Четыре сестры-королевы Джонс Шерри
Он поворачивается, чтобы уйти, но Элеонора останавливает его:
– Постойте, Ричард. Отпразднуем вместе. Симон и ваша сестра любят друг друга. Разве Элеанора не заслуживает счастья?
– Семь лет назад она соединилась прочными узами с нашим Господом Иисусом Христом. Поэтому заслуживает монастыря. А ее соблазнитель Симон де Монфор должен гореть в аду – и будет гореть, даже если ради этого мне придется истратить последнюю монету из моей сокровищницы.
Никакая музыка так не приятна для уха, как звон серебра, а этой мелодии Ричард Корнуоллский наслушался вдоволь, имея в кошельке столь много монет. Напел ее и архиепископу, и тот, завороженный, объявляет брак недействительным. В ответ лондонские горожане маршируют ко дворцу, где нестройными криками требуют головы причастных к скандалу. Бароны тоже негодуют и посылают своего самого задиристого представителя – некогда почитателя Симона – опротестовать брак.
Роджер де Куинси, граф Винчестер, въезжает в Лондон самым впечатляющим образом; он скачет по улицам галопом, словно спешит на пожар, поднимая тучи пыли и крича «дорогу! дорогу!» тем, кто не хочет быть затоптанным копытами. Посланник входит во дворец в своих боевых доспехах с нелепым павлиньим плюмажем на шлеме и вторит словам Ричарда о неравном браке.
– Английские бароны возмущены той пародией на брак, которая случилась с благословения короля шестого января, – заявляет он. – Мы требуем, чтобы брак леди Элеаноры Маршал, графини Пембрукской, с Симоном де Монфором, французом, – он скривил губы, – был аннулирован немедленно. Иначе мы будем вынуждены настаивать на отречении короля от трона.
Генрих багровеет:
– На каком основании?
– Генрих – монарх, избранный Богом, – говорит Элеонора. «Дышать!» – Господь даровал ему трон, и только Господь может его отобрать.
– И вполне вероятно, Он так и сделает. Духовенство в этом вопросе на нашей стороне. Я привез соответствующую петицию, подписанную самыми уважаемыми баронами и нашими достойными епископами.
– Какая наглость! – вскакивает Генрих. – Посмотрю я, как вы попытаетесь меня сместить.
У де Куинси заиграли желваки:
– Устроив тайное венчание, вы нарушили обещание совещаться с советом баронов. Это тяжкое преступ-ление.
– Жители Лондона не поддержат мятеж против своего короля, – говорит Элеонора. – Они любят Генриха.
А ей нужна любовь Симона и Элеаноры при этом коварном дворе. Королева ищет решение и видит его зыбкий образ, бесформенный и неопределенный, как в темном пруду.
– Без поддержки баронов вы не можете править, – говорит граф. – А мы не поддерживаем этот союз нашей английской принцессы с французским выскочкой. Поду-майте об этом, Ваша Милость! Если вы умрете, Симон де Монфор может заявить притязания на трон. А если он произведет сына? Англии придет конец.
– И солнце может завтра не взойти, и мир исчезнет, – иронизирует Элеонора. – Вы забываете королевского брата. Ричард Корнуоллский имеет больше прав на трон, чем Монфоры.
– Я ничего не забываю, госпожа. Но ситуация не так проста, чтобы в ней могла разобраться иностранка. И я прискакал издалека не для того, чтобы обсуждать правила наследования трона.
– А что вы прискакали обсуждать? – спрашивает Генрих.
– Брак графини Пембрукской с графом Лестером не может оставаться в силе. Бароны не дали своего позволения на него и не дадут.
– Позволения? – Генрих налетает на маленького человечка, который упрямо стоит на своем – пока. Указательным пальцем король тычет ему в ключицу: – Молю тебя, Винчестер, скажи мне, чьей милостью ты владеешь своими землями и титулами? Моей, вот чьей.
Барон пятится, а Генрих наступает:
– Чьей милостью я правлю королевством? Как уже сказала королева, не кто иной, а Бог дал мне эту власть. – Он ударяет себя в грудь. – Я Богом помазанный король, я по своей воле устраиваю браки, какие мне нравятся, а на ваше позволение мне плевать!
С красным лицом, дикими глазами, надувшимися на шее и на лбу жилами Генрих напоминает Элеоноре рычащего зверя. Она бы съежилась от страха, если бы не знала, что под этой яростью кроется доброта и мягкость. Может быть, когда-нибудь он выплеснет эту ярость на нее? Но нет, Генрих на подобное не способен.
Граф Винчестер, похоже, тоже не ожидал такой атаки. Он неуверенно пятится и чуть не падает, споткнувшись.
– Будешь знать, как досаждать королю, – говорит Генрих.
Винчестер смотрит так, как будто готов ударить его ножом в спину.
– Вы, кажется, забыли, мой господин, насколько зависите от поддержки баронов. Молю Бога, чтобы вы скорее обрели разум. Потому что отказом принять наши требования вы подвергаете трон и себя лично большому риску. Я бы на вашем месте приготовился к войне.
– Ерунда, – говорит Элеонора, когда Роджер де Куинси удаляется.
Наверняка он преувеличивает ярость баронов. В конце концов, Элеанора Монфор – младшая из родственников Генриха, и к тому же женщина; ее дети не будут претендовать на английский трон. Нужно успокоить баронов, говорит она Генриху, и защитить Симона.
– Тебе надо только извиниться, и все разрешится само собой.
Генрих выпячивает нижнюю губу, напоминая Элеоноре сестру Беатрису, когда та не получает того, что хочет.
– Извиняться перед этим сопляком Винчестером в павлиньих перьях? Пусть скажет спасибо, что я не бросил его в Тауэр.
«Кто из них павлин? – хочется спросить Элеоноре. – И кто сопляк?»
– Да, он зануда, – говорит она. – Может быть, ему надо сообщить о положении твоей сестры.
– Поставить под удар честь сестры? Ты удивляешь меня, Элеонора.
Она поднимает брови. Неужели граф Винчестер не сумеет сосчитать до девяти? Когда родится ребенок, все королевство узнает правду.
– Тогда извинение представляется нашим единственным средством. Несколько слов с твоей стороны, несколько всхлипов на груди графа. Не слишком высокая цена за счастье сестры. – «И за дружбу Симона де Монфора», – могла бы добавить она. Учитывая ворчание баронов по поводу «чужаков» и «иностранок», Элеоноре еще может понадобиться поддержка Симона.
Генрих смотрит на нее так, будто она говорит на непонятном языке.
– Король не извиняется перед своими вассалами. Мы должны, Элеонора, олицетворять силу и никогда не показывать слабость. Иначе беда. Узурпаторы всегда наготове, вожделея занять наш трон.
Если годы в Провансе чему-то научили Элеонору, то прежде всего тому, что монаршая власть зиждется не на отрицании трудностей, а на признании их. Но на этот раз она оставляет свое мнение при себе.
Толпа прибывала с каждым днем. Теперь, почти через неделю после венчания Монфоров, уже тысячи стучат в ворота замка, размахивают факелами, швыряют камни, потрясают кулаками.
– Прогнать иностранцев прочь! – кричат они, забыв, что и их прадеды пришли из Нормандии, Германии, Уэльса. Граф Винчестер, чьи предки были шотландцы, разбил все свои бочки с французским вином, заявив, что к его столу будут подавать только «добрый британский эль». И сразу же список гостей на его пир в честь Св. Дэвида Шотландского сократился до нескольких че-ловек.
– Чертов Симон де Монфор! – выплескивает на Элеонору свой гнев Генрих в ее покоях, когда портные подгоняют на ней новое платье из Парижа. – Черт бы побрал его амбиции! Он всегда хватает то, что выше его. Из любви к Богу я бы отдал ему что угодно, кроме моей сестры.
– Но ты отдал ему сестру. – Элеонора поворачивается и разводит руки. – И не из любви к Богу, а из любви к своей сестре.
– Да, но где любовь к Генриху? Притязания Симона не знают границ. Скоро он потребует мой трон.
– Чепуха. – Она снова поворачивается. – Симон не только твой зять, но еще и француз. А французы, как мы сейчас ясно слышим, непопулярны в Англии.
– Лучше бы они прекратили этот шум. – Генрих топает к окну и захлопывает ставни. – Кричат, требуют голову Симона, а на каком основании? Он ничего не делал без моего согласия.
– Тогда скажи спасибо, что они не требуют твоей головы.
Входит дядя Гийом, только что со свадьбы дяди Томаса. Он готов обнять Элеонору, но мешают булавки на ее талии и боках. Генрих целует его, как давно пропавшего брата, он так рад видеть друга, что не замечает его мрачного настроения.
– Никто не требует вашей головы, Ваша Милость, но скоро может дойти и до этого, – говорит дядя. – Ваш брат пользуется большим влиянием в Англии.
– Ты хочешь сказать, что большим влиянием пользуется его кошелек, – говорит Элеонора.
– Думаете, за всем этим, – король указывает на окно, – стоит Ричард? И по такому пустяковому поводу столько шума?
Дядя скрещивает на груди руки:
– Ходят слухи, что граф Корнуоллский мечтает стать следующим королем.
– Он всегда считал себя более способным к правлению, – замечает Генрих. – И не раз мне об этом го-ворил.
Избавившись от булавок, Элеонора сходит со скамеечки.
– Для Ричарда важны деньги, а не власть. Он и так уже богат, как король, без всяких волнений.
– А королем он потеряет свое богатство, – говорит Генрих. – Одна Гасконь высосет его, как мозговую косточку.
– Он заявляет, что и так потерял большую часть своего состояния. – Дядя подходит к окну взглянуть на улюлюкающую толпу. – Все бароны пострадали, когда прибыл папский легат с требованием денег на очередную кампанию в Утремере.
– Я бы не стал слушать этих горлопанов. – Генрих подходит, чтобы закрыть и это окно. – Оттобуоно[33] – хороший человек.
– Он напоминает мне змею, – говорит Элеонора. – У него хитрые глаза, и он постоянно высовывает язык.
– И как у змеи, его укусы ядовиты. – Дядя протягивает руку, словно чтобы снова распахнуть окно, но вовремя останавливается. – Пусть только кто-то откажется платить – тут же получит отлучение от церкви. Я слышал, папа Григорий отлучил Роджера де Куинси.
– И наказание, несомненно, вполне заслуженно, – фыркает Генрих. – Попытайся донести это до его вилланов. При закрытых церквях – кто будет хоронить их умерших? Кто будет венчать? Кто будет крестить младенцев или совершать последний ритуал? Господ убивали и за меньшее.
– Женитьба Элеаноры и Монфора – только повод для восстания, – говорит Элеонора.
– Бароны хотят отослать Отто обратно в Рим, а Генрих отказался. Наверное, они думают, Ричард это сделает.
– Ричард никогда не подложит мне свинью. – Генрих снова открывает окно и смотрит на своих шумящих подданных. – Он, может быть, высокомерен, даже жаден, но мы с ним братья.
– Но разве вы не слышали? – Дядя в упор смотрит на него. – Нет, наверное, не слышали. Если бы не мои рыцари, я бы не пробился через эту толпу. Не могу представить, чтобы пробились гонцы.
Его нахмуренные брови предвещают дурную весть. Элеонора хватает Генриха за плечо, обнимает его – и саму себя.
– Вчера я высадился в Пяти Портах, – говорит Гий-ом. – Там граф Ричард Корнуоллский собирал наем-ников.
У Генриха отвисает челюсть:
– С какой целью?
– С целью напасть на вас, Ваша Милость. Говорят, сэр Ричард собирается завладеть короной.
– Невероятно! – Генриху словно стало плохо. – Только не Ричард. Боже мой! Мятеж? А потом что – он посадит меня в Тауэр? Повесит? За то, что я не спросил его разрешения, когда отдавал руку сестры? – У короля такой вид, будто он сбился с дороги и теперь обозревает незнакомый и безрадостный горизонт. – Если бы он знал правду! Впрочем, может быть, он собирается напасть не на меня, а на Симона.
– Ни на кого он не хочет нападать, – успокаивает его Элеонора. – Ричард – не боец, ты забыл об этом?
Генрих когда-то рассказывал ей историю, как в юности Ричард бросил уроки фехтования. Избегал турниров даже в качестве зрителя: от вида крови ему становилось плохо. Он известен как переговорщик, а не боец.
– И все-таки несколько лет назад он убил одного из своих слуг, – вспоминает Генрих. – Поймал его в сокровищнице, когда тот набивал мешок деньгами. Зарубил мечом. Ричард любит деньги больше, чем свою душу.
– Тогда мы знаем, что делать.
– Я не хочу сражаться с ним и не посажу его в тюрьму, – говорит Генрих. – Наше родство кое-что значит – по крайней мере, для меня.
– Нам нет нужды сражаться с Ричардом, если мы можем его купить, – отвечает Элеонора. – Нужно только выяснить его цену, и тогда, как бы это ни было больно, мы должны ее заплатить.
Маргарита
Новый Иерусалим
Санс, 1239 год.
Возраст – 18 лет
Кошелек, тяжелый от денег и дарующий надежду, при ходьбе бьет ее по бедрам. Из окон падают лучи солнца, освещая длинный проход в середине Вестминстерского собора. В конце ждет отец Жоффрей Больёский, его розовое лицо покрыто каплями пота, ладони влажные. Он целует Маргаритин перстень.
– Король говорит о вас с огромной любовью, – замечает она, гадая, какой из ее секретов Людовик доверил ему в нише для исповедей. – Если вы тоже любите короля Людовика, то должны ему помочь.
Святой отец улыбается, но смотрит рассеянно, словно его внимание отвлекает какой-то другой голос. Он открывает ее кошелек и высыпает серебро себе в ладони.
– Я бы хотела сделать пожертвование моей святой, Маргарите. – (Это покровительница беременности.) – Вы поможете мне, святой отец?
Туман рассеивается в его глазах. Он, облизываясь, смотрит на деньги.
– Вы хотите сказать, что у короля некоторые трудности? Он не говорил мне об этом. Что ж, госпожа. Сядем в моем внутреннем святилище, и вы расскажете, какую помощь хотели бы от меня получить.
Потягивая вместе со святым отцом изысканное лангедокское вино среди красных гобеленов с золотыми крестами, она просит не так уж много. Несколько слов. Слегка подтолкнуть Людовика в ее направлении. Напомнить, что Бог благословил их брак и их брачное ложе и что сближение мужа и жены не несет в себе греха.
– Он хочет лишь радовать Господа. – «И свою мать», думает Маргарита. Она ставит кубок, вино вдруг стало горьким.
Отец Жоффрей поднимает нос. Его ноздри раздуваются. Возможно, вынюхивая скандал. Маргарита передвигает по столу еще несколько монет. Священник опускает лицо.
– Ничто так не радует Господа, как наследники его помазанника. – Он сгребает со стола деньги и прячет их в мешочек на поясе. – Я напомню об этом Его Милости сегодня вечером после молитвы.
Когда она прощается, в комнату врывается молодой человек в сутане.
– Pre! Pre[34]! Это чудо! – При виде королевы он останавливается и краснеет, а потом, припав на колено, сообщает, что ее ищут фрейлины.
– Они прямо сейчас готовятся к поездке, – говорит он, вставая. Его лицо разрумянилось, словно он бежал. – Можно и нам поехать, святой отец?
Маргарита делает серьезное лицо, скрывая удивление:
– Я провела здесь больше времени, чем собиралась. Простите меня, святой отец. Мне нужно поспешить.
– Но куда, госпожа? Куда вы и король Людовик везете нас?
Заметив ее недоумевающий взгляд, он оборачивается к своему служке, который переминается с ноги на ногу.
– В Вильнев-л’Аршевек, святой отец, – тонким голосом докладывает юноша. – Там дожидается Константинопольский император – со святым Терновым венцом!
Писк мыши, и затем тишина – возможно, благоговейная. Золотой ларец на столе внушает трепет. Стоя под высокими сводами собора, где она вышла замуж за Людовика, Маргарита затаила дыхание. И все замерли, никто не издает ни звука – ни Людовик, ни его мать, ни скалящий зубы Роберт, ни Альфонс, ни маленький тиран Карл, спрятавшийся за юбками матери и показывающий оттуда Маргарите язык; ни лупоглазая Изабелла, чьи очи сияют, как у невесты; ни Тибо, граф Шампанский, стоящий неприлично близко к своей возлюбленной Бланке, которая на этот раз позволяет ему коснуться ее рукава; ни архиепископ Сансский, который продлевает волнение, со сцепленными на животе руками долго рассматривая ларец. Что же он медлит? Маргарите не терпится сделать шаг и поднять крышку. Тогда запоют ангелы? И церковь наполнится светом? А сама она преобразится при виде святого Тернового венца?
Архиепископ совершает литургию. Он кадит ладаном, как будто реликвия сама по себе недостаточно свята. В соборе звонят колокола. Архиепископ кладет руки на крышку, потом делает паузу, проверяет печати, удостоверяясь в их целости. Он наслаждается драматичностью момента. Маргарита сжала зубы и молит Бога придать ей терпения. Венец появится в час, назначенный Богом. Видны ли до сих пор пятна Христовой крови? Она представляет Его боль, когда острые шипы кололи Ему голову и кровь ручьями скользила по Его лицу, как сейчас слезы текут по ее щекам. «Отче наш, который на небесах, да святится имя твое». Еще мгновение – и она упадет в обморок. И тут, словно услышав ее мысли, архиепископ поднимает крышку – о, как медленно! – открывая содержимое ларца. Руки Маргариты взлетают к горлу.
Какой венец? Какие шипы? Она видит лишь несколько клочковатых соринок, уложенных в круг на бархатной материи. Неужели зрение изменило ей? Она смотрит на других стоящих вокруг стола – они тоже лишь моргают, щурятся и морщат лбы. Тибо трясет головой, словно отгоняя пелену с глаз. Внутри Маргариты зарождается хохот. Людовик посинеет от ярости. За эту штуковину Франция заплатила тринадцать тысяч золотых.
Неподалеку раздается крик. Королева-мать, бледная, как смерть, оседает на пол. Пока Роберт и Альфонс приводят ее в чувство, Маргарита бросает сочувственный взгляд на Людовика – который, сцепив руки, склонился над соломинками. Он поднимает лицо к небесам, восторженный, будто сам Иисус спускается сейчас сквозь потолок.
– Я вижу Его! – шепчет он. – На кресте, в скорби и крови, умирающего за мои грехи. Господи! О, мой бедный, страждущий Христос!
Бланка тоже начинает стонать и подергиваться в руках сыновей; лицо ее мокро от слез.
– Я тоже вижу Его! – голосит она. – Он ходит среди нас. – Она хватает Карла и прижимает к груди, вцепившись ему в волосы. – Не смотри, милый! Раны на Его руках кровоточат, Его голова в крови, Его святая кровь повсюду. Дева Мария! Помолись за нас, грешников.
Остальные вокруг нее тоже начинают плакать и восклицать, выкрикивая имя Христа и вознося хвалы Богу, пока вся церковь не наполняется воплями, рыданиями и благоговейными стонами.
Маргарита молча раскачивается, сдерживая смех. Неужели она одна здесь видит правду? Эта штуковина – жалкая подделка. Император Балдуин одурачил Францию, чтобы наполнить свои опустевшие сундуки. Конечно же, архиепископ должен понимать это, – но нет, закрыв глаза, он продолжает совершать латинскую литургию и помахивать скипетром.
Людовик сдергивает накидку, его примеру следует Роберт. А потом, словно сговорившись, они снимают туфли, рейтузы, камзолы, ремни и кольца и падают на колени в одних нижних сорочках – у Роберта из тонкого выбеленного льна, а у Людовика власяница из козьей шерсти. Кожа у Людовика вокруг шеи загрубела и покрылась кровавыми волдырями от шерсти; когда он поднимает руку к небесам, то открывает длинные, словно резаные, раны, красные полосы на предплечьях. Маргарита отводит глаза, ей хочется, чтобы он исчез, однако остальные смотрят на голое, изможденное тело ее мужа, который снова пытается изобразить из себя Господа.
В толпе удивленно шепчутся, когда братья встают. Некоторые в благоговении падают на колени – именно это и нужно сейчас Людовику. Рядом с ним Роберт напоминает ощипанного цыпленка, из-под сорочки торчат костлявые тонкие ноги. Его лицо тоже блестит от благочестивых слез, словно это не он на прошлой неделе в Фонтенбло высыпал мусор из окна на голову уходившего графа Шампанского, после чего пронзительно захохотал на весь замок. Тем временем Тибо сжимает локоть Белой Королевы, словно она (или он сам?) вот-вот провалится сквозь пол.
Держа сомнительный ларец перед собой на вытянутых руках, Людовик спускается с высокого алтаря; его лицо трагично, как будто перед ним лежит истерзанное и иссеченное тело Господа. Роберт идет с ним к дверям собора, его взгляд перемещается с трясущегося золотого ларца на исступленную толпу, еле сдерживаемую королевской стражей. Люди тянут руки, чтобы прикоснуться к реликвии. Королева-мать с Альфонсом и напыщенным Тибо по бокам проталкивается перед Маргаритой, оставив ее в хвосте процессии вместе с престарелой королевой Ингеборгой.
– Представляешь, каким несчастным должен чувствовать себя Господь, – говорит Ингеборга, заметив, как она покраснела. – Умер на кресте Он, однако слава достается Бланке.
Что остается Маргарите, кроме как идти с высоко поднятой головой, как королева, каковой она и является? Она смотрит по сторонам, переводит взгляд с одного лица на другое, но все смотрят на ларец, на босого короля, на бьющуюся в истерике Бланку. То есть почти все.
Вон там какой-то юноша поймал ее взгляд. Он моложе ее, еще не совсем мужчина, и в богатых сине-золотых одеждах – это цвета Шампани. Его глаза бегают. Он все понимает. Маргарите приходится отвести взгляд, чтобы не рассмеяться.
На улице истерия. Горожане в простых холщовых и в изысканных алых одеждах, проститутки в желтых чепцах, матери с детьми, нищие в отрепьях – все толкутся в стремлении взглянуть на так называемый венец, топча в своем безумии несчастных, которые упали. Стража бьет по рукам, тянущимся к королевской семье, но какой-то старик подползает незамеченным к ногам Людовика и хватает его за лодыжку. Один из рыцарей приставляет острие меча к руке бедняка, колет дряблую кожу – но в это мгновение Людовик отдает ларец Роберту и отстраняет клинок. Старик съеживается и закрывает голову руками. Людовик швыряет меч на землю и встает перед бедняком на колени.
– Что тебе нужно, друг мой?
– Я болен, мой господин. Я страдаю при каждом вздохе. Помогите мне, пожалуйста.
Людовик кладет руки на голову старика. Маргарита отворачивается, подавляя желание убежат от этого кощунства. Вместо этого она идет к королевской карете, чтобы дождаться в ней мужа, подальше от безумия, вызванного запылившимися прутиками. И чтобы не смотреть, как сияет Людовик.
Маргарита не видела столько жизни в его сонных глазах со дня их свадьбы. Скоро, поощренный отцом Жоффреем, он, может быть, станет поживее и в других делах. Маргарита разглаживает юбку, подкрашивает губы и ждет.
Но из открывшейся двери кареты на сиденье забирается Бланка.
– Людовик и Роберт понесут венец в Париж – пешком! – Она улыбается так гордо, словно эта идея пришла на ум ей – как, наверное, и было.
– Пешком? Это займет больше недели. – Ну и дураки эти французы, легковерны, как дети! Маргарита чуть не расхохоталась, но по холодному взгляду свекрови поняла, что с зачатием ребенка опять придется повременить.
– Я предполагаю увидеть их не раньше чем через две недели. Ноги у них нежные.
– Они пойдут босиком?
– Что такое несколько волдырей по сравнению с муками Господа по пути на Голгофу? – Глаза Бланки наполняются слезами. – Иисуса секли, издевались над Ним, толкали на землю, пока Он нес Свой крест на спине и Терновый венец колол Ему голову.
Маргарита выглядывает в окно и видит Людовика и Роберта, ковыляющих по каменистой дороге; лицо Людовика светится от восторга, а Роберт улыбается через силу.
– Сам Терновый венец находится сегодня в руках Людовика, – настаивает Бланка.
Маргарита больше не может сдерживаться:
– Венец в руках у Людовика не сможет оставить следа даже на непропеченном хлебе, не то что исколоть до крови человека.
Бланка в ужасе замирает с разинутым ртом:
– Ты сомневаешься в слове Божьем?
– Я сомневаюсь в слове Балдуина. Вы не задумывались, королева-мать? О шипах? У нашего венца их нет. Где они?
– Шипы удалили перед тем, как венец прибыл во Францию. Для безопасности. Они касались крови Христовой, и их нельзя возить туда-сюда без охраны.
– Так что же приобрела Франция за свои деньги?
– Престиж, наивная девочка. Славу. Честь обладания самой важной реликвией нашего Господа. – Ее тон смягчается. – Скоро мы будем владеть и частью Истинного Креста. Император согласился и его продать Франции.
Маргарита не настолько глупа, чтобы закатить глаза. Спорить с Бланкой – пустая трата времени.
– Наверняка мы скоро поедем, королева-мать. Вы не поспешите в вашу карету?
– Я поеду с тобой. Нам есть что обсудить.
– Вряд ли вам будет интересно услышать, что я скажу, моя дорогая свекровь. – Маргарита силится говорить как можно любезнее.
– Я думала обсудить твою бездетность и нужду Франции в наследнике престола.
Маргарита нащупывает за спиной задвижку кареты. Возможно, ей лучше пойти пешком вместе с Людовиком. Лучше босой идти в Париж, чем слушать разглагольствования Бланки. Увы, карета трогается. Бланка снимает свою корону и кладет на сиденье между ними. Говоря, она проводит языком по губам.
– Тебе уже восемнадцать, и ты замужем пять лет. И до сих пор ни одной беременности.
Маргарита смотрит в окно. Как хочется броситься на дорогу!
– Бесплодие – самая худшая доля для женщины. Мне тебя жаль. – Бланка вздыхает. – Но такова, должно быть, воля Господа. Ты не так набожна, как докладывал месье де Флажи. Боюсь, ты не подходишь моему Людовику.
Маргариту бросает в жар. Виды за окном меняются до боли медленно. Вдоль дороги стоят ряды кричащих, рыдающих, молящихся людей, но, к сожалению, весь этот шум не может заглушить слов свекрови.
– Королева находчивости не знает, что сказать? – щерится Бланка. – Понимаю, это должно быть трудно для тебя, но поставь интересы Франции выше собственных. Ради Франции ты должна признать свое поражение. Сегодня утром я послала письмо в Рим с просьбой к папе расторгнуть ваш брак.
Как Бланка и предсказывала, Людовик и Роберт прибыли в Париж ровно через две недели после начала своего путешествия, в вонючих одеждах, с покрытыми грязью ногами. Сорочка Роберта провисла почти до коленей, тело исхудало еще сильней; Маргарита видит проступающий за осунувшимся лицом череп. Ноги Людовика потрескались и распухли, но он шагает беспечно, будто по пути домой танцевал на облаке. Его глаза прямо-таки искрятся внутренним огнем.
– Милая, – говорит он, когда Маргарита встречает его в большом зале.
Он протягивает к ней руки, но глаза его бегают в поисках Бланки. От него необъяснимо пахнет капустой. Маргарита ловко уворачивается от его объятий, хватает за руки и тянет за собой по лестнице на балкон, где запланирована церемония. На королеве шафрановый корсаж и никаких драгоценностей, кроме короны, тем самым создается удивительный баланс между королевским величием и подобающей случаю простотой. Зрители толпятся на площади, по всему пути к собору Парижской Богоматери, где строители западных башен шикают с лесов на празднующих. Люди около дворца вопят, на светящихся лицах нетерпение. Людовик целует Маргариту, вызывая одобрительные возгласы, после чего поднимает ларец на всеобщее обозрение. Забыв про исходящий от мужа запах, Маргарита улыбается теплоте в его глазах. Это не тот Людовик, которого она оставила в Сансе. Она оборачивается к его духовнику, стоящему чуть ниже; отец Жоффрей подмигивает ей.
А потом, когда кажется, что крики уже не могут усилиться, на балкон выходит Бланка в некрашеном простом платье и светлом платке, без белил и румян на лице. Маргарита не может отвести взора и не верит своим глазам: хоть Бланка и довольно стара – белила скрывают морщины, – но все еще недурна. Немудрено, что в свое время она славилась своей красотой. И тем не менее она остается все той же Белой Королевой. Толпа ревет. Королева-мать раскидывает руки в стороны, чтобы обнять сына, протягивает их вперед – и отодвигает Маргариту в сторону.
– Как мать вашего самого благочестивого короля, я могу себе представить скорбь Девы Марии, когда ее сын принял муки на кресте! – кричит Бланка. – Святой Терновый венец напоминает нам о ее муке, как и о Его, принятой ради наших грехов.
Маргарита сжимает губы, иначе у нее бы отвисла челюсть. Сравнивая себя с Девой Марией, Бланка погрузилась в новые глубины. Молодая королева смотрит на свое желтое платье, столь нескромное рядом с одеянием королевы-матери – оно могло бы показаться сшитым из чистого золота.
– Мой сын и я приобрели этот венец, а скоро прибудет часть Истинного Креста, ради многих благ, которые они принесут Франции, – произносит Бланка. – Они добавят славы нашей стране и сделают Париж Новым Иерусалимом.
Новым Иерусалимом! Нет, эта женщина – просто бриллиант. Неужели это та самая Бланка, которая ругала ее по поводу цены реликвии? Теперь, очевидно, Терновый венец стал лучшим приобретением, какое королевство когда-либо делало, – и благодарить за это надо Бланку с Людовиком.
А Маргариту задвинули, оттерли в сторону, причем публично. Все видят, как Бланка вышла вперед, и заметили, как съежилась Маргарита подобно наказанному ребенку. Раньше Белая Королева скрывала свое презрение за фальшивыми улыбками и заботливыми словами, но сегодня она показывает миру, что правит как королева, а ее невестка – никто.
Маргарита направляется в свои покои в расстроенных чувствах, подавляя слезы. На столе она находит письмо от Элеоноры с сообщением – о, как жестоко! – что та родила сына.
«Мы назвали его Эдуардом, в честь Эдуарда Исповедника. Прекрасный малыш, крепкий и здоровый».
Строчки расплываются, слезы мешают написать поздравление, чернила размазываются. Маргарита швыряет перо через комнату. Как, должно быть, торжествует Элеонора! И все же, если это состязание, оно не вполне честное: сестра имела преимущество – ревнивая свекровь не ставила ей палки в колеса. Мать Генриха – Иза-белла Ангулемская, ныне графиня Лузиньянская, живет на другом берегу пролива. Вот бы и Бланка уехала!
Маргарита лежит на кровати. Теперь ее будущее в руках папы Григория – который как никогда хочет угодить Бланке. Его успех в войне со Священной Римской империей зависит от французской поддержки. Помощь ее отца в борьбе с катарами теперь для папы Григория не значит ничего, так как отец не может выделить ни единого рыцаря для войны с Фридрихом. Папа удовлетворит запрос Белой Королевы. Тулуза захватит Прованс и прогонит родителей или засадит в темницу. Элеонора, не имеющая прав на наследство, утратит то малое уважение, которым пользуется в Англии. Санча и Беатриса не выйдут замуж за королей – хорошо, если выскочат за малозначительных графов. Она явно подвела свою семью.
Обессилев от слез, Маргарита проваливается в глубокий сон без сновидений. Она просыпается, ощутив на губах чью-то ладонь, не дающую вскрикнуть, и видит над собой чье-то лицо.
– Ш-ш-ш, – шепчет Людовик. – Ни звука, а то твои фрейлины побегут будить мою мать. Пора, Маргарита! Сегодня ночью, во время моих молений с отцом Жоффреем, Господь говорил со мной. Хвала Господу! Он готов благословить нас наследником.
Санча
Проклятие красоты
Экс-ан-Прованс, 1239 год
Возраст – 11 лет
Раймунд Тулузский облизывает губы. Санча начинает реветь. Мама хмурится, но та орет только громче.
– Тебе одиннадцать лет – почти женщина. – Мама оттаскивает дочь от игры в лису и гусей, которой увлеклись дети. – Твои сестры прошли это испытание, сумеешь и ты.
Но она – не «сестры». Маргарита и Элеонора хотели стать королевами. А Раймунд Тулузский никакой не король, а уродина с жадными глазами. Беатриса закрывает рукой грудь, но мама качает головой. Девочка смотрит на мать. Разве это не тот людоед, который нападал на их chteau в Эксе, когда мама лежала внутри, давая жизнь Санче и моля Бога о защите? «От страха перед Тулузом у Санчи мозги съехали», – часто смеялась над сестрой Элеонора.
Она вовсе не такая тупая, как они думают. Может быть, не столь остроумная, как они, но соображает очень даже неплохо. Когда Ромео нашел соляные копи и папа плясал от радости, Санча грызла ногти. Соль чрезвычайно дорога, поскольку редка. «Теперь все вознамерятся захватить нас», – ворчала она. Папа тогда лишь посмеялся – а что вышло? Ступор Мунди послал на них войска, а Белая Королева отправила Тулуза жениться на Санче. Бланка Кастильская как никогда хочет завладеть Провансом, но больше не может платить Тулузу за нападения, потому что французы потратили все свои ливры на Терновый венец и Истинный Крест.
А Санча не будет ни за кого выходить замуж – так и заявила маме. Она уже вышла за Иисуса. Пообещала себя Ему в прекрасном сне. Хотя никто ей не поверил. Месяц назад она снова просила родителей отправить ее в монастырь, но мама только посмеялась. «Твоя красота – твое проклятие», – сказала она. Санча больше не может с этим мириться. Когда столько мужчин хотят ее руки, ей негде укрыться. Семья – самое важное, чего бы Санча ни желала. Мама говорит, что семья прежде всего.
Ромео и дядя Гийом хотят сделать ее королевой, как сестер. Но годных для брака королей мало. Санча благодарит Бога хотя бы за это. Она была при дворе у Марго и Норы. Как бы она ненавидела такую жизнь, все это лицемерие и завистливые глаза! У королев не хватает времени, чтобы поиграть на арфе, или порисовать пейзажи, или даже помолиться. Об уединении остается лишь мечтать. И королева не вправе быть робкой и застенчивой.
Вот уж кто напрочь лишен робости и застенчивости – так это Раймунд Тулузский, который приехал с брачным договором, хотя сам уже женат.
– Я попросил у папы расторжения. – Он ковыряет в зубах длинным ногтем. – Двадцать лет – достаточный срок, чтобы перестать дожидаться сына.
Отец сомневается, что папа римский удовлетворит просьбу Тулуза, и потому подписал договор с улыбкой, думая о мире, который сулит это соглашение. Теперь Тулуз не будет нападать. Отмечая событие, они выпили бутылку вина, а потом, вытерев рукавом рот, Тулуз захотел посмотреть на Санчу.
– Хочется увидеть товар, прежде чем приобрести, – заплетающимся языком выговорил он.
И вот она стоит перед ним, и граф громко щелкает языком, отчего ее передергивает.
– Что за красавица! – он протягивает руки. – Иди сюда, милашка. Давай проверим, так ли ты сладка, как с виду.
Санча хнычет. Мама ее заслоняет:
– Прошу вас, воздержитесь тянуть руки к нашей дочери. Вы пока еще женатый человек.
– Ты смеешь мне выговаривать? Клянусь Богом, я могу передавить вас, как муравьев.
– Если бы мог, уже бы передавил. – Мама держит Санчу за руку. – А вздумаешь снова на нас напасть, жемчужина Прованса тебе не достанется.
Тулуз обнажает свои грязные зубы. У Санчи все в животе переворачивается. «Молю, забери меня на небеса сейчас, пожалуйста, пожалуйста…»
– Я бы не стал рисковать этим сладким сокровищем. Мы еще встретимся, дорогая, и очень скоро.
Он встает и уходит из замка. Санча падает перед папой на колени.
– Пожалуйста, не выдавай меня за него. Я не вынесу этого.
Он гладит ее по голове:
– Не беспокойся. Ты не выйдешь за Тулуза, что бы он там ни думал. А без войны, которая вытягивает наши богатства, я смогу собрать тебе достойное приданое для любого жениха.
Элеонора
Жертвенные агнцы
Лондон, 1239 год
Возраст – 16 лет
Когда Элеонора вертится перед зеркалом в своем кремовом шелковом платье с жемчугом и золотым шитьем и в светло-шафрановой нижней сорочке, Маргарита говорит, что она напоминает освещенное солнцем облако, и в голосе сестры слышна зависть. Элеонора в самом деле чувствует себя облаком, наполненным светом и сверкающим по краям. Ее кожу покалывает, кровь бурлит в жилах. Сегодня самый важный день в ее жизни. Через несколько мгновений ее будет чествовать все королевство – да что королевство: весь мир! Наконец-то, после трех лет сомнений, темная туча, под которой она вышла за Генриха, уберется прочь. Бароны оставят свои перешептывания. Налет незаконности поблекнет и исчезнет, и граф Понтьё будет искать другую пару своей дочери Жанне. Элеонора подарила королю наследника, а королевству – принца. Она наконец стала бесспорной королевой Англии.
– Жемчуга в волосах не многовато? Надеюсь, Эдуард не заплачет во время церемонии – он в последнее время такой беспокойный. Марго, где мои туфли? Нет, эти золотые, а я хочу белые. Поможешь мне с застежкой? У меня руки трясутся.
– Дыши, – советует Маргарита тоном мамы.
Маму сегодня привезет дядя Томас, а папа снова заболел, его сердце колотится, как набат при нападениях Тулуза, который возобновил их с удвоенной силой. Маргарита, как ни старалась, не смогла его остановить. Пока не родит королю наследника, у нее нет власти во Франции. Элеонора ничего не может с собой поделать – она трепещет от торжества при виде вытянувшегося от зависти, как у гончей, лица сестры.
– Боишься, что опять явится граф Понтьё со своими претензиями? Теперь он тебе не опасен.
Так почему же ее одолевает дрожь по пути в собор, будто там их поджидает дьявол? Рядом с ней свита – Маргарита, Элеанора де Монфор, Маргарет Бисет и графиня Мод Мортимерская – и эскорт рыцарей, чтобы защитить (или хотя бы попытаться) от напора вилланов и горожан, которые так и норовят разорвать ее на куски. Чья-то женская рука дергает ее за юбку, пытаясь отодрать жемчуг. Другие хватают за волосы и сбивают набекрень корону.
Читать бесплатно другие книги:
