Поцеловать небеса. Книга 1 Тен Юта

– Сука, я тебя убью!

– Послушай меня, мальчик, – отвечала я. – Ты меня достал. Или ты будешь работать свою работу, или ты вылетишь из театра. Я тебе это гарантирую.

– Неужели?

– Посмотришь!

Он замахнулся на меня, но бить не стал. Это немного облегчило его участь.

После этих событий во время экзамена по технике безопасности, Хокину был задан простой вопрос:

– Как вы будете спасать человека, если его ударило током?

– На что был дан ответ, вошедший в историю:

– Эт-то смотря кого ударило, – и он выразительно посмотрел на меня.

Ближе к лету Хокин действительно вылетел из театра, как я ему и обещала. Я написала три рапорта Лисовскому о безобразном поведении осветителя восьмого разряда. Странно, но этого оказалось более чем достаточно, чтобы ему указали на дверь.

После ухода Хокина остальные мальчишки тоже начали поговаривать о перемене мест. Они хотели зарабатывать деньги, они выросли и созрели для семейной жизни. Театр не давал такой возможности никому. Там нельзя было подрабатывать, он требовал полной бесплатной самоотдачи. Таким образом, театр стоял на людях самоотверженно преданных искусству. Путем естественного отбора был создан основной костяк. Многие из тех людей до сих пор поправляют кулисы, поворачивают прожектора, репетируют новые роли. Многие. Но не лучшие из тех кто был…

Тем временем, я продолжала помогать по хозяйству И.О. директора театра, Лисовскому Валентину. Он поднимался по карьерной лестнице с головокружительным успехом. Его вес в театре определялся простой фразой: «Я сказал!» Никто не смел спорить с ним. Никто, кроме меня.

Я запросто приходила к нему домой, протирала пыль, готовила еду, кормила его обедом и тайком отпивала спирт из большой бутылки, добавляя в нее простой воды, чтобы не падал уровень.

Валя продолжал иметь со мной редкие отношения, наивно полагая, что мы сможем построить какое-то будущее. Я давно перестала объяснять ему, что самое главное в моей жизни – это дочь, от которой я никогда не откажусь.

А вскоре, мне стало совершенно нечем платить за квартиру. И я отчаянно пыталась найти дополнительный заработок.

Случай подвернулся внезапно. Рядом с квартирой, которую я снимала, открылась небольшая фирмочка по прямой продаже редких и канцелярских товаров. Например: оригинальные зажигалки, ароматные шарики для сливных бачков, стикеры, ручки с невидимыми чернилами и тому подобное. От работников требовалось следующее: набрать полную сумку этой невидали и как можно больше продать за один рабочий день. Это был мой первый опыт в российской торговле. Набив этой невидалью небольшую походную сумку, два первых дня я нерешительно мялась перед дверями организаций, боялась войти внутрь и открыть рот. Но голод победил. На третий день я осмелела и вошла в один офис, затем во второй. Меня несло, как Остапа, который не ел два дня. К удивлению, сумка моя значительно поубавила в весе, а заработок сразу приравнялся к пятидесяти рублям. Нам платили ровно по десять процентов от вырученной за день суммы. Неплохой способ продержаться на плаву. В конце месяца я подсчитала свой доход, и он в два раза превысил театральную зарплату. Но Лисовский и здесь встал поперек дороги.

– Где ты пропадаешь? Я хочу тебе премьеру отдать. С завтрашнего дня будешь в театре с утра и до вечера. Понятно?

– Я нашла подработку.

– Какую еще подработку? Я для тебя мало делаю? Неблагодарная ты, Петровна. Смотри, отберу проездной. Короче, премьера твоя.

Я не стала спорить только потому, что профессиональное чувство взяло верх. Премьера обещала быть интересной. Бенефис старейшей актрисы театра. Как здесь устоять? А фирмочка помогла мне оплатить квартиру еще за два месяца. Спустя некоторое время я попыталась вернуться к подработке, но организация уже прекратила свое существование.

Глава 46

Театральный сезон плавно подходил к концу. Этим летом собрались увольняться Бэб и Суворов.

Сашенька, красивый мальчик с карими глазами, начинал нравиться мне. Он все чаще приходил ко мне в операторскую, пытливо выспрашивал про устройство пульта, просил научить работать на нем, невзначай касался моего плеча.

Я с удовольствием выкладывала ему все премудрости, смотрела в эти глубокие глаза и начинала в них тонуть. Но потом театр облетела весть, что Сашенька женился, и мои страсти понемногу улеглись. А перед самым закрытием сезона он пришел в театр с фотоаппаратом, сделал множество снимков на память. Мои фотографии я получила в конверте, он оставил их на вахте уже после ухода из театра. На конверте было написано: «Осторожнее» и его домашний номер телефона. Зачем он это сделал? Знал ли он, что будет потом?

Ушел Сашенька. А у меня грянул переезд на другую квартиру. Однажды явился злой волшебник, старичок-хозяин, окинул взглядом свое жилое помещение и сказал:

– Убирайтесь отсюда.

Именно так, как я и предвидела. Мысли материальны…

Он объяснил свое решение тем, что отныне здесь будет жить его внучка. Но я ему не поверила. Просто я перестала исправно платить за квартиру, а это никому не могло понравиться.

Как же найти жилье? Я ничего не смыслила в местном рынке недвижимости. И если машину для переезда я могла вымолить у Лисовского, то с квартирой на этот раз приходилось подсуетиться самой.

Через дорогу стояло несвежее общежитие, в которое я и отправилась на поиски недорогой комнатушки. Комендант ответила мне категорическим отказом, но через паузу сказала, что у нее лично есть комнатушка на другом конце города.

– Хочешь посмотреть? У соседки есть ключи.

– Конечно, хочу!

– Но комната с частичными удобствами, там нет горячей воды и туалета. Зато цена – сто пятьдесят рублей. Устроит?

Сказать, что меня не смутили условия проживания – значит солгать. Но цена подходила идеально. И я бодро отправилась на смотрины.

Этот район был мне совершенно незнаком. Дорога путалась в заборах частного сектора, плутала по долинам и по взгоркам, вилась через исторический центр куда-то на северо-восток. В конце концов я оказалась напротив двухэтажных построек светло-желтого цвета. По описанию хозяйки это были именно те дома, в одном из которых нам предстояло жить.

Весь район искрился лужами, пестрел колеями и колдобинами, пованивал общественными уборными, а внешний вид редких прохожих выдавал с головой их нелицеприятный статус. Здесь жили работники кирпичного завода, бывшие и настоящие. Люди загубленной судьбы, потерявшие веру в будущее и надежду выбраться когда-нибудь отсюда.

Я осторожно пробралась к крайнему дому под номером двадцать. Здесь на первом этаже находилась та комната, о которой и шла речь.

На звонок в дверь ко мне вышла Ольга, женщина лет тридцати пяти, низкая и полная, с неприятным лицом душевнобольной. До настоящего момента она являлась единственной жительницей в общем коридоре, моей будущей соседкой.

– Я от Тамары. У вас есть ключ? Комнату посмотреть.

– Ключ есть, но жить здесь невозможно. Вы вон какая, а здесь условия тяжелые.

Сейчас я понимаю, что она боролась за свободное пространство. Ну, зачем ей соседи-квартиранты? Но тогда я приняла ее слова за искреннюю заботу.

– Да я привыкшая… Меня не испугать. Жилье очень нужно, потерпим.

– А вы с кем? С мужем?

– Нет, с дочкой.

– С дочкой – это хорошо. У меня тоже дочь. Ну, заходите. Чего впустую говорить?

Общая дверь, через которую мы вели переговоры, имела одну необыкновенную особенность – в ней, на самом верху, была вырезана еще одна маленькая дверка размером с форточку, которая открывалась и закрывалась по неведомым пока для меня мотивам. Сейчас она была открыта. Глазок? Скорее «мордок»…

В коридоре площадью шесть квадратных метров царила полная тьма. Ольга включила свет, и я увидела две раковины, замызганную газовую плиту и стол-тумбочку, покрытый клеенкой из прошлого века, обшарпанный зеленый линолеум на полу, унылые стены такого же цвета.

Соседка неторопливо ушла к себе, вернулась с ключом и открыла вторую дверь, справа от входа.

Раздался противный скрип, и через секунду передо мной распахнулась картина моего будущего. Единственное окно упиралось в стену ближайшего сарая, который использовали под жилье. Слева от двери расположилась самая настоящая печь, правда не дровяная, а газовая. Деревянные полы светились насквозь выразительными щелями, а люк в подпол пропускал изумительный, ставший уже повсеместным, запах сырости. Белые, беленые, несвежие стены.

Я тоскливо озиралась по сторонам. Надо было принимать какое-то решение. Чем дольше я смотрела, тем ужаснее казалась новоявленная картина. Но на этот раз помощи ждать было неоткуда. У меня не было ни вариантов, ни денег, ни шансов… Я подошла к окну, посмотрела на бредущих мимо унылых алкоголиков, оттуда оглянулась на Ольгу, с любопытством ожидающую моей реакции.

– Мне надо подумать, – неуверенно сказала я. – Но, скорее всего, мы будем переезжать. Поживем, привыкнем.

– Подумайте, конечно. До свиданья.

– До свиданья.

Для Ольги я была человеком из другого мира. Она не могла себе представить, сколько мы пережили на самом деле до того, как попали сюда.

Дома я сообщила Маше о новом жилье в общих чертах.

– Там лучше, чем в Н.?

– Там есть вода, и топить можно газом.

– Значит, лучше. Что ж делать, будем переезжать… А где там моются?

– Даже не знаю… Ходят куда-то в душ… Или над тазиком.

– А кто соседка?

– Да вроде ничего, но странноватая, конечно. Зато живет без мужика.

– Мам, а что делать со школой?

– Будешь ездить на автобусе. Правда, с пересадкой. Если будешь уставать, то переведемся в другую школу.

– Нет! Я не буду уставать! Мне нравится в этой школе.

Кстати, дела в школе были не очень хороши. Маша начала отставать по многим предметам, от чего очень расстраивалась. Я все обещала себе, что начну заниматься с ней, но почему-то откладывала всякий раз. И за это мне тоже было очень стыдно. Если она не понимала моих объяснений, я резко обрывала ее, психовала, уходила на кухню и долго курила. Мне было тяжело сосредоточиться на ее проблемах из-за постоянной нестабильности своего собственного мира. Я винила ее в несообразительности, но кругом виновата была сама.

Для переезда я попросила театральную машину, ту самую, на которой однажды переезжала. Валя не отказал мне, но в этот раз потребовал деньги за бензин, которые тут же отправил в собственный карман.

Я сумела вытребовать с хозяина прежней квартиры сумму предоплаты, которая превышала прожитый нами срок. Он со скрипом подчинился, незвано пришел в квартиру и стоял над душой все то время, пока мы носили вещи.

К вещам добавилась еще и кошка с чудесным именем Чуха. Однажды, дочка нашла на улице маленького котенка, накормила макаронами и выпустила обратно. Но котенок вернулся. Тогда она затолкала его в подвал, надеясь, что он не найдет обратную дорогу. К нашему удивлению через день котенок опять появился под нашей дверью. Это окончательно решило его судьбу. Мы взяли его к себе и назвали Чухой.

Мальчики-монтировщики расторопно погрузили вещи, мы гурьбой забрались в салон автобуса, дочь прижала к себе котенка, и мы тронулись в наш невеселый путь.

Ребята знали меня как непобедимую Петровну. Меня уважали, ко мне шли за советом, со мной играли в карты, меня звали просто поговорить, если становилось плохо. И сейчас, когда мы въехали в трущобы, мне стало по-настоящему стыдно перед ними за мой выбор. Они недоуменно разглядывали окрестность, проходящих мимо людей. Ванечка заглянул мне в глаза и с сомнением спросил:

– Это здесь?

– Да. Вот в это окно можно заносить вещи.

Я настежь распахнула окно. Монтировщики с интересом заглянули внутрь, и сразу отпрянули, словно ошпаренные увиденным. Я же невозмутимо принялась командовать парадом, распределяя тяжелые вещи по своим местам. Ванечка занес чайник и осторожно поставил его на печку. Я с тоской обернулась на него. Он все понял и произнес неподдельное:

– Можешь сразу и чай попить.

Зато моя дочь совершено не расстраивалась. Она с любопытством изучала окружающее пространство, выглядывала в коридор, в окно, рассматривала печь, спрашивала, где найти ту или иную вещь. И ее поведение вдруг совершенно успокоило меня. Ничего. Разберемся.

Я отблагодарила ребят бутылкой водки, купила себе любимого красненького на вечер. Позже я завесила прикрытое «окно в Европу» старенькой простынкой, включила лампочку Ильича под потолком и замерла в нелепой позе ожидания. Чего я ждала?…

На пространстве, площадью в двадцать квадратных метров, не было ни одного свободного места, чтобы сделать шаг. Повсюду лежали коробки, мешки и мешочки, сумки и сумищи, диван, кресла, перевернутый стол опирался на угол печи, кухонная мебель перекрывала входную дверь. Впервые, я должна была сделать все сама. Но то, что я видела, казалось непоправимым, не укладывалось ни в голове, ни в комнате. С премьерой тебя, Петровна! Я достала бутылку вина, открыла ее под укоризненным взглядом дочери, налила полный стакан и выпила залпом.

– Иначе я сойду с ума, – объяснила я ей. – Давай попробуем освободить диван? Нам надо где-то спать сегодня. Ты кошку не потеряла?

– Нет, она здесь. Мам, а что мы покушаем?

– Здесь магазин рядом. Видела? Сходи, купи пельмени.

– Ладно! А можно еще мороженое?

– Можно, – улыбнулась я.

Машка знала, что если я выпила, то можно делать почти все, я не смогу ей отказать, потому что чувствую себя виноватой. Она радостно выбежала во двор, а я под действием первого стакана немедленно начала верить, что все еще обойдется. Мы сможем и здесь быть счастливыми…

Наше новое место жительства было не то чтобы неудобным, оно было более чем неудобным. Кто и когда создал такие условия для жизни человека, пусть и небогатого? Теперь, в одной комнате мы делали все: спали, ели, стирали, мылись в тазах, подстелив под них большую клеенку; я здесь курила, писала проникновенные стихи, выпивала за печкой под тихую музыку. Стены пачкались побелкой, осыпался потолок, пыль въедалась в предметы. Открыть окно было невозможно, приходилось обходиться только форточкой, в которую частенько выскакивала кошка. Но мы не роптали.

Под мини-туалет мы приспособили маленькое желтенькое ведерко. С дизайнерским размахом, я расчленила пространство комнаты пополам кухонным бежевым гарнитуром. Полы непредсказуемо косило, а потому было неизвестно, в какой именно день упадет сервант или шкаф.

И вот что интересно – ни Маша, ни я ни разу не подумали о том, что можно было бы переехать к матери. Такая мысль не могла прийти нам в голову потому, что не было ничего страшнее, чем вновь столкнуться с ней в одном замкнутом пространстве.

Глава 47

В первые теплые выходные Валя любезно пригласил меня на дачу. Так сказать, прорепетировать наш совместный летний отдых. Лисовский не любил накладок, ненавидел отрицательные сюрпризы, а потому, готовился ко всему с особой тщательностью.

Мы прибыли в его гараж, где жил «Кузя» – его старенькая зеленая «шестерка». Он с большим пафосом усадил меня на переднее сиденье, долго примащивался сам на водительское кресло, сопел и кряхтел от напряжения. Не помещался. Еще бы, Валя не водил целый год! Да и куда ему было водить, если театр находился ближе, чем гараж?

Через полтора часа мы отбыли в направлении его дачи, в полной гнетущей тишине.

Думаю, что именно этот чертов уикенд и оказался последней точкой в наших с ним отношениях. Валя раскрылся в полной мере, проявил все свои гадкие стороны.

Мы впервые оказывались с ним в замкнутом пространстве, выход из которого оказался для меня временно невозможен.

Но я, живущая в постоянном экстриме, пыталась запомнить обратную дорогу, чтобы обеспечить себе компетентный побег.

Дача оказалась обыкновенным бревенчатым срубом, в котором было не на что сесть, не на что лечь. Повсюду царил запах гниения, отсутствовало электричество и вода, в полу шуршали мыши. Надо добавить, что на многие мили кругом не было ни одной живой души, все домики еще пустовали, и только в самом конце поселка виднелся «Москвич» довоенного образца. Во дворе росла роскошная ива, под которой прятался столик и две скамейки, предназначенные для нашего пиршества.

По приезду, Валя неожиданно по-молодецки выпрыгнул из-за руля, от чего машину сильно качнуло, огляделся, потянулся с хрустом и бодро спросил:

– Ну, как? Воздух-то какой! А?

И уже с угрозой:

– Нравится?

Я выдавила кисленькую улыбку, растерянно покружилась на месте, поправила узел рубашки на пупке и спросила невпопад:

– У нас выпить есть?

Если бы он ответил «нет», я бы ушла обратно пешком, даже не прощаясь.

– Есть. И пожрать есть! И воду я привез. Не горюй, сейчас все организуем. Ты ведь любишь природу?

– Очень, Валя. Очень.

На самом деле я не любила природу. Не любила с того самого дня, когда начала колоть дровишки в Н. и гонять крыс в Ленькиной избушке, с тех пор, как меня изгрызли комары и потрескались мои девственные пятки от сельской жизни… Господи, Валя, что ты знаешь об этом?…

Лисовский без лишней суеты извлек обильные кульки с продуктами, далее пошла традиционная нарезка и шинковка. Первозданная тишина начинала больно давить уши.

Когда была выставлена водка, ее количество меня здорово смутило. Всего две бутылки на два дня!!! Я тут что буду делать? Непрерывно любить Лисовского? Рассказывать сказки, петь песни? Сигарет тоже оказалось маловато. И я поняла, что отдых заранее обречен на провал. Причем, не только мой отдых…

Валя шумно поел, похрустел, выпил и наговорился всласть. Устал. Его совершенно разморило послеобеденное солнце, и он спокойно отправился спать на единственный дровяной топчан внутри дачи. Я хорошо помню, что он ушел в эту вонючую избушку, закрылся на крючок изнутри, а меня бросил «погибать» одну во дворе.

Я пребывала в шоке. Вместе с ним в избушке исчезли вся еда, водка, и сигареты…

Послонявшись по дворику, я устала неимоверно и от солнца, и от приступов вездесущего похмелья. Что ж. Пришлось лечь прямо на деревянный стол, и попытаться уснуть под палящими лучами, которые «забивали голы» роскошной иве. Естественно, мне это не удалось. Отлежав себе тощие бока, я принялась нагло колотить в двери дачи. Лисовский был очень недоволен.

Дальше было хуже. Валя, трезвый и полный сил, велел снова собирать на стол. Водки мне больше не дали, зато есть я могла вволю. После трапезы мы навестили соседей, тех самых, с «Москвичом». Они смотрели на Валю с трепетом, осознавая его общественное положение, а на меня с презрением, понимая мое место при нем.

Как только стемнело, Лисовский… Правильно! Отправился спать, вновь оставляя меня на улице… но теперь уже в машине и на всю ночь, доверив мне ответственную песью работу:

– Чтоб не угнали. Ложись и спи. Чего ты боишься? Вот тебе одеяло.

И он ушел, пока я не открыла рот. Это был уже беспредел! И самое ужасное, что я ничего не могла сделать. Идти ночью на трассу – означало верную погибель.

Как только я задремала, начался такой ураган, что закачались придорожные столбы. Один из них стоял прямо возле машины, тускло подсвечивал, ждал, когда в него ударит молния. Я тоже этого ждала. Но, когда по крыше машины зацокал град, я выскочила наружу, подбежала к домику и снова яростно застучала в дверь.

Мне долго не открывали. Валя снова был очень недоволен.

– Мне страшно! Я замерзла! Согрей меня!

Я была женщиной и просила пожалеть меня, но Лисовский был абсолютно равнодушен.

– Да перестань! Ладно, ложись здесь. Как ты могла замерзнуть? Град? Не может быть!

Он лениво зевал при мерцании свечи, а я плакала в полутьме, мечтала о теплой кровати и о своей доченьке. Я больше не хотела иметь ничего общего с этим человеком! Лечь на то, на что он предлагал, было невозможно. Постель, а точнее матрац и ватное одеяло поверх деревянного топчана насквозь пропахли сыростью. Я обреченно-гордо вышла в ночь, и снова забралась в машину.

– Пошел ты в ж… ! – сказала я, не боясь быть услышанной.

И вновь, быстрее, чем гром проглотил мои слова, еще один человек умер для меня навсегда.

Наутро, когда мы возвращались в город, Лисовский громко разглагольствовал сам с собой:

– Всем здесь понравилось. И Светке, и Лариске… Ты капризная какая-то. А? Странно, я думал, что ты будешь довольна. Но в отпуск все равно сюда поедем. Да?

– Нет. Я не поеду. У меня не получилось устроить дочку в лагерь. Я не могу ее оставить.

– Я договорюсь насчет путевки, можешь не волноваться. У меня связи. Или ты забыла?

Я отмолчалась. Сейчас самым главным для меня было попасть домой, все остальное можно додумать после. Еще не хватало навлечь на себя гнев Лисовского или попасть в ДТП. Водителем он оказался никудышным.

После этой поездки мое пребывание в доме Вали стало весьма проблематичным. Я больше не могла находиться рядом с ним, не испытывая к нему сильнейшего отвращения. Пришла пора расстаться. В один из дней я пришла к нему на уборку вместе с Машей.

Он открыл дверь и отпрянул от нас, как от чумы. Он действительно ненавидел детей.

– Ты с ума сошла? Зачем ты ее привела? Я хожу здесь в трусах! Мне что теперь дома нельзя расслабиться?

– Я плохо себя чувствую, Валя. Она поможет мне с покупками и уедет домой.

Но он безумствовал.

– Какие покупки? Ничего не надо. Идите отсюда! Отведи ее и возвращайся одна. Ты совсем рехнулась! Опять, что ли, с похмелья?

Стоит ли говорить, что я не вернулась обратно? Он прождал меня весь день и вечер, но, не имея возможности позвонить и вылить свой праведный гнев, он буйствовал в одиночку, может и до самого утра.

Назавтра у нас состоялся очень серьезный разговор. Мне казалось, что под дверями подслушивает и тихо аплодирует весь наш цех. Вернее то, что от него осталось.

Это был мой последний разговор с Валей в качестве начальника и подчиненного.

– Ты почему вчера не пришла?

– Я больше никогда не приду. Подбери себе кого-нибудь другого. Я должна уделять внимание ребенку.

– Ребенку? А как же наш уговор? Ты обещала поехать со мной в отпуск и вообще много чего еще обещала.

– Я больше не могу так жить. Я не могу зависеть от тебя на каждом шагу! Ты всесилен, но не в моем случае.

– В таком случае, если все, что ты говоришь, действительно так, наши двери всегда открыты в обоих направлениях. Пиши заявление и иди на все четыре стороны. Иди к ребенку! Здесь ты больше не работаешь!

Повисла неловкая пауза. Я ждала этого, но не в такой жесткой форме. Я думала, что он сначала подумает.

– Давай бумагу, – шепотом произнесла я.

– Ты так решила?

– Да.

– Сучка! Неблагодарная сучка! Я из тебя человека сделал, а ты?

Я, не спеша, написала заявление, протянула ему листок и сказала:

– Спасибо тебе Валя. Спасибо за все.

В театре не было ни одной вещи, которую мне надо было бы забрать. Поэтому я вышла оттуда, минуя подвал, не попрощавшись с теми, с кем делила пополам не только кусок хлеба. Мое увольнение ни для кого из них не стало неожиданностью. И Ольга, и Розгин, и Коленька лишь облегченно вздохнули после моего ухода. Я слишком торопила события и бессмысленно возмущала пространство вокруг себя.

Боже мой! Как все относительно в этом мире! Перешагнув всего два порога, закрыв за собой одну обшарпанную дверь, я сразу стала изгоем, невозвращенцем в страну мечты, которая вполне могла стать реальностью. Здесь, в моей нынешней халупе, мои прошлые победы и заслуги казались дивным сном. Я стала никем и ничем. И я боялась, что кто-то из моей прошлой жизни увидит мое падение.

Однажды в разгар летнего отпуска меня посетил Розгин. Он узнал мой адрес у Ванечки. Когда я приоткрыла дверь, то сразу зажмурилась, надеясь, что он исчезнет. Но он не исчез. Алик с удивлением рассмотрел меня и мое жилище, молча прошел внутрь, сел на диван, еще раз огляделся. Мы вяло поговорили о том, о сем, понимая, что страсти давно улеглись, и между нами не осталось ничего общего. Мы были близки только на той территории, которая именовалась искусством. Потом Розгин замолчал, опустил глаза и не удержался от ненужного комментария:

– Как вы тут живете?!

И надо было слышать, сколько презрения вложил он в эту фразу. После его ухода я долго стояла у окна. Он сказал правильно – я на дне. И никто из прошлой развеселой, успешной жизни не захочет больше иметь со мной ничего общего. Никогда. Это как окончательный приговор без права аппеляции.

Но жизнь продолжалась. Я вытерла легкую слезу, включила музыку и ярко подумала про дочь. Она единственное, что у меня было, есть и будет. Так чего же я тогда раскисла?.. У нас все получится!

За окном простирался мир. Лучилось солнце, освещало помойку и общий туалет, гладило по голове алкоголика Славку. Этот мир покорно лежал сейчас у моих ног, и по-особенному, с болью, я чувствовала его каждой клеточкой своего тонкого тела…

А ведь действительно – все получится!

Я смешно расплющила нос о грязное стекло и залихватски подмигнула Славику.

Часть 2. В геометрической прогрессии

У нас никогда не было цели стать актерами, космонавтами, именитыми спортсменами или членами правительства…

У нас была одна-единственная цель – выжить.

И я думаю, что мы справились с ней блестяще!

Глава 1

Первая пробная неделя, нашей жизни в трущобах кирпичного завода прошла под девизом: «Я знаю точно – невозможное возможно!» Мы с дочерью наивно пытались создать условия, пригодные для жилья, в комнате, совершенно для этого не приспособленной. И когда у меня уже почти опустились руки, я вдруг взяла и смирилась с ежедневным созерцанием этой неприглядной картины. Я вдруг научилась страдать молча, успокаивая себе тем, что вокруг, как минимум, десять таких же домов, в которых люди живут от рождения и до самой смерти. А я могу встать и выйти из этой игры в любой момент. Просто не пришло мое время.

Во дворе бегали такие же дети, как моя дочь. В подъезде проживали вполне благополучные семьи вперемешку с откровенными алкоголиками. В итоге, я додумалась уже и до того, что в моей ситуации просто не найти лучшего варианта, нежели прятки в таком странном месте. Мы медленно привыкали к смердящему запаху уличных туалетов.

Нашу гигантскую по российским меркам комнату мы поделили надвое остатками кухонного прибалтийского гарнитура. Так делали все, кто проживал в общагах. Сразу на входе, разувшись на пятидесяти квадратных сантиметрах, устеленных газеткой и выделенных мною под коридор, мы попадали в импровизированную кухню, совмещенную с туалетом, роль которого ответственно выполняло маленькое желтое ведерко. Ходить в общий туалет нам не позволяли брезгливость и страх быть придавленными полуразрушенной кирпичной стеной в отхожем месте.

Кухня заканчивалась вместе с печной стеной, заворачивающей налево. По узкому проходу между печкой и гарнитуром, мы попадали в «залу», где могли выспаться, послушать музыку или посмотреть четыре телевизионных канала. Пожалуй, можно упомянуть еще и окно, которое давало нам единственную возможность безопасно наблюдать местную реальность…

После того, как осела пыль переезда, я нашла время вспомнить, что у меня нет ни единого источника дохода, нет перспектив и планов на будущее. Это как в лабиринте, когда оказываешься несколько раз в одном и том же труднопроходимом месте. Это как дурак, который учится на собственных ошибках, но повторяет их вновь и вновь…

На тот период времени не было у меня и прописки, поэтому, шанс устроиться на работу равнялся нулю. Я смущенно оглядывала по праву принадлежащее мне имущество, но продать было абсолютно нечего. Одним из первых нас покинул старенький пылесос, который оценили в пятьдесят рублей. Этих денег хватило на бутылку дешевого вина и скромный набор продуктов. Мне оставалось только надеяться и ждать маминого визита. А может, обратиться к самому Вениамину? Но здесь, в этом странном месте, даже Вениамин имел право побрезговать мной.

Тем временем, наш переезд вызвал большой интерес у местного населения. С нами чинно здоровались на улице, норовили попасть внутрь нашей берложки, искренне предлагали всевозможную помощь и консультации. И чем активнее я сторонилась такой ненужной опеки, тем настойчивее стучали в наши хлипкие двери. Странно, но я больше нигде и никогда не встречала такого искреннего человеческого тепла и чистоты намерений. Еще через неделю я совершенно оттаяла и окончательно сдалась на милость толпы.

Соседка Ольга, например, вызвалась проводить нас на территорию заводского душа, где мы могли понежиться под упругими струями горячей воды.

– Пошли мыться! Надо ходить после их пересменки, где-то в пять вечера. Собирайтесь быстрее! – весело кричала она из коридорчика.

– Маш, пойдем, помоемся, а то обидится.

– Пойдем, – с радостью ответила дочь. Она вообще не унывала, а принимала эту жизнь, как что-то, само собой разумеющееся, прилагаемое ко мне самой.

Мы собрали большой «банный» пакет и отправились в сторону полуразрушенного кирпичного завода. Вообще, «ходить туда было запрещено». Но кто сможет остановить толпу страждущих, немытых русских женщин, напрочь лишенных условий для нормальной жизни?

Благополучно миновав заводскую проходную, мы вошли в цех, по которому, на уровне наших лбов, важно проплывали уложенные на железных каретках кирпичики. Мы ловко уворачивались от столкновения с ними, повсюду витал «ароматный» запах песка и цемента, кое-где были видны рабочие, которым не было до нас никакого дела.

Если бы не Ольга, мы бы никогда не нашли дорогу в душ! Пройдя все таинственные изгибы и крутые повороты, миновав полутемные лестницы, открыв и закрыв бесчисленное количество дверей, мы, наконец, вошли в душевую. Там было темновато, пахло сыростью и грязными телами. Но, из позеленевших от времени труб, полилась самая настоящая горячая, обжигающая вода! Помещение быстро наполнялось паром и запахом дешевого мыла. И снова то самое счастье, которое я испытала однажды, погрузившись в венькину белую ванну. Дежавю. Круг, который невозможно разорвать…

Ольга виделась мне очень добрым и несчастным человеком. Она в одиночку воспитывала дочь, а мужа у нее никогда не было. Она жила здесь всегда, и будет жить еще очень долго. Но сама Ольга полагала, что нет никакого повода для грусти.

Она, нисколько не смущаясь нас, юрко разделась, мелькнула безобразной, оплывшей фигурой и заняла самую выгодную кабинку, в которой можно было регулировать подачу холодной и горячей воды. Мы с дочкой скромно заняли соседнюю, со струей потоньше, и помылись шумно, с удовольствием, как в последний раз.

Ходить в заводской душ было не только опасно, но и проблематично. Необходимость подстраиваться под определенный график, юлить и врать всем встреченным ответственным работникам завода, смущала меня. Это было обычной русской рулеткой. И поэтому, мы изобрели собственный способ помыться быстро: я нагревала ведро воды, ставила два тазика на большую полиэтиленовую пленку, вставала в тазы ногами, спиной к жерлу печи, и поливала на себя из ведра, черпая красной кружкой. Вода стекала с плеч, плавно огибала бедра и водопадом падала в два таза по двум ногам. Часть воды, конечно, проливалась на пол, образуя большущую лужу между кухней и залом. Все. Я помылась. Жизнь налаживалась. Не моя жизнь…

Глава 2

– Иди, работай! Чего ты сидишь? – кричала мама, пугая соседей и прохожих:

– Куда я пойду? У меня нет прописки! – так же громко отвечала я.

Ну, на самом деле, сколько можно меня третировать? Я и так на самом дне! Как она не понимала, что я запуталась, запуталась уже окончательно!

– Чем ты думала, когда уходила из театра? Тоже мне цаца! Не так на нее посмотрели, не так сказали! Сидела бы и терпела, глядишь, в начальники бы выбилась!

Я знала, как успокоить женщину, данную мне в матери. Ее надо было напоить, и она потеплеет, «отойдет» душой, станет близкой и понятной.

– Мам, давай лучше выпьем, – предложила я под укоризненным взглядом дочери, – А ты иди, погуляй с девчонками, кошку поищи, она с утра куда-то исчезла.

– Ладно, ты дверь не закрывай, я скоро приду, – покорно ответила Маша.

После распитой бутылки мы действительно становились ближе друг другу. Мать переставала агрессировать, с пониманием, внимательно вслушивалась в проблему, иногда даже просила почитать стихи моего собственного сочинения. Я читала, она слушала. Иногда мы включали полуразбитую магнитолу, купленную у Лисовского, доставали любимые кассеты, среди которых была и «Улица Пикадилли», смеялись, плакали, вспоминали нашу бедовую бесконечную жизнь. Недовольно шевелилась соседка за стеной, озирались на наше одинокое окно частые прохожие. Но мы давно привыкли к этому, нам было почти все равно, ведь мы находились в другом измерении, и дороги посторонним туда не было.

Мы могли засиживаться далеко за полночь, совсем как тогда в Н. Окно уже таинственно озарялось Луной, лучезарно улыбались звезды, доносились неугомонные трели сверчков. А мы неторопливо праздновали прямо на полу, в центре пушистого одеяла, при полуоткрытой двери в общий коридорчик. Это было так удивительно уютно в полумраке ночника. Жизнь начинала казаться прекрасной и щедрой, такой доброй к нам… Но это лишь до рассвета, до первого солнечного беспощадного луча.

Мать помогла мне. Она договорилась у себя на работе с одной из сотрудниц, чтобы та зарегистрировала меня временно на своей маленькой жилплощади. Мы немного компенсировали сотруднице созданные неудобства: подарили конфеты и коньяк. В итоге, у меня появилась настоящая действенная полугодовая справка, на основании которой я вновь становилась чем-то вроде человека.

– Иди, работай! – подбодрила меня на прощание мама и исчезла в небытие.

– Иду, – неуверенно ответила я.

Даже если бы я приступила к работе сразу после того, как мама уехала на городском автобусе, то деньги я смогла бы получить, в лучшем случае, только через две недели. Но они требовались мне немедленно, сейчас, учитывая все предстоящие расходы. Квартплата, сборы в школу, ежедневная еда и сигареты. Я не представляла, как можно решить эту проблему быстро… В моем кошельке одиноко лежали пятьдесят рублей, выданных мамой в качестве «подъемных».

Она вернулась через неделю традиционным «перекати полем» и сообщила, что сможет помочь мне и с трудоустройством.

– У меня есть знакомые в строительной компании. Они могут взять тебя в офис. Собирайся, поедешь на собеседование.

Я навсегда буду помнить себя, идущую в офис к «хачикам», одетую черт знает во что, пахнущую сыростью, запуганную неудачами и собственной матерью. Как же дико должна была смотреться я, двадцати восьмилетняя баба, которую привела устраиваться на работу ее истеричная мать!..

Сурен, хозяин компании, долго недоверчиво рассматривал меня и после неловкой недоуменной паузы пообещал обязательно помочь, спросил о моих навыках и талантах.

– Массаж умеешь делать? – некстати спросил он.

– Умею, – честно ответила я.

– Это уже интересно. Подожди в коридоре, – грубо попросил он, – А мать пусть едет домой.

Я ждала в коридоре два с половиной часа! Наиглупейшая ситуация из всех, какие только я могу вспомнить! Множество людей расхаживало туда и сюда. Красивые девицы окидывали меня презрительными взглядами, я ежилась под ними, но продолжала ждать, потому что взгляды эти были ничто в сравнении с материнским гневом.