Универсальное средство (сборник) Трищенко Сергей

"Может, поправится? – понадеялся Сэн. – Сама собой…"

Но нечего было и думать о том, чтобы притерпеться к беспрерывной качке верхом: Сэн очень плохо переносил тряску.

"Придётся лепить повозку, – подумал он. – Проще сделать колеса круглыми, чем ноги одинаковыми!"

Мелькнувшая мысль оторвать лошади ноги, подровнять по единой мерке, а затем прилепить вновь, ушла: трудно сделать одинаковую толщину ног, а это обязательно скажется на плавности хода.

"Надо будет поучиться, – подумал Сэн, – очерчивая окружность при помощи веревки и двух колышков, – у какого-нибудь местного животнороба. Накопаю ему побольше глины за совет…"

Повозка получилась неказистой, зато просторной и удобной: Сэн набросал в неё сухой травы и веток.

"Н-но!" – прикрикнул он на лошадь, и покатил по дороге.

"Вот что значит потрудиться для себя! – весело подумал Сэн. – В дальнюю дорогу лучше всего отправляться на лошади!"

А в том, что дорога будет дальней, Сэн не сомневался: никто из жителей встреченных деревень не мог сказать, что поблизости есть разноцветные места. В сказках – да, сказки помнили многие.

Но это же сказки, – говорили ему и махали руками, провожая. А некоторые крутили пальцами у виска. Тоже своего рода прощание. Может, им лень было махать рукой.

Тянулись незнакомые места, встречались деревни, но никто не мог указать Сэну дорогу в разноцветную страну.

Лошадь шла прихрамывая, и немного забирая влево. Сэн постоянно поправлял её, дёргая за поводья. Но, убаюканный раскачиванием повозки (в одной из деревень ему посоветовали сделать рессоры, что он и исполнил), Сэн не заметил во сне, как лошадка свернула на какую-то заброшенную тропинку и привела его в незнакомое место…

Сэн очнулся от толчка: лошадка попала ногой в яму, прорытую кем-то поперёк дороги, и остановилась. Сэн поднял голову, спросонья озирая окрестности.

Местность вокруг выглядела совсем пустынной: ни травинки, ни кустика. Впрочем, назвать её абсолютно безжизненной нельзя: по ней переползали громадные черви, заглатывая почву.

Спрыгнув с повозки и подойдя к одному из червей поближе, Сэн ужаснулся: он понял, что перед ним люди, которых кто-то лишил ног, сделал рты огромными, а руки – загребущими, похожими на совковые лопаты.

Этими лопатами они подгребали к себе почву и направляли в рот. Человеко-черви и прорыли поперёк дороги траншею, в которую попала лошадь.

Кто вас так изуродовал? – спросил Сэн.

Никто, – хладнокровно ответил ближайший червь, продолжая чавкать, – мы сами так решили.

Почему? – удивился Сэн.

А для чего нам ноги? – возразил червь. – И к чему пальцы? Зачем что-то делать, когда еды вокруг навалом?

И вновь вгрызся в почву.

Но старые традиции… – растерялся Сэн.

Надо ломать их! – заявил червь. – Мы – будущее человечества! Мы не делаем ничего лишнего: едим, спим и размножаемся, только и всего. Больше нам ничего не надо. Мы достигли полного идеала!

Неужели вам не хочется ходить по земле, жить в домах, дальше видеть? – спросил Сэн. – Вы же ничего не видите с высоты своего роста!

А на что смотреть? – отмахнулся червяк. – Всюду одно и то же: серость.

А если бы мир был разноцветным? – с замиранием в сердце спросил Сэн.

Разноцветным? – буркнул червяк. – А как это – разноцветным?

Когда всё вокруг разное! – развел Сэн руками.

Ну… не знаю, – протянул червяк. – Тогда, если бы было на что посмотреть, может, мы бы и встали на ноги. Но я не гарантирую. И вообще: уйди и не мешай! Тебе сильно повезло, что я разговорчивый, – и червь по уши закопался в почву, чтобы не слышать возражений Сэна.

Спасибо, – вздохнул Сэн. Он и не думал возражать: он развернул лошадь и поехал обратно, разыскивая дорогу, по которой ехал раньше.

Найти её не составило особого труда: во-первых, других ответвлений, кроме того, на которое потянула лошадь, не было, а во-вторых, проехали они не так уж много.

Сэн продолжал путь, всё дальше уезжая от родной деревни. Время от времени он всматривался в окружающее: не проявляются ли где-нибудь оттенки другого цвета? Но нет, всё по-прежнему выглядело одинаково: серое-серое небо, серые облака и серое солнце на нём, серые холмы на горизонте, серые деревья и серые кусты; серая трава.

А впереди тянулась серая дорога. И по этой дороге кто-то бежал навстречу Сэну. Маленький серый человечек.

Тпру! – Сэн натянул поводья.

Но человечку не было никакого дела до Сэна: не добежав до телеги десяти шагов, он решительно свернул с дороги и бросился к высокому холму неподалёку.

Сейчас-сейчас! – бормотал он. – Сейчас они у меня попляшут! Сейчас я им покажу!

Сэн наблюдал заинтересованно, не вмешиваясь. Похоже, человечек не замечал его: он подскочил к холму и принялся разрывать глину. Он выдирал огромные куски – в холме имелось небольшое углубление – и накладывал размятую в ладонях массу прямо на тело, одновременно растираясь и разминаясь.

Через некоторое время возле холма стоял гигант, поигрывая туго накаченными бицепсами.

"Вот, оказывается, как можно…" – мелькнуло в голове у Сэна.

Теперь я покажу им! – самодовольно заявил гигант, разворачиваясь, чтобы направиться, откуда прибежал. Но остановился и замер в неподвижности.

Сэн перевел взгляд в ту же сторону.

Со стороны деревни, угадываемой в продолжении дороги, приближались два великана. Головой они задевали за облака.

Мало того: в руках они держали огромные дубины, величиной со вновь испечённого, то бишь вылепленного, титана.

Он даже не посмел шевельнуться, а не то что броситься наутёк: стоял, понурив голову, до тех пор, пока один из великанов не взял его на руки, наклонившись почти до земли, поднял на уровень груди и понёс, убаюкивая и шепча что-то успокаивающее.

Голос его отдаленными раскатами грома отталкивался от облаков и перемешивался, сталкиваясь со своим эхом. Поэтому разобрать, что он бормочет, Сэн не мог.

Второй великан наклонился, чтобы поднять брошенную первым дубину, и замер, заметив Сэна.

Что у вас происходит? – спросил Сэн. Он понял, что великаны добрые, и ему ничего не грозит.

Ты всё видел? – спросил великан.

Ничего я не видел, – признался Сэн. – Прибежал маленький человечек, стал разрывать холм и налепливать на себя глину, превращаясь в гиганта. А потом появились вы. Что произошло?

Этот маленький, – пояснил великан, – не хотел работать. Ни пахать, ни сеять, ни одежду делать. Говорил, что у него ничего не получается. И учиться не хотел, а сразу-то ни у кого не получится. Мы говорили ему: иди к червям! Не хочешь учиться, не хочешь работать – не надо. Но он хотел иного: хотел возвыситься над нами. И заставить, чтобы кто-то на него работал. Он вылепил себе новое большое тело…

Большое? – удивился Сэн. – Но я увидел его очень маленьким… Ох, извините, что я вас перебил.

Мы вообще небольшие ростом, – усмехнулся великан, – и предпочитаем возвышаться умом, а не ростом и силой. А он этого не понимал. И началась гонка: он делал себе новое тело, пытаясь найти кого-то меньше себя, но каждый становился равным ему спустя некоторое время. Мы хотели доказать, что величиной и силой ничего не добьёшься. А он никак не понимал. И прибежал сюда: вблизи деревни ему не позволяли разрывать почву. И, когда он убежал, все жители деревни собрались вокруг меня и брата и сделали такими, как сейчас. Мы посмотрели сверху, и увидели, где он…

Да-а, – протянул Сэн.

А ты что ищешь в наших краях? – спросил великан.

Разноцветную страну, – ответил Сэн.

А, старые сказки, – кивнул великан. – Слышать слышал, а видеть не приходилось.

Вы такой большой… – робко произнёс Сэн. – Может быть, сверху вам виднее?

Великан выпрямился во весь рост и внимательно обозрел окрестности.

Нет, ничего не видно, – признался он. – Может, она находится где-то далеко от наших мест…

Великан взвалил обе дубинки на одно плечо, на вторую ладонь поставил Сэна, повозку и лошадь, и понёс к деревне.

Сверху Сэну были хорошо видны разрытые окрестности деревни.

Нас делали, – грустно пояснил великан. – Не до красоты, спешили. Ну да ничего, теперь мы всё исправим.

Он поочерёдно сбросил обе дубинки в два рва, отграничивающих деревню, и осторожно притоптал ногами.

Так всегда случается после боевых действий, – пояснил он. – Приходится восстанавливать разрушенное.

А что вы сделаете с ним? – спросил Сэн.

Ничего, – со вздохом ответил великан. – Попробуем убедить ещё раз, что не может один стать сильнее всех.

А если не убедите?

Великан пожал плечами:

Может быть, сделаем из него осла, раз такой упрямый. Сколько можно возиться?

Опусти меня, – попросил Сэн.

Да я как раз и собирался это сделать, – пробурчал великан. – Пора работать.

Он уселся прямо на поле, усеянное бороздами и воронками, и осторожно поставил лошадь и тележку с Сэном на дорогу.

Будем разоружаться, – усмехнулся великан, и принялся отрывать куски от своего тела и забивать ими ямы.

А может, лучше остаться в таком виде? – посочувствовал Сэн. – Вдруг он опять примется за старое?

Вряд ли, – ответил великан. – Я полагаю, он одумается. Не дурак ведь. Ты погоди, я сейчас.

Он быстро посрывал с себя лишние куски, стал обычным, нормальным человеком, вровень с Сэном, и предложил:

Дай-ка я займусь твоей лошадкой. Сдаётся мне, она немного прихрамывает.

Как ты догадался? – поразился Сэн. – На глаз это почти не видно.

Я мастер-животнороб, – признался бывший великан.

Спасибо, – поблагодарил его Сэн. – Давайте, я в уплату накопаю вам глины?

Спасибо, – усмехнулся мастер, – глины у нас теперь хватает. Ты лучше разыщи разноцветные края. Тогда, глядишь, и мы научимся, как сделать жизнь разноцветной. А пока можешь позаглаживать почву. Скоро здесь снова станем сеять пшеницу.

А скажи, – спросил Сэн, когда вместе с местными жителями закончил работу, и вновь подошёл к мастеру, дивясь на стать и красоту лошади, – зачем сеять пшеницу, когда можно есть глину?

Но и у тебя в деревне сеют пшеницу? – вопросом на вопрос ответил мастер.

Да, – растерянно ответил Сэн. Почему-то он не спрашивал об этом у себя в деревне. – Но почему?

Потому что колосья красивые сами по себе, – спокойно отвечал мастер. А если они станут жёлтые, золотые, это будет ещё красивее. Человек должен творить красоту. Посмотри на свою лошадь, она ведь стала лучше?

Да, – согласился Сэн, и вновь покатил по дороге.

Теперь его не дергало на ухабах и не сносило в сторону: лошадка шла ровно и уверенно.

А пейзаж по сторонам всё не менялся. Напрасно Сэн всматривался в небо: не мелькнёт ли где голубизна? Напрасно оглядывал холмы на горизонте: не позеленели ли?

И даже солнце, на которое было больно смотреть, по-прежнему серело ярким кружком на безоблачной серости неба.

Так Сэн день за днём озирал окрестности, не встречая никого и ничего необычного. Но однажды утром, когда вновь отправился в путь после ночлега, и солнце поднялось достаточно высоко, он встретил мальчика.

Мальчик сидел у самого края дороги, и что-то лепил из набираемой придорожной грязи: недавно прошёл дождь.

Сэн присмотрелся: мальчик лепил животных. Самых разных животных: с одной и с двумя головами, с тремя, шестью и девятью ногами, и крыльями. Но очень маленьких.

Таких Сэн никогда не видел: в их местах жили обыкновенные животные: коровы, козы, свиньи, кролики, гуси и утки. Невиданных уродцев среди них не встречалось.

Ты хочешь стать животноробом? – спросил Сэн.

Да, наверное, – отвечал мальчик.

Он опустил очередное творение на землю, оно помотало всеми тремя головами, взмахнуло большими перепончатыми крыльями, разбежалось и взлетело, издавая тонкий писк.

Они всё время улетают, – пожаловался мальчик. – Я делаю их, а они улетают. Никто не хочет остаться со мной. Почему?

Наверное, потому, что маленькие, – предположил Сэн. – Все животные, которых я знал, были большими. И они не уходили от своих хозяев.

Я попробую сделать большое, – задумчиво произнёс мальчик. – Но не сейчас. Сейчас мне пора домой. Прощай.

И он побежал по тропинке, ведущей в сторону от дороги.

Сэн пошёл вслед за ним, и вскоре вошёл в деревню.

Она ничем не отличалась от его родной деревни, или от других деревень, встреченных по пути, и Сэн подумал, что, наверное, следует вернуться домой. Ведь если всюду одно и то же, зачем куда-то идти?

Правда, этот мальчик… Он лепил таких животных, каких никто не видел. Где он встречал их? Ведь по улицам деревни бродят такие же коровы, козы, свиньи, кролики, гуси и утки, какие встречаются везде.

Почему я не спросил об этом? – подумал Сэн. – Надо отыскать его.

Он принялся искать мальчика, нашёл его и спросил, где тот встречал таких животных.

Я видел их во сне, – отвечал мальчик.

И Сэн вернулся к лошади: она терпеливо дожидалась его, объедая кусты и траву. С тех пор, как она стала идеальной лошадью, она не пыталась закосить куда-то на сторону.

Много деревень миновал Сэн. Одни скрывались на дне ущелий, другие лепились к подножию высоких скал, одни стояли в густом лесу, а другие посреди бескрайней пустыни.

Но всюду встречалось одно и то же серое однообразие.

Сэн давно позабыл о том, что хотел вернуться. Куда и зачем возвращаться, если везде одно и то же?

Он ехал в тележке, глядел вперёд и вокруг себя, переваливая одну гряду холмов за другой, и вдруг замер и задержал дыхание. А сердце его забилось часто-часто: за изгибом холма открылись разноцветные пятна…

У Сэна зарябило в глазах, он даже не смог сразу определить, что перед ним: где дома, где поля, где деревья, а где река. Кто люди, а кто животные?

Всё мелькало и носилось перед глазами – а это глаза Сэна перебегали от одного к другому и никак не могли остановиться.

Сэн въехал в деревню. Спрыгнул с повозки.

Его окружила разноцветная галдящая толпа. Некоторые смотрели на него, смеясь, другие с сожалением и сочувствием.

Постепенно шум начал стихать, и к Сэну подошёл высокий человек в широкополой шляпе с разноцветными перьями и в роскошном костюме.

– Откуда ты прибыл, чужеземец? – удивлённо спросил он.

– Из дальних мест, – счастливо произнёс Сэн. – Я давно хотел попасть к вам!

– А зачем? – удивился человек. – Мы точно такие же люди, как и вы. Точно так же мы сеем пшеницу, разводим скот, строим дома и шьём одежду. Или лепим их из глины.

– Но… но у вас всё разноцветное! – пробормотал Сэн. – А у нас всё однотонное.

– А почему вы не сделаете мир вокруг себя разноцветным? – улыбнулся человек.

– А как, как это сделать? – чуть не закричал Сэн.

– Очень просто, – отвечал человек. – Надо захотеть этого.

– За… захотеть? – запинаясь, проговорил Сэн. – И всё?

– Да. Что тут такого? Прежде чем сделать что-то, надо захотеть.

– Захотеть… – пробормотал Сэн. – Я и хотел… Но как я могу сделать что-то, если никогда не видел этого?

– Зато теперь ты знаешь, – улыбнулся человек. – Ну же, пробуй!

– Я… я… – Сэн прикоснулся к своей одежде.

И она сразу засияла, запереливалась разными красками, стала ещё красивее, чем разноцветные одежды жителей деревни. Потому что у них костюмы были одного, реже двух-трёх цветов, а одежда Сэна стала сразу всех цветов, какие только можно представить. И все цвета переливались, перетекали от одного к другому.

– Вот видишь, – снова улыбнулся человек. – У тебя получилось.

– А почему все остальные деревни – серые? – спросил Сэн. – Я миновал очень много, и всюду наблюдал одну и ту же серость. Почему вы не поможете им, не подскажете, какими они могут стать?

Человек в широкополой шляпе и пышной одежде пожал плечами:

– А вдруг они не хотят этого? Зачем навязывать людям чужую волю? Они занимаются своими повседневными заботами, и их это устраивает. К нам никто никогда не обращался. Ты первый.

– Они хотят, но… не знают, как не знал я, – произнёс Сэн. – Надо рассказать им!

Он развернулся и пошёл в обратном направлении – туда, откуда явился. Пошёл пешком, позабыв и про телегу, и про лошадь.

Он шёл. Впереди него знакомо серели небо, трава, холмы, дорога… А позади – там, где он проходил – голубело небо и зеленела трава.

Частица света

Жили-были рядом богач и бедняк. И было у каждого по частице света. Бог, когда создавал мир, всем дал по такой частице, чтобы у всех было поровну.

Жили они, жили, один – в большом доме, а второй – в маленькой хижине. И подумал однажды богач: «Я живу в таком большом доме, а света в нём мало. Спрошу-ка я бедняка, не отдаст ли мне свою частицу света? Зачем она ему?»

Встретил он бедняка и говорит:

– Отдай мне твою частицу света. К чему она тебе? У тебя хижина маленькая, не ровен час, загорится от такого большого пламени – вон как она полыхает! А у меня дом большой, комнат много, одной частицей не осветишь. Отдай, а я тебе денег дам!

Задумался бедняк. И частицу света отдавать не хочется, и деньги нужны: дети малые есть просят… Подумал-подумал, да и отдал частицу.

А богач посмотрел: две частицы хорошо, а три – лучше! И давай других бедняков обрабатывать: кому денег посулит, кому хлеба. Где купит, где хитростью выманит, а у кого и отнимет.

Стал у него скоро не дом, а дворец: весь сверкает огнями, в каждом углу частица света сияет, даже в чулане две.

А бедняк пожил-пожил в темноте, да и приходит к богачу. Верни, говорит, мою частицу света, не могу я без неё. Глупый я был, что отдал её тебе!

Но где это видано, чтобы богачи добровольно отдавали то, что попало им в руки? Так не бывает.

«Иди, – говорит он бедняку, – подобру-поздорову. Ты мне твою частицу света сам отдал, у меня и свидетели есть. А будешь приставать – я на тебя судей напущу, приставов…

«Ну, хоть посидеть рядом с ней дай! – взмолился бедняк. – Хоть посмотреть на неё!»

«У меня дома ковры постелены, – нахмурился богач. – Ты их запачкаешь! Смотри отсюда. К тому же, как я разберу, какая из частиц света – твоя? Вон у меня их сколько!»

Повернулся бедняк и ушёл. А что он мог сделать? Но и прожить долго после этого не смог: умер. То ли от огорчения, то ли от обиды, то ли от голода, то ли потому, что не смог жить без частицы света.

А как умер он – смотрит богач, а у него в доме немного темнее стало: одна частица света погасла.

«Господи, почему так?» – взмолился богач.

И услышал в ответ тихий усталый голос:

«Всё правильно. Не твоя это была частица, а бедняка. Он умер – вот она и погасла…»

Чистые руки

Голова у него была холодная. Очень холодная. Настолько холодная, что на ней конденсировалась и замерзала любая влага, сколь бы мало её ни находилось в воздухе. Оттого-то его макушка порой напоминала заснеженные вершины Кавказских гор. Или Гималаев.

Экспериментальные исследования показали, что температура головы равнялась абсолютному нулю, то есть минус двести семьдесят три градуса по Цельсию. Точно такую температуру имеет космическое пространство. Но он не находился в космосе, он был на Земле.

Феномен сам по себе достаточно интересный: какова причина низкой температуры? Но ответа на этот вопрос не мог дать никто, а факт оставался фактом: он ходил среди людей, сверкая осевшим на голове ледником.

Благодаря столь низкой температуре голова сохраняла в неизменности мысли, появившиеся в ней много веков назад.

Зато сердце у него было горячее. Очень горячее. Настолько горячее, что на полпути от сердца к макушке – приблизительно в районе шеи – ледник головы начинал таять, и тонкие струйки воды скользили между лопаток, по плечам и груди. В районе сердца вода испарялась – настолько высокой была температура. Пар поднимался кверху, вновь конденсируясь где-то на макушке.

Короче, он являл собой ходячую иллюстрацию к небезызвестному принципу круговорота воды в природе. Но, повторю, он был обычным человеком, жил среди нас, а не в открытом космосе. А если и работал в среде специфических государственных органов, то мало ли где люди работают?

Руки у него всегда были чистыми. Но не потому, что он тоннами изводил мыло и водопадами лил воду.

Просто таково было свойство его рук – как бы в дополнение к особым свойствам сердца и головы.

Всем известно, что чисто вымытая кожа человека обладает бактерицидными свойствами, уничтожая садящихся на неё бактерий.

Но у него данная особенность была гиперразвита, гипертрофирована. Словом, его руки были абсолютно абиотическими. То есть – повторю для тех, кто не понял: его руки убивали ВСЁ ЖИВОЕ!

Юридически верно

«Сим удостоверяется, что концессия на право разработки нефтяных богатств страны передаётся компании Имярек на Веки Вечные».

Стареющий Президент, подписывая Указ, облегчённо вздохнул.

Слава Богу! Теперь и дети, и внуки, и правнуки будут обеспечены по конец их дней. Что бы ни случилось, их доходы надёжно охранены подписанными Указами.

"Главное, чтобы всё было оформлено юридически грамотно, – вспомнил он слова придворного адвоката. Тогда никто не сможет подкопаться и опротестовать решение. Иностранцы весьма щепетильны в подобных вопросах, от буквы документа не отступают".

Президент перебрал в памяти предыдущие Указы: о концессии на водные ресурсы, на рыбные, на лесоразработки, на сбор грибов и ягод, на использование сельхозугодий. И все они скреплялись жёсткой юридической формулой "на веки вечные". Кажется, больше в стране не осталось ничего, что можно продать иностранным компаниям. А как иначе, если свои не умеют правильно эксплуатировать собственные природные богатства?

И с каждого Указа Президенту (а после его смерти – наследникам) иностранные компании отстёгивали солидный куш. Свои столько не дали бы. А что делать: сегодня Президент, а завтра придётся передавать дела Преемнику. Приходится соблюдать видимость законности: детям и внукам власть не передашь: те же иностранцы возмутятся.

"Интересы страны – понятие расплывчатое, – подумал Президент, – одному нужно одно, другому – другое. Интересы семьи более конкретны".

Кому, как не Президенту, знать, что удовлетворить всех жителей страны невозможно? Поэтому в первую очередь следует позаботиться о себе, о своих близких. Как иначе обеспечить им постоянный доход? Зарплата, даже Президента, мизер. А тут стабильный процент. Иностранцы превыше всего ценят юридическую правильность оформления подобных документов. На своих в этом случае положиться нельзя.

"А этично ли я поступаю?" – мелькнуло в голове Президента неожиданная мысль. И тут же сменилась другой, успокаивающей: "Каждый распоряжается тем, что имеет. По-народному, а народ у нас мудрый, несмотря ни на что, звучит: "У воды, да не напиться?" То есть народ заранее оправдывает подобные действия!"

И, удовлетворённый, Президент подписал последний Указ о назначении Преемника. Это тоже будто бы находилось в рамках народных традиций, или, по-иноземному, народного менталитета. Но ни одной поговорки на эту тему Президент не вспомнил.

* * *

Новый Президент, приняв присягу на верность народу, первым делом издал свой Указ, который гласил:

"Сим удостоверяется, что с Такого-то числа Такого-то месяца Такого-то года от рождества Христова, впредь, до особого распоряжения, заканчиваются "Веки Вечные" и начинаются "Новые Времена".

Живые деньги

Деньги любили его. Они выползали из всех углов, из всех каморок того гигантского террариума, который он им построил, и ползли к нему. Цепляясь за одежду, лезли вверх, взбирались по костюму до самого лица и нежно прижимались к щёкам. Они ластились к нему, как котята – зелёные маленькие котята, плоские и бумажные.

И он тоже любил их, не оставляя каждую вниманием и ласково поглаживая зелёные спинки, иных даже целуя. А, погладив, снимал банкноту с себя, бережно опускал на пол, и та ползла, осчастливленная, на место.

Он улыбался. И это была не обычно-вежливая улыбка, образец которой он перед этим мне демонстрировал, нет, это была улыбка погружённого в свои мысли человека, чуть блуждающая и безмерно счастливая. Он улыбался так, будто встретил старинного друга, Улыбался, прикрыв глаза от невыразимого блаженства. А я… Я прижался к стене, отдергивая ногу всякий раз, когда мимо проползала какая-нибудь банкнота. Глаза мои были широко раскрыты, они впитывали происходящее, перебегая от предмета к предмету, от банкноты к банкноте – больше тут, собственно, никаких предметов не было; только банкноты и маленькие конурки, в которых они, видимо, и жили. Глаза беспомощно оглядывали окружающее, и всё увиденное задерживалось в них, не доходя до мозга, так что видеть я мог, а вот обдумывать – не имел возможности. Я был словно иконоскоп: глаза сканировали пространство, передавая информацию куда-то в глубины мозга для последующей обработки, но которая задерживалась в каком-то накопителе.

Этого человека звали Джо Стил, человек, который приручил деньги. Так говорят о всяком, у кого много денег, про кого хотят сказать, что деньги стекаются к нему рекой, что каждая финансовая операция приносит немалый доход. Но Джо Стил не приручал деньги, он создал их – создал такими, как показывал мне.

– Было очень трудно, – говорил он потом, в кабинете, когда я немного отошёл от увиденного, приняв несколько капель виски, – особенно в отношении рисунка. С формой, размером и фактурой я справился довольно легко, на это не понадобилось особых усилий, а вот внешнее оформление… Хотите посмотреть промежуточные экземпляры?

Я кивнул – говорить я пока не мог – и тогда он потянулся к альбомам, выглядывавшим из книжного – или казавшегося книжным – шкафа.

– Вот, взгляните, – он протянул альбом, – к чему приводят случайные мутации.

Я с трудом уместил альбом на коленях. Обложка скрипнула под моими пальцами, раскрываясь… Бумажки теснились на каждой странице, вплотную друг к другу, иногда мешая, наползая одна на одну. С начала шли именно разноцветные бумажки, я даже не могу назвать их деньгами: круглые, треугольные, шестигранные. Разноцветные, как фантики для конфет, лишь постепенно сменяясь привычными прямоугольниками. Но и среди них наблюдалось разноцветие. Непривычно было видеть синего Джорджа Вашингтона иди красного Авраама Линкольна. Стил сгруппировал их по цветам – специально, или это отражало какой-то определенный этап в их развитии? Я не знал, а спрашивать посчитал слишком мелким: лучше приберечь вопросы на более важное. Хотя под ворохом мелких вопросов всегда можно протащить несколько более крупных. Но пока спрашивать не стал.

Некоторые выглядели очень красиво – например, изумрудно-коричневая, достоинством в двести долларов.

Наверное, столько и слов в языке нет, чтобы описать все цвета и оттенки, которые я увидел. Впрочем, я не колорист – те наверняка нашли бы для каждого цвета своё название. Хотя оттенков цвета, по-моему, насчитывается около 16 миллионов, а вот слов в словаре…

Тут были фиолетово-бежевые, фиолетовые, жёлто-малиновые, красно-оранжевые и синевато-алые бумажки. Одноцветные группировались отдельно, за одноцветными шли полихромные (нет, он всё-таки специально группировал их), цвета переливались с одного края банкноты на другой, чередовались клеточками, полосочками, треугольничками, просто бесформенными пятнами наподобие маскировочной окраски камуфляжного костюма.

Рисунок одной банкноты напомнил мне шкуру сетчатого питона, виденного однажды в Кентуккийском заповеднике. Здесь были деньги-леопарды и деньги-пантеры, чёрные, как ночь.

Совершенно очевидно, что Стил оставлял наиболее выдающихся представителей своего вида: двух банкнот с одинаковым рисунком я не встречал. Тем удивительней было присутствие большого количества грязно-серых бумажек пепельных мрачных тонов и оттенков, тусклых.

– Они почему-то всё время стремятся к этому цвету, – пожаловался сенатор, когда я обратил его внимание на несоответствие (я решил привести в действие вторую часть плана: под грудой мелких вопросов скрыть один или два крупных). – Но посмотрите на надписи!

Я посмотрел. Среди просто бессмысленных встречался целый ряд неприличных. Смысла некоторых я не понял – видимо, они относились к личной жизни изображённых президентов. Но как они появились на банкнотах?

В игре линий тоже наблюдалось разнообразие: волнистые сменялись рисунком автомобильного протектора (символ автомобилизации Америки?), треугольники – квадратами. Даже диснеевского мышонка нашёл я в обрамлении одного из орнаментов. А портреты президентов… меня дрожь взяла, когда я взглянул на перекошенные лица. У них то появлялись клыки, то отрастали рога… а на одной из банкнот я увидел ухмыляющийся череп. Не помню, правда, какого достоинства…

А уж что касается достоинства…

Тут также наблюдались вариации. Я, например, с удовольствием увидел сумму "1 000 000 000 долларов". Жаль, что таких нет. Но выглядит впечатляюще. Другие встречали моё недоумение – посудите сами, как можно понять такое: "1,546 доллара. А то и вовсе "3/4". Или "2001". И многое, многое другое. Это что – отражение сокращения в долларе золотого содержания? Да нет, непохоже. Результаты инфляционных процессов?

– Как вам удалось добиться подобного? – не выдержал я.

– Моя молитва помогла мне, – произнёс он, складывая руки и вознося очи горе.

Я проследил взгляд. Он упирался в люстру, увешанную золотыми монетами.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Я ребенком любил большие,Медом пахнущие луга,Перелески, травы сухиеИ меж трав бычачьи рога…»...
«Тысяча и один призрак» – увлекательный сборник мистических историй, которые изобилуют захватывающим...
Статья В.Б. Шкловского «Достоевский» была написана к 150-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского в 1...