Поцеловать небеса. Книга 1 Тен Юта

А в это время, из-за колбасного прилавка, на меня с любопытством смотрели три продавщицы. Я им явно нравилась, а мой образ наводил их на мысль, что они никогда, вообще никогда не станут такими, как я…

Я тоже посмотрела на них и не выдержала – улыбнулась… Эти девушки были не только некрасивы, но и, действительно, вряд ли могли бы стать таковыми. И было похоже, что их взяли сюда прямо с улицы, второпях, чтобы поскорее заполнить брешь в штате персонала. Они были такими обыкновенными, что у меня свело скулы от несправедливости этого мира. Попасть сюда раньше с такими данными было ну просто невозможно…

Но! Самое главное – сейчас меня бы вновь не взяли сюда на работу! Если бы я сейчас вошла и предложила руководству свои услуги, то меня бы с подозрением отвергли. Теперь я была слишком хороша, чтобы работать здесь… И это была не победа. Так, голый неприкрытый факт…

Я обреченно вздохнула и вышла вон с абсолютно пустой корзинкой.

Сам Сашенька и все отношения с ним были хаотичны, подобны молекуле. Никогда и ничего нельзя было предугадать или запланировать.

В тот вечер я не нашла его, хотя простояла под дверями его «мира» два часа. Вернулась обратно, на такси, выпила еще чуть-чуть и уснула, обняв свою несчастную любимую дочь…

Обычно он появлялся внезапно, осторожно стучал в окно, в любое время суток, и я тут же выглядывала, как будто ожидала его за шторкой. Да, так оно и было на самом деле. Я помню, что, внезапно посмотрев в окно, туда в непроглядный мрак, я, как верная собака, уже чувствовала, ведала его присутствие и тихий стук. Я жила этими ночами. Я жила в этих ночах.

И просто любила. Тогда казалось – навсегда.

Сашенька очень расстроился. Он не мог понять – почему?

– Все наладится, Саша. Я попытаю счастья в другом месте. Тебе же не нравилось, что мои руки пахнут рыбой…

– Ты только не пей сейчас, ладно? А то опять все зря… Я прошу тебя! Слышишь? Я…

– Не буду, – фальшиво обещала я, помня, что за диваном стоит недопитая бутылка вина, которую можно будет допить после его отъезда…

Допить и провалится в добрую страну, где я еще не потеряла былого величия. Допить и поговорить с умным человечком – с самой собой. «Словно будет жизнь как там, где давно уже я не был…»

Сашка осторожно протянул мне двести рублей в знак высочайшего доверия и уехал на неопределенный срок.

Глава 9

На радио без устали крутили рекламу: требуются продавцы в элитный магазин джинсовой одежды! Собеседования проводятся каждый день с десяти до двенадцати! Девушки в возрасте от 20 до 25 лет! Мы ждем вас!

На третий день я не выдержала и, оглядев себя в зеркало, решила выйти в свет… Мне было ровно двадцать девять, мне было нечего носить, я три года не посещала парикмахерскую, но именно эти обстоятельства и раззадорили меня.

Посмотрим, что мне там скажут?…

Приняв экспресс душ над двумя тазами, я надела джинсы и маечку с «блошиного», которые еще слегка пахли Сашенькиным одеколоном. И это сразу придало мне невыразимой уверенности в себе.

Немного сковывали шаг старые босоножки, но я решила, что во время собеседования спрячу ноги под стол… Мне было весело и жарко, когда я прибыла по указанному в рекламе адресу.

Очень молодой, симпатичный, женатый хозяин магазина отнесся ко мне с пониманием. Он восседал напротив меня в глубоком кожаном кресле своего кабинетика, за стеклянным столом и смотрел прямо на мои босоножки, которые были прекрасно видны через толстое, слегка тонированное, стекло. Я плавно перебирала пальцами ног, словно надеясь, что они на время исчезнут.

Мы разговаривали, а потом он сказал:

– Позвоните нам через два дня?

– Да, конечно. Я позвоню.

– Нам надо подумать…

– Конечно, конечно.

Кому нам? Неизвестно. Но смятения и сомнения в голове маленького директора улеглись таким непостижимым образом, что, когда я позвонила через два дня, мне ответили:

– Приходите. Вы приняты на испытательный срок…

Боже… Уже можно было никуда и не идти. Я ведь пошутила, просто проверила себя…

Но я пошла! Пришла и приступила к работе. И я уже представляла, как я гордо сообщу Сашеньке, которого измучилась ждать, что я теперь работаю в том самом магазине, о котором мы иногда говорили, как о чем-то нарицательном, невозможном в нашей жизни.

Коллектив тут оказался больше спитый, чем спетый. Всего четыре человека и еще хозяйка отдела женской одежды, холостая, злобная, меркантильная волчица.

Она сразу профессионально приметила мою породу, выправку, стать, прикрытые дешевенькой одеждой. Волчица перемеряла на меня всю свою коллекцию нового товара, чтобы знать – как и что будет сидеть на покупателях. И вот тогда… я увидела себя словно в первый раз. Прямо передо мной стояла не я. Девушка с картинки улыбалась мне застенчиво и смущенно, стыдясь своей неуместной красоты. Длинная сутулая волчица злобно оскалилась:

– Снимай, а то привыкнешь, – и заржала конем.

Здесь история моя повторилась полностью. Работала я отлично. Оказалось, что я могу продать все что угодно и кому угодно. Мой план настолько отличался от плана штатных продавцов, что это предпочиталось замалчивать перед маленьким директором. А потом он уехал с женой в Турцию, и не мог знать, как упорно я борюсь за его прибыль и процветание…

Деньги мои давно закончились. Это было особенно трудно переживать в магазине, где одна пара носок стоила целых сто рублей, и покупатели брали их пачками.

Коллеги попивали пивко, обедали в соседнем дорогом кафе, а я перекусывала дешевенькими сосисками, завернутыми дочкой в пакетик, и изнывала от гнетущей жары и духоты внутри магазина.

Мы проводили на ногах всю смену – девять часов. Стульев в магазине не было. На мне была все та же неудобная обувь, и к вечеру ноги распухали так, что стоять на них было уже невозможно. Но я молчала. Я ни разу не сказала, что стоять – это больно.

Однажды, когда девочки допили пиво и оставили пустые бутылки за прилавком, я не выдержала и спросила разрешения – забрать и сдать их… Думаю, это и решило мою дальнейшую судьбу.

Все козыри сразу выпали на пол, а в ладони остался только этот один неверный шаг. Я помню их глаза, когда они поняли, о чем я их прошу. Им никогда не приходило в голову, что бутылки можно сдавать и получать за это копейки!

Зато Сашенька опять был в нирване! Он с такой гордостью приезжал ко мне в обед, так смотрел на меня, что мне уже становилось неловко перед коллегами.

– А я все думал, как люди попадают в такие места на работу? Оказывается вот как! Ты у меня такая молодец! Я горжусь тобой!

Лучше бы он этого не говорил… Не было бы так стыдно.

Долгожданный приезд маленького директора означал только то, что из двух девочек-стажерок снова оставят только одну.

Он закрылся в своем кабинетике со старшим продавцом – Гошей, просмотрел все цифры в отчетах, посчитал прибыль, принесенную и мной в том числе, подумал.

О чем они говорили там? Уверена, именно о бутылках, которые я сдала, чтобы купить хлеба и сигарет…

Маленький директор был тактичным и стеснительным человеком, ему было стыдно отказывать людям. Вот почему он позвал меня в кабинет, выпроводил Гошу и сразу покраснел.

Этот человек был моложе меня, говорил со мной на «вы», и речь его зазвучала примерно так:

– У нас молодой сплоченный коллектив. Я должен учитывать их пожелания при приеме сотрудников… Они решили, что лучше оставить Ольгу. А вы, такая серьезная… Вам будет нетрудно найти другое место работы, более солидное…

Честно? Я бы и сама не осталась там. Мне не нравилась эта беготня между джинсами и носками по узким душным проходам магазина.

Но перед глазами, помимо моей воли, поплыли слайды тех дней, когда я с воодушевлением собиралась каждый день на работу, мылась в тазах, стирала и выветривала свои вещички, чтобы запах сырости не выдал моего происхождения. Вспомнила, с каким отличным настроением встречала меня дочь, гордая за то, что ее мама работает в престижном месте, и что мы больше никогда не пойдем на «блошиный»…

Что и говорить, формулировка отказа прозвучала более, чем странно! Она звучала невероятно, неправдоподобно, чудовищно! Гоша испугался здоровой конкуренции? Новая Оля подлила масла в огонь???? Оли преследовали меня… Они были повсюду!

Маленький директор выложил передо мной круглую сумму стажерских денег и был таков… По магазину раздавался щебет его молоденькой жены, загоревшей и обнаглевшей после поездки в Турцию…

Как? Нет, правда, ну как попасть в этот круг? Ведь бывают же исключения из этого глупого правила! Вот сейчас, на улице, или в магазине, ко мне подойдет кто-то и скажет:

– Привет, а я ищу тебя столько лет! Где же ты была? Пойдешь со мной в вечность?

И все… И все это дерьмо закончится! Я сделаю всего лишь один шаг и сразу стану – леди, дамой, женой.

Он возьмет меня за руку, посадит в дорогой серебристый автомобиль, тонко пошутит, улыбнется ошеломительно.

А утром… не выставит меня за дверь, даст ключи от квартиры, сердца, сейфа…

Я уверена, так бывает! Нет, правда, только так и бывает.

А иначе, зачем тогда жить???

Сейчас я думаю, что только вера в чудеса и помогла мне выжить в те бессовестно-черные дни. Сейчас я могу спокойно покупать вещи у той самой волчицы, которая так смело щерилась, опираясь на свой достаток. И она продает их мне, совершенно не узнавая меня… Предлагает мне сорокапроцентную скидку и подобострастно заглядывает в глаза. Но я-то ее прекрасно помню! Она давно выехала из того магазина и торгует в совершенно другом месте, платит бешеные деньги за аренду помещения и платит неизвестно чем за одиночество, бездетность, отсутствие перспектив… Я люблю смотреть на нее, думая о своих детях и о своей замечательной жизни. Да, я стала злой, очень злой с теми, кто напротив. Стерва… такая же, как эта волчица.

Глава 10

Когда Сашенька заехал в магазин, ему сказали, что я там больше не работаю…

Он примчался ко мне, перепуганный не на шутку, что я уже могу и повеситься. Он, как никто другой знал, что я склонна к суициду.

К своему великому облегчению, он нашел меня пьяненькой, но веселой. Здесь же, в нашей комнатушке, сидела и моя мама, и Ирина с «блошиного». С Ириной мы общались уже давно, но в гости она пожаловала впервые. Высокая крашеная блондинка, страшная, как моя жизнь. Но очень добрая, и самое главное – понятливая. С ней было легко.

В общем, Сашенька внезапно попал на автопати, в честь того, что «все мы здесь сегодня собрались». Я немедленно усадила его на пол, где мы и праздновали, в самый центр импровизированного стола. От меня не ускользнул завистливый взгляд Ирины, которому я не придала тогда никакого значения.

– Вот он, мой Сашенька, о котором я так много тебе говорила! – хвастливо сообщила я Ирке и приобняла его за плечо.

Саша даже не вздрогнул от такой наглости.

– Да я уже видела его пару раз на рынке, правда издалека, – медленно ответила Ирина.

– Не пьет, не курит, – продолжала волынку я, – А как пахнет! Чудо ты мое!!!!

– Отчего же, я, пожалуй, выпью! Знаешь, а мне сказали в магазине, что ты там больше не работаешь! – провел он классическую рокировку и выпил залпом полбокала вина.

– Да, Саша, выперли меня оттуда. Говорят – рылом не вышла, – бесстрашно парировала я.

А ведь он мог встать и уйти. Но какая-то неведомая сила держала его на полу, рядом со мной. Жалость. Определенно, она называлась – жалость.

– Шурик, сколько ты будешь ей мозги компостировать? Ты ведь женат, – подняла мама свою любимую тему, но, поймав мой звериный взгляд, сразу успокоилась. А вдруг я ей больше не налью?

Мы долго просидели в ту ночь. Саша дважды бегал за винцом и пивом, закусками да сигаретами. Он словно чувствовал, что мне сейчас жизненно необходимо отогреться душой, пусть и в такой разномастной компании. И он ни разу не сказал мне свое твердое: не пей.

Потом все ушли. Иринка добиралась самостоятельно, а маму мы посадили на такси. Доча легла спать. Сашенька завел свой «Жигуль», и мы отъехали всего лишь метров на двести, чтобы побыть вдвоем. К собственному удивлению я была абсолютно трезва.

– Саша, мне мать привезла телефон и адрес пекарни, где требуются сотрудники. Ну, пекари. Можно без опыта работы. Завтра поеду, узнаю, что к чему. Не буду больше ходить в эти элитные места. Мое время еще не пришло…

– Сходи, конечно, – прошептал он и закрыл мой рот долгим поцелуем.

А печь булочки меня тоже взяли! Да я была вообще нарасхват в этом странном городе брошенных невест. Самооценка росла, как на дрожжах, и появлялось новое ощущение – что это я выбираю, куда и когда мне идти…

Медленно наступала осень. Потянулись тягостные серые дни, когда так холодно и странно быть одной. Тягучие последние закаты в память о жарких ночах, проведенных с Сашенькой на берегу реки, томили своей короткой опоздавшей вспышкой. И я уже знала, что ничего не повторится вновь…

В передвижения тел бесцеремонно вмешивался редкий колючий дождь. Стекали капли с поникших прядей моих волос. Но коснуться Сашиного плеча стало так же трудно, как укусить близкий и недоступный локоть… Мы отдалялись?

Определенно… Холода спугнули многих влюбленных, когда перестало быть возможным просто быть на теплом песке.

Сашенька с головой погряз в трудностях мебельного бизнеса, потерял часть клиентов, и познал первые серьезные ссоры с женой. Я не смела ему мешать. И теперь, когда мы встречались, то все больше говорили, нежели прикасались друг к другу. А если я протягивала руку, чтобы положить ее ему на колено, то он испуганно убирал ее так, как если бы я могла сделать ему больно.

И только потом, спустя время, он признается, что бежал не от меня, от себя… Что ж, несмотря на все, не видя всего, а лишь остро чувствуя, я проживала каждый отпущенный мне день с терпеливой любовью. Ибо знала – все получится именно так, как я хочу. У меня не было сомнений. Я знала – Сашенька уйдет от жены ко мне. Аминь…

Печь булочки было более, чем забавно. Это происходило по ночам. Нас оставляли вдвоем с Ларисой, профессиональным пекарем, и мы «зажигали» с ней по полной программе!

Я шутила, рассказывала разные байки, она смеялась, резво месила тесто. Потом я резала его на порционные части, и мы набивали их орешками, изюмом или творогом.

Булочки укладывались ровными рядками на железные листы и отправлялись в огромные печи. У меня все руки были в шрамах от ожогов об эту печь!

Через двадцать минут – они выплывали оттуда, румянобокие, пушистые, аппетитные. Мы щедро посыпали их сахарной пудрой, что придавало им абсолютно оптимистичный вид. Затем откушивали по одной – две, и принимались за следующую партию.

Сюда тоже наведывался Сашенька. Они приезжали целой бригадой, голодные после своего мебельного труда. И я радостно скармливала им весь брак, тот, который имел отклонения в весе, причем в любую сторону. Лариса смотрела на это весьма снисходительно.

Но еще забавнее было уходить утром домой, после того, как смену и булочки принимала хозяйка пекарни, сама белая и пушистая, словно зефир.

Мы переодевались и почти легально выносили с собой заранее приготовленные пакеты, перегруженные теми же булочками. И каждый из нас делал вид, что это пакет-невидимка. Хозяйка лишь иногда ревниво поглядывала на них, но спросить о начинке не решалась… Она знала, что лучше разрешить украсть немного, чем потом полностью менять персонал из-за собственной жадности. В общем, дело шло.

Но вездесущая проруха настигла меня и здесь… Однажды, в нашу смену, кем-то были перепутаны мешки с мукой. Вместо муки высшего сорта нам оставили первый серенький… Как объяснила «подкованная» Лариса, на этой муке выпечь булочки будет весьма и весьма проблематично, так как сразу меняется и внешний вид, и цвет, и затраты муки удваиваются… В ту ночь мы выбросили ровно половину продукции за окно… местным собакам. И вылетая в окно, они звонко постукивали о фундамент пекарни. Но мы были уверены, что эта ошибка, причем не наша, будет списана с наших счетов.

Удивление началось утром, когда хозяйка-зефирчик в гневе затребовала с нас деньги за перерасход муки! И как мы не пытались объяснить ей все свои проблемы, она оставалась непреклонной. Ее наглость выросла до космических масштабов, когда она заявила:

– Я знаю, вы продали муку кому-то за полцены! В общем, деньги на стол!

Это был шок. Деньги мы, конечно, вернули, и с того дня, а вернее ночи, нас стали запирать под замок на всю смену, словно прошкодивших собак… Булочки больше не получались румяными и пышными… сломалось радио и покинуло чувство юмора…

Потом я поняла, что я беременна от Сашеньки… Сказать ему об этом – означало потерять его навсегда. Он не хотел и не любил детей, всех, за исключением, возможно, только моей Машки.

И вот я отстаивала ночи напролет в жуткой жаре и духоте, ощущала свои отекшие ноги, тошноту, подступающую к горлу, и улыбалась при этом. Я представляла, каким будет счастьем – взять на руки сына с огромными карими глазами, такими же, как у маленького олененка.

Вот что держало меня на плаву в те тусклые серые дни. Вот когда я впервые страстно захотела сына от любимого человека. Но Бог отмерил для меня другую любовь и другого сына, и дал другое время для этого…

Как обычно, однажды утром, вполне ожидаемо, меня пригласила к себе наш зефирчик и предложила оставить рабочее место…

– Наши продажи резко упали, нам больше не нужен такой большой объем продукции. Лариса будет работать одна. Ну а ты… легко найдешь себе другое место.

И снова этот звон разбитого стекла под ногами, и снова эти призраки надвигающегося голода. Настоящего голода, когда делишь хлеб на порции, растягивая их на весь день…

Отчего они думали, что мне все так легко дается? Может, стоит присмотреться к себе повнимательнее? И для меня действительно все легко?

– Я хотела взять здесь торт для маминого дня рождения… Можно?

– Возьми, из расчета отдашь деньги.

Глава 11

Я заказала девочкам из дневной смены роскошный киевский торт. Белый, высокий, славный! И он обошелся мне в целый недельный заработок. Но я ни о чем не жалела. Я так хотела удивить и обрадовать свою маму…

Торт ожидал меня следующим вечером у дверей пекарни. Я бережно забрала огромнющую коробку, улыбаясь при мысли, что мама никогда в жизни не видела, не ела и не получала такого дивного именного торта…

Я помню, что у меня даже не осталось денег, чтобы прикупить бутылочку. Но я подумала, что мама сама позаботится об этом.

И вот уже я вновь еду в эту жутчайшую общагу, где по коридорам громыхает пластмассовыми каблуками страшный монстр, уродливое порождение нашего общества – Танька, женщина без царя в голове.

Но далеко не это беспокоило меня… Мама. Как я ей скажу, что вновь осталась без работы? Разве она поверит этой дурацкой истории про сокращение продаж и перетасовку с мешками муки? Думаю, надо просто сказать ей, что я нашла место получше и буду туда перебираться.

Нет, лучше вообще ничего пока не говорить… Да, но как же тогда осторожно спросить у нее денег? Наврать про задержку зарплаты? Точно…

Гадкая Танькина усмешка настигла меня сразу, как только я вошла в коридор. И это придало мне такой недостающей уверенности в себе. Борьба всегда оживляла меня. Я тоже улыбнулась ей и постучала в мамину дверь.

Там раздалось какое-то позвякивание, тихий шорох, затем нерешительное пошаркивание и, наконец, смущенно-испуганное:

– Кто?

– Я, мам!

– А, сейчас…

Она завозилась ключом в замочной скважине, и я сразу почувствовала, что она уже «хороша» с самого утра.

Зачем ей этот торт? Ей бы сейчас холодного пива! Я растерянно повертела в руках коробку, понимая, что совершила глупость.

– Привет. Ты не на работе сегодня? – начала мама свой допрос с порога. Я торопливо втолкнула ее внутрь и прикрыла дверь.

– Тебе обязательно вводить в курс дела всех соседей?

– А кто там есть? С Танькой мы теперь дружим, она и так все знает… Че в коробке? Подарок? – деловито осведомилась она.

– Торт. Девочки на работе сделали, специально для тебя. С днем рождения, мамуля!

– Торт??? На хрена мне торт? Ты что не могла матери подарок нормальный купить?

За дверью протопали шаловливые Танькины ножки… Раздался ее смех. Танька считала меня ничтожеством, которое не любит собственную мать. Естественно, это знание было получено от самой матери… И этого нельзя было изменить. Мама неправильно выбрала себе союзника, как поступала, в общем-то, всегда. Любой встречный-поперечный казался ей ближе и роднее, чем собственная дочь. Мама готова была снять для них последнюю рубаху. Но вот только для чего она это делала? Хотела показаться хорошей? Но ее не считали хорошей. Она производила впечатление несчастного навязчивого человека, любящего выпить. Перед кем она замаливала свои грехи?

– Мама, я думала тебе будет приятно…

Но говорить с ней было бесполезно. Она шумно отпила пива прямо из бутылки и протянула мне полный стакан какого-то вина. И сразу, с первого глотка, я поняла, что попала в новый неопределенный запой. А для запоя требовались деньги. Торт тоскливо стоял на столе, так и не открытый никем. Я, осмелев после выпитого, перешла прямо к делу:

– Мам, мне деньги нужны.

– Нет у меня, – икнула она. – Пусть твой ненаглядный Шурик тебя содержит! У тебя работа есть. Зачем тебе?

– Надо пройти медкомиссию, – сама удивилась я своей находчивости. – Для пекарни.

– А скоко она стоит?

– Триста рублей.

– Ни х… себе! – возмутилась мама.

Но тут же полезла в какой-то шкафчик и оттуда, из какой-то коробочки миру явились сто пятьдесят рублей собственной персоной.

– На вот тебе сто пятьдесят. Вторую половину возьмешь у Шурика. У меня больше нет. Поняла? Будешь пить еще?

Я подумала, что можно и выпить на дорожку, а потом отправиться домой и там продолжить неторопливый банкет в свое удовольствие. Может и Сашенька приедет? Надо бы сказать ему про беременность… Но, как произнести это вслух???

Я уже говорила, что наступила та самая ранняя осень, когда еще возможно возвращение лета. И оно вдруг вернулось, коснулось моего плеча теплым, пушистым крылом. Именно этот вечер оказался на редкость уютным и щедрым.

Сначала я выпила с мамой, потом ругнулась с Татьяной, уходя по коридору в свою собственную даль.

По приезду домой, я сразу зашла в магазин и купила своего любимого крепленого красного вина, сразу две бутылки, чтобы не бегать потом, не суетиться и не будить «добрую» соседку. Ольга ведь так и воевала со мной, несмотря на то, что я сделала мелкий ремонтик синего обшарпанного коридора, отмыла раковину и плиту. Ольга лишь оттаяла на мгновение, но потом вновь окаменела. Совсем недавно она пожаловалась хозяйке моей комнатки, что я веду непристойный образ жизни, ухожу невесть куда по ночам и принимаю в доме мужчин, что само по себе аморально.

Что ж. Вследствие ее «забот», я имела долгий и нудный разговор с хозяйкой, которой я и так задолжала денег за два прошедших месяца. Хозяйка, женщина из тех, кто и коня наскоку… и в горящую избу… со мной не церемонилась и поставила ультиматум: либо деньги в течение месяца, либо всего хорошего в течение сорока восьми часов…

И, несмотря на всю эту мишуру, вечер был уютным. Я приоткрыла свое единственное окно, покуривала в него, слушала музыку и думала: как хорошо, если бы и Сашенька появился непременно сегодня.

И надо же… он появился. Он постучал в окно именно в тот момент, когда я выпила больше половины первой бутылки и была в отменном расположении духа.

– Привет, заходи, – поманила я его рукой из-за шторки.

Он сразу вошел, зная, что дверь моя не заперта, присел рядом и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Что случилось?

– А что могло случиться?

Я испуганно посмотрела на него, пытаясь понять, о чем именно идет сейчас речь.

– Я был в пекарне. Тебя там нет. И сказали, что уже не будет. Ты, может, сразу повесишься? Чего тянуть-то? Ты сама понимаешь происходящее? Почему это происходит именно с тобой? Объясни!

Сашенька принялся трясти меня за плечи, буквально изгоняя из меня всю мою благость, нагнанную половиной литра спиртного.

– Суворов, не тряси меня так! Я беременна! – сказала я. Сказала и испугалась. – От кого? – растерянно спросил он.

– От тебя… от кого же еще?

– И что ты будешь с этим делать???

– Как что? Рожать! Я ведь люблю тебя… И ты об этом знаешь.

– Так, стоп! Не надо мне сейчас о любви. Как ты собираешься рожать, где жить, чем кормить его?

– А ты разве мне не поможешь? – обиженно-тихо спросила я.

Но мне был безразличен его ответ на этот вопрос. Ни за что на свете я бы не отказалась от ребенка, которого подарил мне Сашенька.

– Так, я ничего не хочу знать об этом. Я даже собственной жене запретил рожать. Мне сейчас не до этого! Понимаешь ты или нет? И ты еще все время пьешь. Каким будет этот ребенок? Ты что, собралась подавать на алименты? Куда ты пойдешь с этой справкой? Я же официально нигде не работаю. Дура ты!

Внезапно он обнял меня за плечи, прижал к себе, потом резко оттолкнул и направился к выходу.

– Прощай, – сказал он у самой двери. Но когда наши глаза встретились, он испугался – столько боли стремилось к нему из меня через этот взгляд.

– Если наутро выпадет снег, значит, я умерла. Ты узнаешь об этом первый.

Я опустила глаза, он ушел, быстро, отчужденно, далеко.

А наутро безо всякой причины, после оглушительного тепла, действительно выпал снег… Именно в этот день тетя Аня давала мне дельный совет про соседнюю больницу.

И я приняла решение, сразу после запоя отправится туда на поиски счастья.

Сам запой округлился ровно в одну неделю… со дня выпавшего снега.

Я наивно позвонила Сашеньке, думая, что он испугается и вспомнит о моем предупреждении.

– Ты видишь? Выпал снег, – робко намекнула я на свое отчаяние.

– Ну и что? – бодро ответил он. И этот его ответ стал отправной точкой моего загула.

Глава 12

Я помню, как легко раздобыла деньги для этой цели… Очень кстати, меня впервые посетил знакомый, так называемый, телемастер Олег, тоже родом с «блошиного». Мы часто занимали место рядом с ним и его коллегами. Он явился внезапно, предложил проверить исправность телевизора, в котором, честно говоря, мало что понимал. Увидев мое запущенное состояние, он сразу же принес бутылку из магазина, а потом, вдруг, предложил поехать к нему в гости. Он так просительно заглядывал мне в глаза… От него шли волны такого понимание и заботы, столько нежности было в его движениях, что я совершенно неожиданно для себя согласилась… И через час мы уже были в его «малосемейке» совершенно одни с выпивкой и закуской. Я много говорила в ту ночь с Олегом, небритым, одиноким, неухоженным человеком, с которым я не стала бы даже стоять рядом в трезвый погожий день. Но тогда были ураган, шквал, цунами, горе! И эта соломинка показалась мне настоящим спасением. Надо сказать, что я, видимо, правильно подбирала слова, потому что к утру, он снабдил меня четырьмястами рублями денег и отправил домой на маршрутке.

Где-то в эти же дни, у меня началось кровотечение. И я потеряла ребенка, подаренного мне Сашенькой…

Я теперь со злостью думала о нем. Я ненавидела его за то, что его не было здесь, рядом, и он не мог ни видеть, ни знать, как я страдаю. И эта ненависть придавала мне небывалую силу!

Но Сашенька все знал. И он уже готовился к решительному шагу. Он замыслил свое возвращение.

Бутылочная круговерть осела ровно в срок, и я отправилась валонтерить в соседнюю больницу. Там действительно требовались санитарки и не было никакого фейс-контроля. Брали всех, но не все выдерживали. Женщины теряли сознание при виде крови. Ведь санитарки требовались не куда-нибудь, а в самое сердце больницы – оперблок. Прямо туда, где режут людей, спасая им жизнь…

Старшая медсестра, Нина, женщина суровая и удивительно похожая на мою бывшую свекровь, спросила с ходу:

– Крови боишься? Выносливая?

И при этом она так посмотрела на меня, что я задумалась… А боюсь ли я крови? Нет, я ничего не боялась… Никогда. Или делала вид???

– Нет, не боюсь. Мне очень нужна работа. Когда я смогу приступить?

– После медкомиссии, – отрезала она. – Иди в регистратуру, там тебе все объяснят.

Если ты работаешь в медицине, то ты становишься ближе к раю. Это так. Ты попадаешь в первый список внеочередников и многие процедуры, отныне, для тебя становятся бесплатны. Я никогда в жизни не проходила медкомиссию так быстро. Ровно через два дня я пришла на работу к семи утра, как все…

Сначала все было путано и непонятно. Первым делом мы повезли куда-то железные «биксы», как оказалось, это были тканевые комплекты для проведения операций. Их требовалось ежедневно стерилизовать. Мы долго возили эти железные коробки на большой тележке туда и обратно, той самой, на которой я буду потом катать больных и умерших людей…

Операции начинались в десять утра. Нас, санитарок было всего две на четыре операционных стола.

В первый день, укутанная в косынку, маску, халат, брюки, бахилы, я сразу же провалилась в пелену коротких перебежек от стола к столу. И если бы не вторая санитарка Машка, я бы вообще заблудилась там.

От нас требовалось немного: принять, проводить к столу, уложить и крепко-обреченно привязать каждого больного, подержать его за руку в качестве искреннего сочувствия; открыть и подать железный «бикс»; завязать халаты врачам и медсестрам; забрать и помыть все использованные инструменты; подобрать, собрать, сложить в баночки вырезанные, иногда упавшие на пол, человеческие органы; подписать каждую баночку и залить орган формалином; вытереть с пола кровь, моментально обработать операционный стол для следующего пациента; и вновь крепко-обреченно привязать его; помнить на каком столе что оперируют; вынести кровавый мусор, вылизать операционную, промыть все инструменты; вдохнуть, выдохнуть и… начать все заново. Завтра, а может быть и сейчас, если случится что-то непредвиденное… Здесь был не рай, но и не ад. Я впервые оказалась в таком месте, где мое присутствие было действительно необходимым. И здесь меня и любого из нас было трудно заменить. Здесь явно главенствовал командный дух, близкий и родственный духу театральному, а это всегда привлекало, притягивало меня. Конечно, в больнице было и много закулисных интриг, споров, обид, сплетен. Здесь велась постоянная война за повышение разряда и увеличение зарплат. Медсестры, пытаясь потешить свое самолюбие, с удовольствием измывались над нами, санитарками, показывая свою образованность и значимость в этом медицинском мирке. Но так было только до тех пор, пока врачи не начинали делать то же самое с ними. Тогда санитарки благодарно поглядывали на врачей из-под марлевой повязки. Только профессиональные врачи могли точно знать, как тяжел и незаменим труд простой санитарки.

Глава 13

Я быстро втянулась в этот маскарад. Мое тело, изнывшее от безделья, благодарно принимало каждый шаг, наклон, прогиб. Я любила работать физически, потому что тогда ничто не мешает спокойно думать о своем, о главном и самом дорогом.

Моя дочь продолжала ездить в школу с двумя пересадками. Она пошла уже в четвертый класс, и мне было неприятно, что время летит так быстро и бестолково. Я редко задумывалась о своем собственном возрасте. Мне казалось, что это так неважно и так далеко еще до той поры, когда возраст ограничит мои возможности. И, тем не менее, на нас неизбежно надвигалось мое тридцатилетие.

Тетя Аня частенько заходила ко мне, спрашивала, нравится ли мне моя новая работа, и, получив утвердительный ответ, с удовольствием удалялась. Ей было приятно, что она оказалась нам по-настоящему полезной.

Время шло. Уже близилась зима, лютовал ноябрь. Соседи по дому медленно меняли свое мнение обо мне. Прямо на их глазах я чудесным образом превращалась из алкашки в просто одинокую мать, которая трудится с утра и до вечера ради любимой дочери. Чудны дела твои, Господи…

На самом же деле ничего не менялось… Я не пила лишь потому, что у меня не было денег. Мы жили на сумму, которую выручила моя дочь, продав трехлитровые банки соседям, да на то, что мы наторговали в прошлые воскресенья на «блошином». Мой трезвый рассудок понимал, что до зарплаты еще далеко, а сама зарплата – 360 рублей, сумма попросту смешная. Вот почему я пока не пила…

А тем временем…

Санитарка Машка оказалась презлобным объектом. В свои восемнадцать лет она так лихо научилась плести интриги, что я сама дважды чуть не попалась на эту удочку.

Маша жила с довольно молодой мамой, которая изрядно выпивала и постоянно приходила в больницу клянчить денег у дочери. Естественно, что сама Маша была настолько издергана своим прошлым и настоящим, что ее нервная система вспыхивала как спичка от каждой поднесенной искры… Ей повсюду виделись враги и привидения, и она мечтала быть тут только первой, лучшей, самой умной и самой красивой…

В принципе все так и было. Машкин стаж в больнице исчислялся годом. А это очень большой срок для того, чтобы точно знать, какой инструмент предназначался для той или иной операции. И многие медсестры порой спрашивали у Маши вполне очевидные вещи. Но Маше все мерещилось, что кто-то, а в данном случае я, отберет у нее пальму первенства, и ее, без того страдающее самолюбие, начнет страдать еще сильнее. Маша была как маленький злобный тараканчик, у которого каждый из нас в детстве отрывал лапки. И сколько их не отрывай, он все равно будет ползти в заданном направлении.

На этот раз я не стала церемониться, ибо мы играли на равных. Я начала с Машей тихую дружбу, держа за спиной кулак. Первый сигнал об опасности настиг меня, когда старшая медсестра, Нина, произнесла вот это:

– Маша говорит, что ты плохо убираешь операционную, она перемывает за тобой полы… Если так будет продолжаться, придется тебя отправить домой! Она итак устает, на ней же еще и травматология числится.

– Нина Викторовна, это не правда. Я все убираю нормально. Маша просто злая…

– И, тем не менее, она работает у нас год, а ты всего месяц… Кому я быстрее поверю?

За что взъелась на меня Машка? За хорошую память? За быстрое тело? За отменное чувство юмора? Но в любом случае, она это сделала зря, потому что никто не стремился затмить ее. Моего имени до сих пор не помнил ни один врач, тогда как ее имя звучало на каждой операции, как заклятье. Мне просто было наплевать на это.

В раздевалке, после одной из смен я тихо сказала Маше:

– Послушай меня внимательно, маленькая дрянь… Я не знаю, чего ты добиваешься, но если я еще раз услышу твой голос за своей спиной, я смогу доказать, что ты клевещешь на весь персонал, и воруешь из больницы абсолютно все, включая легкие наркотики при помощи Ольги, твоей подружки медсестры. Я видела. Ты меня поняла???

Машка резко побледнела, прищурила свои зеленые глаза, затаила на меня такую злость, что я испугалась. Но она притихла, месяца на полтора…

Тут же работала завхозом и Людок. Душа-девица, одинокая мама двоих сыновей. Вот это был человек! С Людком я отводила душу в редкие минуты отдыха. Но Людмила тоже попивала, за что потом и была уволена с работы, сразу после моего ухода…