Автопортрет художника (сборник) Лорченков Владимир
И она совершила, стоя передо мной на коленях, этот самый огненный хлопок. Так сказать, хлопнула и отожгла. Но это я так, ерничаю. Тогда же я сидел, не шевелясь, словно вспугнуть кого-то боялся, потому что это было чем-то феерическим. Невероятно огненным. А уж когда эта искусница затушила пожар, набрав в рот холодной воды… Я спускал минуты три, не меньше. Она явно обладала способностями экстрасенса. Только вместо воды эта сумасшедшая толстая шлюха с языком вместо лозы находила в вас новые и новые запасы семени. Однажды она пригласила меня домой.
– Прямо вот так домой?! – сказал я, а она лишь смущенно хихикнула.
Я и понятия не имел, какой у нее дом. Но, конечно, пришел. Пришлось даже немного потрахаться – в квартире были мы одни, и нельзя было списать свое нежелание на нее лезть опасностью быть застигнутыми врасплох – а не только наслаждаться минетом. Я, признаюсь, даже оробел слегка, когда, отпросившись с работы, вроде как на больничный, завалился к ней домой.
– Какие большие у тебя комнаты, – сказал я смущенно, зайдя в дом, и глядя на хорошо обставленную квартиру.
– Ты что блядь, рабочий из ЖЭКа? – спросила она.
Мы посидели немного на кухне, пощелкали орешки с незаинтересованным видом. Кроме белого махрового халата и трусов на ней ничего не было.
– Пошли в спальню, – сказала она.
И поволокла меня трахаться. Что же. Я был лишь благодарен ей за то, что она избавила меня от ненужных и смущавших нас пауз. Я потрахал ее немного стоя, чуть-чуть на полу, и оставшееся время мы барахтались в огромной кровати. После того, как мы похерили и это табу, она стала звать меня потрахаться у себя дома все чаще. У меня причин отказываться не было, так что я приходил.
Пока с удивлением не понял, что захожу к ней года два.
ххх
Потом она начала худеть. Поначалу это даже заводило. Тем более, что когда у тебя лишних – двадцать кило, то сброшенные три-четыре ничего не меняют в повадках. Это только в концлагерях у людей характер менялся, уж слишком резво они там худели. Моей пышке ничего такого не грозило. Она просто сбросила сначала чуть-чуть в поясе, потом чуть в животе, затем стало заметно, что худеют руки.
– Меньше жрешь? – спросил я ее.
– Ты такой неласковый… – говорила она.
И просила назвать себя зайкой. Я не соглашался, потому что последние год-полтора узнал о ней много нового. Ну, никак она не была зайкой, эта моя толстая шлюха. Да и толстой переставала быть. А это повышало в ней самооценку. По мере того, как она стройнела, она привлекала мужчин не только минетом – о котором я, конечно же, на работе всем растрындел, – но и просто привлекала. А уж когда она сбросила десять кило, то возле нее стали виться мужчины. До тех пор, пока она не показывала им свое вульгарное нутро, у нее были шансы даже захомутать кое-кого из этих мужчин, думал я с тревогой. Так что я начал сбивать ей самооценку.
– Ты вульгарная шлюха, – говорил я, с удовольствием наблюдая, как ее глаза переполняются тревогой.
– Что толку с твоих сброшенных килограммов, если на тебе еще столько же, – говорил я.
– Скажи спасибо, что я тебя потрахиваю, – говорил я.
Безусловно, это застревало в ней, как занозы. Но, как и занозы, вызывало защитную реакцию организма. Протест вскипал в ней гнойными язвами. Она собрала волю в кулак, сбросила ЕЩЕ десять килограммов, и оказалась вполне ликвидна. Пошла на курсы стилистов, и начала носить короткие юбки. Я вознегодовал. Всем – а в курсе нашего так называемого романа был уже весь офис, и давно, – казалось, что я ревную. Но я-то знал, что не испытываю к ней ровным счетом НИЧЕГО. Но убедить в этом остальных – особенно после того, как она начала спать с мужиками направо и налево, – мне оказалось трудно. Я был в ярости. Мне было плевать кто и как ей присунет, с кем она будет жить, мне было начхать на нее. В конце концов я был женатым человеком! Пусть хоть к дьяволу убирается. Но я хотел получать СВОЁ. Я хотел, чтобы она отсасывала мне в любой момент. Когда я того пожелаю. Минет. Вот и все, чего я хотел от этой паскуды. Она же, осознав, наконец, мою слабость, начала пользоваться ею – увиливать, раздражать, распалять. Затем она уволилась – нашла себе недурную работу, – и мы стали встречаться у нее дома еще реже.
А потом она нагло заявила, что бросает меня.
Даже не заявила. Просто перестала брать трубку. А уж когда я – на сто двадцать какой-то там раз – дозвонился, изволила сообщить это. Вот шлюха тупая. Как ты можешь говорит это, идиотка, если у нас с тобой ничего не было, хотел спросить ее. Как можно бросить, если вы не были вместе? Но уже три дня спустя звонил ей, чтобы спросить, не желает ли она мне отсосать? Она промолчала и повесила трубку. Я устроил новый сеанс телефонного террора. Писал ей смс-ски и все такое. Она, наконец, соизволила со мной поговорить. Я был уязвлен, признаю. Она посмеялась, сказала, что у нее сейчас есть наконец Мужчина, который ее, наконец, Трахает, и посоветовала мне не тратить себя и свое время. Мы обсудили еще кое что.
– Секс у нас всегда был говенный, – сказала она.
– Само собой, – сказал я.
– Ты же толстая, – нанес я ответный удар.
– Как он мог быть хорошим? – спросил я.
Но ее это не очень смутило. Так всегда, если ты успеваешь первым соскочить. Стоило бы мне позвонить ей за час до того, как она позвонила мне, и сказать, что это я решил прекратить, и это ОНА бы чувствовала себя проигравшей. Но характера соскочить у меня не было, уж больно сладко она сосала.
– Ну так и чего ты ко мне ПРИЦЕПИЛСЯ? – спросила она самодовольно.
– Из-за минета, – честно ответил я.
Она посмеялась, но я видел, что слегка уязвил ее. И только-то, говорил весь ее тон. Она, бедняжка думала, что я нарочно. А я просто честно ответил ей, чего хочу от нее. Увы, оказалось, что больше мне этого не обломится. По крайней мере, она в этом меня заверила.
– Отвали от меня, – сказала она.
– НИКОГДА больше я не отсосу тебе, – сказала она.
Я не поверил, а зря, потому что она была права.
Но я всегда был оптимистом.
ххх
Еще четыре года спустя до меня дошли слухи о том, что у Снежаны проблемы.
Это оказалось правдой. Я нашел бедняжку на четвертом этаже больницы, где орут от боли женщины, которых привозят из сел в Кишинев «скорые» с диагнозом – рак на последней стадии. Это было тем более отвратительно, что у Снежаны все было вовсе не так запущено. Девушка городская, она вовремя заметила что-то неладно. Так что врачи ее обнадеживали. Пятьдесят шансов было за нее, пятьдесят против. Половинка на серединку. Ни шатко, ни валко. Она лежала в кровати осунувшаяся, стройная, и улыбнулась мне, несмотря на свои синяки под глазами.
– Привет, «огненный хлопок», – сказал я, и она посмеялась.
Я посидел немного и с каждой минутой глядя на нее, все отчетливее понимал, что врачи будут оптимистами похлеще меня. Снежана, очевидно, думала, что я пришел попрощаться и позлорадствовать. Само собой, мысль о том, что я пришел ее поддержать, ей и в голову не приходила. И правильно. Но я пришел НЕ ТОЛЬКО позлорадствовать и попрощаться. У меня было дело. Когда я перешел к нему, глаза у нее расширились. Само собой, она не согласилась. Не знаю даже, на что я рассчитывал.
– Какая же ты… мразь и скотина, – сказала она.
– Ладно, – сказал я.
Ну, а что здесь такого, в самом-то деле? Я всего лишь предложил. Глаза у нее потемнели, и она сказала мне:
– Проваливай.
– Что, вообще нет? – спросил я.
– Уходи, – сказала она.
– Вот шлюшка, – сказал я с сожалением.
– Уебывай, – устало сказала она.
– Ну, – сказал я, – а если сначала я тебе?
– ПРОВАЛИВАЙ, – сказала она.
Я кивнул, развел руками и встал. С сожалением глянул на пакетик с бананами, соком и кефиром – получается, даром потратился, – и перевел взгляд на нее. Видимо, в глазах моих было что-то вроде надежды, так что она разозлилась еще больше. Мне было плевать. Можно быть каким угодно говном, но этого никто не запомнит. Все в конце концов умирают, и с их смертью распадаются в прах воспоминания о том, как гадко ты себя вел. Главное, всех пережить. Так что я был спокоен. Нет, так нет. Потом подумал, да что, в конце концов, это меняет? И забрал свой кулечек с кефиром и бананами. Она лишь зло усмехнулась.
Я пошел к двери. Уже стоя в них, сказал:
– Пока, киска.
Она ничего не ответила. Она явно берегла силы, чтобы бороться и выжить.
Я пожал плечами вышел в холодный темный коридор, а потом на улицу. Там летал тополиный пух. Я согрелся на солнце, и решил пройтись пару остановок. Дороги перекрыли перед ремонтом, так что можно было идти по проезжей части. Я шел, и постепенно все это вылетало у меня из головы. Спустя две остановки у видел афишу на столбе и остановился с интересом ее прочитать. В город приезжал старый состав «Браво». А в соседнем отделе, вспомнил я, появилась новенькая, крепенькая «разведенка» лет сорока. На афише было написано, что билеты стоят 25 долларов.
Я начал стоить планы.
ЗОВИ ЕГО БЕМБИК
Первые признаки того, что она наставляет мне рога, были похожи на легкий ветерок и легкие капельки, не предвещающие ничего, кроме летнего дождичка. Такие, знаете, после которых в течение получаса небо темнеет, в воздух взмывают фонтаны пыли, а потом наступает Апокалипсис и молнии трахают все вокруг. Только высунись. Трах-трах. А на следующий день сотрудники муниципалитета – те, кто не погиб в борьбе со стихией, – подсчитывают ущерб и оплакивают героев, павших смертью храбрых.
Короче говоря, я видел, что она недовольна мной, но не предполагал, что дело может зайти так далеко.
Ведь Инга была отличной женой, прекрасно готовила, и была, в общем, терпимым вариантом спутницы жизни. Несмотря даже на то, что раз в месяц заставляла меня ходить в гости к ее папочке. Состоятельному бизнесмену, который жил в собственном домище в пять этажей – об этом даже в местных газетах писали репортажи – с бассейном, водными горками и крокодилом. Что удивительно, в доме жила его жена. Что еще удивительнее, это была та самая женщина, на которой он женился лет сорок назад, которую трахал, и которая родила ему дочь. Ага, Ингу. Которая, в свою очередь, выросла, пошла учиться на художницу, и влюбилась в своего сокурсника. Ага, меня. Ну, а я, побывав в гостях телки, которая в меня влюбилась, понял, что лучшее, что я могу сделать – это жениться на ней. Что мы и проделали.
– Думаешь, я не понимаю причину твоего острого желания повести мою малышку под венец? – спросил меня папа, как я немедленно стал называть этого мудака.
– Желания жить на мои деньги, и ни хера не делать? – спросил он, обняв меня покрепче.
– Уверяю вас, я ЛЮБЛЮ вашу дочь, – сказал я ему, причем очень искренне.
Он поглядел на меня недоверчиво, и пошел поздравлять Ингу. С ней, конечно, все было вовсе не так просто, как я говорил ее папаше. То есть, она мне, конечно, нравилась. Ей было двадцать лет, у нее была гладкая на ощупь кожа, веснушки – а меня, знаете, это всегда заводило, – сиськи что надо, и трахалась она с удовольствием. Не знаю, любил ли я ее, но то, о чем я сказал – вполне достаточно для того, чтобы жениться в двадцать лет. Тем более, если ваша избранница – дочь богатейшего чувака в городе. Само собой, я сделал ей предложение, и мы поженились. И ее чертов папаша, делая вид, что обнимает меня, шептал мне на ухо всякие гадости и то, как он мне яйца оторвет, если я посмею обидеть его дочурку и не буду работать, чтобы содержать ее как надо.
– Вы просто ревнуете, папа, – сказал я, глядя на зал самого роскошного ресторана города, снятый на его, конечно, деньги.
– Не называй меня папой, – говорил он, напряженно улыбаясь.
– Ладно, папа, – говорил я, – я не стану называть вас папой больше.
– Идиот, – говорил он, – думаешь ты подцепил дочку богатых родителей, так ты самого бога за яйца поймал?
– В принципе, да, – говорил я.
– Ну, ты хотя бы художник великий? – спрашивал он с усмешкой. – Великий и непризнанный, блядь, гений?
– Боюсь, я ошибся с выбором профессии, – сказал я горько, – и все еще не нашел себя.
– Так что я пока посижу дома, – сказал я.
Он от злости чуть фаршированной рыбой – да, конечно они были евреи, а вы, что, думали, что где-то в мире есть богатейший человек в городе, который не еврей? – не подавился. Так что пришлось мне похлопать его по спине. Все умилялись.
А я улыбался Инге и мял под столом ее задницу.
Она улыбалась мне, и норовила потрепать меня по ширинке.
Ну, знаете, как бывает это в двадцать лет. Я обнял ее покрепче и покраснел на предложение тамады вспомнить, как мы познакомились. Инга глянула на меня и тоже покраснела. К нам в общежитие пришел парень с третьего курса и спросил, кто хочет трахнуть второкурсницу, которая напилась у них на вечеринке и жаждет мужика, но трахаться не по любви отказывается, а с ними со всеми она уже давно перетрахалась, так что ей явно нужно что-то новенькое. Вызвался я. Мужика хотела Инга. Случилось все это с месяц назад.
– Не могу поверить, – сказала Инга, – что мы так быстро нашли друг друга.
– Любимая, – сказал я, – нас вела друг к другу любовь. Боюсь только, твой папа меня не очень привечает.
– Папа меня любит и переживает, – сказала она.
– Я понимаю, – сказал я.
– Люби меня и все будет оки-поки, – сказала она.
– Что? – спросил я.
– Давай потанцуем, – сказала она.
Но мы не успели, потому что к нам подошла мать Инги, привлекательная еще блондинка. И танцевать мне пришлось с ней. А Ингу закружил в танце ее любимый папашка. Я уже начал переживать, не трахаются ли они.
– Вы, очевидно, слегка напуганы напором моего мужа, – сказала добрая женщина.
– Ну, что вы, – сказал я. – Он очень мил.
– Это действительно так, – сказала она и я впервые задумался, что же есть в этом уроде, раз такая бабенка до сих пор живет с ним.
– Жизнь – лучший учитель, – сказала она. – Так что со временем вы сами все поймете.
– Что вы имеете в виду? – спросил я.
– Только то, что сказала, – сказала она.
– Мне бы хотелось сказать вам только, – добавила она, – что Инга у нас девушка с характером…
– И что вы этого, боюсь, не разглядели, – сказал она, глядя мне в глаза.
Я подумал о том, что мамаша и дочурка не в ладах.
Это подавало надежды.
ххх
Как я уже говорил, отец моей Инги жил с одной женщиной в законном браке много лет. Это удивляло. Сами понимаете, мужик, которому стукнуло сорок и который заработал бабла, всегда хочет пошалить. Но только не этот. Супруга его, мамаша Инги, была дородная стройная женщина. Мне казалось, что в ее присутствии папА как-то блекнет и утихает. Инга уверяла мне, что это только иллюзия, и что, мол, всеми делами в их семье заправлял папаша. Ладно. Мне в любом случае было все равно. Ее родители купили нам квартиру в центре города, куда мы и переехали – я из общежития, где сражался с тараканами за кусок позавчерашнего хлеба, а Инга – из отцовского дворца.
Я забрал документы из института искусств, объяснив это тем, что намерен попробовать себя в литературе. Послал документы в Литературный институт и даже поступил на заочное. Но через полгода мне надоело, и я решил попробовать себя в музыке. Купил барабаны, и стучал по ним, пока Инга ходила учиться. Иногда готовил что-то поесть. Когда Инга возвращалась домой, прижимал ее к стенке в коридоре и раздевал. Ну, а потом трахал. Так хорошо и часто, что она даже прощала мне то, что я, по ее словам «маялся дурью». Но так продолжалось до тех пор, пока она не получила диплом, и не начала работать. А я все еще искал себя. Ну, или, если честно, просто отдыхал от бедности. Вот тогда-то на горизонте и появились первые серые пятнышки, грозившие в будущем вырасти в смерч.
Инга начала опаздывать после работы.
Во время наших ритуальных походов к ее родителям она не защищала меня, как прежде, от своего отца, а слушала его обличительные речи про «некоторых бездельников» с некоторым, как мне показалось, удовольствием. Стала рассеянной. Не всегда отвечала на звонки.
Я глянул в интернет – в котором сутками сидел, пока ее не было дома, – и набрал «признаки измены» в поисковой системе. Все совпадало с поведением Инги! Это тревожило. Не то, чтобы я был в нее ужасно влюблен – сами понимаете, когда вы вместе уже лет пять и сошлись только на теме ебли, это совсем не то, что в начале – но это грозило моему безбедному существованию. Никчемному существованию, как говорил ее отец. Хотя мне оно казалось вполне нормальным. В конце концов, человек создан не для того, чтобы сидеть в сраном офисе десять часов в день. Ну, или копать землю эти десять часов…
Короче, человек не создан работать.
И если есть возможность этого не делать, то почему бы ему – владельцу огромного состояния – не помочь своей дочери и ее мужу вести нормальный блядь образ жизни. А он вместо этого озлобился и настраивал свою дочь против меня. И его дочь, кажется, трахалась с кем-то еще.
Оставалось выяснить, с кем.
Я вглядывался в лица наших общих знакомых, тайком следил за ее бывшими парнями – это была работенка ого-го, ведь парней у нее было предостаточно, – подозревал коллег по работе в этом блядь проектном институте, где она рисовала всякие портики и колонады. Я подозревал всех мужчин города.
Но действительность превзошла все мои ожидания.
ххх
Однажды я собрался за город с приятелями по институту. Вернее, по первому курсу – такими же пиздоболами как я, которых повыгоняли за несданные экзамены и проваленные дипломы. Я, кстати, среди них был единственный, кто ушел из института сам. Можно сказать, был сливками нашего общества. И мы договорились поехать за город, на озеро – пивка попить, половить рыбы. Тем более, что никаких других занятий у этих уродов не было: большинство из них сидели без работы. Как и я. Только среди них никто, кроме меня, не был женат на богатой телке.
Я сказал супруге, что на выходных уеду.
Инга отнеслась к этому на удивление спокойно, и я подумал, что дело явно нечисто. И решил неожиданно вернуться домой спустя час после того, как уйду.
Ну, и, конечно, ОН был там. В ее постели. Так что, когда я ворвался в квартиру, расшвыривая все на своем пути, Инга только и успела, что сесть. И прикрыла сиськи покрывалом. А другой конец набросила на него. Блядь такая!
– Немедленно выйти из комнаты, мне надо одеться, – сказала она.
– Сними одеяло, – сказал я, сжимая в руке альпеншток, который купил, когда собирался стать троцкистом, поехать в Штаты, и убить Буша-младшего.
– Не устраивай сцен, – сказала она.
– Сними это гребанное покрывало, – сказал я.
– Ладно, знакомьтесь, – сказала она, и сдернула одеяло.
– Зови его Бембик, – сказала она.
– Что?! – спросил я.
– Бембик, – сказала она.
Передо мной на кровати сидел енот. От неожиданности я едва не упал. Пришлось присесть.
– Блядь, да это же ЕНОТ, – сказал я.
– Это не просто енот, – сказала она.
– Это енот-крабоед, взгляни на его пальцы, видишь, какие они тонки и чуткие? Он опускает лапки в воду, достает из-под камней крабов, и разделывает их пальчиками, – сказала Инга с любовью.
– Гребанный енот, – ошарашенно сказал я.
– ЕНОТ-КРАБОЕД, – сказала она.
– О боже, – сказал я.
– Зови его Бембик, – сказала Инга.
Я смотрел то на нее, то на этого енота хренового. Существо со средних размеров собаку с полосатой окраской, сидело на МОЕЙ кровати, возле МОЕЙ жены, и дружелюбно меня обнюхивало.
– Ты трахаешьсяя с енотом. – сказал я тупо.
– Ну, не совсем так, – сказала она.
– А КАК?! – спросил я.
– Ты что, хочешь, чтобы я тебе ПОКАЗАЛА? – спросила она.
– Да уж будь бля добра, – попросил я.
– Ладно, – сказала она.
Я думал, было, сказать, что передумал, но было уже поздно. Она мне показала. Выглядело это довольно просто: она брала маленького пластмассового краба, которого этот дурень принимал за живого, совала в себя, а он, енот, потом этого краба оттуда ДОСТАВАЛ, Своими ловкими чуткими пальцами. Так долго, что Инга, извиваясь, стала постанывать.
– А ну блядь прекратите ОБА! – сказал я.
– Я же все-таки здесь, – сказал я.
– А? Что? Да?! Прости, – сказала она, и оттолкнула лапу енота.
– Блядь, ну и что мне с вами теперь делать? – спросил я.
– Что. Мне. Теперь. Делать. – спросил я.
Она сказала:
– Зови его Бембик.
ххх
– Объясни мне, почему ты это сделала?! – спросил я Ингу, когда Бембик был водворен в своею корзину. – Я что, мало тебя трахал, да? Мало я тебя ЕБАЛ, что ли?!
– Тут дело не в сексе, – сказала она.
– У вас что, ЧУВСТВА? – спросил я.
– Ну, можно сказать и так, – сказала она и всхлипнула, – понимаешь, когда я увидела его в зоопарке, он была таким… неухоженным. Маленьким. Я подумала, вот сидит маленькое существо в клетке, тянет свои ручки к людям, а они, жестокие, идут мимо…
– Что ты делала в зоопарке? – спросил я. – Трахалась с конем?
– Рисовала пруд, – сказала она.
– Я же не забросила живопись, как некоторые, – сказала она.
– Ладно, – сказал я, – у вас блядь чувства…
– Ну, – продолжила она, – я и подошла к еноту этому поближе, а потом вдруг вижу, он глядит не просто в мою сторону, а именно мне в глаза и я подумала, како…
– Блядь, – сказал я, – что ты меня щиплешь за яйца? Я тебя еще не простил, подстилка гринписовская.
– Я? Тебя?! – спросила она. – Ты что придумываешь?
– А кто еще? – спросил я.
– Ой, – сказала она, глянув вниз, – это же Бембик.
И правда. Засранец Бембик, выбравшись из корзины, сидел у моих ног, и, глядя в сторону – это у них манера такая, как у карманников, – пояснила Инга, – пощипывал мои яйца. Воображал, видимо, что я камень, покрытый мхом, а подо мной есть какое-то питание. Бембик все время хочет жрать, пояснила Инга. Я прогнал его альпенштоком, и мы продолжили выяснять отношения.
– Значит, – горько сказал я, – ты пялишься с енотом…
– Выражайся приличнее, – возмутилась она, – тем более, что это и сексом-то назвать очень трудно.
– А как это назвать? – спросил я.
– Это можно обозначить, как петтинг, – сказала она.
– Ну, еще и как фистинг, – добавила она, подумав.
– Ах ты пизда! – сказал я.
– Я плохо тебя ебал?! – спросил я.
– Нет, – сказала она, – и даже часто, но…
– Но тебе не хватает ЧУТКОСТИ, – сказала она.
– Как у енота?! – спросил я.
– Как у енота-КРАБОЕДА! – сказала она.
– Ах ты пизда!!! – сказал я.
– Ты повторяешься! – сказала она.
И была права.
Я и правда повторялся.
ххх
После этого моя женушка перешла в наступление.
Я был извещен о том, что трахаю ее недостаточно Чутко и слишком Грубо.
Все это время енот Бембик, сводя меня с ума, шарился по нашей квартире, и чесал свои енотские яйца о нашу мебель.
Еще, сказала мне Инга, ее стало раздражать мое нежелание искать себе работу и то, что я живу на деньги, которые выделяет ее папаша.
На этой ноте енот Бембик подошел к холодильнику, открыл его (!) и стал вытаскивать оттуда, – как раз из моего любимого фруктового отсека, – бананы.
Наконец, добавила Инга, она не намерена терпеть меня дальше, если я буду так груб с ней и вербально…
– А, что блядь?! – спросил я.
– В смысле, матерись поменьше! – сказала она.
– Ясно, – сказал я. – То есть, я застал свою жену трахающейся с ено…
– Это ПЕТТИНГ! – сказала она.
– Ладно, – сказал я, – я застаю свою жену, которую трахает во время петтинга какой-то енот-крабоед, а после всего этого, по итогам матча, проигравшим во всем остаюсь я же!
– Ну, почему же, – сказала она. – У тебя ведь есть я.
– Почему тебе не приходит в голову мысль, – спросил я, – что я сейчас зарублю твоего енота, а потом тебя?
– Тебя посадят, – сказала она, – если раньше мой папа тебе яйца не отрежет.
– Я вас сварю, – сказал я, – пока мясо блядь в желе не превратится, а кости сожгу. Что на это скажешь? А твоему папаше скажу, что ты сбежала от меня в Гоа. С каким-то пидором из племени индийцев-крабоедов. Что будет не так уж далеко от истины, не так ли?
– Да, это ты можешь сделать, – сказала она.
– Я не вижу испуга в твоих глазах, енотная ты подстилка, – сказал я горько.
– Ну, а на что ты будешь жить? – спросила она. – Неужели ты думаешь, что мой папаша станет тебя содержать?
– Ты права, сука ты этакая, – сказал я.
– Ну, и что мне остается делать? – спросил я, ужасно жалея себя.
– Веди себя хорошо, – сказала Инга, и тут я вспомнил слова ее мамаши про характер дочки, – и будешь жить по-прежнему, ни хрена не делая…
– Веди себя хорошо, – сказала она, – и мы с Бембиком тебя не обидим.
– ЧТО?! – спросил я.
Вместо ответа она откинула одеяло, сунула в себя крабика, и Бембик молнией шмыганул на кровать. Они начали забавляться. Я попробовал взглянуть на ситуацию не предвзято. Супруга у меня была ничего. Двадцать пять лет. Сиськи. Жопа. Ляжки. Лежит, раскинувшись. Мокрая, блестит. Этот… крабоед ее заводит…
– А-а-а, о, а, – сказала Инга.
– Я сейчас кончу, Бембик, ты такой НЕЖНЫЙ, – сказала она.
– Хр-р-р-р, – сказал Бембик разочарованно, потому что крабик был пластмассовый.
– О, – разочарованно сказала она, – ты поспешил, Бембик.
После чего приподнялась на локтях, и глянула заинтересованно на меня.
– Присоединяйся, милый, – сказала она.
– Заверши то, что начал Бембик, – сказала она.