Летний домик с бассейном Кох Герман

18

В кемпинг мы возвращались около полуночи. В машине Каролина вообще не проронила ни слова, но, когда Юлия и Лиза улеглись спать, сказала, что намерена выкурить на воздухе сигаретку.

Я устал. Выпил многовато белого вина. И предпочел бы устроиться в своем спальнике, рядом с дочерьми. Однако курить Каролина бросила еще два года назад. А чуть раньше вечером, когда я спросил, как она все-таки относится к идее разбить палатку у них в саду, не ответила. Вытащила из пачки Эмманюель сигарету, молча закурила. И позднее, после ската и каракатиц, выкурила еще несколько. Я не считал. Во всяком случае, наверняка больше пяти. На прощание Эмманюель отдала ей почти пустую пачку.

Короче говоря, я решил, что разумнее составить жене компанию, посидеть на воздухе.

— Как по-твоему, чт я могу сказать? — спросила Каролина, едва я расположился в складном кресле. Она старалась говорить шепотом, но голос звучал резко. Она прямо-таки выплевывала слова. Я вроде бы даже ощутил на щеке капельки слюны. — Ты радостно объявляешь, что идея разбить палатку в саду у этих людей тебе весьма по душе. И только потом спрашиваешь, как я к этому отношусь! Вдобавок при детях! Что я должна сказать? Отказаться и тем отравить Юлии и Лизе все удовольствие? Снова выступить в роли занудливой мамаши, которой все всегда не по нутру? А ты у нас — веселый, компанейский отец, которому все нравится. Черт побери, Марк, я не знала, куда девать глаза!

Я молчал. Видел в темноте, как разгорается кончик ее сигареты. Яростно разгорается. Когда познакомились, мы оба еще курили. В постели прикуривали друг другу сигареты. Я бросил на год-другой раньше, чем она. Правда, после рождения детей мы и без того курили только в саду.

— Я ведь сказала тебе, что не хочу проводить отпуск в обществе посторонних людей. Тем более первую неделю. Ты согласился: о’кей, ладно, если хочешь, завтра же уедем. А потом мы сидим там целый вечер, едим рыбу, слушаем занятную болтовню про дорогие телесериалы, и ты вмиг все меняешь.

— Так вышло из-за Юлии, — сказал я. — Знаю, я безвольный. Не умею говорить «нет». Но я же видел, сколько удовольствия они получили от бассейна и от пинг-понга. Опять же мальчишки хорошие, веселые. И об этом нельзя забывать, по-моему. Я тоже считаю, гораздо спокойнее отдыхать вчетвером, в кругу семьи — ты, я и дочери. Но что плохого, если мы один разок поступим иначе? Девочкам-то какая радость сидеть с родителями?

— Марк, речь не об этом! Не надо делать вид, будто один ты думаешь о хороших каникулах для дочерей. Я тоже вижу, как им весело с этими мальчиками. Но это еще не означает, что мы немедля должны полностью отказаться от личной жизни. Речь о том, как ты действовал. Ты ведь спросил так, что я просто не могла сказать «нет».

Я заприметил выход. Прсловутый свет в конце длинного туннеля. Штору чуть отодвинули: за окном брезжил рассвет. В обычной ссоре я бы упрямо твердил, что ей нечего так оплакивать личную жизнь, раз мы в отпуске с двумя девочками, одиннадцати и тринадцати лет. Что как матери ей незачем все время выставлять себя жертвой. Однако нынешняя ссора обычной не была.

— Сожалею, — сказал я. — Об этом я как-то не подумал. Мог бы спросить и иначе. Или в другое время. Прости.

Повисла тишина. На секунду-другую мне показалось, Каролина плачет. Но нет, она просто причмокнула губами, затягиваясь сигаретой.

Я наклонился вперед, нащупал впотьмах ее запястье. Тихонько обхватил его пальцами, потом спросил:

— Сколько сигарет у тебя осталось?

— Марк, я тебя умоляю. Не валяй дурака.

— Нет, правда. Чем навредит одна сигаретка? Сегодня мне хочется покурить. Здесь, на воздухе. С тобой.

— Знаешь, о чем я говорю? Иногда я в самом деле тревожусь. Из-за тебя. Из-за того, как ты смотришь на своих пациентов.

Я пытался локализовать в темноте пачку сигарет и в конце концов отыскал ее среди хвои под креслом жены.

— По тону, каким ты всегда о них говорил, я замечала, что ты выше их. Выше всех этих артистов и иже с ними. Попросту ощущал себя лучшим. И справедливо. Все эти премьеры, и вернисажи, и книжные презентации вызывали у тебя такое же глубокое отвращение, как и у меня. Пустопорожняя болтовня людей, которые воображают, будто стоят над остальным человечеством, оттого что занимаются искусством. Так называемые художники, не продавшие ни одной картины, режиссеры, снимающие фильмы, на которые придет разве что сотня зрителей. И тем не менее они смотрят сверху вниз на людей, которые живут своим трудом. Даже на тех, что лечат других. Как ты.

— Каролина…

— Погоди, я еще не закончила. Именно это для меня больнее всего. Как они смотрят на тебя. Временами я спрашиваю себя, замечаешь ли ты сам их взгляды. Я замечаю. Они смотрят на тебя свысока, Марк. В глубине души считают просто глупым докторишкой. Он же ничтожество, не способен писать скверные картины, которые никто не покупает. Не клянчит деньги на очередной никому не нужный омерзительный спектакль или убогий фильм. Я замечаю это буквально во всем. Также и в том, как они смотрят на меня. Я для них, разумеется, еще ничтожнее, чем ты. Жена доктора. Полный ноль. «Можно ли опуститься еще ниже?» — так они думают и быстро озираются по сторонам, нет ли поблизости кого поинтереснее. Чем быстрее отделаешься от этой занудливой докторской жены, тем лучше.

— Каролина, нельзя же себя так…

— Помолчи. Я не закончила. Придется послушать еще немного. А потом я вообще не стану об этом говорить. Вообще не стану. Обещаю.

Я отобрал у Каролины сигарету, прикурил от нее свою.

— Слушаю.

— Просто мне больше невмоготу терпеть. Вернее, я могла терпеть, пока ты в глубине души был уверен, что выше их. Но так ли это сейчас? Ты по-прежнему чувствуешь, что стоишь выше их, Марк?

Я задумался. О том, чт чувствую в глубине души. И я знал ответ. Частенько воображал себе это в минуты, когда мне становилось невмоготу. Что именно утратится, если сделать им всем укол, фантазировал я в подобные минуты. Какие фильмы, которые, по выражению одного из моих пациентов, «непременно нужно снять», останутся в таком случае не сняты? Какие полотна не созданы? Какие книги не написаны? Словом, вправду ли что-нибудь утратится? Заметим ли мы утрату?

Порой, когда один пациент вышел, а другой еще не вошел, я на полминуты оставался в кабинете наедине с собой. И представлял себе, как это произойдет. Я стану вызывать их одного за другим. Левая рука? Правая? Закатайте рукав! Маленький укольчик, совсем не больно. За неделю покончу с этой работенкой. Замыслы фильмов отправятся в холодильник. Спектакли отменят. Книги не будут написаны. Что-то и вправду окажется утраченным? Или быстро одержит верх облегчение?

— Ты что смеешься? — спросила Каролина.

— Да так, подумал, что, если бы они все исчезли, — сказал я. — Мои пациенты. Мне бы пришлось заводить новую практику, вот что я имею в виду. Повесить на дверь объявление: отныне мы принимаем только нормальных людей. Людей, которые с девяти до пяти работают.

Я затянулся сигаретой, вдохнул дым. Приятное ощущение. Как в первый раз. В первый раз на школьном дворе. И как в первый раз, я закашлялся.

— Осторожно, Марк, — сказала Каролина. — Ты ведь отвык.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что я-де уже не стою выше их? Почему ты так думаешь?

— Не знаю, по-моему, все началось после твоего знакомства с Ралфом Мейером. Ты… ты чуть ли не восхищаешься им. Раньше ты никогда пациентами не восхищался. Считал все это кошмаром. Премьеры, на которые приходится ходить. Твердил, что это бесполезная трата времени.

Я опять затянулся сигаретой. На сей раз осторожнее, чтобы не раскашляться.

— Ну, «восхищение», пожалуй, слово слишком громкое, но ты никак не можешь утверждать, что Ралф ничего не умеет. Он все же не чета многим другим так называемым артистам, которые мнят себя ужасно интересными. Он действительно хороший актер. Ведь и тебе понравился. В «Ричарде Втором».

— Да, конечно, понравился. Несмотря на его мерзкий характер. Что ни говори, талант и поведение в частной жизни — вещи разные, как мне кажется. Но я имею в виду другое. Не столько то, что ты восхищаешься его талантом, сколько то, что тебе, похоже, интересна их жизнь. Кое-что я заметила еще на садовой вечеринке. А теперь вот снова. Сколько усилий ты приложил, чтобы выискать кемпинг неподалеку от них! И с какой охотой ухватился за идею разбить палатку у них в саду! Сознательно ли, нет ли, но ты слишком уж рвешься в их компанию. Мне это странно. Ты же не такой, Марк. Не был таким. Это не тот Марк, которого я знаю. И не тот Марк, которым я восхищаюсь… восхищалась. Тот Марк никогда в жизни не стал бы проводить отпуск на даче своего пациента. Пусть даже знаменитого актера. Тем более не стал бы, если актер знаменитый.

Я услышал звук палаточной молнии. Ее открывали, короткими рывками. Лиза, в пижаме. Трет заспанные глаза.

— Вы ссоритесь? — спросила она.

Я протянул руку, привлек дочку к себе.

— Нет, милая. Мы не ссоримся. С чего ты взяла?

— Вы так громко разговариваете. Не даете спать.

Я обнял ее за талию, прижал к себе. А Лиза положила руку мне на голову, провела ладошкой по волосам.

— Папа!

— Что, милая?

— Ты куришь!

Истинктивно я хотел было затоптать сигарету, но это бы лишь усилило впечатление, что меня поймали с поличным.

— Ты же бросил? — спросила Лиза.

— Да.

— Тогда зачем куришь?

В темноте я видел, как горящий кончик Каролининой сигареты метнулся вниз и тотчас погас.

— Да так, один разок. В порядке исключения…

— Курить нельзя! Это очень плохо. От курения можно умереть. Я не хочу, чтобы ты курил, папа. Не хочу, чтобы ты умер.

— Я не умру, милая. Смотри, я тушу сигарету.

Я с силой припечатал сигарету к земле.

— Вы же не курите. И мама тоже не курит. Зачем же ты?

Я перевел дух. Почувствовал, как щиплет глаза, но не от дыма.

— Папа тоже не курит, — сказала Каролина. — Просто хотел проверить, как это противно.

Повисло молчание. Я крепче прижал дочку к себе, погладил по спинке.

— Завтра мы опять пойдем к тому бассейну? — спросила Лиза.

Я не ответил. Считал в темноте секунды. Одна, две, три… Каролина глубоко вздохнула:

— Да, солнышко. Завтра мы опять пойдем к тому бассейну.

19

Так началась наша жизнь на летней даче у Мейеров. Точнее, возле дачи. Рядом с дачей. Земля в конечном счете оказалась не такой уж и твердой, колышки мы забили. Я вопросительно посмотрел на Каролину, когда расстелил пол и начал собирать опоры.

— Нет, дорогой, — сказала она. — Ты вполне справишься в одиночку.

С этими словами она ушла к бассейну.

Матрасы у нас были тонкие, самонадувные. Земля была хоть и не настолько твердая, как все думали, но тем не мене. Сквозь матрасы чувствовались все неровности и камешки, которые я, устанавливая палатку, забыл убрать. Вдобавок расположились мы весьма близко от стола для пинг-понга. Я засыпал и просыпался под стук мячиков. Алекс и Томас ложились спать когда придется. И если они не играли в пинг-понг, то мы слышали, как они далеко за полночь прыгают с трамплина в бассейн.

Каролина ничего не говорила. Не говорила: «Ну что, доволен? Ты ведь этого хотел?» Только смотрела на меня. И улыбалась.

За компанию с Мейерами мы посещали окрестные рынки, где Ралф громогласно осведомлялся о ценах на рыбу, мясо и фрукты.

— Они все меня знают, — говорил он. — Знают, что я не какой-то там заурядный турист. Что мне известно, почем кило креветок.

Мы ходили в рестораны, где он всегда демонстративно откладывал меню в сторону.

— Здесь по меню не заказывают. Здесь надо спрашивать, что нынче свежее.

И он спрашивал. Хлопал официантов по плечу, фамильярно щипал за живот.

— Такого вы нигде больше не отведаете, — говорил он нам.

Перед нами ставили миски с морепродуктами. Всегда с морепродуктами. Всех видов и размеров. О существовании иных морских животных я даже не подозревал. А к иным не знал, с какой стороны подступиться. Я люблю мясо. Но Ралф не давал мне возможности заглянуть в меню. Один-единственный раз я сумел привлечь внимание официанта и указать на некое блюдо, замеченное на соседнем столике. Мясное блюдо. Политое темно-коричневым соусом, из которого выглядывали косточки.

— Что это ты заказал? — вскричал Ралф, качая головой. — Здесь надо есть рыбу. Завтра сходим за мясом для барбекю. Поблизости есть ферма, где продают свежую молодую баранину и свинину. А тут у них мясо из супермаркета. Ресторан-то рыбный. Ну, приятного аппетита!

В те дни, когда не сидели у бассейна, мы ходили на пляж. Точнее говоря, на пляжики. Обычный пляж, где мы встретились в первый день, был недостаточно хорош.

— Туда все ходят, — говорил Ралф, не пускаясь в подробные объяснения, что там не так.

До пляжиков, куда нас водил Ралф, в первую очередь было трудно добраться. От того места, где парковали машины, мы в среднем еще целый час тащились по почти непроходимым, заросшим чертополохом и колючим кустарником скалистым тропинкам, где до крови расцарапывали голые ноги. Насекомые с желтыми и красными полосатыми тельцами жужжали в дрожащем от зноя воздухе и больно кусали за икры или в шею. Далеко внизу синело море.

— Сюда никто не ходит! — восклицал Ралф. — Сами сейчас убедитесь. Сущий рай!

Шли мы туда отнюдь не налегке. Ралф и Юдит брали с собой все: шезлонги, зонты, сумку-холодильник с баночным пивом и белым вином, корзину для пикника, набитую багетами, помидорами, оливковым маслом, мясными закусками, сырами, банками тунца, сардин и неизбежных каракатиц. Добравшись до берега, Ралф без долгих церемоний разоблачался донага и прыгал со скал в воду.

— Черт побери, как хорошо! — кричал он, отфыркиваясь. — Алекс, брось-ка мне маску! По-моему, тут водятся крабы. И морские ежи! Ой! Черт! Юдит, ты не посмотришь? По-моему, мои пластиковые шлепанцы в синей сумке. Марк, а ты чего ждешь?

В самом деле, чего я ждал? Выше я уже разъяснял, как отношусь к голым телам. Голые тела — будничная принадлежность моей практики. Но голое тело в кабинете врача не то же самое, что голое тело под открытым небом. Я смотрел, как Ралф выходит из воды и сует ноги в пластиковые шлепанцы, которые Юдит достала из синей сумки. Смотрел на стекающие с него капли. Он тряс головой, как мокрая собака, и еще больше капель разлеталось во все стороны с его волос. Он громко сморкался двумя пальцами, потом вытирал их о ляжку. Давным-давно первые животные выбрались на сушу. И с тех пор в большинстве ушли дальше в глубь континента. Лишь каких-то двести лет назад люди, поначалу очень немногие, вернулись на морской берег. Я смотрел на Ралфовы волосатые гениталии, с которых ручьем стекала вода, так что и не поймешь, то ли это морская вода, то ли он бесстыдно решил помочиться.

— Марк, давай в воду. Здесь все видно до самого дна. — Он подбоченился, довольно огляделся по сторонам, обвел взглядом свой «пляжик», не известный никому, кроме него. На секунду-другую его грузное тело заслонило мне солнце. Потом он повернулся и большими шагами, хлопая шлепанцами по пяткам, опять пошел в море.

Я не ханжа, дело не в этом. Хотя нет, скажу иначе: конечно же я ханжа и горжусь своим ханжеством, если оно означает, что человек не выставляет кстати и некстати на всеобщее обозрение свой член и прочие интимные части тела. Словом, я считаю, что, оголяя тела, необходимо соблюдать определенную осторожность. От нудистских пляжей, кемпингов «детей природы» и прочих мест, где тусуется голый народ, я бегу как от чумы. Всякий, кто видел, как голые люди играют на пляже в волейбол, знает, что, мягко говоря, ничего эротичного в этом нет. В братских могилах покойники тоже зачастую лежат без одежды. Я имею в виду сохранение минимального человеческого достоинства. Нудисты об этом даже не думают. Под предлогом, что скинуть всю одежду куда естественнее, выставляют на беспрепятственное обозрение свои болтающиеся члены, подпрыгивающие груди, свисающие срамные губы и мокрые складки меж ягодиц. Пальцем на тебя показывают, обвиняют: ты, мол, отсталый, раз считаешь, что все это лучше скрыть от глаз.

Я огляделся по сторонам, посмотрел, что делают остальные. Мальчики надели пестрые купальные трусы. Длинные, до колен. Каролина сняла блузку и, оставшись в бикини, улеглась на банное полотенце, которое расстелила на гальке. Мои дочери тоже переоделись в бикини. Строго говоря, Лизе верхняя часть была пока без надобности, но она, разумеется, не хотела отставать от старшей сестры.

В последнюю очередь я посмотрел на Юдит. Она сидела на корточках возле той синей сумки, из которой извлекла Ралфовы шлепанцы. Достала флакон масла для загара и принялась натирать плечи. Это я хорошо разглядел. А вот что на ней только трусики от бикини, отметил вскользь. Боялся, как бы Юдит не застукала меня на том, что я глазею на ее грудь, и потому тотчас опять перевел взляд на море. Ралфа не видно. Я присмотрелся получше: в самом деле, нигде не видно. Пляж располагался у маленькой бухточки. Там, где она соединялась с морем, был скалистый полуостровок, через который перехлестывали волны прибоя. Странное получится начало отпуска, подумал я, если Ралф в первый же день утонет. Или, может, не утонет, но его, кашляющего, хватающего ртом воздух, вытащат на пляж. Да, доктор тут есть. Кроме меня, искусственное дыхание рот в рот никто не сделает. Не уложит его на спину, не помассирует живот, чтобы он выплюнул морскую воду, которой успел нахлебаться. Я представил себе собственный рот у рта Ралфа. Наверняка почувствую вкус каракатиц. Это же рыбный ресторан, подумал я и рассмеялся.

— Марк! Марк!

Вон он, на самой высокой точке полуостровка. Маску и дыхательную трубку сдвинул на макушку. Размахивает рукой.

Я решился. Принял решение, которое возымеет далеко идущие последствия для дальнейшего хода нашего отпуска, так я думал в тот миг. Снял майку, шорты и трусы. Спиной к пляжу, как можно ближе к границе суши и моря, в том месте, где волны набегали на гальку. Таким образом всякий, кто смотрел на меня, секунд пять видел мое совершенно обнаженное тело, хотя только со спины. Наименее неприятное зрелище, смею надеяться. Взял купальные трусы, закатанные в полотенце, нагнулся, чтобы их надеть. Простенькие трусы, со штанинами почти до колен. Неяркие. В цветочек. Но черно-белые. Надел, завязал бантиком шнурок, держащий их на талии. Натянув плавки в первый же день у моря, я дал понять, что отныне буду надевать их всегда, в том числе и у бассейна.

— Сюда, Марк. Сюда, ты глянь.

Когда я выкарабкался на полуостровок, Ралф вручил мне маску и трубку.

— Здесь, неглубоко. Распластался на камне, большущий. — Он показал руками размеры. — Осьминог. Великан. Полакомимся вечерком.

Стэнли и Эмманюель никогда не ходили с нами к уединенным бухточкам и галечным пляжам. Большей частью оставались на даче: Стэнли за столиком на террасе работал над сценарием «Августа», а Эмманюель не спеша плавала в бассейне. Или же оба ездили по окрестным деревням и городкам, посещали музеи, церкви и монастыри. Стэнли брал с собой цифровой фотоаппарат с большим дисплеем. И по возвращении показывал нам отснятые кадры. Башенные шпили, аркады и монастырские сады. Я старался выказать интерес, что давалось мне нелегко. Было там и множество фотографий Эмманюель: Эмманюель сидит, поджав ноги, на стеночке возле какой-то конной статуи; Эмманюель в кокетливой позе у пруда с фонтаном, бьющим из каменных карпов; Эмманюель в уличном кафе у стола, покрытого белой скатертью, из ведерка на столе виднеется обернутое белой же салфеткой горлышко бутылки; Эмманюель, обсасывающая ножку не то краба, не то креветки. Фотографии Эмманюель преобладали. Порой Стэнли задерживал на дисплее ее фото.

— Вы посмотрите, — говорил он тогда, и на губах его возникала мечтательная усмешка. — Ну разве же не хороша?

Что правда, то правда. На снимках с Эмманюель что-то происходило. Она как бы отделялась от самой себя. От своего физического существа, преимущественно вялого и безразличного. Я видел, с каким самозабвением Стэнли смотрит на ее фотографии. Словно вырезал портрет из журнала. Одного из тех, которые подростки прячут под матрасом.

В иные дни мы с утра до вечера сидели возле бассейна. Ближе к полудню Ралф разжигал барбекю, а Юдит приносила из холодильника первые банки пива и бутылки белого вина. Тогда мы наслаждались «легкой трапезой» на террасе. Потом все устраивались в шезлонгах вокруг бассейна, где большинство вскоре засыпало. Мальчики протянули со второго этажа канат к трамплину для прыжков. Вылезали в окно и на руках спускались по канату вниз, а очутившись над бассейном, разжимали руки и падали в воду. Под аплодисменты наших девочек, которым мы запретили пользоваться канатом. Пока возился с барбекю, Ралф оставался в шортах, но было заметно, что он ждет не дождется конца обеда, чтобы их скинуть. Вода выплескивалась через бортик, когда он с громким криком нырял в бассейн. Я неизменно наблюдал за этим первым нырком с особым вниманием. Как врач. Лет этак двадцать назад нас решительно уверяли, что сразу после еды лезть в воду не следует. Теперь этот взгляд устарел. Теперь считается, что долго выжидать как раз незачем. Пищеварение достигает полной силы лишь через час. Через час реально возникает опасность. Кровь приливает к желудку и кишечнику. Мозговая активность падает. Процесс мышления замедляется, а в конце концов даже полностью замирает. И к другим частям организма поступает слишком мало крови. Слишком мало кислорода. Из-за его нехватки ноги слабеют. Руки и плечи покалывает, они теряют чувствительность. Человек, который в разгар процесса пищеварения плавает в море, рискует стать игрушкой волн. Или предательские течения могут унести его в открытое море. Но сразу после еды опасные явления еще почти не проявляются. Желудок, конечно, полон. И это тоже несколько рискованно. Блюда с расплавленным сыром могут разом застыть. Сыр слишком быстро остывает, превращаясь в плотный комок. Перекрывает привратник. Выход в кишечник оказывается заперт. Соусы будут перекатываться туда-сюда, как нефть в трюме исполинского танкера. Во время шторма этот танкер угодил в передрягу, налетел на скалы и разломился надвое. Соусы плещутся о стенку желудка, по пищеводу поднимаются вверх. Пловец рискует захлебнуться собственной рвотой. Рвотные массы попадают в дыхательное горло. Он еще успевает высунуть руку из воды, зовет на помощь. Но на пляже нет никого, кто бы его увидел. Никого, кто бы услышал. Он исчезает под водой, и лишь спустя дни (а нередко и недели) волны выносят его на другой пляж, на расстоянии многих километров.

Так я смотрел на Ралфа, когда он нырял в бассейн. Каждый раз принимая в расчет, что он не вынырнет. Или с размаху ударится головой о дно и будет парализован от шеи до ног. Но он всегда, кашляя, фыркая и хрипя, всплывал на поверхность и по лесенке выбирался на бортик. Потом стелил в шезлонг полотенце и укладывался на солнце обсохнуть. Не прикрываясь. Лежал расставив ноги, его большое тело в шезлонге не умещалось, ноги свисали по бокам — все открыто, обнажено, чтобы загореть на солнце.

— Вот это отдых так отдых! — говорил он, рыгал и закрывал глаза. Минутой позже рот приоткрывался и раздавался громкий храп.

Я смотрел на его живот, на ноги. На его член, лежавший сбоку, на бедре. Потом смотрел на своих дочерей. На Юлию и Лизу. Их это словно бы ничуть не раздражало. Они затевали в бассейне игры. Играли в салки с Алексом и Томасом. Или Каролина бросала в воду монетки, за которыми они ныряли. Я спрашивал себя, может, я и вправду ханжа. Может, я сам виноват, что нахожу скабрезным обнаженный член Ралфа Мейера в столь непосредственной близости от моих юных дочерей. Никак я не мог разобраться, а пока не разобрался, считал скабрезным. Помню, однажды в полдень пришел слесарь из квартирной конторы. У нас возникли проблемы с напором воды: к вечеру из душа только капало. Не надев шорт и даже не прикрывшись полотенцем, Ралф встал из шезлонга, за руку поздоровался со слесарем. Я заметил, как слесарь смотрел. Вернее, не смотрел. Ростом он был минимум на две головы ниже Ралфа. И находился ближе к Ралфову хозяйству, чем человек нормального роста, менее тридцати сантиметров разделяли его голову и болтающийся между ног Ралфов член — опусти он взгляд всего на несколько миллиметров, и эта штука почти целиком заполнит поле его зрения. Ралф сунул ноги в шлепанцы и впереди слесаря поднялся по лестнице. Оба скрылись в доме, а когда минут через пятнадцать снова шли по лестнице, Ралф по-прежнему ни штаны не надел, ни в полотенце не завернулся.

— Резервуар на крыше, — сказал он. — Засорился, видите ли. Вдобавок и дождей, мол, почти не было.

Наутро душ в ванной вообще не работал. Как и краны и душ у бассейна. Ралф чертыхнулся и схватил мобильный.

— Мы, черт побери, платим за эту дачу бешеные деньги, — сказал он. — Пускай придумывают, как быть. Меня их проблемы не колышут!

Но в конторе на звонок никто не ответил. Ралф снова надел шлепанцы, в порядке исключения он уже был в шортах.

— Поеду к ним, — сказал он. — Все выложу, что думаю про этот их резервуар.

Тогда-то Каролина и вызвалась вместе со мной съездить в контору. Ралф запротестовал, но она добавила:

— Заодно мы с Марком зайдем в магазин, купим кое-что. Сегодня вечером ужин готовим мы.

При этих словах она смотрела на меня. С улыбкой, но по глазам я понял, что дело серьезное. Что-то пробормотал, а потом пошел в палатку за ключами от машины.

20

По дороге Каролина говорила мало. У выезда на шоссе я хотел повернуть налево, в направлении квартирной конторы, расположенной на окраине ближайшего городка, но жена тронула меня за локоть:

— Нет, сперва позавтракаем. На пляже.

Немногим позже мы сидели на воздухе, за столиком того ресторана, где в первый вечер столкнулись с Мейерами. Каролина окунула круассан в большую чашку кофе со сбитым в пену молоком.

— Наконец-то вдвоем, — со вздохом сказала она. — Вот этого мне и хотелось.

Что да, то да, в правоте ей не откажешь. Волей-неволей мы оказались вовлечены в суматошный быт дачного дома, который делят между собой человек десять. В эту суматоху включаешься незаметно, она захватывает тебя, как подводное морское течение, невидимое для невооруженного глаза. В такой обстановке редко удается побыть одному, а то и не удается вообще. Личная жизнь сокращена до минимума, как дежурный огонек в газовой горелке. Раз-другой я попытался в одиночку съездить в деревню за хлебом, но всегда кто-нибудь увязывался за компанию. Как правило, Ралф. «Ты в деревню, Марк? Отлично! Нынче базарный день. Заодно купим свежей рыбки и фруктов». В результате я еще минимум полчаса стоял с ключами возле машины, ждал его. «Мальчики тоже поедут, — объявлял Ралф, наконец появившись наверху лестницы. — Помогут нам тащить покупки. Минутку. Алекс еще в душе».

— Да, мне хотелось того же, — сказал я теперь Каролине. — Хорошая идея.

Я наблюдал за отцом и сынишко, запускавшими змея. Змея на двух шнурках, которого можно заставить летать по кругу и входить в пике. Каждый раз, когда отец передавал шнурки сынишке, змей с громким стуком приземлялся в песок. В море в этот час виднелся один-единственный белый парус. Белый круизный корабль почти незаметно двигался слева направо вдоль линии горизонта.

— Долго нам еще терпеть? — спросила Каролина.

— Что терпеть?

— Марк… Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Для Юлии и Лизы там весело, но сколько еще вытерпим мы? Как долго еще, чтобы уехать без чувства вины?

— Все так плохо? — начал было я, но тотчас заметил, какое у Каролины выражение лица. — Прости. Ты права. Плохо. В смысле, я порой тоже с трудом выдерживаю. Столько народу. Ралф… — Я вопросительно посмотрел на нее. — Тебе по-прежнему докучает… докучают его взгляды?

— Нет, спасибо нашей ослепительной фотомодели, уже нет.

Когда она произносила последние слова — «ослепительной фотомодели», — я уловил в ее голосе не вполне искренние нотки. Женщины думают, что мужчины считают их загадочными, однако вообще-то их видно насквозь.

— Значит, Ралф променял тебя на объект помоложе, — засмеялся я. — И это тебе опять-таки обидно. Что ни зеваки, ни знаменитые театральные актеры уже не свистят с восторгом вслед женщине в расцвете лет.

Каролина ложечкой брызнула мне в лицо молочной пеной.

— Марк! Не валяй дурака! Я очень рада, что он оставил меня в покое. Правда-правда. А кстати, ты замечал, как он смотрит на Эмманюель?

Я пожал плечами.

— Вчера, — продолжала Каролина. — Вчера, перед приходом слесаря? Похоже, его ничто не останавливает. Стэнли работал за столиком, Эмманюель лежала в шезлонге. Ну, когда Ралф обносил всех белым вином, помнишь? Сперва он наклонился поближе к ней, чтобы взять бокал. А наполняя бокал, глаз с нее не сводил. Все рассматривал, кроме лица. Начал с ног, потом медленно скользнул взглядом выше. И еще раз сверху вниз. Причем словно и не замечал, что делает, или его действительно ничто не останавливает. Провел кончиком языка по губам. Будто смотрел на тарелку с лакомой рыбкой. А потом… потом… Ох нет, это было ужасно!

Каролина закрыла лицо руками, склонила голову к самой столешнице.

— Что? — спросил я. — Ты о чем?

— В одной руке он держал бутылку, в другой — бокал. Но когда поставил полный бокал перед Эмманюель, рука освободилась. Сперва он медленно погладил себя по животу. Возле пупка. Затем рука двинулась ниже. К члену. Он обхватил его ладонью, Марк. Помял. Совершенно casual[10], будто это как нельзя более естественно. Если б его застукали, он бы, наверно, сделал вид, что у него там зудит. Так оно и было! Зуд! Секунду спустя он поставил бутылку на землю и нырнул в бассейн. Я прямо услышала, как вода зашипела!

Я рассмеялся. Каролина волей-неволей тоже. Но тотчас же опять посерьезнела:

— Да, все это, конечно, забавно. Но, на мой взгляд, еще и мерзко. Грязно.

— Ах, Эмманюель это слегка раздражает. По-моему, она вовсе не собирается водить старика Стэнли за нос… Вдобавок она вправду очень красивая. И об этом конечно же никак нельзя забывать.

Каролина прищурилась.

— Ты находишь ее красивой, Марк? По-твоему, она красивая девушка? Ты что, украдкой пялишься на нее, как Ралф?

— Да, я нахожу ее красивой. Любой мужчина со мной согласится. И я действительно иной раз смотрю на нее. Я мужчина, Каролина. Было бы по меньшей мере подозрительно, если б я не смотрел.

— О’кей, о’кей. Но, когда я говорю, что взгляд у Ралфа грязный, я имею в виду не это. Ты вот сам сказал: Эмманюель — красивая девушка. Скорее даже девочка. Какие у нее отношения со Стэнли, мне и знать не надо. Не мое это дело. Только ведь у бассейна есть и другие девочки.

Я воззрился на жену. Мне казалось мерзким соседство голого Ралфова члена, когда Юлия и Лиза играли в бассейне, однако с такой стороны я это никак не рассматривал.

— Я вообще-то специально последила за ним, — продолжала Каролина. — И должна сказать, ничего предосудительного не заметила. И все же… Он не дурак. Вероятно, сдерживается, пока мы рядом. Не знаю, как обстоит дело, когда он с ними один.

Я промолчал, щурясь от слепящего солнечного света, отраженного прибрежным песком. Перед глазами плясали черные пятна. Плыли в поле зрения слева направо.

— Есть и другие дети. Наши дочери, — сказала Каролина. — По крайней мере, мы считаем их детьми. Но взгляни на Юлию. Велика ли разница между Юлией и Эмманюель? Два года? Четыре? В нескольких сотнях километров к югу Юлия уже могла бы выйти замуж.

Тут я неожиданно кое-что вспомнил. Инцидент двух-трехдневной давности. Ралф, Алекс, Томас, Юлия и Лиза играли в пинг-понг. Играли не всерьез, всем скопом с ракетками в руках носились вокруг стола. По очереди отбивали мячик на другую сторону. Кто промазывал, вылетал. Вспомнился мне именно Ралф. Для разнообразия он надел шорты, это верно, однако зрелище странное — большая, грузная фигура среди кучки маленьких, а главное, более стройных мечется вокруг теннисного стола. Забавное зрелище, когда смотришь со стороны. Ралф был босиком, а на полу виднелась лужица, кто-то пролил воду. Он поскользнулся и с размаху грохнулся на кирпичи. Я вскочил с шезлонга и с банкой пива в руке побежал к теннисному столу. Когда Ралф рухнул, земля прямо-таки дрогнула. Словно мимо по улице проехал тяжелый грузовик. «Черт! — взревел Ралф. — Черт! Зараза! Холера! Чума! Ой!.. Ой!.. Черт!..» Он сидел в лужице, тер колено. Обычная ссадина. Ссадина в кровавую полоску, там, где кожа содралась о шероховатую поверхность кирпичей. «Зараза, зараза, зараза!» — выкрикивал он.

Дети тотчас прекратили беготню вокруг стола. Сгрудились чуть поодаль, глядя на грузную фигуру на земле. С почтительным испугом, но и с удивлением, как смотрят на кита, сбившегося с курса и выброшенного на берег. Но после последних трех воплей «зараза!», по-моему, именно Алекс первым расхохотался. За ним Томас — вскрикнул и пронзительно хихикнул. Как бы подал сигнал Юлии и Лизе, которые в свою очередь прыснули. Быстро глянули на Ралфа, а в следующий миг их окончательно одолел избавительный смех. Захлебывающийся, неудержимый, чисто девчоночий смех. Буйный смех. Звучащий так, словно никогда уже не прекратится. Убийственный смех. Убийственный для нашего брата, для парней. Они прикрывают рот ладошкой и прыскают — частенько у тебя за спиной, а иной раз и в лицо. Как сейчас.

На смех подняли не только Ралфа, но всех мужчин. Мужчину как вид. Обыкновенно мужчина был большим и сильным. Сильнее, чем женщина. Но иногда он падал. Под воздействием еще более могучей силы. Силы тяготения.

«Ой, я сейчас описаюсь!» — взвизгнула Лиза, от смеха по ее щекам катились слезы.