыться, в туалет сходить без очереди. Представляешь, она даже своего мужа выгнала на кухню! Он теперь спит на полу, вот здесь, за моей стеной. Пьет страшно! Там целыми днями и ночами одни алкаши собираются, – она посмотрела на стену, потом на меня.

– Мама, какой ужас! Но ты-то ей чем помешала?

– Мы с ней общались поначалу. Ты же знаешь меня – вся душа нараспашку. Потом поругались из-за ерунды, так она мне в борщ самого настоящего дерьма наложила! Я тогда еще на общей кухне готовила… Теперь плиточку в комнате поставила. Вон стоит…

По моей коже протопали мурашки, глаза наполнились слезами. Ведь как бы там ни было, она моя родная мать. И я, конечно, любила ее.

– Я убью ее!

Я сорвалась с места, выскочила в коридор и буквально налетела на Таньку, полноватую женщину лет пятидесяти с таким омерзительным выражением лица, что меня передернуло. Она встала прямо передо мной, пристально посмотрела в глаза, зло улыбнулась и сказала:

– Брысь отсюда! Шалава!

Я опешила. Я впервые не знала, что ответить на такое возмутительное, наглое, уверенное хамство. А Танька, невозмутимо, пошлепала дальше по коридору, напевая несложный мотив, качая бедрами, топая изо всех сил пластмассовыми жесткими каблуками. Дверь – выстрел, дверь – выстрел. Господи, да что же это такое?

Она сказала – шалава?.. Моя родная мама рассказала соседушке все наши семейные тайны? Какая же это гадость – откровения с первым встречным. Эх, мама. Теперь я ничем не смогу тебе помочь… У меня нет алиби.

Встреча с Танькой – самое сильное отрицательное впечатление первой половины моей сознательной жизни.

Глава 39

Валентин имел слабое место. Его похотливое отношение ко вкусной еде наложило отпечаток на весь его образ. Валя был толст, жаден, изощренно-дотошен ко всему, лежащему перед ним на тарелке. Мы начали закуп продуктов для праздничного ужина из двух персон двадцать восьмого декабря. Я бегала по рынку, сжимая в руках список «самого необходимого», морозила руки и скользила подошвами осенних сапог, рискуя сломать себе шею. За все время, проведенное в России, я еще не доросла до покупки серьезной зимней обуви. Пришла вторая зима, а я все еще была наполовину раздета.

Все, укупленное мной, подлежало тщательной разделке и фасовке, начиная с тридцатого и заканчивая тридцать первым числом. Я больше никогда в жизни не участвовала в подобном безнадежном мероприятии! Мама и дочь уже, возможно, начали праздновать под нарядной елкой, а я все еще резала, украшала, жарила, вытирала, мыла и проклинала.

Оказалось, что Лисовский не смотрит новогодние телепередачи. Он запретил подходить к телевизору, а включил магнитофон, и что -то отдаленно напоминающее «Рио-Риту» совершенно выбило меня из колеи.

Театр абсурда… И у меня в нем всегда – главная роль. Где я? Господи, пусть мы все будем счастливы!

Наш стол изобиловал. Три вида горячего: курица, свинина, горбуша. Шесть или семь салатов, в том числе из креветок и крабов. Всевозможные нарезки, солености и копчености. А в холодильнике – уйма пирожных и горделивый белый торт.

Мне стало грустно. Я подумала про маму и дочь, сидящих сейчас перед одинокой запеченной курицей, с горсткой соленой капусты в миске… Я помню, что заплакала, потом заперлась в туалете – меня душили рыдания. Я боялась, что Лисовский увидит это, неправильно меня поймет и взорвется с полуоборота, как он делал это всегда. Немного успокоившись, я вернулась к столу и выпила первую рюмку водочки.

– Ешь! Ешь! Ну, разве дома ты такое ела? Надо сфотографировать стол! Я каждый год делаю фотографии стола, чтобы не забыть, что я ел.

– А ты записывай, – с презрением ответила я.

– Че-то мне твое настроение не нравится! Чем ты недовольна? Да ты знаешь, сколько желающих занять твое место сейчас? Давай лучше станцуем. Танго?

– Я не умею танго. И не хочу.

– А чего ты хочешь? По морде? Сейчас получишь!

Это он зря… В моем случае это уже давно не работало… Я выпила еще водочки, совсем как товарищ Шариков перед решительной схваткой, кажется, все-таки доела приготовленный мною салат, подождала пока Лисовский выйдет в туалет, и направилась в сторону двери. Часы показывали 23-30. Скоро Новый год! Что ж… Встретим его весело! Я оделась так быстро только потому, что ничего не застегивала, так же быстро распахнула входную бронированную, двойную дверь и вырвалась наружу с небывалым рвением, присущим только выпившей женщине.

Совсем не думалось о том, как я смогу добраться до дома, к моей семье, новогодней ночью, одна. Под чистым падающим снегом в красивом свете фонарей я осознала, как люблю маму и дочь, и как я от этого счастлива!

– Сука! Сука! – орал Валя мне вслед. – Приди завтра на работу! Увидишь, что будет!

– Ладно, приду! – весело засмеялась я.

Недалеко от меня притормозил заплутавший веселый таксист.

– Вам ехать? Куда?

– Недалеко. Но, денег нет…

– Садитесь! Какие деньги? Ведь Новый год на носу! Доедем с ветерком. Вы же не хотите остаться одна на улице в эту ночь?

Я успела домой как раз к бою курантов, ворвалась в квартиру как ураган, целуя всех встреченных на пути.

Я много-много раз убегала от своих мужчин таким вот необъяснимым образом, домой, к Маше. Я много-много потеряла таким простым образом. И еще никогда, ни разу не пожалела об этом. Я не знаю большего счастья, чем любовь к собственному ребенку. Взаимная любовь.

Мы прекрасно отметили этот праздник! Мама, как обычно, перебрала и уснула, сидя в кресле, а нам того и надо.

– С Новым Годом, дочка! – нежно поцеловала я ее.

– С Новым Годом, мамочка, – подставила она ко мне липкую щечку.

Глава 40

Каждый год утром первого января мы показывали спектакль – детскую сказку про Буратино. Это был самый культовый, значимый, величайший день в жизни театра. И по ту, и по эту сторону кулис люди пребывали в абсолютном абстинентном синдроме, а проще говоря, болели законным похмельем. Исключением была лишь вахтерша тетя Нина, которая в силу своего возраста не пила даже по праздникам.

О! Это надо было видеть… Актеры выползали на сцену, плутали, путали слова, сами себе смеялись, а за кулисами требовали водки. В зале стояла гробовая тишина, все родители, приведшие детей, сладко полуспали и комментировать героизм Мальвины или Пьеро было попросту некому.

В операторской пребывали Иванова и я. Мне приходилось все выполнять самой, так как Иванова и Розгин очень любили праздновать. Она томно сидела в уголке и жалобно вздыхала. Но на меня подобные трюки не оказывали никакого действия. Я любила свою работу, а похмелье было моим обычным состоянием.

Лисовский не почтил нас своим присутствием еще целую неделю. Его, как «белого» человека, отпустили в законный новогодний отпуск. А я так ждала, так ждала!

Со мною произошло то, чего не могло не произойти. Я быстро выросла из детских вещичек, которые примеряло на меня руководство театра. Многое стало для меня мало и коротковато. И огромное разочарование в Валентине, которого не удалось избежать, становилось последней каплей. Я заметила, что мое окружение не растет, а с удовольствием стоит на одном месте. «Тесно, тесно мне с тобой в одном городе, Каифа…» Временами, приступы раздражения мешали мне работать, начинали злить люди, сидящие без дела в ожидании зарплаты. Но сама работа, по-прежнему, безумно увлекала меня!

Дальнейшие события развивались вполне предсказуемо, как и все, что окружало меня. Валя полыхал яростью, обида за испорченный праздник оказалась сильнее здравого смысла. Петровна в один миг из фаворитки сделалась изгоем, от которого все шарахались, боясь несправедливой опалы. Я давно привыкла к таким катаклизмам, как: землетрясения в Узбекистане, ураганные ветра Байконура, обвалы валют и замена денежной массы, массовые гонения и переезды, потому, гнев Лисовского, остался мною вежливо не замечен.

Я продолжала работать, наблюдать, учиться и искать выход из финансового тупика. Алик Розгин был старше меня ровно на два года, худенький, одного со мною роста, смешливый неунывающий меломан, сметающий с прилавка все музыкальные новинки. О его небывалом аппетите ходили легенды. Оленька Иванова постоянно утоляла его голод домашними заготовками, принесенными в баночках, резала ему колбаску и огурчики, а он поедал это быстро, жадно, под нашими пристальными голодными взглядами. При всей этой несуразице Алик являлся профессионалом высокого класса. Звукорежиссер, о мастерстве которого говорили без устали все ведущие актеры театра. Любая мало-мальски сложная премьера всегда вручалась ему, лидеру звукового царства. Это ведь только кажется, что подать звук на сцену – просто передвинуть микшер. Ан, нет! Для каждого звука, тона и полутона есть масса соответствующих реплик, декораций, смысловых нагрузок. В общем, Розгина нельзя было заменить. И когда этот подвижный молодой человек начал совершать определенные движения в мою сторону, я растерялась.

Алик все чаще стал приходить на постановку света перед спектаклями, помогал мне направлять прожектора, и однажды мы с ним столкнулись в полутемном холле на подходе к световой ложе. Не буду скрывать, мне нравился этот его фееричный, олимпийский задор, который был так не похож на неуклюжие ухаживания Лисовского. Мы столкнулись, он «нечаянно» коснулся моей руки и спросил:

– Петровна, а мы целоваться будем?

Не пойму, что произошло, но меня словно ударило электрическим током, совсем как в школе, в первый раз, от близкого дыхания моей первой любви.

– Пока нет, – ответила я.

– А когда будем? – настаивал он.

– Алик, Ольга съест меня за твои проделки. Мне итак тяжело…

Мы спустились в операторскую и попали под прицельный огонь Оленькиных глаз. Эта маленькая женщина обладала, воистину, звериным чутьем.

– Вы откуда вместе идете? – с подозрением спросила она.

– Я ходила в ложу направлять свет, не знаю, откуда он взялся… – я равнодушно пожала плечами и вышла прочь.

Меня смутило это томящее волнующее чувство, оставшееся в груди. Оно не уходило. Его горящие глаза настигали меня повсюду, Алик будто издевался надо мной. Каким-то образом он понимал, чувствовал, как давно я живу без настоящей страсти. Внезапно он сумел разбудить во мне дикий огонь. И к этому я оказалась совершенно не готова.

Розгин теперь все чаще пропадал в нашем подвальчике, хотя его служебные апартаменты находились тремя этажами выше. Мы играли в карты: я, Алик, два молодых актера и трое наших «клоунов» осветителей. Оленька на все происходящее реагировала крайне отрицательно, она буквально тонула в этих волнах жгучего флирта, плещущегося через край и адресованного далеко не ей. Многие из мужчин смотрели на меня, но Розгин не имел права этого делать! Она так любила его…

Через две-три недели Иванова категорически запретила азартные игры в цехе, Алику пришлось изобретать новые и новые способы легального общения со мной. Он запросто прибегал ко мне в операторскую, во время спектакля, легко обнимал сзади, за плечи, и целовал в шею так нежно, что я таяла, истекая ответным чувством. Розгин начинал что-то значить в моей жизни, и это, само по себе, предвещало мою погибель.

Иванова была сильным соперником. Она заполучила Алика в свои сети вовсе не для того, чтобы его использовали другие. К тому же Оленька была патологически ревнива. Я не знала, как выйти из этого тупика.

Поначалу все выглядело, как невинные шалости двоих одноклассников, но когда разговоры уступили место действиям, Иванова решила эту теорему по-своему. Она начала повсюду преследовать нас, принимала участие во всех наших разговорах, понимающе выслушивала обе стороны. Она резюмировала всегда одинаково:

– Петровна, он же тебе не нужен! За тобой все мужики бегают!

– Розгин, она уйдет от тебя через месяц! Жить с тобой – тяжкий крест!

По большому счету она была абсолютно права, но у нас с Розгиным, неожиданно для всех, случилась настоящая страсть, препятствовать которой становилось все труднее. А сколько за это время мы выпили «Мартини»!