Коронатор Вилар Симона
Храм был из светлого камня, с огромными окнами, с дивным западным фасадом, украшенным двумя высокими легкими башнями в так называемом английском перпендикулярном стиле. На паперть храма вели ступени, истертые бесчисленными подошвами благочестивых паломников. Король с принцессой прошли под аркой, миновав скопище клянчивших подаяние нищих, и оказались внутри. Им пришлось немного задержаться перед чашей со святой водой, а затем они вступили в заполненный людьми огромный неф[48]. Впереди у алтаря шла служба, и негромкое пение монахов звучало, как приглушенный шум далекого водопада. Пахло ладаном, потрескивали свечи и слышались монотонные, похожие на рокот океана, мольбы многочисленных молящихся.
Король и Анна опустились на колени и так продолжали двигаться вперед. Генрих стал читать молитвы жарким шепотом, вскидывая руки и переходя порой на крик. Анна молилась про себя, но сосредоточиться не могла. Ей ни разу в жизни не приходилось так вести себя в храме. Она ощущала множество устремленных на них взглядов и не могла поднять глаз. Церковь была полна до отказа, но король и Анна двигались по центральному проходу, который по обычаю оставался свободным и служил границей между мужчинами и женщинами. Под сводами словно вихрь пронесся – нахлынула и спала волна изумленного шепота. Их разглядывали с неутомимым любопытством – монарха в богатой бархатной мантии, который вскидывал очи горе и молился с таким неистовством, и юную принцессу Уэльскую с бледным нежным лицом, которая двигалась, умоляюще сложив руки, опустив глаза и твердо сжав рот.
Анна пыталась воскресить в памяти заученные слова молитвы. Она слышала дыхание и шарканье ног расступающейся и теснящейся толпы и послушно следовала за королем. Пол храма был из огромных, выщербленных временем плит, и вскоре у девушки заныли колени. Она обрадовалась, когда они наконец оказались у цели – у алтаря, а откуда-то сбоку возникла фигура кардинала-архиепископа Кентерберийского Томаса Буршье в нарядной пурпурной мантии. Это был невысокий полный человек лет пятидесяти, с коротко подрезанными и зачесанными на лоб седыми волосами и бледным, ничего не выражающим лицом.
Архиепископ подал им руки и, держа за самые кончики пальцев, проводил по ступеням на возвышение, где в капелле Святой Троицы они преклонили колени перед золоченой ракой с мощами святого. Анна осмелилась протянуть руку сквозь кованые прутья ограждения и коснуться одного из камней надгробия. Этот жест неожиданно возмутил короля. Он резко вскочил.
– Как смеешь ты, грешная, не исповедовавшись и не получив отпущения, касаться святыни всей Англии!
Он повернулся к архиепископу-кардиналу.
– Вверяю вам ее, святой отец, ибо если не вы, то никто не сможет избавить от греха это скверное, глубоко порочное создание.
Прелат, впрочем, повел себя сдержанно. Негромкой речью он успокоил короля, оставив его в молитвенной сосредоточенности, Анну же проводил в свою резиденцию, где уже находились лица, сопровождающие царственных особ, а камергер отдавал распоряжения слугам. Принцессе позволили вымыться, переодеться и перекусить с дороги, и лишь ближе к вечеру Томас Буршье пригласил девушку в небольшую, украшенную фресками готическую часовню. Усадив ее на маленький табурет перед своим креслом, он произнес:
– Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Голос его был тихим и мелодичным. Анна смиренно сложила руки, прочитала положенную молитву, заявив согласно ритуальной формуле, что обязуется больше не грешить. Все это она сделала почти машинально. Анна не опустила глаз, а продолжала смотреть прямо в лицо его преосвященства, размышляя о том, зачем Генриху VI понадобилось заставлять ее каяться именно этому человеку, который сохранил должность и пользовался неизменной популярностью и при Ланкастерах, и при Йорках. Более того, именно благодаря хлопотам Эдуарда IV он получил кардинальскую мантию, а когда Уорвик вернул трон Генриху Ланкастеру, Буршье не пожелал прибыть с поздравлениями в Лондон.
За окном хлынул дождь, барабаня в свинцовые переплеты стекол.
– Я слушаю вас, дитя мое, – поторопил принцессу кардинал, видя, что молчание затягивается.
И Анна заговорила. Она словно и не исповедовалась, а лишь сухо излагала суть того, о чем недавно поведала сестре. Это было почти смешно – она кается в грехе, не ощущая ни капли раскаяния. Архиепископ, прикрыв глаза, слушал ее, медлительно кивая, а когда принцесса умолкла, он мягко улыбнулся ей.
– Аmor facit quod ipsae res quae anantus[49]. Ведь вы этого хотите, дитя мое?
Анна недоуменно взглянула на него, а он сказал:
– Зачем вы исповедуетесь в том, в чем не желаете каяться?
– Но ведь это же грех?
– Я отпускаю вам его, потому что вы несчастны и душа ваша измучена. Но вспомните слова Спасителя: более радости на небесах будет об одном раскаявшемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Вы же, дитя, на мой взгляд, больны – больны страстью. Хотя страсть сама по себе не так и плоха, если смирять ее волей. Тогда это ведет к совершенствованию. Вы же пришли сюда по принуждению, вы дорожите тем, что считаете грехом, вы даете волю своей страсти, упиваетесь ею, и все, что я вижу сейчас перед собой, не более чем ваша vis appetitiva[50], полная тоски и томления. Увы, со времен того плода, что Змий предложил Еве, человек порочен, и подчас его сердцем овладевает такой соблазн, что он забывает о страхе Господнем.
– Ваше высокопреосвященство, но ведь если бы не было умысла Божьего, мы никогда не встретились бы с этим человеком!
– Помыслы Господа неисповедимы. Как можем судить об этом мы – черви, пресмыкающиеся во прахе?!
Анна отвела взгляд, а архиепископ вдруг наклонился и ласково провел по ее щеке мягкой пухлой ладонью.
– Я отпущу вам ваши грехи, но, дитя мое, есть в вас нечто смущающее меня. Это нечто я назову гордыней, ибо лишь гордыня не позволяет вам опомниться и покаяться, как должно истинной христианке. Когда-нибудь настанет время, и вы поймете, что навлекли на себя своим упорствованием в заблуждении… Что ж, может, это и к лучшему: если бы люди не грешили и в муках не искупали свою вину, небо лишилось бы притока святых, ибо нет бремени тяжелее и мучительнее, чем бремя раскаяния.
Он увидел, что лицо принцессы изменилось. Никто еще так не говорил с ней. Она могла принять любые упреки, черпая силы в своей любви, но мысль о расплате за упоительное счастье Анна всегда гнала прочь.
– Преподобный отец, если мне суждено оказаться в аду, но вместе с любимым – ад покажется мне слаще рая!
Архиепископ отпрянул от нее и осенил себя широким крестом.
– Это говорят демоны, ваше высочество. Подумайте о том, что вы можете погубить и обречь на вечные муки того, кого любите.
– Но, ваше преосвященство, вы же сами сказали, что волю Провидения нам не дано знать. Кто ведает, ради чего небесам было угодно свести нас, и возможно, однажды свершится чудо…
Но епископ остановил ее, взмахнув перед лицом принцессы своим широким красным рукавом.
– Чуда не будет, – сухо сказал он. – Перед Богом и людьми вы законная супруга Эдуарда Ланкастера. Библия же говорит: всякий муж должен любить одну жену, и всякая жена должна почитать мужа и слушаться его воли. Вы же этого не приемлете, и в этом все тот же грех – гордыня, худший из всех, в которых может погрязнуть человек. Именно гордыня мешает вам пасть ниц, покаяться и вновь обрести себя. Если бы не король Генрих, то вы, леди Анна, вряд ли явились бы ко мне. Поверьте, грешники в чистилище так же упорно цепляются за свою гордыню, она прирастает к ним, словно вторая кожа, и они не в силах прервать свои мучения. Таких даже Христос не может спасти.
После этих слов Анна разрыдалась. Епископ произнес:
– Слезы раскаяния – милосердный дар Святого Духа. Блажен, кто омыл слезами грехи свои в этом мире.
Вслед за этим он назначил принцессе покаяние: десять ночей бодрствования и молитв в соборе, пост на хлебе и воде, он взял с нее обет все это время не вступать в общение ни с кем из мирян.
Первая ночь без сна была для Анны самой тяжелой. Она стояла босиком на ледяном полу в сумраке огромного гулкого нефа. На ней была темно-серая ряса, подпоясанная веревкой, под которой на тело была надета грубая власяница. Ее волосы были распущены, их покрывала светлая монашеская накидка. После того как церковь опустела и сторож, вооруженный гасильником на длинной рукояти, потушил свечи в высоких светильниках, она осталась почти в полном мраке. Сжимая в руках свечу, Анна трижды обошла храм с молитвой, а затем опустилась в боковом приделе перед изображением святой Анны, своей покровительницы, и стала горячо молиться. Ее не пугала пустота огромного собора, ибо она верила, что место это свято, ведь еще в шестом веке, когда Кентербери был столицей королевства Кент, здесь уже высился первый христианский храм, и нынешний собор был воздвигнут на его руинах.
И в дальнейшем каждую ночь она так же приходила сюда после окончания службы, когда собор пустел и оставалась гореть только одна свеча в крохотной плошке у алтаря. Анна опускалась на колени среди леса устремленных ввысь колон и молилась. Ближе к полуночи приходили монахи для свершения полуночной службы и, ступая попарно, с тихим пением направлялись к алтарю, держа в руках свечи. Анна наблюдала, когда они, словно призраки, появлялись в высокой арке входа. И пока они оставались в соборе, она не могла сосредоточиться на молитве, разглядывая их сонные лица, следила за ходом службы. Лишь когда они удалялись, на нее вновь нисходили умиротворение и покой, и она отдавалась молитве с таким упоением, какого давно не испытывала.
На рассвете она возвращалась в отведенную ей келью в монастыре при храме, ложилась, и всякий раз, несмотря на все ее усилия, Анне снилось одно и то же. Сон возвращал ей лицо Филипа, его тело, их упоительную близость… Она просыпалась вся в поту. Где-то в глубине ее души, вопреки увещаниям кардинала Буршье, жила уверенность, что они с Филипом предназначены друг для друга и в конце концов придет час, когда они соединятся.
Постепенно она впала в какое-то оцепенение. Ночные бдения, пост, мечты, тихие вечера в монастырской келье, где она вышивала напрестольное покрывало – все это успокаивало ее деятельную и живую душу и одновременно словно усыпляло. Короля она почти не видела, не знала, что он также почти все время проводит в молитвах, а монахи соседнего аббатства Святого Августина лечат его от болей в пояснице.
На шестую ночь бдения Анне сообщили, что Генрих тоже готовится провести ночь в молитвах над гробницей Святого Томаса Бекета. Анна не очень обрадовалась перспективе молиться с впадающим в религиозный экстаз свекром. Потому при встрече с королем ограничилась легким реверансом.
Генрих, словно не замечая невестку, с покаянным видом, во власянице, проследовал в капеллу Святой Троицы сбоку от высокого алтаря. В опустевшем центральном нефе было тихо, слышались отражаемые сводами звуки шагов удаляющегося сторожа. Перед Анной горела толстая свеча, и в ее красноватом свете девушка открыла Часослов и приготовилась к молитве. Однако вскоре она заметила, что не может сосредоточиться, а думает о короле и все время прислушивается. В соборе было так тихо, что тишина показалась Анне ватной. Она оглянулась по сторонам и наконец поняла, что ее тревожит. Из капеллы Святой Троицы, где находился король, не доносилось ни звука, а ведь Генрих редко молился без истерических выкриков и всхлипываний. Анна попробовала вновь погрузиться в молитву и не придавать значения тишине. Однако все равно машинально повторяла слова, и даже пламя одинокой свечи, которое обычно словно отделяло ее от всего земного, не оказывало на нее больше магнетического действия. Она поднялась с колен и сделала несколько шагов в глубь собора. Ее босые ноги бесшумно ступали по плитам, и тем не менее Анне казалось, что от ее движения вокруг все заколыхалось.
Впервые темный собор пугал ее. В боковых приделах, на хорах, вокруг алтаря царил сумрак, и принцесса не решалась выйти за пределы светлого круга, очерченного ее свечой. На нее дохнуло жутью. Анна еще раз вслушалась. Вздохи, бормотание, хотя бы шелест одежды Генриха она должна была услышать. Но король исчез, словно растворился в сгущавшейся тьме громады собора.
Анна едва дождалась часа полуночной службы, когда появились монахи со свечками в руках. Встав за группой колон в боковом приделе, она решила дождаться окончания службы, надеясь, что Генрих выйдет, чтобы присоединиться к молящимся. Однако служба уже завершалась, а из-за алтаря по-прежнему никто не появлялся. Тогда Анна обратилась к святым братьям с просьбой взглянуть, что с королем.
– Дитя мое, не стоит беспокоиться, – с улыбкой ответил ей возглавлявший процессию монахов брат-ризничий. – Святой Томас, над мощами которого молится государь, охранит его величество лучше дюжины рыцарей. И разве не грех тревожить того, кто пожелал остаться наедине со своими благочестивыми помыслами?
Они были готовы уйти, но Анна преградила им дорогу, продолжая настаивать. В ее голосе звучали властные ноты. Тогда один из монахов передал другому свечу и, спрятав руки в широкие рукава сутаны, скрылся за алтарем. Вернулся он бегом. Анна не слышала, что он сказал брату-ризничему, но тот мгновенно изменился в лице и, прихватив еще нескольких монахов, отправился в капеллу Святой Троицы. Принцесса, движимая любопытством, прошла следом.
Капелла, с великолепными витражами и глянцево-мраморными колоннами, была озарена неровным светом наклонившейся, чадящей лампы. Король сидел на полу, без всякого почтения привалившись к решетке святой гробницы. Остекленевшим взором он смотрел куда-то в угол, лицо его мелко подрагивало. Рот был открыт, и по подбородку стекала струйка слюны. Генрих обмочился, но продолжал сидеть прямо в луже, поджав под себя одну ногу.
Монахи сбились в кучку при входе, не зная, что предпринять. Брат-ризничий перевел взгляд на стоявшую на ступенях принцессу, и все разом повернулись к ней, словно ожидая знака.
Анна тотчас взяла себя в руки.
– Отведите короля в его апартаменты во дворце архиепископа. Такое уже бывало с государем, и это скоро пройдет. И пусть кто-нибудь немедленно сообщит о случившемся камердинеру государя Джейкобу Лэтимеру…
На этом ее ночные бдения закончились.
Примерно через час она уже сидела в полуосвещенной горнице епископского дворца перед кардиналом Томасом Буршье и несчастным, вмиг постаревшим Лэтимером.
– Подобное уже неоднократно случалось с Генрихом, – говорил Лэтимер. – Теперь он долго не придет в себя. Иисусе всемогущий, почему это произошло именно сейчас, когда вся Англия следит за ним, делая выбор между молодым Йорком и несчастным Генрихом?!
Анна постаралась утешить его.
– Не беспокойтесь, сэр! Мой отец взял на себя ответственность, и он не допустит беспорядков. К тому же со дня на день ожидается прибытие моего супруга вместе с королевой Маргаритой, и они помогут нам скрыть, что король снова безумен.
– Насколько мне ведомо, – неотрывно глядя на свечу, заметил Томас Буршье, – король в последнее время постоянно находился на грани разумного.
– Вы великолепно осведомлены, ваше преподобие, – суховато сказала Анна.
Прелат согласно кивнул, пламя отразилось на гладком шелке его памолуса[51].
– Так и должно быть. Святая Церковь обязана быть в курсе мирских дел. Нам известно даже то, что ее величество королева Маргарита не спешит покинуть континент и присоединиться к супругу в Англии.
– В этом вы ошибаетесь, ваше преосвященство, – еще более резко возразила принцесса. – Мой супруг, храни его Господь, и свекровь со дня на день будут здесь, и с немалым количеством войск.
Она произнесла это уверенно и твердо. Глава Церкви ни на миг не должен усомниться в Ланкастерах.
Несколько секунд Томас Буршье внимательно смотрел на принцессу, но она выдержала этот взгляд.
– Что ж, тогда вплоть до их прибытия, леди Анна, именно вам придется представлять в Англии дом Ланкастеров. Что же до его величества короля Генриха, то будет лучше, если как можно меньше людей проведает о случившемся.
– А как же быть с моим покаянием, преподобный отец? Десять ночей еще не истекли.
Кардинал-архиепископ поднялся и возложил руку на голову принцессы.
– Я снимаю с вас эту епитимью и сам буду молиться за вас.
Он вышел, его пурпурная мантия растворилась в полумраке анфилады огромных покоев. Анна смотрела ему вслед. Этот человек, блестяще ладивший и с Ланкастерами, и с Йорками, мог удержаться в любой ситуации. И она не верила ему, ибо уже растеряла веру в то, что чем выше сан духовного лица, тем больше в нем святости.
– Что скажете о нем, сэр Джейкоб? Вы ведь давно при дворе, а сэр Томас вот уже пятнадцать лет кряду глава архиепископства Кентерберийского.
Камергер устало вздохнул.
– Он не такой уж и плохой человек. И для своей блестящей карьеры не слишком испорчен. Но он грешен, как и все мы, и если завтра положение в стране в корне изменится, с готовностью возгласит «Веnedicte»51 Эдуарду Йорку.
– Почему вы думаете, что оно должно измениться? Мой отец не допустит Эдуарда Йорка к власти.
– Ваш отец великий человек, миледи. Но я многое повидал за те годы, что состою при короле Генрихе, и потому скажу: удача – не самая надежная вещь на свете. Колесо фортуны вертится быстро, и тот, кто сегодня наверху, завтра может быть низвергнут в пучину.
– Почему вы говорите с такой обреченностью?
– Я уже стар, миледи, я повидал и взлеты, и падения моего несчастного короля. И повторяю: счастье – самая непостоянная вещь на земле.
– Отчего же тогда вы всегда оставались при Генрихе? Чем он приворожил вас?
Камергер странно взглянул на принцессу.
– С каких пор преданность стала вызывать удивление? Или вы, миледи, как и все ваше поколение, жизнь которого совпала с этой войной Роз, пришли к выводу, что честь и верность давно потеряли всякую цену?
Анна промолчала, однако подумала: «Если бы я так считала, то никогда не отдала бы свое сердце самому честному рыцарю в Англии».
Неожиданно лорд Лэтимер с улыбкой спросил принцессу:
– Ваше высочество, случалось ли вам бывать когда-либо в Итонских школах короля Генриха или на строительстве его капеллы в Кембридже?
И когда она отрицательно покачала головой, лорд сказал:
– Чтобы понять душу Генриха Ланкастера, надо видеть это чудо своими глазами. Тогда вы, может быть, поймете, что это за человек – мечтатель и художник. У него душа великого зодчего и поэта. Посмотрели бы вы на эти воздушные кружева из камня, на эти парящие своды, витражи и фрески! Видит Бог, и через десятилетия, и через века люди снимут шляпу перед делом его жизни и присягнут, что это сделано поистине по-королевски!
Анна ничего не ответила. Ей, дочери человека, который мало строил и беспрерывно воевал, не казалось чем-то значительным обычное зодчество – ремесло цеховых мастеров. И она не понимала воодушевления лорда Лэтимера. Разумеется, Анна читала, что в далекие времена в языческом Египте правители-фараоны тоже строили удивительные сооружения – пирамиды, но деяния великого Александра Македонского казались ей куда более славными. К самому же Генриху, несмотря на все его религиозное рвение и увлечение зодчеством, она испытывала только жалость, граничащую с легким презрением. Возможно, это передалось ей от отца, который однажды сказал:
– Будь этот монарх хоть немного властелином, а не только святым, он избавил бы свое несчастное королевство от множества бед.
И в эту минуту Анна внезапно вздохнула с облегчением. Ведь именно благодаря нынешнему безумию короля у нее оказались развязаны руки! И хотя он обещал скрыть ее грех, но, владея ее тайной, полностью подчинил бы ее. Теперь же король превратился в ничто. А значит, ей следует быть сильной. Ибо сегодня только она и ее отец представляют Алую Розу Ланкастеров в Англии.
9
Напряжение
Половину следующего дня Анна проспала на огромной, покрытой шелковыми простынями постели. Несколько раз она слышала, как в дверь стучали, но ей не хотелось никого видеть. Так сладостно было вновь чувствовать себя мирянкой и вкушать все блага своего положения, а не изводить себя молитвой и постом.
Выспавшись, Анна кликнула служанок и приказала приготовить ванну, добавив в воду душистых эссенций. После грубой власяницы все ее тело зудело и пылало, и теперь она блаженствовала в теплой благоухающей воде, в огромной ванне из полированного каштанового дерева, еще и выстланной чистой мольтоновой простыней от заноз. Однако когда ее придворная дама Сьюзен Баттерфилд отошла к камину, чтобы согреть у огня покрывало для обтирания, Анна быстро поманила к себе Бланш Уэд.
– Уже прошло много времени, а от отца все нет известий. Добрался ли до цели твой Джек Терсли?
– Разумеется, миледи. И я уверена, что со дня на день он возвратится с ответом от вашего батюшки.
В голосе девушки звучала такая уверенность, что Анна успокоилась, а Бланш тут же поведала ей, что в городе есть несколько знатных молодых людей, которые добиваются встречи с прекрасной принцессой, чтобы развлечь ее во время благочестивого паломничества и даже, если на то будет ее позволение, прочесть посвященные ей стихи.
Анна рассмеялась.
– Готова поклясться, что, толкуя о прекрасной принцессе, они не преминули воздать должное ее хорошенькой фрейлине. Эти мадригалы они наверняка уже зачитывали и тебе, моя кокетка?
Бланш улыбалась, на ее щеках играли ямочки. Лицо девушки раскраснелось от пара, темные кудряшки прилипли к вискам. Она была прелестна и весела, как птичка. Казалось, ничто не в состояния смутить ее душевный покой. Выслушав принцессу, она изобразила шутовской реверанс и пропела:
- Других она красивей, добрее и честней,
- И никаких проступков не числится за ней.
Когда Бланш вышла за платьем, к Анне приблизилась недовольная леди Сьюзен. В последнее время, замечая явное благоволение принцессы к юной Уэд, она сердилась и ревновала. И сейчас, укутывая принцессу теплым покрывалом, она брюзгливо заметила:
– Вы во всем потакаете этой вертихвостке, миледи. А она настолько потеряла стыд, что заигрывает даже с монастырскими послушниками.
Анна ничего не ответила, и тогда Сьюзен добавила теперь уже приторно сладким голосом:
– Вам бы следовало, моя дорогая принцесса, окружить себя людьми верными и преданными, близкими вам по крови…
– То есть вы хотите сказать, как можно более похожими на вас. Но видите ли, леди Баттерфилд, вся беда в том, что с Бланш мне весело, а с вами охватывает непреодолимая скука!
Придворная дама сердито сопела, вытирая волосы принцессы.
– Зато я всегда верно служила Невилям, а эта Уэд вертелась при ком угодно, даже при Лиз Вудвиль.
– Ах, моя дорогая, да каждый третий из моей челяди достался мне от супруги Эдуарда Йорка! Я уж не говорю о половине нынешних вельмож Англии, которые еще в прошлом году присягали Эдуарду Йорку так же ревностно, как сейчас Ланкастерам.
Леди Сьюзен хотела что-то возразить, но в этот миг появилась Бланш Уэд с горничными, которые несли платье принцессы, и дама предпочла умолкнуть.
В этот день Анна собиралась посетить ратушу, принять там представителей местного дворянства и депутацию от городских корпораций и гильдий. Ей хотелось выглядеть как можно лучше, и она решила надеть сшитое по бургундской моде платье из переливающейся яблочно-зеленой тафты. Широкий золоченый пояс филигранной работы удерживал на месте складки платья под грудью, а сзади вился длинный, обшитый золотым галуном шлейф. Рукава у платья были узкие, облегающие руки до самых пальцев, а отложной воротник сходился от плеч к поясу, открывая по пути прелестный треугольный нагрудник нижнего платья, сплошь расшитого золотом. Волосы принцессы были спрятаны под высокий головной убор, раздвоенный посередине и опушенный по краям светлым мехом. Сзади спускались тонкие кружевные складки вуали, легкой дымкой окутывая шею и обнаженные плечи принцессы.
Леди Сьюзен и Бланш Уэд сновали вокруг, поправляя платье и застегивая бесчисленные пуговки и пряжки. В кои-то веки между ними царило согласие. У ног Анны вертелся ее любимый белый шпиц, которого она не захотела оставлять в Лондоне. Все то время, что его хозяйка замаливала грехи и несла епитимью, он ее вовсе не видел, и сейчас, соскучившись, прыгал и ластился, так что бубенчики на его ошейнике весело звенели. Неожиданно, помимо этого звона, Анна различила еще какие-то звуки, долетавшие в открытое окно. Бряцание металла, цоканье подков по плитам, громкие голоса. Торопливо подойдя к окну, она увидела въезжавший во двор отряд лучников, который возглавляли рыцарь в серебристых граненых латах и закутанный в черную сутану священник.
Анна широко распахнула глаза – она узнала обоих! Первым следовал ее дядя Маркиз Монтегю, а сопровождал его капеллан Кларенса, некий Джон Мортон, в прошлом стряпчий из Темпла, а ныне духовный наставник и советник герцога. С первого взгляда принцесса решила, что на паломников они не походят. Анна видела, как оба спешились, и, пока Монтегю отдавал распоряжения своим людям, Джон Мортон почти бегом бросился к лестнице, ведущей в покои архиепископа.
«Если он прибыл не к Томасу Буршье, а к королю, через минуту он вернется», – подумала Анна, ибо короля еще ночью перевели в аббатство Святого Августина, где монарх мог бы пребывать в тиши и покое и где старые толстые стены и узкие окна могли скрыть безумца от посторонних глаз. Этой ночью кардинал Буршье, принцесса и лорд Лэтимер решили, что будут извещать всех о том, что его величество принес обет строгого поста в одиночестве и полном молчании, дабы беседовать с одним Всевышним, и отказывается принимать кого-либо, даже если королевству угрожает всемирный потоп.
В окно ворвался ветер.
– Ваше высочество, пора поторопиться. Уже подали носилки, – сказала леди Сьюзен, протягивая Анне легкий плащ из розового шелка. Но та лишь повела плечами.
– Разве вы не видите, сударыня: прибыли посланцы, и мне необходимо знать, что несет их визит?
– Но, моя принцесса, в ратуше соберется целый сонм важных персон, а для государственных дел есть и его величество, и милорд архиепископ!
Анна сердито взглянула на нее.
– Девиз дома Баттерфилдов гласит, что смирение и скромность – основные добродетели рода. Вспоминайте об этом почаще, миледи!
В углу прыснула Бланш, а леди Сьюзен склонилась в глубоком реверансе, хотя губы ее побелели от ярости.
Повернувшись к окну, Анна увидела, что священник Джон Мортон, торопливо выйдя из дворца, о чем-то коротко переговорил с Монтегю и, по-молодецки вскочив на мула, выехал со двора. Подхватив шуршащий шлейф, Анна поспешила в покои архиепископа.
Его преосвященство она нашла в глубокой оконной нише зала и, поцеловав его перстень, спросила, что означает визит капеллана герцога Кларенса.
– Ему нужен только король, – негромко ответил Томас Буршье.
Анна сверкающим взглядом смотрела на него.
– Не хотите ли вы убедить меня, что священник ни о чем не поведал главе католической Церкви Англии?
Лицо кардинала Кентерберийского оставалось бесстрастным, но спустя минуту он медленно перекрестил принцессу и сказал:
– Мужайтесь, дитя мое. Ибо 14 марта, пять дней назад, Эдуард Йорк высадился у местечка Рейвенспур в Йоркшире.
Зрачки Анны расширились.
– О небо! Значит, снова война…
Больше она не могла вымолвить ни слова. Сердце ее стучало так, словно хотело разбиться о ребра, и все поплыло перед глазами. Она слегка покачнулась, и архиепископ торопливо поддержал ее.
Анна сжала ладонями виски. Спокойнее. Все это так внезапно, но ведь она давно ожидала этого. Она взглянула на кардинала:
– А мой отец?
Но тот лишь пожал плечами.
– Джон Мортон не слишком распространялся о ходе событий, желая говорить лишь с королем Генрихом. Однако я полагаю…
Он повернулся к двери, откуда в это время послышался лязг приближающихся шагов воина в латах.
– Я думаю, маркиз Монтегю непременно сообщит вам подробности.
В полумраке романских покоев, освещаемых всего одним факелом, возникла мощная фигура Монтегю. Он снял шлем, и его круглая голова на короткой шее словно погрузилась в стальные пластины наплечников, украшенных чеканными мордами рогатых ящериц. Маркиз медленно приблизился и, облобызав перстень архиепископа, преклонил колено перед принцессой.
– Ради всего святого, милорд, не томите, говорите, что случилось!..
Монтегю молча протянул Анне свернутый пергамент с печатью Делателя Королей.
– Двое суток я скакал из Йоркшира. Я направляюсь проверить морские посты на южном побережье, а заодно мой брат Делатель Королей попросил меня доставить вам это послание, принцесса. Уорвик узнал, что вы находитесь в Кентербери и передал его через меня, так как я следую в Дувр через Кентское графство.
Анна торопливо сломала печать и развернула свиток. Письмо было кратким. Уорвик сообщал, что лишь недавно проведал о пребывании короля и принцессы Уэльской в Кентербери, и просил их помолиться над прахом великого святого о ниспослании удачи в борьбе с Йорками. Граф увещевал Анну не задерживаться долго в Кенте, а поспешить обратно в Лондон, где она окажется под надежной защитой Джорджа Кларенса и архиепископа Невиля.
Анна опустила руки. Свиток с шуршанием свернулся. Она потерянно вертела его в руках. Главное, что следовало из этого письма, – отец так и не получил ее известия об измене Джорджа. Она глубоко вздохнула и попросила Монтегю рассказать о событиях на Севере.
Маркиз, неважный рассказчик, сообщил лишь, что находился в Понтефракте с ее отцом, когда до них дошла весть о высадке йоркистов в Рейвенспуре. В тот день на море была страшная буря, которая разогнала сторожевые суда и рыбачьи лодки, а из-за ветра и дождя береговые дозоры попрятались по домам. Буря рассеяла и суда флотилии возвращавшегося Эдуарда, поэтому высадка произошла на разных участках побережья. Лишь на следующий день все они объединились в Рейвенспуре, где их поджидали Эдуард с Ричардом. После этого братья выступили в направлении Йорка, но больше ему ничего не известно, так как он без промедления выехал в Кент, чтобы собрать суда в Дувре и проследить, чтобы к Эдуарду не прорвалось новое подкрепление с континента, о чем стало известно Делателю Королей.
– Обо всех остальных событиях вы можете узнать от Джона Мортона, ибо его прислал второй протектор королевства герцог Кларенс, с которым Уорвик ведет постоянную переписку. Я встретил его близ Ричмонда, и он поставил меня в известность о своей миссии в Кентербери, а также о последних новостях и распоряжениях протекторского Совета, касающихся короля.
Анна и Томас Буршье переглянулись. Оба понимали, что сейчас встреча короля с гонцом невозможна, но вопрос в том, как долго при сложившейся ситуации лорд Лэтимер сможет не допускать гонцов к королю.
Джон Мортон вернулся из аббатства лишь спустя три часа. По-видимому, стойкий камердинер все же не пустил его к безумному монарху, ибо едва капеллан вошел, стало видно, насколько он раздражен и разгневан.
За это время большой зал осветили множеством канделябров и ламп с душистым маслом. Анна, приказав перенести прием в ратуше на несколько часов, ожидала посланника, сидя в высоком кресле на подиуме в конце зала. Рядом с ней под балдахином восседал кардинал-архиепископ Кентерберийский, а вокруг расположились духовные лица, свита архиепископа, приближенные принцессы, пажи. Анна встретила гонца с таким надменным и величественным видом, что Мортон, как бы ни был он взбешен, поспешил склониться в поклоне с самым смиренным видом.
Капеллан герцога Кларенса был еще довольно молодым человеком лет тридцати, рослым, но уже склонным к полноте. У него были темные, коротко подрезанные и зачесанные углом на лоб волосы, тяжелый подбородок и яркий чувственный рот с нижней губой, по форме напоминающей изгиб лука. Анна и раньше видела Джона Мортона то в Вестминстерском аббатстве, то в Савое, но не обращала на него внимания и, возможно, даже не запомнила бы, если бы именно он не встречал Майсгрейва в памятный день во дворе дворца Савой.
– Вы виделись с королем Генрихом? – ледяным тоном осведомилась принцесса.
Джон Мортон повел головой, словно ворот сутаны стал ему тесен.
– Увы, ваше высочество, этот несносный гордец Джейкоб Лэтимер преграждает доступ к нему, словно Цербер к вратам преисподней.
Даже на расстоянии Анна слышала, как тяжело дышит священник. Что же пришлось вынести несчастному камердинеру короля за эти три часа! Анна тоже начала выходить из себя и решила поставить надменного капеллана на место.
– Ваша дерзость переходит границы, брат Джон! Ибо место, где сейчас в благочестивых молитвах пребывает наш царственный свекор, известно своею святостью, и лишь богохульник может сравнивать его с inferi[52]. Разве не так, милорд кардинал?
Томас Буршье, не поднимая глаз, кивнул, и Анна впервые подумала, что примас узнал от духовника герцога куда больше, чем передал ей.
– Прошу прощения, ваше высочество! Но я просто в недоумении, ибо дело, с которым я явился к королю, не терпит отлагательства.
– И опять вы дерзите, Джон Мортон! О каком таком неотложном поручении может идти речь, если вы рискуете вторгаться в молитвенное уединение самого государя?!
– О поручении, данном мне Советом в Вестминстере, который возглавлял мой господин милорд, второй протектор Англии, наделенный властью от самого короля Генриха VI.
– В таком случае вам следует сообщить обо всем нам, так как король принял обет молчания и вы вряд ли сможете получить аудиенцию в ближайшее время.
Некоторое время Мортон молчал, собираясь с мыслями. Было слышно, как позади негромко переговариваются придворные.
– Это поручение такое тайное? – спросила Анна, слегка подняв одну бровь, и у священника даже дух перехватило, до того принцесса Уэльская вдруг стала похожа на своего грозного отца.
– Н-нет, моя принцесса. Герцог Кларенс послал меня, дабы передать его просьбу к королю без промедления прервать паломничество и возвратиться в столицу. Надеюсь, его светлость милорд Монтегю уже сообщил вам о высадке Эдуарда Йоркского на севере страны? В Англии в ближайшее время могут произойти самые неожиданные события, и милорд второй протектор беспокоится о вас с государем и желает, чтобы вы находились под его защитой.
Анна какое-то время всматривалась в лицо священника. Она слышала ропот, поднявшийся в зале, ибо большинство присутствующих еще не ведали о возвращении беглого короля.
– Но почему герцог Кларенс считает, что в Кентербери небезопасно? Это мирный город паломников, а Эдуард Йоркский направится скорее всего именно в столицу. К тому же город Святого Томаса близок к морю, и в случае если удача отвернется от нас, милорд Монтегю тут же переправит нас во Францию, где находятся мой супруг и королева Маргарита с войсками.
Неожиданно ей возразил Томас Буршье:
– Чистое безумие в годину смуты королю оставаться в Кентербери. Вы сами сказали, принцесса, что это мирный город, здесь собираются тысячи безоружных паломников, но пока государь здесь, городу будет ежечасно угрожать нападение. А ведь со времен Святого Томаса здесь ни разу не проливалась кровь…
Анна настороженно взглянула на кардинала.
– Вы ведь сами заявили, преподобный отец, что короля нельзя тревожить до исполнения его благочестивого обета!
Ее взгляд был красноречив. Еще вчера кардинал твердил о том, что следует тщательно скрывать безумие короля. Сейчас же, когда на острове рядом два монарха, это еще более необходимо. И примас Буршье понимает все не хуже ее. Или же вторжение йоркистов лишило его разума? Неожиданно на помощь Анне пришел Монтегю.
– Если его высокопреосвященство заботит судьба паломников, то в графстве Кент немало крепостей и замков, где государь и принцесса смогут укрыться в случае опасности. Однако, насколько мне известно, сейчас еще нет угрозы войны, а Эдуард Йорк смирился с тем, что на троне – Ланкастер.
– Как вас понять?
В зале вдруг воцарилась тишина. Все изумленно воззрились на Монтегю. У того нервно дернулась щека, и он указал на Джона Мортона:
– Брат Джон лучше меня осведомлен о последних событиях на севере королевства. По дороге он не скрыл от меня, что гонцы привезли известия о том, что по возвращении в Англию Эдуард не стал претендовать на большее, чем возвращение владений своего отца.
– И это теперь, когда Элизабет Вудвиль родила ему наследника?!
– Но это так, миледи, – подтвердил Джон Мортон. – Прибыв в Йорк, Эдуард Плантагенет[53] убедился, что в его городе блюдут присягу королю Генриху, и тогда он объявил, что не намерен ввязываться в войну за корону Англии, а желает лишь вернуть владения своего отца, великого герцога Йоркского, и вновь воссоединиться с горячо любимой супругой и детьми. Более того, когда он поклялся в этом и вступил в Йорк, то повторил свою клятву перед алтарем в большом соборе Минстера.
В зале слышалось только потрескивание свечей в канделябрах. «Господь Всемогущий, если бы это так и было, то на эту несчастную страну снизошли бы мир и покой!» – подумала Анна. Но трезвый голос рассудка твердил ей, что, помимо торжественных клятв Эдуарда, существует и его тайная переписка с братом Кларенсом, а угроза, что к Эдуарду подойдут новые силы с континента, остается реальной, недаром же отец отослал Монтегю в Дувр, чтобы снарядить корабли и охранять на море подступы к Англии.
– Мне бы очень хотелось верить в клятву кузена Эдуарда Йорка, но ведь, насколько мне известно, он прибыл с целым флотом?
– Вся его флотилия – это суда, на которых вернулись те семьсот человек, которые последовали за Эдуардом во время бегства. Правда, есть еще и триста фламандских наемников, но он их взял лишь для того, чтобы иметь хоть какую-то опору, в случае если Делатель Королей первым нападет на него. Однако этих войск недостаточно, чтобы объявить войну графу Уорвику. По крайней мере, так заявили Эдуард и Ричард Плантагенеты.
«Ах, и Ричард!» – подумала Анна. Уже одно упоминание об этом жестоком лицемере рассеяло все ее сомнения. Как бы там ни было, сейчас ей следует оттянуть время и не отдать себя и несчастного Генриха в руки изменника Джорджа.
Она поднялась.
– Если все обстоит так, как вы сказали, то королю и вовсе незачем нарушать обет, принесенный над прахом Святого Томаса Бекета, и сломя голову нестись в Лондон. Вы согласны со мной, преподобный отец? – Анна повернулась к кардиналу-архиепископу.
Несколько мгновений она выразительно смотрела на Томаса Буршье, пока тот не отвел взгляд и кивнул. Тогда она величественно спустилась с возвышения и подошла к священнику.
– Вы можете возвращаться в Лондон, Джон Мортон. Скажите герцогу Кларенсу, что, пока король не исполнит своего обета, мы остаемся в Кентербери.
– Но, принцесса, во имя Господа, страдавшего на Кресте…
– Ни слова более. Или же вы, духовное лицо, считаете, что обет столь ничтожная вещь, что королю ничего не стоит отменить его по требованию милорда второго протектора Англии?
По-видимому, ей не удалось сдержать себя, и последние слова прозвучали излишне пренебрежительно, так как щеки капеллана побагровели, а полные губы дрогнули.
– Ваше высочество, вы поступаете безрассудно. Я благоговею перед молитвенным рвением короля, но все слишком серьезно…
– Мой отец нередко говорил, что если бы в мире все было просто, люди не нуждались бы в Боге. И не исключено, что именно молитва благочестивого короля спасет англичан от взаимоистребления…
Через час, сидя в большом зале ратуши и учтиво отвечая на многочисленные приветственные речи, она думала о том, что отказ уговорить Генриха поспешить в Лондон примут за очередную ее взбалмошную выходку. Впервые Анна пожалела о следовавшей за ней славе своевольной и легкомысленной особы. Но ведь и лорд Лэтимер, известный своим благоразумием, тоже был на ее стороне, а значит, она не одна. Самое главное, чтобы ее понял и не осудил отец. Надо ему обо всем написать. В том, что ее первое письмо не дошло до адресата, она уже не сомневалась. Год назад она сама убедилась, сколь неспокойно на дорогах в Англии, и было безрассудством посылать гонца без охраны. Разумеется, Бланш уверяла, что ее земляк прекрасный наездник и воин, но и это могло не помочь в переделке. Но тогда… У Анны дух захватывало при мысли, что может произойти, если письмо попадет в чужие руки.
Вечером, усталая и встревоженная, она вернулась в свою резиденцию и без промедления села писать отцу. Леди Бланш принесла ей письменный прибор, но не удалилась, а задержалась в углу, приводя в порядок запылившийся шлейф платья принцессы. Фрейлина, как обычно, была в приподнятом настроении и даже что-то напевала. Анна невольно позавидовала ее беспечности. Они с Бланш были ровесницами, но принцессе всегда казалось, что она гораздо старше юной фрейлины. Постоянное напряжение, одиночество, непритупляющееся чувство опасности, неопределенность положения гасили в Анне свойственные ее возрасту порывы, все живое и яркое, что было присуще ей еще так недавно.
Она посыпала письмо песком, встряхнула и перечитала. Оно получилось более пространным, нежели предшествующее, так как, помимо сообщения о предательстве Кларенса, она написала и о безумии короля Генриха, и о том, что приняла решение остаться в Кентербери, чтобы не оказаться под властью человека, переметнувшегося в стан Белой Розы. Завершая письмо, она молила отца и впредь воздерживаться от пагубного пристрастия к вину и асквибо, ибо его жизнь и здоровье сегодня, как никогда, нужны Ланкастерам и Англии.
Анна капнула воском и положила малую печатку – ту, что была вырезана на ее перстне.
– Бланш, поди узнай, не ложился ли еще его высокопреосвященство. Передай, что мне нужно с ним немедленно увидеться.
Когда Бланш вышла, Анна, не раздеваясь, прилегла на постель. Белый шпиц устроился рядом. Анна машинально гладила его, размышляя над тем, что и от Эдуарда из Франции она так и не получила ответа, хотя вероятно и то, что, ожидая ее возвращения в Лондон, ей просто не передали почту, сама же она ни о чем не спросила.
Пламя свечей заколебалось. Бланш Уэд, приподняв занавесь у двери, сообщила, что кардинал-архиепископ ожидает принцессу. Анна торопливо накинула легкое покрывало на распущенные волосы и, прихватив свечу, направилась по сумрачному сводчатому проходу в покои архиепископа. Вайки, спрыгнув с постели, увязался за хозяйкой.
Томас Буршье выглядел утомленным, но извинений принцессы не принял, сказав, что в последнее время страдает бессонницей и часто не ложится до рассвета.
– Я хотела бы просить вас, ваше преосвященство, позволить отправить с епископским курьером послание к графу Уорвику. Я уже пыталась воспользоваться собственной почтой, но подозреваю, что письмо не дошло, теперь же я не могу допустить промашки в столь важном деле.
Кардинал устало провел ладонью по лицу.
– Вы вольны распоряжаться всем, что я имею, принцесса. Однако я не понимаю, почему бы вам не обратиться с подобной просьбой к своему родственнику Монтегю? Ведь, как я понял с его слов, он не намерен долго задерживаться на побережье и вскорости вернется в своему брату Делателю Королей.
– Не спорю, это кажется более разумным. Но послание мое тайное, а с некоторых пор я не питаю особого доверия к дядюшке Джону Монтегю. Он и раньше изменял отцу, и хотя первым примкнул к нему после его возвращения, но кто знает… К тому же мне уже довелось убедиться в пристрастии Монтегю к чужим письмам, и я сомневаюсь в его порядочности.
– Откуда у вас такое недоверие к людям? Вы ведь почти дитя… Впрочем, воля ваша. Вы хотите, чтобы я велел отправить посыльного немедленно?
Анна о чем-то размышляла, глядя на вертевшегося у дверей шпица.
– Пожалуй, нет. Как говорится, qui nimis propere, minus prospere[54]. Думаю, лучше отправить его утром, в сопровождении вооруженной охраны. Это очень важно для меня!
Неожиданно она умолкла на полуслове, глядя на шпица. Вайки усердно обнюхивал дверную щель, весело помахивая хвостом. Несомненно, за дверью кто-то находился, и этот «кто-то» был из тех, кого пес хорошо знал.
Анна стремительно шагнула к двери и распахнула ее. Перед ней открылась длинная готическая лоджия, оканчивающаяся аркой. Она казалась пустынной, но в отдалении принцесса успела заметить мелькнувший на повороте алый шлейф платья своей фрейлины.
– Бланш! – позвала Анна. – Бланш, немедленно вернись!
Девушка появилась в проходе и приблизилась, теребя шнуровку на рукаве. В слабом свете свечи она выглядела огорченной, но никак не испуганной.
– Что это значит, голубушка? Ты подслушивала?
Бланш собралась было что-то сказать, но так и застыла с приоткрытым ртом. Потом широко перекрестилась:
– Клянусь кровоточащими ранами Христа, у меня и в мыслях не было подобного!
Читать бесплатно другие книги:
