Избранницы Рахмана Шахразада

Макама четырнадцатая

Солнце достигло зенита. И только тогда Рахман смог разлепить веки, которые смежил крепчайший сон после беседы с магараджей на рассвете.

– Аллах милосердный, Рахман, – проговорил Сейид. – Я уж думал, что ты погрузился в сон так, как это делают зимой подданные Нага-повелителя.

– Значит, ты тоже помнишь о том, что видел его?

– Конечно, помню, – Сейид недоуменно пожал плечами. – Почему же не помнить. Помнит и Сверре, и Тор-воин. Но вот никто не может вспомнить, как мы оказались здесь, в караван-сарае. Как спускались под покровом ночи, как нашли в непроглядной тьме долгожданный приют…

Рахман усмехнулся. Теперь он знал чуть больше своих друзей и мог их просветить.

– Но мы не спускались в непроглядной тьме, не искали долгожданный приют. Мы оказались, понимаешь, Сейид, сразу оказались здесь. Сила магии, стоящей на службе у прорицателя ШаррКана, столь велика, что ему надо лишь захотеть – и его гости переносятся туда, откуда вышли, дабы прикоснуться к источнику извечной истины.

– О Аллах милосердный… – только и смог прошептать пораженный лекарь.

– Более того, Сейид, повелитель правоверных дал мне сил, чтобы побеседовать с магараджей. Он знает и о том, какой недуг его сжигает, и о том, что нам посоветовал прорицатель ШаррКан.

Придворный лекарь посмотрел на Рахмана с недоверием, но потом, вспомнив об удивительных способностях юноши, кивнул благодарно.

– Боюсь, что повелителю долго придется ждать нашего возвращения.

– Это значит лишь, друг мой, что нам надо отправляться в дорогу как можно скорее.

Сейид рассмеялся.

– Но для того, чтобы отправиться в дорогу, друг мой, неплохо было бы, чтобы ты поднялся с кошмы, умылся и выпил чаю.

Только сейчас Рахман обратил внимание, что по-прежнему лежит на свернутой кошме. Платье его измялось, покрылось пылью…

– О, как ты прав, друг мой, – со стыдом в голосе проговорил Рахман и поспешно отправился приводить себя в порядок.

Его же спутники начали сворачивать одеяла, грузить тюки на меланхоличных верблюдов. А к тому мигу, когда Рахман стал вновь похож на облеченного высоким доверием царедворца, караван уже готов был тронуться в путь.

Лишь Сверре-лазутчик не решался взобраться на своего высокого скакуна. Он должен был из уст самого Рахмана услышать каждое слово о беседе с магараджей. И Рахману пришлось слово в слово повторить все, о чем он рассказал властелину, и каждое слово из повелений магараджи.

– Да будет свет над разумом великого магараджи! Да благословят его боги мира выздоровлением и процветанием!

Спутники недоуменно посмотрели на Сверре.

– Не удивляйтесь, братья. Я же готовился к короткому пути. Но незадолго до того, как караван выступил, меня нашел посыльный магараджи и передал мне серебряную байзу. К ней была приложена записка. Наш повелитель видел сон, который повествовал о нашем длительном странствии. И дабы путь наш был легок, а расходы не заставили голодать, он передавал серебряную байзу. Теперь мы столь же уважаемое посольство, как и любое посольство магараджи. Почести, кои нам следует оказывать, сравнимы с почестями дипломатическими, а расходы наши есть расходы самого магараджи…

– Да, мой друг, – Сейид не мог не согласиться со Сверре, – следовало бы благодарить и сон магараджи, и его предусмотрительность…

Наконец караван вышел за ворота. Путникам предстояло преодолеть сотни фарсахов, взойти на нагорье, кое венчает высочайший горный кряж мира, добраться до Поднебесной империи, найти там знахаря Чжан Каня и пасть к его ногам, дабы согласился он найти травы, что спасут Раджсингха, магараджу Райпура. Воистину, это должен был быть подвиг, сравнимый с деяниями древних героев. И хорошо, что об этом не ведали посланники магараджи. Они просто шли вперед, ибо так велел долг.

Потекли дни пути. Были они легки и быстры. Ибо им помогал некто, чья сила была непомерно велика. Быть может, это был прорицатель ШаррКан, а быть может, и сам Аллах милосердный не оставил вниманием своих детей. Мудрость и опыт Сверре и Тора позволили каравану выбрать маршрут, который, хоть и пролегал в стороне от нахоженных троп и был и не самым коротким, но оказался легким для странников менее выносливых, к которым они почему-то отнесли Сейида и Рахмана. Должно быть, лазутчик забыл о том, что некогда Аллах милосердный привел тех в Кордову – средоточие мудрости, – а потом под сень дворца магараджи.

Караван все шел и шел. Горная страна по-прежнему оставалась на полночь от тропы. Наконец был достигнут пункт, от которого странникам следовало бы повернуть к северу. Здесь тропа пересекала прекрасную полноводную Иравади и уходила к восходу солнца.

Караван же повернул на полночь и вышел на тракт, что пролегал по берегу реки. Жаркое лето иссушило склоны холмов, травы сгорели и превратились в темно-бурые пятна. Зной терзал путников, привыкших к прохладе, доставалось и верблюдам, всегда выносливым и невозмутимым, словно старые скалы. Лишь свежее дуновение от реки слегка скрашивало тяготы пути. На привалах были рассказаны, казалось, все истории, но цель не становилась ближе. Да и проводники, коих сменилось уже немало, честно говорили, что цель, избранная путниками, почти недостижима. Ибо о великом знахаре знали все, от мала до велика, но указать, где же его найти, могли немногие. Известно было лишь, что его прибежище в горах, у подножия Шамбалы… Вот туда, почти неизвестно куда, и шел сейчас караван.

К вечеру перед путниками предстал Паган. Основанный, должно быть, многие сотни лет назад, он некогда был столицей великого Паганского царства. Почти триста лет высились его стены и кипела жизнь. Но увы, удары войск, что пришли с полуночи, разрушили прекрасное царство, и город, опустошенный и сожженный, был оставлен жителями.

Сгнили и рассыпались в прах деревянные дворцы и дома, заросли травами улицы, высохли пруды и водоемы, но храмы и пагоды города, удивительные, ни на что не похожие, числом около пяти тысяч, устояли.

Достойный Хла Шве, нынешний проводник каравана, рассказывал:

– Боги были к городу снисходительны. Его не скрыли непроходимые заросли, не засыпали пески пустынь. Сотни лет прошли с того дня, как Паган перестал быть столицей древнего царства, но со слов «это случилось в Пагане» и по сей день начинается каждая вторая наша сказка.

На постоялый двор опустилась глубокая ночь, и его слова тоже отдавали давней сказкой. Лишь на следующее утро Рахман увидел необыкновенную красоту тех заповедных мест.

Солнце еще не встало, и воздух был густого голубого цвета. К постоялому двору, располагавшемуся посреди города, казалось, сбежались все храмы Пагана. Они стояли куда ни кинь взгляд, голубые и фиолетовые, с отблесками наступающего дня на вершинах. Совсем рядом поднимался к розовеющему небу, к едва заметным перистым облакам, шпиль Табиннью. От земли до его верхушки было, самое меньшее, сто пятьдесят локтей, но эта громада, словно дворец из сказки, казалась легкой, сложенной проворными джинами всего за одну ночь

– Аллах милосердный, как прекрасны создания рук человеческих! – вздохнул Рахман.

– О да, почтеннейший, наш древний город прекрасен как сон. Честь и слава его – не военные трофеи, не колдуны или маги. Его имя – это имя всех мастеров, что сотни лет создавали его красу столь же усердно и неторопливо, как ювелир шлифует драгоценный камень.

– Расскажи мне об этом, уважаемый.

В глазах проводника Рахман разглядел радость и гордость за свою страну. Как видно, путники не часто просили уважаемого Хла Шве рассказать о тех местах, где они путешествовали. Поняв это, Рахман приготовился слушать. Повесть, как он и ожидал, оказалась длинной, но захватывающе интересной.

– Первый властелин Пагана, Анируда, свез в свою новую столицу мастеров со всех концов царства. Паган должен был превзойти города всех известных Анируде земель. С этого дня каждый царь, что приходил на смену первому властителю, дабы возвеличить свое имя, строил большой храм и несколько малых. От царей старались не отставать вельможи, царедворцы, полководцы и богачи. Так стал Паган одним из крупнейших городов, что привечал музыкантов и книгочеев, магов и ученых. Соорудили здесь и великолепный университет, прибежище мудрости. Быть может, с далекой и блистательной Кордовой, средоточием знаний, он сравниться и не мог, но вокруг на многие тысячи миль слыл он единственным местом, куда мог направить свои стопы достойный школяр или неизвестный ученый, дабы припасть к животворному источнику знаний. Здесь учились ланкийские и тамильские принцы, бонзы из Тьямпы и пилигримы из Поднебесной империи. Вон там, видишь, достойнейший, между двумя шпилями, это здание библиотеки. По примеру блистательных светочей мудрости всего мира сюда может войти даже пастух. Если, конечно, сначала умоется…

Проводник каравана на минуту умолк. Рахман воспользовался паузой, чтобы оглядеться по сторонам. Но войти в истинный мир не решился, боясь, что на него обрушится вся долгая история Пагана.

– А скажи мне, достойнейший, что это за храм? Или это не молельный дом, а просто дом?

Рахман указал на прямоугольное простое здание с редкими окошками и пышными, похожими на пламя, порталами. От середины каждой стены начиналась одноэтажная крытая галерея, через которую некогда можно было проникнуть внутрь.

– О, путник, твой глаз остер! Это Ананда, храм, построенный самим Анирудой. Если смотреть с высоты птичьего полета, то храм похож на крест. Крыша храма сложена в виде нескольких уменьшающихся крыш-террас, украшенных по углам крошечными пагодами и статуями сказочных львов. Последняя, самая маленькая терраса, увенчана конической башней – сикхарой – со шпилем. Высота храма около ста сорока локтей, он легок, прекрасен и светел.

– Я вижу это, друг мой.

– Но внутри храм совсем иной. Если бы ты мог войти в ту высокую дверь, то оказался бы в длинной, слабо освещенной галерее, где всегда тихо и прохладно. Поверь, путник, необыкновенные ощущения охватили бы тебя. Ты бы увидел далеко впереди какое-то таинственное мерцание. А если бы ты набрался смелости и пересек два коридора, что обегают здание вдоль стен один за другим, то оказался бы у ног громадной позолоченной статуи Будды. Присмотревшись, ты бы увидел, что статуя едва освещена, ибо прямо надо головой в храмовой крыше прорублено окно. Через него свет может проливаться на лицо, и поэтому всегда кажется, что Будда загадочно улыбается. Многие считают, что храм был сооружен так, чтобы подавить входящего в него человека, чтобы заставить его ощутить свое ничтожество перед лицом судьбы и высших сил. Сами коридоры узки, но очень высоки, а каждый шаг в них отдается гулко и четко. Но как только ты бы сделал шаг от храма и снова очутился на солнце, ты бы не поверил, как за этой обманчивой легкостью снаружи может скрываться столь обширная суровость чрева храма, быть может, самого старого из всех храмов.

– Должно быть, это прекрасное, удивительное место…

– О да, путник. Но оно закрыто для иноземцев. И не потому, что приверженец иной религии не может войти под его своды..

– Но почему же? И что значит «закрыто»?

– В этом кроется какая-то удивительная тайна, юноша. Ибо лишь местным жителям дано во всем блеске видеть храмы и дворцы Пагана. Любому иному чудеса не видны. Более того, любопытствующие иноземцы сотни и тысячи раз пробовали войти в храмы. Но одни забывали дорогу за первым же поворотом, другие едва не теряли само свое «я», забыв, кто они такие… Были и те, что пытались обманом попасть в храм…

– Обманом?

– О да… Находились даже смельчаки, которые думали, что древняя магия действует лишь на поверхности земли. И стоит попытаться войти в храм из-под земли, вырыв подкоп. Но чаще всего они в этих подкопах гибли…

– Но я же вижу удивительную красоту ваших храмов! Вижу изумительно тонкие арки… Вижу даже порталы, которые в свете нарождающегося солнца кажутся объятыми пламенем…

– О да, путник. Эти дивные порталы некогда подарил городу один из первых его зодчих. Иногда в каменных языках пламени можно разглядеть и голову змея-повелителя, самого всесильного Нага. Рассказывают, что когда-то, когда храмы были сплошь деревянными, они сгорали дотла за один только миг. И потому, дабы уберечь святыни, уже ставшие каменными, от всепожирающего огня, и были придуманы эти каменные языки.

– Но я не понимаю, как они могут уберечь от пожара?

– О, странник, ты еще так юн. Ведь огонь – это живое, безжалостное существо. Представь, что оно хочет напасть на храм. Но тут оно видит, что храм уже пожирает его собрат. Конечно, оно обминет это строение. А храм вовсе не горит, просто каменные узоры выкрашены в ярко-красный цвет.

– Хитро… – пробормотал Рахман, подумав, однако, про себя, что настоящее пламя, о да, конечно, безжалостно. Но оно вовсе не легковерно. Более того, стоит лишь появиться крошечному язычку, как пожар уже не остановить ничем… А тем более камнями, выкрашенными в красный цвет.

За разговорами миновало немало времени. И вот уже караван вновь двинулся в путь. До заката странники хотели успеть добраться до очередного постоялого двора. Ведь никто, даже проводник, не знал, когда в следующий раз придется отдыхать как пристало царедворцам, а не бродягам.

Макама пятнадцатая

Караван вышел из города очень рано, но зной настиг путников еще быстрее. До полудня было еще далеко, но воздух над Иравади помутнел и начал дрожать, как над пламенем, а сама река стала серой, почти бесцветной. Верблюды все так же меланхолично мерили тракт, но всадники просто изнывали от необыкновенной, несвойственной этому времени года жары.

Знак проводника каравана заставил всех спешиться.

– Этот чудовищный зной предвещает бурю, – начал без предисловий проводник, с которым был вполне согласен предводитель каравана.

– Но что же мы можем сделать? – недоуменно спросил Сейид. – Ведь до обитаемых мест путь неблизкий…

– Я прошу вас, заставьте ваших огромных животных двигаться чуть быстрее. В часе пути мы можем найти пристанище – полуразрушенный дворец последнего царя, что правил этими местами, может сослужить нам хорошую службу. Пусть целы не все крыши, но там гораздо легче переждать непогоду, чем у берега реки. Ведь стоит лишь начаться дождю, как великая Иравади выйдет из берегов и нас просто смоет… А воде, как и огню, нет никакого дела до регалий и почестей – она убивает одинаково легко и царедворца, и нищего.

Путешественники, не говоря ни слова, разошлись и повели своих флегматичных «кораблей пустыни» как самых ленивых и упрямых ослов. Вот удалось отдалиться от реки на сотню шагов, вот на две, вот уже на пять. К удивлению путников, теперь под ногами была не утоптанная тропинка, а дорога, уложенная каменными плитами. Первые капли дождя подтвердили опасения проводника. Когда же капли слились в сплошные водяные ленты, впереди уже виднелись серые каменные стены.

Перед путниками предстало почти полностью сохранившееся здание. Некогда, по-видимому, это были царские конюшни. Сейчас, конечно, только железные крюки в стене могли рассказать о том, для чего предназначалось это строение. Но крыша была цела, стены толсты и, о чудо, посреди обширного сухого пространства чьи-то заботливые руки сложили кучу хвороста.

– О Аллах милосердный и всемилостивый! Да будет счастлив каждый день того, кто позаботился об усталых странниках, – проговорил Сейид, с удовольствием протягивая к огню ладони.

Погода изменилась столь сильно, что удивился даже проводник, достойный Хла Шве.

– Никогда еще на моей памяти в наших краях не было такой бури. Да и зной мгновенно уступил место холодному полуночному ветру. Должно быть, вновь боги гневаются на последнего из царей нашей несчастной маленькой страны.

– Но почему, уважаемый, они так гневливы?

– Это долгая история, странник.

– Но сейчас мы не торопимся. Так удовлетвори же наше любопытство, почтенный Хла Шве.

– Да будет так, – согласился проводник и заговорил, взяв в руки пиалу, полную горячего душистого чая. – Знайте же, путники, что некогда на этом месте стоял летний дворец царя Бодопая. Пришел он к власти, как многие властители и до него, и, увы, после, по крови. Свергнув малолетнего принца Маун Мауна, Бодопая заточил его в тюрьму вместе со всеми царедворцами, а, поразмыслив, позже казнил. За казнью короля-марионетки последовали казни всех, кто привел его к престолу и усадил на трон, дабы самим править страной. Потом казнили и тех, кто мог претендовать на трон. Потом их жен и членов семей. Новый царь хотел уберечься от интриг и смуты. Бодопая царствовал долго, почти тридцать лет, но первые дни царствования определили всю его дальнейшую жизнь. Царь поклялся не доверять ни одному из смертных, и этому правилу неукоснительно следовал. Никто – ни жена, ни сын, ни брат – не был посвящен в его планы. За все эти тридцать лет король не спал две ночи подряд в одной и той же опочивальне. И никто не знал, в какой из многочисленных комнат дворца он встретит рассвет.

Проводник отхлебнул уже порядком остывший чай и продолжил:

– Через год после восшествия на престол Бодопая решил перенести на новое место столицу страны. И это стало несчастием для всех. Жителям старой столицы пришлось самим переносить на новое место свои дома, всех же остальных обложили новыми податями: ведь в новой столице Амарапуре должен был быть построен новый дворец, новые пагоды, новые монастыри – и все это должно было быть лучше, богаче, ярче, чем в столице старой. Король хотел прославиться на века, хотел стать равным самому Просвещенному. Народ был обескровлен многочисленными податями, но в этот миг царь решил, что пришла пора выстроить пагоду, какой еще не знал мир. Высотой она должна была превысить триста пятьдесят локтей. Строила эту огромную пагоду вся страна – тысячи подвод и повозок с камнями съезжались из городов и деревушек, даже горный камень из самого сердца кряжа Гималаев везли к месту строительства. Каменщики, согнанные со всех концов царства, день и ночь, слой за слоем клали камни. Тринадцать долгих лет продолжалась эта немыслимая, каторжная работа. Первые семь лет царь частенько приезжал на строительство. Посреди Иравади, на острове, был возведен специальный летний дворец, в котором Бодопая жил, наслаждаясь шумом великой стройки и с умилением наблюдая, как растет его великое детище.

За тринадцать лет была построена треть. На пяти террасах сооружение выросло на сто пятьдесят локтей, рядом же поднялись каменные львы высотой в пятьдесят локтей. Но среди тех, кто строил, начал расходиться слух о давнем предсказании. Где оно родилось, царю так и осталось неизвестно. Может быть, среди рабочих на стройке, может быть, в отдаленной деревушке, а быть может, и в самом дворце. Это предсказание было из тех, что не умирают даже после того, как сбылись. Неудивительно, что о нем вскоре узнал каждый, кто жил в стране.

«Когда пагода будет построена, погибнет великая страна» – гласило оно. Испугался ли царь пророчества, или понял, что люди изнурены бессмысленной работой, – неясно и по сей день. Быть может, царь увидел во сне Будду Просветленного, который не радовался такому подарку. Но поутру глашатаи объявили царскую волю – пагода построена не будет. Ушли каменщики, оставив груды камней, покинули стройку художники и скульпторы, прожившие возле нее несколько лет, закрылись лавки и склады возникшего было по соседству городка, умер и сам городок. А позже, во время землетрясения, упали и изваянные чудовищные львы-чинте, разбросав по земле огромные когти. Лишь отлитый специально для пагоды колокол высотой в десять локтей остался стоять на каменном постаменте, неподвластный ветрам, времени и землетрясениям. Те, кто хочет, чтобы его желания сбылись, бьет деревянной колотушкой по колоколу. И тогда над руинами стоит низкий прозрачный гул.

– Поучительная история, – проговорил Сейид, когда проводник умолк, надолго припав к пиале. – Тщеславие и надменность равно не красят ни властелина страны, ни последнего из его жителей.

– И способны разрушить все, что было в человеке хорошего. Но скажи мне, о проводник, где же мы находимся сейчас? Ты же говорил, что это старый царский дворец.

– Да, путник, ты внимателен. Это тот самый дворец, который соорудили на острове посреди реки. Но гневная Иравади тоже не выдержала надменности царя Бодопая. Она изменила свое русло. И теперь лишь слабая возвышенность указывает на то, что некогда было островом.

За разговором странники не услышали шуршания, что с каждой минутой звучало в заброшенных конюшнях все громче. Вскоре оно стало почти оглушительным. И тогда на этот непрекращающийся шелест и хруст обратил внимание Сверре-лазутчик. Он отвернулся от костра и замер, едва слышно пробормотав проклятие. Тогда и Тор-воин метнул взгляд туда же, куда, не отрываясь, смотрел его друг. И замер, боясь сделать еще хоть одно движение.

Замерли и остальные путники, изумленные более не неподвижностью друзей, а громким фырканьем и всхрапываньем верблюдов. Предводитель каравана обернулся и вскрикнул.

Тысячи и тысячи змей скользили по каменному полу старых конюшен. Замирали в нескольких шагах от пылающего костра, сворачивались в клубки, свивались и вновь распрямлялись, являя собой зрелище отвратительное и притягательное одновременно.

– Аллах милосердный, – почти простонал Рахман. – Что же нам делать теперь? Это ловушка, которую подстроили те, кто не хочет нашего возвращения…

Тор-воин, обернувшись, начал искать в седельной сумке свой топорик.

– Остановитесь, братья, – прошептал Сейид. Он один сохранял спокойствие. Быть может, потому что множество раз отбирал у самых ядовитых змей их яд. И ни разу не пострадал от их страшных укусов. – Остановитесь, не шевелитесь. Смотрите – твари находятся вне какого-то странного, только им видимого круга, они словно не решаются двинуться дальше.

– Они просто не любят жара, – пробормотал Тор.

– О нет, друг мой… Здесь что-то иное. Жаль, что великий Наг-повелитель не дал нам никакого охраняющего амулета от своих многочисленных подданных.

– Значит, в этом не было необходимости. Быть может, само его имя охранит нас…

Долгие минуты ничего не происходило. И тогда Рахман решился. Чтобы сосредоточиться времени не было, и он погрузился в истинный мир так, словно упал в ледяную воду.

Все вокруг запестрело красками и звуками, шорохами и вспышками.

«О Наг-повелитель, – воззвал юноша к далекому магу. – Охрани нас от твоих неразумных подданных! Или дай нам какой-нибудь знак!»

Не прошло и мига, как в его ушах возник ровный голос мага и учителя магов.

«Не страшись, юный царевич! Мои подданные пришли лишь, чтобы посмотреть на вас – завтрашний ваш путь пройдет по местам коварным… А мои дети будут охранять вас… Смотри, они уже уходят!»

Наг еще говорил, а его «дети» уже стали исчезать. Смолкли шуршание и шорох… Лишь тишина, нарушаемая вздохами верблюдов, когда подданные Нага-повелителя проползали особенно близко.

– Аллах милосердный, куда это они?

– Они пришли посмотреть на нас. Дабы завтра охранять там, где не справится человек. Так мне сказал сам Наг-повелитель.

Последние слова быстрее любого факела изгнали оставшихся подданных великого мага. И теперь стал слышен лишь шелест утихающего дождя за каменными стенами заброшенных конюшен да тяжелое дыхание путешественников, не пришедших еще в себя после такой встряски.

Макама шестнадцатая

Утро нового дня встретило путешественников прохладой и удивительной тишиной. Словно не было ни страшной бури вчера, ни изматывающего зноя. Караван готов был отправиться в дорогу.

Но проводник отчего-то медлил, в который уже раз выходя на вымокшую тропу и возвращаясь обратно. Наконец он принял решение.

– О странники, – проводник решил, что Сверре отвечает за успех путешествия, и потому обращался именно к нему. – Откровение, которое вы мне явили вчера, убедило меня в удивительной серьезности ваших намерений. Ибо многие ищут великого Чжан Каня. Но не всем удается его найти. Я не знаю дороги к нему… И готов был вести вас до самых полуночных гор…

– Презренный лжец! – взревел Тор-воин, хватаясь за короткий меч, с которым не расставался даже во сне. Но Сверре положил руку ему на плечо, заставив умолкнуть.

– О нет, путник-воин… Не лжец. Ведь я и не говорил, что знаю к нему дорогу. Я говорил лишь, что знаю, где великий знахарь живет. И тут я не лгал. Но вчера, увидев, как вам подчиняются самые коварные твари моей земли, я понял, что должен отвести вас к той, которая и в самом деле знает дорогу к Чжан Каню, великому врачевателю… И да помогут мне все боги, помощью которых вы только можете заручиться!

– Да пребудет с нами Аллах всесильный, да сделает он наш путь легким и скорым… – только и смог пробормотать Рахман, уже не зная, радуют его или огорчают ежедневные откровения судьбы.

И снова потянулись долгие часы дороги. Увы, в незнакомой стране, по узкой каменистой тропе верблюды шли неуверенно. Предводитель каравана, хоть и знал, что его риск оплачивается звонким золотом из казны магараджи, все чаще встревоженно поглядывал на своих «кораблей пустыни». И вот, во время очередного привала, он вынужден был обратиться к Сверре, которого не без основания считал ответственным за успех похода, с неприятным разговором.

– О достойный Сверре, позволь задать тебе вопрос.

– Говори, почтеннейший.

– Дозволено ли мне будет узнать, сколько еще продлится наше странствие?

– Увы, уважаемый, этого я сказать не могу. Знаю лишь, что цель наша столь велика, сколь и труднодостижима. А потому неизвестно, завершатся наши поиски завтра или продлятся еще год. Но почему ты спросил об этом?

– Моя судьба – служить проводником на караванных путях. Сейчас я, во славу магараджи Райпура, сошел с привычной тропы и иду вместе с надежнейшими животными мира по местам неизвестным и пугающим. Верблюды, достойнейший, вовсе не привычны к такому жаркому и влажному лету. Они начинают болеть. И пусть это видно лишь посвященным, но скоро наступит день, когда надежнейшие из животных откажутся встать и сделать хоть шаг.

– Болеть, говоришь?.. – переспросил Сверре-лазутчик.

– О да, они уже сейчас недомогают. Что тут виной, жара или скверная вода из старых колодцев, мне неведомо, но, увы, я вижу явные признаки хвори.

– Это нерадостно. Но хорошо уже то, что ты сказал мне об этом. К вечеру мы примем решение. И ты в тот же миг узнаешь о нем.

– Благодарю тебя, уважаемый.

И, сдержанно поклонившись, предводитель каравана удалился.

Сверре же без промедления отправился к проводнику и осведомился у него, не знает ли он где-нибудь поблизости знахаря или лекаря, что врачует животных.

– О да, – ответил Хла Шве, – такой лекарь мне известен. Более того, его пристанище лежит у нас на пути. И, что еще сильнее меня удивляет, я веду вас именно этому удивительному лекарю. Вернее, к знахарке. Ибо эта женщина умна, как сотни мудрецов, красива, как сотни наложниц и загадочна, как самые великие загадки.

– Да будет так. Прошу тебя, как только ты увидишь жилище этой знахарки, тут же дай нам знать.

Достойный Хла Шве лишь кивнул.

Сам же лазутчик поспешил рассказать об опасениях предводителя каравана и о намерениях проводника своим друзьям.

– Женщина? – в голосе Рахмана прозвучало недовольство. – Да разве может какая-то женщина быть лекарем? Разве можно ей доверить жизнь, пусть даже и верхового животного? Женщины способны варить лишь яды…

Сейид посмотрел на давнего друга озабоченно.

– Не стоит говорить так, о мой добрый Рахман. Твое недоверие к прекрасной половине человечества известно. Но, прошу тебя, предоставь более осведомленным людям разобраться самим. Должно быть, не все женщины столь коварны и злы, как тебе кажется. Быть может, эта удивительная знахарка, о которой с таким почтением говорит проводник, удивительное исключение из придуманного тобой правила?

– Я умолкаю, друг мой, сохранив при себе свою уверенность. И молю Аллаха всесильного о том, чтобы мои опасения не оправдались.

Сейид усмехнулся, пряча улыбку в густой бороде. Сам же он, словно губка, впитывал знания и впечатления. Да, эту прекрасную землю тоже создал всесильный Аллах, но как же не похожи были темно-зеленые влажные заросли, полные опасностей, на открытые ветрам, сухие дороги его далекой родины! Не походило все окружающее и на прекрасное княжество Райпур, владение щедрого магараджи. «О Аллах милосердный, как же ты силен! Сколь много даришь неразумным детям своим, сколь балуешь тех, кто хочет увидеть весь подлунный мир!» – с благоговением и благодарностью вглядывался он в сплошную зеленую стену, что вздымалась не на один десяток локтей по левую руку от растянувшегося каравана.

Сейчас, когда проводник поделился своими опасениями со Сверре, уже и Сейид заметил, что поступь всегда неторопливых верблюдов сейчас была неровной. А дыхание того меланхоличного скакуна, на котором восседал придворный лекарь, и впрямь стало прерывистым. «О Аллах, хорошо все-таки, что проводник каравана набрался смелости и, не убоявшись гнева посланников магараджи, поведал все начистоту! Давно следовало бы найти иных верховых животных, более приспособленных к этим местам…»

Миновал полдень. Зной, что нарастал все утро, вновь пленил путников. А изнурительная влажность давила на плечи, заставляя путников совлечь с себя одежды и, по примеру достойного проводника, в одной лишь набедренной повязке продолжать путь.

– О Аллах, как же должны быть изнурены наши верблюды, – пробормотал Рахман. – Ведь они не могут снять с себя свои теплые одежды.

– О да, мой друг, – согласился Сейид, – и потому нам давно уже пора было пересесть на более приспособленных скакунов.

В зеленой стене зарослей показался просвет, и вскоре караван достиг огромного поля, расчищенного среди сплетения лиан, деревьев, кустов…

– Аллах милосердный, как же удается тем, кто живет здесь, расчищать такие обширные пространства?

– О, достойный путник, это древнее и, боюсь, заповедное искусство. Прекрасная же Мень Май, та самая знахарка и ведунья, путь к которой мы держим, лучше всех может указать, где следует рубить деревья, чтобы получилось поле, а где лучше не касаться плотной зеленой стены – ибо там любые усилия земледельца будут тщетными.

– Но долго ли нам еще идти до убежища этой достойной женщины? – почти недовольно спросил Сверре-лазутчик.

– О нет, полуночный воин, – ответил ему низкий, чарующе-прекрасный женский голос. – Вы уже нашли меня. Ибо я – Мень Май, ведунья и хранительница здешних мест.

Путники украдкой разглядывали эту необыкновенную женщину. Ибо знахарка и хранительница была несказанно хороша. Невысокого роста, держалась очень прямо, простое платье не скрывало безупречных линий сильного тела. А лицо, молодое и улыбающееся, было столь прекрасно, что Тор-воин ахнул. Посланники магараджи поклонились дивной красавице. Даже Рахман, как бы сильно предубежден он не был, не мог скрыть своего восторга при виде этой совершенной, достойной красоты.

– Да пребудет с тобой милость богов, о прекраснейшая! Мы – посланники магараджи Райпура. Ищем в вашей стране удивительного врачевателя Чжан Каня, который может составить зелье, что излечит нашего повелителя от смертельной хвори. К тебе же нас привело недомогание, которое…

– Я вижу, мой добрый друг, – перебила его Мень Май. – Ваши верховые животные нездоровы. И потому вы нашли меня.

Сейиду оставалось лишь кивнуть. О да, он понял, почему достойный Хла Шве привел караван именно к Мень Май. Но, Аллах милосердный, как же прекрасна была эта знахарка! И почему она оставалась здесь, в хижине на краю поля, а не стала придворной красавицей? Почему не составила славы, став женой местного царя?

– Об этом я расскажу тебе позже, о лекарь, – ответила на невысказанный вопрос Сейида Мень Май. – Сейчас следует заняться вашими животными. Вечер же даст нам наслаждение беседы и понимания.

Оцепенев, стоял Сейид, не мог прийти в себя от удивления и Рахман. Сколь необыкновенна знахарка! А ведь он думал, что она сможет сварить лишь простое зелье…

Но еще более был удивлен Сейид. Он подумал, что девушка, точно так же, как и его друг, Рахман, может видеть истинный мир и слышать мысли человеческие. Когда он поведал об этом юноше, тот задумался.

– Должно быть, может. Ибо вход в истинный мир не заказан никому. Но если это так, меня удивляет сила этой ведуньи – значит, она постоянно открыта истинному миру. А ведь мне для того, чтобы погрузиться, нужно и время, и силы. Да и пребывание там изматывает необыкновенно. Он, словно губка, поглощает все силы человеческие.

– Но можешь ли ты увидеть ее там, в мире, что нам, простым смертным, недоступен?

Рахман пожал плечами. О да, каждый раз входить в истинный мир ему было все легче. Теперь для этого не требовалось глубокое сосредоточение, не нужно было и концентрироваться на каком-то предмете или существе. Но чем легче был шаг за пределы человеческого восприятия, тем больше сил требовал этот удивительный, воистину колдовской мир.

Вновь распахнулись во всю ширь пределы, какие не способен охватить человеческий разум, вновь запахи и звуки оглушили Рахмана, заставив проснуться тупую боль в висках. Юноша повел глазами и почти сразу увидел ее, знахарку и ведунью Мень Май.

О, как она была хороша в своем истинном облике! Прекрасное лицо светилось удивительным умом, сильное тело, одетое не в простое платье, а в кожаные доспехи, заставляло вспомнить об апсарах – небесных танцовщицах, что служат богам и соблазняют недостойных смертных, которые тяжким путем аскезы пытаются стать равными великим небожителям.

– Приветствую тебя, мастер знаний, – проговорила ведунья. В истинном мире голос ее был мягок и нежен.

– Здравствуй и ты, достойнейшая, – ответил Рахман. Он и в самом деле был поражен силой, красотой и умом ведуньи из далекой страны. Быть может, впервые за долгие годы презрения к женщинам, его убеждение было поколеблено.

– Вечер я посвящу беседе с вами, достойные путники далекой страны. Но сейчас я должна все силы отдать тем, кто нуждается в них. А потому не тревожь меня, странник.

Макама семнадцатая

Рахман с удовольствием вернулся в привычный мир. Да, здесь все было не так ярко, не так открыто. Но так привычно и прекрасно-спокойно. К тому же оказалось, что сил посещение мира истинного потребовало очень много, и сейчас юноша не стоял, а лежал на кошме, снятой с самого высокого верблюда.

– Ты побледнел, друг мой, – ответил Сейид на невысказанный вопрос Рахмана, – и начал падать. Тогда мне и пришлось устроить тебя поудобнее. Похоже, что здешние зной и сырость идут во вред не только животным, но и людям.

– Ты был прав, Сейид, Мень Май действительно открыт истинный мир. И похоже, она чувствует себя там не в пример лучше меня.

Рахман, откинувшись на подушки, поведал своим путникам о встрече с ведуньей и о том, сколь сильно отличается ее истинный облик от того, какой предстал перед путниками.

– Эх, как жаль, что эта необыкновенная, удивительная красавица врачует лишь зверей! – проговорил Тор-воин.

– Но ты же здоров как бык, друг мой! – с некоторым недоумением заметил Сейид. – И лекарь тебе не требуется.

– О да, – согласился тот, – я здоров и силен. Но эта женщина одним своим взглядом украла мою душу. И теперь я мечтаю лишь о том, чтобы взять девушку за руку, быть может, обнять…

– Ты влюбился, воин, – с улыбкой заметил Сверре. – И это замечательно. Но, думаю, никто из нас не станет тебе препятствовать в попытках завоевать душу красавицы и, быть может, ее тело…

Тор недоуменно посмотрел на лазутчика.

– Но наш долг перед магараджей? Я не могу бросить вас одних…

– О воин, я замечу, что мы вовсе не бессильны. И даже оставив тебя в объятиях прекрасной девы, сможем выполнить свой долг до конца. Должно быть, твое предназначение – вместе с нами прийти лишь сюда. Ибо, похоже, далее наши пути могут разойтись.

– Это будет предательством, – насупившись, ответил Тор. – Долг мужчины не в том, чтобы стать игрушкой в руках женщины. Долг в том, чтобы всегда держать свое слово.

В разговор пришлось вступить и Сейиду.

– Думаю, мудрые воины, говорить сейчас о чем-то рано. Пусть сначала дева узнает, что любима, пусть Тор попытается завоевать ее чувства…

– Я не буду этого делать… Мечта о прекрасной ведунье умрет в моей душе, но я не предам долга перед магараджей и вашей дружбы!

– Да будет так, смелый Тор.

Чувства, что кипели в душе воина, не дали ему спокойно наблюдать за тем, как Мень Май врачует изможденных верблюдов. Поигрывая топориком, Тор удалился в заросли, окружавшие жилище знахарки.

– М-да, должно быть, Сейид, у тебя появился еще один пациент.

– О нет, друг мой, эту хворь я излечить не могу – ибо любовь не лечится. Думаю я, Сверре-лазутчик, что путь мы будем вынуждены продолжить втроем.

И путешественники переглянулись, прекрасно поняв друг друга. Пусть на словах Тор-воин готов был отказаться от своей судьбы, но вот готова ли была судьба отказаться от Тора?

Зной полудня постепенно сменялся прохладой вечера. Неожиданный отдых пошел на пользу всем. И лишь когда на мир пали сумерки, к странникам присоединилась Мень Май.

Она была по-прежнему свежа, словно не провела весь день у занемогших животных. Но под глазами ее пролегли круги, указывая, что и эта необыкновенная дева не всесильна, что ей, как и любому из живущих, нужен отдых.

Тор-воин, не в силах сдержать чувств, постарался отстраниться от нее, сделать так, чтобы ее вызывающая, ранящая сердце красота перестала бередить его душевную рану. Он ушел как можно дальше от костра, сел спиной к огню, не участвовал в тихой беседе, дабы не услышать этого колдовского голоса. Но увы, все было тщетно.

Неловкие маневры воина заметили все. Похоже, что и сама ведунья поняла, как ранила сурового Тора ее красота. Но она старалась не выдать своих чувств, быть равной со всеми, ибо, похоже, не только верблюды странников нуждались в ее помощи.

– Что же вы, иноземцы, ищете столь далеко от дома? Какая нужда заставила вас отправиться в путь?

И вновь Рахману и Сейиду пришлось рассказывать о хвори магараджи, о предсказании ШаррКана, о помощи Нага-повелителя. Они и рады были бы что-то скрыть от этой далекой ведуньи, но сдержаться не смогли.

Девушка слушала не перебивая. А когда гости умолкли, проговорила задумчиво:

– Чжан Кань, великий знахарь… Понятно, почему хитрец Хла Шве вызвался проводить вас. Он, думаю, полагал, что может вас отвести к отрогам полуночных гор и там вы примете за великого знахаря первого попавшегося лекаря… Но он убоялся покровительства Нага… И потому вы оказались здесь.

– Должно быть, ты права, уважаемая.

– Сам того не ожидая, недалекий Хла Шве вывел вас на дорогу, которая и в самом деле может привести вас к жилищу великого знахаря.

Путники слушали хозяйку, в который раз благодаря судьбу за те удивительные дары, какими она иногда балует.

– Но все равно, о странники, вам не дано было бы встретить великого знахаря, если бы вы не нашли меня – ибо он сам не встречает путников на дороге. Лишь те, кому он доверяет, могут открыть истинный путь к Чжан Каню.

Тут ведунья окинула взглядом посланников магараджи.

– Но среди вас есть тот, кто и сам мог бы просить помощи у великого знахаря. Мог бы, если бы знал, что это надо сделать так. Теперь же мне будет легче провести вас по истинному пути – его найдет тот, кого я могу взять с собой в мысленное странствие.

– О Аллах, значит, я мог и сам позвать знахаря… И тогда нам не пришлось бы изнурять себя этим долгим путем в неизвестное… – Рахман не знал, радоваться ему своим умениям или печалиться тому, что не ведает, как можно применить их во благо.

– Не так все просто, о путник… – улыбнулась Мень Май. – Конечно, ты бы мог и сам позвать великого знахаря, конечно, он бы откликнулся на твой призыв. Но разве ты знал, что это следует сделать? Думаю, великая судьба для того и привела вас сюда, заставив Хла Шве испугаться, чтобы ты из моих уст узнал эту нехитрую истину.

– Должно быть, так. – Рахман не мог не согласиться с этим. – Но что же мы будем делать сейчас? Ты покажешь нам дорогу к знахарю, или я смогу сам воззвать к нему?

– Сейчас мы оба войдем в тот мир, что ты называешь истинным… А когда предстанешь пред очи великого Чжан Каня, постарайся быть как можно более убедительным.

Рахман согласно склонил голову. О, эта чудная женщина была столь же умна, сколь и красива. И теперь уже в душе юноши не было отвращения к слабому полу. «Раз есть в мире хоть одна такая замечательная девушка, значит, их род не так пропащ и безнадежен…» – всего один раз мелькнула в голове Рахмана эта мысль. Но она, словно струя живительной воды, омыла черные мысли юноши.

– Думаю, прекраснейшая, что нам следует сделать это, не откладывая. Ибо магараджа теряет силы, и каждая минута слишком много значит для него.

– Тогда начнем.

Девушка взяла ладонь Рахмана в свои руки.