Поцеловать небеса. Книга 1 Тен Юта

Оказалось, что про меня просто забыли. На мое несчастье, позже приехал некий Эдик, друг и охранник Сурена, которому поручили отвезти меня домой. Невысокий, крепкий, бритоголовый малый без возраста увлек меня в свою машину.

– Я не пойму, ты кем хочешь работать и где? Я все могу устроить! – бесцеремонно хвалился Эдик. И по его особенным, беспардонным интонациям я сразу поняла, что нахожусь в машине самого настоящего бандита, которых нынче немеряно.

– Я хочу быть секретарем или менеджером. У меня есть образование.

– Сурен все устроит. Ты держись за него, он обещал, значит сделает!

– Вообще-то, он ничего мне не обещал.

– Он мне сказал, что через неделю возьмет тебя на работу! Ты завтра что делаешь? Давай я за тобой заеду, решим дополнительные вопросы.

– Заезжай. Но какие вопросы?

– Завтра скажу. В семь вечера?

– Ладно. Пока.

Я вышла недалеко от своей остановки, окрыленная легкой надеждой. Значит, вскоре я смогу работать и снова быть человеком, женщиной, матерью? Смогу смотреть людям в глаза, не отводя своих глаз?

Небо, небо… За что ты так?

Этот Эдик совершенно сбил меня с толку. Следующим вечером, сразу после семи, мы приехали с ним в какой-то большой частный дом. Эдик по-барски накормил меня дорогой колбасой, напоил водочкой, использовал всю ситуацию подобающим, мужским образом, и уснул на три с половиной часа, уютно похрапывая в одеяло. Отказать Эдику я не могла, потому что верила, что все именно так и должно быть. А это – есть часть моего запланированного трудоустройства. Пока он спал, я в неведении слонялась по комнате, смотрела дурацкое видео и доедала привезенную охотничью колбаску. Помню, что очень старалась не шуметь и не «чавкать», дура…

Проснувшись, Эдик сонно огляделся, трудно припоминая, кто я?

– Давай, домой собираться! Пора уже. Ты спала?

– Нет… С чего бы мне спать?

– Бери колбасу, помидоры. Дочке отвезешь. И это, вот еще тебе денег, возьми. От нашей фирмы на первое время.

Я глупо смотрела на купюру «весом» в пятьсот рублей. Таких больших денег я не видела давно…

– Я не могу взять деньги. Это не правильно. Я же не милостыню пришла просить, а работу искать.

Честная, откровенная, наивная, тупая, никому не нужная идиотка!!!

– Считай, что ты ее уже нашла. Бери, не глупи, – невозмутимо отвечал Эдик. – Позвони мне, я скажу, когда тебе выходить на работу. Вот мой номер, – и он продиктовал мне шесть цифр своего мобильника.

И я звонила с уличного таксофона. Я звонила такое количество раз, что уже сбилась со счета, потеряла все заготовленные слова и надежды. В конце концов, Эдик послал меня на хрен, и я ответила ему, что он подлинная сволочь, совершенно не думая о последствиях.

– Ну, почему? Почему именно с нами происходит это??? Почему я не могу просто жить, работать, чтобы тебе не было стыдно и больно за меня??? – я плакала, обняв дочку, которую постоянно бросала одну, – Я – предательница! Я – постыдная, наивная дура! Я – лузер и всегда им была! С того самого дня, когда родилась ногами вперед у женщины, данной мне в матери!

– Мамочка, я люблю тебя такой, какая ты есть! И мне не надо другой мамы! Мы ведь вместе, а это самое главное. У нас все получится, вот увидишь! – ласково гладила она меня по голове.

– О-о-о! – застонала я и окончательно разрыдалась.

Глава 3

Я часто вижу перед собой тот пыльный летний двор двухэтажного домика возле кирпичного завода.

Иногда я встречала в этом дворе тетю Аню (царство ей небесное), маму Славика, самого буйного соседа из всех. Тетя Аня была настолько проста и добродушна, что ее нельзя было не полюбить с первого взгляда. Пожалуй, ее единственным недостатком была сильная тяга к спиртному, окружающие осуждали ее, но для меня это не имело абсолютно никакого значения.

– Знаешь, тута неподалеку, есть «блошиный» рынок. Ну, где продают старые вещи. Сходи туда? Может, че и продашь? Людям нужная вещь, а тебе – деньга! Поищи дома, собери узелок и сходи. В воскресенье, спозаранок. Потом еще спасибо мне скажешь. Тебе картошки принести? И сала могу отрезать! – добавила она без перехода.

Ее своевременный совет, действительно, стал для меня самой настоящей находкой!

Первый раз я решила пойти на «блошиный» без «узелка» как советовала тетя Аня. Мы поехали на рынок вместе с Машей, на автобусе, ближе к обеду.

«Блошиный» поразил меня не только масштабами, но и ассортиментом! Рынок занимал пять или шесть очень длинных улиц в историческом центре города, в самом сердце его уцелевшего частного сектора. Продавцы, женщины, в основном пенсионного возраста, пострадавшие, как и я, от финансовой неразберихи продавали все, что когда-то плохо лежало дома: маленькие вещички выросших внуков, валенки умершего деда, спальный мешок сына или полушубок давно выросшей дочери, дудочки, очки, скрепочки, значки и колокольчики, точечки и запятые… Каждый продавец размещал свой незатейливый товар на толстой полиэтиленовой пленке, размером, примерно, полтора на два метра, расстеленной прямо на земле. При такой тесноте товар плохо просматривался и перемешивался в общую пеструю ленту под конец базара. А если в этот день еще бывало и дождливо, то все содержимое «прилавка» намокало и пачкалось густым липким черноземом… Но женщины не унывали. Вернувшись домой, они терпеливо перестирывали эти самые вещички, чтобы в следующее воскресенье вновь «блеснуть» товарным видом запутанного ассортимента.

Я шла по улицам вторичного рынка одежды, а продавцы тянулись вдаль, за горизонт, насколько хватало глаз.

– Ну, что ж. В следующее воскресенье пойдем сюда.

– Пойдем. Нам же больше негде взять деньги?

– Негде, Машенька. Пойдешь со мной?

– Конечно, пойду. Буду помогать…

Могла ли я тогда знать, что на этом рынке я проведу не одно, не два и не три воскресенья? Я буду ездить сюда в любую погоду, почти каждые выходные, в течение двух лет, чтобы хоть как-то продержаться на плаву и не забыть вкус хлеба и дешевых сосисок. Я буду продавать за бесценок не только детские вещи отменного качества, которые берегла столько лет, но и свои собственные. А так же, я буду одеваться здесь сама, приобретать вещи с чужого плеча, и они будут казаться мне роскошными, дорогими и стильными. Вещи стоимостью от двадцати до ста рублей…

Нет! Я не могла так жить!!! Эти трущобы сводили меня с ума не столько своим убожеством, сколько отсутствием общения с себе подобными. Ольга, тетя Аня, Лена и Света из соседнего подъезда были отменными людьми, достойными всяческих похвал, но мне мучительно не хватало кого-то, близкого мне по духу, такого же ранимого и непонятного, как я сама.

В обнимку с бутылкой, я подолгу перебирала старые записи, ностальгировала по театральному «бомонду», когда внезапно набрела на тот самый конверт, в котором Сашенька Суворов передал мне однажды отпечатки фотографий. На конверте, в графе «отправитель» Сашенька вывел каллиграфическим почерком шесть цифр номера своего телефона. И это определило течение моей жизни на несколько лет вперед.

За нашим окном, на телеграфном столбе висел совершенно бесплатный таксофон, которым можно было воспользоваться в любую минуту. С сомнением поглядывая на столб через неплотные шторы, я никак не могла решиться подойти к нему и набрать несложный номер. Затем, я осторожно отложила конверт в сторону, и принялась размышлять, поглядывая на него. У меня побывал Розгин и вынес свой страшный приговор… Розгин и Суворов люди разного склада. Сашенька был для меня чем-то элитным, высокохудожественным, красивым и слегка непонятным. И если Розгину не понравилось мое «бомбоубежище», то, как отреагирует на это Суворов? Брезгливо сморщится? Скорее всего, да…

Я выпила еще немного, присмотрелась к своему пьяненькому отражению в зеркале. Оно показалось мне омерзительным. Я немедленно принялась разыскивать пару-тройку приличных, на мой взгляд, вещей, остановилась на обтягивающих черных штанах и велюровом бордовом топе. Получилось дерзко и смешно.

Даже, несмотря на большое количество выпитого, я не переставала чувствовать тлетворный запах сырости, идущий ото всех моих вещей и мебели. Тот самый запах, за который я когда-то презирала Подушко. Единственное, что пришло мне в голову – это облить себя неизвестно откуда взявшимся освежителем воздуха с запахом привокзального туалета. Суворов, прости меня?…

Я решилась позвонить Саше, только когда время неумолимо приближалось к полуночи. В одиннадцать вечера я набрала дрожащими руками телефонный номер и сразу услышала его голос.

– Да?

Сладко защемило сердце от этого приятного тембра и бегущей по проводам, оттуда ко мне, уверенности в завтрашнем дне.

Сейчас я думаю, что не окажись его на тот момент дома, вряд ли бы я решилась на второй подход. Скорее всего, я вообще перестала бы думать об этом.

– Привет. Это Петровна…

– Привет!!! Как ты?

– Вот, ушла из театра. Сижу дома. Скучаю ужасно. Приезжай в гости?

– А ты где?

– Да черт его знает, где-то в районе кирпичного… Улица…

– А, знаю, найду. Нет проблем! Через час буду.

– Правда? – изумилась я.

– Конечно!

Я осторожно повесила трубку и так же осторожно подумала, что я, видимо, всесильна.

Глава 4

В то время «через час» – означало для меня целую вечность. Нет, я не забыла о Суворове, но просто перестала верить, что он действительно может приехать, лишь выпивала с оттяжкой, более умеренно, дабы не уснуть.

Каково же было мое удивление, когда ровно через час незапертая дверь в мою «берложку» уверенно распахнулась, и я увидела на пороге его! Я медленно, в рапиде, поднялась с пола навстречу гостю, а Маша с большим интересом выглянула из-за шкафа.

Он стоял в дверях, прямо перед нами, в белых летних брюках и черной шелковой рубашке, застегнутой на две нижние пуговицы. Его длинные темные волосы красиво спадали на высокий лоб, а в карих глазах было столько радости и жизни, что их вполне хватило бы на нас троих.

– Привет! – просто сказал он, не меняя выражения лица.

И я поняла, что попала в десятку, когда позвонила ему. Сашка не станет кривить губы и презрительно спрашивать: «Как вы тут живете?»

Я неуверенно подошла к нему, моментально протрезвела и ответила:

– Привет, Суворов!

Он крепко обнял меня, прижал к себе, а я, помня про свой ущербный вид и мерзкий запах, вместо того, чтобы увернуться от внезапного натиска, лишь стыдливо поджала грязные пальцы на босых ногах. Аромат его туалетной воды заполонил собою все…

Дальнейшее происходило, как в кино, в которое все так мечтают попасть. Сашка быстро оценил мою бедственную продуктовую ситуацию по удивленному и голодному личику моей дочери.

– Здесь есть где-нибудь продуктовый магазин?

– Есть, на пригорке…

– Пошли со мной! Пошли, я говорю! – весело кричал он.

Мы оправились в маленький круглосуточный магазинчик, и Сашка смело набрал там всякой всячины, поверх которой лег томатный сок – давно забытый продукт для нашего стола.

Дома мы усадили дочь за стол, и она, по-детски пользуясь неожиданным праздником, начала поедать все сразу, надкусывая то колбасу, то яблоко, то пирожное. Я не ела, я молча смотрела на Суворова, и он казался мне таким идеально правильным и красивым, что голова моя начинала плавно кружиться.

– Ну что ж ты перемешиваешь все подряд? Не торопись, ешь потихоньку. Тебе пельмени сварить? Свари ей пельмени!

– Нет, не надо. Я еще мороженое съем и спать. Спасибо, – отвечал мой ребенок с набитым ртом.

Как просто проникнуть в сердце женщины через любовь к ее ребенку! Сашка мог уже ничего и не делать. Я была сразу и бесповоротно побеждена…

У меня не было совершено никаких причин не верить ему тогда или бояться, что он сделает мне больно. Я впервые почувствовала себя по-настоящему комфортно спустя бесчисленное количество дней.

– Давай куда-нибудь поедем? Я на машине, – предложил он.

– Поедем! Конечно, поедем! – обрадовалась я. – Маша, ты ложишься?

– Да, я буду спать. Езжай с ним, он мне нравится, – добавила она таинственным шепотом.

– Поехали! – позвал меня Саша от дверей.

Мы вышли в прохладную летнюю ночь, декорированную яркими звездами.

– Как красиво… – прошептала я, словно впервые за много лет, увидела этот дивный небосвод.

Саша отлично знал все дороги и направления, мы плавно пересекали незнакомые мне улицы, пока не приехали на пустынный пляж к тихой темной реке. Из колонок звучал первый альбом Земфиры. Небывалая, проникновенная музыка.

Сашенька неторопливо рассказывал мне о своем житье-бытье, его теплый взгляд, похожий на взгляд ручного олененка, мог обезоружить кого угодно. Мы выпивали тепловатый коньяк, закусывали копченым мясом, запивали соком, а я все думала, думала, как мало надо человеку для счастья! Всего лишь несколько слов, произнесенных вовремя над самым краем бездны.

Мы были поражены, насколько мало мы знаем друг друга, хотя проработали вместе два года! И внезапное открытие обоюдной неординарности притянуло нас, как магнит. У Сашки тоже наступили не самые лучшие времена. Где-то глубоко внутри он был смертельно одинок. И совсем скоро, уже через несколько часов общения, судьба поднесла нам полный пенный бокал настоящей страсти.

– Когда я с тобой, земля плывет под моими ногами. Все кружится, и я лечу так легко и просто, – скажет он потом.

Я прибыла домой только под утро, вместе с ранним летним рассветом. Он обнажил незатейливые домашние тапочки на моих ногах, никчемную одежду, а в зеркале заднего вида я смогла распознать свое припухшее, не накрашенное лицо. Это могло стать провалом для кого угодно, но только не для меня.

– Я хочу поехать с тобой.

– Куда??? – изумился Сашка.

– В твой мебельный цех. Я там посижу тихонечко, подожду, пока ты освободишься, а потом поедем ко мне, или еще куда?

– Ты что? Ты себя видишь? Куда я тебя повезу в таком виде, тем более, что я женат. Иди домой, у тебя дочь. Пока. Я потом приеду.

– Приедешь? – спросила я с такой надеждой и недоверием, что он поморщился.

– Конечно, приеду. Мне было хорошо с тобой. Не грусти, Петровна!

– Ладно, пока.

Я вышла из машины и понуро направилась в сторону наших трущоб. Впереди меня ждал долгий кропотливый день, под знаменем непобедимого похмелья. И уже послезавтра мне предстояло ехать на «блошиный» для первого заработка.

В том моем времени каждый шанс оценивался на вес золота. И мне бы искать стабильные варианты, находить правильные ответы. Суворов не являлся таковым. Но я жила не разумом, а сердцем. Меня влекли новые эмоции, ощущения, подкупала чистота и подлинность сказанного вслух.

И тогда, там, если бы мне предложили быстрый подъем в обмен на это новорожденное чувство, я бы ни за что не согласилась. Осмыслив происходящее внутри себя, я поняла, что здесь возможна новая, трудная, а может, и безответная любовь, но уже не могла повернуть вспять. Я ткала паутину ощущений, которые станут моим подлинным богатством в следующем веке.

Глава 5

«Блошиный» открывался в шесть утра. И если мы хотели выгодно продать товар, то нам следовало занимать прибыльное место заранее. Я и дочь выехали туда первым автобусом и успели занять небольшой клочок земли недалеко от центра рынка. Сначала нам было стыдно и неловко, мы суетливо раскладывали дочкины распашонки и костюмчики из прошлой жизни. Но потом, мы увидели, что публика вокруг нас ничуть не падшая, а в чем-то даже и более удачливая, чем мы сами. В основном, люди с высшим образованием, без особой коммерческой жилки и с душой нараспашку. И самое главное, что запомнилось оттуда – это искреннее, доброе отношение людей друг другу и к покупателям.

На этом рынке было очень просто завести любое знакомство, узнать последние новости. Можно было постичь иные проблемы, которые тебя пока еще не коснулись. Здесь не было зависти к соседу, который наторговал больше тебя. Люди просто общались, легко уступали цену, радовались каждому червонцу и платили за торговое место по пять рублей за расстеленный полиэтиленовый квадрат.

Суворов так и не приехал… Его не было два дня с той самой ночи, когда звезды кружились над нашими головами. И непростой мотив песен Земфиры упрямо летел здесь из каждого включенного магнитофона, выставленного на продажу. Он сводил меня с ума. Его больше не будет? Так было бы лучше для всех. Я понимала это. Но он был единственной соломинкой, за которую я цепко схватилась дрожащими руками в ту ночь. Позвонить ему я не решилась, потому что не нашла в себе такой смелости.

Пока я гоняла эти ненужные мысли, детские вещи с моего прилавка быстро таяли, а пустой кошелек наполнялся бумажными десяточками. Я перекуривала каждую продажу, весело поглядывала на Машу, которая уже успела купить себе сладкий пирожок с заработанных деньжат.

Что и говорить, первый опыт «блошиного» пришелся нам по нраву. Мы вернулись домой со ста пятьюдесятью рублями, вырученными за вещи, подлежащие утилизации. Это было безусловной победой!

– Слушай, так мы и к школе сможем собраться! Здесь же и купим что-нибудь, сэкономим. Давай ходить сюда каждое воскресенье?

– Давай!

На этом рынке мы познакомились с Иринкой, Коляном, тетей Раей, Валей и многими другими добрыми людьми, которые обещали занимать для нас место, если придут первыми. Не моя жизнь продолжала устойчиво налаживаться. Тогда, я уступила бы ее первому встречному. Но сейчас, я ни за что не изменила бы того трудного пути. Он конвертировался и превратился в проездной билет на поезд, именуемый счастьем.

Отношения с Сашенькой превзошли все мои ожидания. Они обещали стать такими трудными и болезненными, что на их фоне все остальные неприятности казались простой детской забавой.

Вечером того же воскресного дня он приехал безо всяких объяснений.

– Как дела? Чем занимались? – с порога спросил он.

Я сбивчиво рассказала про первый торговый опыт, посетовала на отсутствие перспектив.

– Ладно, не парься. Хочешь посмотреть на мою мастерскую? Поехали, я познакомлю тебя со своими работниками-неудачниками. Они как раз на месте.

– Поеду… Сейчас, только соберусь.

Я в панике смотрела на кучу вещей, накиданных поверх импровизированной тумбочки из картонных коробок, и понимала безнадежность затеи. Перед глазами мелькнула тыльная сторона ладони с облезлыми длинными ногтями, опустив глаза, я увидела потресканные от разнузданной жизни, свои пятки. Неужели поеду?

Но на улице темно. И ровно пятьдесят процентов моей ущербности будет скрыто за ночной завесой.

Приободрившись тьмой, я одела что-то, купленное в прошлой жизни, пригладила не совсем чистые волосы, нацепила темные очки и неуклюже вышла к машине. Перед выходом, оглянулась на дочь, виновато улыбнулась. «Предатель! Предатель!» – затикал часовой механизм. Трудно перешагнув через это, я отправилась в Сашкин стабильный мир.

Я улыбаюсь и вспоминаю, как встретили меня Толян и Ваняшка, подельники Суворова в гараже, арендованном под мастерскую. Я вошла туда, как очередное приключение или как повод для несанкционированной пьянки. Впрочем, я отнеслась к ним точно так же. Мы пили, шутили, уже немного нравились друг другу, подсмеивались над серьезностью Суворова, который внимательно смотрел на меня, словно ожидая, когда я споткнусь или исчезну.

Но он ждал совсем другого. Он хотел, чтобы исчезли Толян и Ваняшка. Сашенька не хотел расплескать ни капли своих драгоценных нарождающихся чувств неизвестно перед кем.

– Поехали домой! – резко сказал он мне.

– Не хочу! Давай еще посидим?

– Поехали, дело есть, – повторил он тоном, не требующим возражений.

Он самовольно прекратил всеобщее веселье, выставил за порог своих коллег и аккуратно запер входную дверь тяжелым висячим замком. Я посмотрела на номер – 255. Эта дверь отныне станет целым миром для меня.

Мы вновь провели целую ночь на берегу прохладной реки. Плавали, смеялись, говорили о вечном и слушали музыку, а к утру он накормил меня обильным завтраком из соседнего магазина.

– Знаешь, когда я с тобой, у меня такое ощущение, что я летаю… – просто сказал он. И добавил – У меня такого никогда не было…

Я не ответила ему ничего.

Я тихонько вошла в комнату, посмотрела на спящую дочь. «Предатель. Предатель!» – громко затикал мой механизм, задрожали барабанные перепонки.

И только спустя годы, Маша признается мне, что ей очень нравилось, когда я уезжала с Суворовым, и нравилось оставаться одной по вечерам, чтобы читать книжку или смотреть допоздна телевизор…

Глава 6

Зато моя соседка справа была другого мнения. Ольге не везло с личной жизнью, и она не могла оставить без внимания тот факт, что ко мне захаживает красавец брюнет, какого она могла видеть только в кино или представлять в девичьих мечтах. И Оленька, вторая в моей жизни, начала медленную войну, направленную на понижение моей и без того заниженной самооценки.

Сначала она легко и непринужденно перестала со мной здороваться. Просто проходила мимо своей грузной походкой, задевала большим телом в маленьком коридорчике, не извинялась и не краснела от возникшей неловкости.

Я оторопело заглядывала ей в глаза, искала причину моего нового несчастья, задавала вопросы себе и соседям о ее странном поведении. А когда я устала чувствовать себя во всем виноватой, то покорно приняла условия этой дурацкой, заведомо проигранной войны. Эта война была холодной, невидимой постороннему взгляду. К ней вполне можно было бы привыкнуть. Но однажды, когда я вышла в коридор, то смогла увидеть нечто, превзошедшее все мои ожидания.

Это был день дежурства Оленьки в кукольном коридорчике-кухне. И она пробила целевой пенальти… помыв только половину всего… Половину четырехкомфорной газовой плиты, половину загаженной раковины, половину грязно-зеленого линолеума, постеленного на полу. Вторая половина пола, принадлежащая теперь мне по праву, была проходной зоной, и Оленька топтала ее с удовольствием и удвоенной силой.

Вот эта возможность поставить свою хату «с краю», ни с того ни с сего отделиться и облить соседа грязью без объяснения причин, была не собственным запатентованным изобретением моей соседки. Это было и остается частью менталитета всего русского народа…

Я с ужасом поняла, что отныне являюсь неотъемлемой частью этого театра абсурда. Эта мысль поразила меня своей новизной. Внимательно, как под лупой, вглядываясь в обшарпанные синие стены коридорчика, в растрескавшийся от сырости и нищеты потолок, я увидела причину всех своих несчастий. Она так реально-четко оформилась в слова, что я испугалась. Четырнадцать лет назад я училась в Воронежском хореографическом училище на отделении народных танцев. Это был жесткий труд, пропитанный потом, пахнущий сырыми досками танцевальных классов. Это была изнурительная борьба за единственное желание – быть первой в классе, а потом на сцене. Это было борьбой за огромное счастье – встречаться с самым красивым и талантливым мальчиком в классе – Димой. Я получила это все… Но потом сорвалась и малодушно ушла. Меня некому было остановить, некому было сказать, что я совершаю самую большую ошибку в своей жизни…

Это было давно, так давно, что мне уже и трудно вспоминать те сладкие забытые ощущения.

Я не могла тогда знать, что Союз подлежит развалу уже через семь лет. Я вернулась в Казахстан к матери, поступила в самую обычную школу, ту самую с печным отоплением… А потом…

Все выпускники моего хореографического курса стали настоящими профессионалами, вышли замуж, нарожали детей и добились определенных высот в этой жизни. Они так и не смогли понять, почему я, талантливая девочка, добровольно отказалась от того, о чем другие могут лишь мечтать.

Я сама отправила себя в страну изгоев, чтобы проделать обратный длинный путь к остывшему пепелищу.

Ну, здравствуйте обшарпанные стены, я пришла…

Глава 7

Я полюбила Суворова. Полюбила так сильно и страстно еще и за то, что он был моложе меня на пять лет.

Сашка был непредсказуем, романтичен, он легко проникал в любое женское сердце. Через годы он признается мне, что и он любил меня, как больше уже никого и никогда…

С появлением этого человека в моей жизни, я стала более осторожной в выпивке, более последовательна в своих действиях. Мои походы на «блошиный» продолжали приносить копеечную прибыль, с которой я и кормилась. Там же я приобрела несколько полуновых вещиц, которые удивительно шли мне.

Это были: длинный светлый сарафан из плащовки, модный топик с замочком на декольте и синие обтягивающие джинсы с чьей-то более успешной задницы.

Суворову явно понравились мои обновы, потому что он стал по-другому смотреть на меня и чаще улыбался. И мы продолжали вместе лететь в поднебесье, откуда всегда лишь один путь – вниз, головой об острые камни судьбы.

Здесь, на сцену вновь вышла тетя Аня. Она давно приметила мою маяту, связанную с работой, и тихо посоветовала сходить в соседнюю больницу.

– Я там многих знаю. Так вот, мне сказали, что у них требуются санитарки. Оклад небольшой, но дают питание, и с домом близко. На проезд не будешь тратиться… Иди. Тетя Аня плохого не посоветует.

– Конечно, схожу, теть Ань… Спасибо. А меня возьмут?

– А чево ж не взять? Ты что не такая как все? Две руки, две ноги, голова…

Надо сказать, что к тому времени, я уже достаточно испытала судьбу.

Помимо «блошиного» я посещала и собеседования, после которых меня дважды брали стажером в разные магазины.

Первый – большой продуктовый круглосуточный супермаркет. Самый престижный магазин в городе на тот момент, со сказочным названием «Два гуся».

Там «работали» только избранные, прошедшие строгий «фэйс-контроль» девочки, с длинными ногтями и идеальным макияжем, вот почему им срочно требовались низкооплачиваемые стажеры, готовые на любую работу.

Я оказалась там единственной, кто действительно остро нуждается в деньгах и только поэтому устраивается на работу. Все девочки, переодеваясь в специально отведенной комнатке перед рабочей сменой, томно обсуждали свои вчерашние похождения, делились планами на бесполезные покупки, и презрительно рассматривали меня, измученную, жалкую, одетую в колготки-сеточку, старый свитер и юбку чуть ниже колен. Я до сих пор ощущаю рябь их липкого презрения на своей коже.

Но у меня не было других колгот, и мне приходилось ходить в этой глупой черной сетке, явно неуместной здесь…

В один из не моих дней, я принесла на работу свои чудесные новые вечерние туфли на золотом каблучке, оставшиеся от работы в офисе у Олега, чтобы попробовать продать их местному контингенту. На «блошином» эта обувь не пользовалась спросом. Я выставила одну туфельку на шкафчик и вложила в нее записку, чтобы желающие купить их обращались в колбасный отдел…

Я даже не удивилась, когда, войдя в раздевалку через два часа, увидела на записке чье-то корявое дополнение: «вы найдете меня по модным колготкам в сеточку…». Я просто молча убрала туфельку в шкаф, вытерла набежавшую слезу и еще больше полюбила людей…

Как же, дотянешься тут до солнца…

И, тем не менее, работала я отлично! Подносила, уносила, сортировала, перебирала и раскладывала.

Здесь я узнала, как правильно укладывать курей в огромные холодильные лари, чтобы потом их можно было оторвать друг от друга. Так же стало понятным, что рыбный отдел – самый трудный, ибо плавники замороженных окуней так сильно резали пальцы, что ранки не заживали долгих пять дней. Мы, стажерки, надевали резиновые напалечники, и начинали тихо ненавидеть разукрашенных, разодетых девок с дивным маникюром, которые лишь брезгливо морщились, когда покупатель просил взвесить ему замороженную рыбную тушку…

Найти, достать, взвесить, упаковать ее – было нашей заботой.

Когда я впервые встала там за кассу, то помню, как сильно тряслись мои руки от волнения, что не успею, обсчитаю или обсчитаюсь сама. А, глядя на растущую очередь в час пик, начинали дрожать и коленки. Я поплыла в сплошном мареве слов, взглядов, пакетов с молоком и кефиром, чеков и банкнот. Быстро, быстро, еще быстрее…

С таким же волнением я ждала и своего приговора, когда старшая по смене удалилась считать мою выручку, пробитую по кассе за день. Каково же было ее изумление, когда выручка совпала с пробитой цифрой до последней копейки!

Оказывается, так не бывает. Не должно быть… Всегда получается расхождение по кассе в ту или иную сторону. Обычно денег получается больше, чем было пробито чеков.

Старшая посмотрела на меня с жутким подозрением, словно это я успела все посчитать, перемножить и положить излишки себе в карман. За кассу меня больше никогда не ставили… Но в отделе на меня стали смотреть по-другому.

В этом магазине, где обслуживали и обслуживались только избранные, меня не любили… Мне уже пришлось попросить продуктов в долг, в счет, так сказать, будущих концертов. Одна из стажерок посоветовала:

– Попроси, не бойся. Работодатели любят малообеспеченных. Такие работники держаться за свое место, хорошо работают. В общем, тебе это только в плюс!

Я так и сделала, подошла к старшей и она мне не отказала… Но снова посмотрела неприятно, с подозрением.

Может быть, я и держалась за свое место. Только вот место было во мне совершенно не заинтересовано. Там, за порогом, стояла очередь из желающих попасть сюда. Стажеры низко оплачивались, их можно было часто менять, не объясняя причин, и они никогда не становились теми, у кого маникюр и «растопыренные» пальцы.

Я думала и думала до помешательства – как стать одной из этих наманикюренных девиц, для которых не существует ни проблем, ни обязательств? Как они попадают туда, где они есть? Что во мне настолько не так, что я и постоять рядом не могу?

Эх, тетя Аня, если бы все дело было действительно в том, что у меня две руки, две ноги…

Сейчас, спустя годы, ответ на те вопросы устойчиво дан.

У каждого свой путь и свой способ добиться мира с самим собой. Социальное происхождение, и стартовый капитал играют при этом определяющую роль. Те девочки вышли из благополучных устоявшихся семей, которые дали им не только деньги, но и уверенность в себе. И на лицах этих девочек было написано: «Со мной никогда ничего не случится!»

А что было на моем лице? Не знаю… Но то, что было – отпугивало людей… Мое внезапное смутное появление из ниоткуда на сцену супермаркета не могло стать триумфальным. Для них я была и останусь – изгоем, закомплексованным чучелом второго сорта, стажером, покорно сортирующим рыбу… Навсегда…

И как бы ни твердила моя мама, что главное в жизни – это зацепиться за любое место, а потом расти по карьерной лестнице вплоть до директора, это не так. Если тебя запомнили и узнали уборщицей, то ты так и останешься ею навсегда в глазах окружающих. Быка-то надо брать за рога, милая моя мама… Зато наивный и романтичный мой Сашенька, не знакомый с интригами заприлавочного мира, искренне гордился мною, когда навещал меня в колбасном или молочном отделе. Для него мое трудоустройство стало настоящим событием.

Он подгадывал свой приезд таким образом, чтобы я могла выйти к нему в машину на десятиминутный перерыв. Сашка покупал мне булочек, горячего кофе, кормил и с трепетом заглядывал мне в глаза.

И здесь, в эти короткие скорые теплые минуты, я прощала подлому миру все, даже стабильное презрение к себе.

Я не могла разочаровывать Сашеньку или стирать улыбку с его лица. И я честно лгала, что здесь у меня все в полном порядке, что скоро я стану полноправным продавцом и начну получать настоящие деньги.

Вот только голос мой при этом заметно дрожал, что истолковывалось Сашенькой не как ложь, а как любовь и робость, идущие от меня к нему…

Сашка стал причиной еще одного яблока раздора, посреди их раскиданных килограммов тут и там… Девочкам было непонятно – что он нашел во мне? Продавщицы завистливо разглядывали высокого красавца брюнета, строили ему глазки и пытались выказать мне свое презрение в его присутствии.

Сашка же был единственной точкой опоры в тот период моей жизни. Чтобы не сойти с ума, чтобы не потерять здравый смысл и самообладание за вражеским прилавком, я вновь и вновь думала о нем до одурения, трепетно перебирая мелкий бисер наших с ним встреч…

И тогда рыба уже не кололась так больно, а презрение и надменность окружающих утрачивали всякую силу.

А может, я все придумала?… Не было ничего… Ни презрения, ни обид. Это сердце мое, изболевшееся без заботы и человеческого тепла стало каменным. И виделась мне только одна сторона Луны, темная, та, которая не видна никому…

После смены, в девять или десять вечера я отправлялась домой, двумя автобусами с пересадкой. Один из маршрутов заканчивал ходить ровно в девять двадцать… И если я не успевала на него, то поездка домой становилась настоящей проблемой. Но, и успев на автобус, я не решала всей проблемы целиком. Там, в конце пути, мне предстоял долгий пеший переход через запущенную улицу частного сектора в нашем криминальном районе. Я шла к дочке, несла пакеты небывалой еды, которую мне давали в долг, и сердце выбивало бешеную дробь от страха, что я так и не достигну цели.

Но мне везло… И каждый раз я добиралась до дома без особых приключений. Хотя, если вспомнить меня ту, прежнюю, то я и сама могла убить кого угодно на месте без особой жалости. Я боролась за выживание.

Глава 8

В этот день, с самого его утра, чувствовалось неладное. Приближался двухнедельный срок моей стажировки, после которого меня должны были либо оставить здесь, либо попросить вон.

Нас было двое: я и снова Оленька. Но оставить должны были только одну. Девчонки за витриной вяло перешептывались, поглядывали в мою сторону. Что ж, я легко прочитала откуда-то из космоса, что пора собирать вещи…

У нашей старшей были свои любимицы и свои опальные. Меня она невзлюбила с первого дня, видимо, за четкую жизненную позицию.

– Пойдем со мной, – поманила она меня пальцем в свой кабинет.

Я пошла, опустив голову, с ужасом думая о том, как я объясню свое увольнение наивным дочке и Сашеньке, которые больше, чем любят – верят в меня.

– Дело в том, что мне не нравится, как ты работаешь… Девочки говорят, что у тебя не хватает фантазии на оформление витрин, ты неохотно выполняешь свои обязанности. И мы приняли решение, что ты не будешь больше здесь работать…

Оформление витрин не имело ко мне вообще никакого отношения. И я не помню, чтобы хоть раз отказалась от какой-нибудь работы. Я даже ни разу не выпила за эти две недели и не явилась сюда с похмелья…

Я смотрела на старшую и не видела ее…

Сколько раз произносила она эти слова? Думала ли она, что решает судьбы человеческие в этот момент?..

Мой отрешенный взгляд устало переместился в будущее…

Вот сейчас они выдадут мне расчет за двенадцать дней. По тридцать рублей в день, итого: триста шестьдесят! Баснословная сумма по тем временам. Цена на хлеб всего лишь рубль шестьдесят… Цена за бутылку вина – восемь рублей с копейками.

Я возьму эти деньги, пройду к своему шкафчику, быстро соберу вещи и под победоносными взглядами «культовых» продавщиц, исчезну в никуда. Растаю ровно там, откуда и появилась… Возле общественного туалета в районе кирпичного завода…

Безусловно, я выпью сегодня… Это расстроит дочь. Потом я отправлюсь в Сашкин мир номер 255, напугаю его своим шалым несчастным видом, и, возможно, потеряю его навсегда. А может, он согреет меня своим теплым дыханием молодого олененка?

– Распишитесь! – произнесла вершащая судьбы людей.

И я покорно расписалась.

Прошло ровно девять лет, когда я вновь случайно вошла в этот магазин… Абсолютно узнав его, и даже найдя тот прилавок, за которым меня так цинично и невинно обижали, я долго стояла напротив, изучая лица за ним. Не осталось ли там кого из тех, кто так незатейливо причинял мне боль? Безусловно, магазин прошел серьезную реконструкцию, из него сделали теперь супермаркет самообслуживания. Но прилавок с колбасой остался на месте, как вечный памятник былых неудач. Забавно.

После вторжения в город крупных столичных компаний, после появления здесь гипермаркетов с мировыми именами, «Два Гуся» выглядели более чем убого… И я, привыкшая к изобилию продуктов, никак не могла выбрать или найти именно то, что привыкла брать.