Коронатор Вилар Симона

10

Лондон в сумерках

Лондон показался Анне серым и призрачным. Сидя в седле, она зябко куталась в розовый шелковый плащ, глядя на крутые темные крыши домов предместья Саутворк, за которыми возвышался бесконечный лес шпилей и колоколен столицы. В пелене моросящего дождя все выглядело зыбким и неустойчивым. Анна почувствовала, что ей вовсе не хочется въезжать в город.

До Лондона они добрались на удивление быстро. Лорд Стэнли взял на себя все хлопоты по сопровождению их кортежа, и Анна решила, что еще ни разу ей не доводилось путешествовать с подобным комфортом. Казалось, барон не упустил ни одной мелочи. Он заранее рассчитал, сколько миль они будут делать в день, чтобы двигаться достаточно быстро, но при этом не загнать лошадей и не причинить особых неудобств разместившемуся в закрытом паланкине королю. Барон предусмотрительно высылал вперед своих людей, и к прибытию кортежа всегда уже был накрыт стол, растоплены камины, согрета вода и, если дело шло к ночи, приготовлены удобные постели. Для Генриха Ланкастера непременно отводилось отдельное помещение, куда он удалялся с Лэтимером, так что короля мало кто видел в дороге. Зато Анна все время была на виду, держась впереди кортежа рядом с бароном Стэнли. Поначалу, правда, она опасалась, что беременность помешает ей чувствовать себя свободно в дороге и лорд Стэнли что-то заподозрит, однако, к ее облегчению, все шло превосходно, она прекрасно ела, ощущала себя бодрой, ее головокружения по утрам прекратились.

За время пути барон Стэнли поведал ей обо всем, что происходит в столице, сообщив, что ее дядя-епископ неплохо справляется со своими обязанностями, а сестра сейчас перебралась в Тауэр, ибо, едва Джордж взялся править в Лондоне, он тут же решил, что особняк Савой больше не соответствует его высокому положению и предпочел переселиться в древнюю королевскую резиденцию. Сейчас Кларенс в отъезде, а его беременная жена по-прежнему в Тауэре, и не пожелает ли принцесса также обосноваться в этой старой крепости, где они с королем чувствовали бы себя увереннее, чем в недостаточно укрепленном Вестминстере. Но Анна неожиданно возразила.

– Боюсь, леди Изабелла сочтет это ущемлением ее прав супруги второго протектора. К тому же Вестминстер мне гораздо более по сердцу, чем этот угрюмый Тауэр.

Лорд Стэнли ответил, что путь к Тауэру короче, чем в Вестминстер, и они быстрее смогли бы укрыть короля, минуя многолюдный Сити, но Анна упрямо промолчала. Барон больше не настаивал, поняв, что не все ладно между дочерьми Ричарда Невиля и Анну не удастся уговорить остаться под одной крышей с сестрой.

И вот они уже двигались по Саутворку. В воздухе чувствовался запах торфяной гари, навоза, нечистот – типичный дух предместий. Анна царственно восседала на белом Мираже, сбруя и упряжь коня были украшены серебряными колокольчиками, которые позванивали в такт его поступи. Король ехал на смирном соловом жеребце. Было решено, что в Лондон Генрих въедет верхом, ибо в Сити ему придется совершить церемонию принятия из рук лорда-мэра хрустального жезла. Это обстоятельство беспокоило всех, знавших о безумии Генриха, но уклониться можно было лишь в случае, если короля доставят по реке. Однако Лэтимер предупредил, что Генрих панически боится воды и при виде речных волн может начать буйствовать. Сошлись на том, что поскольку Генрих абсолютно не мог править конем, то барон Стэнли, как лорд-камергер двора, будет идти впереди, ведя на поводу лошадей короля и принцессы.

Анна покосилась на Генриха. Облачившись в серый бархат, он послушно держался за луку седла. В молодости он был неплохим наездником и сейчас сидел в седле по старой привычке. На голове короля была большая шляпа с широкой тульей и круглыми валиками полей, расшитых золотыми зубьями, наподобие короны. Казалось, будто шляпа была чрезмерно тяжела для короля – он сутулился, голова его клонилась, и было похоже, что он дремлет. Это всех устраивало.

Сеял мелкий, как мука, дождь. Анна ежилась в прилипшем к плечам плаще. Ее одели как можно пышнее, чтобы отвлечь внимание от короля, а самым ярким в ее гардеробе оказался этот легкий розовый плащ. Великолепный, с переливающимися складками тонкий плащ, который, покрывая круп коня, доходил почти до земли, не мог защитить от холода, и Анна дрожала в нем как осиновый лист.

Они медленно двигались среди темных деревянных домов Саутворка, а впереди шли лучники, освобождая кортежу дорогу. Анну поразила малолюдность Саутворка. Не было обычно стекавшейся к приезду монарха толпы, лишь нищие жались к обочинам и клянчили милостыню. Но даже ремесленники не бросали работу, чтобы приветствовать кортеж венценосца. Кузнецы продолжали стучать молотами у горнов, лавочники толковали с клиентами у своих навесов, клерки пробегали мимо, верховые сторонились, хмуро поглядывая на процессию. Анна понимала – Стэнли был прав, и в Лондоне вовсе не рады возвратившимся Ланкастерам.

Они миновали прямоугольную готическую башню Саутворкского собора и по Лондонскому мосту, который никто не потрудился украсить к приезду монарха, пересекли Темзу. Далее начинался Сити. Уже совсем стемнело, но барон все еще не приказывал зажечь факелы, и поэтому встреча с лордом-мэром и его шерифами произошла в полумраке. По традиции король получил таким образом право на въезд в старейшую часть Лондона, и лорд-мэр, в знак того что временно слагает свои полномочия, вручил монарху хрустальный, украшенный жемчугом жезл, сохранившийся еще с англосаксонских времен. Жезл вручался символически, и король должен был тут же его вернуть, но произошла заминка. Мэр стоял перед королем в своей роскошной пурпурной мантии, а король Генрих, казалось, по-прежнему продолжал дремать в седле. Вокруг послышался ропот, и Анна на Мираже придвинулась к лошади короля и негромко приказала:

– Бери!

Генрих послушно принял жезл и так и остался сидеть с ним.

– Государь, а теперь – верните.

Король приподнял голову и стал рассматривать жезл. В это время кто-то зажег факел, его пламя заиграло на украшениях рукояти жезла, и все увидели, с каким детским любопытством Генрих исследует блестящую регалию. Ропот стал громче. Мэр в недоумении протянул руки.

– Отдай! – резко, словно псу, приказала Анна, и Генрих, вздрогнув, уронил жезл. Тот упал в грязь, вокруг загалдели.

– Плохой знак! – слышалось в толпе. – Король уронил жезл Сити! Не долго ему властвовать здесь…

Анна сжала зубы и пустила Миража вперед. Конь короля тронулся следом, направляясь вверх по склону, в глубь города.

Путь через Сити показался Анне бесконечным. Тем временем дождь усилился, короля пересадили в носилки, и кортеж смог двигаться гораздо быстрее. Полумрак города, шипение гаснущих под дождем факелов, стук закрываемых на ночь ставен, глухой недружелюбный гул столицы – все это действовало на Анну удручающе. Горожане указывали на нее, толкуя насчет ее насквозь мокрого одеяния и того, что король рядом с ней еще более жалок. Кто-то в толпе съязвил, что она-то хоть и хорошенькая, но всего лишь принцесса Ланкастеров, а вовсе не королева, и неизвестно, станет ли ею когда-нибудь.

Выехав на Стрэнд, Анна пришпорила коня и крупной рысью поскакала к Вестминстеру. За ней последовал весь кортеж, прохожие сторонились и чертыхались, когда их забрызгивали грязью.

Во дворе Вестминстера царила суета. Епископ Невиль встретил принцессу на ступенях, широко раскрыв объятия.

– Дитя мое, да ты промокла и вся дрожишь! Какое безрассудство надевать в такую погоду легкий шелк.

Анна пробормотала сквозь зубы приветствие и, предоставив Стэнли и Лэтимеру позаботиться о короле, поспешила в свои покои.

Важная Грейс Блаун, выстроив придворных дам, собралась было произнести речь, но Анна раздраженно оборвала ее:

– Вы что, не видите, в каком я состоянии? Велите лучше принести сухую одежду, легкую закуску и подогретого вина с корицей.

– Но разве вы не собираетесь отужинать в большом холле? Там уже все готово.

Анна лишь вздохнула. Она была слишком утомлена. Единственное, чего она хотела, – добраться до постели.

В огромном, выложенном изразцами камине полыхали сосновые бревна, сложенные высоко, как в погребальном костре. Анна сбросила плащ, потом сняла громоздкий головной убор с мехом, жемчугом и вуалью и облегченно встряхнула тяжелой массой волос. Принесенное служанкой в чаше подогретое вино она несколько минут держала в руках, согревая озябшие пальцы, потом немного отпила, откусила от медового пирожка. На какой-то миг Анна расслабилась, глядя на огонь.

«Я дома, – подумала она, рассматривая мрачную роспись стен. – Я у себя. Это моя опочивальня».

В комнате было тихо. За витражами окон барабанил дождь, пучки свечей отражались на глянцевом полу, как в водах озера. От стен веяло холодом. Даже собак, которые обычно оживляли пустоту покоев, сегодня не было. Тускло мерцала позолота на мебели. И вдруг Анна остро почувствовала, что это вовсе не ее дом, что она здесь чужая, как и везде, где ей приходилось останавливаться. Вокруг нее чужие лица, праздные, равнодушные, лицемерные. И постоянное одиночество и пустота. Ее отец – единственный, кто был ей защитой, всего себя посвятил борьбе за трон для Ланкастеров. Для Ланкастеров, которые даже не протянули ему руку помощи. Отец ее мужа безумен, со свекровью они враги, сестра предала ее, муж сестры стал изменником, а супруг… Она уже решила, как поступит с ним. Она солжет. Единственный огонек, который станет согревать ее жизнь, – дитя от любимого человека. Завтра же она потребует, чтобы начали приготовления к отъезду. Ей надо торопиться, ибо чем скорее она увидится с мужем, тем вернее спасет себя… и дитя.

Анна внезапно вспомнила о письме Эдуарда, торопливо встала и подошла к резному секретеру. Писем, прошений и петиций накопилось больше, чем она ожидала, но из всей этой кипы она выбрала лишь два пергамента: с красной розой на сургуче от Эдуарда и с медведем – от отца.

Письмо графа Уорвика она решила прочесть первым и уже взялась было за печать, как вдруг ее охватил страх. Не приведи Господь, окажется, что отцу по-прежнему ничего не известно… Она знала, насколько Уорвик доверял Кларенсу, как хотел видеть в нем сына и союзника. Граф мог сам связать себя по рукам и ногам – по словам барона Стэнли, он отправил Кларенса за помощью в Глостершир и Уилтишир, а также к лорду Пемброку, стороннику Алой Розы, который держал свои отряды в Уэльсе и обещал явиться по первому же зову Делателя Королей.

Анна сломала печать, развернула свиток – и поразилась еще до того, как прочла хотя бы слово. Никогда в жизни Уорвик не писал так много. Обычно он ограничивался несколькими отрывистыми фразами. Это письмо было не таким.

«Дитя мое, я полагаю, что ты получишь это послание, уже будучи в Лондоне. Я мог бы отчитать тебя за упрямство и за то, что ты, не внемля моим советам, остаешься в Кентербери в такую пору, когда вам с королем следует как можно скорее воротиться в столицу…»

Руки Анны задрожали. Отец ничего не знал о безумии Генриха. Значит, и второе ее послание не достигло цели.

Уорвик писал далее:

«Но могу ли я журить мою девочку, когда сам выказал слабость и нарушил данное слово? Ты поймешь, о чем я пишу, но постарайся простить своего неразумного отца, моя принцесса. Бывают минуты, когда человеку слишком тяжело, когда он настолько несчастлив, что утрачивает власть над собой.

Да, я нарушил слово, Уорвик изменил себе, но, как известно, аrcus nimium tensus rumpitur[64]. Я не выдержал. Прости меня. Ведь если не ты, мой ангел, то кто же еще пожалеет старого, больного Атланта, раздавленного непомерной ношей?»

Анна читала, не узнавая отца. Словно бы не его рука начертала эти строки. Разве это он – сильный, никогда не жалующийся, никогда не доверяющий своих мыслей бумаге? Уорвик, составивший это послание, был совершенно другим человеком.

«Прости меня, Анна, – писал отец, – прости за то зло, что я причинил тебе, выдав за Эдуарда Ланкастера. Я хотел сделать тебя счастливой, могущественной, ослепительной. Мой план оказался построен на песке – твой муж сущее ничтожество, ты несчастна, и я глубоко сомневаюсь в том, что Ланкастерам удастся удержать трон».

Строки расплывались перед глазами принцессы. Не было ничего ужасней, чем сознание того, что Уорвик заранее обрек себя на поражение, за которым не последует ничего, кроме смерти.

«…Ты молода, но я чувствую в тебе ту силу, что пламенела и во мне в дни юности. Твоя сестра – а я люблю вас обеих, как частицы своего сердца – никогда не приносила мне столько радости, сколько ты, Анна, и благослови тебя за это Господь. Горько сознавать, что я так ошибся, выдавая тебя замуж. Но я заклинаю тебя, дитя мое: что бы ни случилось, держись за Джорджа и Изабеллу, они твоя родня и только они помогут тебе, а отнюдь не Ланкастеры, которым я в безумии своем отдал тебя.

Прощай, Анна. Я не берусь предсказывать, что судило нам Провидение, но всегда помни, что твой отец до конца исполнил свой долг. Письмо это сожги. Надеюсь, это послание не слишком огорчило и встревожило тебя. Кто знает, может, мы еще свидимся, если Богу будет угодно.

Храни тебя Иисус Христос и его Пречистая Матерь, дитя мое, а я молюсь за тебя и Изабеллу, и если смерть настигнет вашего старого отца, знайте, что последние его помыслы были о вас».

Анна рыдала, как ребенок, от бессилия, нежности и ярости. Она не могла успокоиться и все прижимала к груди шуршащий пергаментный свиток.

Скрипнула дверь. Анна была готова послать в ад любого, кто потревожит ее в столь поздний час, но оказалось, что это ее пес – Соломон. Дог, словно приплясывая, пересек зал и, повиливая хвостом, стал кружить вокруг принцессы, тыкаясь мордой ей в лицо и колени. Анна невольно улыбнулась и погладила огромную голову пса. У Соломона были глаза разного цвета, именно это порой придавало его свирепой морде совершенно плутовское выражение. Он радостно заглядывал хозяйке в лицо, тихонько поскуливал, совал голову ей под руку, добиваясь ласки.

– Ты лукавый бес, – улыбаясь сквозь слезы, сказала Анна, – но мне приятно, что хоть ты мне по-настоящему рад.

Она вспомнила, как французский король Людовик, который любил окружать себя собаками, часто повторял, что лишь эти животные могут быть верными друзьями – никогда не обманут и не предадут. Впрочем, сам он, что и говорить, вовсе не обладал подобными достоинствами. Даже то, что он не вынудил королеву Маргариту поспешить на помощь своему союзнику Уорвику, являлось предательством.

Анна вздохнула и взялась за письмо мужа. Первые же строки заставили ее смутиться: «Мое драгоценное сокровище, моя удивительная супруга!» Письмо оказалось нежным и полным любви, оно было ответом на ее послание, написанное, в сущности, другому человеку. Анна испытывала угрызения совести, но вместе с тем и странное равнодушие. Все эти дышащие волнением строки не трогали ее, зато окончание письма привело в ярость. Эдуард писал о своем желании как можно скорее соединиться с супругой, однако сообщал, что отправиться в Англию не в состоянии из-за неважного самочувствия его матушки. Разумеется, он понимает, что тестю необходимы помощь и поддержка, но не решается выехать без королевы и молит Бога, чтобы великий Делатель Королей по-прежнему оставался верен своей клятве, особенно сейчас, когда Эдуард Йорк с бандой приспешников вознамерился разжечь в королевстве смуту.

Анна в бешенстве швырнула пергамент в камин и несколько мгновений следила, как он коробится, охваченный языками пламени.

– Глупец! – зло сказала она. – Какой глупец! Ну что ж, как вы поступаете с моим отцом, так и я поступлю с вами. Лишь ложь и коварство будут отныне соединять меня с тобой, дражайший супруг!

Сердце заныло. Она понимала, что отец оказался в окружении своры лжецов и изменников. Кроме того, он болен. Как бы ей хотелось, ни секунды не медля, устремиться к нему, раскрыть глаза на измену Джорджа, вдохнуть в его усталую душу свою силу. Но она не могла. Она была беременна и скрывала свой позор. Отец никогда не простит ей этого, ибо в его глазах она станет такой же изменницей, как и все прочие, кому он верил.

Анна подумала, что ей следовало бы поехать к отцу, как только она догадалась об измене Джорджа, но в ту пору она уже не была вольна в своих поступках, и король помешал ей. Затем она была прикована к безумному Генриху, а те два письма, что она написала отцу, не сыграли своей роли. Словно какая-то тайная сила делала все, чтобы погубить их. Анна смахнула слезу. У нее было такое чувство, будто она видит сразу множество открытых дверей, хочет выйти, но всякий раз упирается в глухую стену.

И все же необходимо что-то делать. Да, она не может оказаться рядом с отцом, но вместо этого поедет к мужу. Ей надо провести с ним хотя бы одну ночь, чтобы скрыть свой позор. И сделать это надо было как можно скорее, ибо каждый лишний день, который она проведет вдали от Эдуарда, приближает ее гибель.

Анна встала так резко, что устроившийся у ее ног Соломон торопливо вскочил. Принцесса кликнула дежурную даму и осведомилась, где сейчас находится епископ Невиль. Та не имела ни малейшего представления, однако один из явившихся на зов принцессы пажей сказал, что его преосвященство после службы остался в аббатстве Вестминстера, чтобы помолиться над прахом Эдуарда Исповедника. Не откладывая, Анна отправилась в церковь аббатства. Она хотела немедленно сообщить протектору о своем отъезде и попросить приготовить все для ее отплытия.

Дождь все еще моросил, когда Анна преодолевала расстояние между дворцом и церковью Вестминстера. Она закуталась в темный плащ с капюшоном и шла, держа за ошейник дога, отказавшись от сопровождающих.

Она подошла к церкви со стороны северного портала и, оставив пса у порога, ступила под своды. Внутри собор Вестминстера выглядел выше, чем снаружи, но сейчас, во мраке, он показался Анне необъятным. Вокруг не было ни души. Прихожане уже покинули церковь, монахи потушили все свечи и удалились, и теперь только перед ажурным золоченым алтарем неярко горели лампа и несколько свечей. Робея, Анна смочила пальцы в чаше со святой водой, трижды осенила себя крестным знамением, преклонив колена и прочитав краткую молитву. Затем, медленно ступая по черным глянцевитым плитам пола, она прошла по северному крылу трансепта[65], приблизилась к алтарю и, поднявшись по ступеням, оказалась в заалтарной части храма. Здесь находилась монументальная гробница Эдуарда Исповедника. Перед ней также горела свеча, озаряя украшенный мозаикой высокий цоколь гробницы и золоченую ограду вокруг самого саркофага.

Епископа нигде не было. Анна обошла вокруг гробницы, заглядывая в капеллы вокруг нее, и, пожав плечами, вернулась. Впереди возвышались хоры, а дальше уходил во тьму огромный центральный неф, казавшийся призрачным и все же удивительно прекрасным, с его ярусами арок и огромными стрельчатыми окнами высоко вверху. Колонны, отделявшие центральный неф от боковых, в полумраке были едва различимы, но кружева хоров были освещены сероватым сиянием ночи и казались непостижимо красивыми.

Анна разглядывала все это почти машинально, размышляя, где мог быть Джордж Невиль: направиться в монастырь при храме или возвратиться во дворец. Неожиданно ее внимание привлекли доносившиеся откуда-то слева голоса. Она ни за что не различила бы их, если бы не абсолютная тишина в соборе, ибо голоса были не громче шороха мышиных лапок. Анна осторожно двинулась в ту сторону, откуда шел звук, и вскоре увидела свет за приоткрытой дверью. Этот ход вел в зал капитула, где Анна никогда не бывала. Зал принадлежал монастырю аббатства, и вход мирянам, тем более женщинам, туда был заказан. Какое-то время принцесса постояла в нерешительности, а затем легко, как тень, скользнула в узкий сводчатый коридор. В конце его, за полуоткрытой дверью открывался готический зал в форме многогранника с изразцовым полом; в самом центре зала уходил вверх тонкий пучок мраморных колонн, от которого во все стороны, как крона пальмы, расходились нервюры свода.

Несколько мгновений Анна рассматривала великолепный зал, освещенный двумя серебряными канделябрами, и не сразу заметила епископа Невиля, сидевшего на возвышении у одного из огромных, во всю стену, окон.

Лицо епископа оставалось в тени, руки, унизанные массивными перстнями, бессильно свисали с колен, а вся поза выражала такое отчаяние, такую подавленность, что Анна, привыкшая видеть дядю бодрым и исполненным достоинства, была потрясена. Рядом с Джорджем Невилем маячила темная фигура священника, который что-то говорил епископу, но отраженные сводами звуки странным образом дробились и разлетались, так что Анна не могла разобрать ни слова. И в то же время что-то в высокой дородной фигуре священника, облаченного в черную рясу с капюшоном, показалось ей знакомым. Она вся обратилась в зрение и слух, и в этот миг говоривший повысил голос, и принцесса отчетливо расслышала:

– …И тогда неминуемо произойдет кровопролитие, погибнет множество невинных людей!

– Горе, горе мне! – воскликнул епископ, воздевая руки и тут же бессильно роняя их на колени. Голова его поникла.

Наступила тишина. Анна затаила дыхание, опасаясь выдать себя. Она узнала этот молодой и надменный голос: он принадлежал Джону Мортону. В дороге Стэнли говорил ей, что, уезжая, Джордж Кларенс оставил в Лондоне своего капеллана, а ее дядя приблизил к себе способного и образованного молодого священника. Но чтобы Джон Мортон мог иметь такое влияние на Джорджа Невиля, Анна и представить не могла. Мортон возвышался над епископом как неумолимый судья, гордо выпрямившись и скрестив руки на груди, и в его позе не было и доли того смирения, которое приличествует священнику, представшему перед своим духовным главой. Он вновь стал говорить, но так тихо, что в его торопливом потоке речи принцесса смогла разобрать лишь отдельные слова.

– Горожане… сильный король… ворота… благословляет… безумец… не забыли услуг… всегда с уважением… роковая ошибка…

Анна не могла связать эти обрывки воедино, сколько ни вслушивалась. Неожиданно где-то позади раздался громоподобный лай, женские крики и детский плач. Священнослужители встрепенулись, и Анна со всех ног кинулась назад по проходу.

Перед алтарем в круге света она увидела огромную тень Соломона и двух женщин. На руках у одной заходился в крике ребенок, двое мальчиков постарше, плача, жались к юбкам другой. Соломон гремел лаем, эхо которого, казалось, наполняет весь огромный свод.

Анна бросилась к алтарю и рванула дога за ошейник. Женщина с ребенком тут же метнулась прочь и исчезла в темноте бокового нефа, другая же, прижимая к себе детей, медленно отступала, опасливо глядя на собаку.

– Спокойно, Соломон, спокойно, – приказала Анна и взглянула на перепуганную мать. Она хотела было сказать несколько ободряющих слов, но вдруг замерла.

Под отороченным дорогим мехом капюшоном сияло поразительной красоты лицо: точеные черты, огромные глаза под тонкими дугами бровей. Золотистая прядь падала на лоб женщины, и Анна тотчас поняла, кто стоит перед ней.

Какое-то время обе женщины неотрывно смотрели друг на друга, потом королева Элизабет отступила в тень, увлекая за собой сыновей. В ту же секунду рядом с принцессой возник запыхавшийся епископ Невиль.

– Кто позволил пустить пса в храм! Анна? Так это ты снова взялась за свои сумасбродные выходки, едва успев вернуться?!

Анна глядела вслед удаляющейся королеве, пока ее силуэт и хрупкие фигурки ее сыновей не исчезли под сводами одной из галерей. Почти не думая, она ответила:

– Я не брала Соломона внутрь. Он, видимо, устал ждать меня под дождем и сам прокрался сюда. А тут появилась Элизабет Вудвиль с детьми.

Она круто повернулась к епископу.

– Разве эта женщина может свободно входить сюда?

– Она находится под защитой Церкви. Я сам разрешил ей молиться перед алтарем, когда прихожан нет в соборе.

Голос епископа ослаб, он поглаживал рукой свою холеную бороду, стараясь не смотреть в глаза племяннице.

– Ты давно уже здесь, Нэн?

– Мне сказали, что вы молитесь у гробницы Эдуарда Исповедника. Но вы были в зале капитула, беседуя с капелланом герцога Кларенса.

Рука епископа продолжала машинального поглаживать бороду. Отблеск свечи скользнул по его перстням, и Анна увидела, как подрагивает рука Джорджа Невиля.

– О каком кровопролитии вы говорили с Мортоном, дядюшка? – в упор спросила принцесса.

– Мы говорили о событиях, которые могут произойти в самое ближайшее время, поскольку твой отец и Эдуард Йорк готовы вот-вот столкнуться…

Он говорил, по-прежнему не глядя ей в лицо. Анна решила не отступать.

– Вы были так подавлены, и Мортон как будто приказывал вам. Это странно.

Епископ выпрямился.

– Я просто был утомлен. А Джон Мортон – неглупый молодой человек и порой мне доставляет удовольствие беседовать с ним.

– Куда же он исчез так поспешно, словно сбежал при виде меня?

– Я отправил его в клуатр[66] с приказанием. А теперь идем. Не место псу там, где молятся Богу.

Он направился к выходу, и Анна, увлекая Соломона за ошейник, последовала за ним.

Дождь наконец утих. Было слышно лишь мелодичное падение капель да журчание воды по водостокам. Анна и епископ остановились под сводом портала. Над их головами горел кованый чугунный фонарь, и его багровое пламя отражалось в лужах. Соломон сбежал было по ступеням, но, увидев, что хозяйка не спешит, вернулся и сел у ее ног.

– Зачем я тебе понадобился в такое время? – спросил епископ.

Анна смотрела на брата своего отца. У него были такие же, как и у Уорвика светло-зеленые, широко расставленные глаза, но волосы казались более светлыми. Впрочем, это седина. За последний год Джордж Невиль сильно сдал. Даже его борода стала пегой от седины. А ведь второму Невилю было не более сорока. Анна вдруг почувствовала прилив нежности к дяде. Епископ всегда был ласков с племянницей, и хотя порой и бранил ее, на самом деле был искренне привязан к Анне. Год назад, когда она, всеми гонимая, оказалась в его Йоркском дворце, он не побоялся немилости короля Эдуарда и помог ей бежать. И это он познакомил ее с Филипом! Анна словно воочию увидела мрачные покои епископа, рослого рыцаря у камина и своего дядю, представлявшего ее как Алана Деббича.

– Дядюшка, – мягко сказала она, – мне хотелось бы вас кое о чем попросить.

Епископ поежился.

– Может, поговорим у меня в покоях?

– Это не займет много времени. Как и год назад, я прошу вас отправить меня во Францию. Мне необходимо быть с супругом.

Епископ странно взглянул на нее.

– Когда ты намереваешься отплыть?

– Завтра на рассвете.

Он о чем-то подумал, затем покачал головой.

– Завтра это вряд ли будет удобно. Ты так торопливо покинула мэра и шерифов, что даже не дослушала их речи, а ведь в честь вашего с королем возвращения в Гилд-холле будет устроен прием.

– Прием? Вот уж никогда бы не подумала! После голодной зимы, в пору, когда Эдуард Йорк и мой отец собирают войска, а судьба Англии неопределенна!.. К тому же, я видела, как встречал Ланкастеров Лондон.

– Видишь ли, Анна, вас слишком долго не было в столице. А у людей короткая память…

Он вдруг умолк и задумался, словно забыв о ней. Его лицо было тревожным, между бровей пролегла складка. По привычке он машинально стал гладить бороду. Анна решилась прервать его размышления.

– Известно ли вам, дядюшка, что король Генрих не сможет присутствовать на приеме?

Епископ вздрогнул, словно очнувшись.

– Что? Да-да… Я был у его величества и имел возможность побеседовать с его камердинером Джейкобом Лэтимером. Бедный Генрих! Никто не должен догадаться о его состоянии. Именно поэтому ты никак не можешь уехать завтра. Отсутствие членов королевской семьи на приеме, устроенном в их честь, было бы оскорбительно. Ты единственная из Ланкастеров, кто сможет представлять династию. Король совершенно безумен.

Анна внезапно насторожилась. Что-то здесь было не так… Что? Господь всемогущий, да ведь это Джон Мортон совсем недавно произнес это слово – «безумен», и она более чем уверена, что говорил он о короле. Откуда капеллан герцога Кларенса, которого в Кентербери и близко не подпустили к Генриху, мог об этом знать? Неужели дядя сказал ему? Невозможно – священник слишком ничтожная фигура для родовитого и заносчивого Невиля, чтобы делиться с ним государственными тайнами. Скорее, Джон Мортон уже знал об этом. Ах, как бы ей хотелось расспросить епископа обо всем, доверившись ему, как и год назад. Но она не сделала этого. Несколько месяцев, проведенных при дворе, сделали ее осторожной.

– Идемте, дядюшка. Паперть собора действительно не самое подходящее место для таких бесед. К тому же я сверх всякой меры утомлена переездом и хочу спать.

Они стали спускаться по ступеням. Сделав неловкое движение, епископ оступился, Анна кинулась поддержать его и вдруг почувствовала, как Джордж Невиль ее обнял. Это было настолько неожиданно, что принцесса растерялась. Епископ прижимал к себе племянницу с такой нежностью, какой она никогда не подозревала в этом сухом человеке.

Он посмотрел на нее, откинув капюшон ее плаща.

– Ты стала красавицей, Нэн. Боже, кто бы мог подумать…

– Но мне далеко до королевы Элизабет, – медленно проговорила Анна, и невольно нахмурилась при упоминании о былой возлюбленной Филипа Майсгрейва.

Невиль отрицательно покачал головой.

– Нет, Нэнси. У нее есть красота, ум, достоинство, но нет того покоряющего сердца очарования, какое приобрела с возрастом ты.

Голос его был мягким, и Анна, как всегда, не могла устоять перед добротой. «Он любит меня – и я люблю его! Между нами не должно быть места недоверию. Если и мы, люди одной крови, отгородимся стеной, на кого мы сможем опереться, кому довериться в тяжкую минуту испытаний?»

Принцесса уже была готова поведать епископу о предательстве Кларенса и умолять его написать о всех последних событиях Уорвику, как вдруг что-то изменилось в лице Джорджа Невиля, При красноватом свете горевшего у входа в церковь фонаря Анна увидела, что это лицо стало жалким, испуганным и несчастным одновременно. Епископ сказал:

– Тебе действительно следует уехать во Францию. И хотя завтра ты должна быть в Гилд-холле, уже вечером, если ты не изменишь решения, тебя будет ожидать близ Тауэра снаряженный корабль.

И уже не глядя на племянницу, он прямо по лужам зашагал в сторону дворца. Анна догнала его.

– Дядюшка, выслушайте меня!..

Но епископ лишь отмахнулся.

– Иди отдыхать, Нэн. Ты утомлена, а завтра тебя ждет суматошный день. Хотя, что может быть лучше для девушки, чем пир с танцами?

И он так неестественно рассмеялся, что Анна растерялась. Но уже в следующий миг Анна твердо знала – она не станет ни во что посвящать епископа Джорджа Невиля.

11

Вечер в Гилд-холле

С утра при дворе поднялась суматоха. Анна не сразу поняла, в чем дело, пока ей не сообщили, что прибыл гонец от Уорвика и Джордж Невиль спешно созвал Совет. Анна нервничала, не зная, что происходит, и злилась на фрейлин, у которых только и разговоров было, что о предстоящем бале в Гилд-холле. Однако слухи распространялись мгновенно, и вскоре стало известно, что Эдуард Йорк с войском двинулся на юг и сейчас находится в Ноттингеме. О действиях Уорвика ничего не было известно. Наконец ближе к обеду к Анне явился лорд Стэнли. За время совместного путешествия из Кентербери у них с Анной сложились дружеские отношения, и она была рада, что именно он взялся посвятить ее во все дела. Тем не менее, ничего нового она не услышала. Силы Эдуарда весьма велики, и он действительно вблизи Ноттингема. Граф же Уорвик ныне находится в Ковентри, ожидая прибытия помощи с запада и юга. Он собирается дать Йорку бой, пока тот не достиг Лондона. Самому барону Стэнли с его отрядом поручено немедленно выступить и соединиться с Делателем Королей.

Анна сидела, опустив голову.

– Началось, – тихо проговорила она.

– Не следует так огорчаться, ваше высочество. Грозовая туча, так долго висевшая над Англией, вот-вот разразится дождем. И пусть этот дождь окажется кровавым, но поверьте, после грозы всегда легче дышится.

Анна с раздражением вскинула на него глаза.

– Что за нелепые аллегории, милорд? Речь идет о короне для Ланкастеров, о жизни моего отца, наконец.

– Мой Бог! И это говорите вы – дочь человека, который всю свою жизнь не снимал доспехов! Для вас нельзя придумать ничего лучшего, чем оставаться веселой и дерзкой. Вы отправитесь на прием, и мой вам совет – улыбайтесь так ослепительно, чтобы никто и помыслить не мог, что Анна Невиль, дочь великого Делателя Королей, хоть на йоту сомневается в победе отца.

Анна повела плечами.

– Ох, уж этот мне пресловутый прием в Гилд-холле! Пир во время чумы. Я бы скорее провела это время в молитвах перед дорогой… Вы должны знать, барон, что я решила попытаться заставить своего супруга и королеву поспешить на помощь Уорвику.

Стэнли хмыкнул.

– Вам известно мое мнение на этот счет. Все это слишком походит на бегство, особенно теперь, когда Йорки буквально у ворот.

– Мой отец остановит Йорков! – запальчиво вскричала Анна, а затем, понизив голос, спросила: – Скажите, милорд, то что Элизабет Вудвиль родила сына, – это увеличивает шансы Йорков на успех?

Глядя ей прямо в лицо, Стэнли кивнул.

– Всегда считается благословенным род, женщины которого плодовиты, а Элизабет, имея двоих сыновей от первого брака, родила еще двоих детей во втором. Эдуарду несказанно повезло, что супруга наконец подарила ему сына.

Неожиданно он лукаво подмигнул принцессе:

– Клянусь всеблагим небом, вы рветесь к принцу Уэльскому словно для того, чтобы наверстать упущенное и дать Ланкастерам полноправного наследника!

Анна беспомощно взглянула на барона. Ее напугало словцо «полноправного», и она неожиданно вспылила:

– Вы забываетесь, милорд! Есть темы, которых женщина может касаться только в кругу близких.

Стэнли глядел на нее обескураженно.

– Простите, ваше высочество. Я вел себя, как последний ландскнехт, но таков уж я есть. К тому же дамы, стоящие у трона, не могут требовать, чтобы эти дела оставались в тайне. Едва становится известно, что они зачали ребенка, как подобное известие с восторгом обсуждается в каждом замке и хижине. Осмелюсь предположить, что если вы и понесете от молодого Нэда Ланкастера, для Алой Розы это будет важное преимущество.

Анна неожиданно улыбнулась.

– Вот видите! А вы мне толкуете: «бегство, бегство».

Оба рассмеялись. Стэнли опустился на колено и поцеловал принцессе руку.

– Так-то оно и лучше. Вот почему именно сейчас вы должны выглядеть веселой и совершенно уверенной в себе, даже если весь Лондон будет знать, что Йорки развязали войну, а вы не сегодня-завтра сбежите к супругу за Канал. Ну-ну, не стоит хмуриться. Идемте-ка лучше к вашим дамам. Они уже вовсю обсуждают свои наряды, а эта плутовка леди Бланш Уэд распевает такие потешные куплеты, что даже праведные лицемерки, вроде моей возлюбленной графини Ричмонд, не выдерживают и хохочут, как школяры.

Барону удалось вывести ее на галерею с большими готическими окнами от пола до потолка. Здесь собралось блестящее общество – молодые рыцари и сквайры с локонами до плеч, дамы в расшитых цветами платьях, молоденькие пажи в двухцветных узких трико, даже несколько пожилых матрон восседали в стороне, держа на коленях вышивание. Как только принцесса вошла, все поднялись, приветствуя ее, и Анне пришлось улыбаться, чтобы, как и советовал Стэнли, никто не заподозрил, насколько она обеспокоена судьбой отца. Это было нестерпимо, но Стэнли шептал на ухо что-то ободряющее, и она лишь гордо вскинула голову, когда он, держа ее за самые кончики пальцев, провел через всю галерею и усадил в стоящее под балдахином кресло. Анна уже заметила, что присутствие веселого и оживленного барона придает ей сил и уверенности, и хотя ей не приходилось поверять ему свои тайны, именно он внушал ей наибольшее доверие. Поэтому, когда Стэнли, оставив ее, поспешил к сидевшей у окна красивой даме с лебединой шеей, и с самым смиренным видом принялся изучать узор на ее пяльцах, Анна на мгновение почувствовала досаду и позавидовала Маргарите Бофор.

Вздохнув, Анна обратилась к придворным:

– Что вы притихли? Я слышала – перед моим приходом здесь было весело.

Один из щеголей отвесил поклон.

– Просто эта юная леди, Бланш Уэд, распевала прелестные песенки.

– С ней никогда не бывает скучно, верно, мой соловей? Порадуй же свою принцессу, Бланш.

Бланш Уэд догнала кортеж принцессы и короля перед самым Лондоном. И к своему удивлению, Анна обнаружила, что соскучилась по этой легкомысленной певунье. Что и говорить, Бланш ей нравилась, и ей хотелось, чтобы подозрения, которые возникли у нее в Кентербери, оказались простым недоразумением.

Сейчас Бланш ответила принцессе улыбкой и, грациозно отбросив шлейф, присела на низкий бархатный табурет, приняв из рук пажа украшенную перламутром лютню. Она осторожно тронула струны и обратилась к принцессе:

– Пусть ваше высочество простит меня, но этой песне научил меня один трубадур, когда я ездила поклониться гробнице Святого Августина. Так что, если она окажется несколько легкомысленной, имейте в виду, что я еще в порту Форвич обзавелась индульгенцией, отпускающей мне этот грех.

Анна, почти не слушая, кивнула, и Бланш запела:

Анна сидела, облокотясь на спинку кресла, и, глядя на блестящую толпу молодежи, думала, что если завтра вместо нее здесь окажется королева Элизабет, то вряд ли что-нибудь изменится. Эти прелестные существа готовы восхвалять кого угодно, лишь бы оставаться в милости у сильных мира сего. Взять хотя бы ту же Бланш. Все знают, что она фаворитка принцессы Уэльской, но ведь она состояла и при дворе Элизабет Вудвиль и, возможно, пользовалась там не меньшей популярностью. Жаль, что Анна никогда не интересовалась прошлым Бланш.

Фрейлина между тем продолжала:

Вокруг послышались смешки. Анна увидела, как славящаяся своим неприступным благочестием леди Бофор оторвала глаза от рукоделия и кусает губы, чтобы не рассмеяться. Наверное, неплохо быть такой привлекательной вдовушкой и иметь поклонником барона Стэнли. Тот в это время стоял, касаясь подлокотника кресла своей дамы и не спуская с нее нежного взора. Анна про себя фыркнула – влюбленный Стэнли выглядел довольно уныло в присутствии предмета своей страсти – куда подевались живость и обаяние барона, которые так нравились Анне? Леди же Маргарита рядом с ним казалась веселой и такой молодой, что с трудом верилось в то, что сидящий неподалеку со скучающим видом рослый юноша – ее сын. Анне не нравился этот Генрих Тюдор. Он был еще мальчишкой, с едва пробивающимся пушком на губе и пустыми серыми глазами, однако пытался держаться как высокородный вельможа, степенный и полный достоинства. Он не смеялся даже тогда, когда все вокруг веселились. Впрочем, он напрасно так кичился своим высоким происхождением, ибо его родословная брала начало от незаконной связи одного из Плантагенетов.

А Бланш пела:

Дружный взрыв хохота был ответом на песню, и Анна, не удержавшись, засмеялась вместе со всеми. Позади раздался возмущенный голос леди Блаун:

– Немыслимо! Стыд и срам! Чтобы незамужняя девица распевала такие стишки, от которых покраснели бы даже крючники в порту!

– Так вам, оказывается, известно, достойная дама, что именно сделал Святой Сульпиций? – спросил Стэнли, и новый взрыв хохота потряс галерею, а статс-дама сидела, багровая и разгневанная, и лишь накрахмаленные рога ее высокого чепца подрагивали от негодования.

В этот миг Анна увидела, что Стэнли, поцеловав руку графини Ричмонд, направился к выходу. Она окликнула его и поманила к себе.

– Вы уезжаете, сэр Томас?

– О нет, лишь завтра на рассвете. Сегодня мне предстоит куча неприятных дел – проверить гарнизоны вокруг столицы, стражу на городских стенах, отряды городской милиции в предместьях и многое другое, о чем обычно скучно слушать таким хорошеньким девушкам, как вы.

Анна огорчилась. Если бы Стэнли немедленно отправился в Ковентри, к ее отцу, она могла бы передать с ним послание.

– Сэр Томас, сегодня вечером я отплываю на континент от пристани у стен Тауэра. Это произойдет тотчас после бала в ратуше. Вы непременно должны быть в это время там, и я передам вам послание, адресованное моему отцу. Вы же должны дать мне клятву, что передадите его из рук в руки Делателю Королей.

– Поклясться? – Барон удивленно воззрился на принцессу. – Видит Бог, я сделаю все, что вы прикажете, ваше высочество!

Анна промолчала. Как глубоко укоренилось в ней недоверие к людям! Лорд Стэнли начал было говорить, что, разумеется, он весьма польщен честью послужить посыльным принцессы, но если дело столь срочное, то лучше отправить письмо с королевской почтой. Анна остановила его жестом и отрицательно покачала головой. Стэнли внимательно смотрел на нее.

– По-видимому, у вас есть основания не доверять королевским гонцам. Может быть, вы и правы, время сейчас тревожное…

Но Анна уже не слушала. Она заметила, как Генрих Тюдор, сидевший напротив, весь напрягся и неотрывно смотрит в сторону дверей. Проследив за его взглядом, принцесса увидела в дверном проеме на редкость красивую даму. Она не сразу узнала ее, но уже через миг удивленно воскликнула:

– Дебора? Бог мой, неужели это она?