Летний домик с бассейном Кох Герман

24

В этот субботний вечер отмечали праздник середины лета. С фейерверком и веселыми кострами на пляже. Уже днем началась пальба. Не такой фейерверк, как у нас. Не ракеты, рассыпающиеся десятками красочных огней, но исключительно тяжелые, глухие разрывы. По звуку словно и не фейерверк, а артобстрел или бомбежка. Разрывы, отдающиеся глубоко в груди. Под ребрами. Под сердцем.

Мы собирались все вместе поехать на пляж. Но сперва, конечно, надо было пообедать. Меч-рыбу Ралф порубил на куски. Топором, на плитках террасы. Поначалу дети находили это невероятно интересным, однако с каждым ударом топора отступали на шаг назад. Вывалились внутренности: печень, куски икры, плавательный пузырь, а еще какой-то блестящий темно-бурый орган размером с мяч для регби, названия которого никто не знал. Порой Ралф прорубал рыбину насквозь, и тогда осколки плиток летели во все стороны.

— Ты бы поосторожнее, дорогой, — сказала Юдит. — Нам ведь надо будет получить в квартирной конторе внесенный залог.

Но Ралф явно орудовал топором с таким удовольствием, что вроде как и не слышал. Он сидел на корточках, скинув шлепанцы. Я смотрел на его босые ноги, топор-то иной раз обрушивался на плиточный пол в опасной близости от его пальцев. Смотрел я как врач. Старался прикинуть, что буду делать. Если положить пальцы на лед, в больнице можно пришить их на место. Кто-то ведь должен сохранить присутствие духа, если Ралф рубанет топором по одному или нескольким пальцам. Доктор рядом. Ему придется остановить кровотечение и завернуть пальцы в мокрое полотенце со льдом. Женщины и дети, пожалуй, попадают в обморок, один только доктор, вероятно, и не потеряет голову. Юдит, неси лед из холодильника! И мокрое полотенце! Каролина, помоги мне наложить жгут на колено, он теряет слишком много крови! Стэнли, заводи машину и откинь заднее сиденье! Юлия, Лиза, Алекс, Томас, живо в дом, вы только путаетесь под ногами. Не трогайте Эмманюель, пусть там и лежит, подсуньте подушку ей под голову, она скоро очнется… Я мог бы с блеском исполнить эту роль, которая прямо-таки создана специально для меня, но, по правде говоря, топор всего один раз оказался в полусантиметре от Ралфова большого пальца. После этого он действовал осмотрительнее.

— Чего смотришь, Марк? — сказал он. — Ну да, небось уже аппетит разыгрался. Будь добр, принеси мне еще пивка, а?

Настал вечер. Временами из жаровни вырывались высокие языки пламени. Мы сидели на террасе, потягивая белое вино и пиво. Юдит поставила на стол мисочки с оливками, анчоусами и пикантными сосисочками. На решетке барбекю шипели куски меч-рыбы. Когда я смотрел на Юдит, на ее лицо, золотисто-желтое в отблесках огня, она опускала глаза. Каролина глядела в пространство перед собой, маленькими глотками прихлебывая вино. Казалось, и она тоже изо всех сил старается не смотреть на меня. Я сижу здесь, всем своим видом говорила она. Сижу здесь, но предпочла бы находиться где-нибудь в другом месте.

Томас с Лизой играли в пинг-понг. Алекс и Юлия опять устроились в одном шезлонге возле бассейна. У каждого в ухе белый наушник от айпода Юлии. За минувшие несколько часов я раз-другой пытался вступить в прямой контакт со старшей дочерью, но безрезультатно. На каждый мой вопрос она пожимала плечами и тяжело вздыхала.

«Хочешь потом поехать на пляж? — спросил я, просто чтобы о чем-нибудь спросить. — Посмотреть на фейерверк?»

Она пожала плечами. И вздохнула.

«Если вам неохота, можно остаться здесь, — продолжал я, чувствуя, как вспыхнуло лицо. — Поиграть в карты или еще во что-нибудь… В монополию…»

Юлия руками подняла волосы вверх и опять отпустила.

«Посмотрим», — сказала она, отвернулась и пошла прочь. Даже взглядом меня не удостоила. Казалось, все женщины, соревнуясь друг с дружкой, не смотрели на меня. Исключение составляли только Лиза и мать Юдит. Пока готовились к обеду, Вера несколько раз мне улыбнулась. А когда Ралф рубил меч-рыбу, даже головой тряхнула, улыбаясь мне. А Лиза? Лиза по-прежнему смотрела на меня так, как одиннадцатилетние дочери смотрят на своего отца. Как на идеального мужчину. Мужчину, за которого позднее выйдут замуж.

Я непременно должен попробовать заглянуть Юлии в глаза, решил я. Ее глаза не солгут. Одного взгляда будет достаточно. В глазах дочери я прочту ужасную правду. Или нет. Возможно ведь, что все это плод моего воображения. Может быть, что-то произошло между нею и Алексом. Может быть, она быстро «повзрослела», как говорится, и больше не нуждается в опеке отца. Такова биология. С биологией не поспоришь.

— Ты нынче рассказывал нам кое-что интересное, Стэнли, — сказал Ралф, раскладывая по тарелкам первые готовые куски меч-рыбы. — В машине. Марку, наверно, тоже будет любопытно.

Больше из вежливости, чем из любопытства, я взглянул на Стэнли. Если замечу у него на лице хотя бы тень недовольства, настаивать не буду. Он воткнул вилку в меч-рыбу, отчего на тарелке сразу образовалась лужица, отрезал солидный кусок, отправил его в рот, потом сказал:

— А-а, ну да.

В этот миг из соседнего сада взмыла в воздух петарда. Они взлетали и раньше, но не так близко. Все затаили дыхание, меж тем как она со свистом, оставляя позади искристый след, устремилась ввысь. Затем раздался грохот. Грохот и яркая вспышка. Точнее, наоборот. Вспышка опередила звук. Петарда взорвалась прямо у нас над головами, осветив наши лица белой вспышкой взрыва, а грохот грянул секунду спустя. Точь-в-точь такой, как прежде. Тяжелый и глухой. Удар молнии. Прямое попадание артиллерийского снаряда. Взрыв автомобиля. Но на сей раз так близко, что, казалось, заполнил все тело. Изнутри. Начался под желудком, громовым раскатом прокатился внутри грудной клетки и в конце концов через челюсти и барабанные перепонки снова вышел наружу. Женщины и дети взвизгнули. Мужчины и мальчики чертыхнулись. Одна из бутылок упала и вдребезги разбилась о плитки террасы. Где-то на улице заработала автомобильная сигнализация.

— Зараза! — воскликнул Ралф, уронивший на пол кусок меч-рыбы.

Грохот еще несколько раз эхом прокатился в дюнах. Потом все стихло.

— Ого! — Это был Алекс. Они с Юлией выдернули белые наушники из ушей и вскочили с шезлонга. Юлия испуганно озиралась по сторонам. Посмотрела на свою мать. На Ралфа. На Юдит. Даже на Стэнли и Эмманюель. Почти что на всех и каждого, кроме меня.

— Папа, папа! Можно, мы тоже запустим? — Томас мчался к нам от теннисного стола. — Папа, давай мы тоже погремим, а?

— Нет, это все-таки уже ненормально, — сказала Юдит. — Господи, ну что в этом забавного?

— Мне показалось, из меня весь воздух выжали, — сказала Каролина.

Я смотрел в лицо Юдит, на котором читалось искреннее недоумение. Каролина прижала ладонь к груди и несколько раз глубоко вздохнула. В этот миг я подумал о различиях между мужчинами и женщинами. О различиях, не поддающихся объяснению.

Мужчины любят жуткий грохот. Чем он сильнее, тем лучше. В глазах женщин это делает их моложе. Ребячливее. До такой степени моложе и ребячливее, что женщины снисходительно улыбаются. Они остаются детьми, говорят женщины друг дружке. И справедливо. Помню, как шестнадцатилетним мальчишкой я, запуская фейерверк, послал к черту все предписания. Фитилем я не пользовался. Только открытым огнем. Настоящим пламенем. От спички или от зажигалки. Я хотел видеть огонь, а не тускло тлеющий фитиль. И отнюдь не устанавливал петарды на безопасном расстоянии, в пустых бутылках. Я запускал их с руки. Хотел чувствовать пальцами силу ракеты. Тогда часть этой силы становилась моей. Первые разы я держал так крепко, что щепки от деревянной лучины занозами впивались в пальцы, когда ракета рывком высвобождалась из моей хватки и неслась в вышину. Позднее я научился держать как надо. Свободно. Петарда обладала собственной волей. Стремилась ввысь. В такие минуты я думать не думал о том, что вечер праздничный. Не говоря уже о новом годе, который скоро начнется. Я думал о войне. О ракетах и зенитках. Об освободительных движениях, которые портативными противовоздушными ракетами, с плеча, сбивали геликоптеры и транспортные самолеты противника, превосходившего их по уровню техники. Часто я не мог устоять перед соблазном и направлял ракеты по более наклонной траектории, чем, строго говоря, диктовала безопасность. Тогда они врезались в окна соседей через дорогу. «Извините! — кричал я, когда окно открывалось и перепуганные соседи высовывались наружу. — Извините, она полетела не туда». Я корчил самую что ни на есть невинную физиономию. Физиономию футболиста, подставляющего подножку противнику и наносящего ему опасную для жизни травму. Извини, я поскользнулся… Следующуюракету я нацеливал на группу веселящихся людей дальше по улице. Это же война. Войну лучше выиграть, а не проиграть. Так учит история. И биология. Лучше убить кого-то, чем быть убитым самому. С незапамятных времен мужчина стережет вход в пещеру. Тех, кто пытается туда прорваться, надо принудить к бегству. Людей. Зверей. А тот, кто продолжит лезть на рожон, пусть после не говорит, что его не предупреждали. «Мужчина избегает схватки, только если превосходство противника слишком велико, — учил на лекциях по медицинской биологии профессор Херцл. — Когда противник равен ему силой или слабее, он оценивает свои возможности. Сжимает кулаки. Взвешивает в руке меч. Или пистолет. Поворачивает башню танка на долю секунды быстрее, чем противник. Целится и стреляет. И выживает».

Томас стоял теперь подле отца.

— У тебя есть петарды, папа?

Ралф наклонился, поднял упавший с большой двузубой вилки кусок рыбы, снова положил его на жаровню. На лице у него заиграла широкая улыбка:

— Посмотри в сарае, сынок. Дверь, что за столом для пинг-понга. Ты тоже, Алекс.

Мальчики помчались на задворки, а я вдруг ощутил пустоту. Где-то внутри, за сердцем. Ралф запасся фейерверком. А я этого не сделал. Вчера ведь проезжал мимо ларька, где торговали фейерверками. Ларек из гофрированного пластика стоял на краю деревни. Я помедлил в нерешительности. Сбросил скорость. Надо бы поглядеть, что у них есть. Но свободного места на парковке не оказалось, и я поехал дальше.

Будь у меня два сына, как у Ралфа, я бы в крайнем случае припарковался даже в пяти километрах, подумалось мне сейчас. Но у меня две дочери. Я вспомнил проводы старого года несколько лет назад. Вопреки голосу рассудка я все же купил тогда пачку петард и шутих. В полночь установил на крыльце перед дверью пустую бутылку с первой ракетой. Связал вместе фитильки трех небольших петард и подбросил их вверх. Но Юлия и Лиза остались в дверях. При первом разрыве обе съежились и попятились в дом. Потом на пороге появилась и Каролина. Все трое смотрели на меня. Я запустил еще несколько петард. Надел на одну пустую жестянку, чтобы рвануло погромче. Каролина тем временем дала девочкам по бенгальскому огню, однако на улицу они так и не вышли. Стояли на пороге, вытягивая руки как можно дальше, чтобы искры не упали на дверной коврик. Оттуда и смотрели на своего отца. Ведь он, мягко говоря, вел себя странно. Как двенадцатилетний мальчишка. Женщины в войну шьют солдатскую форму. Снаряжают на фабрике боеприпасы. Вносят вклад в обеспечение военных действий, так это называется. Но стрелять предоставляют мужчинам.

— Папа, папа! Можно, мы прямо сейчас запустим?

Алекс и Томас вернулись с двумя пачками петард в охапке. Некоторые длиннее их самих. И было их столько, что мальчишки едва тащили. Две-три упали на пол.

— Может, еще немного повременим? — сказал Ралф. — Через часок пойдем все вместе на пляж.

— Но соседи-то запустили, — сказал Алекс.

— Ну па-ап, — сказал Томас. — Пожалуйста!

Ралф покачал головой. Смеясь, взял со стола пустую бутылку.

— Ладно, только одну.

Я смотрел на штабель петард на террасе. Самые маленькие и те длиной не меньше метра. Сейчас, когда лежали на кирпичном полу террасы, они живо напоминали конфискованный арсенал. Секретные запасы партизанского движения или террористической ячейки. Враг, превосходящий их в технике, располагал танками и самолетами. Захватчики имели вертолеты, с которых стреляли ракетами с лазерным наведением, однако примитивные «Хассамы», которые поражали произвольные гражданские цели, наносили куда больший психологический ущерб.

— Нет, не здесь, — сказал Ралф. — Нельзя так близко от остальных петард. Одной искры достаточно — и мы все взлетим на воздух, заодно с домом. Лучше пальнуть от бассейна.

— По-твоему, это хорошая идея? — спросила Юдит.

— Лучше бы подождать до тех пор, когда поедем на пляж, — сказала Каролина.

— Я иду в дом, — произнесла мать Юдит.

Но Ралф только рассмеялся:

— Да поймите вы, мальчики ждать не могут.

От петарды, которую Алекс и Томас установили в бутылке на краю бассейна, я перевел взгляд на своих дочерей. Когда подожгли фитиль, обе заткнули уши. Юлия взвизгнула, когда ракета с шипением и свистом вылетела из бутылки, которая упала и разбилась, причем несколько осколков угодили в бассейн.

Взрыв последовал неожиданно быстро. Резкий и басовитый, резче и басовитее, чем от соседской петарды. Он начался под ногами, прокатился вверх, наполнил гулом всю грудную клетку и закончился в голове. Дыхание на миг совершенно прервалось. На сей раз сработала сигнализация нескольких машин. Собаки залились истерическим лаем. Юлия с Лизой взвизгнули.

— Merde![11] — воскликнул женский голос, и, обернувшись, мы увидели Эмманюель, в руках у нее был кусочек основания и разбитая ножка бокала. Остальное осколками валялось под ногами. По белой блузке расползались большие красные пятна.

— Ну что, поставили на своем?! — воскликнула Юдит.

— Еще одну! Еще! — завопил Томас.

— Зараза! — сказал Алекс, присвистнув сквозь зубы. — Чума! Улёт!

— Ладно, еще одну, — смилостивился Ралф.

— Ну как ты только можешь! — сказала Юдит. — Будь добр, забирай их, езжайте с этой забавой на пляж! Ралф, надеюсь, ты меня слышал?

Ралф примирительным жестом поднял обе руки вверх:

— О’кей, о’кей, мы едем на пляж.

Меня снова захлестнуло глубокое сожаление. Как жаль, что я не купил петарды. Меня бы не усмирили так быстро, как Ралфа. Я попробовал поймать взгляд Каролины. Моя жена, конечно, не любительница громкой пальбы, но я не припомню, чтобы за все годы, что мы вместе, она хоть раз произнесла: Надеюсь, ты меня слышал, Марк?

В этот самый миг наши взгляды встретились. Каролина стояла рядом с Эмманюель, одну руку она положила девушке на плечо, пальцы другой аккурат прикоснулись к винным пятнам на ее блузке. Она повернула голову и посмотрела на меня.

И я отчетливо увидел: жена мне подмигнула. Я не очень-то понял, к чему относилось подмигивание — к облитой вином блузке Эмманюель или ко всей ситуации с петардой и злостью Юдит, да это и не имело особого значения. Каролина просто видела комичность. Мы непременно уедем в понедельник, сказала она, но мысленно уже явно попрощалась с Мейерами и их дачным домом. Нет, даже не попрощалась, а отмежевалась. Я тоже ей подмигнул, думая о давешних событиях на кухне. О кончике моего языка, скользнувшего по зубам Юдит, о моей руке на ее ягодицах. Думал о ее пальцах, расстегнувших кнопку на моих шортах. Петарды сгребли в охапку, кое-кто сходил в дом за кофтой или курткой, ведь скоро на пляже станет прохладно, затем мы все собрались возле машин. Эмманюель дала понять, что не поедет, и Стэнли в общем-то не старался ее переубедить. Мать Юдит тоже осталась дома.

Юлия и Лиза вместе с Алексом и Томасом решили ехать в машине Ралфа, на заднем сиденье. Перед тем как сесть на пассажирское место рядом с Ралфом, Юдит на миг прислонилась к дверце машины и посмотрела на меня. Я ответил на ее взгляд, задержал его, как задерживают взгляд женщины, занимаясь другим делом. Второстепенным. Я видел, как свет наружного фонаря над дверью гаража отражается в ее глазах. Думал о возможностях пляжа. Наверняка там полно народу. Мы потеряемся. Кое-кто потеряется. А другие как раз найдутся.

— Я вот думаю: может, мне тоже остаться здесь? — Каролина возникла рядом со мной, положила ладонь мне на предплечье.

— Да? — Я чуть наклонил голову, чтобы свет фонаря не падал мне на лицо. — Не хочешь, так и не езди. Ничего особенного. Раз ты устала, прокачусь один.

25

Иной раз прокручиваешь свою жизнь вспять, чтобы посмотреть, в какой точке она могла принять другое направление. А иной раз прокручивать вспять совершенно нет нужды — ты и сам еще не знаешь, но она прокручивается только вперед. Хочешь остановить кадр… Вот здесь, говоришь себе. Если б вот здесь я сказал что-нибудь другое… сделал что-нибудь другое.

Тем вечером я поехал на пляж. И вернулся совсем другим. Другим не на час, не на несколько дней, нет: навсегда.

Сажаешь пятно на брюки. На любимые брюки. Стираешь их десять раз подряд, при девяноста градусах. Трешь, скоблишь, выкручиваешь. Пускаешь в ход тяжелую артиллерию. Отбеливатели. Жесткие губки. Но пятно неистребимо. Если трешь и выкручиваешь слишком усердно, вместо одного пятна разве что возникает другое. Пятно, где ткань стала тоньше и обесцветилась. Обесцвеченное место — это воспоминание. Память о первом пятне. Теперь можно сделать две вещи. Выбросить брюки или всю оставшуюся жизнь ходить с этой памятью. Но выцветшее место напоминает не только о пятне. Оно напоминает и о времени, когда брюки еще были чистыми.

Если прокрутить достаточно далеко вспять, в кадре в конце концов появятся чистые брюки. Между тем ты уже знаешь, что чистыми они не останутся. Я знаю, что до конца своих дней буду прокручивать жизнь вспять. Здесь, раз за разом буду я спрашивать себя. Или еще раньше?.. Здесь? Я останавливаю кадр.

Вот здесь еще чисто.

А здесь уже нет.

Мы только-только съехали по дорожке на шоссе, когда Стэнли Форбс достал из нагрудного кармана пачку «Мальборо» и сунул мне под нос. Я благодарно вытащил сигарету.

— Смотри осторожнее, — сказал он.

— Что?

— Ты слишком забираешь вправо, мы чуть не снесли боковое зеркало вон того фургона.

Я принадлежу к числу людей, которые с трудом терпят критику по поводу своей манеры вести машину. Точнее, совершенно не терпят. Но, если честно, я прекрасно понимал, что Стэнли, скорее всего, прав. Знал ведь, что вообще-то выпил лишнего и садиться за руль мне бы не следовало. Перед отъездом я и сам на миг заколебался. Стэнли готов был отправиться на пляж в своей прокатной машине, стоял с ключами в руке, но в конце концов пожал плечами и сел ко мне единственным пассажиром.

— Спасибо, — сказал я теперь. — Тогда ты смотри направо, а я налево.

Я переключил передачу, сбавил скорость. Метрах в тридцати исчезли за поворотом красные габаритные огни Ралфова «вольво». Я осторожно затормозил у обочины. И все же услыхал, как шины со скрипом, похожим на зубовный скрежет, отерлись о бордюрный камень.

— Ты что делаешь? — спросил Стэнли.

— Да так, подумал кое о чем. Нынче праздник. На шоссе к пляжу наверняка стоит патруль. А я выпил многовато, мигом отберут права.

— О’кей.

— Но тут есть другая дорога. Песчаная. Как тебе известно, мы сперва несколько дней прожили в кемпинге. Если я отсюда отыщу кемпинг, то и дорогу найду.

Приложив некоторые усилия и несколько раз заехав в тупик, мы все-таки нашли песчаную дорогу, которая, по моим расчетам, должна вывести нас к кемпингу. Справа и слева высились деревья, я опустил боковое стекло и включил фары.

— Справа деревья, Марк, — сказал Стэнли. — И слева небось тоже.

Мы оба невольно рассмеялись, и, словно доказывая, что у меня все опять под контролем, я прибавил газу. Колеса засвистели по песку, машина, покачиваясь, рванулась вперед.

— Yeah! — сказал Стэнли. — Zebra One, we are on our way![12]

Наверно, это была цитата из фильма, которую мне полагалось бы знать, но, увы, я понятия не имел, откуда она. И спрашивать у Стэнли не хотел. Пожалуй, у меня были вопросы к кинорежиссеру, только другие. Сколько лет Эмманюель, собственно говоря? Она и трахается так же вяло, как выглядит, или, как часто бывает, внешность обманчива, и ты, старый хрен, за ней толком не поспеваешь? Она и в постели очки не снимает? Но эти вопросы я не задал. Спросил:

— Кстати, о чем это толковал Ралф? Перед обедом. Ты, мол, что-то рассказывал, что наверняка и мне интересно.

— Ах, это.

— Если неохота рассказывать, так и не надо. В другой раз.

Песчаная дорога между тем круто пошла вниз, временами в глубине среди деревьев мелькали огни — вероятно, прибрежные бары и рестораны. Мы ехали правильно.

Стэнли тоже опустил боковое стекло. Выбросил окурок, закурил новую сигарету.

— Через несколько месяцев после одиннадцатого сентября правительство Буша пригласило кой-кого из кинорежиссеров в Белый дом. Прежде всего тех, кто снимает научную фантастику. Стивена Спилберга, Джорджа Лукаса, Джеймса Камерона. И меня. Я сделал парочку научно-фантастических картин. Одну выпустили в Европе только на DVD, зато другая прошла на экранах с большим успехом. «Дрожь». Не знаю, может, ты видел?

Название показалось мне знакомым, хотя последний фильм этого жанра, который я видел, это, кажется, «Послезавтра».

— Нет, боюсь, не видел.

— Не важно. Дело тут в идее, стоявшей за приглашением. В Овальном кабинете собралась довольно многочисленная компания. Сам Джордж Буш, конечно, Дик Чейни, Доналд Рамсфелд, Джордж Тенет из ЦРУ и еще кое-кто: советник по национальной безопасности и несколько генералов. Ну и мы, кинорежиссеры. Орешки и бутербродики-канапе. Кофе и чай. А также пиво, виски и джин. Как выяснилось, речь шла о фантазии. О нашей фантазии.

Песчаная дорога сузилась. Завиляла. Крутые повороты, когда не видно, что там за ними. Я притормозил до второй скорости, в открытое окно слышал, как камешки бьются о днище. Пахло нагретой за день сосновой хвоей. И морем. Я подумал о Каролине, которая осталась в дачном доме. О мгновении, когда она на прощание бегло поцеловала меня в щеку. Ты не слишком много выпил? Способен вести машину?

— Пригласили нас затем, чтобы мы дали волю фантазии. Нашей фантазии, — продолжал Стэнли. — Не знаю, кому первому пришла в голову эта идея. Самому Джорджу Бушу или кому-то из его советников. Whatever[13]. Начали мы с чая и кофе, но затем быстро переключились на пиво и виски. Президент тоже. Выпил подряд несколько двойных виски. Дик Чейни и Доналд Рамсфелд налегали на джин. Кто-то включил музыку. Сперва Боба Дилана, потом Джими Хендрикса и «Дикси чикс». В каком-то смысле все это было fucking unbeleavable[14], так мне кажется сейчас. Но мы занимались тем, ради чего были приглашены, — фантазировали. До тех пор никому в голову не приходило, что террористы используют пассажирские самолеты в качестве оружия. Все усилия направляли на обеспечение безопасности самих самолетов. На предупреждение возможных взрывов на борту и взятия заложников. Самолеты, врезающиеся в башни, были просто немыслимы. И нас попросили вообразить немыслимое. Посредством нашей фантазии, той самой, посредством которой мы высаживали на Землю инопланетян и заставляли мстителей из будущего сводить счеты в прошлом, — посредством нашей фантазии мы теперь должны были представить себе, что могут замыслить террористы будущего. Но тут надо рассказать тебе кое-что другое. «Дрожь» я снимал по книге американского писателя. Сэмюэла Деммера. Не знаю, слыхал ли ты о нем.

— Да нет, пожалуй.

— О’кей, это не важно. Главное, я прочитал эту книгу. «Дрожь» Сэмюэла Деммера. И сразу увидел в ней фильм. Начал читать в двенадцать ночи и в шесть утра закончил. В восемь позвонил Деммеру. Сам. Обычно этим занимается мой агент, но я был в полном восторге и хотел лично высказать его автору. Деммер славился тяжелым характером. Никогда не выступал по телевидению, не давал интервью. На мой взгляд, весьма симпатичный тип писателя. Так или иначе, по телефону он сперва держался довольно сдержанно, казалось, его абсолютно не интересовало, что кому-то хочется экранизировать его книгу. Однако я расслышал на том конце линии и кое-что еще. Пожалуй, такое нередко слышишь в разговоре со сдержанными людьми. В глубине души они рады, что кто-то все ж таки позвонил. И можно немножко поболтать, хотя и не знаешь собеседника лично. Или как раз потому, что не знаешь лично. Я имею в виду, подобные люди зачастую вынуждены оправдывать свою репутацию. Live up to their reputation, как говорят в Штатах. К примеру, его совершенно не раздосадовало, что я позвонил так рано. Короче говоря, мы поладили. Потолковали о его книге и о возможностях экранизации, а потом он задал вопрос, который меня ошарашил. Вопрос, который заставил меня умолкнуть, но которого я себе никогда не задавал. Более того, позднее он стал девизом моей жизни. «Почему вы сами ничего не придумаете?» — спросил он. Честно говоря, на миг я был выбит из колеи. Не знал, что сказать в ответ. И в конце концов спросил: «Что вы имеете в виду?» В трубке послышался глубокий вздох. «Именно то, что сказал, — отвечал Сэмюэл Деммер. — Мне кажется, у вас полно идей. В смысле собственных идей. Зачем вам снимать фильм, основанный на чужой идее? Почему вы сами не придумаете фильм?» После этого мы разговаривали еще полчаса, не меньше. Обо всем на свете. О книгах, которые нравились нам обоим. О фильмах. Позднее мы встретились. И сотрудничество получилось необычайно приятное и вдохновляющее. Но вопрос Деммера решительно изменил мою жизнь. Я сделал «Дрожь». Но, с его согласия, лишь по мотивам романа. «Based on the novel by Samuel Demmer»[15] поместили в итоге в конечных титрах. После «Дрожи» я уже никогда не делал экранизаций. Никогда. Воспринял слова Деммера всерьез и стал придумывать сам.

Фары высветили табличку возле дороги. На ней была нарисована палатка и написано название кемпинга, где мы провели в палатке две ночи. Еще восемьсот метров. Потом дорога пойдет еще круче вниз, как я запомнил с первого вечера, три-четыре крутых поворота — и пляж. Пока дорога прямая. Я прибавил газу.

— И что же вы придумали сообща в Белом доме? — спросил я. — Где будет следующий удар?

— В том-то и дело, — отозвался Стэнли. — Возможно, удара вообще не будет. То есть, может, и будет, но мы в тот день пошли гораздо дальше. Жаль только, все это top secret[16]. С нас взяли клятву, что за пределами Овального кабинета мы не скажем ни слова. Спилберг, правда, позднее чуток проговорился. Не помню, что именно он сказал, кажется, что-то совершенно невинное. Ведь главный вывод того хмельного дня: все будет куда хуже, чем ожидаешь увидеть в самом страшном сне. Вернее, не ожидаешь. И так уже было худо. A fucking nightmare[17]. Мы на пороге новой эпохи. Безопасности скоро не найдешь вообще. В буквальном смысле. Вообще. В свое время эпоха Возрождения началась с пушки нового типа. С пушки, которая могла насквозь пробить крепостные стены. Эта пушка и положила конец миропорядку, который знали тогдашние люди. Власть сменилась драматически. За несколько десятилетий кончился тысячелетний статус-кво. И сейчас близится нечто подобное. Мы, современный мир, Западная Европа, Америка, частично Азия, — та самая крепость. Давненько играем главную роль. Но в обозримом будущем появится что-то, способное пробить стены этой крепости.

— Что же именно?

— Я ведь сказал, что, к сожалению, не вправе разглашать информацию. Однако дело обстоит не так, как некогда с пушкой. Это не что-то одно. А разом много чего.

Я ничего не мог с собой поделать. Поначалу рассказ Стэнли не особо меня увлек, но теперь во мне проснулось любопытство.

— Все-таки ты мог бы назвать хоть что-нибудь, — сказал я. — Клянусь, я правда буду молчать.

Словно в подкрепление своих слов я снял одну руку с руля, провел двумя пальцами по губам и поднял их вверх, искоса глядя на него:

— Клянусь!

— Осторожно!

Справа на дорогу внезапно вылетел автомобиль. Возник из ниоткуда. Я нажал на тормоза и одновременно вывернул руль влево. Возможно, слишком медленно, как знать. Мы склонны внушать себе, что еще сумеем проскочить. Но тормозной путь длиннее. Раздался скрежет, когда машины столкнулись. Хотя «столкновение» — слово слишком громкое. Контакт. Металл к металлу. И мы остановились наискось на дороге. Да, мы, во всяком случае, остановились. Вторая машина проехала дальше. Ее красные габаритные огни в мгновение ока скрылись за следующим поворотом.

— Motherfucker! — гаркнул Стэнли. — Ты видел? Jesus Christ! Fuck him! Fuck this motherfucker![18]

Я оторвал одну руку от руля, утер лоб. Рука и лоб взмокли от пота.

— Черт побери! — буркнул я. — Черт побери!

— Этот гад не включил фары! Ты видел? Пер по дороге с выключенными фарами!

— Но я только что видел его задние огни. Когда он притормозил.

— Вот именно! Он притормозил. Но фары не включил. Даже не подумал.

Только теперь я заметил, что мотор заглох. Внезапно настала полная тишина. Из-под капота послышались два сухих щелчка. Внизу я отчетливо различал шум прибоя. И кроме аромата хвои и соли чуял запах горелой резины.

— Давай, Марк. Проучим эту сволочь. We’re gonna teach the motherfucker a lesson! Yes!

Стэнли сжал кулаки и с силой грохнул по бардачку. Я с шумом выдохнул воздух. Стиснул обеими руками руль. Он тоже был влажный.

— Чего ждешь? — продолжал Стэнли. — Come on, start the engines![19]

— Стэнли, это плохая идея. Я выпил слишком много. Радоваться надо, что мерзавец не остановился. Все равно вину свалили бы на меня, при таком количестве алкоголя в крови.

Стэнли промолчал. Открыл дверцу, вышел из машины.

— Ты что? — спросил я, но он уже обошел вокруг машины и распахнул мою дверцу.

— Ну-ка подвинься, — сказал он.

— Стэнли, идея вправду плохая. Я хочу сказать, ты тоже выпил. Может, даже больше меня. Во всяком случае, не меньше.

— Три бокала. Вероятно, кажется, будто я пью столько же, сколько остальные, но я подолгу сижу с каждым бокалом.

— Стэнли…

— Давай, Марк. Подвинься. Надо поспешить. Если эта гнида доберется до пляжа раньше нас, мы уже ничего сделать не сможем.

Неуклюже перелезая через рычаг переключения скоростей и плюхаясь на пассажирское сиденье, я впервые осознал тяжесть в голове. Вес, который тянет вниз, когда эффект от выпивки начинает слабеть. Я знал, как это происходит. Тело просит влаги. Воды. Правда, чувствуешь это всегда с опозданием. И остается только держаться. Изо всех сил. Я подумал о стакане пива. Большом стакане. Пивом наносишь тяжести удар в спину, где атаки не ждут.

Стэнли завел мотор и рванул с места в карьер. Из-под колес взметнулся песок.

— Yes! — воскликнул он, когда мы тронулись. — Держись крепче, Марк.

На первом повороте я услышал, как днище скрежетнуло по камням, которые валялись тут кое-где на обочине, на втором он едва не врезался в дерево.

— Стэнли! — сказал я. — Стэнли!

— Вон он!

Метрах в тридцати я увидел красные габаритные огни, водитель притормаживал у следующего поворота. Стэнли попеременно включал то ближний, то дальний свет.

— Мы его ослепим, — сказал он. — Мы его сделаем, Марк. Сделаем.

Он переключил скорость и прибавил газу. Мотор взвыл.

— Ты видел «Speed Demons»[20]? — спросил он, но ответа ждать не стал. — Мой первый скромный хит в Америке. Паршивенькая история, конечно, но тогда я сумел заполучить только этот сценарий. Про гонки NASCAR[21]. Один из гонщиков, больной раком, хочет еще разок блеснуть. Но его спихивают с трассы, и он погибает в огне.

— Стэнли, пожалуйста…

— Там есть малюсенькая роль его брата, брата больного гонщика. Я сам ее сыграл. Единственное развлечение за все время съемок — я постоянно мог гонять по кругу. На скорости двести пятьдесят — триста километров в час. А потом чуток задеть впереди идущую машину, чтобы она пошла юзом.

Мы уже шли вплотную за тем автомобилем, старым «рено-4», как я заметил. Стэнли нажал на клаксон и уже его не отпускал.

— Он не должен останавливаться, иначе ничего не выйдет. Давай, motherfucker. Газуй!

Он крутанул руль, целясь в правый край заднего бампера. Снова металл скрежетнул по металлу, громче, чем в первый раз. И зазвенело стекло.

— Got him![22]

«Рено» заскользил на песке, повернулся вокруг своей оси. Секунду казалось, он вот-вот опрокинется, ведь с одного боку оторвался от земли этак на метр, завис в воздухе, но затем снова упал на все четыре колеса. Я думал, Стэнли быстро проедет мимо, но он дал задний ход и пристроился вровень с «рено».

— Сволочь! — крикнул он водителю, который тоже опустил окно и с ужасом смотрел на нас. — Чтоб ты сдох, гнида!

Стэнли поехал дальше. Громко хохоча, провел машину через последние повороты на пляж.

— Черт подери, Марк! Ты видел его рожу? Ради одного этого зрелища уже стоило его догнать. Вдобавок он бесплатно усвоил малость нидерландского.

Я промолчал. Когда водитель «рено» смотрел на нас, я быстро откинулся назад, чтобы по возможности спрятаться за Стэнли. Волосы у этого малого были изрядно растрепаны. Еще сильнее, чем в тот раз, когда я увидел его впервые. Но я сразу его узнал, это оказался управляющий из «зеленого» кемпинга, который плохо заботился о своей домашней скотине.

Стэнли продолжал безудержно хохотать. Повернулся ко мне, вскинул вверх руку. Я не сразу сообразил, что должен хлопнуть его по ладони.

— Две бутылки, — сказал он.

— Что?

— Я выпил две бутылки вина. Не считая пива перед обедом и трех бренди за кофе. Принимая все это во внимание, согласись, я вполне нормально веду машину.

26

На пляже было полно народу. В толкучке мы не сразу нашли остальных. Сперва искали на обвешанных лампионами открытых террасах кафе, потом прошли дальше, мимо зажженных праздничных костров, в сторону моря. Справа и слева взлетали в воздух петарды. В промежутках между разрывами по песку волнами прокатывался тяжелый ритм дискотеки.

— Вон они, — сказал Стэнли.

У самой границы прилива стояли Ралф и Юдит, а в следующий миг я увидел Лизу, за которой гнался Томас. Лиза, взвизгнув, упала в песок, Томас навалился на нее.

— Вы как раз вовремя, — сказал Ралф.

Он зарыл в песок петарду размером с динамитную шашку и как раз в эту минуту водрузил поверх котелок, прихваченный из дачного дома. Тяжелый медный котелок с выпуклым донышком — в старину в таких варили суп, подумал я, их вешают на цепочке над огнем.