Четыре сестры-королевы Джонс Шерри

Маргарита

Ветерок

Акра, 1252 год

Возраст – 31 год

Только не улыбаться! Маргарита наклоняет голову и закрывает глаза. Рядом с ней на своем троне плачет Людовик.

– Ma mre! Господи, забери и меня тоже.

Вот бы Бог был джинном из лампы, как в сарацинской сказке, и выполнял любое желание! Она тут же гонит эту мысль: без короля во Франции не может быть и королевы.

Маргарита поворачивается, чтобы посмотреть на него, отца пятерых ее выживших детей и одного еще не рожденного, на того, ради кого она осталась в этой Богом забытой земле. Когда Людовик, стеная, падает на пол самым некоролевским образом, что-то словно щелкает внутри ее. Больше ждать нельзя.

– Помогите королю дойти до часовни, – командует она стражникам, которые бросаются отдирать Людовика от пола.

Когда они уходят, она пытается вызвать в себе скорбь. От нее будут ожидать рыданий.

Бланка Кастильская умерла, ее сердце замерло, несомненно, оттого, что ему не было применения. Во Франции нет правителя – теперь Маргарита и Людовик должны вернуться в Париж. Домой. Она думает о Лу-Лу, уже десятилетнем; когда она видела его в последний раз, ему было четыре. Воспитываться королевой-матерью – такой судьбы Маргарита не пожелала бы и чужим детям, не говоря о ее собственных. Она думает об Изабелле, своей единственной дочери. Ей теперь тринадцать, уже стала девушкой без влияния матери. «Сохрани их, Пресвятая Богородица, пока я не вернусь». Один рыцарь наблюдает за ней, явно удивляясь ее безмятежности, когда муж повержен скорбью. Королева встает и идет в часовню.

Людовик, как и ожидалось, скорчился на полу, словнозащищаясь от ударов, и бьется головой о плиты, как в сарацинской языческой молитве. Конечно, такое проявление чувств неуместно; слуги уже посмеиваются над его бичеванием и струпьями на спине и груди от власяницы, которую король теперь носит постоянно. Однако после фиаско в Мансуре и потери тридцати тысяч солдат никакое наказание не будет для него слишком суровым, никакая епитимья излишне строгой. Маргарита опускается на колени рядом с ним:

– Дорогой, прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матери. – Она кладет руку ему на локоть, но он как будто не замечает. – Я знаю, как ты любил ее. Она была замечательной женщиной.

– Ты никогда так не думала. – Он выпрямляется и смотрит на жену затуманенным слезами и недосыпанием взором, так как молился всю ночь и уже много ночей. – Ты ненавидела мою мать. Признай это.

– Бланка Кастильская была прозорливой и толковой королевой. Сделала Францию той могучей державой, какая она сейчас.

– Моя мать презирала тебя. Она говорила, что ты меня недостойна.

Маргарита убирает руку:

– Я пришла утешить тебя. Но, похоже, выходит наоборот.

– Она хотела женить меня на почтительной девушке, которая нас возвысит. Ты была наследницей Прованса – во всяком случае, твои дядюшки заставили нас в это поверить.

– Насколько я помню, ты был счастлив жениться на мне, – повышает голос Маргарита.

– Я соблазнился твоей красотой, как Адам прельстился Евой. Мать предупреждала меня, говорила, что красота преходяща, что женщины толстеют от родов.

Маргарита встает, прижав руки к животу, снова отя-гощенному его отпрыском.

– Я пойду к себе, буду собирать вещи.

– «Собирать вещи»? Ты куда-то едешь?

– Я предполагала, что мы возвращаемся в Париж. Теперь некому править королевством.

– Трон может занять Альфонс. Здесь нужно доделать Божье дело.

Ее глаза наполняются слезами:

– Мы не едем домой?

Ей хочется наброситься на него и тузить кулаками, выбить из него идеи о спасении неведомо где находящихся солдат, о захвате Иерусалима без обещанных Карлом и Альфонсом войск, о самобичевании за нелепости брата Роберта, который заплатил жизнью за свою глупость.

– Я уже устал от твоих просьб вернуться домой, – хмурится Людовик. – Ты знаешь, что Бог призвал меня сюда по своему промыслу. Негоже мне бросать его, как некоторые.

– Тебя призвал сюда не Бог, а римский папа. Бог так же любит мусульман, как и христиан, или так же не любит. Похоже, ему нет дела, кто правит святым городом.

– Кощунство! – вопит Людовик. – Не много я встречал женщин таких дерзких и в то же время таких слабоумных. Надо отправить тебя во Францию.

– Возможно, я уеду прямо сейчас. Королевству нужен кто-то из нас на троне.

– Вот уж чего не желала моя мать, так этого. Правда, тебе не было дела до ее желаний. – Он снова начинает рыдать, схватившись за живот, потом опускается на пол и бьет лбом по плитам.

Маргарита, со жгучими слезами на глазах, спешит к себе, сознавая косые взгляды слуг, которые наверняка видели вспышку Людовика. У себя в покоях она отсылает Жизель и прочих фрейлин и сидит молча, размышляя о детях, стараясь вызвать в памяти их лица, их запах, как они прижимаются к матери. Однако их имена – всего лишь слова у нее на губах, а воспоминания о них – не более чем соленый вкус на языке.

В комнату входит Жуанвиль:

– Моя госпожа. – Он садится рядом на кровать и кладет руку ей на плечи.

Маргарита наконец дает волю слезам и радуется возможности прижать лицо к его груди. Он гладит ее, она вдыхает его запах и вспоминает, что возвращение домой для него означает встречу с женой и детьми в Шампани. Ее слезы высыхают.

– Почему ты плачешь, Марго? – спрашивает Жуанвиль. – Конечно же, не по королеве-матери, которую ненавидела.

Сказать правду означало бы признаться, что она никогда не хотела оставаться здесь, что, если бы спросили ее совета, уговорила бы Людовика вернуться домой вместе с Карлом, Альфонсом и всеми остальными. Она представляет, как Жан, убеждавший короля остаться, узнав ее истинные намерения, убирает руку с ее плеч.

– Я плачу не по Бланке, а по Людовику, – говорит она. – У бедняжки разрывается сердце. И по моим детям, потерявшим заботливую бабушку.

Ложь удалась. Взгляд Жуанвиля смягчается.

– Я не знал женщины со столь чистым сердцем, – говорит он. – Когда я думаю о том, как король обращается с тобой…

– Мне все равно, пока у меня есть ты.

Его поцелуй нежен, он еле касается ее губ. Она чувствует теплоту его дыхания на лице. От него пахнет солн-цем и крепким чаем. Маргарита глубоко вдыхает, и он убирает руку с ее плеч. Когда она открывает глаза, он отодвинулся от нее на кровати. Она видит в его глазах страх. Королева второй раз за этот день подавляет улыбку.

– Пожалуйста, прости меня, – говорит Жуанвиль.

– Простить тебя, Жан? За утешение?

– Это не повторится. Обещаю.

– Не давай такого обещания. Я не хочу.

– Боишься, что я не сдержу его?

– Нет, – отвечает Маргарита и поднимает голову, чтобы он увидел счастье на ее лице. – Боюсь, что сдержишь.

Она спит, и ей снится Беатриса в латах, с мечом в руке и щитом с провансальским гербом. Сестра стоит на стене замка в Тарасконе, недостижимая для летящих снизу стрел. Маргарита прицеливается и со звоном тетивы пускает стрелу ей в сердце. Стрела попадает в цель, но Беатриса не падает. Маргарита стреляет вновь, но та продолжает стоять. Третья стрела попадает в цель, но Беатриса по-прежнему стоит. Ничего не понимая, Маргарита отрывается от земли, летит и видит за спиной у сестры подпирающего ее Карла Анжуйского. Она пускает еще одну стрелу, на этот раз в Карла, но он загораживается Беатрисой, используя ее как щит, и стрела поражает ее в лоб. Глаза сестры закатываются, из раны хлещет кровь. Карл смотрит на нее и смеется.

И тут Маргарита просыпается от нежного поцелуя в щеку, чьи-то руки ласкают ее грудь и живот. Она открывает глаза и видит Жана, кудри рассыпались вокруг его лица, карие глаза улыбаются ей.

– Тебе приснился кошмар, – говорит он. – Я поду-мал, что пора тебя разбудить.

Она открывает ему свои объятия, и Беатриса улетучивается из ее памяти, как туман в лучах солнца.

Их прерывает осторожный стук Жизели. Она встает у изножья кровати и, вся красная, сообщает, что приближается Людовик, чтобы забрать всех с собой во Францию.

– Он прибывает сегодня в полдень и хочет отплыть завтра на рассвете. Когда начинать паковать вещи?

Маргарита отсылает ее, желая побыть еще хоть несколько минут с Жаном.

– Это счастливейший день в моей жизни, и самый печальный, – говорит она.

– Печальный из-за нашего греха? – Уголки его глаз чуть изгибаются вниз.

– Разве это грех – любить друг друга? Ты веришь, что это печалит меня? Нет, мне будет жаль расстаться с тобой, Жан. Потерять тебя вскоре после того, как мы сорвали плод нашей любви…

Он прерывает ее слова поцелуем:

– Мы еще не разлучились.

– Но на корабле нам помешают быть вместе.

– Путь будет долгим.

– Чем дольше, тем лучше.

Он снова целует ее.

– Месяц или неделя – и мы снова будем вместе. Обещаю. Любовь найдет способ.

Когда во второй половине дня в замок в Яффе прибывает Людовик, босой, в отрепьях, которые носит последние четыре года, Маргарите хочется предостеречь его:

– Надеюсь, перед тем как причалить во Франции, ты облачишься в свои меха и шелка. Ты выглядишь нищим, правителю так не подобает.

Людовик прищуривает глаза:

– Что за наглость со стороны жены поучать, как мне одеваться? Это пустыня и зной повредили тебе ум?

– Так скажут твои подданные, если ты явишься во Францию в этих лохмотьях.

Он улыбается одними губами, но не глазами:

– Я с удовольствием позволю тебе одевать меня, моя королева, при одном условии: если ты тоже разрешишь мне выбирать тебе платья. Снижение расходов на твои экстравагантные наряды, несомненно, сбережет королевству целое состояние.

И это говорит человек, потративший миллион ливров на укрепление замков в Утремере – почти все деньги французской казны! Маргарита сжимает губы и отворачивается, но держит в памяти свою ночь с Жаном и помнит, что ни о каких предосторожностях они не позаботились.

– Мой господин… – Она расстегивает платье.

Он поворачивается к ней, и она дает платью упасть на пол. Людовик не знает куда девать глаза. При всем его пренебрежении, она еще в состоянии вызвать в нем желание.

– Такой наряд ты имел в виду? – спрашивает Маргарита.

На следующий день после полудня их корабль отчаливает, и слезы колют ей глаза, когда она смотрит, как берег тает на горизонте. Она вспоминает царицу Шаджар ад-Дурр, ее необычную красоту, ее решительность перед лицом опасности. Теперь она вышла замуж за турецкого военачальника. Как предполагает Маргарита, это был единственный выход после того, как халиф не позволил править женщине. Она думает о том, как Жуанвиль с трудом встал на ноги в мансурской тюрьме, как заблестели его глаза, когда он шагнул к ней, – не то что Людовик, который сидел в углу с равнодушным видом. Думает о детях: рожденном в Дамьетте Жане-Тристане, появившемся на свет в Акре Пьере и теперь Бланке, родившейся в Яффе всего месяц назад. Она бы назвала дочурку Элеонорой, однако Людовик запретил. Смерть Белой Королевы сделала Францию уязвимой для английского вторжения, поскольку перемирие между королевствами не было возобновлено. В этом надо винить королеву-мать, написала сестра, но Людовик возложил ответственность на алчных до французских земель Элеонору с Генрихом.

Людовик стоит рядом с ней у борта и машет рукой собравшимся на берегу христианам, а те бросают ему цветы. Они прозвали его «наш самый благочестивый король» и «истинный святой». Он видит ее слезы и приподнимает брови:

– Как это трогательно, что ты обрела привязанность к земле, по которой когда-то ходил Господь. Жаль, что ты не испытывала этого чувства, пока жила здесь. Обрадовался бы хоть одному дню без твоих жалоб.

Она вспоминает, как смеялись они с Жуанвилем в ее покоях, пока Людовик с войском стоял лагерем на берегу близ Дамьетты, те долгие ночи разговоров, когда она обрела друга, столь похожего на нее, что они могли бы быть братом и сестрой, – но, слава богу, они не брат и сестра. Она вспоминает его первый поцелуй шесть месяцев назад, когда она была отягощена ребенком и печалью из-за решения Людовика остаться в Акре даже после смерти матери. После этого она всю ночь молилась Деве Марии, умоляя ее сделать так, чтобы король передумал. И Господь совершил чудо – Людовик таки передумал. Жители Акры, услышав о его намерении остаться, послали своих самых видных представителей, чтобы убедить его уехать. Они сказали, что думают о Франции, но Маргарита-то знала: с тех пор как они с Людовиком прибыли в этот город, сарацины усилили атаки. Вот почему он отослал ее – с Жаном – в Яффу.

Дневные светлые часы навевают скуку и тянутся, как кошка на солнышке. Маргарите нечем заняться, разве что помогать детям развлекаться, ей нечего читать, кроме потрепанной Псалтыри, которую она взяла с собой шесть лет назад. Ей страстно хочется проводить время с Жаном, но Людовик хочет, чтобы тот всегда был под рукой; «мой самый верный рыцарь» зовет его король, отчего тот краснеет с чувством вины и стыда. Но Маргариту вина не гложет. Людовик должен винить только себя за то, что она полюбила другого.

Как и в Дамьетте, они крали время, когда все остальные спали, – но теперь не только для разговоров. Маргарита считает ночи. Когда их остается семнадцать, она закрывает глаза и вдыхает его запах, проводя ноздрями по его волосам (морские брызги), по спине (пот), по бокам (тимьян). В тринадцатую ночь до прибытия она пробует его на вкус, запечатлевая в памяти, как мягки мочки его ушей, как сладки сгибы его коленей. Когда остается семь ночей, она сдергивает ночную рубашку и прижимается всем телом к нему, дюйм за дюймом, пока они не становятся практически единым целым и шепчут слова любви, затем наконец засыпают, согретые теплом печи. И спят, пока не появляется едкий запах, и Маргарита вскрикивает, и Жан видит пламя рядом с постелью, распахнутую дверь каюты, и как она вскакивает и голая выбегает на палубу и бросает за борт свою горящую ночную рубашку.

Смеясь, она захлопывает за собой дверь и запирает на засов, ее тело звенит жизнью.

– Я видела по лицу, что ты испугался, – выдыхает Маргарита.

– Мы чуть было не устроили на корабле пожар.

– А чего ты ожидал от такой любви, как у нас? – снова смеется она.

Кто-то стучит в дверь. Слышится дрожащий голос Бартоломё, камердинера Людовика:

– Госпожа? Меня послал король. Мы слышали, что у вас что-то случилось. С вами все в порядке?

– Все хорошо, спасибо! – кричит она. – Я оставила ночную рубашку слишком близко к печке, вот и все. И выбросила ее в море.

– А мессир Жуанвиль? Я только что стучался в его каюту, и он не ответил. Его Милость не может уснуть и вызывает его.

– Он только что был здесь, чтобы убедиться, что я не пострадала. Наверное, теперь пошел к королю.

– Очень хорошо, моя госпожа. Скорее всего, мы разминулись.

Пока Бартоломё говорит, Жуанвиль натягивает рейтузы. Маргарита мотает головой, но он надевает камзол. Когда старый камердинер уходит, он уже надел туфли и застегивает плащ.

– Бартоломё так медлителен, что не дошаркает до Людовика и к утру. Она расстегивает его плащ. – Людовик послал его, просто чтобы избавиться. Он говорит с такими паузами, что Людовик не может дослушать.

– Маргарита, я должен идти к королю. – Его поцелуй выражает лишь вежливость. – Увидимся завтра ночью.

Он открывает дверь, и вот его уже нет. Маргарита стоит голая, даже без ночной рубашки, чтобы сохранить тепло. Она открывает дверь и видит пустую палубу, а на ней его.

– Жан! – шипит она. – Вернись! Когда закончишь с королем, возвращайся! Неважно, когда это будет.

Проснувшись, она даже не видит солнца – так высоко оно поднялось. Когда она выглядывает из маленького окошка, в ее голове стучит кровь. Слышится стук в дверь и голос Жизели:

– Моя госпожа, вы проснулись? Можно вас одеть? Жан-Тристан плачет, зовет вас.

Маргарита впускает служанку с порозовевшими от поцелуев океанского бриза щеками. Наверное, в роду Жизели был капитан, раз плавание так воодушевляет ее – или роман королевы горячит в ней кровь?

– Сэр Ланселот приходил этой ночью? – спрашивает она, натягивая Маргарите чулки.

– Не называй его так! – Маргарита делано смеется. – Да, приходил. Но ненадолго. Его вызвал король.

– Среди ночи?

– Я просила его вернуться, но он больше не пришел.

– Возможно, вы уснули и не услышали.

Маргарита ничего не говорит. Она лежала без сна до рассвета. Жан не вернулся.

По пути к детям она проходит мимо его каюты, но дверь закрыта, и она осмеливается заглянуть в окошко, хотя вокруг толкутся люди. Королева находит Жана-Тристана плачущим на коленях у няни. У него болят уши, и, опасаясь инфекции, мать посылает за лекарем, который прописывает чесночное масло. На корабле нет чеснока, поэтому она заменяет масло теплым компрессом и материнской любовью, около часа качая сына, баюкая, напевая ему, пока он не засыпает. Тогда его забирает няня, и Маргарита ускользает искать Жуанвиля.

Она бродит по кораблю, Жизель идет рядом, с зонтиком над головой – лучшее открытие, сделанное ею в Утремере. На ходу Маргарита смотрит по сторонам, вы-сматривая Жана среди солдат на палубе, но его нигде нет. Она идет в столовую, где команда устанавливает столы, потом в часовню. К ней подходит молодой священник с сияющим лицом, словно она Святая Дева. Он наверняка решил, что она пришла помолиться или исповедоваться.

– Я ищу своего мужа.

Недалеко от истины, так как Его Величество[50] провел большую часть утра здесь, отвечает он. Она идет к капитану и видит выстроившихся на палубе людей: сеньора Бомона и его сарацинского мальчишку-слугу; папского легата Одо и, наконец, Жана.

– Моя госпожа, – говорит он, кланяясь, и озирается. Не заметив никого поблизости, Жуанвиль шепчет: – Король подозревает нас.

Маргарита ощущает боль в груди, словно он ударил ее.

– Откуда ты заешь?

– Он сам сказал.

Появляется Людовик, за ним капитан. Глаза короля с покрасневшими веками смотрят на Маргариту, будто он проник в ее мысли и нашел их отвратительными. Она встречает его взгляд. На этот раз она не краснеет, хотя сердце заколотилось. Она не выдаст Жана.

– Моя королева, – говорит Людовик, – у вас дело ко мне или к моему верному рыцарю Жуанвилю?

– Мой господин, ваш сын Жан-Тристан заболел. В ухо попала инфекция.

– Снова? – Король еще пуще нахмурился. – Вы рожаете мне болезненных детей. Вы не подумали, что в этом ваша собственная вина?

– Простите, мой господин, я не понимаю.

– Ваша совесть чиста? Может быть, Господь наказывает вас за что-то? – Он бросает взгляд на Жуанвиля, чье лицо становится пунцовым.

– Я родила его в страшную жару, в языческой земле, и страх бежал по моим жилам, когда турки осадили Дамьетту. Я была там по вашему приказанию. – Он закатывает глаза, снова услышав эти жалобы. – Но я здесь не для того, чтобы искать виновных, – говорит Маргарита. – Наш сын болен. Может быть, нам по пути домой высадиться на Кипре, чтобы достать лекарство для него? Лекарь прописал чесночное масло.

– Задержать наше прибытие во Францию? Я думал, вам не терпится увидеть наших детей.

– Конечно, остановка будет необходимым злом, но…

– Зло, – возражает Людовик, – не бывает необхо-димым. – Он берет под руку Жуанвиля. – Мой дорогой рыцарь, что ты думаешь о нашем военном совете? Следует ли прислушаться к предостережению капитана о шторме при этой тихой погоде и укрыться в ближайшей бухте? Или лучше продолжать путь, уповая на защиту Господа?

Это началось как легкий бриз, приятное облегчение после летнего солнца, усиленного отражением, будто море – это зеркало, а корабль – лучина для растопки. Маргарита сидит на палубе в тени, чувствуя, как воздух целует ее в щеки, – не так приятно, как поцелуи Жуанвиля, но в последние дни приходится довольствоваться этим.

Его визиты к ней в каюту прекратились. В первую ночь без него она шагала по полу, предвкушая его стук, готовая услышать все, что сказал ему Людовик, и опровергнуть все обвинения, словно ее слова были пальцами, разглаживающими узлы вины. Чего лишаются их муж и жена из-за любви Маргариты и Жана? Определенно семеро детей, что она родила, включая умерших (и за что Бог наказал ее этими бедами?), вполне подтверждают, что она не отказывала Людовику в своем теле. Какая здесь может быть неверность, когда жена так далека от Жана телом, а Людовик так далек от нее душой? Что вообще означает верность? Проявила, например, супруга Жана неверность, отказавшись ехать с ним в Утремер? Проявляет Людовик свою верность, когда игнорирует ее, как безголовую статую?

На следующее утро Маргарита просыпается с болью во всем теле: ночь она провела на полу у печки, пытаясь унять холод в костях. В этот день она не ищет Жуанвиля, но ждет, что он придет. Она попросила одного из матросов подвинуть ее кресло и подставочку для ног в тень, туда, где верхняя палуба нависает над нижней. Там она читает «Эрека и Эниду» Кретьена де Труа, что одолжил ей Жуанвиль, дремлет и грезит о нем. Во сне он приходит к ней в панике, потеряв свой пенис. Еще смеясь, она просыпается от прикосновения чьей-то руки.

– Рад, что ваши кошмары прошли. – Рядом, глядя в сторону, стоит Жуанвиль.

– Почему ты так решил?

– Вы смеялись, моя госпожа.

Значит, она опять «моя госпожа».

– Иногда смех помогает, чтобы не заплакать.

Он смотрит на нее. Что-то как будто сломалось – так осколок кости торчит под кожей.

– Придешь ко мне ночью? – шепчет она.

– Не могу. – Звук доносится до нее, как шум моря в раковине. Жан шевелит губами. Она смотрит в книгу. Когда она поднимает глаза, его уже нет.

В эту ночь море хлынуло из ее глаз и унесло далеко-далеко. Плывя на своей кровати, она смотрит, как рядом проплывает ее жизнь, и размышляет о счастье. Она поклялась вечно любить Жуанвиля, но это было глупо: оба всегда понимали, что их любовь должна когда-то закончиться. А как же счастье, которое она испытывает с ним? Нужно отказаться и от него? Когда-то давным-давно она воображала, что трон королевы Франции принесет достаточно счастья. Всегда думалось, что править королевством – призвание Бланки, которая ради этого отказалась от любви и стала самой могущественной женщиной из живущих. Теперь она умерла – так что же мешает Маргарите – наконец – занять ее трон, место истинной королевы Франции? Людовик не обойдется без нее, если будет и дальше вести начатую в Акре монашескую жизнь в постоянных молитвах.