Сигналы Быков Дмитрий

10

Савельев нервно затягивался четвертой, когда дверь открылась и в комнату медленно вошел бледный Тихонов. Савельев не был готов рассказывать кому-либо об услышанном, да и не очень знал, как рассказать. Но Тихонов не спросил. Он без спроса достал из савельевской пачки сигарету, сел на кровать и закурил. Они смотрели друг на друга и молчали.

Тихонов тоже не знал, как начать. Он ждал, что Савельев задаст ему какой-нибудь вопрос, первым размочит тишину, но Савельев ждал от него того же, и они могли бы сидеть еще долго, если бы их не спас приемник, который вдруг закряхтел и выдал:

— Никого не останется, ничего. — Голос был не пойми чей, то ли высокий мужской, то ли низкий женский. — Уходить надо.

Лампочка на приемнике погасла, и он отрубился.

— Черт, — выругался Савельев, — в чем дело-то?

Тихонов молча смотрел, как Савельев суетится возле аппаратуры. Ему почему-то показалось очень смешным, что радиолюбитель, ничего не знающий о том, что их ожидает, волнуется из-за приемника, хочет его разбирать, рассуждает о том, что надо завтра взять на заводе паяльник. Он не выдержал и нервно засмеялся.

— Оставь, Игорь. Ну его в жопу, приемник твой. И паяльник.

От этого ему стало еще смешнее, и он захохотал, срываясь на визг и постанывая: «в жопу, в жопу, паяльник в жо-о-опу!» Очнулся Тихонов от того, что перепуганный Савельев тряс его за плечо.

— Игорь, я че ржал-то, — сказал Тихонов, тяжело дыша. — Надо нам уходить отсюда.

— Да кто же против-то?

— А они все против. Директор наш любезный, все они тут вообще.

— Ну так пиши быстрее свою оду.

— Не. Ты не понимаешь. Они нас просто не отпустят.

— Что значит — не отпустят? — удивился Савельев. — Как они могут нас заставить?

— Зачем заставлять? Они нас просто замочат. — И Тихонов пересказал ему разговор с Женей, умолчав, правда, об обстоятельствах, при которых он состоялся. Он говорил и чувствовал, что Савельев ему не верит, впрочем, он и сам не поверил бы на его месте. Но Савельев не видел Жени, а Тихонов видел, и этого было достаточно.

— Ладно, — сказал Тихонов, — иди сюда.

Он подвел Савельева к окну, предусмотрительно погасив свет. Наблюдатель был там: не меняя позы, он стоял, глядя на окна.

— Это кто? — спросил Савельев.

— Хрен его знает. Но он явно не погулять вышел. Слушай. Мы здесь все равно время теряем. Даже если нам ничто не угрожает, нам же надо самолет искать.

Тихонов видел, что этот аргумент был для Савельева убедительнее невнятной угрозы. Они пошли к остальным.

Окунев и Песенка занимали соседнюю комнату. Сонный Окунев недовольно открыл им дверь, но сон у него сразу как рукой сняло — в отличие от Савельева, он поверил сразу, потому что такой расклад как раз очень вписывался в его картину мира, и побег на поезде тоже вписывался. Валя молчал.

— А где Толя? — спросил Окунев.

— А к вам не заходил? — удивился Тихонов.

Выяснилось, что Дубняка никто не видел — как он ушел к своим славянским единоборцам, так и пропал. Но скорее всего, он уже вернулся и залег спать в отдельной комнате — хотя с чего бы ему такая роскошь? Или о нем тоже какая-нибудь единоборица позаботилась?

— Пойду узнаю внизу, — сказал Тихонов.

Заведующей на посту так и не было. Тихонов, воровато оглянувшись, пошуровал рукой за стойкой и нащупал книгу учета. Но фамилии Дубняка там не оказалось; получалось, что он не приходил. Тихонов посмотрел на часы: было два. Погрузка начиналась в шесть, а в восемь поезд уже покидал территорию завода. Если Дубняк не вернется этой ночью, они все покойники — другого шанса сбежать скорее всего не будет… Но тут входная дверь с грохотом распахнулась, послышались громкие голоса и в «Лосьву» внесли Дубняка.

Сказать, что Дубняк был нетрезв, означало сильно польстить ему. Он был пьян в дымину. Обильно потея спиртом, он висел между двумя крепкими русобородыми молодцами, мутно глядел из-под бровей, ноги его волочились по полу.

— О! — обрадовались молодцы, увидев Тихонова. — Куда нести?

Тихонов растерялся.

— Ну… Давайте наверх? — робко предложил он.

Крякнув, молодцы подхватили Дубняка поудобнее и поволокли по лестнице. Волокли они его почтительно, как рояль.

— Ш-ш-шлава Перуну! — завопил Дубняк таким басом, что вздрогнувшие носильщики чуть не выронили его. — Шлаву Перуну воспой… и Перуну, Перунову… сукину сыну!

— Кто это его так? — спросил Тихонов, поднимаясь вслед за ними.

— Ну так это… Самогонка-то у нас крепкая больно, — виновато ответил молодец повыше.

— Надо же аккуратно, а Анатолий Михайлович-то — он человек решительный, — добавил тот, что потолще.

Анатолий Михайлович одобрительно замычал.

— Давайте сюда, — попросил Тихонов, открывая дверь. Дубняка втащили в комнату и бережно положили на кровать, лицом в подушку — под недоумевающими взглядами Окунева, Савельева и Вали.

— Вот. Извините, — сказали хором молодцы.

— А вы кто? — неприязненно спросил Савельев.

— Мы Перуновы воины, — сказал высокий. — То есть клуб у нас так называется. Нам такая честь, что Анатолий Михайлович к нам… Ну, мы и встретили…

— Да уж, встретили, — прокомментировал Окунев. — И куда нам его теперь?

— Так а ничего! До завтра проспится и будет как огурец.

— Огу… Огурец, епта, — глухо подтвердил Дубняк через подушку. — Шлава огурцу! Тоже, бля, Перунову сыну…

— У нас хорошая самогоночка-то, на чистом продукте, никаких последствий, — продолжал высокий Перунов воин. — Только сейчас пусть поспит. Вы уж его не трогайте.

Но как раз сейчас-то времени на это не было, и трогать Дубняка все равно пришлось бы. Закрыв за молодцами дверь, четверо трезвых встали над кроватью, глядя на Дубняка. Тот бормотал в подушку что-то о родственниках Перуна и слабо шевелил ногами.

— Н-да, — сказал Тихонов. — Что делать-то с ним? Я думал, он нам сейчас весь план побега сочинит.

— Здесь нет дорог, и потому побег немыслим, очень жаль, — отчетливо пропел Дубняк.

— Может, его под воду сунуть? — предложил Валя.

— Простудится потом, — возразил Савельев. — На улице-то не май.

— Нормально. Мы его сейчас засунем. Пока пойдем, обсохнет, — решил Окунев, и они потащили Дубняка в ванную.

Дубняк шел покорно, заваливаясь на всех по очереди и глупо хихикая, но Тихонов, навидавшийся пьяных, знал, что покорность эта обманчива. Общими усилиями они раздели Дубняка по пояс — от запаха, который источала его одежда, Тихонов сам чуть не захмелел — и затолкали в узкий санузел.

— Так, — сказал Тихонов. — Все не поместимся, давайте мы с Лехой. Держи крепче.

Они нагнули голову Дубняка под душ и включили холодную воду. И тут Дубняк преобразился — одним движением скинув с себя Окунева и Тихонова, он рванулся из ванной — но Савельев с племянником схватили его и втолкнули обратно, вопящего и размахивающего руками. Сейчас Дубняк сам был похож на Перуна — грозного, непобедимого и вдупель бухого. Тихонов обхватил его поперек тела, а Окунев пытался подтащить голову к воде. Дубняк отчаянно вырывался, ор и грохот стояли невообразимые, явно слышные на всем этаже. Наконец Дубняк устал сопротивляться — или, как это бывает спьяну, забыл, зачем это нужно, — и послушно подставил шею под душ. Теперь он жалобно постанывал и сетовал, как его не любят и мучают, а вот хорошие люди любили его и дали самогонки. Постепенно всхлипывания стихли. Обмякшего Дубняка вытащили из-под воды, Тихонов накинул ему на голову полотенце, и тот даже сам попытался вытереться. До кровати он дошел своими ногами и, упав на нее, захрапел. Тихонов достал блокнот.

— Значит, вот зона погрузки. В зону погрузки мы никак не попадем, там по пропускам. А вот потом поезд выходит, проходит первые ворота… Там открытое пространство, но это еще территория завода, сюда мы пройти сможем. Тут внутренний пропускной пост, около него поезд останавливается и стоит какое-то время. Получается, что проще всего залезть в поезд как раз здесь.

— А если там проверяют? — спросил Савельев.

— Не думаю. — Тихонов рассматривал схему. — Они там просто документы на выезд оформляют. Поезд они осматривать не станут, вся проверка на стадии погрузки.

«Это если они не знают о нашем плане», — подумал он про себя, но говорить не стал, все равно других вариантов не было.

— И что, мы полезем в поезд на глазах у охраны? — Вале явно не нравилась эта идея.

— Мы подойдем с другой стороны и будем закрыты от них поездом. Там КПП — будка одна фанерная. — Тихонова охватил странный азарт, как будто он всю жизнь мечтал прокатиться на товарняке. — Я узнал, что за локомотив, он по заказу сделан. Не помню, как называется, но там за кабиной машиниста есть еще большой пустой отсек. Туда и залезем, пока машинист в будку пойдет.

— А если не пойдет? — спросил Савельев.

— Пойдет. Он всегда выходит и идет к ним. — Тихонов говорил уверенно, хотя уверенность его была напускная: не было у него никаких гарантий, что Женя все это не выдумала. В конце концов, она могла сама не знать или ошибаться. — Ну вот. Машинист садится в поезд и выводит его за забор. Все, дальше уже неважно, главное нам оказаться снаружи.

— Все это прекрасно, — сказал Окунев, — но есть одна проблема. Ты говорил, что нас там снаружи караулят.

— Да… — Тихонов задумался. Окна комнаты выходили на другую сторону, так что это было не проверить. — Вот что. Я пойду сейчас посмотрю, кто там и зачем.

— С ума сошел? — крикнул Окунев ему вслед, но тот уже выскочил из комнаты.

За стойкой по-прежнему никого не было. Тихонов выглянул в окно, но фигура исчезла. На подгибающихся ногах Тихонов подошел ко входной двери, отодвинул щеколду и вышел на крыльцо. «Скажу, покурить вышел. Подышать воздухом». Но никто не спрашивал, потому что было некому — наблюдатель исчез. Тихонов спустился и сделал несколько шагов в темноту. Вот оно, место, где стоял человек… Тихонов нагнулся, пытаясь разглядеть какие-нибудь следы, но ничего не видел. «Сюда бы Дубняка», — подумал он, но на Дубняка сейчас рассчитывать не приходилось. И все же каким-то седьмым или сто двадцать пятым чувством Тихонов ощущал: их караульный ушел. Он прошел вдоль здания профилактория в одну сторону, потом в другую, прислушиваясь и всматриваясь в ночь. Ни души не было вокруг. Тихонов вернулся внутрь и взлетел на второй этаж.

— Ушел, — выдохнул он, войдя в комнату.

Надо было идти сейчас — ушел-то ушел, но мог вернуться. Быстро и молча собрали вещи, свет в комнатах выключать не стали — пусть думают, что они еще тут, не спят ночью, играют в карты или сочиняют опус про директора. Теперь надо было поднять и одеть Дубняка. Он был безжизнен, как тряпичная кукла в сто кило весом, но зато не сопротивлялся. Однако нести рюкзак он не мог, разумеется. Рюкзак взял Окунев — нацепив его на себя спереди, он стал похож на жирную черепаху.

— Будем нести по очереди, — сказал Тихонов. — Толя, ты меня слышишь?

— Я все слышу, — сказал Дубняк, не открывая глаз. — Все слышу про вас, только ничего не вижу.

— А ты глаза открой. А теперь слушай. Мы сейчас пойдем очень-очень тихо. Ты можешь идти тихо?

Дубняк открыл глаза и весь скривился, отворачиваясь от света.

— Толя, ты понял? Это очень важно. Это…

— Спортивное ориентирование, — вставил Окунев. — Но кругом засада.

— Поэл, — сказал Дубняк и выпрямился. — Старший сержант Дубняк к засаде готов, епта.

— Все, пошли, — скомандовал Тихонов, и они вышли в коридор.

В фойе Дубняк чуть не подвел их всех под цугундер: увидев пустую стойку, он вдруг пришел в неистовство, крича, что такая красивая женщина не выходит их проводить, и от этого теперь им не будет попутного ветра. По счастью, красивая женщина в это время отлеживала себе щеку на чужих пуговицах и воплей не слышала. Савельев схватил Дубняка и поспешно вытащил его на улицу.

— Не, ну че вы, бля, со мной, как с ребенком, а? Че как с ребенком-то? — возмутился Дубняк. — Я вам че, ребенок? Нашли, бля, ребенка!

— Тихо, Толя, — холодея, сказал Тихонов, но здесь по-прежнему не было никого. — Мы тебя любим.

— Никто меня не любит, — проворчал Дубняк и заплакал, но уже тихо.

— Ладно, куда идти-то? — шепотом спросил Валя.

Тихонов открыл блокнот и посветил фонариком.

— Пока прямо.

Они пошли по центральной дороге, ведущей от «Лосьвы» к заводу. Но потом где-то надо было свернуть, чтобы выйти прямо к рельсам, а где именно, Тихонов не понимал. Кругом был лес, черный и пугающий, и не было видно никаких тропинок. Через десять минут Тихонов остановился.

— Черт знает, — пробормотал он. — Вроде уже должен быть поворот.

Все столпились вокруг него, разглядывая коряво нарисованную Женей карту.

— Вот блин, — сказал Окунев. — И этот, как назло, нажрался.

— К-кто нажрался? — вскинулся Дубняк. — Я? Я Перунов воин, епта. Д-дай сюда!

Он выхватил у Тихонова блокнот и с трудом сфокусировал взгляд на рисунке.

— Эт че, бля? Вам куда надо-то?

— Вот сюда нам надо. — Тихонов ткнул пальцем в кособокий крестик.

Дубняк поднял голову и обвел окрестности блуждающим взором. Тихонов раздраженно посмотрел на него — о чем говорить, куда мог их привести человек, который не понимает даже, где он находится? Он протянул руку, чтобы забрать блокнот обратно, но Дубняк вдруг с такой скоростью припустил дальше по дороге, что остальные не сразу сообразили кинуться следом. Дубняк размашисто шагал, качаясь из стороны в сторону, и не падал, казалось, только благодаря скорости — по принципу велосипеда. Окунев, нагруженный двумя рюкзаками, сразу же отстал. Тихонов обернулся к нему, а когда снова посмотрел на дорогу, Дубняк исчез.

— Твою же мать, — сказал Тихонов. — Куда он делся?

Они начали обшаривать фонариками кусты у дороги — и вдруг Тихонов увидел узкую дорогу, отходящую вбок.

— Вот оно! Нашел, — выкрикнул он громким шепотом и первым свернул.

Через несколько метров они обнаружили раздраженного Дубняка.

— Ну и че вы? Я им, бля, веду, а они тормозят. Эт че, мне надо? Эт вам же туда надо, не? Я грю, вам же надо туда, хули отставать?

Пьяный и матерящийся Дубняк был отвратителен, так же невыносим, как и трезвый, но четкая работа автопилота восхитила Тихонова, — особенно то, что Дубняк был без фонаря и, похоже, совершенно в нем не нуждался.

— Мы тут, Толь, не кричи. Помнишь, засада же кругом. Веди дальше, только не так быстро.

— Ага, — пропыхтел Окунев. — Я, между прочим, чьи-то вещи тащу, а могу и бросить.

Дубняк бессмысленно посмотрел на него.

— Тащи, студент. Вишь, дядя пьяный. — Он развернулся на пятках и резво двинулся дальше.

Деревья редели, вскоре стали появляться отдельные постройки, заброшенные бараки, какие-то склады, что ли — пыльные окна, кое-где с выбитыми стеклами, строительный мусор под ногами, обломки кирпичей, доски, сдувшийся футбольный мяч — почему-то ни одна забытая людьми территория не обходится без этого мяча, как будто футбол — это вечный последний ритуал, который всегда необходимо совершить, уходя. Тихонов поискал глазами такую же непременную куклу с оторванной головой, но не увидел и огорчился — потому что без нее все было слишком по-настоящему, не представишь уже, что просто смотришь триллер. Тихонов догнал Дубняка и схватил его за рукав.

— Стой. Надо обождать.

— Ну че-о-о-апять? — недовольно заныл Дубняк, но видно было, что ночная прогулка его еще немного отрезвила.

— Народ, здесь давайте осторожно, — сказал Тихонов. — Похоже, пути уже рядом. Оставляем один фонарь. Толя, где пост?

— Какой, нах, пост?

— Ну крестик где.

— А. Там, — Дубняк вскинул руку и едва не потерял равновесие.

— Пошли тихо.

Они двинулись дальше между постройками, которые теперь уже стояли ровными рядами, и скоро действительно вышли к рельсам — они перерезали безрадостный пейзаж, выходя из темноты и убегая куда-то, где был виден слабый свет. По всей видимости, там и была пропускная будка. Тихонов погасил фонарик, и дальше пошли в темноте, ориентируясь на слабое мерцание рельсов — непонятно, что они отражали, но тускло мерцали в ночи. Когда до будки было уже совсем близко, они зашли за угол очередного полуразвалившегося здания, уселись на рюкзаки и стали ждать. Тихонов надвинул капюшон и погрузился в полудремотное состояние — вроде бы он все слышал и осознавал, но краем сознания уже видел путаные, тревожные сны. Рядом всхрапывал Дубняк, ворочался Валя. Под куртку пролезал предрассветный холод, но даже его Тихонов воспринимал отстраненно — то есть он знал, что ему холодно, но не мерз. До поезда оставалось еще три часа.

Тихонов очнулся, когда небо уже начинало светлеть. Это был еще не рассвет, но уже его преддверие. Он посмотрел на часы — скоро пойдет поезд. Если пойдет… Он растолкал остальных, и они сидели в молчании, слушая, как ночная тишина сменяется утренней. А потом в эту тишину пришел звук, который не перепутаешь ни с чем: издалека медленно, будто тоже не проснувшись еще до конца, полз поезд. Тихонов выглянул из-за угла. Бурое неповоротливое чудище, скрежеща всеми частями, плыло мимо них. Это была странная конструкция из локомотива, большого товарного вагона с загадочными маркировками из букв и цифр и еще одного локомотива. Поезд замедлил и без того неспешный ход, дополз до будки и остановился, как и рассчитывал Тихонов, отрезав их от поля видимости сторожей. Из своего укрытия они видели, как машинист открыл дверцу, вылез из кабины с папкой в руках и, обойдя махину, исчез. Что-то в фигуре машиниста показалось ему знакомым, но думать было некогда.

— Бежим, — скомандовал Тихонов.

Все, включая ничего не понимающего до сих пор Дубняка, подхватили вещи и кинулись к кабине. Тихонов забрался первым — и сразу же обнаружил проход в тот отсек, о котором говорила Женя. Савельев снизу передал ему рюкзаки, а потом и сами они влезли туда же — Тихонову казалось, что этот процесс занял целую вечность. Забившись в тесное пространство, они закрыли перегородку и попытались разместиться с хоть каким-то удобством. Еще одна вечность прошла до того момента, когда хлопнула дверь кабины, что-то засвистело, залязгало — и поезд, неловко дернувшись, двинулся вперед.

Тихонов только сейчас почувствовал, в каком напряжении он пребывал последние несколько часов. Теперь оно отпустило его, но взамен пришла крупная дрожь — не то от недавнего холода, не то от всего остального. Дубняк снова заснул, но на этот раз хотя бы не храпел — нет, машинист бы все равно не услышал, но без храпа было, ей-богу, лучше. Тихонов еще не верил, что все удалось так легко, было в этом что-то подозрительное. Но он одернул сам себя — радоваться надо, а не подвох искать. Поэтому делиться подозрениями он ни с кем не стал, а постарался принять максимально удобное положение и расслабиться. По всем расчетам они давно уже миновали ворота, миновали и внешний пост, который поезд всегда проходил без остановок, и все дальше уезжали от Перова-60, будь он неладен. Постепенно Тихонов успокоился, нехорошие предчувствия растворились бесследно. И зря. В этот самый момент он почувствовал, что поезд замедляется.

— Это еще что? — недоуменно спросил Окунев. — КПП?

— Да нет, мы же уже час едем, какой тут КПП? — Тихонов растерялся, предположений у него не было никаких, а поезд меж тем остановился окончательно.

— Какого черта… — начал Савельев, но тут перегородка редко отодвинулась, и первое, что увидел Тихонов, было дуло пистолета, направленное прямо на него.

— Так-так-так, — сказал машинист, ухмыляясь. Теперь Тихонов его узнал — это был тот самый гид из музея, и он же, совершенно очевидно, караулил их под окнами «Лосьвы». — Значит, убегаем. Чужих баб ебем — и убегаем. Значит, к нам со всей душой, а мы убегаем. Мы, значит, думаем, что самые умные. Ан нетушки, здесь я самый умный.

«Сдала, — подумал Тихонов. — Или… Или ее заставили». С одной стороны, так думать было приятнее, получалось, что Женя все-таки была не совсем к нему равнодушна, но с другой — думать о том, как именно ее заставляли, не хотелось совершенно. Впрочем, в данную минуту думать о чем-либо вообще было не с руки.

— Как вы узнали? — спросил он.

Гид рассмеялся и не ответил, переводя оружие на каждого по очереди. Краем глаза Тихонов заметил, что Дубняк сполз на пол и распростерся у ног гида, кряхтя и источая запах перегара. Тот брезгливо отодвинулся. Тихонов ненавидел сейчас Дубняка особенно сильно, сильнее даже, чем вооруженного человека, стоящего перед ними. А тот все смеялся искусственным, противным смехом, каким смеются, желая вывести противника из равновесия.

— Ну ладно, — сказал он наконец. — Давайте на выход, и без глупостей. Паровоз казенный, пачкать не стану.

Тихонов ожидал, что гид сейчас начнет долгий обидный монолог, который даст им отсрочку и шанс на спасение, но это было явно не кино, и продолжать тот не собирался. Тихонов открыл было рот, чтобы как-то потянуть время, но тут случилось нечто, что он потом всю жизнь прокручивал в голове и все равно не мог понять, как именно все произошло. Он только увидел, что гид лежит на полу в проходе, а Дубняк сидит на нем, держа пистолет. На лице гида, обращенном к ним, Тихонов видел выражение такого безграничного недоумения, что даже пожалел беднягу. Дубняк, прижимая шею гида локтем, свободной рукой подлез тому под живот, пошуровал там и вытащил из штанов лежащего ремень. Недоумение сменилось на лице их несостоявшегося убийцы неописуемым ужасом — бог знает, что он себе вообразил. Но Дубняк кинул ремень Савельеву.

— Вяжи.

Савельев послушно подполз к гиду и крепко затянул ремень на его руках. Женины фантазии сбывались с удивительной точностью. Дубняк проверил узел, что-то в нем перетянул и встал.

— Стрелок, епта, — сказал он беззлобно. — Хера себе у вас ориентирование. Пошли отсюда, что ли?

Они вылезли из закутка, Дубняк запихнул туда связанного гида и задвинул перегородку. Один за другим спустились они на землю. Уже наступило настоящее, светлое утро, кругом был лес, а поезд стоял на пути, который обрывался через пару десятков метров — так же, как и тот, по которому они вышли к заводу.

— Дела, — сказал Окунев. — Мы что, там же?