Возвращение с Западного фронта (сборник) Ремарк Эрих Мария

Было около одиннадцати вечера. Рут и Керн сидели на террасе. Биндер спустился по лестнице и подошел к ним. Он снова был собран и элегантен.

– Пойдемте куда-нибудь, – предложил он. – Уснуть я не смогу, а оставаться одному сегодня не хочется. Я знаю одно вполне безопасное кафе. Посидим там часок, не больше. Доставьте мне это удовольствие!

Керн посмотрел на Рут.

– Ты устала? – спросил он.

– Не устала.

– Доставьте мне это удовольствие! – повторил Биндер. – Только на часок. Увидите что-то новое.

Он повел их в танцевальный бар. Рут заглянула внутрь.

– Слишком шикарно, – сказала она. – Не для нас!

– А для кого же еще, если не для нас, космополитов? – мрачно сострил Биндер. – Да и не так уж тут шикарно – присмотритесь как следует. Шику здесь ровно настолько, чтобы отвадить сыщиков. А коньяк стоит не дороже, чем в любом другом месте. Оркестр первоклассный. Иногда это тоже нужно. Так что войдем, прошу вас! Вот свободные места.

Они сели за столик и заказали коньяк.

– Все не важно, – сказал Биндер, поднимая рюмку. – Давайте веселиться! Жизнь скоро кончится, и будем ли мы радоваться или горевать – все равно, ни за то, ни за другое нам потом не заплатят.

– Верно! – Керн тоже взял рюмку. – Вообразим, что мы просто швейцарские граждане, что у нас есть квартира в Цюрихе, а сегодня мы приехали развлекаться в Люцерн. Согласна, Рут?

Рут одобрительно кивнула и улыбнулась.

– Или вот что – мы туристы! – заявил Биндер. – Богатые туристы!

Он выпил рюмку и заказал себе вторую.

– Вы тоже выпьете еще? – спросил он Керна.

– Попозже.

– Лучше сразу. Тогда скорее поднимется настроение. Пожалуйста, не возражайте!

– Хорошо, не буду.

Они сидели за столиком и наблюдали за танцующими. Здесь было много молодежи в их возрасте. Но они почему-то походили на трех заблудившихся детей, которые попали в чужую компанию и растерянно глазеют вокруг. Их тяготило не только ощущение безродности и неприкаянности, но и сознание своей безрадостной молодости, почти лишенной надежд на будущее. «Что же с нами творится? – подумал Керн. – Ведь мы хотели радоваться и веселиться! Ведь у меня есть все, что может иметь человек, и даже, пожалуй, больше! Так в чем же дело?»

– Тебе здесь нравится? – спросил он Рут.

– Да, очень, – ответила она.

В баре воцарился полумрак, пестрый луч прожектора заскользил по танцевальному кругу, и на паркете вихрем закружилась стройная, хорошенькая танцовщица.

– Замечательно! – воскликнул Биндер и захлопал в ладоши.

– Чудесно! – Керн тоже зааплодировал.

– А музыка какая!

– Первоклассная!

Они сидели, полные готовности восхищаться всем окружающим, быть легкими и жизнерадостными; но все словно было посыпано пылью и пеплом, и они сами не знали, почему это так.

– Потанцевали бы! – предложил Биндер.

– Хочешь? – Керн встал.

– Кажется, я разучилась танцевать, – сказала Рут.

– И я разучился. Тем проще для нас обоих.

С минуту она поколебалась, потом встала и направилась с Керном к танцевальному кругу. Разноцветные лучи прожекторов шарили по танцующим.

– Вот видишь, дали фиолетовый свет, – сказал Керн. – Теперь нас никто не заметит!

Осторожно и не без робости они закружились в танце, но постепенно к ним пришла уверенность, особенно когда они убедились, что никто на них не смотрит.

– Как приятно танцевать с тобой, – проговорил Керн. – Вообще я все время открываю в тебе какие-то новые приятные стороны. Мало того, что ты со мной, так еще и все вокруг становится иным, прекрасным…

Рут сдвинула руку ближе к плечу Керна и легонько прижалась к нему. Медленно скользили они под ритм музыки. Лучи прожекторов стекали по ним, словно струи подкрашенной воды, и вдруг исчезли и горесть, и тяжесть. Остались только две нежные, юные жизни, тянувшиеся одна к другой, освободившиеся от теней страха и настороженности.

Музыка оборвалась, и они вернулись к столику. Керн неотрывно смотрел на Рут. Ее глаза блестели, взволнованное лицо озарилось каким-то лучистым, самозабвенным, почти смелым выражением. Вот проклятие, подумал Керн, почему же нельзя жить так, как хочется?.. И на какие-то секунды его охватило чувство страшной тоски.

– Поглядите-ка, кто идет! – сказал Биндер.

Керн поднял глаза. Коммерческий советник Арнольд Оппенгейм шел через зал, направляясь к выходу. Поравнявшись с их столиком, он озадаченно остановился и молча оглядел всех троих.

– Интересно! – буркнул он. – Чрезвычайно поучительно!

Никто ему не ответил.

– Так вот, значит, награда за мою доброту и помощь! – возмущенно продолжал Оппенгейм. – Я даю деньги, а их тут же растранжиривают по барам!

– Иной раз забыться куда важнее, чем хорошо поужинать, господин коммерческий советник, – спокойно возразил ему Биндер.

– Все это пустые фразы! Молодым людям вроде вас незачем шататься по барам!

– Бродяжничать по дорогам нам, пожалуй, тоже незачем, – ответил Биндер.

– Позволь, я тебя познакомлю, – обратился Керн к Рут. – Этот господин, возмущающийся нами, – коммерческий советник Оппенгейм. Он купил у меня кусок мыла. Я заработал на этом целых сорок сантимов.

Оппенгейм ошеломленно уставился на него. Затем прошипел что-то вроде «нахальство» и затопал прочь.

– Что все это значит? – спросила Рут.

– Ничего особенного. Самая обычная вещь на свете, – ответил ей Биндер голосом, полным иронии. – Филантроп, глубоко осознавший величие своих благодеяний. Такие люди тверже стали.

Рут встала.

– Он наверняка приведет полицейских! Надо уйти!

– Для этого он слишком труслив. Зачем ему лишние неприятности?

– И все-таки лучше пойдем.

– Хорошо.

Биндер расплатился, все встали и пошли к пансиону. Около вокзала они заметили двух мужчин, шедших им навстречу.

– Внимание! – шепнул Биндер. – Сыщик! Вести себя непринужденно!

Керн принялся тихо насвистывать, взял Рут под руку и замедлил шаг. Почувствовав, что Рут хочет пойти быстрее, он крепко сжал ее локоть, громко рассмеялся и еще медленнее поплелся дальше.

Двое встречных прошли мимо. Один из них был в котелке и равнодушно курил сигарету. Другим оказался Фогт. Он узнал их и едва заметно закрыл и открыл глаза, давая понять, что его постигла неудача.

Через минуту Керн оглянулся. Сыщик и Фогт скрылись из виду.

– Направление на Базель, к границе. Поезд уходит в двенадцать часов пятнадцать минут, – авторитетно прокомментировал Биндер.

– Ему, видать, попался чересчур человечный судья, – сказал Керн.

Они продолжали свой путь. Рут почувствовала озноб.

– Вдруг здесь стало как-то жутко, – проговорила она.

– Поезжайте во Францию, – ответил Биндер. – В Париж. Большой город – самое лучшее.

– Почему же вы не едете туда?

– Не знаю ни слова по-французски. Кроме того, я – специалист по Швейцарии. А потом… – Он не договорил.

Все замолчали. С озера дул прохладный ветер. Над ними висело огромное свинцово-серое и чужое небо.

Перед Штайнером сидел бывший адвокат высшего берлинского апелляционного суда, доктор Гольдбах II. Штайнер познакомился с ним в кафе «Шперлер» и взял в ассистенты для телепатических сеансов.

Гольдбаху было под пятьдесят. Из Германии его выслали как еврея. Он торговал галстуками и занимался негласной юридической консультацией. Заработков хватало ровно настолько, чтобы не умереть с голоду. У него была очень красивая тридцатилетняя жена, которую он любил. Теперь она существовала на средства, выручаемые от продажи принадлежавших ей драгоценностей; Гольдбах понимал, что вряд ли сумеет сохранить ее. Штайнер выслушал историю адвоката и пристроил его на работу к Потцлоху. Здесь он был занят по вечерам, а в дневное время мог посвящать себя коммерции и юриспруденции.

Однако вскоре обнаружилось, что настоящего медиума из него не получается. Он перепутывал все на свете и срывал представления. И вот теперь, в поздний час, он сидел перед Штайнером и в отчаянии умолял не выбрасывать его на улицу.

– Гольдбах, – сказал Штайнер, – сегодня вы работали особенно плохо! Дальше так продолжаться не может! Вы вынуждаете меня действительно быть ясновидцем!

Гольдбах посмотрел на него взглядом смертельно раненной лани.

– Ведь все так просто, – продолжал Штайнер. – Число ваших шагов до первого шеста, поддерживающего перекрытие, определяет номер ряда. Закрытый правый глаз означает даму, левый – мужчину. Число пальцев – их надо показывать незаметно – помогает мне узнать, какой это по счету зритель слева. Вы выдвигаете правую ногу вперед – предмет спрятан где-то выше пояса. Левую ногу – ниже пояса. Чем больше выдвинута нога, тем выше спрятан предмет. И наоборот. Ведь ради вас нам пришлось изменять всю систему знаков. Очень уж вы дергаетесь…

Адвокат нервно теребил воротничок рубашки.

– Господин Штайнер, – виновато возразил он, – я же выучил все наизусть, репетирую каждый день… Бог знает, в чем тут дело, прямо какая-то нечистая сила!..

– Но послушайте, Гольдбах! – терпеливо продолжал Штайнер. – Ведь вам как адвокату, вероятно, приходилось удерживать в памяти гораздо больше всяких подробностей.

– Я знаю назубок весь гражданский кодекс! – воскликнул Гольдбах, теребя руки. – Знаю сотни дополнений и решений! Поверьте мне, господин Штайнер, моя память сделала меня грозой всех судей… Но здесь… все словно заколдовано…

Штайнер укоризненно покачал головой:

– Любой ребенок – и тот смог бы это запомнить. Всего только восемь знаков! Плюс еще четыре – для особых, редких случаев.

– Господи, да знаю я их! Зубрю каждый день! Но волнение сильнее меня…

Маленький и съежившийся Гольдбах сидел на ящике, уставившись глазами в пол. Штайнер рассмеялся:

– Но ведь в зале суда вы не волновались! Вы вели крупные процессы, и вам приходилось хладнокровно и уверенно оперировать весьма сложными материями!

– Да-да, и, поверьте, это было очень легко! Но здесь!.. До начала представления помню все до последней мелочи… Но стоит мне очутиться под брезентом, как я начинаю страшно волноваться, и все смешивается в моей голове…

– Но что же, черт возьми, заставляет вас волноваться?

Гольдбах ответил не сразу.

– Не знаю, – тихо сказал он. – Вероятно, тут много всякого…

Он поднялся.

– Господин Штайнер! Попробуйте меня завтра снова… Еще один раз…

– Хорошо! Но знайте – завтра все должно пройти безупречно! А не то Потцлох задаст нам перцу!

Гольдбах порылся в кармане пиджака и достал галстук, завернутый в шелковую бумагу.

– Я захватил для вас этот пустячок. Вы столько нянчитесь со мной…

Штайнер отвел его руку.

– Ни в коем случае! Таких вещей я не признаю…

– Но ведь мне это ничего не стоит.

Штайнер похлопал Гольдбаха по плечу.

– Юрист, пытающийся дать взятку! Насколько это усугубляет наказание в суде?

Гольдбах слабо улыбнулся:

– Об этом спросите прокурора. От хорошего адвоката ждут лишь одного – чтобы приговор был полегче. Впрочем, в данном случае применяется обычная мера наказания. Но смягчающие обстоятельства в расчет не принимаются. Последним крупным делом такого рода был процесс Хауэра и его сообщников. – Он слегка оживился. – В качестве защитника выступал Фрайганг. Весьма ловкий человек. Но он слишком любил парадоксы. Слишком! Парадокс, как проходная деталь, – неоценим. Это ошеломляет. Но нельзя делать его основой защиты. Защищая советника земельного суда, Фрайганг ссылался на «смягчающие обстоятельства»; и что же, по-вашему, он имел в виду? Ни за что не догадаетесь! – Гольдбах возбужденно рассмеялся. – Он заявил, что обвиняемый… не знал законов. Понимаете? Юрист не знал законов!

– Неплохая идея, – сказал Штайнер.

– Она хороша для анекдота, но не для процесса.

И вдруг Гольдбах перестал быть жалким эмигрантом и торговцем галстуками. Слегка склонив голову и сощурив глаза, он вновь преобразился в доктора Гольдбаха II из апелляционного суда, в грозного тигра из джунглей судебных параграфов.

Давно уже Гольдбах не испытывал такого чувства. Легкой и стремительной походкой он шел по главной аллее Пратера, не замечая грусти ясной осенней ночи. Вот он вновь стоит в переполненном зале суда, бегло просматривает свои записки. Не Фрайганг, а именно он выступит сегодня. Прокурор заканчивает обвинительную речь и садится. Гольдбах оправляет мантию, чуть приподнимает руки с согнутыми пальцами и, качнувшись, как фехтовальщик перед боем, начинает говорить, и в голосе его звучит металл. «Высокий суд! Обвиняемый Хауэр…»

Одна за другой следуют фразы, короткие и острые, неоспоримые по своей несокрушимой логике. Он подряд анализирует все доводы прокурора и вроде бы придерживается его аргументации. Похоже, что он не защищает, но обвиняет. Зал притих, судьи ловят каждое его слово… И вдруг – виртуозный поворот мысли, и все обретает совсем противоположный смысл. Гольдбах цитирует параграф о взяточничестве, ставит четыре четких вопроса, показывающих явную двусмысленность этого параграфа, и тут же твердо и быстро излагает оправдательный материал, воспринимаемый теперь совершенно по-иному…

Гольдбах подошел к дому, в котором жил, и медленно, неуверенным шагом поднялся вверх по лестнице.

– Моя жена пришла? – спросил он заспанную горничную, открывшую ему.

– Она вернулась четверть часа назад.

– Благодарю вас.

Гольдбах прошел по коридору в свою узкую комнату, выходившую небольшим оконцем во двор. Пригладив волосы щеткой, он постучался в дверь смежной комнаты.

– Да…

Жена сидела перед зеркалом и внимательно разглядывала свое лицо. Она не обернулась.

– В чем дело? – спросила она.

– Как поживаешь, Лена?

– Как поживаю? Плохо, конечно! Разве это жизнь! Зачем ты, собственно, спрашиваешь? – Она притронулась пальцами к векам.

– Ты уходила?

– Уходила.

– Где ты была?

– Не все ли равно где? Не могу же я торчать здесь целыми днями и смотреть на стены.

– Конечно же, нет! Я только рад, когда ты развлекаешься.

– Вот и очень хорошо.

Женщина принялась медленно и тщательно втирать крем в кожу. Она разговаривала с Гольдбахом, словно с куском дерева, – без всякого волнения, с каким-то ужасающим равнодушием. Истосковавшийся по доброму слову, он стоял в дверях и смотрел на нее. В свете лампы мерцала ее гладкая, без единого пятнышка розовая кожа. Тело ее было пышным в мягким.

– Ты уже нашел что-нибудь? – спросила она.

Гольдбах сразу поник.

– Ведь ты все сама знаешь, Лена… У меня еще нет разрешения на работу. Я был у коллеги Гепфнера, и он пока ничего не может сделать для меня. Все это тянется страшно долго…

– Да, уж куда дольше!

– Я делаю что могу, Лена…

– Мне это известно. Но теперь я устала.

– Ухожу, ухожу… спокойной ночи…

Гольдбах притворил дверь. Он не знал, как поступить. Ворваться к ней, умолять быть с ним чуткой, выклянчить у нее ночь любви? Только одну ночь… Или?.. Он бессильно сжал кулаки. Избить, подумал он, отвести душу, отплатить за нескончаемые унижения и позор, искромсать эту розовую плоть, хоть один раз дать себе волю, не сдерживать ярости, разгромить комнату, бить и снова бить, чтобы с этих высокомерных губ срывались крики и стоны, чтобы это пышное тело извивалось на полу…

Он дрожал и прислушивался. Как же звали того клиента? Карбатке? Нет, Карбутке. Такой коренастый парень. Волосы у него росли прямо на лбу. Низко-низко. А уж лицо! Именно таким представляет себе обыватель лицо убийцы. Как трудно было добиться оправдания этого типа, доказать, что он действовал в состоянии аффекта. Карбутке вышиб своей девушке зубы, сломал ей руку и сильно порвал губу; так отделал ее, что даже после окончания следствия, то есть уже на процессе, она сидела с опухшими глазами; и все же она боготворила этого скота и была ему предана, как собака… Может быть, именно поэтому… И он, Гольдбах, все-таки добился оправдательного приговора. Это был грандиозный успех, образец мастерской защиты, «с обнажением глубоких психологических корней», как выразился коллега Кон III, поздравляя его…

Гольдбах опустил руки. Он посмотрел на стол, где лежал набор дешевых галстуков из искусственного шелка. Да!.. Он вспомнил, как тогда, в комнате защитников, в кругу коллег он красноречиво и остроумно доказал, что любовь женщины неразрывно связана с потребностью быть рабыней своего господина и повелителя. Тогда он зарабатывал по шестьдесят тысяч марок в год и покупал жене драгоценности. Теперь она их продает и тратит все на себя. Напрягая слух, он улавливал каждый шум, доносившийся из соседней комнаты. Лена укладывалась в постель. Такое подслушивание происходило каждый вечер, и он никак не мог от него отказаться, хоть и презирал себя за это. Он услышал скрип пружин, и его лицо пошло пятнами. Стиснув зубы, он подошел к зеркалу и стал разглядывать себя. Затем взял стул и поставил его в середине комнаты.

– Предположим, что дама, сидящая на третьем месте в девятом ряду, спрятала в туфлю ключ… – пробормотал он.

Он сделал девять маленьких шагов к стулу, подмигнул правым глазом, провел тремя пальцами по лбу и выставил левую ногу вперед… еще вперед… Теперь он полностью сосредоточился, представил себе Штайнера, ищущего спрятанный предмет, и выдвинул ногу еще больше…

Гольдбах стоял, освещенный красноватым светом лампочки. На стене колыхалась его жалкая причудливая тень.

В это же время Штайнер беседовал с Лило.

– Что поделывает наш Людвиг, Лило? – сказал он. – Видит Бог, я вспоминаю его не только из-за этого дурака Гольдбаха, а действительно часто скучаю по нему, по нашему малышу!

XIII

Керн и Рут переехали в Берн, где поселились в пансионе «Иммергрюн», указанном в списке Биндера. Здесь можно было прожить двое суток, не регистрируясь в полиции.

Поздно вечером второго дня, когда Керн уже разделся и собирался лечь, кто-то постучался в дверь. Он замер. Стук раздался снова. Неслышно ступая босыми ногами, он подбежал к окну. Спрыгнуть невозможно – слишком высоко; водосточной трубы поблизости нет. Керн медленно пошел обратно и открыл дверь.

Перед ним стоял очень высокий мужчина лет тридцати, с круглым лицом, водянистыми голубыми глазами и белокурыми вьющимися волосами. В руках он держал серую велюровую шляпу и нервно теребил ее пальцами.

– Простите, пожалуйста, – сказал он, – я эмигрант… как и вы…

У Керна словно крылья выросли. Спасен, подумал он. Лишь бы не полиция!

– Я в очень затруднительном положении, – продолжал мужчина. – Меня зовут Биндинг. Рихард Биндинг. Я следую в Цюрих и остался без сантима. Мне нечем заплатить за ночлег. Я не прошу у вас денег. Хочу только узнать, нельзя ли мне переночевать здесь на полу?

Керн удивился.

– Здесь? – спросил он. – В этой комнате? На полу?

– Да. Я к этому привык и наверняка не помешаю вам. Вот уже три дня, как я в пути. Сами знаете, каково ночевать на скамейке в парке. Все время мерещатся полицейские. Поэтому радуешься любой возможности провести хоть несколько часов в безопасности.

– Понимаю. Но взгляните на эту комнату! Как ни ложись, вытянуться нельзя. Так вы не уснете.

– Не важно! – с горячностью заявил Биндинг. – Как-нибудь устроюсь! Вон там в углу, например! Могу спать сидя, прислонившись к шкафу. И даже очень хорошо! Наш брат уснет где угодно – было бы спокойно!

– Нет, так дело не пойдет. – На мгновение Керн задумался. – Комната стоит здесь два франка. Я могу дать вам эти деньги. Проще не придумаешь. Вот и выспитесь как следует.

Биндинг протестующе поднял руки, крупные, красные и толстые.

– Не возьму я никаких денег! Не за тем к вам пришел! Всякий, кто здесь живет, сам нуждается в своих жалких грошах! Кроме того, я справился внизу – свободных номеров нет.

– Может, найдется, если покажете им два франка.

– Не думаю. Хозяин сказал, что человека, просидевшего два года в концлагере, он пустил бы ночевать и бесплатно. Но все действительно занято.

– Что?! – переспросил Керн. – Вы были два года в концлагере?

– Да, два года. – Биндинг зажал шляпу между коленями, достал из внутреннего кармана пиджака потрепанное удостоверение, развернул его и подал Керну.

– Вот… посмотрите! Справка об освобождении меня из Ораниенбурга.

Керн осторожно взял бумажку, чтобы не повредить ее на сгибах. Ни разу еще он не видел свидетельства об освобождении из концлагеря. Он прочитал текст бланка, отпечатанный типографским способом, имя Рихарда Биндинга, проставленное на пишущей машинке, затем взглянул на печать со свастикой и на четкую, разборчивую подпись чиновника – все было правильно, и не только правильно, но и оформлено с каким-то особенным педантизмом и бюрократической тщательностью. Это придавало всей ситуации нечто почти жуткое, словно кто-то возвратился из преисподней, получив там визу и вид на жительство.

Керн вернул удостоверение Биндингу.

– Ну, мы вот что сделаем, – сказал он. – Устраивайтесь на моей кровати. Здесь в пансионе живет человек, у которого комната побольше моей. Там я и переночую. Так будет удобнее и вам, и мне.

Биндинг вытаращился на него круглыми глазами:

– Это совершенно невозможно!

– Напротив! Нет ничего проще! – Керн взял пальто и набросил его поверх пижамы. Потом переложил через руку пиджак и брюки и поднял с пола туфли. – Вот так! Все это я заберу с собой, чтобы не тревожить вас слишком рано. Оденусь там. Я рад сделать хоть что-нибудь для человека, вынесшего так много.

– Но позвольте… – Биндинг порывисто схватил Керна за руки. Казалось, вот-вот он начнет покрывать их поцелуями. – Господи… да вы же ангел!.. – заикаясь, произнес он. – Вы спасли меня!

– Да что вы в самом деле! – смутился Керн. – Просто иногда люди помогают друг другу, только и всего. Иначе что же с нами станет? Спите спокойно!

– Буду спать спокойно! Видит Бог!

У Керна мелькнула мысль – не прихватить ли чемодан, где в небольшом кармане лежали сорок франков. Но деньги были хорошо спрятаны, а чемодан заперт. К тому же он не решился бы оскорбить явным недоверием человека, вернувшегося из концлагеря. Эмигранты не обворовывают друг друга.

– Доброй ночи! Спите спокойно! – сказал он еще раз и ушел.

Рут жила в том же коридоре. Как было условлено, Керн постучался к ней двумя короткими ударами, и она сразу же открыла.

– Что-нибудь случилось? – испуганно спросила она, увидев его с одеждой в руках. – Надо бежать?

– Нет. Просто я уступил свою комнату несчастному человеку, выпущенному из концлагеря и не спавшему несколько ночей подряд. Можно, я устроюсь у тебя на шезлонге?

Рут улыбнулась.

– Шезлонг очень старый и шаткий. А разве кровать недостаточно широка для двоих?

Керн быстро переступил порог и поцеловал ее.

– Иногда я действительно задаю глупейшие вопросы, – сказал он. – Но только от смущения, поверь. Ведь все это так ново для меня.

Комната Рут была чуть побольше, чем его, но обставлена примерно так же, если не считать шезлонга. Однако Керну все здесь казалось совершенно иным. Странно, подумал он, вероятно, все дело в ее вещах: узкие туфли, блузка, коричневая юбка… Как это трогательно, даже нежно! А разбросай я брюки, рубашку, башмаки, и получится полный кавардак.

– Знаешь, Рут, – сказал он, – а ведь нам с тобой никак не пожениться. Ничего не выйдет! Нет документов!

– Ну и пусть. Меня это волнует меньше всего. И вообще, чего ради мы снимаем целых две комнаты?

Керн рассмеялся:

– В угоду высокой швейцарской морали. Проживать без регистрации – еще куда ни шло, но находиться вдвоем в одной комнате, не будучи женатыми, – просто немыслимо!

* * *

Утром Керн дождался десяти часов. Потом пошел к себе за чемоданом. Выпишу несколько здешних адресов, подумал он, а Биндинг пусть себе выспится всласть.

Но в комнате никого не было. Видимо, Биндинг встал и ушел. Чемодан оказался открытым. Керн удивился – он точно помнил, что накануне запер его. Еще ему показалось, что флаконы лежат иначе, чем он раскладывал их обычно. Быстро обшарив чемодан, Керн нащупал за подкладкой небольшой конверт, но, раскрыв его, убедился, что швейцарские деньги исчезли. В конверте остались лишь две австрийские кредитки по пять шиллингов.

Вновь он перерыл все. Поискал даже в костюме, хотя наверняка знал, что денег в него не клал. Вечно опасаясь попасть в полицию, он никогда не брал с собой ничего лишнего. Случись несчастье, у Рут останутся хотя бы чемодан и деньги. Но сорок франков пропали.

Он сел на пол, рядом с чемоданом.

– Какой же негодяй! – произнес он вне себя от негодования. – Какой подлый негодяй! Разве такое вообще возможно?

Керн просидел так некоторое время, размышляя, сказать ли обо всем Рут, и решил сделать это только в случае, если другого выхода не будет. Не хотелось волновать ее лишний раз.

Наконец он взял список Биндера и выписал несколько бернских адресов. Затем набил карманы мылом, шнурками, английскими булавками, туалетной водой и спустился по лестнице.

Внизу он столкнулся с хозяином.

– Вы знаете человека по имени Рихард Биндинг? – спросил он.

Хозяин немного подумал, потом отрицательно покачал головой.

– Я говорю о человеке, который был здесь вчера вечером. Он хотел снять комнату.

– Вчера вечером никто с такой просьбой ко мне не обращался. Я вообще отсутствовал – до двенадцати играл в кегли.

– Вот оно что! А у вас были свободные комнаты?

– Да, три комнаты. Они и сейчас свободны. Вы ждете кого-нибудь? Могу предложить седьмой номер, на одном этаже с вами.

– Нет, не думаю, что человек, которого я жду, вернется. Он, пожалуй, уже на пути в Цюрих.

К полудню Керн заработал три франка. Он зашел в дешевый ресторан, намереваясь наскоро съесть бутерброд и затем продолжить торговлю.

Он подошел к стойке и с жадностью принялся за еду. Вдруг он едва не поперхнулся: за одним из дальних столиков сидел Биндинг.

Керн запихнул в рот остаток бутерброда, давясь, проглотил его и медленно направился к Биндингу, который, сидя за небольшим блюдом со свиными отбивными, красной капустой и картофелем, самозабвенно поглощал эту вкусную снедь.

Он заметил Керна, лишь когда тот подошел вплотную.

– Ах, это вы! – небрежно бросил он. – Ну, как дела?

– Из моего бумажника исчезли сорок франков, – сказал Керн.

– Это неприятно, – ответил Биндинг и проглотил большой кусок жареной свинины. – В самом деле неприятно!

Страницы: «« ... 6970717273747576 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Кому не известно, что Сибирь – страна совершенно особенная. В ней зауряд, ежедневно и ежечасно сове...
«В избушке, где я ночевал, на столе горела еще простая керосиновая лампочка, примешивая к сумеркам к...
«Пятый век, несомненно, одна из важнейших эпох христианской цивилизации. Это та критическая эпоха, к...
«…Другая женщина – вдова с ребенком. Уродливая, с толстым, изрытым оспой лицом. Ее только вчера прив...
«Дом этот – проклятый, нечистое место. В нем черти водятся… Ну, как водятся? Не распложаются же, как...