Возвращение с Западного фронта (сборник) Ремарк Эрих Мария
Женщина зажгла спиртовку, поставила на нее кастрюльку с водой и принялась молоть кофе. Все это она проделала почти бесшумно; движения ее были медленные и словно скользящие.
– А я думал, ты уже давно спишь, Лило, – сказал Штайнер.
– Что-то не спится, – ответила она низким, хрипловатым голосом.
Узкое и правильное лицо обрамляли черные волосы, расчесанные на пробор. Она выглядела как итальянка, но по-немецки говорила с акцентом, характерным для славян.
Керн сидел на сломанном плетеном стуле. Страшная усталость одолела его. Давно уже не ощущал он такой сонливой расслабленности и наконец-то чувствовал себя в полной безопасности.
– Вот только подушки нет, – сказал Штайнер.
– Не беда, – ответил Керн. – Подложу под голову пиджак или возьму белье из чемодана.
– Есть у меня подушка, – сказала женщина.
Она вскипятила кофе, затем поднялась и, двигаясь бесшумно, словно призрак, вышла.
– Ешь, пожалуйста, – сказал Штайнер и налил кофе в две чашки без ручек. На чашках были нарисованы голубые луковицы.
Они ели хлеб и колбасу… Лило принесла подушку, положила ее на постель Керна и присела к столу.
– Ты не хочешь кофе, Лило? – спросил Штайнер.
Лило отрицательно покачала головой. Она смотрела, как они едят и пьют. Затем Штайнер встал.
– Пора спать. Ты ведь очень устал, Людвиг, верно?
– Да. Теперь, кажется, опять устал.
Штайнер провел ладонью по волосам женщины.
– Пойди и ты спать, Лило…
– Хорошо. – Она послушно встала. – Спокойной ночи…
Керн и Штайнер улеглись. Штайнер погасил лампу.
Через некоторое время послышался его голос:
– Знаешь, нам надо жить так, словно мы никогда уже не вернемся в Германию.
– Да, – согласился Керн. – Мне это не так уж трудно.
Штайнер закурил. При редких затяжках ярко вспыхивал красноватый огонек.
– Дать и тебе сигарету? – спросил он. – В темноте у них почему-то совсем другой вкус.
– Давай.
Штайнер нащупал ладонь Керна и сунул в нее пачку сигарет и спички.
– Как тебе жилось в Праге? – спросил Штайнер.
– Хорошо. – Керн помолчал и несколько раз затянулся. Потом сказал: – Я там познакомился кое с кем.
– Из-за этого и приехал в Вену?
– Не только из-за этого. Но она тоже в Вене.
Штайнер улыбнулся в темноте.
– Малыш, никогда не забывай – ты странник. Пусть у странников будут приключения. Но ничего, что могло бы вырвать кусок их сердца, когда им надо вновь отправляться в путь.
Керн промолчал.
– Этим я вовсе не хочу осудить приключения, – добавил Штайнер. – И сердце человеческое, конечно, тоже нет. И уж меньше всего тех, кто дает нам в пути хоть крупицу тепла. Если я кого и осуждаю, то нас самих. Брать-то мы берем, а вот дать можем лишь самую малость.
– Мне кажется, я вообще ничего не могу дать. – Вдруг Керн почувствовал себя совершенно обескураженным. Что он, собственно, может предложить Рут? Только свое чувство. Но ведь это, кажется, ничтожно мало. Просто он слишком молод и несведущ, вот и все.
– Знаешь, малыш, – спокойно сказал Штайнер, – мало – это уже почти все…
– Смотря от кого…
Штайнер улыбнулся:
– Не бойся, малыш. Все, что чувствуешь от души, – правильно. Вот ты и окунись в свое чувство. Но смотри не привязывайся! – Он загасил окурок. – Спи спокойно. Завтра пойдем к Потцлоху…
– Спасибо. Уверен, что отлично высплюсь у тебя…
Керн положил сигарету в сторону и зарылся головой в подушку чужой женщины. Он все еще чувствовал себя обескураженным, но вместе с тем и почти счастливым.
Директор Потцлох был расторопным маленьким человечком с взъерошенными усами и огромным носом, с которого то и дело соскальзывало пенсне. Вечно он куда-то спешил, особенно когда делать было нечего.
– Что такое? Говорите скорее! – произнес он, когда Штайнер и Керн пришли к нему.
– Ведь нам нужен помощник, – сказал Штайнер. – Днем для уборки, вечером для телепатических опытов. Вот вам такой помощник! – Он указал на Керна.
– А он что-нибудь умеет?
– Все, что нам нужно.
Потцлох хитро подмигнул Штайнеру:
– Знакомый небось? Чего он требует?
– Еду, жилье и тридцать шиллингов. Для начала, разумеется.
– Но ведь это же целое состояние! – вскричал директор Потцлох. – Гонорар кинозвезды! Вы что же, Штайнер, решили разорить меня? Почти столько же платят молодому чернорабочему, официально зарегистрированному в полиции, – добавил он уже более миролюбивым тоном.
– Я могу работать и бесплатно, – быстро вставил Керн.
– Браво, молодой человек! Именно так начинают будущие миллионеры! Только скромные люди делают карьеру! – Лукаво улыбаясь, Потцлох шумно выдохнул воздух носом и поправил соскользнувшее пенсне. – Но вы еще не знаете Леопольда Потцлоха, последнего из друзей человечества! Я буду платить вам гонорар! Чистых пятнадцать шиллингов в месяц! Гонорар, говорю я вам, дорогой друг! Гонорар, а не жалованье! С сегодняшнего дня вы артист! Гонорар в пятнадцать шиллингов – это больше, чем тысяча шиллингов жалованья. А он что-нибудь особенное умеет делать?
– Немного играю на пианино, – сказал Керн.
Потцлох энергично насадил пенсне на нос.
– Вы умеете играть тихо? Этакую музыку для настроения?
– Тихо я играю лучше, чем громко.
– Отлично! – Потцлох преобразился в фельдмаршала. – Пусть разучит что-нибудь в египетском духе! Распиливание мумии и номер «Дама без ног и живота» должны идти под музыку!
Он исчез. Штайнер посмотрел на Керна и укоризненно покачал головой.
– Ты подтверждаешь мою старую теорию, – сказал он. – Я всегда считал евреев самым глупым и доверчивым из всех народов мира. Ведь ты мог бы запросто выжать из него тридцать шиллингов.
Керн улыбнулся:
– Ты забываешь одно: панический страх, порожденный целым тысячелетием погромов и гетто. Если учесть это, то евреев можно назвать даже довольно смелым народом. А я-то ведь и не настоящий еврей, а всего лишь жалкий метис.
Штайнер ухмыльнулся:
– Ну ладно, пошли! Будем есть мацу! А нет мацы – отметим осенний праздник кущей. Лило отлично готовит.
Заведение Потцлоха состояло из трех секторов: карусели, тира и «Панорамы всемирных сенсаций». После завтрака Штайнер посвятил Керна в некоторые из его новых обязанностей. Он должен был содержать в чистоте карусель и начищать до блеска латунные бляхи на сбруе деревянных лошадок.
Керн принялся за дело. Он не только коней надраил, но и привел в полный порядок и плавно качающихся оленей, и лебедей, и слонов. Он так углубился в работу, что не услышал, как к нему подошел Штайнер.
– Пойдем обедать, малыш!
– Что – опять есть?
– Да, опять. Немного непривычно, а? Но ведь ты живешь среди артистов. Здесь господствуют самые что ни на есть буржуазные обычаи. Даже между обедом и ужином сервируется полдник – кофе с пирогом.
– Ну прямо страна молочных рек с кисельными берегами! – Керн выполз из-под гондолы, влекомой китом.
– Господи Боже мой! – сказал Керн. – В последнее время все идет так хорошо, что я начинаю пугаться. Сначала сплошное везение в Праге, а теперь и в Вене. Вчера я не знал, где переночую, а сегодня у меня и работа, и квартира! Да еще обедать зовут! Прямо не верится!
– А ты верь! – ответил Штайнер. – Не раздумывай, принимай все, как оно есть. Старый девиз странствующих людей!
– Надеюсь, это продлится еще хоть немного!
– Это продлится еще по крайней мере три месяца, – сказал Штайнер. – Пока не наступят холода.
Лило поставила на траву перед фургоном шаткий столик. Потом принесла большую миску с овощным супом и мясное блюдо. Все сели обедать. Был светлый день. В воздухе уже чувствовалось легкое дыхание надвигающейся осени. На лужайке среди развешанного на веревках белья порхали желто-зеленые бабочки.
Штайнер потянулся, широко раскинув руки.
– Здоровая пища, здоровая жизнь!.. А теперь встали и пошли в тир.
Он показал Керну винтовки и научил, как их заряжать.
– Есть два типа стрелков, – сказал он. – Честолюбивые и жадные.
– Как и в жизни, – буркнул проходивший мимо директор Потцлох.
– Честолюбивые стреляют по картам и номерам, – продолжал свои пояснения Штайнер. – Эти не опасны. Жадные – те всегда хотят что-нибудь выиграть. – Он показал на этажерки у задней стенки тира. Они были уставлены плюшевыми мишками, куклами, пепельницами, бутылками с вином, бронзовыми фигурками, предметами домашнего обихода и тому подобными вещами.
– Они обязательно хотят выиграть то, что стоит на нижних полках. Но если клиент набрал пятьдесят очков, то он автоматически перекочевывает на верхние этажи, а там каждая вещь стоит уже десять шиллингов и больше. Вот тут-то и надо зарядить винтовку одним из оригинальных волшебных патронов директора Потцлоха. Они выглядят точно так же, как и остальные. Вот они – лежат с этой стороны. Стрелок, конечно, удивляется, когда вдруг начинает попадать только в двойку или в тройку. А все очень просто – в эти патроны заложено чуть меньше пороху, понимаешь?
– Понимаю.
– И главное, молодой человек, никогда не меняйте винтовку! – заявил директор Потцлох, снова оказавшийся сзади. – Насчет винтовок все они очень недоверчивы, а на патрон внимание не обращают. И потом – соблюдайте принцип равновесия! Клиент все-таки должен что-то выиграть. А нам нужно что-то заработать. И то и другое надо как-то уравновесить, так сказать, сбалансировать! Если вам это удается, значит, вы – истинный знаток жизни! Говорю это без преувеличений! Если же какой-нибудь клиент стреляет у нас особенно часто, то его, конечно, можно допустить и на верхнюю полку этажерки.
– Кто распатронил пять шиллингов, тот вправе выиграть одну из бронзовых богинь, – сказал Штайнер. – Ее стоимость один шиллинг.
– Молодой человек, – сказал Потцлох, и в голосе его внезапно зазвучала патетическая угроза, – считаю нужным сразу же обратить ваше внимание на главный выигрыш. Запомните: он не-вы-и-гры-ва-ем! Понимаете? Это – принадлежащая мне лично вещь! Из моей квартиры! Это шедевр! – Он указал на серебряную корзину для фруктов с двенадцатью серебряными тарелочками и соответствующим числом приборов. – Умрите, но не давайте никому выбить шестьдесят очков. Обещаете?
Керн пообещал. Потцлох вытер пот со лба и поймал на лету пенсне.
– От одной этой мысли меня в жар бросает! – пробормотал он. – Жена убьет меня! Просто убьет! Это наследственная фамильная реликвия, молодой человек! – закричал он. – Наследственная реликвия! И это в наше-то время, когда утрачены все традиции! Знаете ли вы, что такое наследственная реликвия?.. Ах, оставьте, вы этого не знаете…
Он умчался, как ракета. Керн посмотрел ему вслед.
– Все это не так уж страшно, – сказал Штайнер. – Наши винтовки были изготовлены еще во времена осады Трои. А кроме того, если станет очень туго, Лило всегда поспешит тебе на помощь.
Они перешли к «Панораме всемирных сенсаций». Павильон, к которому вели три широкие ступени, пестрел плакатами. Впереди помещалась кассовая будка в виде китайской пагоды – выдумка Леопольда Потцлоха. Штайнер показал на плакат с изображением мужчины, из глаз которого сыпались искры.
– «Альваро – чудо телепатии». Это я, малыш. А ты будешь моим ассистентом.
Они вошли в павильон, где царил полумрак и пахло прелью. Пустые стулья, беспорядочно составленные в ряды, казались призраками. Штайнер поднялся на сцену.
– Итак, слушай! Один из зрителей прячет у другого какой-нибудь предмет: чаще всего пачку сигарет, спички, пудреницу и, как ни странно, булавки. Одному Богу известно, где это они вечно раздобывают булавки! Я должен найти спрятанное. На сцену приглашается какой-нибудь особенно заинтересованный зритель, я хватаю его за руку и стремительно направляюсь в публику. Если этот зритель – ты, то ты просто ведешь меня куда надо. Чем крепче ты сжимаешь мою руку, тем ближе я от спрятанного предмета. Легкое постукивание средним пальцем означает, что я у цели. Это просто. Я ищу до тех пор, пока ты стучишь. Поднимая или опуская руку, ты указываешь, искать ли мне выше или ниже.
Дверь шумно распахнулась, и в павильон вошел директор Потцлох.
– Ну как, осваиваете дело?
– Мы как раз хотим порепетировать, – ответил Штайнер. – Садитесь-ка, директор, и спрячьте что-нибудь. Есть у вас при себе булавка?
– Конечно, есть! – Потцлох отвернул лацкан пиджака.
– Вот видишь, и у него есть булавка! – Штайнер отвернулся. – Спрячьте ее, шеф! А ты, Керн, поднимись на сцену, возьми меня за руку и веди.
Леопольд Потцлох взял булавку и, коварно оглянувшись, вонзил ее в подошву туфли.
– Давайте, Керн! – скомандовал он.
Керн поднялся на сцену, взял Штайнера за руку и подвел его к Потцлоху. Штайнер принялся искать.
– Я боюсь щекотки, Штайнер, – фыркнул Потцлох и тут же взвизгнул.
Через несколько минут Штайнер нашел булавку. Они повторили эксперимент еще два-три раза. Керн заучил все условные знаки. Время розыска все больше сокращалось. Спичечный коробок Потцлоха был обнаружен совсем скоро.
– Неплохо, – сказал Потцлох. – Потренируйтесь после обеда еще немного. Но главное вот в чем: если вы выступаете как зритель, то вы обязаны как следует «колебаться»! Иначе публика почует неладное. Понимаете, вам обязательно надо «колебаться»! Ну-ка, Штайнер, вызовите зрителя, я покажу Керну, как это делается.
Он сел на стул рядом с Керном.
Штайнер поднялся на сцену.
– А теперь, – рявкнул он громовым голосом зазывалы, – попрошу кого-нибудь из почтеннейшей публики соблаговолить подняться на сцену! Для передачи мыслей и нахождения спрятанного предмета достаточно держать меня за руку! Слова здесь излишни!
Директор Потцлох подался вперед, словно хотел что-то сказать, но тут же принялся усиленно «колебаться». Он ерзал на стуле, снимал и снова надевал пенсне, смущенно оглядывался. Затем, виновато улыбнувшись, он чуть привстал, захихикал, быстро сел обратно на место, сразу же рывком оторвался от него и, серьезный, сконфуженный, полный любопытства и нерешительности, направился к Штайнеру, помиравшему со смеху.
Дойдя до сцены, он обернулся.
– А теперь, молодой человек, проделайте то же самое, – самодовольно подбодрил он Керна.
– Сделать то же самое невозможно, вы неподражаемы! – крикнул Штайнер.
Потцлох польщенно улыбнулся:
– Изобразить смущение крайне трудно. Мне, старому деятелю сцены, это давно известно. Конечно, я имею в виду подлинное смущение.
– Керн робок от природы, – объяснил Штайнер. – У него получится.
– Что ж, хорошо! Пойду к карусели.
Потцлох стремительно удалился.
– Вулканический темперамент! – одобрительно заметил Штайнер. – А ведь ему за шестьдесят! Теперь слушай, как себя вести, если ассистент не ты, а кто-то другой. Здесь у нас десять рядов стульев. Сначала ты проводишь одной или обеими ладонями по своим волосам. По числу выпрямленных пальцев я определяю номер ряда. Вторым жестом ты обозначаешь, какой это по счету стул, если считать слева. Затем незаметно прикасаешься к себе самому, чтобы я приблизительно понял, где спрятан предмет. И тогда я его сумею найти…
– Разве этого достаточно?
– Вполне. В таких делах публика просто на редкость лишена фантазии.
– По-моему, это слишком просто.
– Обман и должен быть простым. Сложные надувательства почти всегда кончаются провалом. После обеда еще потренируемся. Лило будет нам помогать. А теперь я покажу тебе наше древнее пианино. Его бы в музей! Один из первых клавишных инструментов, построенных когда-либо.
– Боюсь, что я играю слишком плохо.
– Ерунда! Подберешь несколько красивых аккордов. При распиливании мумии будешь играть их размеренно и полнозвучно; при выступлениях дамы без живота и ног – быстро и отрывисто. Ведь все равно никто не будет тебя слушать.
– Ладно. Потренируюсь, а потом сыграю тебе.
Керн забрался в закуток на сцене. Пианино-ветеран ухмылялось ему черно-желтым оскалом клавиш-зубов. Подумав немного, Керн решил играть под мумию храмовый танец из «Аиды», а под недостающую половину туловища салонную пьесу «Свадебные грезы майского жука». Барабаня по клавишам, он думал о Рут, о Штайнере, о предстоящих неделях отдыха и об ужине. Ему казалось, что никогда еще он не жил так хорошо.
Неделю спустя в Пратер пришла Рут. Она появилась как раз к началу вечернего представления в «Панораме всемирных сенсаций». Керн усадил ее в первом ряду. Затем, сильно волнуясь, направился к пианино. По случаю такого торжественного для него дня он переменил программу. Под мумию сыграл «Японскую факельную серенаду», а для дамы без живота – «Светлячок, мерцай!». Эти пьесы были эффектнее. Потом, когда выступил «Мунго, человек из австралийских лесов», Керн сверх программы исполнил пролог к «Паяцам». То был его коронный номер – тут можно было блеснуть бравурными арпеджиями и октавами.
Леопольд Потцлох столкнулся с ним за павильоном.
– Блеск! – воскликнул он. – Сегодня у вас куда больше огня, чем обычно! Вы что – выпили?
– Нет, не выпил, – ответил Керн. – Просто такое настроение…
– Молодой человек! – Потцлох поймал свое пенсне. – Кажется, до сих пор вы обманывали меня! Следовало бы потребовать с вас весь гонорар обратно. Отныне вы обязаны всегда быть в хорошем настроении. Артист должен это уметь, понятно?
– Понятно.
– А вместо компенсации отныне будете играть что-нибудь под дрессированных морских львов. Что-нибудь классическое, понятно?
– Хорошо, – сказал Керн, – я выучил отрывок из Девятой симфонии Бетховена. Это подойдет!
Он вошел в павильон и уселся в одном из задних рядов. Далеко впереди, между шляпкой с пером и лысиной, он видел голову Рут в облаках сигаретного дыма. Да ведь это самая маленькая, самая прелестная головка во всем мире, неожиданно решил он. Время от времени, когда зрители смеялись и шевелились, головка скрывалась из виду, потом возникала снова, словно далекое, нежное видение, и Керн с трудом представлял себе, что после представления Рут и он пойдут рядом, будут разговаривать…
На сцену вышел Штайнер в черном трико, разрисованном астрологическими знаками. Какая-то полная дама спрятала свою губную помаду во внутренний карман пиджака юноши, сидевшего около нее. Штайнер предложил кому-нибудь из зрителей подняться на сцену.
Керн начал «колебаться». Сегодня он это делал совершенно мастерски. Уже дойдя до середины прохода, он на глазах у всех едва не вернулся на место. Потцлох бросил ему взгляд одобрения, и совершенно зря, ибо это вовсе не был зрело обдуманный артистический прием. Просто Керн вдруг почувствовал, что не может заставить себя пройти мимо Рут.
Но вскоре он снова разыграл смущение, и все вышло легко и удачно.
После представления Потцлох подозвал Керна.
– Молодой человек, – сказал он, – что это сегодня с вами делается? Вы «колебались» просто первоклассно. От пущего смущения у вас даже пот проступил на лбу. От смущения! Изобразить пот крайне трудно, это мне известно. Как вы это сделали? Задержали дыхание?
– Думаю, это от очень сильного волнения.
– От волнения! – Потцлох просиял. – Наконец-то! Подлинное волнение артиста перед выступлением! Я вам вот что скажу: отныне будете играть и под морских львов, и под лесного человека из Нойкельна, а я повышаю ваш гонорар на пять шиллингов. Согласны?
– Согласен! – сказал Керн. – Дайте десять шиллингов аванса.
Потцлох изумленно уставился на него:
– Ах, значит, слово «аванс» вам уже знакомо? – Он достал из кармана кредитку в десять шиллингов. – Теперь сомнений больше нет: вы настоящий артист!
– Ну, дети, – сказал Штайнер, – идите к себе! Но в час дня вернитесь обедать. Будут горячие пирожки, священное национальное кушание русских. Верно, Лило?
Лило кивнула.
Керн и Рут пошли через лужайку за тиром, навстречу шуму каруселей. Свет и музыка просторной площади накатились на них светлой, сверкающей волной; их словно обдало пеной бездумного и легкого веселья.
– Рут! – Керн взял ее за руку. – Сегодня тебя ждет незабываемый вечер. Я потрачу на тебя не меньше пятидесяти шиллингов!
– Ты не сделаешь этого! – Рут остановилась.
– А вот и сделаю! Пятьдесят шиллингов израсходую на тебя! Я буду действовать так же, как Германская империя: тратить деньги, не имея их. Сама увидишь. Пойдем!
Они пошли к аттракциону «Дорога ужасов». То было грандиозное сооружение. По рельсам, повисшим высоко в воздухе, неслись маленькие вагонетки, полные визга и смеха. У входа толпились люди. Керн протиснулся сквозь них, волоча Рут за собой. Человек за кассовым окошком заметил его.
– Алло, Джордж, – крикнул он. – Опять пришел? Входите!
Керн распахнул дверцу низенькой вагонетки.
– Садись!
Рут недоуменно посмотрела на него.
Керн рассмеялся.
– Видала! Прямо чудеса! Нам ничего не нужно платить!
И они помчались. Вагонетка взмыла круто вверх, а потом точно провалилась в мрачный туннель. Какое-то чудище в цепях встало во весь рост, заулюлюкало и потянулось к Рут. Она вскрикнула и прижалась к Керну. В следующее мгновение разверзлась могила, и несколько скелетов, громыхая костями, заиграли какой-то монотонный траурный марш. Тут же вагонетка вылетела из туннеля, сделала головокружительный поворот и вновь провалилась в шахту. Навстречу неслась другая вагонетка. В ней сидели двое. Тесно прижавшись друг к другу, они испуганно смотрели на Керна и Рут. Столкновение казалось неминуемо – но еще один резкий поворот, зеркальное изображение исчезло, и они влетели в дымящуюся пещеру; чьи-то влажные руки скользили по их лицам.
Раздавив еще одного стонущего старика, они снова выкатили на свет Божий. Вагонетка остановилась. Они вышли. Рут приложила ладонь к глазам и сразу отвела ее.
– Как все вдруг прекрасно! – сказала она, улыбаясь. – Свет, воздух… До чего же хорошо, что можно дышать, ходить…
– Ты была когда-нибудь в блошином цирке? – спросил Керн.
– Никогда.
– Тогда пошли!
– Привет, Чарли! – обратилась женщина у входа к Керну. – У тебя сегодня выходной? Милости просим! Мы как раз демонстрируем Александра II.
Керн радостно посмотрел на Рут.
– Опять бесплатно! – заявил он. – Пойдем!
Александр II был довольно крупной, рыжеватой блохой, впервые выступавшей самостоятельно перед публикой.
Укротитель немного нервничал; до сих пор Александр II работал в качестве левого переднего коня четверной упряжки, неизменно выказывая бешеный темперамент, проявления которого предугадать заранее было просто невозможно. Публика в количестве пяти человек, включая Керна и Рут, с напряжением следила за ним.
Но Александр II действовал безупречно, пробежался, как настоящий рысак, вскарабкался на трапецию и проделал несколько упражнений, а коронный номер – свободный баланс на штанге – прошел совсем блестяще, – блоха даже не покосилась в сторону.
– Браво, Альфонс! – Керн пожал гордому укротителю руку, испещренную укусами.
– Спасибо! А вам как понравилось, милая дама?
– Это было просто замечательно! – Рут также пожала ему руку. – Не понимаю, как вообще можно добиться этого.
– Все очень просто. Только дрессировка. И конечно, терпение. Кто-то мне однажды сказал, что можно дрессировать даже камни – лишь бы хватило терпения. – Укротитель хитро прищурил левый глаз. – Знаешь, Чарли, с Александром II я прибегаю к маленькому трюку. Полчаса перед представлением я заставляю эту скотину тащить пушку. Тяжелую мортиру. Вот он и устает. А усталость рождает покорность.
– Пушку? – спросила Рут. – Разве у блох уже тоже есть пушки?
– Даже тяжелая полевая артиллерия! – Укротитель разрешил Александру II всласть укусить себя в предплечье. То была награда за хорошую работу. – Что поделаешь, милая дама? В наше время пушки очень популярны. А все, что популярно, приносит доход!
– Но они хоть не стреляют друг в друга, – сказал Керн, – не занимаются взаимным истреблением. В этом они разумнее нас.
Они пошли к механическому автодрому.
– Бог в помощь, Пеперл! – заорал мужчина у входа, перекрывая громовым голосом лязг металла. – Возьмите номер семь. Здорово таранит!
– Тебе не начинает казаться, что я бургомистр Вены? – обратился Керн к Рут.
– Больше того – ты хозяин Пратера!
Электромобильчик лихо взял с места, тут же налетел на другой и через несколько секунд оказался в самом центре толчеи. Керн расхохотался и отпустил руль. Рут, сдвинув брови, попыталась взять управление в свои руки, но вскоре отказалась от этого намерения. Повернув лицо к Керну, она виновато улыбнулась. Улыбка озарила ее лицо, придав ему какую-то мягкость и детскость, и теперь Керн видел только ее алые, сочные губы и не замечал густых бровей.
Они обошли еще с полдесятка аттракционов – от моржа-математика до индийского предсказателя будущего. Платить не пришлось нигде.
– Вот видишь! – гордо сказал Керн. – Правда, меня всюду называют по-разному – путают имя; но зато пускают бесплатно. Это – поистине наивысшая форма популярности!
– А на гигантское колесо обозрения нас тоже пустят без билетов? – спросила Рут.
– Безусловно! Как артистов труппы директора Потцлоха. И даже с особым почетом! Немедленно идем туда!
– Здорово, Шани, – сказал кассир. – Пришел со своей фрейлейн невестой?
Керн кивнул, покраснел и не решился взглянуть на Рут.
Кассир взял две пестрые открытки из стопки, лежавшей перед ним, и протянул их Рут. То были изображения гигантского колеса с панорамой Вены.
– Это вам, фрейлейн! На память!
– От души благодарю вас!
Они вошли в кабину и уселись у окна.
– Насчет невесты я промолчал нарочно, – сказал Керн. – Долго объяснять.
Рут рассмеялась:
– Не беда! Зато какой нам оказывают почет! Даже открытки подарили. Но мы оба не знаем, кому бы их послать.
– Не знаем, – согласился Керн. – Я, во всяком случае, никого не знаю. А если и знаю, то только людей без адреса.
Кабина медленно воспарила ввысь, и под ними постепенно, как огромный веер, развернулась панорама Вены. Сначала темный лес Пратера, прочерченный яркими линиями освещенных аллей, словно двойными нитками жемчуга, затем, точно огромная брошь из рубинов и изумрудов, блистающим многоцветьем заискрился городок аттракционов – и, наконец, сверкая всеми своими огнями, перед ними раскинулся необозримый город. Вдали виднелись темные дымчатые хребты, окаймляющие венскую равнину.
Они были одни в кабине, пологой дугой поднимавшейся все выше, а потом скользнувшей влево, перейдя на спуск, – и вдруг им почудилось, будто это вовсе и не кабина, будто они сидят в каком-то бесшумном аэроплане, а под ними медленно проворачивается Земля, будто они уж и не принадлежат ей больше, а сидят в этом призрачном самолете, для которого нигде больше не осталось посадочной площадки, парят над тысячью отечеств, над тысячами освещенных домов и комнат. До самого горизонта мерцает приветливый вечерний свет, в квартирах под крышами зажжены люстры, такие манящие и такие чужие… Они парят над всем этим во мраке полной безродности, и все, что они могут зажечь, – это только безутешный и негасимый огонек тоски по родине…
Окна жилого фургона распахнули настежь. Было душно и очень тихо.
Лило набросила на постель Керна пестрое одеяло и старый бархатный занавес из тира. В окнах раскачивались два лампиона.
– Венецианская ночь современных кочевников, – сказал Штайнер. – А вы побывали в «малом концлагере»?