Четыре сестры-королевы Джонс Шерри
– Рыцари! Вы заснули? – визжит леди Мод, отгоняя обидчиков кулачком.
На самом деле рыцарей слишком мало, чтобы усмирить этих людей. Элеонора еле дышит, а толпа все напирает, пока королева, оставив попытки сохранить достоинство, не убегает, подняв юбки. Боже мой! И это те самые лондонцы, которые всего год назад кричали, требуя головы ее и Генриха за то, что они выдали королевскую сестру замуж за француза? Как непостоянна любовь англичан! В дверях собора епископ Винчестерский ждет, чтобы благословить ее, его улыбка спокойна, словно на ступенях лишь они вдвоем. Он протягивает ей свечу и расстилает пурпурный бархат у ее ног, чтобы она преклонила колени, а потом окропляет ее святой водой и произносит:
– Помните, младенцы суть наследие Божие, и плод лона – Его награда.
Она получила благословение – тут ей не нужно даже слов никакого епископа. Она и так каждый день возносит благодарения за Генриха. Он полностью покорил е сердце своей добротой и ясным умом – и любовью к ней. Когда первый раз у нее случился выкидыш, он утешал ее, говоря, что у Бога припасена другая душа, еще лучше, ждущая рождения для трона. А также: если она не сможет зачать другого, он все равно не бросит ее.
– Я никогда не оставлю тебя, моя милая, – говорил он, и его слова вспоминаются ей сейчас, когда она вступила в то великолепие, которое он приготовил для ее чествования.
Собор мерцает, как сказочное царство, освещенный столькими свечами, что похоже, будто ночное небо опрокинулось и стряхнуло сюда все звезды. Белый шелк покрывает свод и стены, волшебно светясь огоньками. Хор монахов поет навязчивую мелодию, молодые послушники звонят в колокола. Ладан из Утремера источает свой недешевый дух пряностей и сосны. Женщины сопровождают Элеонору через запруженный народом собор к накрытому материей столу для пожертвований при входе, по мере их движения знать падает на колени. Маргарита жертвует золотую миниатюру Мадонны, остальные заполняют стол такими же изысканными дарами: здесь иллюстрированный Псалтырь, полученный из Нортумбрийского монастыря, детская погремушка, инкрустированная драгоценными камнями, корзина со спелыми фруктами, распространяющая, как бриз, аромат мандаринов. На местах для привилегированной публики они ожидают торжественной мессы. В другом конце залы Генрих с насупленными бровями и бегающими на скулах желваками слушает дядю Томаса. Лицо короля багровеет. Глаз с отвисшим веком дергается. Что такого мог сказать дядя, чтобы так рассердить Генриха? Возможно, король решил, что Фландрия вступит в союз с Францией, а не с Англией. Генрих домогается графства Томаса как отправной точки для вторжения в Нормандию – чего, конечно, никогда не случится, пока бароны не согласятся выделить денег.
После мессы женщины идут через лужайку обратно во дворец, где ожидается пир.
– Король кажется странно недовольным для человека, который только что назначил наследника на свой трон, – замечает леди Мод, изогнув бровь на Элеанору де Монфор, как будто это она тому причиной.
Та забыла о всякой осторожности. Она высматривает в толпе Симона, он должен вот-вот прибыть из Рима – ездил просить папу Григория освободить ее от обета целомудрия и узаконить их брак. Согласился ли папа – никто не знает, так как Симон не посылал вперед себя гонцов.
– Чтобы склонить папу к согласию, нужны деньги, – говорит Элеанора де Монфор. Ее смех звучит невесело. – У нас их не будет, пока Генрих не выдаст мне мое приданое. – Которого, как известно королеве Элеоноре, она ждет уже почти два года, но, стараниями непримиримых баронов, сундуки Генриха так же пусты, как и у Симона.
Менестрели поют «Деву Марию» святого Годрика, а слуги только что внесли Элеонорино любимое блюдо – семгу и фруктовый пирог, – и вот герольд объявляет о прибытии Симона де Монфора. Элеонора чуть не вскакивает со скамьи, но чувствует на себе взгляд Маргариты и скоренько усаживается снова. Она не может отвести от Симона глаз, а он заключает в объятия жену; после шестимесячного отсутствия кажется еще красивее. Элеонора почти забыла крапчатую, как яйцо малиновки, голубизну его глаз, но его улыбка преследовала ее во сне. Целуя волосы жены, он ловит взгляд королевы, подстегивает ее неровное сердцебиение.
Элеанора ведет прибывшего мужа к королевскому столу, где он почтительно преклоняет колени перед королем с королевой. Губы Элеоноры складываются в любезную улыбку, которая, однако, гаснет при виде нахмуренных бровей короля, а его лицо, кажется, вот-вот воспламенится.
– Я привез добрую весть из Рима, – говорит Монфор. – Папа освободил мою жену, и вашу сестру, от обета целомудрия.
Из-за столов вокруг доносятся радостные крики, Элеанора Монфор тоже выражает свою радость. С сияющим лицом она снова обнимает мужа. Но Генрих багровеет еще пуще и рычит:
– За какую цену?
Все затихает. Симон прокашливается:
– Простите меня, Ваша Милость, я не понимаю вопроса. Наш сын и ваш племянник теперь законный…
– За какую цену? – повторяет Генрих еще громче.
– Я… Я заплатил, сколько было необходимо, чтобы обеспечить будущее вашей сестры…
– Ее будущее? Как жены обнищавшего чужеземца?
Вихрь вопросов кружится и вертится в голове Элеоноры, и главный из них – почему Генрих так разъярен? И следом за ним второй: зачем ссориться с Симоном здесь и сейчас? Это же ее день! И с каких это пор Генрих употребляет слово «чужеземец» по отношению к Симону? Он говорит, как его бароны, которые этим словом называют Элеонору – когда хотят уколоть. Как будто все английское – лучшее на земле, несмотря на здешнюю мерзкую погоду, скверную еду, нездоровый цвет лиц и грубый испорченный язык.
Симон разевает рот от оскорбления, но его жена не теряет мужества:
– Генрих, мы здесь собрались в честь твоей королевы и твоего новорожденного сына. Почему бы нам не обсудить эти дела завтра?
– Потому что мы хотим обсудить их сейчас. – Он не сводит глаз со смущенного лица Симона де Монфора. – Сколько ты заплатил, Симон? Мы хотим знать. Мы требуем.
– Чушь какая-то, – бормочет Симон.
Генрих обрушивает на стол кулак, отчего звенит посуда, а Элеонора подскакивает.
– Отвечай так, чтобы мы слышали!
– Я сказал, что Вашей Милости не захотелось бы, чтобы подробности нашего соглашения стали широко известны. Мне не хотелось огорчать папу.
– А огорчать своего короля? Это тебя не заботит?
Элеонора касается руки Генриха в надежде, что нежное прикосновение успокоит его:
– Возможно, твоя сестра права. Давай выберем для этого другое время.
Но Генрих продолжает:
– Если хочешь нас порадовать, дай нам две тысячи серебряных марок.
– Генрих, – строгим тоном вмешивается Элеанора Монфор. – Ты же знаешь, что у нас их нет. Мы ждем, когда ты дашь мое приданое.
– И теперь будете ждать еще дольше, поскольку твой муж задолжал нам огромную сумму.
Симон фыркает и, скривив губы, качает головой. По залу прокатывается ропот. Генрих выкатывает глаза, его зрачки сжались в две точки. Он оскаливает зубы. Элеонора не может оторвать глаз от его лица. Вот-вот на его губах выступит пена. Ей нужно найти способ успокоить его.
– Вас что-то забавляет, сэр Симон? – презрительно усмехается король.
– Извините меня, Ваша Милость. – Симон склоняет голову, скрывая насмешку. – Не помню, чтобы я что-то у вас занимал. Мне кажется, дело обстоит наоборот. Моя жена и я почти два года ждем приданого, которое вы обещали на нашей свадьбе.
– Свадьбе? Это была не свадьба, а тайное заключение брака, поскорее, чтобы избежать скандала! – орет Генрих.
Страх сгущается в животе у Элеоноры, как грозовые тучи. Генрих должен замолчать, пока не наговорил лишнего. Но как его остановишь? За годы совместной жизни она так и не нашла действенного лекарства от его вспышек.
– Ты соблазнил нашу сестру у нас под носом с единственной целью – умножить свое богатство и возвыситься.
К потолку собора, как стрелы из лука, взлетают ахи и охи.
Лицо Элеаноры Монфор покраснело, как у Генриха. Под столом королева сцепила руки так крепко, что сама вздрогнула от боли. Король продолжает бушевать:
– Мы рисковали всем, чтобы скрыть вашу неосмотрительность. Мы поженили вас втайне, зная, что навлечем на себя ярость нашего брата. – Ричард Корнуоллский, сжав зубы, бросает на них сердитый взгляд из-за стола впереди. – И наших баронов, которые женили бы на ней кого-нибудь из своих сыновей. И как ты отплатил за это?
Симон припадает на колено и бьет себя рукой в грудь:
– Преданностью и любовью, мой господин. Как всегда.
– Преданностью – или предательством? Пообещал, что король гарантирует твои долги? Граф Фландрский сообщил мне, что ты поступил именно так.
Симон хмуро смотрит на дядю Томаса, который занимает почетное место рядом с королем.
– Король Людовик Французский прислал меня получить две тысячи серебряных марок, которые вы одолжили, – говорит дядя. – Вы не клялись, что король Генрих их выплатит?
Симон встает на ноги, улыбка дрожит у него на губах:
– Да, я поручил. Но вы говорили мне, Ваша Милость, что на такой случай дадите мне любую сумму.
– Никогда не говорил.
– Не помните? – Голос Монфора звучит искренне, как у просящего мальчика. – Вы предсказывали, что папа римский заломит высокую цену за признание нашего брака законным, – так и вышло, и вы поклялись, что Англия заплатит эту цену.
– После того, конечно же, как вытянет из ваших лордов! – Роджер де Куинси встает, его широкие усы трясутся. – Ваша Милость, я требую объяснений!
– Ложь и предательство, – говорит Генрих и велит графу Винчестеру сесть. – Сэр Саймон, я отправляю вас в Тауэр сегодня же. И вы останетесь там, пока не выплатите свой долг.
Элеонора вскакивает, наконец потеряв самообладание:
– Ради бога, давайте не будем ссориться. – Слезы застилают ей глаза, когда она смотрит на Симона, чье лицо потеряло всякий цвет. – Как ваша королева, я имею право вмешаться. Прошу снисхождения к нашему зятю. В этот особый для меня день заклинаю уважить мою просьбу.
Ее голос умоляет, но глаза предостерегают короля. Он зашел слишком далеко. Пора смягчиться.
Генрих роняет голову на грудь, внезапно оробев:
– Как будет угодно моей королеве.
– Тогда мы покинем вас, чтобы вы мирно пировали. – Элеанора Монфор разглаживает на себе юбку. – Однако я должна прежде всего внести поправку.
– Не надо ничего говорить, сестра. Ты ни в чем не виновна, ты стала жертвой похоти и амбиций этого охотника за богатством.
– Нет, брат, ты не прав. – Она поднимает подбородок и, обратившись лицом к залу, объявляет: – Симон не соблазнял меня. Когда мы встретились, я была не невинной молодой девушкой, а опытной вдовой. Я влюбилась в него с первого взгляда и люблю уже не один год. – Она поворачивается к Генриху, который от удивления разинул рот: – Это я соблазнила Симона, а не он меня. – Она берет мужа под руку. Какое-то мгновение они стоят как статуи, глядя прямо перед собой, избегая мириадов направленных на них взглядов. Потом вместе выходят из зала, садятся на коней и галопом скачут прочь, оставив Вестминстер в облаке пыли и разрозненных возгласов.
Интриганы – их так много – глядят и перешептываются, когда она обгрызает мясо с косточек жаворонка. Придя на помощь Симону, королева не вызвала к себе любви со стороны знати. И эта помощь ничего не изменила, потому что он все равно ушел, и дорогая невестка тоже, оставив Элеонору среди английских волков, с клыков которых текут намеки и сплетни.
– Ты, должно быть, в ярости, – шепчет Маргарита.
Но она ошибается. Прежняя Элеонора кипела бы гневом, но она и Генрих не могут топать друг на друга ногами, как маленькие дети, от этого все равно никакого толку.
Она откладывает птичку и вытирает пальцы о скатерть.
– Он страстен, мой Генрих. – Ей вспоминается первая ночь, его горячие губы, твердое тело. – Тупого и вялого мужчину я бы презирала.
– Но ты влюблена в Симона, – говорит Маргарита.
Элеонора удивленно вскидывает брови на сестру:
– Как ты видела, нам при дворе тоже хватает скандалов. Не будем добавлять к нему разных домыслов. – Она понижает голос: – Давай лучше обсудим Ричарда.
– Брата твоего мужа? Нора! Даже я тобой шокирована.
– Не ради меня. Правда, Марго! Ради Санчи. Ричард сказал ей, что взял крест и следующей весной вместе с Тибо отправится в Святую землю. Мы должны сказать маме, чтобы пригласила его по пути заглянуть в Прованс. Но не надо говорить зачем. Ричард совсем недавно овдовел и, увидев мамины амбиции, закроется от нее, как черепаха в своем панцире.
Маргарита хихикает:
– Ричард Корнуоллский идет воевать в Утремер? Но он погубит свои шелка и остроносые туфли и растреплет свои ухоженные волосы.
– Нынче уже не такие ухоженные. Смерть жены выбила его из колеи, не говоря про уныние. Я уверена, он надеется умереть в Иерусалиме, чтобы воссоединиться с ней на небесах.
– После долгого пребывания в чистилище. Ты же знаешь эти слова про богачей и игольное ушко.
– Он любит деньги. И красивых женщин. Изабелла Маршал была необыкновенно красива. Но рядом с Санчей она бы поникла, как старый букет.
– Как старый букет, Санча поникнет в руках Тулуза, – говорит Маргарита. – Мы, ты и я, должны спасти ее. Не представляю, о чем думает наш папа.
А он думал, как прекратить нападения Тулуза, и больше ни о чем. Сказал их mre, что браку не бывать, что Тулуз не получит развода. Но вместо того чтобы отвергнуть прошение, папа римский собрал совет. Если он исполнит желание Тулуза, Санчу выдадут за того, и Прованс наконец избавится от его давления. Однако Санча будет обречена всю жизнь страдать – жертвенный агнец, как ее любимый Христос.
Вернувшись в Элеонорины покои, сестры составляют план. Прежде всего нужно послать письмо папе Григорию с просьбой отказать Тулузу в его просьбе. «Мы протестуем против изгнания его жены, много лет хранившей ему верность, только из-за того, что она рожала ему дочерей, а не сыновей, – говорится в письме. – Не допустите, чтобы брачный обет, освященный Церковью, был отвергнут так легко».
Потом Элеонора устроит так, чтобы Ричард отплыл в Утремер из Марселя – папиного порта, – и попросит королевского брата по пути передать Санче пакетик.
– Только, пожалуйста, передайте из рук в руки, – говорит она ему. – В этих письмах секреты, которые, кроме двух сестер, никто не должен видеть.
Это будет прекрасная пара. Санча, которая предпочла бы выйти за жабу, чем за графа Тулузского, потеряет голову от очаровательного Ричарда. А с богатством графа Корнуоллского Прованс получит хорошую защиту от нападений Тулуза. Все будут счастливы, кроме Раймунда Тулузского, – что делает план сестер еще прелестней.
Санча
Компания молодых девушек
Марсель, 1240 год
Возраст – 12 лет
Санча вдавливает колени в пол. Ах, лучше бы он не был таким гладким! Ей хочется острых камней, чтобы раздирали ее плоть и Бог сжалился над ней.
– Я хочу служить только Тебе. Избавь меня от этих брачных уз, о Господи. Пошли меня в монастырь, молю, или забери меня к себе сейчас. Папа римский услышал просьбу Тулуза о расторжении брака. «Очень эффект-ная речь», – сказал Ромео, вернувшись из Рима, отчего сердце Санчи замерло и пропустило не один удар, а два. Она чуть не упала в обморок и думала, что вот-вот умрет от страха. Надеялась на это. Но нет. Господу она нужна живой. Наверное, у Него есть замысел насчет нее. Неужели она так эгоистична, что хочет умереть и не выйти за Тулуза? «Прости меня, Господи, да свершится воля Твоя».
Она вытирает слезы и поднимается с колен, и в это время входит мама.
Приехал гость из Англии – с подарками от Элеоноры, чтобы вручить их из рук в руки. Через час, приняв ванну и надев желтое льняное платье, усыпанное жемчугами, Санча в большом зале предстает перед братом английского короля. Его глаза перебегают, как танцоры, с ее лица то на волосы, то на грудь. Протягивая пакет от Элеоноры, он склоняется над ней, как над благоухающим цветком.
– Королева прислала письма и ткань с вышитыми розами. Розы, несомненно, чтобы соперничать с вашими щеками.
Он склоняется, чтобы расслышать ее заикающиеся слова благодарности. От его кожи исходит жар. Его сочные губы кажутся мягкими, как у женщины. От него пахнет цветами апельсина.
Он улыбается маме, которая краснеет, как девочка.
– Ваша очаровательная дочка поужинает с нами сегодня вечером?
У Санчи желудок завязывается узлами. Мамин смех лопается, как пузырь:
– Она еще ребенок, лорд Корнуолл, – слишком юная для взрослой беседы.
– Понятно. – Он прищуривается на Санчу. – А может быть, потом потанцуем? После ужина?
– Мама, я не ребенок, – говорит она, когда mre отводит ее в детскую. – Нора и Марго вышли замуж за королей в двенадцать лет.
– Возраст значит одно для одних и другое для других. – Мама вопросительно поднимает брови: – Ты хочешь поужинать с графом Корнуоллским? И о чем же вы будете говорить? Он светский человек, а ты боишься собственной тени.
– Мы можем поговорить об Утремере, – отвечает Санча. Как бы ей хотелось отправиться в Иерсалим и пройти по следам Господа!
– И что ты знаешь про Утремер? – хмурит брови мама. – Если бы ты лучше училась, то могла бы сказать что-нибудь интересное. А так ты только наскучишь гостю своим невежеством.
Она оставляет дочь в детской и спешит назад, чтобы сесть на место, которое граф Корнуоллский предложил Санче.
Мама так остроумна и очаровательна, все это говорят. Но вскоре в детскую приходит слуга, чтобы отвести Санчу в зал. Она надеется, что ее не попросят исполнить что-нибудь перед гостем. Марго обычно развлекала гостей игрой на виоле, и мама гордилась ею, но, как она говорит, Санча не Марго. Играет на арфе только для себя и для Господа. Когда слушают другие, ее пальцы деревенеют.
В зале менестрель исполняет Kalenda Maya – опять. Санча чуть ли не слышит, как мама говорит графу, что «великий трубадур Рембо де Вакейра исполнял эту песню прямо здесь». Она всегда говорит это с такой гордостью, будто Рембо посвятил песню ей, а не какой-то другой Беатрисе. Но мама иногда почти такая же фантазерка, как Элеонора.
Она ждет Санчу с натянутой, словно нарисованной, улыбкой. Граф Ричард снова попросил дозволения потанцевать с Санчей, говорит она.
– Я и папа не можем надолго занять его внимание. Сегодня он хочет компании молодых девушек.
– Но что я скажу ему? – Она пытается высвободить руку из маминой. Но та лишь сильнее сжимает ее и смеется:
– Думаешь, он хотел побеседовать с тобой?
Когда они подходят к столу, папа предлагает сопроводить графа в гробницу Святого Жиля, чтобы получить благословение перед отправкой в путь. Граф сидит и не сводит глаз с Санчи, как птица с бабочки. Она пятится, чтобы спрятаться за маму, но та подталкивает ее вперед.
– Наша дочь необыкновенно застенчива.
– Сестра английской королевы застенчива? – улыбается он.
Санча раздосадована: почему все норовят сравнить ее с сестрами?
– Ее робость всех нас тревожит. – У мамы слегка заплетается язык, словно ей нужно вздремнуть. Она протягивает кубок, чтобы налили еще вина. – Сестры превосходят ее в находчивости и умении вести беседу.
– Однако красотой она их затмевает, – говорит граф. Он всячески старается поймать взгляд девочки, будто они играют в кошки-мышки. – Не бойтесь меня. – Его голос полон теплоты, а по ее плечам пробегает озноб в этом просторном зале. – Простите мою дерзость, но вы мне отчасти напоминаете Изабеллу, мою любимую жену, которую я недавно потерял. – Его голос срывается, словно он готов зарыдать. «Господь послал его утешить меня», – думает Санча. – Меня ободрит танец, если вы окажете мне честь.
Через несколько мгновений она кружится в руках графа[35], зардевшаяся, онемевшая, избегая его взглядов, пока наконец он не начинает говорить про Землю обетованную.
– Я отправляюсь туда завтра и не знаю, что меня ждет: муки от качки, болезнь, плен или смерть. Но мне было все равно – до нынешнего дня.
– Да направит вас и убережет Господь. Я буду вспоминать вас в моих молитвах.
Она поворачивается, чтобы взглянуть на родителей, и видит, что они смотрят на нее. Она понимает, что значат их улыбки. Ромео тоже смотрит на нее и что-то шепчет папе. Некоторые слова можно угадать по губам: «Не король. Но очень богат».
Танец заканчивается, и граф как можно медленнее ведет Санчу обратно к столу.
– Вы не должны выходить за графа Тулузского, – говорит он. – Подождите меня. Я вернусь за вами.
Он берет ее под руку и наконец доводит до стола. Его улыбка реет, как парус.
– Ваша дочь покорила мое сердце, – говорит он папе. – Будь моя воля, забрал бы ее с собой.
Мама, порозовев, будто это она предмет его вожделения, бормочет, что, как графу известно, Санча обручена с Раймундом Тулузским.
Ричард Корнуоллский смеется:
– Этот евнух, что скрывает свою неспособность произвести сына под юбкой жены?
Папа, сам имеющий только дочерей, хмурится. Граф похлопывает его по спине:
– Предоставьте Тулуза мне, мой господин. Если он хочет жену для производства потомства, папа Григорий подыщет ему другую. А для меня ваша дочь станет самым драгоценным достоянием, на зависть всем женщинам от Ирландии до Утремера.
В детской Санча ходит по кругу, обдумывая, что же произошло. Она молила Бога об избавлении от брака, а теперь ее руки добивается новый претендент.
– Хоть кто-то меня слушает? – шепчет она.
А затем бросается в часовню, где падает на колени и просит прощения за минуты сомнения, пока голос не садится так, что никто бы ее не услышал.
Маргарита
Челюсти смерти
Париж, 1240 год
Возраст – 19 лет
Говорят, что родить ребенка – это пройти через челюсти смерти. Как будто смерть, вроде Иониного кита, поджидает, чтобы проглотить женщину в момент, когда она дает новую жизнь. Но смерть – не пассивная тварь. В день, когда Маргарита рожает долгожданного ребенка, смерть предстает чудовищем, терзающим ее своими когтями. Смерть хватает ее, как лев зубами, и трясет, раздирая мысли. Чьи-то руки вынимают дитя из ее тела, но позже она вспоминает только свои крики, от которых, говорят, шарахались лошади по всему городу.
– Позовите королеву-мать, – говорит Жизель, но Маргарита, стеная, просит Людовика – ее единственного друга в этом холодном месте. Его рука успокаивает ее горячий лоб, его молитвами она приходит в себя.
Потом она слышит речь чудовища, и говорит оно женским голосом:
– Людовик! Ты снова здесь? Константинопольский император привез часть креста нашего Господа. Ты должен сейчас же идти. Он ждет. Все равно здесь ты ничем не поможешь.
Маргарита чувствует, как его пальцы соскальзывают с ее лба, как собирается ускользнуть и ее жизнь.
– Нет! – кричит она и, открыв глаза, видит Бланку, оттаскивающую Людовика от ее ложа.
Маргаритин крик – на самом деле слабый хрип, хотя ей мнится, будто она рычит тигрицей, – остается незамеченным, однако Людовик неуверенно оборачивается к ней. Маргарита призывает все свои силы и стонет:
– Королева-мать, зачем вы здесь? – Глаза Бланки, окаймленные красным на фоне белил, глядят на Маргариту, как на призрака. – Мало вы мне уже навредили?
– Она бредит, – говорит Бланка. – Ее жизнь уже в руках Божьих. Пошли, дорогой. Тебя ждут дела твоего королевства.
Людовик целует Маргарите запястье и складывает ей руки на груди, словно она уже покинула этот мир.
– Злобная ведьма! Убийца! Обманщица! – А Бланка, обеими руками схватив Людовика за локоть, тянет его к двери. – Где твоя христианская любовь? Ты не подпускала ко мне мужа четыре года и теперь забираешь его в час испытаний. Почему? Ты ревнуешь? Хочешь оставить его для себя?
Зала гудит от шепота. Боже, сколько человек собралось посмотреть на ее смерть? Нет, не так – они пришли посмотреть на рождение. Ее малыш…
– Она бредит, – повторяет Бланка.
– И все-таки она говорит правду, – шепчет Жизель и просовывает свою ладонь в руки Маргариты.
– Ты обвиняла меня в бесплодии, когда бесплодна сама, – продолжает та. – Людовик! Пожалуйста, не уходи, а то я умру.
Бланка смотрит прямо перед собой, но Людовик обер-нулся. На мгновение Маргарите чудится, что он сейчас бросится к ней и схватит за руки, наконец отвергнув свою мать. Но ему не под силу сделать выбор между ними – по крайней мере, в первый момент. Его глаза смотрят на Бланку с мольбой, прося прощения. Он поворачивается на каблуках и идет к выходу из залы. И только потом медленно, нерешительно возвращается к ложу жены.
– Как там наш ребенок, мой господин? – спрашивает она, когда он снова садится рядом с ней. – С ним все в порядке?
Он тяжело вздыхает. Уголки его рта обвисают.
– Что? Что-то не так? – У Маргариты прорезается голос. – О боже, только не это!
– Все хорошо, моя госпожа. – Голос Жизели успокаивает ее так же, как полные слез глаза Людовика. – Ваше дитя как ни в чем не бывало сосет грудь няни, ребенок вполне здоров.
– Тогда слава Богу! – Маргарита сжимает руку мужа.
– Вы видели его, мой господин? Он прекрасный принц?
– Ты родила мне девочку, – отвечает король, его сжатые губы силятся улыбнуться.
– Девочку! – Сладкая боль проходит по ее костям. Она поднимает глаза на Жизель. – Я хочу ее видеть.
– Я пойду и принесу ее, моя госпожа.
– Вы разочарованы, – говорит королева супругу.
По его щеке скатывается слеза. Маргарита снова сжимает ему руку, думая, как утешить, но слова не приходят на ум. Мальчик принадлежал бы ему, а девочка будет полностью ее. Наконец-то ей будет кого любить при этом враждебном дворе!
Детский плач звонко разносится по замку прекраснейшей песней, какую только Маргарита слышала. Теплая волна приливает к ее груди, и она видит в руках Жизели прекрасную крохотульку с головкой, сплошь покрытой темным пушком.
– Чудная малышка, – тихо говорит королева, нежно прижимая дочку к себе.
Та жадными ручками хватает материнскую грудь и, как птичка, раскрывает рот.
– Госпожа, для этого у нас есть кормилица, – говорит Жизель, когда Маргарита пытается дать ребенку сосок.
– Прекрасно! Пусть она придет и покажет мне, как это делается.
Потом, когда девочка присосалась, Маргарита смотрит в ее яркие глазки, благодаря Бога и святых за свою счастливую судьбу. Ее любовь теперь – это молочный ручеек, текущий сквозь ее кровь в тельце этого прелестного маленького существа. Даже скорая поступь вошедшей Бланки не может остановить это движение.
– Твое деревенское воспитание опять дает себя знать, – медленно и раздельно говорит королева-мать. – Как это грубо – обнажать грудь перед Богом и всеми!
– Но посмотрите, королева-мать, какая она красавица!
Оценивающий взгляд Бланки остается холодным. Маргарита ищет способ умилостивить свекровь. Привязанность Белой Королевы будет решающим условием для счастья дочурки.
– В этом возрасте все дети похожи на крыс, – фыркает Бланка. – А Франция по-прежнему нуждается в наследнике трона.
– Не вижу никакого сходства с крысой, а скорее, из-за темных волосиков, она похожа на вас. Смотрите, какие голубые глазки!
– Все дети рождаются с голубыми глазами.
И все же она чуть приближается к кровати. Маргарита просовывает палец в ротик малышки, чтобы оторвать ее от соска, и протягивает для осмотра королевой-матерью.
– Но у нее они по-особенному голубые – именно того оттенка, как у ее grand-mre[36]. Хотите посмотреть сами?
Бланка замирает, словно намереваясь отказаться, но как это возможно в присутствии сына? Потом, когда она берет малышку в руки, та срыгивает на платье королевы-матери.
Жизель в ужасе вскрикивает:
– Позвольте, я принесу вам полотенце, госпожа! Ой, какая нехорошая девочка – как можно плевать на свою grand-mre!
– Это в самом деле дурные манеры, – говорит Бланка, но уже воркующим тоном, и щекочет внучку под подбородком. – Нам придется учить тебя, правда? Да, придется! Да, да, да, маленькая… Как вы ее назвали?
– Сына мы бы назвали Людовиком, – отвечает король. – Но девочку? Даже не думали об этом.
– Я думала, – говорит Маргарита. – Конечно, если вы оба согласитесь.
– Надеюсь, ты не хочешь назвать ее Элеонорой. – Бланка кривит губы, словно это имя даже произносить больно. – Сестра не сестра, но она королева Англии – нашего врага. Англичане прямо сейчас готовятся вторгнуться в наши владения.
– Я хочу оказать честь не Англии, а Франции, – возражает Маргарита. Она снова берет малышку и проводит тыльной стороной пальца по ее мягкой щечке. – С вашего позволения, королева-мать, я бы назвала ее Бланкой.
Маргарита хлопает ресницами: не заснула ли она в долгом пути в Сомюр и не снятся ли ей теперь бароны, выносящие из замка матрасы и стулья и швыряющие их, как хлам, на повозки? Когда ее карета подъезжает ближе, королеву разбирает смех. Это не бароны, а слуги освобождают замок для брата Людовика Альфонса. И все же, не сон ли это? Какой-то человек, потерявший все зубы, в красном шелковом камзоле, расшитом золотыми львами, перехватывает веревкой груз на повозке; мальчик в желто-зеленой полосатой накидке, отороченной беличьим мехом, снует туда-сюда в дверях каменного chteau, выволакивает дорогие одежды и бросает на землю, помогая другим разодетым слугам грузить сундуки, гобелены, ковры, одежду, подсвечники, блюда, золотые и серебряные кубки, драгоценности и прочее имущество. Эти повозки, говорит Людовик, сегодня отправляются в Англию, в замок графа Ричарда Корнуоллского в Веллингтоне. Все вещи, включая одежду на слугах, принадлежат графу, который, отправляясь месяц назад в Утремер, считал и сам замок своей собственностью.
– Он будет в ярости, – ухмыляется Людовик. – Но когда он вернется, Пуату будет принадлежать Альфонсу. Лорд Корнуолл не сможет получить его обратно без войны, которую он никогда не развяжет – своими-то мягкими ручками.
Такова награда графу Корнуоллскому за богоугодные деяния в Утремере. Людовик, наверное, прав. Ричард не начнет войну за Пуату, как бы ни был взбешен. Но, с другой стороны, разъярены будут и Генрих с Элеонорой. Они наверняка соберут войско, чтобы отплатить за обиду. Король Иоанн в свое время позволил Франции захватить Нормандию, его возражения ограничились хныканьем, и Генрих, все еще стыдящийся бездействия своего отца, наверняка будет драться за Пуату, как бы мало и убого ни было это местечко.
Знает ли Элеонора, что тут сегодня происходит? Людовик намеревается сегодня посвятить своего брата Альфонса в рыцари и назвать его графом Пуату. Пир в честь этого события будет вдвое дороже, чем ее с Людовиком свадьба, так как король и его мать хотят показать всему миру богатство и могущество Франции.
Желание написать сестре назойливо зудит между лопатками, но как его унять? Если бы хоть с кем-то при этом дворе можно было поговорить, посоветоваться, хоть кому-то можно было довериться.
«Умоляю тебя, Святая Дева, послать мне друга».
Она даже не может обратиться к матери за советом: кто доставит письмо, не прочитав и не доложив Бланке? О послании к Элеоноре, конечно, не может быть и речи. Впрочем, неважно. Весть о происшедшем в Пуату все равно довольно скоро достигнет Вестминстера. Надо надеяться, Элеонора поймет, что ее сестра не имеет к этому отношения. Возможно, Бланка хочет войны с Англией. Она определенно делает все, чтобы оскорбить мать короля Генриха. Изабелла и ее муж Гуго де Лузиньян владеют графством Ла-Марш, вокруг которого расположено Пуату. В то же время раньше сеньором Изабеллы был Генрих, король, а теперь она должна будет оказывать почтение Альфонсу – всего лишь графу. Слышали, будто она говорила: «Я бывшая королева Англии и не преклоню колено ни перед кем».
– Эта шлюшка? Она преклоняла оба колена перед людьми пониже моего сына, – говорит Бланка с грубым смехом, когда они входят в замок.
Маргарите хотелось бы, чтобы она высказывалась более осмотрительно. Слуги болтают, и, если до Генриха дойдут оскорбительные слова его матери, это еще больше подстегнет его к нападению. Как королева-супруга, Маргарита имеет во Франции некоторую власть. Она должна использовать ее, чтобы по возможности предотвратить войну.
Первый такой случай представляется очень скоро. Когда они с Бланкой сидят в бане, смывая с себя дорожную пыль, входит Жизель и объявляет: прибыли Гуго с Изабеллой и просят аудиенции у короля и королевы Франции.
Маргарита вскакивает, расплескивая воду по полу.
– Сядь, – вяло машет рукой Бланка. – Наша поездка была долгой, а они приехали не издалека. Ничего страшного, если подождут, пока мы приведем себя в порядок.
Потом, после бани, Бланка зевает. Ей нужно вздремнуть.
– Идите поспите, – говорит Маргарита, видя свой шанс избежать беды.
Она встретит графа и графиню сама. Однако Бланка велит камердинеру проводить их обеих в покои и уведомить, что сегодня королева гостей не примет. Маргарита хочет возразить, но в присутствии слуг не может.
Читать бесплатно другие книги:
