Летний домик с бассейном Кох Герман

41

Примерно в середине октября Ралф Мейер однажды утром вошел в мой кабинет. Как всегда, без предупреждения. Не спросил, кстати он пришел или, может, нет. Не спросил разрешения сесть. Плюхнулся в кресло напротив меня, пригладил рукой волосы.

— Я… мне надо с тобой поговорить, — сказал он.

Я затаил дыхание. Почувствовал, как громко забилось сердце. Возможно ли? После двух месяцев колебаний он наконец решил прийти с повинной? Я не знал, как отреагирую на такую исповедь. Схвачу за грудки и дерну к себе через стол? Или заору… плюну в физиономию? Ассистентка мигом примчится. Или сразу позвонит в полицию? Я могу и сохранить спокойствие. Ледяное спокойствие, как принято говорить. Могу пустить ему пыль в глаза. Сделать вид, что эмоционально его признание не оставило меня безучастным. А потом сделаю ему смертельный укол.

— Как у вас дела? — спросил он.

Отнюдь не такого вопроса ожидаешь от человека, который готов сознаться, что изнасиловал тринадцатилетнюю девочку. Может, это он норовит пустить пыль мне в глаза?

— Ничего, — сказал я.

— Ну и хорошо. — Ралф снова провел рукой по волосам. На миг я спросил себя, слышал ли он мой ответ. А он продолжал: — Я восхищаюсь тем, как вы с этим справляетесь. Юдит мне рассказывала. Рассказывала, какие вы сильные.

Я неотрывно смотрел на него. Одновременно пытаясь не слишком сверлить его взглядом. Не хотел, чтобы он прочел на моем лице озадаченность.

— Меня кое-что очень беспокоит, кое-что требующее полной конфиденциальности, — сказал он. — Потому я и пришел к тебе.

Я заставил себя отвести глаза. Худо-бедно постарался изобразить сочувственную заинтересованность.

— Все, что говорится здесь, не выходит за пределы этих стен. — Я жестом указал на стены. Улыбнулся. Сердце по-прежнему билось учащенно: улыбка, как я знал, успокаивает сердцебиение.

— Главное, чтобы Юдит не узнала. В смысле она настояла, чтобы я зашел к тебе, но, если дело серьезное, ей лучше не знать.

Я кивнул.

— Со мной что-то не так, — продолжал он. — Боюсь, со мной что-то не так. Может, все это чепуха, но Юдит сразу впадает в панику, ей всегда мерещатся тяжелые болезни. Я не хочу, чтобы она беспокоилась. Из-за пустяков.

Вялый, сказала Юдит. В последние недели отпуска Ралф был какой-то вялый.

— Ты правильно сделал, что зашел, — сказал я. — Большей частью тревога оказывается ложной, однако лучше всего полная определенность. Каковы в точности симптомы? Что ты чувствуешь?

— Ну, во-первых, я все время чувствую усталость. Собственно говоря, с лета. Ничего не хочу. Совершенно ничего. Такого со мной никогда не бывало. О’кей, я думал, что, пожалуй, слишком много работал в последнее время. А недели две назад появилось вот это… — Он встал с кресла и, без предупреждения расстегнув ремень, спустил брюки до колен. — Вот… — Он показал, но, если б и не показал, не заметить невозможно. — Три дня назад эта штука была вполовину меньше. Она твердая, а когда надавишь, причиняет боль.

Я посмотрел. Я свое дело знаю. С первого взгляда понял, что ошибки быть не может.

Ралфу Мейеру надо в больницу, на этой же неделе. Лучше всего прямо сегодня. Может, вообще уже поздно, но все равно чем скорее обратишься туда, тем больше у тебя шансов.

Я встал с кресла.

— Пройдем-ка в процедурную, — сказал я.

— Что это, Марк? То, что я думаю?

— Идем. Мне надо посмотреть как следует.

Он подтянул брюки чуть повыше, до ягодиц, и проковылял в процедурную. Я попросил его лечь на смотровую кушетку.

Я осторожно тронул желвак кончиком пальца, тихонько надавил. В самом деле твердокаменный, как он и сказал.

— Больно?

— Нет, если нажимаешь слегка, а если сильно, искры из глаз сыплются.

— Так мы и не будем сильно. Ни к чему это. В девяноста девяти случаях из ста это жировики. Просто подкожные разрастания. Клетки размножаются беспорядочно. Неприятно, конечно, однако не повод для беспокойства.

— Значит, это не… не то, что я думал?

— Послушай, Ралф. Стопроцентной уверенности не бывает. Но этот один процент мы тоже исключим.

— Что ты намерен предпринять?

Он не смотрел на меня. Смотрел на мои руки, натягивавшие резиновые перчатки. На скальпель, который я положил на ватный тампон рядом с его бедром.

— Возьму маленький кусочек. И отправлю на анализ. Через неделю-другую будет больше ясности.

Я продезинфицировал желвак и участок вокруг. Потом взял скальпель, надрезал. Сперва поверхностно, затем чуть глубже. Ралф застонал, хватая воздух.

— Неприятно, — сказал я. — Сейчас все пройдет.

Крови почти не было. Это подтверждало первоначальный диагноз. Я прорезал насквозь, до здоровой ткани. Надрезав здоровую ткань, я создал связь. Клетки из опухоли проникнут в кровоток и распространятся по всему телу. Метастазы… это слово всегда казалось мне красивым. Меткое, точное. В этот миг я сеял метастазы. Высевал зерна. В обозримое время они взойдут. В других частях тела. Которых невооруженным взглядом не увидишь.

Для проформы я поместил соскоб ткани на край склянки, кончиком скальпеля протолкнул внутрь. Для проформы черкнул что-то на этикетке, прилепил ее к склянке. Наложил на ранку перевязочную салфетку, приклеил двумя кусочками пластыря.

— Можешь одеваться, — сказал я. — Выпишу тебе рецепт. Не те таблетки, которые ты тогда принимал. После долгого отпуска нам всем нелегко вернуться к будням.

У двери кабинета я протянул ему руку.

— Ах да, — сказал Ралф. — Чуть не забыл. Ваша палатка. Юдит дала мне вашу палатку. Она у меня в машине. Выйдешь со мной?

Мы стояли у открытого багажника. Под мышкой я держал палатку.

— Скоро у меня съемки, — сказал Ралф. — Помнишь тот сериал, о котором мы говорили со Стэнли? «Август»? Они начинают работу.

— А как поживает Стэнли?

Он словно бы не слышал вопроса. Над переносицей, между бровями, пролегла складка. Он коротко качнул головой.

— Я могу поехать? Съемки займут два месяца. Если мне придется прекратить в разгар работы, это будет для всех катастрофой.

— Конечно, поезжай. Не беспокойся. Большей частью все это оказывается пустяком. Мы просто подождем результата. А до тех пор времени достаточно.

Я подождал, пока его машина свернет за угол. Чуть дальше по улице стоял мусорный контейнер. Я бросил туда палатку и вернулся в кабинет.

Приемная была пуста. В процедурной я поднес склянку к свету. Прищурил глаза, секунду-другую рассматривал содержимое, потом бросил склянку в педальное ведро рядом с кушеткой.

42

Я думал, все пойдет быстро, но нет. Ралф уехал в Италию на съемки «Августа», а через два месяца вернулся. Потом позвонил мне насчет результата анализа.

— Из больницы ничего не сообщили, — сказал я. — Полагаю, они ничего не нашли.

— Но ведь и об этом должны сообщать?

— Обычно да. Завтра позвоню на всякий случай. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо. Часто устаю, но тогда принимаю твою чудо-таблетку. Действует замечательно.

— Я позвоню тебе завтра, Ралф.

Меня успокоило, что он по-прежнему устает. Бензедрин я ему выписал, чтобы подавлять симптомы усталости, тогда болезнь сможет без помех распространяться по организму. Однако продолжалось это дольше обычного. Я начал сомневаться в себе. В своей врачебной квалификации. Может, я все-таки ошибся?

На следующий день я позвонил ему, но трубку сняла Юдит.

— Ты насчет результата? — тотчас спросила она.

Я сразу не нашелся с ответом:

— Я думал…

— Да, Ралф тебе сказал, что ты не должен мне говорить, если с ним что-то серьезное. Но в итоге ты настолько его успокоил, что он мне все рассказал. Что, по твоим словам, это пустяки. Это правда, Марк?

— Я сказал ему, что, вероятно, это пустяки. Но для полной уверенности послал кое-что в больницу.

— И?

Я зажмурил глаза.

— Сегодня я звонил насчет результата. Причин для беспокойства нет.

— Правда? То есть, если с ним что не так, я хочу знать, Марк.

— Нет, ничего такого. А у тебя есть причины думать, что что-то не так?

— Он по-прежнему часто устает. И похудел, хотя ест не меньше обычного. И пьет тоже.

— Я кое-что ему удалил. Там еще что-то есть? На том месте?

— Нет. Желвак есть, но он не растет. Я, конечно, смотрю не каждый день. Но иногда щупаю. Украдкой, ясное дело. Так что он не замечает. По крайней мере, надеюсь, что не замечает.

Он похудел — это хорошая новость. И что опухоль не увеличилась, тоже соответтвует картине заболевания. Вражеское войско захватило плацдарм. Оттуда координируются атаки. Вначале лишь ограниченные вылазки. Тайные операции за линией фронта. Уколы. Разведка территории. Подготовка. Скоро главные силы уже не встретят сколько-нибудь заметного сопротивления.

— Вероятно, это простой жировик, — сказал я. — Безвредный, коль скоро он ему не мешает. Но если он захочет, могу удалить.

— Разве для этого не надо в больницу?

— В больнице вас включат в лист ожидания. А операция пустячная. И ко мне он может прийти в любое время. Даже без предварительной записи.

Лиза иногда спрашивала про Томаса. Юлия про Алекса не спрашивала никогда.

— Конечно, ты можешь ему позвонить, — говорили мы Лизе. — Спроси, не придет ли Томас к тебе поиграть.

Но с началом учебного года она спрашивала о нем все реже. Школьные подружки и друзья оттеснили каникулярного приятеля на задний план.

С Юлией обстояло иначе. Нам казалось, она пока вообще даже думать о мальчиках не хочет. Тем более о мальчике, который напомнит ей о летних каникулах. Вдобавок и слово «напомнить» здесь не вполне уместно. Кое-что о лете Юлия помнила, но не все. Вероятно, помнила и Алекса. Но до каких пор? До какого момента? Мы не спрашивали. Считали, что лучше этого не делать.

Ралф больше не заходил. Явно достаточно успокоился и отложил удаление «жировика» в долгий ящик. Само по себе оно и к лучшему. Возможно, болезни просто требуется больше времени.

В начале нового года мы опять получили приглашение на премьеру. На сей раз на чеховскую «Чайку». Мы не пошли. Проводили, так сказать, политику пассивного отталкивания. Старались создать как можно бльшую дистанцию между нами и семейством Мейер. Я намеренно говорю «мы» — Каролина полностью разделяла мою точку зрения.

Дело было в ресторане. Через несколько дней после того, как в ящик бросили приглашение на премьеру «Чайки». Впервые за долгое время мы опять ужинали в ресторане. За второй бутылкой вина я почуял шанс.

— Знаешь, почему я не хочу идти на эту премьеру? — спросил я Каролину.

— Потому что театр вызывает у тебя гипервентиляцию, — рассмеялась Каролина и чокнулась со мной.

— Нет, я о другом. Сперва не хотел тебе говорить. Думал, все само закончится. Но этого не случилось. Все продолжается.

Это была правда. Юдит еще несколько раз пыталась связаться со мной, но, увидев на дисплее мобильного ее имя, я каждый раз обрывал соединение. Когда она наговаривала голосовую почту, я не перезванивал. Ассистентке велел не соединять меня с ней, если она станет звонить на работу. Она и вправду несколько раз звонила. Но ассистентка отвечала, что я занят с пациентом и позвоню позднее. Чего я не делал.

Раз-другой она звонила на наш домашний номер. Оба раза трубку снимала Каролина. По ответам жены я понимал, что она разговаривает с Юдит. Да, ничего… в последнее время получше… Меня нет! — жестами показывал я Каролине и до конца разговора держался как можно тише.

— Я не хочу идти на премьеру, потому что мне неохота встречаться с Юдит, — сказал я. — Не знаю, заметила ли ты, но эта женщина не дает мне проходу. Уже тогда, на даче, не давала. Пыталась… Явно находила меня интересным. В смысле необычайно интересным.

Я посмотрел на жену. Непохоже, чтобы мое заявление ее напугало. Напротив. Скорее позабавило. На ее губах заиграла улыбка.

— Что ты смеешься? Заметила или нет? Эта Юдит бегала за мной, клянусь.

— Марк… Смеюсь я поневоле. Над тобой. Не обижайся, я вовсе не собираюсь поднимать тебя на смех, но, по-моему, ты слишком поспешно делаешь вывод, что женщина находит тебя интересным, если немножко кокетничает или расслабляется. На даче я, конечно, тоже это заметила, но, мне кажется, Юдит кокетничает со всеми мужчинами. Непостоянная, из тех, что стремятся понравиться всем и каждому.

Признаться, в первую очередь реакция Каролины меня разочаровала. Она считала все это невинным флиртом. Ничего толком не видела. Вот, значит, как все легко, подумал я.

— Она регулярно звонит мне на мобильный, Каролина. Говорит, что скучает по мне. Что хочет меня повидать.

Каролина, смеясь, покачала головой, отпила глоточек вина.

— Ах, Марк, этой женщине просто хочется немножко внимания. Мне бы тоже хотелось, будь рядом со мною такой грубиян, как Ралф. Вот в чем дело. Внимание доктора. Может, ей этого хочется. Может, хочется, чтобы ты ее осмотрел.

— Каролина…

— Мне неприятно разрушать твои иллюзии, но ты сам напросился. Юдит действует так со всеми мужчинами. Я видела, как она выступала перед Стэнли. Похихикала, разок-другой провела рукой по волосам, так сказать, в задумчивости посидела у трамплина, свесив ноги в воду, — словом, известные женские приемчики. Вообще-то я удивляюсь, что ты с такой легкостью на них клюешь. У него она, кстати, имела больше успеха, чем у тебя.

Я воззрился на нее.

— Что смотришь? Ой, Марк, порой ты ужасно наивный! Думаешь, все женщины увиваются вокруг тебя, но этакая Юдит отлично знает, что делает. Я несколько раз хотела тебе рассказать, да все забывала. Вспомнила только сейчас, когда ты заговорил о ней. Так или иначе, было это однажды у бассейна. Вы — Ралф, ты, дети — уехали в деревню. Эмманюель неважно себя чувствовала и лежала в комнате за закрытыми шторами. И все время между этими двумя чувствовалось какое-то напряжение. Потом я поднялась наверх, взять что-нибудь попить. А когда глянула в кухонное окно, увидела их. Юдит лежала в своем шезлонге, Стэнли стоял, склонясь над ней. Начал он с ее лица, а потом облизал всю ее целиком, Марк. На самом деле целиком. Я нарочно гремела стаканами, спускаясь по лестнице. И они чинно лежали каждый в своем шезлонге. Но я-то видела. Видела по Стэнлиным плавкам. Думаю, незачем объяснять, чт я видела. И в следующую минуту он нырнул в бассейн.

Примерно через месяц после премьеры «Чайки» я прочел в культурном разделе газеты маленькую заметку:

Спектакль «Чайка» отменяется ввиду болезни исполнителя главной роли

Заметка содержала не больше десяти строк. «(…) Ралф Мейер (…) впредь до особого распоряжения выведен из состава труппы». О какой болезни шла речь, не сообщалось. Я хотел было позвонить, взял телефон, но в итоге решил, что лучше подождать.

Юдит позвонила на следующий день.

— На прошлой неделе его госпитализировали. — Она сообщила, в какую больницу. Больница оказалась та самая, куда я послал, вернее, не послал биопсию.

Я прижал мобильник к уху. Сидел за столом в своем кабинете. Следующий пациент — последний в этот день — придет только через час.

Я задал несколько общих вопросов. О симптомах. Об ожидаемом лечении. Ее ответы подтвердили мой первоначальный диагноз. Организм Ралфа сопротивлялся долго — дольше обычного, — но теперь сопротивление сломлено. Болезнь миновала несколько стадий. Тех стадий, когда лечение еще могло иметь шансы на успех. Я невольно подумал о траншеях, о ходах сообщения. О целых системах связанных между собой ходов сообщения, которые защитники один за другим оставляют. Чтобы Юдит не спросила про анализ, я сам заговорил о нем:

— Странно. Тогда они ничего не нашли.

— Марк?

— Да?

— Ты как?

Я бросил взгляд на часы напротив стола. Еще пятьдесят девять минут отделяли меня от очередного пациента.

— Ничего, — ответил я.

На другом конце линии послышался вздох.

— Ты мне так и не позвонил. Не перезваниваешь, когда я оставляю сообщения.

Я выдержал короткую паузу. В тишине думал об анализе, о склянке с кровавым кусочком ткани из бедра Ралфа, которую выбросил в ведро.

— Работы было много, — сказал я. — Вдобавок хлопоты с Юлией. Мы стараемся понемногу наладить свою жизнь, но это не так уж просто.

Неужели я сам соединял эти слова во фразы? Причем довольно легко, поскольку сидел в кабинете один и Юдит не могла видеть мое лицо, а чтобы сосредоточиться, я еще и глаза зажмурил.

— Буду рад повидать тебя, — сказал я.

Так мы возобновили контакт. Каролине я обычно говорил правду. Иду выпить кофе с Юдит Мейер, оворил я. Она выбита из колеи болезнью Ралфа. Поначалу мы встречались в кафе, позднее все чаще у нее дома. Пациентов у меня осталось немного, я спокойно мог отлучиться на час, а то и больше. Или просто дожидался окончания приема. Алекс и Томас тогда были еще в школе, не стану оправдываться: большей частью мы не успевали даже дойти до спальни. Потом иногда навещали Ралфа в больнице. Первая операция не принесла желаемого результата, вторая «не обеспечила достаточных перспектив на улучшение», как заявили специалисты. Были предложены альтернативные методы лечения. Более тяжелые. Он мог сам выбрать, остаться ли для этого в больнице или каждый день приезжать из дома.

— Может, дома-то лучше, — сказала Юдит. — Я буду отвозить тебя каждый день.

Говоря это, она смотрела на меня, сидела на стуле возле кровати, рука лежала на одеяле, рядом с рукой мужа.

— С одной стороны, дома тебе, конечно, уютнее, — заметил я. — Но, возможно, будет весьма тяжко. Особенно по ночам. Здесь, в больнице, у них все под рукой.

В результате нашли компромиссное решение: всю неделю Ралф будет находиться в больнице, а на выходные ездить домой. Один-два раза в неделю я приходил к Юдит на кофе.

Не знаю, чем это объяснить — общим заторможенным состоянием, операцией, лекарствами и зачастую крайне неприятным лечением, — но он никогда не вспоминал тот осмотр в октябре минувшего года. Во время одного из наших визитов в больницу, когда Каролина отлучилась в киоск купить ему журналы, я воспользовался случаем.

— Странно, как иной раз бывает с такой болезнью, — сказал я. — Приходишь на прием с пустячным жировиком, а через месяц-другой все идет насмарку.

Я подвинул стул поближе к Ралфовой койке, но мне показалось, он не понял, о чем я.

— Однажды у меня был пациент, который решил, что у него случился сердечный приступ, — продолжал я. — И в панике прибежал на прием. Со всеми симптомами. Боль в груди, сухость во рту, потные ладони. Я посчитал пульс: больше двухсот ударов. Прослушал его фонендоскопом. Спросил: «Может, вы вчера ели сырное фондю?» Пациент удивленно воззрился на меня: «Откуда вы знаете, доктор?» А я спросил: «И вероятно, заодно налегали на белое вино?» И объяснил ему. Горячий расплавленный сыр, ледяное белое вино. В желудке все это снова застывает в большущий плотный ком, который невозможно вывести из организма. Большей частью едоки среди ночи попадают в интенсивную терапию, однако этот ровно в девять утра явился ко мне.

Ралф лежал, прикрыв глаза, но тут открыл их.

— Но это еще не все. Я отправляю пациента домой. Разумеется, совершенно успокоенного. А через две недели он вправду умирает от остановки сердца. Глупая случайность! Если рассказать об этом устно, в книге или в фильме, никто не поверит. Но так было на самом деле. Сырное фондю и остановка сердца были абсолютно не связаны друг с другом.

— У нас это называется невезуха, — сказал Ралф и тускло улыбнулся.

Я бросил взгляд на его тело под одеялом. Все то же большое тело, но вроде как местами опавшее — словно воздушный шарик на другой день после праздника, после дня рождения, уже наполовину сдувшийся.

— Верно. Дурацкая невезуха, — сказал я.

С Юлией между тем обстояло немного получше. По крайней мере, у нас сложилось такое впечатление. Она все чаще приводила домой подружек, за столом нет-нет да и рассказывала о событиях в школе, причем не дожидаясь наших вопросов, снова смеялась. Неуверенно, однако же смеялась. А в иные дни снова подолгу сидела одна в своей комнате.

— Тут дело еще и в возрасте, — говорил я.

— И это, по-моему, хуже всего, — говорила Каролина. — Наверно, мы уже никогда ничего точно не узнаем. Чему виной возраст, а чему… то, другое.

Временами я всматривался в лицо Юлии, когда думал, что она не видит. Ее глаза. Ее взгляд. Совсем иные, нежели год назад. Не то чтобы более печальные, но более серьезные. Обращенные внутрь, как говорится. Каролина права. Я тоже не знал, приписывать ли это ее взрослению или — так и не всплывшим в памяти — событиям на пляже.

43

Летний отпуск мы провели в Америке. Сменим обстановку, так мы решили. Другая обстановка, не как на пляже (или у бассейна). Путешествие, а не просто отдых на одном месте. Путешествие с массой развлечений, с новыми впечатлениями и нехваткой времени на раздумья — на размышления, на бессонные ночи.

Поездка, может, и «не поставит Юлию на ноги», но подействует оздоровляюще, рассуждали мы. Очистит чувства и мысли. Может, после поездки удастся открыть новую страницу.

Начали мы с Чикаго. Поднялись лифтом на верхний этаж небоскреба Сирс-Тауэр, окинули взглядом город и озеро Мичиган. Прокатились по улицам в открытом двухэтажном автобусе. Завтракали в «Старбакс». Вечерами ужинали в ресторанах, где заказывали любимые блюда Юлии. Итальянские. Пасту. Но и за столом она не вынимала из ушей белые наушники айпода. Не то чтобы совсем отключалась, нет, благодарно улыбалась, когда перед нею ставили тарелку равиоли и официант посыпал их тертым сыром. Клала голову на плечо Каролины, гладила мать по руке. Только почти не разговаривала. Иногда напевала песенку, которую слушала через айпод. В обычной ситуации мы бы что-нибудь об этом сказали. «Мы за столом, Юлия. Прервись, немного погодя можешь слушать дальше». Но мы молчали. Думали: пусть делает что хочет. Пока что определенно не время переворачивать страницу.

На прокатной машине, белом «шевроле-малибу», мы поехали на запад. Видели, как ландшафт мало-помалу становится более скудным и пустынным. Лиза на заднем сиденье восторженно вскрикивала при виде первого ковбоя и первого бизона. А Юлия сидела в наушниках. Чтобы привлечь ее внимание, приходилось кричать:

— Смотри, Юлия! Вон там, на голой скале. Стервятник.

Тогда она вынимала из уха один наушник.

— Что ты говоришь?

— Стервятник. Вон там. Нет, уже улетел.

В Национальном парке Бэдлендз[33] мы видели таблички, предупреждавшие о присутствии гремучих змей. Возле горы Рашмор[34] сфотографировали высеченные в скале головы четырех американских президентов. То есть сфотографировала Лиза, мы дали ей камеру. Мне самому никогда не хватало терпения фотографировать, Каролина еще делала снимки, когда дети были маленькие, но позднее тоже бросила. А Лизе это занятие нравилось, лет в девять она увлеклась фотографией. Поначалу снимала на отдыхе главным образом бабочек и цветы, потом все чаще семью.

Юлия старалась изо всех сил. На всех снимках улыбалась. Но вроде как ради нас. Или чувствуя за собой вину в собственной мрачности. В парке Кастера[35], где мы на несколько дней сняли хижину, она в буквальном смысле попросила прощения:

— Sorry. Я, наверно, не самая веселая компания.

Мы сидели возле хижины за столом для пикника, рядом на жаровне шипели куски говядины и гамбургеры.

— Не говори глупости, Юлия, — сказала Каролина. — Ты у нас самая милая и самая веселая дочка. Делай что тебе хочется. Для того и каникулы.

Лиза стояла возле барбекю, переворачивала мясо.

— А я? — воскликнула она. — Я тоже самая милая и самая веселая?

— Конечно, — ответила Каролина. — Ты тоже. Вы обе. Самое прекрасное, что у меня есть.

Я посмотрел на жену. Она прикусила губу и потерла глаза. А немного погодя встала:

— Пойду посмотрю, есть ли еще вино.

— Да оно ведь здесь, мама! — крикнула Лиза. — Стоит на столе.

В Дэдвуде мы зашли в «Джейкс», ресторан Кевина Костнера. Весь обед пианист громко играл на рояле, нормально не поговоришь. Юлия сидела в наушниках, поклевала еду и скоро отодвинула тарелку. В Коди мы ходили на родео. В Йеллоустонском парке снова видели бизонов, а еще лосей и разных оленей. Мы вышли из машины там, где вдоль узкого шоссе выстроилось множество автомобилей. Люди с биноклями показывали на холм за ручьем.

— Медведь, — сказал какой-то мужчина. — Правда, он только что скрылся за деревьями.

Остановились мы и у «Старого верного», у гейзера, который каждые пятьдесят минут выстреливает в воздух белопенной струей. «Ого!» — воскликнула Лиза, когда это произошло. Юлия улыбалась и покачивала головой под музыку айпода.

Мы свернули на юг. Увидели первых индейцев. Проехали по долине Моньюмент-велли и остановились на полузаброшенной парковке, там развевался американский флаг и стоял серебристый караван, где продавались резные индейские вещицы.

— Не хочешь выйти посмотреть? — спросила Каролина у Юлии, которая осталась на заднем сиденье. Юлия помотала головой, потерла глаза.

— Посидеть с тобой? — спросила Каролина.

В Кейенте мы услышали, что на всей территории резервации навахо действует сухой закон и ни капли алкоголя нигде не получишь. Ни в ресторане, ни в супермаркете.

— Прямо как в Иране, — сказала Каролина, отпив глоток колы. — Посреди Америки.

На первой смотровой площадке у Большого каньона Юлия расплакалась. В эту минуту мы с ней были вдвоем, Лиза и Каролина как раз зашли в кирпичный домик туалета. Мы стояли на краю, на выступе без ограждения, чуть поодаль от многочисленных групп туристов.

— Посмотри, вон там. — Я показал на хищную птицу, вероятно орла, который, не шевеля крыльями, парил метрах в пяти от нас. — Хочешь вернуться в машину? — спросил я. Посмотрел вбок и только теперь увидел, что Юлия сняла наушники. Плакала она беззвучно, слезы просто текли из глаз по щекам.

— Я больше не вижу, как это красиво, — сказала она.

Я почувствовал, как по спине пробежали холодные мурашки. Шагнул к ней, протянул руку. Очень осторожно, всего лишь хотел взять ее за запястье. С тех пор как я месяцев восемь назад осматривал ее, она старалась избегать физического контакта со мной. Я думал, со временем это пройдет, но нет. Когда я протянул к ней руку, она мгновенно отвернулась — за всю поездку мы ни разу даже не дотронулись друг до друга.

— И не надо, — сказал я. — Вовсе не обязательно находить это красивым.

Я взял ее руку. Минуту-другую мы стояли так, потом она посмотрела вниз, на руку отца, сжимающую ее собственную, и высвободилась. Повернулась и пошла вверх по тропинке, в сторону туалета, откуда как раз вышли Каролина и Лиза. Увидев мать, Юлия ускорила шаги. Под конец она бежала. И бросилась в объятия Каролине.

Тем вечером мы остановились на ночлег в Уильямсе, одном из городков на знаменитом шоссе номер шестьдесят шесть. Поужинали на воздухе, в мексиканском ресторане. Мы с Каролиной пили «маргариту». Когда подали закуски, между столиками появился ковбой с гитарой. В нескольких метрах от нашего столика он поставил на террасу ящик и стал на него. Я смотрел на Юлию, когда ковбой начал свое выступление. Пока что Юлия еще не притронулась к тарелке с энчиладой. Взгляд у нее был такой же, как днем, когда она смотрела на Большой каньон.

Гостиница располагалась у железной дороги. Я лежал в темноте без сна, слушал товарняки, проходившие каждые полчаса. Издалека слышал, как они приближаются, дают гудок: жалобный звук вроде крика совы или животного, заплутавшего в ночи. Бесконечные товарняки. Я пробовал считать вагоны, но с очередным поездом забывал подсчеты. Думал о Большом каньоне и о поющем ковбое. О слезах Юлии и ее взгляде, совсем недавно, в мексиканском ресторане.

— Марк? — Я ощутил на затылке руку Каролины. — Что случилось?

— Ты не спишь? Постарайся заснуть.

Рука Каролины добралась до моего лица, пальцы ощупывали щеки.

— Марк, что случилось?

Мне пришлось откашляться, чтобы голос звучал нормально.