Возвращение с Западного фронта (сборник) Ремарк Эрих Мария
– Что это значит?
– Я имею в виду аттракцион «Дорога ужасов».
– Ах, вот оно что! Да, покатались.
Штайнер рассмеялся.
– Бункеры, подземелья, цепи, кровь и слезы – эта дорога призраков вдруг вошла в моду, верно, Рут? – Он встал. – Давайте выпьем водки!
Он взял бутылку со стола.
– Вам тоже налить, Рут?
– Да, большую рюмку.
– А тебе, Керн?
– Двойную.
– Ну, ребята, знаете ли! – возмутился Штайнер.
– Я выпью только от ощущения радости жизни, – заявил Керн.
Лило принесла блюдо с румяными пирожками.
– Налей и мне, – сказала она.
Штайнер подал всем рюмки. Подняв свою, он ухмыльнулся:
– Да здравствует душевная депрессия – эта сумрачная мать всякой радости жизни!
Лило поставила на стол пирожки, глиняный горшок с огурцами и тарелку с черным русским хлебом. Потом взяла свою рюмку и медленно выпила ее. Свет лампионов поблескивал в прозрачной жидкости. Казалось, Лило пьет из розового алмазного сосуда.
– Дашь мне еще рюмку? – спросила она Штайнера.
– Сколько пожелаешь, меланхолическое дитя степей. Рут, а вы как?
– Тоже еще одну.
– Тогда и я выпью вторую, – сказал Керн. – Мне прибавили жалованье.
Они выпили и закусили горячими пирожками с капустой и с мясом. Потом Штайнер присел на кровать и закурил. Керн и Рут уселись на ложе Керна. Лило принялась убирать со стола. Ее большая тень металась по стенам фургона.
– Спой что-нибудь, Лило, – попросил Штайнер немного погодя.
Лило кивнула и взяла гитару, висевшую в углу. Ее голос, хриплый, когда она говорила, зазвучал теперь низко и ясно. Она сидела в полумраке. Ее лицо, обычно неподвижное, оживилось, в глазах загорелся тревожный и печальный огонек. Она пела русские народные песни и старинные цыганские колыбельные. Потом вдруг умолкла и поглядела на Штайнера. Свет лампионов отражался в ее глазах.
– Спой еще, – сказал Штайнер.
Она кивнула и взяла несколько аккордов. Потом начала напевать короткие однообразные мелодии без слов. Слова прорывались лишь изредка, словно птицы, взлетающие из тьмы над бескрайней степью. То были песни о кочевье, о недолгом отдыхе под шатрами, и казалось, фургон, освещенный беспокойным светом лампионов, преобразился в шатер, наспех разбитый на ночь, и что спозаранок всем снова надо двигаться в путь.
Рут сидела перед Керном, прислонившись к нему, плечи девушки касались его поднятых колен, и он ощущал тепло ее спины. Это тепло струилось сквозь его руки и кровь, а он чувствовал себя совсем беспомощным. Что-то проникало в него и рвалось наружу, что-то темное – в нем и вне его, в низком, страстном голосе Лило, в дыхании ночи и в его собственных, беспорядочно бегущих мыслях; какой-то сверкающий прилив внезапно приподнял его и унес. Он приложил сложенные чашей ладони к ее голове, готовно потянувшейся к нему.
Керн и Рут вышли из фургона. Кругом было тихо. Аттракционы замерли под тентами. Отзвучали шум, сутолока и гул, стихли трескотня выстрелов и грохот «Дороги ужасов», и словно заново вырос беззвучный лес, похоронив под своей сенью пеструю и серую проказу брезента.
– Ты уже хочешь домой?
– Не знаю, пожалуй, нет.
– Давай побудем еще здесь. Побродим немного. Так хочется, чтобы никакого завтра не было.
– Да, завтра – это всегда страх и неопределенность… Господи, как здесь хорошо!
Они шли в темноте. Деревья над ними не шевелились, укутанные в мягкую тишину, точно в какую-то невидимую вату. В листве – ни шороха.
– Кажется, во всем огромном городе только мы с тобой еще не спим, – сказал Керн.
– Не знаю. Полицейские – те, пожалуй, бодрствуют дольше всех.
– Здесь нет никаких полицейских. Здесь лес. До чего же хорошо идти, вот просто так! Собственных шагов не слышишь.
– Да, ничего не слышно.
– Нет, тебя-то я слышу. Или, может быть, себя. И вообще – не могу себе представить, как это я жил без тебя.
Они пошли дальше. Было так тихо, что казалось – сама тишина нашептывает что-то, казалось, тишина задыхается и ждет чего-то чудовищного и чужого откуда-то издалека.
– Дай руку, – сказал Керн. – Боюсь, как бы ты вдруг не исчезла.
Рут прижалась к нему и коснулась волосами его лица.
– Рут, – сказал он, – я понимаю – мы вместе, и это не бог весть что среди всего этого панического бегства, среди пустоты, но для нас это, пожалуй, гораздо больше многого, для чего люди придумали столько громких слов…
Она кивнула, не отводя голову от его плеча. Они постояли молча.
– Людвиг, – сказала Рут, – иной раз мне уже никуда не хочется двигаться, никуда. Вот прямо взяла бы да повалилась на землю, и пусть бы все кончилось…
– Ты устала?
– Нет, не устала. Совсем не устала. Мне кажется, я могла бы идти так без конца. Как все мягко… Идешь и ни на что не наталкиваешься…
Поднялся ветерок. Листва над ними зашелестела. Керн почувствовал на руке теплую каплю. Другая капля задела щеку. Он посмотрел вверх.
– Начинается дождь, Рут.
– Правда.
Капли стали падать равномернее, плотнее.
– Возьми мой пиджак. Мне все равно, я привык.
Он набросил ей на плечи пиджак. Вместе с теплом ее охватило непривычное чувство защищенности.
Ветер прекратился. На мгновение лес словно затаил дыхание, потом вспыхнула белая бесшумная молния, прогрохотал гром, и сразу же разразился могучий ливень, будто молния разорвала небо пополам.
– Побежали! Быстро! – крикнул Керн.
Они устремились к карусели, закрытой полотнищами брезента и неясно проступавшей в темноте, будто какое-то разбойничье логово. Керн приподнял нижний край брезента. Пригнувшись, они нырнули под него и выпрямились, уже защищенные подобием огромного и темного барабана, по которому шумно хлестал ливень.
Керн взял Рут за руку и повел за собой. Вскоре ее глаза привыкли к темноте. Как привидения, вырисовывались вздыбленные деревянные лошадки, олени застыли в своем нескончаемом беге, лебеди раскинули крылья, полные таинственных сумерек. И словно само спокойствие, едва различимые, горбились своими могучими спинами слоны.
– Сюда! – Керн подвел Рут к гондоле. Взяв несколько подушек из фаэтончиков и карет, он устлал ими дно гондолы. Затем сорвал с одного из слонов расшитую золотом попону.
– Вот тебе одеяло, как у принцессы…
Снаружи перекатывался затяжной гром. Вспыхивали молнии, и душный мрак шатра озарялся матовым, бледным блеском, и тогда пестрые раскидистые рога и сбруя животных, мирно построившихся друг за дружкой в вечный круг, сливались в какое-то нежное, далекое видение зачарованного рая. Керн смотрел на бледное лицо и темные глаза Рут. Укрывая ее, он ощутил ладонью грудь, такую же неведомую, такую же чужую и волнующую, как и в ту первую ночь, в пражском отеле «Бристоль».
Гроза быстро приближалась. Теперь гром заглушал ливневые струи, хлеставшие по туго натянутой брезентовой крыше, с которой низвергались потоки воды. Земляной пол содрогался от раскатов, и вдруг, когда один из них, особенно мощный, еще не успел отзвучать, карусель дрогнула и стала медленно поворачиваться. Она двинулась по кругу, словно нехотя и куда медленнее, чем днем, повинуясь какому-то тайному принуждению. Заиграл механический орган, тоже медленнее, чем днем. Звуки перемежались необычайно длительными интервалами. Карусель повернулась всего лишь на пол-оборота, будто спросонья… Затем вновь замерла. Умолк и орган, точно обессилев от напряжения, и только дождь, эта древнейшая колыбельная песня, продолжал шуметь.
Часть вторая
Площадь перед университетом раскинулась под слепящими лучами полуденного солнца. Воздух был прозрачный и голубой, а над крышами кружила беспокойная стайка ласточек. Керн стоял на краю площади, ожидая Рут.
Первая группа студентов вышла из широких дверей и стала спускаться по лестнице. Керн привстал на цыпочки – не мелькнет ли ее коричневый берет. Обычно она появлялась в числе первых. Но сегодня он не увидел ее. Потом студенты почему-то перестали выходить из здания, а некоторые из вышедших вернулись обратно. Видимо, что-то случилось.
И вдруг, словно от удара взрывной волны, из дверей вырвалась плотно сбившаяся группа студентов. Они дрались.
Керн услышал выкрики: «Евреи, вон!», «Бей моисеевых сынов по кривым рожам!», «Гоните их в Палестину!»
Он быстро пересек площадь и встал у правого крыла здания. Ему не следовало вмешиваться в потасовку, но хотелось быть поближе к выходу, чтобы вытащить Рут, как только она покажется.
Десятка три студентов-евреев пытались пробиться. Плотно прижавшись друг к другу, они проталкивались вниз по ступенькам, окруженные доброй сотней погромщиков, со всех сторон осыпавших их ударами.
– Расшибите эту кучу! – заорал высокий черноволосый студент, больше похожий на еврея, чем многие избиваемые. – Хватайте их поодиночке!
Он стоял во главе ватаги, которая с криком и улюлюканьем вклинилась в группу евреев, раздробила ее и, выхватывая их поодиночке, выталкивала на расправу. Тут же принимались обрабатывать жертву кулаками, связками книг и палками.
Но где же Рут? Керн тревожно следил за побоищем. Рут нигде не было видно, и он решил, что она укрылась в здании университета. Наверху на ступеньках стояли только два профессора. Один из них – румяный, с расщепленной седой бородкой а-ля Франц-Иосиф – широко улыбался и довольно потирал руки. Другой – худощавый и суровый на вид – стоял неподвижно и сосредоточенно смотрел на избиение.
На площади показались три полицейских. Торопливым шагом они подошли к университету. Шедший впереди остановился неподалеку от Керна.
– Стоп! – скомандовал он двум другим. – Не вмешиваться! – Оба других тоже остановились.
– Евреи, да? – спросил один.
Первый кивнул. Заметив Керна, он пристально посмотрел на него. Керн сделал вид, будто ничего не расслышал. Он обстоятельно закурил сигарету и, словно невзначай, сделал несколько шагов в сторону. Полицейские, скрестив руки, с любопытством наблюдали за дракой.
Одному невысокому студенту-еврею удалось вырваться. На мгновение он остановился, точно ослепленный. Потом, увидев полицейских, подбежал к ним.
– Идите! – крикнул он. – Быстрее! Помогите же! Ведь их убьют!
Полицейские молча глазели на него, точно перед ними возникло какое-то диковинное насекомое. С минуту он растерянно смотрел на них. Затем, не сказав ни слова, повернулся и направился обратно к свалке дерущихся. Он не прошел и десяти шагов, как два студента отделились от толпы и ринулись на него.
– Ах ты, жидовская морда! – орал бежавший впереди. – Плакаться пошел! Справедливости захотел! Вот тебе справедливость!
Ударом кулака он сбил его с ног. Маленький студент попытался было встать, но другой нападавший пнул его башмаком в живот. Затем оба схватили его за ноги и, как тачку, поволокли за собой по брусчатке. Коротыш тщетно старался уцепиться пальцами за камни. Его белое лицо, словно маска отчаяния, было обращено к полицейским. Изо рта, зиявшего черной дырой, заливая подбородок, текла кровь. Но он не кричал.
У Керна пересохло в горле. Он понимал, что сейчас же, немедленно должен броситься на обоих громил, но полицейские не спускали с него глаз, и он это чувствовал. Охваченный судорожным бешенством, с трудом передвигая негнущиеся ноги, он зашагал к противоположному углу площади.
Оба студента протащили свою жертву совсем близко от него. Их зубы сверкали, они беспечно хохотали, но на их лицах не было и тени злобы. Физиономии их так и светились от искреннего, невинного удовольствия, словно они занимались любимым спортом, а не волочили по камням окровавленного человека.
Помощь пришла неожиданно. Какой-то высокий светловолосый студент, до сих пор безучастно взиравший на происходящее, внезапно весь передернулся от отвращения, – он увидел, как хулиганы тащат свою жертву по площади. Слегка подтянув рукава куртки, он сделал несколько медленных шагов вперед и двумя короткими, мощными ударами свалил обоих мучителей на мостовую.
Схватив перепачканного кровью малыша за шиворот, он поставил его на ноги.
– Вот так! А теперь улепетывай! – буркнул он. – Только быстро!
Потом, так же медленно и как бы размышляя, двинулся к свалке. Оглядев черноволосого вожака, он нанес ему сокрушительный удар кулаком в нос и тут же, почти незаметно, навесил еще удар – в челюсть. Вожак грузно плюхнулся на брусчатку.
В этот момент Керн заметил Рут. С непокрытой головой – видимо, потеряла берет – она стояла около свалки.
– Скорее, Рут! Скорее! Надо убираться отсюда!
В первое мгновение она не узнала его.
– Полиция!.. – заикаясь, вымолвила она, бледнея от возбуждения. – Полиция… должна помочь!..
– Полиция не поможет! А нам нельзя попадаться ей в руки! Надо уходить, Рут!
– Да… – Рут посмотрела на него, словно пробудившись ото сна. Лицо ее переменилось. Казалось, вот-вот она разрыдается. – Да, Людвиг, – проговорила она странным, надломленным голосом. – Давай уйдем!..
– Быстро!
Керн схватил ее за руку и потащил за собой. Сзади послышались крики. Группе еврейских студентов все-таки удалось прорваться, и они побежали через площадь. Толпа сместилась, и вдруг Керн и Рут очутились в самой ее середине.
– А, Ревекка! Сарра! – Один из погромщиков схватил Рут.
Керну почудилось, будто в нем молниеносно распрямилась туго сжатая пружина. Он был крайне удивлен, заметив, как парень обмяк и медленно опустился на мостовую. Он даже не осознал, что ударил его.
– Отличный прямой! – одобрительно произнес кто-то рядом. Это был высокий светловолосый студент. Он держал за вихры двух молодчиков, которых только что столкнул головами.
– Ничего страшного! Благородные части тела невредимы! – заявил он, отпуская их. Оба повалились на землю, словно мокрые мешки. Блондин тут же схватил двух других.
Керна ударили тростью по руке. Озверев, он рванулся вперед, в какой-то красный туман, и начал яростно бить вокруг себя. Он раздробил чьи-то очки, кого-то сшиб с ног. Потом раздался страшный гул. И красный туман стал черным.
Керн очнулся в полицейском участке. Его воротник был разорван, из щеки шла кровь, голова все еще гудела. Он привстал.
– Привет! – сказал кто-то рядом. Это был снова тот самый студент-блондин.
– Проклятие! – ответил Керн. – Где мы?
Блондин рассмеялся:
– В заключении, дорогой мой. Через день-два они нас отпустят.
– Меня не отпустят. – Керн огляделся. Всего в камере находилось восемь человек. Кроме студента-блондина, сплошь евреи. Рут здесь не было.
Студент опять рассмеялся:
– Что это вы так внимательно приглядываетесь? Думаете, посадили не тех, кого надо? Ошибаетесь, дорогой! Виноват не нападающий, а пострадавший! Он, и только он – причина всех огорчений. Такова моднейшая психология.
– Вы не знаете, что сталось с девушкой, которая была со мной? – спросил Керн.
– С девушкой? – Блондин задумался. – Видимо, она не пострадала. Да и что могло с ней случиться? Ведь при драках девушек не трогают.
– Вы в этом уверены?
– В общем, да… А кроме того, ведь сразу появилась полиция.
Керн неподвижно смотрел в одну точку. Полиция, подумал он. Вмешалась все-таки! Но ведь паспорт Рут пока еще действителен. Ничего плохого они ей не сделают. Впрочем, и случившегося более чем достаточно.
– Кроме нас арестовали еще кого-нибудь? – спросил он.
Блондин отрицательно покачал головой:
– Думаю, что нет. Меня взяли последним. Правда, ко мне они подступились не без опаски.
– Значит, больше арестованных не было? Наверняка?
– Наверняка. Иначе они были бы здесь с нами. Мы ведь пока еще в участке.
Керн облегченно вздохнул. Видимо, они оставили Рут в покое.
Студент-блондин иронически разглядывал его:
– Небось тошнехонько вам, а? Так бывает всегда, когда ты ни в чем не виноват. Уж лучше сидеть за дело. Кстати, я тут единственный, кого посадили в строгом соответствии с добрыми старыми законами. Ведь я добровольно вмешался в потасовку. Потому-то мне и весело.
– Это было очень порядочно с вашей стороны.
– Подумаешь, порядочно! – Блондин небрежно махнул рукой. – Я сам старый антисемит. Но разве можно оставаться спокойным, когда видишь этакое избиение? Между прочим, вы нанесли великолепный короткий удар. Четкий и молниеносный. Занимались когда-нибудь боксом?
– Нет.
– Тогда стоит поучиться. У вас неплохие данные. Только не надо горячиться попусту. Будь я верховным жрецом евреев, я бы предписал им ежедневный обязательный час бокса. Посмотрели бы вы тогда, как эти молодчики зауважают вас.
Керн осторожно ощупал свою голову.
– В данный момент мне как-то не до бокса.
– Это они вас резиновой дубинкой огрели, – деловито пояснил студент. – Наша доблестная полиция! Всегда на стороне победителей! Но не беда. К вечеру ваш черепок поправится. Тогда и начнем тренировку. Ведь надо же чем-то заняться. – Он забрался длинными ногами на койку и огляделся. – Вот уже два часа, как мы торчим здесь! Дьявольски скучное заведение! Были бы хоть карты! Сыграли бы в подкидного, что ли. Надеюсь, кто-нибудь из вас играет… – Он смерил еврейских студентов насмешливым взглядом.
– У меня есть при себе колода. – Керн сунул руку в карман. Штайнер подарил ему карты, которые получил от шулера. С тех пор он постоянно носил их с собой как своего рода амулет.
Студент одобрительно посмотрел на него:
– Вот это здорово! Только, ради Бога, не говорите, что вы играете в бридж! Почему-то все евреи играют только в бридж. Больше ничего не знают.
– Я полуеврей. Играю в скат, тарок, ясс и покер, – ответил Керн не без некоторой гордости.
– Великолепно! Тогда вы превзошли меня. В ясс я играть не умею.
– Это швейцарская игра. Если хотите, могу вас научить.
– Ладно. За это я дам вам урок бокса. Так сказать, обмен духовными ценностями.
Они играли до вечера. Тем временем студенты-евреи беседовали о политике и справедливости, но ни до чего не договорились. Керн и блондин играли сначала в ясс, затем в покер. Керн выиграл семь шиллингов – Штайнер не зря обучал его… Голова постепенно прояснилась. Он старался не думать о Рут. Сделать для нее что-нибудь он не мог, а предаваться сейчас бесплодным размышлениям значило бессмысленно растрачивать силы. Хотелось поберечь нервы – предстоял допрос у судьи.
Блондин перетасовал карты и выплатил Керну долг.
– А теперь начинаем второе отделение, – заявил он. – Ну-ка, давайте! Я сделаю из вас второго Демпсея[31].
Керн встал. Он был еще очень слаб.
– Боюсь, ничего не выйдет, – сказал он. – Сегодня моя голова не выдержит еще одного удара.
– Однако у вас была достаточно ясная голова, чтобы отнять у меня семь шиллингов, – ухмыльнулся блондин. – Не робейте! Вперед! Подавите в себе труса! Пусть заговорит в вас арийская кровь забияки! И вообще, нанесите удар по вашей гуманной еврейской половине!
– Я ударяю по ней вот уже целый год.
– Отлично! Итак, для начала побережем голову. Начнем с ног. Главное в боксе – это легкость в ногах. Научитесь пританцовывать. Пританцовывая, можно выбить противнику все зубы. И даже очень просто! Так сказать, прикладное ницшеанство!
Блондин стал в позицию, качнулся в коленях и сделал несколько мелких шагов вперед и назад.
– Повторите за мной!
Керн повторил.
Еврейские студенты прекратили свою дискуссию. Один из них, в очках, поднялся.
– Не согласитесь ли вы поучить и меня? – спросил он.
– Пожалуйста! Скиньте очки, и за дело! – Блондин похлопал его по плечу. – Вскипи, о древняя кровь Маккавеев!
Нашлись еще два ученика. Остальные продолжали сидеть на койках, сдержанные, но полные любопытства.
– Два справа, два слева! – дирижировал блондин. – А теперь переходим к молниеносным ударам! Необходимо воспитать в себе подлинного громилу! Этой стороной вашего развития пренебрегали тысячелетиями! Есть что наверстать! Значит, запомните – бьет не рука, бьет весь корпус!
Он снял с себя куртку. Ученики сбросили пиджаки. Затем последовало краткое объяснение работы корпуса и небольшая репетиция. Все четверо старательно подпрыгивали в полутемной камере.
Блондин отечески поглядывал на вспотевшую стайку своих учеников.
– Так! – проговорил он через некоторое время. – Этому вы научились! Вот и тренируйтесь, пока не отсидите неделю за то, что возбудили расовую ненависть у истых арийцев. А теперь дышите глубоко. Несколько минут. Переведите дух. Тем временем я покажу вам короткий и пружинистый прямой удар – коронный прием бокса!
Он показал, как надо бить. Потом взял свою куртку, скомкал ее и, держа на уровне лица, приказал бить по ней. Тренировка была в самом разгаре, как вдруг отворилась дверь – появился служитель с подносом, на котором стояли дымящиеся миски.
– Ведь надо же!.. – Он быстро поставил поднос и крикнул в коридор. – Охрана! Скорее сюда! Эти бандиты дерутся даже в полиции!
Мгновенно примчались два полицейских. Студент-блондин спокойно положил куртку на койку. Четыре ученика-боксера разбежались по углам.
– Бегемот! – авторитетно заявил блондин, обращаясь к служителю. – Болван! Общипанная тюремная метла! – Затем повернулся к полицейским: – То, что вы здесь видите, всего лишь урок современного гуманизма. Поэтому ваше появление и жажда пустить в ход резиновые дубинки совершенно излишни, понятно?
– Нет, – ответил один из полицейских.
Блондин с сожалением посмотрел на него:
– Физическая закалка! Гимнастика! Вольные упражнения! Теперь вам понятно?.. А это вы что – всерьез называете ужином?
– Конечно, – подтвердил служитель.
Блондин наклонился над одной из мисок и с отвращением выпрямился.
– Сейчас же убрать! – неожиданно и грозно рявкнул он. – Вы осмеливаетесь приносить сюда подобное дерьмо? Ополоски для сына президента сената? Или вы хотите, чтобы вас понизили в чине? – Он строго посмотрел на полицейских. – Я буду жаловаться! Я желаю немедленно переговорить с начальником полиции района! Отведите меня к начальнику городского полицейского управления! Завтра мой отец задаст жару министру юстиции! Из-за вас! Ну и будет же вам баня!
Оба полицейских тупо уставились на него, не зная, стоит ли грубить или лучше быть поосторожнее. Блондин так и сверлил их взглядом.
– Послушайте, господин, – неуверенно проговорил старший, – но ведь это обычная тюремная пища.
– А разве я в тюрьме? – Блондин негодующе развел руками. – Я под стражей! Известно ли вам, что это разные вещи?
– Известно, известно… – Теперь полицейский окончательно оробел. – Вы, конечно, можете питаться за свой счет, сударь! Это ваше право. Если дадите денег, служитель принесет вам гуляш…
– Наконец-то я слышу разумные слова! – смягчился блондин.
– А то, быть может, еще и пива…
Блондин снисходительно взглянул на полицейского:
– Вы мне нравитесь! Замолвлю за вас словечко! Как вас зовут?
– Рудольф Эггер.
– Очень хорошо! Продолжайте действовать в том же духе! – Студент достал деньги и дал их служителю. – Две порции говяжьего гуляша с картофелем. Бутылку сливовицы…
– Распитие алкогольных напитков… – начал было полицейский Рудольф Эггер.
– Разрешается, – договорил за него блондин. – И две бутылки пива. Одну для полицейских, другую для нас!
– Премного благодарен… низко кланяюсь… – пролепетал Рудольф Эггер.
– Если пиво не будет свежим и холодным, как лед, – обратился сын президента сената к служителю, – я отпилю тебе ступню. А если будет хорошее, возьмешь себе сдачу.
Лицо служителя расплылось в радостной ухмылке.
– Сделаю все как полагается, господин граф! – Он сиял. – Какой истинно венский юмор! Просто удовольствие слушать вас!
Принесли еду. Блондин пригласил Керна разделить с ним ужин. Сначала Керн отказался – он видел, как евреи с серьезными лицами поглощают ополоски.
– Будьте предателем! Это вполне современно! – подбодрил его студент. – Кроме того, мы ужинаем просто как партнеры по игре в карты.
Керн подсел к нему. Гуляш был хорош. В конце концов, подумал он, ведь у каждого из них есть паспорт, а у меня нет. К тому же я метис.
– Вашему отцу известно, что вы здесь? – спросил Керн.
– Господь с вами! – Блондин расхохотался. – Мой отец! Он владелец бельевого магазина в Линце.
Керн удивленно посмотрел на него.
– Дорогой мой, – спокойно сказал студент. – Кажется, вы еще не заметили, что мы живем в эпоху сплошного блефа. Демократию сменила демагогия. Вполне естественная последовательность. Давайте выпьем!
Он откупорил бутылку сливовицы и предложил рюмку студенту в очках.
– Благодарю вас, я не пью, – растерянно проговорил тот.
– Ну конечно! Я так и думал! – заявил блондин и выпил рюмку. – Уже из-за этого одного они вас будут вечно преследовать! Ну а мы с вами, Керн? Разопьем бутылку на пару?
– Давайте!
Они распили бутылку и легли на койки. Керну казалось, что он будет крепко спать, но через каждые несколько минут он просыпался. «Что же все-таки они сделали с ней? И сколько они продержат меня за решеткой?»
Суд приговорил его к двум месяцам тюрьмы за нанесение телесных повреждений, подстрекательство, сопротивление государственной власти и повторное нелегальное проживание в Вене… Обвинений было так много, что Керн удивился, почему ему не дали десять лет.
Он простился с блондином, которого освободили в день суда. Затем Керна повели вниз. Пришлось сдать личные вещи в каптерку и получить арестантскую робу. Стоя под душем, Керн вспомнил о чувстве унижения, когда на него надели наручники; казалось, это было бесконечно давно. Теперь же тюремная одежда представлялась вполне практичной: она помогала сохранить собственный костюм.
Его соседями по камере были вор, мелкий растратчик и какой-то русский профессор из Казани, осужденный за бродяжничество. Все четверо работали в тюремной портняжной мастерской.
В первый вечер было трудно. Керн вспомнил слова Штайнера, что, мол, и к тюрьме можно привыкнуть. Но это не утешало, и он сидел на койке, уставившись в стенку.
– Вы говорите по-французски? – неожиданно спросил его профессор, лежавший напротив.
Керн вздрогнул.
– Нет, не говорю.
– Хотите научиться?
– Хочу. Начнем хоть сейчас.
Профессор встал.