Летний домик с бассейном Кох Герман

21

В квартирной конторе мы, прождав полчаса, выяснили, что слесарь постарается заехать сегодня днем и устранить проблему с водой. Девица з стойкой справилась по календарю:

— Нынче пятница. Мы сделаем все возможное. Но в выходные у нас закрыто. Тогда уж в понедельник.

Девица была очень некрасивая. Килограммов тридцать лишнего весу, лицо одутловатое, с множеством прыщей и иных неровностей. Даже не то чтобы неровностей, скорее этаких «ничейных» участков, где ничего не происходило, они не двигались, когда она говорила, оставались безучастны, когда все остальное лицо принимало то или иное выражение. Может, она жертва дорожной аварии, подумалось мне. Может, в детстве ударилась лицом о ветровое стекло.

Я чуть наклонился над стойкой. И, прежде чем открыл рот, нарочито заметно для девицы быстро глянул на Каролину, которая стояла возле двери, рассматривая фотографии дачных домов, предлагаемых на продажу и внаем.

— Идешь куда-нибудь в эти выходные? Сегодня вечером? Завтра? — спросил я.

Девица захлопала глазами. Глаза были красивые, ничего не скажешь. Очаровательные. Она зарделась. Во всяком случае, живые участки ее лица покраснели, а вот на мертвых кровь, вероятно, встречала слишком большое сопротивление, чтобы пробиться к поверхности.

— У меня есть друг, сударь, — тихо сказала она.

Я подмигнул.

— А ваш друг вправе считать себя счастливчиком. Надеюсь, он сознает, как ему повезло.

Она потупилась.

— Он… он правда очень занят. Но я попрошу его сегодня же заехать к вам и уладить все с водой.

Я воззрился на нее. Слесарь! Низкорослый слесарь, который вчера лазил с голым Ралфом на крышу. Парень явно большой ловкач, подумалось мне, и не только ликвидирует засоры в водяных резервуарах. Я попробовал надвинуть друг на друга две фотопластинки, но сумел лишь представить себе слесаря и эту девицу рядом на диване перед телевизором: они держались за руки, свободной рукой слесарь подносил ко рту полулитровую бутылку колы, а девица по локоть запустила свободную руку в семейный пакет чипсов.

— Марк, иди-ка посмотри.

Я еще раз подмигнул девице и послушно подошел к жене.

— Гляди, — сказала Каролина. — Не наш ли это дом?

Я посмотрел туда, куда она показывала. К листу картона были пришпилены три фотографии: дом, кусочек сада и бассейн.

ПРОДАЕТСЯ

ДАЧНЫЙ ДОМ С БАССЕЙНОМ

Ниже шла краткая информация о количестве комнат и квадратных метров, о жилом пространстве и о саде. А в самом низу — цена, номер телефона риелтора и электронный адрес.

— Мне он очень даже нравится, — сказала Каролина.

— Ну да, посреди поселка и в четырех километрах от пляжа. Если уж покупать здесь что-нибудь, то я бы предпочел у самого моря.

Каролина провела пальцем по другим объявлениям:

— Вот, пожалуйста. У моря.

Этот дом тоже предлагался как «дачный дом с бассейном». Только расположен был высоко на дюнах в одной из бухт, от бассейна открывался вид на море внизу. Цена впятеро выше, чем за тот дом, где мы отдыхали сейчас.

— Другое дело, — сказал я.

Каролина взяла меня за руку, лицо у нее было серьезное.

— Что будем делать? — спросила она.

— Купим этот дом. А там посмотрим.

— Да нет, я имею в виду сейчас. Когда уедем? Мне правда хочется уехать, Марк.

Я задумался. Вернее, сделал вид, что задумался. Я уже приготовил ответ на этот вопрос Каролины.

— Сегодня пятница, — сказал я. — Завтра и в воскресенье дороги будут здорово перегружены. По всей вероятности, и место для палатки тоже найти намного труднее. И в кемпингах, и вообще. Так что предлагаю понедельник.

— Точно в понедельник, да?

— Да. В понедельник мы уедем, — сказал я.

22

Утром в субботу Лиза нашла птенца. Он лежал возле палатки, вероятно, упал с оливы, которая там росла.

— Папа! — Лиза теребила мой спальник. — Папа, иди посмотри. Птичка упала.

Птенец лежал на боку, дрожал и тщетно пытался стать на лапки.

— Должно быть, птенец выпал из гнезда, — сказал я, протирая заспанные глаза. Посмотрел наверх, в листву, но гнезда не увидел.

— Бедняжка, — сказала Лиза. — Но ты ведь доктор, папа. Ты его вылечишь, да?

Я бережно взял птенца в руки, поднял. Он пытался клюнуть мои пальцы, только силенок в клювике было совсем мало. Как будто бы цел: лапки не сломаны, никаких иных повреждений не видно. В глубине души я сожалел. Птенец со сломанной лапкой мог бы стать «проектом». Раньше в отпуске обычно так и бывало. Кот с оторванным хвостом на одном из греческих островов несколько лет назад. Когда я дезинфицировал кровавый обрубок, кот так укусил меня за руку, что пришлось сделать себе укол от столбняка и несколько болезненных уколов от бешенства. Но дело того стоило. Котовья благодарность не знала границ. Через три дня он ел у нас из рук кусочки сырой баранины. И уже привык к нам, когда снимали повязку. Рана превосходно зажила, но коту было трудно сохранять равновесие — от хвоста-то осталось всего три сантиметра. Он вскарабкался на миндальное дерево, а слезть не мог. Когда я попробовал снять его оттуда и сам залез на дерево, кот ударил меня лапой по лицу и расцарапал левое веко. А потом сиганул с пятиметровой высоты на бетонную террасу. Но больше не убегал. Ходил за нами повсюду. По дому, по саду, в деревню, где терпеливо ждал на крыльце у пекаря и у мясника, пока мы купим все необходимое, — даже на пляж за полтора километра всегда шел вместе с нами.

Расставание было тяжкое. Нет, взять кота с собой мы не могли. Его не пустят в самолет, коту без необходимых справок придется месяцами сидеть в карантине. А кроме того, внушали дочерям мы с Каролиной, здесь, на родном острове, кот будет куда счастливее, верно? У него здесь семья и друзья. Он может ловить мышей и ящериц. И погода тут всегда прекрасная.

«И где же эта семья? — сквозь слезы спросила Юлия. — Почему они ни разу не зашли посмотреть, как его здоровье?»

При воспоминании о том последнем дне у меня самого до сих пор наворачиваются слезы. Кот думал, что ему можно залезть к нам в машину, и уже приготовился скакнуть на заднее сиденье. И бежал следом, пока мы ехали по щебеночной дорожке к шоссе. В конце концов мне пришлось выйти из машины и отогнать его камешками. Дочери не желали на это смотреть, лежали на заднем сиденье, обливаясь слезами. Каролина прижимала к глазам бумажный платочек. И сам я тоже плакал. Плакал, как ребенок, подбирая на дороге первый камешек. Кот сперва решил, что это игра, но я бросал метко, угодил ему по голове. Шипя и распушив обрубок хвоста, он кинулся по тропинке обратно к дому.

«Прости, Берт, — всхлипнул я (Лиза на второй же день окрестила кота Бертом, в честь церемонного школьного учителя), — мы приедем еще, посмотрим, как тебе живется».

Сейчас я смотрел на птенца в руке — и сожалел, что он не поранился. Он просто слишком маленький. Слишком маленький и слишком уязвимый, чтобы позаботиться о себе.

— Сходи-ка тихонечко в дом, только не разбуди никого, — сказал я Лизе. — Принеси картонную коробку, из-под обуви или еще какую-нибудь. Немножко воды и банную рукавичку.

— Здесь есть что-то вроде зоосада, — сказала Юдит. — Если, не доезжая до пляжа, свернуть налево, на дорогу, ведущую в гору. Мы однажды туда заехали. Там такая каменная стена и забор, а еще флаги. Над забором вывеска «Зоосад», а на заборе изображения животных.

Мы все завтракали на террасе. Птенец лежал в картонке из-под бутылок с вином. Вообще-то стенки коробки были чересчур высокие; заглядывая внутрь, ты видел глубоко внизу нахохлившегося птенца на банной рукавичке и невольно думал: прямо тюремный двор.

— Как ты считаешь? — обратился я к Лизе. — Он не болен и не поранился. Просто очень маленький. Не сумеет позаботиться о себе. Давай отвезем его в зоосад, ладно?

Лиза была очень серьезна. Коробку с птенцом она поставила на стул рядом с собой. И каждые двадцать секунд заглядывала туда, а потом говорила: «Он пьет» или «Опять дрожит».

Я ожидал, нет, надеялся, что Лиза отвергнет зоосад, скажет, что сама позаботится о птенце. Пока он не окрепнет, не станет на ножки. А потом мы его выпустим. Птица не чета собаке или кошке, которые к тебе привязываются. От птицы все ждут одного — что она улетит, в один прекрасный день упорхнет.

Чудесная минута. Минута, которую я бы охотно разделил со своей младшей дочкой. Бережно берешь птичку в руку. Раскрываешь ладонь. Птичка вспархивает, поначалу с опаской, неловко. Но затем обретает равновесие на низком свесе крыши. Некоторое время сидит там. Встряхивается, смотрит по сторонам. Смотрит на нас, на своих спасителей. Благодарит, воображаем себе мы. Потом она чуть поворачивает головку, глядит в небо и улетает.

Согласно плану, в понедельник мы уедем. Я сомневался, что за два дня птичка достаточно окрепнет. Но ее-то можно взять с собой, думал я, в коробке на заднем сиденье.

Таков был идеальный сценарий. Мой идеальный сценарий. Но Лиза спросила:

— А в зоосаде найдут его достаточно интересным?

— Ты о чем?

Лиза покусала губку, глубоко вздохнула:

— Ну, в зоосаде держат в первую очередь тигров, слонов и других зверей. А это самая обыкновенная птичка. Может, она для них совершенно неинтересна.

Все невольно рассмеялись. Юдит, Ралф, все — даже Эмманюель за своими темными очками, хоть и не потрудилась спросить, отчего все так веселятся.

Смотритель зоосада был одет в шорты цвета хаки и белую футболку с коротким рукавом. Он заглянул в коробку, и на лице у него тотчас появилась растроганная улыбка.

— Очень хорошо, что ты принесла птенчика к нам, — сказал он Лизе. — Такой малыш обычно даже дня не способен прожить без матери.

— Что он говорит? — спросила Лиза.

Я перевел ей слова смотрителя. Лиза серьезно кивнула:

— Как они с ним поступят?

— Мы подержим его здесь несколько дней, — ответил смотритель. — Неделю, если понадобится. До тех пор, пока он не окрепнет. Правда, иной раз такие птички уже не хотят возвращаться в природу. Слишком привыкают к людям. Тогда он до конца своих дней останется у нас.

Вместе со смотрителем мы пошли к птичьему вольеру, чтобы Лиза посмотрела, где поселят птичку. По пути я никаких особенных животных не видел. Несколько оленей, овцы с большими рогами, толстенная черная свинья, несколько павлинов и аистов. В не по размеру маленькой клетке сидел волк, бил хвостом по решетке.

— А ламы у вас есть? — полюбопытствовал я.

Смотритель покачал головой:

— Как видите, здесь самые обыкновенные животные. Есть еще серна и несколько спрингбоков, вот и все.

— Допустим, кто-то по соседству держит ламу, — сказал я. — И неожиданно обстоятельства вынуждают его с нею расстаться, он больше не может ее содержать. И других животных тоже. Вы бы тогда взяли их к себе?

— Ламу взяли бы с большим удовольствием. Хотя мы различий не делаем. Принимаем всех бездомных животных. На время или навсегда. Иной раз находим им нового хозяина. Но тут мы соблюдаем осторожность. Сперва обязательно присматриваемся, вправду ли человек любит животных.

— Отрадно слышать, — сказал я. — Если дадите мне ваш телефон, я непременно позвоню, коль скоро что-нибудь услышу.

По возвращении мы застали Алекса, Юлию и Томаса в бассейне.

— Ваша жена уехала в город, вместе с моим отцом, Стэнли и Эмманюель, — сообщил Алекс на мой вопрос, где все. — Остались только мама и бабушка.

Я посмотрел на второй этаж. За окном кухни виднелась мать Юдит. Она сидела спиной ко мне. Лиза уже убежала в палатку, за своими купальными принадлежностями.

— Они сказали, когда вернутся? — спросил я у Алекса.

— Не-а, не знаю. Вообще-то они уехали совсем недавно. Минут десять назад.

Юдит с матерью сидели у кухонного стола. Юдит красила матери ногти лаком. Неярким, светло-розовым, почти прозрачным — цвет, подходящий для женщины в годах.

— Ну и как? — спросила Юдит. — Нашли зоосад?

На плите стояли кофейник и кастрюлька с остатками сбитых сливок. Я взглянул на часы над дверью кухни. Полдвенадцатого. Можно. Кофе мне все равно не хочется.

— Встретили нас очень любезно, — сказал я, открывая холодильник и доставая банку пива. — Поэтому Лиза спокойно рассталась со своим птенчиком.

Один стул у стола был свободен, но я почему-то решил, что неловко с пивом подсаживаться к женщинам. И остался стоять. Прислонился к буфету, открыл банку. Уже после двух глотков банка изрядно полегчала.

— Вы теперь новый домашний врач моей дочери? — спросила старая женщина, не глядя на меня.

— Нет, мама, — сказала Юдит. — Я же говорила тебе. Он новый домашний врач Ралфа.

Тут мать Юдит повернула голову в мою сторону.

— Но тогда по телефону вы сказали иначе. Вы сказали…

— Можно? — спросил я. Быстро шагнул вперед, взял со стола пачку сигарет и зажигалку.

— Мама, сиди спокойно, не то все испортишь, — сказала Юдит.

— Он сказал, что он твой врач, — продолжала мать Юдит.

Я закурил сигарету и бросил пустую пивную банку в ведро. Потом открыл холодильник, достал новую банку. Юдит вопросительно посмотрела на меня. Я пожал плечами.

— Да, вы запомнили совершенно правильно, — сказал я, глядя на Юдит. — Видимо, я тогда оговорился. Сказал, что я домашний врач вашей дочери.

Я знал по своей врачебной практике: комплименты старикам по поводу их превосходной памяти срабатывают безотказно.

— Вот видишь! — в самом деле сказала мать Юдит. Юдит подмигнула мне. А я ей. — Вот видишь, я вовсе не страдаю альцгеймером.

— Для этого вы, Вера, еще слишком молоды, — ввернул я.

Наверно, пиво придало мне самонадеянности. Раньше я никогда не называл мать Юдит по имени. Но и обращение к женщине по имени тоже действовало безотказно, я знал, и не только по врачебной практике, но и вообще. Причем делать это надо почаще. Лучше всего в каждой фразе.

Мать Юдит (Вера) хихикнула.

— А он симпатичный, — сказала она дочери. С ногтями они закончили. Она встала, помахала растопыренными пальцами. — Нет, правда симпатичный. Я видела, как он общается со своими дочерьми.

Только теперь она посмотрела на меня. Щеки у нее порозовели. Щеки, почти не тронутые морщинами. Осмотрительная жизнь. Без эксцессов. Жизнь на зерновом хлебе и пахте. С долгими велопрогулками по природным заказникам.

— Да-да, — продолжала она, глядя прямо на меня. — Я же не слепая. Видела, как вы опекаете своих дочек. Не все отцы такие. И по вашим дочерям видно, что они очень вас любят. Они не притворяются. Это чистая правда.

Теперь настал мой черед слегка покраснеть. Во-первых, я не мог припомнить, чтобы мать Юдит когда-нибудь произносила одну за другой столько фраз, тем более обращаясь ко мне. Во-вторых, я уловил некий укор, легкие саркастические нотки, когда она сказала «не все отцы такие». Может, мне почудилось, но, произнося эту короткую фразу, она вроде бы искоса взглянула на свою дочь.

Я смотрел ей в глаза. Пытался предостеречь от себя самого. Вероятно, выбор дочери не оправдал ее надежд. Не все отцы такие. Она находила меня «симпатичным». По всей видимости, симпатичнее, чем Ралф Мейер. Но ведь и я не настолько симпатичен — по крайней мере, не настолько, как она думает.

Из сада донесся смех. Кто-то захлопал в ладоши. Кто-то свистнул. Мать Юдит обернулась к окну, Юдит тоже глянула наружу:

— О, ты должен это видеть!

Два шага — и я у окна. Можно выбрать, где стать — слева от кухонного столика, рядом с матерью Юдит, или справа, рядом с Юдит, которая по-прежнему сидела.

Я выбрал место подле ее матери.

Внизу, у бассейна, Юлия и Лиза стояли на трамплине. Алекс с Томасом сидели на бортике, свесив ноги в воду. Сначала вперед выбежала Юлия. В самом конце трамплина она остановилась, поднялась на цыпочки, вскинула руки вверх, как балерина. Затем руки скользнули вниз, она дважды крутанулась вокруг своей оси и вернулась к началу трамплина. Алекс зааплодировал. Томас трижды громко свистнул, сунув пальцы в рот.

Теперь настал черед Лизы. Она устремилась к концу трамплина куда проворнее сестры, в один миг очутилась там и закружилась так быстро, что потеряла равновесие и навзничь рухнула в воду. На сей раз в ладоши захлопали оба мальчика. Алекс схватил развернутый садовый шланг, лежавший подле бассейна, открыл кран и направил струю на Юлию. Я ожидал, что моя дочь бросится наутек, но она не сдвинулась с места. Наоборот, даже выпрямилась и стала на цыпочки, меж тем как вода лилась на ее бикини и голый живот. Потом заложила руки за голову, приподняла мокрые волосы, словно собираясь заколоть их на макушке, но тотчас отпустила.

— Вы бы поосторожнее! — крикнула Юдит в открытое окно.

Совершенно излишнее предостережение: судя по всему, обливание происходило на добровольной основе. Я завороженно смотрел на свою старшую дочь. Нет, я не ошибся: за струей, точнее, там, где вода разлеталась облачком крохотных брызг, плясала крохотная радуга.

— Мы играем в Мисс Мокрая Футболка, мама! — крикнул Томас, рупором приставив ладони ко рту. — Юлия выигрывает!

— Вовсе нет! — воскликнула Лиза, которая как раз выкарабкалась по лесенке на бортик бассейна. — Теперь облей меня, Алекс! Давай!

Юдит повернула голову, взглянула на меня. По ее лицу было видно, что она едва сдерживает смех. Я пожал плечами и рассмеялся.

— До чего же милые девочки! — сказала мать Юдит. — Счастливчик ты, Марк, прелестные у тебя дочки. Впору позавидовать. — Она шагнула прочь от окна. — Что-то я устала. Пойду, пожалуй, прилягу.

23

Мы сидели друг против друга за кухонным столиком. Юдит налила себе бокал белого вина, бросила туда два кубика льда. Я достал из холодильника третью банку пива. Юдит поставила на стол мисочку с оливками. Оба мы закурили по второй сигарете.

Минуту-другую мы молчали. Смотрели в сад и на бассейн, где как раз закончились выборы Мисс Мокрая Футболка. Алекс с Юлией улеглись в один шезлонг. Юлия положила голову Алексу на плечо, рука ее с растопыренными пальцами лежала у него на животе, прямо под пупком. Томас и Лиза куда-то скрылись, но из-за дома доносились голоса и стук шарика для пинг-понга.

Впервые после нашего прибытия в этот дачный дом мы с Юдит оказались наедине. Я посмотрел на нее. Протянул руку, взял ее за пальцы, осторожно потянул к себе.

— Марк… — Она положила сигарету в пепельницу. Вздохнула поглубже, быстро глянула в окно, потом на меня. — Я не знаю, Марк… Не знаю как…

— Мы можем немножко прогуляться, — сказал я. — Или съездить на пляж. На моей машине.

Я все еще тянул ее за пальцы. Гладил по руке. Поехать можно куда угодно, думал я. Не на пляж, а наугад в дюны, по какой-нибудь из множества извилистых песчаных дорог вдоль побережья. Мне вспомнилась почти заброшенная парковка на лесной прогалине, куда мы однажды заезжали. А после час с лишним топали пешком к одному из Ралфовых пляжиков. Но нам пляж ни к чему. Сойдет и парковка.

— Я не знаю, как мама… — сказала Юдит. — Не знаю, что она подумает, когда проснется, а нас тут не застанет.

— Мы оставим ей записку. Дескать, уехали в магазин. — Я приподнял банку с пивом, улыбнулся. — Скажем, за пивом.

Юдит бросила быстрый взгляд на приоткрытую дверь кухни.

— Марк, у меня… странное чувство. — Она говорила очень тихо, почти шепотом. — В самом деле странное. Мне как-то не по себе. Мама. Дети. Твоя жена… Они ведь могут вернуться в любую минуту.

Я поставил банку на стол, тоже положил сигарету в пепельницу.

— Юдит… — Я наклонился над столом, ее лицо было теперь совсем близко. Она смотрела на бассейн.

— Погоди… — Она высвободила свою руку из моей, встала и на цыпочках подошла к кухонной двери. Там обернулась, приложила палец к губам. — Я сейчас, только гляну.

Она оставила дверь открытой. Я провожал ее взглядом, пока она, по-прежнему бесшумно, прошла в гостиную, а оттуда свернула налево, в коридорчик, где находились ванная и спальни. Я взял из пепельницы свою сигарету, затянулся. Первая сигарета, которую я выкурил неделю назад в кемпинге, и на вкус была точь-в-точь как первая. Голова у меня закружилась, как тогда, в одиннадцать лет, на школьном дворе. Но теперь сигареты вызывали те же ощущения, что и пятнадцать лет назад, прежде чем я бросил курить. Обыкновенные ощущения. Сигареты как сигареты. Два дня назад я купил себе пачку.

От спален донеслись приглушенные голоса. Я глубоко вздохнул и встал. В холодильнике осталась всего одна банка пива. Действительно самое время кому-нибудь съездить в магазин.

Я открыл банку, поднес ко рту. И еще стоял возле холодильника, когда вернулась Юдит. Все произошло быстро. Я обнял ее за талию, притянул к себе. Сперва поцеловал в шею. Отставил банку на буфет. Свободной рукой отвел назад ее волосы, поцеловал еще раз, ближе к уху. Она хихикнула, положила руки мне на грудь, словно собираясь оттолкнуть. Но сопротивлялась слабо. Я опустил руку к ее ягодицам, поверх бикини на ней была тонкая блузка, приподняв которую мои пальцы скользнули под резинку трусиков.

— Марк… — прошептала она. — Моя мама… она не спит. Она…

— Юдит, — сказал я ей на ухо. — Милая, красивая Юдит.

Тут я почувствовал ее руку. Ее пальцы. Они теребили что-то возле моего живота. На мне была рубашка с пуговицами, навыпуск, поверх шорт. Она подняла рубашку вверх, одновременно расстегнув две пуговицы. Ногтями пощекотала под пупком, потом рука скользнула ниже. От ее уха до губ было совсем близко. Но я преодолевал это расстояние целую вечность. Между тем моя рука целиком пробралась к ней в трусики. Открытая ладонь лежала на ее ягодицах. Я нажал тихонько, потом посильнее. Она подняла голову, просунула кончик языка между моими губами. Лизнула кончик моего языка и тотчас убрала свой. Глаза у нее закрылись. Как у всех женщин. Я глаза не закрывал. Как все мужчины. А поскольку не закрывал глаз, видел и кухонную дверь. За волосами Юдит. За своим предплечьем и рукой (другой рукой, не той, что сжимала ее ягодицы), которая зарылась ей в волосы.

Иногда так бывает с книгой, оставленной на столе. Выходишь на минутку из комнаты, а когда возвращаешься, книга лежит по-другому. Вот так и я твердо знал, что Юдит, вернувшись на кухню, дверь не закрыла. Оставила маленькую щелочку.

Во всяком случае, мне запомнилось, что в тот миг, когда я привлек ее к себе, дверь была приоткрыта чуть-чуть, а теперь щелка стала шире. Дверь по-прежнему приоткрыта, но щелка увеличилась.

В ту же секунду я заметил в щелке движение. Тень на полу, не больше. Беззвучную тень. Порой секунды растягиваются в некую новую единицу времени. В точности совпадающую с биением сердца. Я неотрывно смотрел на дверь. Должно быть, почудилось. Но тень двинулась снова. Ошибка исключена. За дверью кто-то стоял.

Я убрал руку из трусиков Юдит, положил на низ ее живота. Слегка отодвинул ее от себя, одновременно выпростал другую руку из ее волос.

Юдит явно думала, что все это часть озорной прелюдии, что я опробовал новый вариант. Притянуть. Оттолкнуть. Повременить. Она не то вздохнула, не то застонала, засмеялась и обхватила рукой мою руку у себя на животе.

Однако открыла глаза. Посмотрела на мой рот. На мои губы, беззвучно произносившие: Дверь. Кто-то стоит за дверью.

До сих пор Юдит стояла на цыпочках, но теперь опустилась на всю ступню и стала сантиметров на десять ниже. Посмотрела вверх, на меня, я видел, как ее зрачки расширились и тотчас снова сузились. Она выпустила мою руку, оттолкнула меня.

— Хочешь еще пива, Марк? — спросила она. — Я гляну. Надеюсь, еще осталось.

Голос звучал нормально. Слишком нормально. Так звучит голос, изо всех сил старающийся звучать нормально. Обеими руками она пригладила волосы. Я одернул рубашку, застегнул пуговицы.

Так мы стояли, точно двое подростков, застигнутых врасплох. На щеках Юдит горели пятна румянца. Мое лицо, несомненно, тоже изменило цвет. Можно привести волосы в порядок, худо-бедно расправить одежду, но румянец все равно выдаст.

Юдит сделала шаг-другой назад, к двери. Одновременно показывая мне жестом: открой холодильник.

Но я поступил иначе. Сделал кое-что другое. Позднее сам не раз спрашивал себя почему. Предчувствие, говорят люди, но тут было что-то посильнее предчувствия. Дрожь. Учащенное сердцебиение. Или, скорее, пропущенный удар сердца. Мгновение из фильма ужасов: окровавленная простыня откидывается, и под ней вправду кто-то лежит. Труп. Труп с пробитым черепом, руки и ноги умело отпилены и уложены в мусорные мешки.

Я подошел к окну, посмотрел вниз. У бассейна никого. Шезлонг, где только что лежали Алекс и Юлия, пуст.

— Мама?

Обернувшись, я увидел, как Юдит рывком распахнула дверь.

— Мама?

Я высунулся в окно — подоконник располагался чересчур низко, — и, высунувшись, я едва не потерял равновесие. Сердце стучало все громче. Паника. Адреналин. Сердце готовится к бегству, так подсказывала мне практика. К бегству или к схватке. Работает вовсю, качает кровь, чтобы поскорее доставить кислород во все уголки и закоулки тела. Туда, где кислород сейчас нужен в первую очередь: в ноги, чтобы они могли бежать, в руки, чтобы кулаки могли со всей силой врезать противнику по физиономии.

Я никого не видел. Прислушался. Навострил уши, как говорится, хотя навострить уши способны лишь животные. Ничего не слышно. Полное безветрие. Разомлевшие листья деревьев неподвижно висят на ветвях. Часто в такие дни слышишь кузнечиков, но даже для них сейчас было чересчур жарко.

Мне чего-то недоставало, поначалу я не мог сообразить чего. Звука в тишине. Звука, который вот только что был…

Шарики пинг-понга! Перестук шариков!

Я затаил дыхание. Но слух меня не обманул. За домом, там, где стоял теннисный стол, царила тишина.

— Мама? — Юдит шагнула за дверь, в гостиную. — Мама?

Теперь и я тоже направился к кухонной двери. Как можно спокойнее. Как можно нормальнее. Ничего не случилось, твердил я себе. Пока ничего. Попробовал улыбнуться. Веселой улыбкой. Но губы так пересохли, что стало больно.

Мимо Юдит я прошел прямиком к входной двери.

— Марк…

Она стояла у двери в ванную, нажимала на ручку, но дверь была на замке.

— Мама, ты здесь?

— Пойду гляну на улице, — сказал я, открывая наружную дверь, спустился по лестнице и по кирпичной дорожке зашагал к бассейну.

Не спеши так, вовремя спохватился я. Спешка ни к чему. Ничего не случилось. Если мои дочери еще в саду, я не должен выглядеть встревоженным. Запыхавшийся, разгоряченный отец не тот сигнал. Что стряслось, папа? Ты же красный как рак! Будто привидение встретил.

Я замедлил шаги. У покинутого бассейна остановился. Мимолетную секунду глядел в воду. Поверхность ее отражала верхушки деревьев и ярко-голубое небо. Прищурив глаза, я быстро осмотрел дно. Но ничего не увидел. Нет там неподвижного тела с волосами, веером колышущимися в воде. Только голубая плитка.

Я прошел дальше, за дом. У стола для пинг-понга тоже никого. Ракетки лежали каждая на своей половине стола. Одна — поверх шарика.

Палатка. Молния застегнута. Я не хотел застать дочерей врасплох, а тем более пугать. Поэтому кашлянул.