Корсары Таврики Девиль Александра

— Если не пойдешь со мною танцевать, я расскажу твоей матери, что ты тут строишь глазки всяким залетным чужеземцам!

Аврелия невольно покраснела, оглядываясь по сторонам, но тут незнакомец заслонил ее от Ошина и презрительным тоном объявил незадачливому кавалеру:

— Если грубый плебей оскорбляет красивую благородную девушку, его следует проучить.

Ошин так и задохнулся от возмущения, но, прежде чем он успел еще что-либо сказать, испанец неуловимым движением плеча толкнул его, и в следующий момент назойливый поклонник Аврелии плюхнулся на землю, сбив по пути какого-то фигляра, тут же поднявшего его на смех. Вскочив на ноги и отряхнувшись, Ошин хотел схватиться за кинжал, но, так и не обнаружив его у пояса, предпочел скрыться в толпе.

Вновь грянула музыка, и Аврелия, вмиг забыв неприятную стычку, вошла с незнакомцем в круг танцующих. Она уже не следила глазами за толпой, не высматривала там Кириены, Раисы или Филиппа, Ее занимал лишь танец с прекрасным чужеземцем, и ей хотелось, чтобы этот танец длился бесконечно долго.

На праздничных гуляниях даже знатные господа, по примеру простонародья, во время танца порой хватали своих партнерш в объятия и слегка приподнимали над землей. Испанец же пошел дальше: он вдруг поднял Аврелию на руки и закружился вместе с ней. Впервые в жизни девушка оказалась на руках у мужчины; ее это смутило, но, вместе с тем, восхитило.

Потом, когда они, выполняя танцевальные движения, шли рядом и держались за руки, партнер спросил Аврелию:

— Вы постоянно живете в Кафе?

— В Кафе, а иногда в поместье ближе к Солдайе.

— Удивительно, что такую красавицу муж отпустил одну на праздничное гулянье.

Ей польстил его комплимент, и она улыбнулась с безотчетным кокетством:

— А я не замужем и ни перед кем не должна держать ответ, кроме своих родителей.

— На праздник вы пришли вместе с родителями?

— Нет, с подругой. А вы, судя по всему, приезжий?

— Да, я родился и жил далеко от этих мест. Но мне понравилась Кафа.

— Кафу недаром называют королевой Таврики и Понта.

— Пожалуй, она того заслуживает. Я хотел бы здесь чаще бывать.

— Вы купец?

— Гм... и купец тоже.

— Наверное, сегодня вы будете участвовать в турнире?

— В турнире? Я не собирался, но с удовольствием это сделаю, если вы, сеньорита, позволите мне сражаться в вашу честь и повяжете мне на копье свой платок.

— Но ведь мы с вами даже не знакомы!

— Это можно исправить. На празднике ведь не обязательно соблюдать церемонии и знакомиться при посредничестве третьих лиц.

Аврелия сама себе удивлялась: как легко и свободно разговаривает она с этим молодым красавцем, которого видит впервые в жизни!

И вдруг девушка почувствовала, что за ними кто-то наблюдает. Это было не обычное любопытство зевак в толпе; нет, чей-то пристально-жгучий взгляд неотступно следил за молодой парой. Но туг музыка смолкла, танец закончился, и Аврелия остановилась, невольно ожидая дальнейших расспросов обаятельного незнакомца. Но внезапно рядом с ним возникла та, чей взгляд прожигал Аврелию сквозь толпу. В первый миг девушке даже показалось, что к ее партнеру подошел мужчина, а не женщина: причиной тому был мужской наряд и маска. Но в следующую секунду маска вместе с шапкой была сброшена и взору Аврелии явилось красивое женское лицо, обрамленное пышным ореолом черных волос, которые на солнце отсвечивали каштаном. Большие глаза незнакомки смотрели пристально, недобро, но девушка машинально отметила, что они цвета аквамарина, с детства любимого Аврелией, ибо это был цвет глаз ее матери.

— Довольно танцев, нам пора в путь! — требовательно сказала темноволосая красавица и, подчеркнуто отвернувшись от Аврелии, взяла молодого человека за руку.

— Как ты здесь оказалась? — было видно, что испанец неприятно удивлен.

— Так же, как и ты! — язвительно и одновременно сурово прозвучало в ответ. — Пойдем, тебя все ждут!

Аврелия, почувствовав неловкость момента, слегка отступила в сторону, и тут же ее сзади кто-то тронул за плечо. Оглянувшись, она увидела Филиппа.

— Потанцуешь со мной? — было заметно, что юноша уже под хмельком. — А то, гляди, тебя опять пригласит какой-нибудь чужак или этот липучка Ошин.

Девушка невольно бросила взгляд в сторону красивого незнакомца, но он и темноволосая уже скрылись в толпе.

— Так потанцуем? — повторил Филипп, протягивая ей руку.

Заиграла музыка, но Аврелия вдруг почувствовала, что ее больше не радует ни музыка, ни танцы, ни царящее вокруг веселье. Праздник словно бы померк, потерял половину своих красок.

— Не обижайся, Филипп, но я больше не могу танцевать, — сказала она, пожимая плечами. — Я... я подвернула ногу.

Юноша что-то хотел возразить, но тут из-за его спины появилась Кириена, словно по наитию пришедшая на помощь подруге.

— Ты подвернула ногу? Пойдем в сторонку, посидим.

Кириена увела нарочно прихрамывающую Аврелию подальше от толпы, к ступеням у фонтана, где можно было сесть.

— Что, после того жгучего красавца тебе уже ни с кем не хочется танцевать? — спросила она игриво. — А кто он такой? Я никогда его раньше не видела.

Аврелия вздохнула при мысли, что так и не успела познакомиться с красивым чужеземцем и они даже не узнали имени друг друга. И кто эта девушка с такими красивыми и злыми глазами, которая его увела? Кто она ему? Жена, сестра, любовница? Опомнившись, Аврелия с заминкой ответила на вопрос подруги:

— Я... я тоже его раньше не видела. Он приезжий. По-моему, испанец.

— Возможно. Я слышала, в Константинополе и Афинском княжестве живет немало арагонцев. Кажется, к нему потом подошла какая-то девица в маске?

— И, когда она сняла маску, я увидела, что девица весьма красива, — с отсутствующим видом сказала Аврелия.

В этот момент к подругам подбежала оживленная Раиса и, усевшись рядом, объявила:

— Бальдасаре сообщил мне такую новость, что вы сейчас упадете!

— Да ну? — повела бровью Кириена. — А кстати, где он, твой Бальдасаре? Что-то его не видно на празднике.

— Он сейчас беседует с моим отцом.

— Неужели просит у мастера Ореста твоей руки?

— Может, скоро и попросит. Но пока они договариваются с отцом о постройке корабля. Но слушайте, какая новость! — Раиса чуть не подпрыгивала от возбуждения и желания поразить собеседниц. — Бальдасаре сказал мне по секрету, что сегодня видел Веронику Грозовую Тучу. Представляете, эта пиратка здесь, в Кафе, на нашем празднике!

Кириена недоверчиво усмехнулась, а Аврелию новость неожиданно заинтересовала, и она спросила Раису:

— А что, Бальдасаре знаком с этой Вероникой?

— Во всяком случае, ему приходилось ее видеть! Бальдасаре вообще много чего повидал в своей жизни! — заявила Раиса не без гордости и, вскочив с места, побежала — видимо, искать других знакомых, чтобы поделиться с ними новостью.

— Странно... — прошептала Аврелия. — Мне вдруг пришло в голову, что та девушка в маске... вдруг она и есть Вероника Грозовая Туча?

— Что? — рассмеялась Кириена. — По-твоему, эта пиратка не побоялась бы явиться в Кафу на праздник? Ее же могли схватить стражники!

— Может, потому она и была в маске. Хотя, я думаю, разговоры о ее разбойных подвигах преувеличены и стражники за ней не охотятся. — Аврелия немного помолчала, задумавшись. — А маску она сняла, чтобы увести того испанца... наверное, хотела показать мне свою красоту, прожечь взглядом...

— Выходит, она дьявольски ревнива? Да, ведь говорят, что эта Вероника похищает молодых красавцев, что взгляд ее страшен, как у горгоны Медузы. А волосы — словно туча змей. Ты этого не заметила?

— Волосы у нее действительно как туча, но не змеиная. Пожалуй, о них можно сказать словами Овидия:

Перед Кассандрой, с ее волосами безумной менады,
Остолбенел, говорят, вождь величайший Атрид.[27]

— Ну, я не такая ученая, как ты, не так много понимаю в поэзии, но зато я поняла другое: этот парень, которого увела девица, похожая на пиратку, тебе очень понравился. Да, не отпирайся! Ведь лишь только он ушел — так и ты загрустила, даже плясать не хочешь, а ведь как готовилась к празднику!

— Ты чепуху говоришь, Кириена! — с досадой возразила Аврелия. — Как мне может понравиться человек, которого я сегодня увидела впервые в жизни и больше, наверное, не увижу? Да я ведь даже имени его не знаю, как и он моего! Я завтра же о нем и думать забуду!

— Вот и правильно. Ведь, если он близко знаком с этой Грозовой Тучей, значит, и сам из корсарской компании.

— А по-твоему, корсары не бывают благородными? — спросила Аврелия, вспомнив о своем отце.

— Я этого не говорю, но... но лучше тебе все-таки думать о каком-нибудь честном, мирном купце или землевладельце. А корсары... они ведь для семейной жизни не годятся.

— Господи, Кириена, да я так далеко не загадываю! — с деланной беспечностью рассмеялась Аврелия и потянула подругу смотреть гонку парусных судов, а затем — конный турнир.

Но, как бы девушка внешне ни бодрилась, на душе у нее все- таки остался смутный осадок. И она знала, что еще долго будет перебирать в памяти свою случайную встречу с мужчиной, показавшимся ей реальным воплощением ее девичьих грез, и с темноволосой красавицей, которая столь уверенным тоном позвала его за собой. Кто бы ни была эта странная незнакомка — даже если та самая зловещая Вероника Грозовая Туча, — она, безусловно, привлекательна и обладает властью над мужчинами. И, наверное, в эти минуты она вполне довольна собой.

Но, думая так, Аврелия ошибалась. Та, что была прозвана Грозовой Тучей, отнюдь не чувствовала себя довольной и счастливой.

В прошлом остались те радостные дни, когда окрыленная и опьяненная любовью девушка верила, что ее счастье незыблемо, что возлюбленный всегда будет с нею рядом и она не увидит лжи или отчуждения в его глазах.

Поначалу все складывалось счастливо. Как подруга и невенчанная жена капитана «Альбы», Вера сопровождала его повсюду — на суше и на море. Родриго построил укрепленный дом- усадьбу между Джалитой и Горзовиумом, над маленькой бухтой, где находили свое укромное пристанище «Альба» и «Вероника», когда возвращались после корсарских рейдов с добычей и повреждениями. Этот дом, названный Кастель Серено — Тихая Крепость, стал основным местом обитания Веры и Родриго; зиму же они проводили в Константинополе, а Ринальдо и Карло — в Монкастро, где Вера уже и не появлялась.

В течение полутора лет девушка верила, что они с Родриго обвенчаются и ей не придется больше чувствовать себя грешницей и избегать зачатия, дабы ребенок не родился бастардом. Но к марту закончился срок обета, данного Великому магистру, а Родриго по-прежнему не спешил узаконить отношения с Верой, и холодок сомнения проник ей в душу. Девушка не могла понять: то ли любовь Родриго угасает, то ли он с самого начала не любил ее так глубоко и серьезно, как она надеялась. Ей вспоминались предостережения Ринальдо, и девушка внутренне сжималась от стыда, встречая его внимательный и, кажется, всепонимающий взгляд. Но жаловаться Ринальдо или, тем более, просить его воздействовать на Родриго она не стала бы ни за что на свете.

Вера сама решила начистоту поговорить с возлюбленным, хотя и боялась услышать в ответ, что его чувства остались в прошлом. Но такого ответа не последовало; Родриго уверял, что по-прежнему любит ее, а венчание откладывает по другой причине.

— Давай немного подождем, дорогая, — говорил он ей. — Сейчас слишком опасное время. Османский султан готовится двинуть свои войска на Константинополь. Говорят, император Мануил уже спешит к своей столице, чтобы отразить нападение. Никто не знает, чем все это закончится. Если падет Константинополь — мы с тобой там уже не сможем жить.

— Будем жить в Таврике или в Монкастро! — возражала Вера.

— После падения Константинополя таврийские города тоже долго не продержатся. Но я верю, что самого страшного не произойдет. Один мудрый прорицатель недаром вещал, что Константинополь еще продержится полвека, хотя помощь к нему придет не с запада, а с востока. Говорят, Тамерлан собирается в поход на османские земли. Этот железный хромец скорее справится с Баязидом, чем разрозненные и утратившие волю европейские государи. Дождемся, когда столкновение восточных варваров их обоих ослабит, а тогда вернемся в Константинополь и обвенчаемся в главном храме Галаты.

Объяснения Родриго показались девушке не очень убедительными, но ей хотелось верить ему, и она заставляла себя верить.

Впрочем, были обстоятельства, удручавшие ее больше, чем отсрочка венчания. Ей стало казаться, что возлюбленный уже не так пылко к ней относится, что во взгляде его порой мелькает не то скука, не то насмешливая холодность. Все чаще он стал говорить то, чего раньше от него нельзя было услышать: что Вера небрежно одевается, не следит за своими руками, ходит размашистой походкой, а голос ее звучит слишком резко. И все чаще она замечала, что Родриго бросает заинтересованные, а иногда и похотливые взгляды на других женщин — будь то элегантные константинопольские дамы или оборванные пленницы, которых корсары «Альбы» и «Вероники» освобождали из трюмов турецких кораблей.

Однажды, не сдержавшись, Вера в гневе набросилась на Родриго, заявляя, что не отдаст его никому, а если он нарушит клятву верности и изменит ей, то она убьет и его, и любовницу. Во время этой яростной вспышки Родриго схватил девушку в объятия, уверяя в своей любви, и все закончилось страстными ночными ласками.

Но и после этого у нее не было уверенности в чувствах Родриго. И, когда перед праздником святого Георгия он объявил, что вместе с Ринальдо отправляется в Кафу на переговоры с генуэзским консулом, которому должен передать письмо от великого приора, девушка тут же вызвалась его сопровождать. Но Родриго и Ринальдо отговаривали ее, поясняя, что Веронике Грозовой Туче опасно появляться в Кафе, где злые языки распустили слух о жестокой предводительнице морских разбойников. Корсары-мужчины были в Таврике привычным явлением, но женщину, выступившую в такой роли, многие считали ведьмой, одержимой дьяволом, призывали бросить в тюрьму и допрашивать с пристрастием. Родриго заявлял, что одна из целей его поездки — это как раз найти источник клеветнических слухов, а также объяснить консулу и его чиновникам, что Вероника — богобоязненная девушка, которая волей судьбы оказалась втянута в корсарскую жизнь.

Вера сделала вид, что согласна с доводами Родриго, но перед самым отплытием незаметно пробралась на галеру, которая при попутном ветре за день одолела путь от бухты за Горзовиумом до Кафы. Договорившись с Габриэле, девушка при его содействии скрыла свое пребывание на корабле, объяснив, что хочет подшутить над капитаном. И потом, когда Родриго ходил по городу, Вера незримо его сопровождала. Она убедилась, что он действительно был принят во дворце консула и в других важных домах, но не уехал после этого из Кафы, а остался на праздник святого Георгия. Это не понравилось Вере, но она и тут не показалась на глаза Родриго, а продолжала следить за ним. Обстановка городского праздника, во время которого многие носили маски и вычурные наряды, позволила девушке быть незаметной в толпе.

Лишь один раз она отвлеклась и сняла маску, чтобы поправить волосы и напиться воды из фонтана. Но именно в ту минуту ей почудился чей-то пристальный взгляд. Быстро подняв голову, девушка заметила лицо человека, который тотчас скрылся в толпе. Вера готова была поклясться, что это не кто иной, как Угуччоне, и уже хотела броситься за ним, но тут увидела, что Родриго направляется к площади, где играла танцевальная музыка. Это ее сразу насторожило, и она, опять скрыв лицо под маской, пошла вслед за возлюбленным. Сперва девушка подумала, что он решил посмотреть на уличные пляски просто из любопытства, но, пробравшись сквозь толпу, увидела то, от чего ее бросило одновременно в жар и в холод. Родриго, ее Родриго, гордый аристократ, который не каждую знатную даму удостаивал своим вниманием, сейчас танцевал, ничего вокруг не замечая, с какой-то смазливой кафинской девчонкой, поднимал ее на руки и смотрел на нее глазами влюбленного юнца. Вера несколько минут не могла опомниться. Что это с его стороны? Случайный каприз? Или, может, он откуда-то знает эту светловолосую девицу и нарочно приехал в Кафу, чтобы встретиться с ней? Вера едва дождалась окончания танца и тут же подошла к Родриго, поразив его своим внезапным появлением. Да и в черных глазах кафинской девицы она увидела растерянность и удивление. Впрочем, Вера не стала удостаивать юную горожанку лишним взглядом, а просто увела от нее Родриго, воспользовавшись его замешательством. Сознание собственной правоты придавало ей уверенности.

Она вела его на пристань, к кораблю, а он, опомнившись, стал недовольно спрашивать:

— Ты следила за мной? Зачем ты потащилась в Кафу? Я же говорил тебе, что это рискованно!

— Но сам ты, как видно, думал не о моем риске, а о танцах и развлечениях! — язвительно и мрачно усмехнулась Вера. — Если бы ты хоть немного заботился обо мне, то постарался бы найти моего врага Угуччоне! Ведь он наверняка пришел на кафинский праздник! И я, кажется, видела его.

— Да тебе он повсюду мерещится! Забудь этого Угуччоне, как страшный сон. А что касается моего танца на празднике, так что в этом дурного? Разве это грех?

— Но во время танца совсем не обязательно было пялиться на эту белокурую девицу взглядом голодного волка, носить ее на руках и обхаживать, словно королеву!

— Ревнивица моя! Я бы и с тобой танцевал так же галантно.

— Со мной? Да я и забыла уже, когда ты на меня смотрел таким восхищенным взглядом, как на эту кафинскую вертихвостку!

— По-моему, она не вертихвостка, а вполне достойная и серьезная девушка.

— Ах, ты ее уже защищаешь? Вот как далеко зашло! Когда же ты успел с нею познакомиться?

— Да успокойся, я с нею вовсе не знаком и вряд ли еще когда-нибудь встречусь.

— Ну, не с этой, так с другой, — недовольно поджала губы Вера. — Если уж ты начал поглядывать на сторону, то теперь не остановишься. И наше венчание... я уже не верю, что оно когда-нибудь состоится. Ты дал мне слово, как благородный идальго, но нарушаешь его, как обычный корсар.

— Я сдержу свое слово! — заявил Родриго с некоторым раздражением в голосе. — Мы обвенчаемся, но позже, как только сможем поехать в Константинополь.

Ей так хотелось верить его обещаниям, но что-то мешало. И она молча шла рядом, не замечая праздничной толпы и в который раз повторяя про себя, что все равно никому не отдаст любимого мужчину.

Но, когда они взошли на «Альбу» и корабль стал медленно удаляться от берега, Вера вдруг ощутила какое-то внутреннее опустошение, усталость и грусть. Отношения с Родриго изматывали ее своей неопределенностью, ей уже не хватало терпения ждать и бороться за него, но и отказаться от этой борьбы она не могла.

«Да, я добьюсь своего, не будь я Вероника Грозовая Туча!» — прошептала девушка, упрямо тряхнув головой.

— Тебе понравилась Кафа? — внезапно услышала она голос Ринальдо.

Вера даже не заметила, как он оказался рядом, и не обратила внимания, что Ринальдо не удивился ее присутствию здесь. Зато она вдруг подумала о том, что, поглощенная слежкой за Родриго, не замечала красоты Кафы, хотя минутами что-то знакомое чудилось ей в этом городе — словно смутные образы из давно забытого сна.

— Да... понравилась, — ответила она с заминкой. — И такое впечатление, что я здесь когда-то бывала... может, в раннем детстве?

— Просто Кафа очень напоминает Геную, в которой мы с тобой родились, — ответил Ринальдо, отводя взгляд.

— Да... наверное, — пробормотала она рассеянно, думая совсем о другом.

Глава вторая

Жизнь шла своим чередом, и Аврелия все реже вспоминала праздник святого Георгия и свою случайную встречу с красивым чужестранцем. Она бы, может, вовсе перестала об этом думать, если бы ее увлекли новые впечатления. Но все было по-прежнему, и такие поклонники, как Филипп и тем более Ошин, не занимали ее ум и сердце.

Зато Раиса бегала радостная и рассказывала подругам, что у нее с Бальдасаре уже все слажено, дело идет к свадьбе. Она явно гордилась обретением такого красавца жениха, хотя Кириена не очень-то верила в честные намерения Бальдасаре.

— Наверное, этот ловкач хочет получить какую-то выгоду от мастера Ореста, а потом бросить нашу глупышку Раису, — говорила она Аврелии.

— Но будем все же надеяться, что дело закончится пристойно, — отвечала Аврелия, которой, несмотря ни на что, было жаль оставшуюся без матери Раису. — У них свадьба уже назначена на конец августа, после дожинок[28]. А осенью, когда Роман с отцом вернутся, тебя тоже выдадим замуж.

— Дай-то Бог, чтоб вернулись поскорей. — Кириена перекрестилась, а потом с улыбкой подзадорила подругу: — Тогда и тебе пора замуж, чтоб от нас не отставала!

— О, мне, наверное, еще долго предписано ходить в девках, — смеясь, махнула рукой Аврелия.

— Заморского принца ждешь?

— Нет, чтобы ждать принца, надо самой быть принцессой.

— Уж тебе-то жаловаться! Такая красавица, да еще из благородной и состоятельной семьи! Только погляди вокруг — столько женихов увидишь!

— Женихи, может, и есть, да все не мои.

— Неужели же твое сердечко ни разу не екнуло и не подсказало: вот он, мой!

— Ну, я хоть и родилась весной, а сердце у меня какое-то зимнее, холодное, все время молчит!

Так, отшучиваясь, Аврелия уходила от щекотливых разговоров и сама почти поверила в то, что не думает о сердечных делах.

И то сказать, не до свадебных мыслей было в городе, охваченном тревожным ожиданием. На кораблях прибывали в Кафу вести о том, что Баязид Молниеносный, несколько лет блокировавший Константинополь с суши, теперь готовится окончательно завоевать византийскую столицу и перекрыть выход к Черному морю, тем самым нанеся непоправимый урон и таврийским городам, живущим в основном морской торговлей.

Священники в православных и католических храмах Кафы молились об избавлении христианских стран от османской угрозы. Отважные генуэзские капитаны, проникавшие в Черное море через наполовину перекрытый Босфор, сообщали о зловещих приготовлениях и обстреле с азиатского берега пролива. Но потом в город стали проникать и другие вести, не менее грозные, но в чем-то и обнадеживающие: будто войско Тимура двинулось в Малую Азию и уже захватило города Кеман и Сивас. Следующей его целью могла стать османская столица Анкара. Невозможно было предугадать, чем закончится битва двух азиатских драконов, но их столкновение по крайней мере давало надежду, что они ослабят друг друга.

По вечерам, собираясь на улицах, возле храмов или в тавернах, кафинцы спорили, чья победа для них предпочтительнее: Баязида или Тимура. Одни склонялись к тому, что Тимур, хоть и ужасен, но не так опасен, потому что его главные владения находятся дальше от Таврики, чем земли османов, стремящихся прибрать к рукам все Черное море. Другие же вспоминали, как семь лет назад Тимур уже проникал в Таврику, грабил Кафу и другие города, и сейчас нет уверенности, что, разбив Баязида, он не двинется дальше, угрожая северному побережью Черного моря. Аврелия, как и все жители Кафы, особенно женщины, боялась неспокойных времен, грозивших войной, и с грустью думала о том, что теперь не скоро повторится в городе такой праздник, как был в начале мая, на день святого Георгия.

И вдруг в августе Кафа внезапно приободрилась, словно обнадеживающее поветрие пришло к ней из-за моря вместе с вестью о том, что войска Баязида разгромлены в битве при Анкаре, а сам он взят в плен. Поражение султана было спасением для Константинополя, но никто не знал, как поведет себя дальше победитель. Генуэзцы поспешили поднять штандарт Тимура над башнями крепости Пера в бухте Золотой Рог, а император Константинополя и султан Египта назвали себя его данниками. Даже европейские короли поздравили эмира с победой. Но означало ли это спокойную жизнь для Кафы и других таврийских городов? Ибо кто знал, куда двинется дальше непредсказуемый Тамербек?

Но скоро тайные генуэзские посланники, прибывшие к консулу, доложили, что восточный завоеватель после захвата турецких городов собирается повернуть свое войско назад, к Самарканду, чтобы готовить большой поход на Китай. Это означало, что северным берегам Черного моря наступление Тимура не грозит.

Известие было для Кафы столь важным, что заслуживало праздника. К тому же консул Константине Леркари, мать которого была гречанкой, не мог не выразить свою радость по поводу спасения Константинополя. Торжественные службы и шествия были приурочены к наступившему в это время празднику Перенесения из Эдессы в Константинополь Нерукотворного Образа (Убруса) Господа Иисуса Христа[29], который православные христиане еще называли Спасом на полотне. Разумеется, танцев и гуляний, как надень святого Георгия, не предполагалось, но настроение в городе все равно царило праздничное, приподнятое.

А в семье Латино к Священному Убрусу всегда было особое отношение — как и к Святой чаше, первым местом хранения которой в древности тоже был город Эдесса. Аврелия знала, что с чашей связана какая-то семейная легенда, но в подробности родители ее не посвящали. Когда она спрашивала их об этом, мать-православная рассказывала ей о чаше Евхаристии, а отец-католик — о Святом Граале. И оба они утверждали, что след Святой чаши издавна оставлен в пещерных храмах Таврики, где побывали первые христиане, жившие в те времена, когда церковь еще не делилась на западную и восточную.

К празднику была приурочена ярмарка, на которую съехались со своим урожаем поселяне из окрестных деревень, и, как обычно к Спасу на полотне, начались первые торги холстами из недавно собранного льна. Это торговое оживление радовало Аврелию уже тем, что ее мать со служанками была занята покупками и позволяла дочери проводить праздничный день с подругами.

Аврелия не преминула воспользоваться этой относительной свободой и поспешила с Кириеной на берег моря, к корабельным причалам, где чаще всего горожане и узнавали последние новости из разных стран света.

Скоро их догнала Раиса в сопровождении Бальдасаре, уже официально объявленного ее женихом. Она показала новый браслет, подаренный ей отцом к обручению, и похвасталась, что Бальдасаре заказал для нее у ювелира ожерелье, которое вот-вот будет готово. Затем, оглянувшись на жениха, игриво спросила:

— А как же парусные гонки? Ты говорил, они сегодня будут. Мои подруги тоже хотели бы на них посмотреть.

— Похоже, что консульский казначей поскупился выделить на это деньги, — с усмешкой заметил Бальдасаре. — Однако, если моя невеста и ее подруги желают морских развлечений, мы с Гварко можем это устроить.

Он оглянулся на своего спутника — невысокого, но крепко сбитого генуэзца, который, выйдя из-за спины Бальдасаре, молча поклонился девушкам.

— Вы будете обгонять друг друга на парусниках? — засмеялась Кириена.

— Нет, они будут загонять в море скупых консульских чиновников, — в тон ей сказала Аврелия.

Раиса всплеснула руками, покачала головой и с победоносным видом объявила девушкам:

— Хоть вы и насмешницы, но ужасно непонятливые! Бальдасаре и Гварко покатают нас по морю на парусной лодке! Разве это не интересно — посмотреть с моря на Кафу?

— По-моему, очень интересно! —обрадовалась Аврелия. — Правда ведь, Кириена?

Подруга тоже была охвачена праздничным настроением, но все-таки засомневалась:

— А твоя матушка не будет возражать? Она же тебя к морю не подпускает.

— А мы ничего не скажем синьоре Марине! — с беспечным видом заявил Бальдасаре.

— И правда, — поддержала его Раиса, — зачем вашим матушкам знать о каждом вашем шаге? Или, может, вы боитесь, подруги? А с виду такие смелые! Да вы не сомневайтесь, лодка прочная, надежная, ее мой отец строил, а он мастер своего дела.

— И море сейчас спокойное, — добавил Бальдасаре.

Аврелия мечтательно посмотрела вдаль, на сверкающую под

солнцем синюю равнину. Жизнь Кафы была так тесно связана с морем, что оно казалось для города средоточием всего самого важного и интересного. По морю прибывали не только товары, но и новости со всех концов света, обычаи, слухи, моды. По морю приплывали не только купцы, солдаты и авантюристы, но также образованные люди, привозившие с собой новые учения, знания, изобретения, книги и картины. Морская дорога не раз выручала город, когда он осаждался с суши. Но море могло быть и источником скорби — особенно для пленников, которых увозили на кораблях в далекие края, чтобы продать в рабство. Эта вольная стихия, омывавшая берега Кафы, бывала и ласковой и грозной, но никогда не оставляла равнодушными тех, кто хоть раз прочувствовал ее красоту и силу.

Море всегда влекло Аврелию, но родители старались держать ее подальше от берега. Она понимала, что это из-за Примаверы: вначале они думали, что их девочка погибла в морской пучине, потом узнали, что разбойники увезли ее по морю. Так или иначе, получалось, что море отняло у них старшую дочь, и они оберегали от него младшую.

Но Аврелия, понимая родительские опасения, все же чувствовала подспудную обиду оттого, что ее лишили доступа к стихии, которая казалась девушке самой прекрасной и могучей на свете. Лишь раз Аврелии довелось плыть на отцовском корабле из Кафы в Солдайю. И, хотя близко к борту ее не подпускали, все же это плавание осталось в ее памяти как одно из самых ярких впечатлений жизни.

И вот сейчас ей вдруг представился случай вновь соприкоснуться с морем — и даже еще ближе, чем раньше. Теперь она сможет смотреть на волны не с высоты палубы, а дотронуться до них рукой, чувствуя мягкое покачивание лодки и соленые брызги на своем лице. Могла ли девушка отказаться от такого удовольствия!

— Мне давно хотелось на морскую прогулку! — объявила она весело. — Отчего бы и не сейчас, во время праздника? Ну же, Кириена?

Подруга, которая тоже была не прочь покататься на лодке, не стала возражать, и, отбросив всякие сомнения, девушки пошли вслед за Бальдасаре и Раисой мимо причалов, где стояли галеры, каракки, фусты и тяжелые купеческие навы, в ту сторону, где у самого берега покачивались маленькие суда — лодки, шлюпки и баркасы.

Парусная лодка, изготовленная в мастерской Ореста, выглядела внушительно, словно маленький кораблик: прочный широкий корпус, высокие борта, руль. Разместившись на удобном сиденье, девушки возбужденно зачирикали, когда здоровяк Гварко оттолкнулся веслом от причала и лодку качнуло. Аврелия не без опаски огляделась вокруг: как бы поблизости не оказалось людей, которые могут рассказать Марине, что ее дочь самовольно отправилась на морскую прогулку. Но, не увидев знакомых лиц, она успокоилась.

Бальдасаре сел к рулю и весело подмигнул девушкам:

— Ну что, первые красавицы Кафы? Еще немного — и вы почувствуете себя морскими принцессами!

Раиса весело рассмеялась, довольная, что ее, сидящую рядом с Аврелией и Кириеной, тоже причислили к первым красавицам.

Гварко, ловко управлявшийся с парусом, направил его по ветру, и скоро прочная, но легкая лодка уже резво скользила по волнам в сторону мыса Святого Ильи, что выступал далеко в море и был западной границей кафинского залива.

Быстрота парусника, пронзительная синева и опьяняющий запах моря, крики чаек, плеск волн, дыхание ветра, вид прибрежных холмов в лучах солнца — все это привело Аврелию в такой восторг, что она, раскинув руки, закричала:

— Ура, мы летим!.. Эвоэ!..

Подруги разделяли ее настроение и хохотали вместе с ней, радуясь красоте стихии, кипению жизни и собственной молодости.

Они и не заметили, как лодка, обогнув мыс, оказалась за пределами кафинской бухты и город скрылся из виду.

Впереди на якоре стоял корабль, на который девушки вначале не обратили внимания — тем более что судно по виду было христианским и могло принадлежать какому-нибудь купцу. Но через несколько минут Аврелия вдруг заметила, как Бальдасаре и Гварко перемигнулись и один тихо сказал другому:

— Коршун на месте, это хорошо.

— Коршун? Вы сказали «коршун»? — повторила Аврелия громко — так, чтобы слышали подруги.

Девушки разом насторожились. По городу с недавних пор бродили слухи о турецком корабле, который под христианским флагом появляется у берегов Таврики, чтобы набить свои трюмы живым товаром. Капитан этого корабля — человек неизвестно какой национальности и веры — был прозван за стремительность и свирепость Морским Коршуном.

— Успокойтесь, красавицы, — рассмеялся Бальдасаре. — Разве плохо покататься на таком быстром корабле, как этот?

Он кивнул на подозрительный парусник, который, снявшись с якоря, начал медленно сближаться с лодкой.

— Сейчас же поворачивайте назад, в Кафу! — срывающимся голосом крикнула Аврелия.

Но Бальдасаре только посмеивался, делая какие-то знаки Гварко, а лодка продолжала скользить в направлении корабля.

— Вы собираетесь продать нас Коршуну?! — с ужасом догадалась Кириена.

— Не Коршуну, а Грозовой Туче! — объявил генуэзец, переглянувшись с сообщником.

— Бальдасаре, опомнись! — воззвала к жениху Раиса. — Не пугай нас такими шутками! Ты же обещал, что это будет веселая прогулка!

— А она и будет веселой! — ответил он, ухмыляясь. — А главное — прибыльной.

Раиса подалась вперед, пытаясь схватить за руку Гварко, направлявшего парус, и тогда Бальдасаре крикнул ему:

— Эй, здоровяк, сними с нее браслет, пока она случайно не свалилась в воду! Пожалуй, отцовский подарочек стоит дороже, чем сама невеста.

Гварко хотел уже выполнить указание сообщника, но тут случилось неожиданное: Раиса, встав во весь рост, прыгнула за борт и быстрыми саженками поплыла к берегу.

Бальдасаре ругнулся от досады, но не выпустил руль.

— Эту держи! — крикнул он Гварко, указывая на Кириену. — А золотоволосая никуда не денется, не умеет плавать!

Здоровяк железной хваткой сжал руку Кириены и кивнул в сторону уплывающей Раисы:

— А как же эта? Ведь уйдет! Еще и расскажет обо всем в Кафе!

— Вряд ли у нее хватит сил доплыть до берега, — махнул рукой Бальдасаре. — Ладно, эта дурнушка не такая уж большая потеря, браслет больше жалко, чем ее. Ты, главное, удержи этих двух красоток — уж они-то дорогой товар. Особенно золотоволосая. Слышишь, Аврелия, ты не захотела принести мне удовольствие в постели, так теперь принесешь хорошую прибыль. Может, окажешься во дворце султана или эмира.

Еще никогда в жизни Аврелия так не жалела, что не умеет плавать. Она с завистью посмотрела вслед удаляющейся Раисе, голова которой мелькала между волнами, и вдруг, в порыве отчаяния, решила, что лучше оказаться на морском дне, чем в рабстве.

— Прости, Кириена! — крикнула она подруге, которую крепко удерживал за руку генуэзец, и, перекрестившись, наклонилась к борту лодки.

— Куда?! — крикнул Гварко, схватив ее за плечо своими цепкими пальцами. — Эй, Угуччоне, ты же сказал, что эта девка не умеет плавать!

— Не умеет, но, видно, решила утопиться, — пробурчал его сообщник и, бросив руль, кинулся к Гварко, помогая удерживать пленниц. — Черт бы побрал этих набожных красоток! Предпочитают стать кормом для рыб, чем нежиться в роскошном гареме.

— Угуччоне? Тебя зовут Угуччоне, а не Бальдасаре? — Аврелия с ненавистью посмотрела на своего бывшего поклонника. — Недаром мои родители и я с самого начала почувствовали твою фальшь. Бедная, глупая Раиса, только она могла тебе поверить!

— Но и вы с Кириеной сегодня мне поверили, когда сели в лодку, — ухмыльнулся Угуччоне, заламывая девушке руки.

— Будь проклята та минута, когда мы вам поверили! — воскликнула Кириена, тщетно пытаясь вывернуться из медвежьих объятий Гварко.

Одновременно с ней и Аврелия предприняла попытку освободиться, изо всей силы ударив Угуччоне каблуком по ступне, а зубами вцепившись ему в руку. Генуэзец взвыл от боли и с яростью дернул девушку за волосы, а потом резким толчком повалил ее на дно лодки.

— Придется связать этих фурий, чтоб не брыкались, — сказал он злобно. — Давай веревку, Гварко!

Кириена, осознав, что выхода нет, стала просить похитителей повернуть лодку обратно, обещала, что родители ее и Аврелии заплатят за дочерей хороший выкуп.

— Поздно! — Угуччоне захохотал каким-то демоническим смехом. — Коршун уже увидел свою добычу и ни за что ее не выпустит! Да и не хочу я иметь дело с вашими родителями, слишком это рискованно! Куда надежней вас продать!

Пока генуэзцы связывали девушек, лодка, потеряв управление, кренилась то в одну, то в другую сторону. Аврелия мысленно просила Бога, чтобы злосчастное суденышко перевернулось и помогло ей утонуть. Рядом она услышала тихий голос Кириены, которая просила о том же:

— Господи, сделай так, чтоб эту лодку поглотила пучина!

Чувствуя свою невольную вину перед подругой, Аврелия обратилась к ней:

— Прости меня, Кириена, что я подбила тебя на эту прогулку! Ты пыталась меня предостеречь, напоминала о матушкином запрете, а я...

— Не только твоя вина, я тоже оказалась глупой, — откликнулась Кириена. — Давай молить Бога, чтоб он дал нам свободу или забрал на небеса!

— Тщетные мольбы! — засмеялся Угуччоне, услышав разговор девушек. — Лодку не поглотит пучина, и скоро вы будете на корабле. А уж корабль тем более не перевернется и доставит вас, как лакомство, к столу восточных владык.

Через минуту Аврелия уже лежала, связанная, на дне лодки и с ужасом наблюдала, как на фоне синего неба все крупнее, все ближе становятся, нависая, паруса турецкого корабля, которые напоминали ей сейчас серые крылья коршуна, прилетевшего за своей добычей, или грозную тучу, готовую обрушиться на несчастных пленниц стрелами молний.

Главная мысль девушки сейчас была о близких: о том, каким безысходным отчаянием закончится для матери светлый праздничный день и каким горьким будет возвращение отца и брата в Кафу.

Глава третья

Вера не знала, как отнестись к известию о том, что Баязид побежден Тимуром и осада Константинополя снята. С одной стороны, это радовало ее как христианку и давало ей надежду на скорое венчание с Родриго, но с другой... исчезновение внешнего препятствия только сильнее обнажило истину, которую девушка всеми силами старалась не замечать: Родриго сам не хочет связывать себя с нею неразрывными узами. Но что тому причиной? Любовное охлаждение? Или он с самого начала не считал Веру достойной называться сеньорой Алонсо де Кампореаль?

И, когда Родриго в очередной раз стал откладывать поездку в Константинополь, Вера прямо его спросила:

— Значит, я гожусь тебе только в любовницы, а не в жены? Почему же ты не сказал мне это два года назад, когда мы только сближались?

По красивому, породистому лицу Родриго скользнула тень, и он с усилием ответил:

— Видит Бог, когда я это говорил, то говорил искренне. Просто с тех пор корсарская жизнь нас так закрутила, что мне трудно представить себя степенным и оседлым семьянином.

— Вот как? Не значит ли это, что ты отказываешься от данного мне слова?

— Нет... разумеется, нет, — ответил он после паузы. — Я уже готовлю «Альбу» к плаванию в Константинополь. Мы отплываем... через три дня.

— Через три дня? Это точно?

— Слово дворянина!

Вера положила руки ему на плечи, и Родриго привлек ее к себе, погладил по растрепавшимся волосам, поцеловал в висок. «Все-таки я добилась своего!» — подумала она, чувствуя, как сердце сильнее застучало в ожидании давно желанной победы. Да, именно ее победой станет тот день, когда гордый идальго даст ей клятву любви и верности перед алтарем.