Универсальное средство (сборник) Трищенко Сергей
– Ну и, конечно, достижения современной науки и техники, – произнёс он, возвращаясь на землю, – я ведь окончил Йеллоустонский университет, я физик… Это – дело всей моей жизни… Не скажу, чтобы я легко добился успеха: гамма-лучи, инфракрасные, ультрафиолет, ультразвук – всё шло в ход.
И он пустился в ненужные научные подробности, за которыми я лихорадочно пытался уследить первые пять минут: я ведь не физик. Да и не физикой это было.
– Чертовщина какая-то, – пробормотал я, слушая рассуждения о "двухфазных модуль-вибраторах" в неодимовом лазере. Живые деньги…
Я встретился с ними случайно.
Сначала я не понял, что ползёт и извивается на другой стороне улицы. Я просто шёл и наслаждался тишиной ночного города. Здесь, на окраине, это сделать ещё можно. Представьте: ночь, пустынная улица, и только изредка – свет фонарей. Всё тихо и удивительно. И вот в одном фонарном кругу я её и заметил.
Банкнота ползла по тротуару, ползла медленно и равномерно, с постоянной скоростью. Точь-в-точь как гусеница: по её поверхности пробегали мелкие волны – с переднего конца на задний, и она медленно продвигалась вперёд. "Две мили в час", – определил я и перебежал поближе к банкноте.
Дул легкий ветерок, и я первоначально подумал, что банкноту подгоняет ветром. Но из-за этого я и не стал бы от неё отказываться. При моём хроническом безденежьи…
И потому я наклонился и поднял её. И тут же чуть не выронил.
Банкнота отчаянно затрепыхалась в руке, стараясь вырваться. Потом внезапно затихла, но я запомнил ощущение упругого сопротивления…
Сначала я не понял, в чём дело, и стоял, замерев, с банкнотой в руке. Потом внутри меня мелькнула какая-то мысль, и, повинуясь ей, я наклонился и положил банкноту обратно, а сам присел рядом, задержав дыхание. Это не помогло. Банкнота осталась лежать неподвижно.
"А не начали ли у меня дрожать пальцы при виде денег? – подумал я, но всё же встал и отошёл – на то же место, откуда заметил банкноту. Шёл пятясь не отрывая взгляда от банкноты, думая, что если выпущу из виду, она тут же исчезнет. Ударившись пяткой о бетонный бордюр, я остановился. И банкнота двинулась.
Я проследил весь путь – он оказался коротким. Наверное, она не могла перелезть через бетонный забор, а он выводил к чугунным воротам, на которых вязью змеились буквы: "Дж. Б.Стил". Стальной король. Магнат. И ещё кое-что. А эти ворота я уже знал, хотя и прибыл в город недавно: все знали, где находится резиденция стального короля, имеющего тесные связи во всех деловых (и не только) кругах цивилизованного мира.
Ворота не вязались с оградой. Она была высокой, массивной, а они казались такими лёгкими и ажурными, будто место им не здесь, а в ограде летнего парка где-нибудь в Англии. А, может, их оттуда и привезли?
Банкнота переползла улицу и нацелилась нырнуть под ворота. Упершись в вязь букв рукой, я тупо смотрел, как банкнота проникает в щель. Пустота улицы обступила меня со всех сторон и отчаянно зазвенела в ушах.
"Не упусти шанс", – сказал я сам себе, и вытащил банкноту. Ясно, она лезла туда не случайно.
Сложив банкноту несколько раз, я сунул её в нагрудный карман куртки и застегнул на "молнию".
– Чтобы не убежала, – пробормотал я, и, оглядываясь, пошёл прочь от ворот.
Улица оставалась пустынной и тихой, ветер чуть слышно шевелил верхушки тополей, я продолжал идти в прежнем направлении, банкнота в кармане не шевелилась.
Мне стало прохладно. Уж не показалось ли мне?
Остановившись под фонарём и отстегнув "молнию", я вытащил банкноту.
Она слабо шевельнулась, когда на неё упал луч света, но вырваться не попыталась. Ага! Значит, правда…
Я упрятал её на прежнее место, и зашагал, размышляя. Если живых денег много, почему их не заметили раньше? А если она одна? И в особняк Стила ползла случайно? Э-э, нет, я так не согласен – рушатся все мои надежды. Как же тогда…
Мысли поползли в разные стороны, словно долларовые бумажки по тротуару.
Я решительно тряхнул головой, чтобы придать им новое направление, а заодно и избавиться от лишних. "Надо идти к Стилу, там посмотрим… – осталась одна. Ни плана действий, ни повода для визита у меня не имелось.
Репортеров пускают всюду, но не всегда.
Мне повезло – меня пустили. Столбообразный секретарь, которому я объяснил цель визита – взятие интервью у сенатора Стила по поводу намечающегося увеличения рабочих мест в сталелитейной промышленности, а также взгляда сенатора – нашего сенатора, – подчеркнул я, нашего – на политику нового президента. Последняя тема была особенно актуальна: чуть ли не ежедневно в газетах, по радио и тиви встречались выступления того или иного общественного деятеля по поводу политики нового президента. Каждый считал своим долгом высказаться. Интервью Стила кажется, пока не было. И не будет – не собираюсь же я, в самом деле, брать у него интервью? Мне это неинтересно. А может, он вообще игнорирует нового президента? Мне интересно узнать, как Стил научился делать живые деньги? Научиться делать деньги несложно. Но делать деньги живыми…
Мы расположились у него в кабинете. Я раскрыл блокнот, достал авторучку, удобно устроился у стола – подобный антураж действует намного лучше, чем микрофон в руках. А диктофон я включил ещё на улице.
– Так что бы вы хотели от меня услышать? – спросил сенатор.
Он был не стар – лет 60, не больше. А если больше, то я бы больше не дал. Светло-серый костюм, галстук – в тон костюму.
– Только учтите, у меня не так много времени.
– Время – деньги, – осклабился я, а руки мои уже расстёгивали "молнию" и доставали банкноту. – Как вы объясните вот это?
Я бросил банкноту на стол, и она тотчас поползла к хозяину.
Хлопнув по столу ладонью, накрывая банкноту, он выпрямился в кресле, устремив на меня немигающие глаза. Потом хмыкнул и расслабился.
– В чём дело? – он поднял бумажку за уголок. – Очевидно, опять разладился генетический аппарат. Случайные мутации: они не должны двигаться, если рядом находятся другие люди. Отклонения подлежат уничтожению, – он поднес банкноту к пламени зажигалки, стоящей на столе.
Банкнота скорчилась, вспыхнула и горящей паутинкой упала на пол.
Стил провел по ней ногой, растирая.
– И всё, – сказал он. Посмотрел на меня и слегка усмехнулся. – И что вы хотите за молчание, денег?
– Да, – кивнул я, – но настоящих, не ваших.
– А мои и есть настоящие, – удивился он, – они даже более настоящие, они ведь живые. Всё живое – настоящее. А искусственное – эрзац. Не так ли?
– Логично. Но…
– Идемте, я покажу вам всё, – вдруг произнёс он, перебивая меня и поднимаясь.
Если он хотел поразить меня – а он хотел, – ему это удалось, Я, в общем, спокойно воспринял мысль о существовании живых денег, но увидеть их в таком количестве… Воистину, лучше один раз увидеть. Зелёный ковер.
Помню, что я прижался к стене, а глаза мои сканировали пространство – больше ничего…
Я уходил, поминутно оборачиваясь. Зал террариума кишел деньгами.
Они ползали сплошным зелёным ковром. Шевелящимся ковром. Я вспомнил, как однажды брел по колонне странствующей саранчи и мерзкие насекомые хрустели у меня под ногами.
– Скажите, а как они размножаются? – спросил я, опять у него в кабинете, когда просмотрел альбом.
– Деньги? Конечно, делением, – улыбнулся Стил.
"Так вот в чём причина инфляции! – подумал я.
Он издевался надо мной. Конечно, издевался. И правильно делал. Я бы на его месте тоже издевался. Создать живые деньги – и не издеваться? Кто бы смог…
На что я надеялся? Что он добровольно расскажет мне всю правду? Нет, я понял бессмысленность моего прихода. На что понадеялся, а? Надо было поступить иначе: набрать вот такими заголовками во всех газетах: "живые деньги!" Открытие сенатора Стила!" "Что скажет государственный банк?" И прочее в том же духе. Странное дело: придумать какую-нибудь небылицу я могу, а чуть дело дошло до объективного освещения действительности, я засбоил. А ведь у меня и доказательство было!.. А что теперь? Правде никто не поверит.
Некоторое время мы сидели молча. Он курил сигару, а я грыз ногти.
– Скажите, сенатор, а чем вы их кормите? – спросил я вдруг.
– Что? Чем? Да чем придется, – ответил он как-то вбок. – Они всеядны. – И тут же принялся плести какую-то историю насчет того, что деньги потребляют, но ничего не выделяют: "Поймите, мистер, это очень удобно, иначе куда бы я девал такое количество навоза?" – и он захохотал, весьма довольный шуткой, а я вспомнил, что сенатор когда-то занимался перепродажей скота.
– А как они умирают? – осторожно спросил я.
– Они бессмертны, – провозгласил Стил, разглядывая кончик сигары, покрытый пеплом. Легкая струйка дыма уносилась вверх. – Вернее, живут, пока жив я. Дальнейшая их судьба меня не интересует.
"Что же они едят? – думал я. Не может быть, чтобы они питались повышением или понижением курса акций.
Мне вспомнился разговор со старым барменом в полутёмном грязненьком баре на окраине Филадельфии. "Деньги, деньги, – говорил он, задыхаясь от кашля. – Я всю жизнь работал, чтобы иметь много денег. Я отдал погоне за ними всю жизнь. Но их у меня нет, они не любят меня, они разлетаются от меня к другим. И теперь у меня ни денег, ни жизни. Они отняли у меня жизнь, выпили всю кровь…"
Тут я и подумал, что, может быть, не все слухи, слонявшиеся вокруг имени сенатора Стила, совсем беспочвенные. Даже такие невероятные и жуткие. Даже если исключить связь с мафией. Дьявол ведь тоже питается человеческой кровью…
Я живо представил, как человека вталкивают к этим тварям… или оглушают предварительно, чтоб не брыкался и не орал, не рвал банкнот. И они сжирают его… Как – сжирают? У них-то зубов нет. Тогда выпивают кровь… Да, но ведь они зелёные. А кровь красная… Тьфу! При чем тут это!.. Но должны же они что-то есть? Или они сосут кровь, пока находятся у людей в руках, сквозь кожу? Недаром миллионеры предпочитают расплачиваться чеками…
Только сенатор Стил любит расплачиваться наличными… Но его они не трогают, это ведь его деньги. А всех богачей он предупредил… Да нет, это форменная ерунда.
Значит, кровопийцы. Вампиры. Добрые слуги дьявола Стила. Летают повсюду и пьют кровь простых людей. И никто об этом не знает, не догадывается. Наоборот, стараются заполучить как можно больше карманных убийц, прячут поближе к телу. А от них нужно как можно скорее избавляться – как я, например.
Я даже ухмыльнулся: не много им удалось мной попользоваться! Ну а если они просто крадут у человека душу? Питаются, скажем, биоволнами? А что? Звучит вполне научно.
Но, как бы то ни было, а убираться отсюда следовало побыстрее, уж очень молчание затянулось. Оставаться дольше становилось опасно: вдруг он давно не кормил своих тварей? Впрочем, – мелькнула спасительная мысль, – если бы дело обстояло так, как я себя застращал, меня давно не было бы в живых: возможность скормить меня долларам у Стила была, когда мы находились в террариуме. Но убираться всё равно надо. Он ведь говорил, что у него мало времени?
Я быстро поднялся.
– Прошу прощения, сенатор, за причинённое беспокойство. К тому же к двенадцати, – я посмотрел на часы, – меня ждут в редакции. Шеф не любит опозданий…
Вошёл секретарь, и я скороговоркой добавил:
– Было очень приятно узнать, что вы намереваетесь расширить производство, и безработица в наших местах потеряет остроту. Народ этого не забудет, наши избиратели, в том числе и я, отдадим за вас голоса на предстоящих выборах…
Он удивлённо посмотрел на меня, потом кивнул.
– Гуд бай. Билл, проводите его к выходу.
– Чикаго на проводе, – произнёс Билл.
Мы расстались вполне благополучно, надо оказать. Может, это было капризом сенатора, а может, страхи не были отражением действительности. Кто мне поверит? Слухов и так достаточно.
И жизнь моя потекла обычным чередом, хотя появились новые привычки. Я, например, начал внимательно рассматривать все попадающие в руки банкноты. Крепко сжимал их: не затрепыхаются ли под пальцами? Иногда мне чудилось, что президенты как-то странно смотрят на меня, ухмыляются – а что, если их глаза – глаза банкнот? Такие я старался сбыть как можно скорее, в первом встреченном баре. И все деньги держал в плотно закрывающемся бумажнике – чтобы не уползли. Вполне возможно, мои страхи были не совсем беспочвенны – ведь, если долго смотреть на номер банкноты, начинало казаться, что нули пульсируют… Может, это билось их сердце? Я начал брать деньги только в перчатках. Это грозило мне репутацией маньяка…
Но неожиданно всё кончилось – и мои сомнения и видения.
До меня дошла весть о смерти сенатора Стила.
С тех пор, как я побывал у него, я начал следить за его жизнью и деятельностью. Поэтому, когда мне позвонили из полиции – газетчику полезно иметь друзей даже в аду – и сказали, что сенатор Стил обнаружен дома мёртвым… я тут же помчался туда, и, расталкивая толпу перед воротами, пробился внутрь.
Сенатор Стил лежал, погребённый под грудой зелёных долларовых бумажек. Кучи, огромные кучи долларов были разбросаны по комнате.
– Его пришлось выкапывать из-под них, – пояснил мой хорошо знакомый полицейский.
Некоторые бумажки были разорваны, измяты. Я поднял одну. Она стала жухлая, как осенний листок. Если бы то была обычная банкнота, я бы подумал, что её ошпарили кипятком. Но это были доллары сенатора Стила, и я понял, что так выглядят мёртвые деньги. Они умерли вслед за ним. Иди до него? А он – от тоски по ним? Или всё же он умер раньше? А может, они полезли на него всей массой, он задыхался под их тяжестью, пытался подняться, сбрасывая с себя, рвал, но ноги путались в беспрестанно шевелящейся массе, и он снова падал. А они лезли на него, пока не задушили.
Я поделился с полицейским догадкой – я рассказал ему всё.
Мой рассказ потряс его. Он расстегнул ворот рубашки, рванул галстук и прошептал: "Они убили его своей любовью…"
Должно быть, так оно и было. Стил умер, история постепенно забылась, её заслонили новые сенсации. Ну, подумаешь – труп в куче денег. Вот Эдвин Маклентайн завещал похоронить себя в золотом гробу – это впечатляет: мягкий жёлтый блеск золота в лучах "юпитеров" – и спокойное, как будто чуть улыбающееся лицо покойника. Выглядит эффектно. Но я продолжал помнить историю с живыми деньгами. У меня до сих пор перед глазами стоит зал террариума и зелёная копошащаяся масса на полу. Доллары на костюме Стила, на его лице… И время от времени я слышу голос старого бармена: "Они убили меня, мистер…" Но сенатора Стила они не тронули.
Они убили его своей любовью.
Иногда я думаю: а что, если не все живые деньги умерли? Если, повинуясь гигантской жажде жизни, свойственной всему живому – или в результате случайных мутаций, которых опасался сенатор Стил – часть их уцелела, выжила, размножилась и продолжает жить? Они живут, питаясь человеческой кровью… жизнью? Недаром у нас никак не могут справиться с инфляцией… Да и не слишком ли часто встречаются в последнее время фальшивые банкноты?
Канарейка
– Этот парень был эгоист. Редкостный эгоист. Стопроцентный.
Дик Билон облокотился о столик, прикрыл пальцами недопитую кружку пива и продолжал:
– Как говорится, каких поискать. Но нам он был нужен. Почему? У него имелось поразительное чутьё на опасности. Если он отказывался куда-то идти работать, знайте: там что-то произойдёт. Либо обвал, либо камнепад, либо лопнет земля, и вы провалитесь в трещину. Он чувствовал это нутром. Да, если хотите, предвидел будущее. Но только если это касалось его самого, и тех пакостей, что могли случиться с ним. Такой у него был гипертрофированный инстинкт самосохранения. Спасал себя. Ну а поскольку на Луне работать в одиночку нельзя, то и нас – тех, кто был с ним рядом. Мы держали его за канарейку. Знаете, в старину шахтёры брали с собой в шахту канарейку. У этой птахи повышенная чувствительность к рудничному газу. Если она падала лапками кверху – все бросали работу и выбирались наверх. Но ведь ей было, в сущности, наплевать на шахтёров… Так и этот парень. Если где-то могла возникнуть опасность – могла, а не возникла, – он отказывался туда идти, Забивался в угол и ныл, что у него плохое настроение, что не может работать, что болен и тому подобное. Поначалу мы ему не верили, ругали за это, чуть не били. А когда дважды чудом спаслись от камнепада, поняли, что он представляет собой какую-то аномалию. Он чувствовал будущее, ребята. Да-а, – Дик помолчал, посмотрел на свои пальцы и продолжил: – Именно чувствовал. Я разговаривал с ним.
Он рассказывал, что если с ним должно случиться что-то нехорошее, у него сосёт под ложечкой, холодеет в груди и тому подобное. "Такое паскудное настроение, – говорил он, – хоть волком вой. Какая-то тоска нападает, и чувствую, что должно что-то мерзкое произойти. А что – не знаю". В общем, это был феномен, который сам не знал, что из себя представляет. А разве кто-нибудь о себе знает всё в точности? – Дик обвёл взглядом окружающих. Никто не пошевелился. Дик продолжал: – Да, он нам здорово помог, этот парень. И мне в особенности.
Мы работали на той стороне Луны – строили обсерваторию со всеми сопутствующими службами. Имелась у нас ракетка для связи – на всякий случай, вроде вот этого. Двухместная. У нас как раз передатчик испортился – лампа перегорела. Надо было лететь на эту сторону.
– Лампа, лампа, – подтвердил он, повернувшись к издавшему звук сомнения. – Всякие транзисторы или микросхемы не годятся для космоса. Слишком много там космических лучей, которые могут нарушить их работу. Плюс вспышки на Солнце. Да и менять микросхемы – паяльник нужен, или клей специальный, морока одна. Впрочем, если хотите, можете считать, что сгорела микросхема. Лететь во всяком случае надо было. Мне и ещё кому-нибудь. Я-то сперва хотел лететь один, да мысль в голову стукнула, и я решил взять с собой Слейтона – так его звали. Том Слейтон. Запомните, ребята, на всякий случай.
Сначала не хотел брать, а потом решил подстраховаться: а вдруг? И он отказался. Почему? – спрашиваю – молчит. Бубнит что-то о тоске, о замирании под ложечкой. Только всё это не то – что мне его замирание? Мне б узнать, что должно случиться, я б исправил – лететь-то надо, а он скулит. Значит, что-то будет. Взял я его, встряхнул. "Слушай, – говорю, – Том. Постарайся сосредоточиться и почувствовать, что произойдет?" Ни разу ему не удавалось, а теперь сказал. "Разобьюсь", говорит. Тут уж всё ясно: управление. А что ещё? За себя-то я ручаюсь. Залез я внутрь – искать, в чём дело. И нашёл почти сразу. Проводок из коробки вышел, малейший толчок – замкнулся бы на корпус, и мы потеряли бы управление. Перевернулся бы – и в скалы. Поставил я проводок на место – полетел Том. И тоска прошла.
Да, такой вот был парень. А погиб по-глупому… ну не по-глупому – человека спас, а по-своему, из-за себя самого, из-за своей способности… Или я даже не знаю, почему. Странно… Монтировали мы стеновые блок-модули – там уже вся начинка внутри, только подогнать осталось, – а они тяжёлые, до пяти тонн. И не знаю, как получилось – поскользнулся один из наших – Клавич его звали, – и упал сверху на то место, где блок должен встать. А блок идёт, разогнался кран – Клавич-то им и управлял, с дистанционного пульта. Сверху виднее, вот он и забрался на верх стены, чтоб точнее блок на место поставить. Все замерли – естественный рефлекс, да и сделать уже ничего не могли, все далеко. Слейтон ближе всех стоял, я сзади него.
Слышу – крикнул он как-то странно и прыгнул вперёд. Такое расстояние одним прыжком покрыл – хоть на Луне тяжесть и меньше, а всё-таки. Отбросил Клавича – прямо выбил оттуда, – а сам увернуться не успел, и его вмяло в стену. Сразу умер хоть, не мучился. Почему я говорил, что умер по-своему, из-за себя? Да в том-то и штука! Как он прыгнул, и всё это…
Дик повёл рукой. Он был явно растерян.
– На то место, где он стоял, метеорит шлёпнулся. Врезался в землю – только брызги полетели. Я сам видел. Так что его бы и тут прихлопнуло. Разве что, может, не сразу насмерть: прошило бы скафандр, давление упало, кровь бы закипела… хорошего мало – человек превращается в бесформенный кусок мяса… – Дик задумался. – Я вот думаю: знал он заранее о метеорите или почувствовал перед тем, как тот упал? И знал ли о той, другой смерти, которая всё же настигла его? А если знал, почему молчал, не ныл, не отказывался работать? Наверное, всё же не знал – до последнего момента. А потом почувствовал, прыгнул, и…
Только вот что я думаю: а если он предвидел и ту смерть, если прыгнет? Обе? Если у него не было выхода, а только выбор? Не было возможности спастись, а можно лишь выбрать – из двух зол? Он предчувствовал обе и выбрал из двух наиболее быструю. Молниеносно рассчитал – и прыгнул.
Да-а, ребята, не хотел бы я предчувствовать собственную смерть.
Он помолчал ещё немного и добавил:
– Ну, а может, это был единственный случай, когда он подумал о ком-то другом?
Дик покачал головой, и, заглянув в кружку, допил пиво.
Продолжение следует
В контейнер заталкивалось всё, что попадалось под руку: сгоревшая электробритва, зубная щётка, часы.
Туда же пошли и несколько номеров прошлогодних журналов – "Техника-молодежи”, "Знание-сила", "Наука и жизнь". Виктор вкладывал их по одному в контейнер, запечатывал крышкой и отставлял в сторону. Горка контейнеров росла. Павел довольно похохатывал: это была его идея – заполнить контейнеры для научных образцов разнообразными предметами и отправить в космос.
– Представляешь, какой вид будет у инопланетян, когда они вскроют такой контейнер? – он взял в руки один из журналов. – Во. Фантастический роман! – Павел захохотал. – Пусть читают. – Он втолкнул журнал в контейнер, завинтил крышку и поставил в общую кучу. – Хватит! Штук сто будет?
– Примерно, – ответил Виктор. Он выпрямился и улыбнулся:
– А здорово, если контейнеры и в самом деле встретят инопланетян. Вернее, инопланетяне их выловят. Будут гадать, что и как… Слушай, а может, следовало положить по листку с чертёжом солнечной системы?
– Да ну тебя! – отмахнулся Павел. – И так на каждом межзвёздном зонде его устанавливают. Я не хочу повторяться. Так гораздо оригинальней – просто контейнер с предметом. Для чего, зачем? – загадка. Вот пусть поломают голову. А если захотят, найдут нас. Ладно, пошли наверх.
Они поднялись к электромагнитной пушке, выстреливающей искусственные метеоры, с помощью которых изучали состав верхних слоёв земной атмосферы. Сейчас пушку развернули в открытый космос. Это облегчало задачу: станцию-то переориентировать никто не позволит.
– Закрой-ка на всякий случай дверь, – сказал Павел, оглядываясь на вход. – Вдруг войдёт кто…
Он уложил контейнеры в приёмный бункер, загерметизировал, завернул крышку и повернул выключатель.
Виктор приник к иллюминатору. Цепочка блестящих цилиндриков уходила в темноту.
– Заметь направление! – засмеялся Павел. – Даю следующую очередь.
Снова лёгкое гудение и Виктору послышался тонкий свист рассекаемого пространства.
"Глупость, конечно, – подумал он, – там ведь вакуум".
– Ну, вот и всё, – сказал Павел, обесточивая установку, – пошли отсюда. Жаль, конечно, что не увидим результатов – сколько времени пройдёт, пока инопланетяне найдут наше послание! Да и есть ли они? Что ж, будем считать, что мы поставили эксперимент, устремлённый в будущее… Что ни говори, а всё-таки лишний шанс. Я думаю, продолжение этой истории обязательно последует через несколько тысяч или миллионов лет. Обязательно!
Телефонный звонок заставил Виктора оторваться от вычислений. Он поднял трубку. Звонил капитан.
– Срочно зайдите ко мне, – сухо сказал он.
Поспешно собираясь, Виктор гадал, чем вызван вызов? Неужели кэп узнал, что они использовали пушку для своих целей? Вряд ли. А других проступков за последнее время будто не было.
Войдя в каюту капитана, он замер и прислонился к стене.
За столом сидел капитан – и рядом с ним шесть маленьких зеленоватых существ странного вида.
– Это он, Виктор Стогов? – повернулось существо к капитану.
Капитан кивнул. Существо спрыгнуло с кресла и подбежало к Виктору:
– Виктор, мы нашли ваше письмо в одном из журналов. Вот, возьми его.
Виктор покраснел. Это письмо…
– Вы поймали наш контейнер? – прошептал он.
– Все до единого, – гордо заявило существо. – Но послушайте, Виктор, почему вы отправили не все журналы? Нам очень понравился тот фантастический роман. А где продолжение? Там ведь написано: "Продолжение следует"!
Чертёж
Чертёж принёс Гошка. Ворвался в комнату – днём дверь в квартиру Голубевых никогда не закрывалась – как раз в тот момент, когда мы с Васей играли в шахматы, и закричал прямо от порога, подняв над головой сложенный вчетверо белый лист:
– Машина времени!
Мы с Васей посмотрели на Гошку, переглянулись и хмыкнули. После недавней Гошкиной попытки связаться с инопланетянами через радиоприёмник собственной конструкции, а также опытов по получению в домашних условиях антивещества, удивить нас было трудно. Вася сделал очередной ход… я вздохнул и пожал ему руку. А я-то надеялся, что он не заметит!
Гошка, бледнея от нашей холодности, подошёл к столу, с которого я не успел убрать шахматную доску, и, плотно сжав губы, положил перед нами гладкий белый лист.
Скорее, это была не бумага, а нечто вроде тонкого блестящего пластика.
– Вот. Машина времени, – сказал Гошка. Затем отошёл и сел на диван. Я прекрасно понимал его состояние: принести чертёж МВ, настоящей МВ – и встретить такую реакцию? Но я знал также, что долго в спокойном состоянии Гошка находиться не сможет, недаром я изучал его уже три года – с момента поступления в пединститут: я проверял на нём педагогические методики, которые нам преподавали. А вообще я знал Гошку с детства. Поэтому, когда Вася пробасил:
– Ну, чертёж – это нечто материальное, это по моей части (Вася работал слесарем пятого разряда на заводе "Энергомаш"), сейчас разберёмся, – Гошка оживился:
– Только он на английском. "Машина времени" я прочел, а больше ничего не получается. Мишк, прочитаешь?
– Посмотрим, – сказал я, – сначала посмотрим.
Мы расстелили чертёж на столе и склонились над ним.
Чертёж, несомненно, отпечатали типографским способом – чёрные линии глубоко вошли в белый пластик, и, казалось, частично скрывались в нем.
Меня заинтересовал заголовок. Набранный крупными буквами, он гласил:
"Машина времени".
И ниже, чуть мельче: "Английский вариант".
"Надо проверить по словарю, – подумал я, – правильно ли я понял слово "version"?
Под заголовком и в правом верхнем углу шли колонки текста. Но пока я всё внимание обратил на сам чертёж. Я не думал, что пойму много – мои знания ограничивались объёмом курса черчения средней школы – но надеялся, что Вася всё разъяснит, а посмотреть было интересно.
На чертёже я разобрал три проекции аппарата, имевшего вид сплюснутого эллипсоида – типа пресловутой "летающей тарелки", или большой галоши, окатанной морскими волнами, – несколько отдельно вынесенных узлов и вид изнутри с развёрткой по четырём осям – на этой формулировке особенно настаивал Гошка:
– Смотрите, – напирал он, – именно это можно увидеть, если сесть на сиденье: вот рычаги управления, это счётчики, экраны…
– А что за концентрические эллипсы? – указал Вася. – И что за удвоенность деталей?
Действительно, все детали на виде имели двойной контур, некоторые – тройной.
– Они, эти проекции, показывают, что машина принадлежит четвёртому измерению, – пояснил Гошка, – машина представляет собой сверхэллипсоид, то есть эллипсоид четвёртого измерения. При перемещении в четвёртом измерении все тела будто пульсируют – то уменьшаются, то увеличиваются. Поэтому в движении контуры двоятся.
К своим четырнадцати годам Гошка прочитал уйму научной фантастики и сам строил фантастические гипотезы. На почве любви к Уэллсу мы и сблизились. Помню, он читал "Пищу богов" на подоконнике в подъезде, и это меня удивило. "Такой маленький, а что читаешь?" – удивился я. "Сам больно большой, – огрызнулся Гошка, – я себе тоже такого наделаю и о-го-го как вырасту!"
Дома у Гошки оказалась неплохая библиотека, а его мать, Варвара Степановна, считала моё влияние на Гошку облагораживающим: всё-таки будущий педагог.
И я решил подбросить Гошке ещё одну гипотезу:
– Ты хочешь сказать, что при перемещении в прошлое машина будет уменьшаться, а в будущее – увеличиваться? – уточнил я. – Или наоборот? И именно это накладывает определённые ограничения на дальность путешествия?
Пока Гошка переваривал сказанное, мы с Васей обменялись мнениями относительно чертёжа.
– Чертёж, похоже, подлинный, – произнёс Вася.
– Мне тоже так кажется, – согласился я. – Но откуда он попал к Гошке?
– Скорее всего – из будущего. Маловероятно, что такие вещи существуют сегодня или существовали в прошлом.
– Кто знает… А Атлантида?
– А при чём английский язык?
– Сделаем, а, Вася? – перебил нас Гошка.
Голубев покачал головой.
– Нет. Ничего не получится.
– Почему-у? – удивился Гошка, раскрывая глаза, хотя шире, мне казалось, раскрыть невозможно.
– Это сборочный чертёж, – пояснил Вася. – По нему можно собрать машину – из готовых деталей. А делают их по рабочим чертёжам, где указаны всё – размеры, допуски, материал… Из чего мы её сделаем?
– Из алюминия… Самый ходовой металл!
– Можно и из алюминия. Но я бы не рискнул. Кто знает, из чего её надо делать? Где ты чертёж-то достал?
– Не скажу, – сквозь слёзы процедил Гошка. – Пока не соберёте – не скажу!
– Гошенька, – как можно ласковее произнёс я, – тебе разъясняет слесарь-сборщик пятого разряда, проработавший на заводе семь лет: это невозможно. У нас нет необходимых деталей. А всё-таки, где ты его нашёл?
– Дома старые ломали, а я пролез… Рылся на чердаке, среди бумаг и нашёл… Неужели его нельзя никак сделать? – обратился он к Васе.
Тот покачал головой.
– Никак. Я попробую сделать по чертежу модель. А настоящую машину… нет, не получится. Вот, смотри, – он указал Гошке на что-то в углу листа, "масштаб 1:50", то есть в одном сантиметре чертежа пятьдесят сантиметров натуры. Представляешь, какая она будет? Метров десять длиной. Где мы возьмем столько алюминия? И чем его обрабатывать в домашних условиях? Напильником? Тут ведь нужна особая точность, чтобы лишний хроноквант не проскочил. А то потонет в океане времени. Инструмент особый нужен.
Гошка вздохнул.
– А двигатель какой? – обратился Вася ко мне. – Почитай-ка, что сказано про двигатель? Машина же без двигателя не поедет.
И тут только я обратился к тексту. Честно говоря, до этой минуты я не верил, что чертёж подлинный – Гошку могли разыграть. Я, правда, не представлял, кому это было нужно, но Гошка мог поверить во что угодно. Он, к примеру, лет пять назад отправлял письмо в Гималаи снежному человеку – хотел узнать из первых рук, существует тот или нет. Но когда я прочитал первые фразы…
– Это не английский язык, – сказал я.
– Как не английский?
– То есть английский, но исправленный.
– Как это?
– Понимаешь, был когда-то проект реформы английского языка – чтобы писать слова так, как слышатся. Вот на таком английском текст и написан. Учитывая традиционный консерватизм англичан, можно предположить, что чертёж относится ко второй половине третьего тысячелетия, не раньше.
– Прочитать-то ты сможешь? – переполошился Гошка.
– Попробую.
Спотыкаясь на непривычной транскрипции – приходилось сначала проговаривать каждое слово про себя, и лишь потом переводить – с внутреннего слуха – я начал читать.
И понял, что нам никогда не удастся построить машину времени. В тексте под заголовком встречались, например, такие выражения, как "вероятностная сопричастность темпорального поля", "вектор свободной направленности", что видимо, представляло собой выдержки из теоретического обоснования движения во времени, и я не был уверен, что перевёл их правильно: без технического словаря переводить подобные тексты – неблагодарное занятие, получается какая-то белиберда, а может, она и получалась.
Всё остальное было в том же духе.
Гошка скисал на глазах. Совсем убила его фраза: "Двигатель стандартный, IВX-54ST, с дикомплексом".
– Ну а всё остальное, – сказал я, пробежав глазами, – наименование позиций деталей. "Квадрохронное сетто" "поливариальный бомп", "виттальный актор", "болт", "гайка".
Я отложил чертёж в сторону, и посмотрел на Гошку. Гошка чуть не плакал.
– Сделали бы… Можно б во времени путешествовать… Я уже столько всего придумал…
– Ничего не получается, Гошенька, ты же видишь. Технологию изготовления знать надо. Наша техника до такого уровня ещё не развилась.
Мы посидели молча.
– Может, этот чертёж видел и Уэллс, и именно он натолкнул его на создание "Машины времени"?
– Вряд ли. Видишь, они ведь совершенно непохожи. Хотя…
– Что будем делать с чертёжом?
– Пусть полежит у меня, – сказал Вася. – Сделаю модель, а там посмотрим.
– Надо с него копию снять, а то вдруг исчезнет, – пробормотал Гошка, – кто знает, на что способно четвёртое измерение…
Мысль оказалась ценной. Потому что чертёж действительно куда-то исчез – из закрытой коробки, где его держал Гошка.
Модель, правда, мы сделать успели. Из алюминия. В масштабе 1:50. Но что модель…
Ясным утренним днём
Ясным утренним днём – примерно в половине двенадцатого по летнему времени – я спускался босиком по крутой тропинке, ведущей к Северскому Донцу. Хотелось поскорее нырнуть в прохладную мокрую воду и смыть с себя всю пыль, которая осела на меня, пока я собирал малину. Сухость стояла необычайная. «Вроде и дождь прошёл недавно, – думал я, – а пыль…» Дача наша стояла у самой дороги, на отшибе, и любая машина, проезжавшая мимо, обдавала её целыми облаками пыли, окутывавшими в первую очередь малину. Но убирать-то надо, она вон осыпаться начала. Хоть и мелковата в этом году, зато сладкая.
Тропинка шла у мелового обрыва, правого края большого оврага, прорезавшего крутой склон, зеленевший невысокой травой, и иногда так близко подходила к краю обрыва, что я невольно замедлял бег, боясь, как бы подо мной не обвалилась земля. По тропинке ходили мало – в основном такие же дачники, и тоже как я – искупаться.
Прыгнув в воду, я некоторое время вертелся на одном месте, смывая с себя пыль и грязь. Мутной дорожкой она утянулась по течению. Затем, взобравшись на торчащую из воды колоду – сколько купаюсь, всегда тут торчит, наверное, в морёный дуб превратилась, несмотря на то, что ива – я осмотрелся по сторонам, примечая зелёный склон, белый обрыв, голубое небо, красные стены коровников на другом берегу, серебристую водонапорную башню возле них.
Читать бесплатно другие книги:
