Из воспоминаний Горький Максим
Как правозащитник-социалист выступал Петр Григоренко и его группа. Лишь в эмиграции он стал выступать как украинский националист. Эмигрантские организации украинцев оказали генералу поддержку и в лечении, и в издании книг. Такие переходы от одного течения к другому были для многих диссидентов обычным явлением и, как правило, никем не осуждались.
Андрей Сахаров начинал свою деятельность с общедемократических и социалистических позиций, затем возглавил Комитет прав человека, где работал вместе с Валерием Чалидзе. В середине 70-х годов Сахаров начал активно выступать за право свободной эмиграции из СССР.
Михаил Агурский начинал свою деятельность как проповедник и защитник православной Церкви, он помогал Солженицыну в составлении ряда сборников («Из-под глыб»). После эмиграции в Израиль и неудачных попыток сблизить христианство и иудаизм М. Агурский принял сионизм и стал активно защищать его концепции, не теряя при этом связей с другими правозащитными группами в СССР.
Я указал выше наиболее крупные и известные течения среди диссидентов. Но в нем имелись и более «специализированные» группы. В 70-е годы возникло несколько групп, выступающих против злоупотребления психиатрией в политических целях. В защиту своих прав выступали некоторые христианские секты – адвентисты седьмого дня, пятидесятники, баптисты. Появилось движение советских немцев за выезд в ФРГ и движение месхов за возвращение в Грузию. В угольных районах страны появились независимые профсоюзные организации. Здесь сказывалось влияние уже не «Пражской весны», а польской «Солидарности».
В числе диссидентов нередко оказывались известные писатели и ученые, художники и поэты, скульпторы и музыканты, которые выступали за свободу творчества, в частности и своего собственного. Нелепые запрещения в области культуры превращали в диссидентов Мстислава Ростроповича и Юрия Любимова, Эрнста Неизвестного и Михаила Шемякина, Лидию Чуковскую и Льва Копелева, Василия Аксенова и Владимира Войновича, Сергея Довлатова и Владимира Некрасова, Александра Зиновьева и Георгия Владимова, Александра Некрича и Иосифа Бродского.
Не являясь единым движением, движение диссидентов не могло оказать какого-то единого и совокупного влияния на события девяностых годов. Диссиденты 60—70-х годов помогли образованию в СССР того, что принято называть общественным мнением. Ни в 40-е, ни в 50-е годы независимого от КПСС общественного мнения у нас в стране не имелось. Движение диссидентов помогло создать ту почву, те идеологические истоки, на которых выросла нынешняя еще не вполне зрелая многопартийность. Относительный прогресс демократии в СССР и в России развел сохранивших активность диссидентов по разным партиям современной России, не говоря уже обо всем постсоветском пространстве.
Движение диссидентов конца 60-х годов, за малыми исключениями, не было рассчитано и сориентировано на длительную многолетнюю борьбу. Подавляющее большинство участников его думало о сравнительно быстрых переменах и верило в возможность таких перемен. Наиболее яркий период в движении диссидентов продолжался всего два года – от осени 1966 года до осени 1968 года. Это было время наибольшего влияния инакомыслящих на интеллигенцию. В диссидентских группах можно было наблюдать энтузиазм и воодушевление, несмотря на продолжавшиеся репрессии.
В эти два года в рядах диссидентов оказались Сахаров и Солженицын, начала издаваться «Хроника текущих событий». Это было время наибольшего распространения машинописного Самиздата; в тысячных тиражах расходились по стране «крохотные» рассказы Солженицына, памфлеты Григория Померанца, публицистика Эрнста Генри, «меморандум» Сахарова, материалы из Чехословакии, магнитофонные записи Галича и Высоцкого. Диссидентов поддерживала не только интеллигенция, но часть старых большевиков, отдельные люди из партийно-государственного аппарата. Несомненным было влияние в 1967–1968 годах событий в Чехословакии, менее заметным, но также значительным было влияние публикаций и деятельности «Нового мира». Важную роль играл тот факт, что еще с начала шестидесятых годов, по инициативе Хрущева, было прекращено глушение западных радиопередач (кроме «Свободы» и «Свободной Европы»). В 1966–1968 годах миллионы людей, в том числе и среди рабочих и служащих, слушали по вечерам «Голос Америки», «Немецкую волну», «Би-Би-Си». Это, конечно, очень помогало распространению документов и идей диссидентов, делало многих из них известными людьми. О них часто писала и западная пресса, статьи из которой регулярно зачитывались по радио.
Перелом в движении диссидентов стал происходить с осени 1968 года, то есть после вторжения войск Варшавского Договора в Чехословакию и подавления «пражской весны». Эта масштабная насильственная акция за пределами СССР неизбежно привела к усилению давления режима на все группы внутренней оппозиции. Десятки известных диссидентов оказались в конце 60-х – начале 70-х годов в тюрьмах и лагерях. Более широко стала применяться и такая жестокая форма репрессий, как психиатрические госпитализации. Через психиатрические клиники или через психиатрические больницы тюремного типа прошли Петр Григоренко и Владимир Буковский, Леонид Плющ и Жорес Медведев.
Репрессии или даже угроза репрессий привели к отходу большей части интеллигенции от поддержки движения, хотя интерес к нему и сочувствие сохранились. Для большинства деятелей интеллигенции даже исключение из КПСС было серьезной репрессией: люди лишались прежних должностей или работы, их переставали публиковать, лишали всех льгот. С 22 августа 1968 года началось глушение всех западных радиостанций. Но большая часть активистов диссидентского движения продолжала борьбу и в этих более трудных условиях. Они уже находились вне рамок прежней профессиональной деятельности. К тому же ситуация менялась не сразу и не столь однозначно.
Как раз с 1969–1970 годов советское руководство начало втягиваться в процесс «разрядки» или «детанта» в отношениях с Западом. Внимание западной общественности к проблеме прав человека в СССР возросло, как и внимание западных средств массовой информации. Диссиденты не могли пренебречь этим вниманием и помощью. Правозащитники-«западники» вступали в контакт с западными корреспондентами еще в 1967–1968 годах. Первая встреча Солженицына с корреспондентами «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» состоялась в 1970 году. Сахаров встретился с одним из скандинавских корреспондентов в 1972 году.
Мои встречи с западными корреспондентами, а затем и дипломатами начались в 1973 году, однако Жорес встречался с ними еще в 1969 году.
Прогресс разрядки изменил характер репрессий против диссидентов в СССР. В конце 60-х годов власти опасались высылать диссидентов за границу, хотя эта форма репрессий против инакомыслящих была опробована еще Лениным в 1922 году – после окончания гражданской войны и начала НЭПа. Крайне немногочисленной была в 60-е годы и еврейская эмиграция из Союза. Шумные акции начала 70-х годов привели к увеличению еврейской эмиграции, в которую «для опыта» было включено и несколько диссидентов неевреев. Опыт был оценен, по-видимому, как успешный, так как уже в 1972 году несколько десятков диссидентов всех национальностей покинули страну. Одни уезжали добровольно, другие под давлением и угрозами, третьи были лишены советского гражданства во время научных или писательских командировок, даже во время поездок для лечения. В феврале 1974 года из СССР был выслан А. Солженицын. Высылка за границу становилась постепенно главной формой борьбы с диссидентами. Тысячи людей всех национальностей оказались в эмиграции, которую стали называть «третьей эмиграцией».
«Первая эмиграция» возникла после Октябрьской революции и гражданской войны. «Вторая эмиграция» – после окончания Отечественной войны. Теперь возникала «третья». Многие эмигранты предполагали, что они смогут из-за границы оказывать гораздо большее влияние на советское общество, чем это было возможно раньше. Все думали, конечно, об опыте «Колокола» Александра Герцена. К малоизвестным ранее в СССР эмигрантским журналам – «Новому журналу», «Посеву», «Граням», «Часовому», газетам «Русская мысль», «Новое русское слово» и другим – добавилось множество новых изданий. Владимир Максимов создал журнал «Континент». Александр Солженицын начал сотрудничать и постепенно взял под контроль журнал «Вестник Русского Христианского движения». Кронид Любарский создал журнал «Страна и мир», Валерий Чалидзе – журнал «Внутренние противоречия», Андрей Синявский и Мария Розанова – журнал «Синтаксис». Один из бывших сотрудников «Литературной газеты» В. Перельман основал российско-еврейский журнал «Время и мы». Появились журналы «Минувшее», «Стрелец», альманах «Глагол», аналитическое приложение к газете «Русская мысль» – «Обозрение» и другие. За границей регулярно стала издаваться «Хроника текущих событий». Однако «Колокола» среди этих изданий все же не было. К тому же органам КГБ удалось наладить достаточно жесткий контроль за поступлением западных печатных изданий в СССР. «Железный занавес» действовал в 70-е годы достаточно эффективно, и только несколько сот человек в Москве могли регулярно читать эмигрантские журналы и книги. В других городах страны таких людей, видимо, были единицы.
Наступление властей сопровождалось усилением раздробленности и дискуссий среди диссидентов. Немалое влияние на движение оказала капитуляция некоторых диссидентов, согласившихся сотрудничать с властями на «открытых» процессах типа суда над Петром Якиром и Виктором Красиным. Очень разную реакцию среди диссидентов вызвали такие явно противоположные события вне СССР, как военно-фашистский переворот в Чили и свержение военно-фашистской диктатуры в Португалии и Греции. Впрочем, не было единства и сотрудничества среди советских эмигрантов в США, Франции и других странах.
После начала советской военной акции в Афганистане и высылки А. Сахарова в Горький диссиденты как движение были не только разобщены, но и практически разгромлены. В Москве продолжали жить и работать лишь несколько человек, почти не общавшихся друг с другом. Меня, например, оставили на свободе, но под жестким гласным надзором. Пост милиции был поставлен прямо рядом с дверью моей квартиры. Три человека в милицейской форме дежурили здесь круглосуточно, не позволяя приходить ко мне ни иностранным корреспондентам, ни приезжим, ни московским друзьям. Мои передвижения по городу также контролировались. Этот пост был снят только в конце мая 1985 года.
Движение диссидентов, как я уже говорил выше, оказало слабое влияние на характер, общую картину и мотивы перестройки. Конечно, если бы перестройка началась в 1975 году, то влияние диссидентов на идеи и направление перестройки могло оказаться сильнее.
Но через десять-двенадцать лет, в 1985–1987 годах, диссиденты уже не могли находиться в центре событий. Перестройка породила не только надежды, но и большой интеллектуальный и культурный подъем в обществе. Тиражи популярных журналов возросли до одного-трех миллионов экземпляров, тиражи популярных газет исчислялись цифрами от трех до семнадцати, а порой и более двадцати миллионов экземпляров. Публиковалось огромное количество материалов на темы, которые раньше могли затрагивать только диссиденты в эмигрантских журналах или материалах Самиздата. В 1990 году цензура была вообще отменена, и поток очень важных и интересных публикаций еще более возрос.
Однако на первый план в 1987–1989 годах и позднее вышли не диссиденты, а большая плеяда историков, политологов, социологов, экономистов, деятелей культуры и искусства, общественных деятелей, которые и в начале 80-х годов активно работали в научных учреждениях, в газетах и жуpналаx, в государственных органах, в партийном аппарате, в высших учебных заведениях. Эти люди уже занимали такие посты и такое положение в обществе, которое позволяло им быстрее других использовать открывшиеся для общественной науки и публицистики новые позиции. Они не оттесняли диссидентов, последние еще не были готовы к такой работе, да и власти еще не избавились от своих предубеждений. Гавриил Попов и Александр Ципко, Николай Шмелев и Юрий Афанасьев, Евгений Амбарцумов и Владимир Селюнин, А. Мигранян и А. Яблоков, Алесь Адамович и Михаил Гефтep, Федор Бурлацкий и Юрий Буртин, А. Нуйкин и А. Бутенко, И. Клямкин и Юрий Черниченко, а также десятки других авторов обрели популярность как «прорабы» и идеологи перестройки.
Это был естественный процесс, и в этом нет ничего обидного для диссидентов. Напротив, активисты перестройки устраняли барьеры и догмы, создавали новую общественную атмосферу, которая позволила вскоре вернуться в советскую и российскую общественную жизнь и тем диссидентам, которые стремились снова включиться в общественную и культурную жизнь страны, хотя очень часто уже на вторых и третьих ролях.
Перестройка создавала и в области идеологии и культуры, и в общественных науках определенную конкурентную среду, которой здесь не было в прежние десятилетия. Диссиденты шестидесятых годов обычно превосходили своих коллег по мужеству, по непримиримости ко лжи, по неприятию догм, то есть главным образом в нравственной области. Но они далеко не всегда были лучшими профессионалами или самыми умными и способными людьми в своей науке или в сфере культуры. Солженицын вовсе не являлся самым лучшим русским прозаиком или стилистом. Сахаров вообще не был профессионалом в общественных науках.
Начав работу над книгой о Сталине, а затем и над книгой о социалистической демократии, я встречался в 1964–1967 годах со многими историками из Института истории АН СССР, с работниками Института марксизма-ленинизма, с научными сотрудниками Института мирового рабочего движения. Было нетрудно убедиться, что очень многие из этих людей обладают гораздо большими возможностями и профессиональными способностями для выполнения той работы, которую я начал. Но они не хотели ее делать, хотя многие из них готовы были мне помогать советами и материалами. До 1970–1971 годов мне много помогли такие ученые и даже работники ЦК, как Георгий Шахназаров, Александр Бовин, Юрий Красин, Виктор Данилов, Яков Драбкин, Михаил Гефтер, Владимир Ядов.
После того как мои первые книги вышли в свет за границей и давление на меня значительно увеличилось, я caм должен был прекратить такое сотрудничество с «легальными» учеными. Нo, конечно, я могу и сейчас быть только благодарен этим людям за сотрудничество. Диссидентство – это личный выбор. Оно создает опасности и для самого диссидента, и для его семьи, и для тех людей, которые ему помогают. Оно создает немало трудностей и для друзей. Многие из моих друзей не хотели выделяться в официальной науке, фальшивый характер которой был для них очевиден. Но они не хотели и идти на полный разрыв с этой наукой, что ставило бы их самих и их семьи в трудное положение. Со своими друзьями я сохранил связь и обмен мнениями даже в самое трудное время в 70—80-е годы. Но почему те, кто имел хорошие знания, способности, не могли выступить со своими идеями в новой обстановке? Только иногда эти выступления создавали некоторые сомнения. Специалисты по борьбе с троцкизмом оказались, естественно, и лучшими авторами для нового образа Троцкого. Борцы с «правым уклоном» стали писать апологетические статьи о Бухарине.
Но и в этом случае я воздержался бы от порицания. Возвращение диссидентов или их произведений в общественную и культурную жизнь страны было, несомненно, важным, но все же не определяющим фактором ни в годы перестройки, ни в идейной или идеологической атмосфере девяностых годов. Нельзя не отметить, что диссидентская культура была не единственным «инородным» для прежней советской культуры телом, которое вошло в нашу действительность с конца восьмидесятых годов. Не буду говорить здесь о ценностях мировой культуры, о которых все мы имели часто самое приблизительное представление. Не стану затрагивать и тему сомнительных достижений западной массовой культуры, которая также оказала немалое влияние на российскую действительность 90-х годов. Нельзя не отметить и возвращение в Россию реальных ценностей, созданных всей послереволюционной эмиграцией.
Известно, что массовая эмиграция русских, украинцев и евреев из России началось еще в конце XIX века и продолжалась волнами в 1900–1914 годах. Эта эмиграция шла за счет беднейших слоев населения. Целыми семьями люди уезжали в США и Канаду в поисках лучшей доли. Уезжали насовсем, не думая возвращаться. Еврейские семьи уезжали от начавшихся в России погромов и проводившейся в стране дискриминации («черта оседлости» для иудеев). Уезжали также литовцы, латыши и эстонцы. В Северной Америке эти национальные потоки не сливались в единую «российскую» эмиграцию.
Но эта дореволюционная эмиграция не создала своей культуры. Русские и украинские семьи достаточно быстро ассимилировались в американском обществе. В Америке и сейчас есть несколько городов с русскими названиями – Москва, Санкт-Петербург, несколько русских деревень с православной церковью и русским языком начала века. Но русские общины в США и Канаде менее заметны и влиятельны, чем еврейские, итальянские, немецкие, не говоря уже об ирландских и английских, французских и шотландских. В эти годы в США начали издаваться несколько русских газет, из которых дошла до наших дней, пожалуй, одна сравнительно большая газета «Новое русское слово», появившаяся в 1911 году.
Эмиграция, возникшая после Октябрьской революции и гражданской войны, составляла более двух миллионов человек и состояла в основном из образованного населения. Это были дворяне, вплоть до членов царской семьи, духовенство, купцы и буржуа. Эмигрировало немало казачьих семей и, конечно, офицеров. Почти все оставшиеся в живых генералы российской армии оказались в эмиграции. Уехало и очень много деятелей русской культуры, интеллигенции. Это и была «первая» эмиграция. Значительная часть этой вынужденной эмиграции надеялась или готовилась вернуться в Россию. Они сохранили и продолжали по возможности развивать привычную им культуру, поддерживали друг с другом связи, конфликтовали в соответствии со своей партийной принадлежностью.
«Первая» эмиграция осела вначале в Европе. Крупные эмигрантские центры образовались в Германии (главным образом в Берлине), Югославии, Чехии, Италии и Англии. Но большая часть эмигрантов из России поселилась во Франции. В США уехало сначала не очень много людей. Но после победы фашизма в Германии российские эмигранты стали уезжать из Германии. Затем они стали покидать Чехию и Польшу. Угроза оккупации Прибалтики привела к бегству российских эмигрантов из Эстонии, Латвии и Литвы.
Перед Второй мировой войной и во время войны многие оставшиеся в живых эмигранты стали переезжать в США и Канаду даже в Латинскую Америку и Южную Африку. Не излагая здесь сложную историю «первой» эмиграции, я хотел бы только сказать, что она стала хранительницей многих культурных традиций России, от которых отказались и которые даже преследовали большевики. В первой эмиграции было много крупных писателей, художников, музыкантов, ученых. Издавалось много газет и журналов. Шаляпин и Бунин, Рахманинов и Стравинский, Марина Цветаева и Бальмонт, Северянин и Шагал – этот перечень имен можно продолжить. За границей оказались и такие политики, как П. Милюков и А. Керенский, Ю. Мартов и Ф. Дан, генералы Деникин, Врангель, Краснов – десятки известных имен.
«Вторая» эмиграция образовалась после Второй мировой войны. В основном это были опять-таки русские и украинцы. Однако представителей интеллигенции и деятелей культуры здесь было мало. Основная часть из примерно двух миллионов бывших граждан СССР приходилась на молодых рабочих, которых немцы вербовали или увозили насильно из оккупированных территорий. Они боялись возвращаться в Союз, опасаясь репрессий (и, как оказалось, не напрасно). Здесь было немало бывших российских военнопленных, оставшихся на Западе по той же причине. Но здесь были и сотни тысяч бывших солдат и офицеров созданных немцами российских и украинских военных формирований – казаков или власовцев. Немало было служивших немцам полицаев, старост, вообще людей, которые сотрудничали с оккупантами. Среди украинцев были бендеровцы и мельниковцы. «Вторая» эмиграция создала несколько антисоветских организаций, но ее вклад в русскую культуру за рубежом был невелик.
Так или иначе, но падение коммунистического режима в СССР и в России открыло для всех «волн» российской эмиграции дорогу домой. Конечно, в 90-е годы от первой эмиграции в живых осталось лишь очень немного совсем старых людей. Но было немало детей и внуков, сохранивших привязанность к русской культуре. В России стали издаваться книги деятелей первой эмиграции. В Москву перебрались даже редакции некоторых журналов – «Вестника РХД», «Посева» и «Граней». В Москве образовалась филиалы радиостанции «Свобода», редакций «Русской мысли» и «Нового русского слова». Многие из журналов «третьей» эмиграции также перебрались в Москву. Но в общем потоке эмигрантской культуры всех поколений не всегда заметен голос диссидентов 60-х годов.
Возможно ли появление сегодня нового диссидентства? He только возможно, но и неизбежно. Однако новые диссидентские и правозащитные организации, которые уже возникли в России, не будут иметь прежнего характера. В демократических государствах существует оппозиция всех направлений, и она открыто участвует в общественной, политической, культурной и религиозной жизни своих стран, претендуя на влияние или даже на власть. Такая оппозиция возникает и в России.
Демократическое общество – это не идеальная общественная система, и здесь также неизбежно возникновение различного рода правозащитных организаций. Они уже возникли и в России, где с защитой прав человека и с выполнением норм Конституции дела обстоят далеко не лучшим образом. В России вот уже три года издается журнал «Правозащитник», восстановлено Хельсинкское движение, издаются газеты, книги и журналы, связанные с правозащитной деятельностью. Это нормальная деятельность, которая не подвергается давлению властей. Но и нельзя сказать о каком-то особом внимании к этой деятельности со стороны государства, называющего себя демократическим.
Правозащитная деятельность и инакомыслие в современной России сопряжены с многими трудностями, но не с опасностью государственных репрессий. Правозащитникам и диссидентам не грозят тюрьма или психиатрическая больница, исправительный лагерь или высылка за границу. Новые независимые гражданские инициативы диссидентов не замечают ни власти, ни оппозиционные политические партии. Так, например, группа диссидентов 60-х годов, возглавляемая Людмилой Алексеевой и Львом Пономаревым при участии Комитета солдатских матерей России (Мария Кирбасова), Конфедерации труда России (Виктор Некрасов) и Движения против насилия (Сергей Сорокин), решила недавно положить начало новому гражданскому движению. «Все мы видим, – говорится в Заявлении оргкомитета нового движения, – что в стране закрепляется полицейско-олигархический режим. Не только общественное богатство распределено самым несправедливым образом, но права человека, политические свободы постоянно ущемляются. Свобода слова сегодня гораздо более ограничена, чем в 1990–1992 годах». «Мы не партия и не поддерживаем специально ни одну из партий. Мы не ставим перед собой никаких политических целей. Наше движение будет отстаивать ценности, необходимые любому человеку: защиту от произвола, свободу слова, соблюдение человеческого достоинства». [84]
Несомненно, эта инициатива заслуживает внимания и поддержки. Но ни одна из крупных газет не опубликовала материалов нового движения. Не обратили на него внимания и западные средства массовой информации. Во всяком случае, не больше внимания, чем на создание движения в защиту СССР или общества защиты Мавзолея Ленина. Государство сегодня не преследует граждан за их политические убеждения или эстетические пристрастия. Но оно и не защищает граждан ни от посягательств чиновников, ни от посягательств преступного мира. Оно не заботится ни о бедных, ни о беженцах, оно мало думает о голодных и раздетых, о безработных и о работающих, но не получающих заработную плату. Даже предприниматели и банкиры создают сегодня структуры, которые должны обеспечить их личную и общую безопасность. Необходимо и сегодня бороться за создание подлинно демократического общества в нашей стране. Опыт движения диссидентов 60-х годов может в этом помочь, но он, конечно, недостаточен. Здесь нужны новые формы, новые решения и новые программы, а также сочетание политической и внеполитической деятельности.
1997
Рой Медведев Из диссидентских воспоминаний
Предисловие к ненаписанной автобиографии
Некоторые из знакомых давно спрашивали меня, не намерен ли я написать автобиографию. Но у меня не было такого желания. Всю жизнь я учился и учил других, читал или писал книги. Что здесь интересного?
Недавно я стал склоняться к мысли, что нужно и мне написать что-либо о своей жизни. Ибо я постоянно встречаю в книгах и статьях, опубликованных на Западе, самые невероятные сведения о себе. Не менее странные слухи распространяются обо мне и в нашей стране.
Еще в 1972 году в одной из американских рецензий на книгу «К суду истории» было сказано, что появление этой книги связано с тем, что автор имеет большое влияние в аппарате ЦК КПСС и пользуется поддержкой двух или трех членов Политбюро. Жаль, что рецензент не указал, какие именно члены Политбюро меня поддерживают. Ибо за написание этой книги (тогда еще не изданной) меня исключили в 1969 году из партии. При этом мне было строго указано, что моя рукопись не имеет ничего общего с линией партии, и что ее (рукопись, а не «линию») не может поддержать ни один член КПСС. Может быть, в Политбюро прочли эту книгу уже в английском переводе?
Несколько дней назад мне позвонил один из знакомых.
– С вами ничего не случилось, Рой Александрович?
– Пока ничего. А в чем дело?
– Я сейчас приеду.
Оказывается, в его окружении распространился слух, что я не только арестован, но успел публично отречься от всех своих книг и статей.
Недавно я получил из Франции несколько экземпляров своей новой книги «Октябрьская революция. Факты и размышления».
В краткой справке об авторе на последней странице обложки я с удивлением прочел, что в наказание за свою деятельность диссидента-марксиста я был помещен на два года в психиатрическую больницу. Здесь же можно прочесть, что первую большую книгу «Сталинизм» («К суду истории») я написал, используя какие-то тайные кремлевские архивы. Между тем, меня никогда не помещали ни в тюрьму, ни в психиатрическую клинику. Я также не пользовался никакими государственными архивами, о чем пишу в предисловии к книге о сталинизме.
Эту версию, однако, подхватил и даже развил известный деятель из так называемой «второй» эмиграции Абдурахман Авторханов. 14 декабря 1978 года в парижской газете «Русская мысль» он опубликовал большую статью, целиком посвященную моей скромной персоне.
«Пользуясь архивом КГБ, – заявляет Авторханов, – Медведев написал “К суду истории”, в которой обилие бесспорных фактов расправы Сталина с партией как бы замаскировало истинную цель сочинения: показать гуманизм Ленина и величие ленинской партии, против которых якобы пошел Сталин. Иностранцы, сократив рукопись на две трети за счет ленинской тарабарщины Медведева, издали книгу. Получилась интересная хроника сталинских преступлений, а сам факт, что автор – коммунист из Москвы – создал книге дополнительную рекламу. Хотя истинный замысел сочинения был таким образом сорван из-за коммерческих соображений издателей, но зато родился известный “диссидент”, от имени которого партийно-полицейские фальсификаторы истории КПСС начали дезинформировать не только научную общественность Запада, но и западные правительства…»
Все это, конечно, характерная для Авторханова заведомая ложь. В эмигрантской печати в 1972–1973 годах подробно рассказывалось, как создавалась и переводилась книга «К суду истории». Из этих публикаций и из предисловия профессоров Д. Журавского и Г. Хаупта к английскому и французскому изданиям ясно видно, что моя книга вышла в свет почти без изменений. Что касается второго дополненного издания на русском языке (1974 г.), то в нем полностью сохранен весь авторский текст.
Впрочем, если верить такому старейшему политику и историку, как Борис Суварин, книга «К суду истории» лишь выиграла от того, что западные издатели сохранили в ней все рассуждения о «ленинском гуманизме». Суварин писал в своей рецензии в той же газете «Русская мысль»:
«Рой Медведев объявляет себя ортодоксальным марксистом-ленинцем, он постоянно говорит о своей приверженности к марксизму-ленинизму и вместе с тем обращается к воображаемому суду Истории с самым страшным обвинительным актом против Сталина и его клики. Конечно, его идеологическая позиция придает еще больший вес его работе и собранным в ней свидетельствам… в общем Медведев придерживается языка партии, он верен тезисам партии…, но об его идеологической позиции часто забываешь; настолько важна и значительна его помощь в понимании (сталинского) режима… Его стараниями создана чудовищная документация, он опирался в данном случае на свои моральные принципы, которых не прощает ему нынешняя власть и за которые мы, наоборот, воздадим ему хвалу. Марксистско-ленинские проповеди Медведева абсолютно не интересуют нынешних руководителей КПСС, этого у них хватает. Но с чем они примириться не могут, это с невероятным некрологическим досье, которое их сопровождает… Тут можно было бы продолжить спор до бесконечности. Но лучше перейти к работе Медведева, поистине достойной высшей похвалы, к страшному мартирологу, который он составил для подлинной истории сталинско-советского режима. Это документальное досье затмевает все рассуждения книги; без риска ошибиться, можно сказать, что оно составит эпоху». [85] И все это досье, если верить Авторханову составлялось в архивах КГБ!
Югославский писатель и политик М. Джилас, прочитав книги «К суду истории» и «Кто сумасшедший?», выразил удивление: почему в демократической Югославии его, Джиласа, посадили в тюрьму за критическую книгу, изданную в США, тогда как в тоталитарном Советском Союзе Рой Медведев, также издавший свои книги в Америке, разгуливает на свободе?
Могу сообщить Джиласу что некоторые видные советские деятели давно предлагали упрятать в тюрьму всех диссидентов, включая и меня. Заодно они предлагали ввести несколько танковых дивизий в демократическую Югославию. Эти предложения пока не были приняты, хотя репрессии против диссидентов заметно усилены в последние годы.
У меня много друзей, которые мне помогают. Тем не менее некоторые диссиденты упрекают меня в индивидуализме, так как всю основную работу я выполняю один или с братом Жоресом. Я не вступаю ни в какие организации диссидентов и не создаю организаций. Я не считаю такую форму оппозиции своевременной. А главное, я не хочу ни перед кем отчитываться в своей теоретической и исследовательской работе.
Однако недавно в большой рукописи «На путях десионизации идеологии и истории», сочиненной преподавателем арабского отделения Университета им. Лумумбы кандидатом экономических наук В. Н. Емельяновым, я прочел, что Рой Медведев является одним из руководящих деятелей московской организации масонов (Емельянов пишет – «юдомасонов»). К руководителям этой же организации относится и академик А. Сахаров. И только для маскировки Сахаров и Медведев иногда критикуют друг друга.
Из рукописи Емельянова я узнал, что масоны господствуют во Франции, Англии, Голландии и в большинстве стран Западной Европы, кроме Германии, где масонские ложи уничтожены Гитлером. В США 95 % собственности и прессы принадлежат масонам, а отнюдь не американскому капиталу. Из президентов США только Джон Кеннеди не подчинялся масонам, за что и был убит. Нынешний же президент Картер является масоном 33-й степени, которая является высшей степенью масонских лож для неевреев. Президент Картер подчиняется масону сенатору Джэкобу Джевитсу который имеет 60-ю степень, а вся Америка подчиняется некоему Давиду Меиру Блюмберу масону 70-й степени и руководителю одной из еврейских организаций США. Масоны более высоких степеней живут, конечно, где-то в Израиле. Совсем недавно я узнал, что Б. Емельянов арестован по обвинению в зверском убийстве жены. Может быть, и в ней он заподозрил агента могущественного масонского ордена?
Еще в конце 1973 года неизвестный мне профессор Д. Поспеловский писал в одной из эмигрантских газет, что Рой Медведев скоро получит возможность «влиять на политику руководства ЦК КПСС». [86] А. Авторханов, впрочем, утверждает, что я уже давно влияю на политику ЦК КПСС и состою чуть ли не в дружеских отношениях с самим Брежневым. Последний мог назначить меня секретарем ЦК, но это помешало бы распространению моих произведений на Западе. А между тем эти произведения лишь в более доступной и интересной форме доносят до западного читателя линию ЦК КПСС. Авторханов так и пишет: «Каждый раз, когда мне попадается очередное писание Роя Медведева, я берусь за чтение, мысленно говоря самому себе: “Давай-ка посмотрю, какие сокровенные думы занимают сегодня ЦК КПСС и КГБ?” Признаюсь, что из чтения Медведева я узнаю об этих думах куда больше, чем из передовиц “Правды”». [87]
Весной 1975 года среди журналистов, сопровождавших английского премьера, был Роберт Стефанс от еженедельника «Обсервер». Он пожелал встретиться со мной и получить ответ на ряд вопросов, заранее предупредив, что ничего не будет публиковать. Он, мол, хочет сам лучше разобраться в советских делах. Вместе с В. Турчиным, превосходно знающим английский, я посетил Р. Стефанса. Мы беседовали весь вечер, не обращая внимания на включенный магнитофон. Месяца через два, когда я спокойно отдыхал на юге, английская газета опубликовала огромную статью-интервью под вызывающим заголовком: «Как бы я управлял Советским правительством». Я протестовал против этой публикации, и мне сообщили позднее, что Р. Стефанс был наказан. Кое-кто, однако, всерьез принял эту статью. Нью-йоркская газета «Новое русское слово» писала о «притязаниях Роя Медведева на власть в СССР». После возвращения в Москву я получил записку от видного экономиста. Он просил учесть, что охотно занял бы пост заместителя, когда я стану главой правительства. К тому же у него есть хороший план оздоровления советской экономики. Я ответил, что не жду в ближайшие двадцать лет подобного предложения от Верховного Совета СССР.
Несколько лет назад я беседовал с американским ученым и публицистом Джереми Стоуном, сопредседателем Федерации ученых США. Среди других тем он спросил меня и о материальном положении. Я сказал, что не испытываю нужды, так как получаю часть гонорара из тех стран, где публикуются мои книги. Позднее Джереми Стоун написал статью о своем пребывании в СССР. Прочитав ее, Жорес позвонил из Лондона:
– Что ты наговорил этому американцу?
– А в чем дело?
– Он написал, что Рой Медведев один из самых богатых людей в Москве. Ты представляешь, что значит в США прослыть богатым человеком?
– Но я не говорил ничего особенного. Я просто сказал, что у меня пока нет финансовых проблем.
В том же году ко мне домой приходил для получения интервью итальянский журналист Пьеро Остеллино. Мои ответы он изложил в газете «Коррьера дела сера» довольно точно. Но от себя добавил, что Рой Медведев живет очень бедно в убогом доме без лифта на окраине Москвы. Он работает в крошечном кабинете, похожем на конуру, где на пыльных полках в беспорядке разбросаны книги и бумаги. На маленьком письменном столе стоит старая пишущая машинка. В этой же двухкомнатной квартире живут еще жена и сын Роя и старый облезлый кот. «Но эта бедность, – пояснял Остеллино, – обычная участь всех диссидентов в России еще с конца XIХ века».
Между тем я живу с женой и сыном в сравнительно большой трехкомнатной квартире, а окраины Москвы – это совсем не то, что окраины многих западных городов. У меня большой кабинет и, как я думаю, образцовый порядок в хранении книг и бумаг. Я работаю за очень большим письменным столом и имею три хорошие пишущие машинки. И у нас дома нет старого облезлого кота.
Вообще я высокого мнения об иностранных журналистах в Москве. Но некоторые из них бывают весьма рассеянными. Один из журналистов перед своим отъездом на родину попросил меня откровенно ответить на несколько деликатных вопросов. Он обещал, что включит в свою публикацию только те ответы, которые запишет черными чернилами, и не будет публиковать ответы, записанные красными чернилами. Но у себя дома он все перепутал и опубликовал в основном лишь то, что было записано у него красными чернилами, причем не очень точно. У меня после этого было немало неприятностей, а один из диссидентов напечатал по этому поводу через журнал «Континент» весьма оскорбительное «Открытое письмо Рою Медведеву». Поэтому я заранее прошу своих друзей не верить сразу же во все то, что они прочтут или услышат обо мне по радио.
Кого я представляю в этой стране?
Этот вопрос, то в более вежливой, то в грубой форме задают нередко как иностранные посетители, так и советские диссиденты. «Кто вы, братья Медведевы?» – восклицал еще в 1973 году писатель В. Максимов. «Позволительно спросить, кого представляет д-р Медведев?» – писал недавно в своем «Открытом письме» профессор Н. Мейман.
А. Д. Сахаров отмечал в 1968 году, что его взгляды «формировались в среде научной и научно-технической интеллигенции, которая проявляет озабоченность в вопросах внутренней и внешней политики и в вопросах будущего человечества». [88]
Теперь, через десять лет, Сахаров далеко отошел от этой среды и ее взглядов. Если верить профессору Мейману и Леониду Плющу, то Сахаров «своей жизнью и деятельностью отражает сегодня сознательное и бессознательное недовольство народа режимом». [89] Я глубоко сочувствую Сахарову в его борьбе за права человека, но не могу похвалиться, что хорошо знаю мысли и устремления всего народа. Весьма сомнительно, однако, что эти мысли и устремления знает эмигрант Д. Панин, в прошлом друг, а ныне яростный противник Солженицына, выведенный в романе «В круге первом» под именем Сологдина. Панин-Сологдин утверждает в ряде статей и книг, что ни Сахаров, ни Солженицын, ни тем более «кабинетный ученый Рой Медведев, который провел жизнь, копаясь в книгах, изданных в СССР», не знает жизни простого народа. Этот народ, по утверждению Панина, ведет с «коммунистическим режимом» не только «скрытую экономическую борьбу», но и «глухую борьбу всеми доступными и весьма эффективными средствами». Простой народ готов к революции и жаждет ее, но у него нет «настоящих лидеров», ибо Сахаров, Медведев и Солженицын сообща выступают против новой революции. В порыве негодования Панин-Сологдин называет Солженицына «третьим братом из семьи Медведевых». [90]
Автор одной из анонимных статей Самиздата, определяя по-своему различные политические течения в нашей стране, отмечает большие потенциальные возможности «неомарксизма», наиболее известным представителем которого он считает Роя Медведева. «Не следует игнорировать, – говорится в этой статье, – значительной привлекательности неомарксизма для сотен тысяч партийных активистов и функционеров, для десятков тысяч преподавателей марксизма и общественных наук и для пропагандистов, которые не могут не замечать всех тех безобразий, которые имеются в нашей действительности, но которые не могут или не хотят порывать при этом с идеологией марксизма-ленинизма».
Ново-славянофил Александр Удодов считает, однако, все эти рассуждения совершенно неосновательными. В интервью новому религиозному журналу «Русское возрождение», редакция которого находится в Париже, а издательство в Нью-Йорке, А. Удодов утверждает, что даже у академика Сахарова в настоящее время очень мало последователей. «Я глубоко уважаю Сахарова, – заявляет Удодов. – Но принципы западной демократии, в которые Сахаров верит и за которые борется – это не что иное, как принципы февральской революции 1917 года, которые были вырваны с корнем и уничтожены большевистской диктатурой несколько месяцев спустя»… А уж если корни этой идеологии уничтожены, то и возрождать их будет только пустой тратой сил и времени. «Поэтому, – как говорит Удодов, – представители либеральных убеждений имеют очень слабый голос в современном движении сопротивления в Советской России». Что же касается марксизма, то у него вообще нет никакого голоса и никаких перспектив. Советский народ просто не понимает тех понятий, которыми оперируют марксисты, а представители «среднего класса» или советская бюрократия – «это всего лишь служащие с зарплатой, которые ничуть не интересуются идеологией режима, нанимающего их»… «Поэтому человек вроде Роя Медведева представляет лишь самого себя». [91]
Философ П. М. Егидес, объявивший себя сторонником некоей метафилософии панперсонализма, преодолевающей будто бы все недостатки марксизма, полностью согласен с мнением А. Удодова. В своем заявлении в журнал «Поиски», появившемся, однако, совсем в другом издании, Егидес утверждает: «Зная мнение ряда сторонников демократического социализма (социалистов и коммунистов-демократов), я считаю своим долгом заявить, что за Р. А. Медведевым никто из оппозиционного движения не стоит… он не представляет ничьего мнения, кроме своего личного». [92]
Правда, Егидес расходится с А. Удодовым в одной немаловажной детали. Если Удодов считает, что главной оппозиционной силой в России является православная церковь и православная религия, то Егидес ждет возрождения нашей страны с принятия ее населением и ее интеллигенцией идеологии «панперсонализма», разрабатываемой самим Егидесом.
Не оставил без внимания вопрос, «кого представляет Рой Медведев», и Солженицын. Он несколько раз заявлял, что Р. Медведев является выразителем мнения небольшой группы старых большевиков, которые считают, что при Сталине у нас был «плохой социализм», и защищают какой-то «хороший социализм». В этих словах Солженицына есть немалая доля истины.
Когда я вступал на поприще общественной деятельности, именно старые большевики оказали мне самую большую поддержку и познакомили меня со своими воспоминаниями. Сегодня этих людей совсем мало, но и пятнадцать лет назад они были активной, но небольшой группой, ибо большинство ветеранов партии, включая и моего отца, погибло в сталинских лагерях.
В дальнейшем все более значительную поддержку я получал от многих представителей советской гуманитарной и научной интеллигенции. Эти люди продолжали работать «внутри системы» и считали, что они таким образом принесут гораздо больше пользы прогрессивному развитию нашего общества, чем если окажутся «вне системы». Они тоже были против «плохого» и за «хороший» социализм. Я назову здесь имена лишь нескольких наиболее известных людей этого круга, которых сегодня уже нет среди нас – поэта и редактора А. Т. Твардовского, писателей А. А. Бека, Б. Ямпольского, А. К. Гладкова, академиков Б. Л. Астаурова, И. Е. Тамма, режиссера М. И. Ромма. Мне помогали и некоторые работники партийного и государственного аппарата. Я не буду называть имен, но могу заверить, что, вопреки мнению американского рецензента, среди них не было ни членов Политбюро, ни членов ЦК КПСС. Работая «внутри системы», эти люди должны были идти на некоторые компромиссы. Но между понятиями «компромисс» и «беспринципность» – большая разница.
Наши диссиденты обычно не любят таких людей. Для Солженицына это «образованщина», или «центровая образованщина», которая лишь в «тайных чувствах и узком кругу отделяет свои интересы от государственных», а на деле «верно служит государству», «подчиняясь до раболепства», проявляя «трезвую утилитарность и подлаживание к практической обстановке». [93] Мейман и Плющ называют этих людей «либеральствующей и трусливой технократической интеллигенцией». А. Амальрик огульно зачисляет всю нашу творческую интеллигенцию в прослойку людей, «которые думают одно, говорят другое и делают третье» и потому еще «более неприятны, чем режим, который их породил». Петр Григоренко при первой же встрече с Твардовским назвал последнего трусом, так как Твардовский отказался подписать составленное Григоренко и Якиром очередное «Обращение». Между тем, Твардовский был умным и смелым человеком. Как поэт и главный редактор «Нового мира» он внес в развитие общественного сознания в СССР гораздо больший вклад, чем Григоренко и его группа. Просто Твардовский и подобные ему люди придерживались иных взглядов на положение в стране и пути ее развития, чем Солженицын, Сахаров, Максимов или Григоренко.
С особенной неприязнью пишет о нашей интеллигенции некто П. Тамарин в самиздатском журнале «Поиски». [94] По мнению этого автора, все плохо в нашей стране, и самое плохое – это ее интеллигенция, настоящие «профессиональные кретины».
«И как могут, – пишет Тамарин, – спокойно жить в квартирах с ванной, газом, горячей водой и декоративными собачками люди, если дома с этими квартирами стоят на костях их собратьев?
Вот почему счастья-то и нет: нет демократии, нет человеческих прав, нет социализма. Есть лишь раболепие, нескончаемое терпение народа и, в первую очередь, его интеллигенции, которая позволяет над собой потешаться, глумиться.
Рабы, снизу доверху все рабы! – так еще Чернышевский определил, кто мы такие. Керосиновая лампа сменилась электрической, а человека все нет как нет: он – Раб.
Вот почему так ценю я диссидентов – моих сограждан, рвущих оковы рабства: они и есть та свободная Россия, которая лишь только зарождается».
Я не могу разделить презрения автора ко всей интеллигенции, как не могу разделить и восторженной апологии диссидентов. Всякие у нас есть диссиденты и всякие мотивы для участия в этом движении. В конце концов советские диссиденты – это в какой-то мере сколок со всего общества, что лишний раз показывает их поведение и деятельность в эмиграции. Отнюдь не все, кто не принадлежит к небольшому кругу диссидентов, являются Рабами, да и не понимаю я, почему даже раба нельзя назвать человеком и отнестись к нему не с презрением, а с сочувствием. Это вовсе не означает, что у нашей интеллигенции нет серьезных недостатков, связанных с ее положением («бытием») и воспитанием. И тем не менее только лучшие представители этого слоя (их вовсе не так уж мало) могут вывести нашу страну из ее нынешнего общественно-политического застоя.Это также не означает, что я осуждаю деятельность диссидентов, не желающих больше работать «внутри системы». Они продолжают оставаться важным катализатором тех изменений, которые происходят в сознании советского общества, хотя и не так быстро, как этого хочется диссидентам.
Я давно оказался «вне системы», но продолжаю сохранять прежние дружеские и деловые связи. К сожалению, мои взгляды менялись в последние пятнадцать лет не так быстро, как взгляды Сахарова. В 1970 году я с удовлетворением подписал составленное Сахаровым и В. Турчиным письмо, адресованное советским руководителям. Сегодня это письмо не подписали бы сами его составители. Тем более я неспособен к такой стремительной идейной эволюции, которую пережил, например, писатель В. Максимов. Еще десять лет назад он был членом редколлегии наиболее консервативного журнала «Октябрь» и другом убежденного сталиниста Вс. Кочетова. Максимов выступал тогда по советскому телевидению с критикой А. Твардовского. Сегодня В. Максимов – верующий христианин и воинствующий антикоммунист. Он – главный редактор эмигрантского религиозного и антисоциалистического журнала «Континент». Как соратник немецких консервативных деятелей Ф. Штрауса и А. Шпрингера, В. Максимов выступает с приятными своим новым друзьям демагогическими речами на съездах ХДС и ХСС в Западном Берлине и в Мюнхене.
Философ П. М. Егидес, который написал в прошлом несколько статей под разными псевдонимами, и только достигнув пенсионного возраста, начал выступать под собственным именем, очень недоволен слишком медленной, по его мнению, эволюцией Роя Медведева. Он, правда, прощает мне «иллюзии» 60-х годов. Однако в 70-е годы недостаточное продвижение вперед означает, по мнению Егидеса, «эволюцию назад» и в политическом, и в теоретическом, и в нравственном отношениях. Особенно не нравится Егидесу моя с Жоресом совместная книга о Хрущеве «Н. С. Хрущев. Годы у власти».
«Зададимся вопросом, – заявляет П. Егидес в “Открытом письме Рою Медведеву”, – зачем она? (т. е. книга о Хрущеве). С какой целью написана? Может быть, это беспристрастное исследование историков? Непохоже. Книга построена так, что неизбежно подводит читателя к выводу: дворцовый переворот, устранивший в октябре 1964 года Хрущева, был явлением положительным, оправданным, прогрессивным. Хрущева сменило рассудительное, реалистичное, современное руководство. Нет, такими словами это нигде не говорится. Эффект достигается простым способом: крупным планом показаны все хрущевские несуразности и нелепости (которые, конечно же, были): и кукурузная эпопея, и “кузькина мать”, и разделение государственных и партийных органов на сельские и городские, и прочие “волюнтаризмы и субъективизмы”… И намекается, что все это прекратилось в 1964 году.
Формально Вы имеете право на это: ведь книга-то о Хрущеве. Поэтому Вы в книге о Хрущеве, естественно, не пишете, скажем, о провале экономических реформ 1965 года, об усилении и ужесточении цензуры, о нарастании репрессий (в частности, психиатрических), об ускоренной ресталинизации, происходящей после 1964 года. А умалчивая об этом, Вы подводите читателя к Вашей основополагающей мысли, что все постепенно идет к лучшему “в этом лучшем из миров”».
П. Егидес хорошо знает, что проблеме психиатрических госпитализаций была посвящена наша с Жоресом книга «Кто сумасшедший?», изданная еще в 1971 году. Он прекрасно знает, что критическому анализу послехрущевского периода посвящены два толстых тома «Политического дневника», составленного мной с помощью Жореса и изданного в Амстердаме Фондом им. Герцена. И там есть и разбор неудач экономической реформы, и критика цензуры, и протест против попыток реабилитации Сталина, и критика нарастающих репрессий. Умалчивая обо всем этом, Егидес подводит читателя своих писем к своей основополагающей мысли: для советских властей не только удобно, но даже выгодно существование такого «умеренного диссидента», как Рой Медведев.
Любопытно, насколько субъективно мнение тех или иных читателей или рецензентов о той или иной книге. По какой-то странной логике Егидес пытается доказать, что наша книга о Хрущеве является не очень тщательно замаскированной апологетикой современного руководства и советского режима вообще, где всякого рода «волюнтаризмы и субъективизмы» неизбежно обречены на провал.
Рецензент парижской газеты «Русская мысль» М. Сергеев взглянул, однако, на ту же самую книгу иным образом. Он пишет: «Из-за бытующей в эмиграции (да и не только в эмиграции) предвзятости по отношению к братьям Медведевым – не очень-то тянуло на близкое знакомство с их совместной книгой: “Н. Хрущев. Годы у власти”. Но статья Дм. Безруких об этой книге, как всегда свободная от потертых трафаретов, устыдила и заставила взяться за чтение книги Медведевых.
И надо сказать, что пожалеть не пришлось: едва ли можно найти более убедительную антикоммунистическую вещь. Конечно, “Архипелаг ГУЛАГ” – это “Архипелаг ГУЛАГ”. Но именно из-за резко задевающей нормальное европейское сознание изображенной в ней чудовищности “осуществленного социализма” в ставшей базой мировой революции стране – он на Западе представляется неправдоподобным». [95]
И далее Сергеев пытается доказать, что книга о Хрущеве – это книга о незаурядном, «небесталанном и безусловно доброй воли не лишенном человеке, вожде, лидере», который, проявляя громадную энергию, пытается поставить на ноги разрушенную при Сталине и даже при Ленине советскую экономику. Но Хрущеву не удается это сделать якобы из-за пороков, присущих самой системе социалистического хозяйствования. И потому книга о Хрущеве в более доступной форме разоблачает коммунистический режим сильнее, чем «Архипелаг ГУЛаг» А. И. Солженицына.
Я бы не стал подробно останавливаться на претензиях Егидеса, если бы они не повторялись другими людьми. Один знакомый заявил мне (правда, не в «Открытом письме»): «Как мог ты писать целую книгу по поводу давно забытого “дела Бухарина”, в то время как в СССР готовились судебные процессы по делам Гинзбурга, Орлова, Щаранского и Подрабинека?» Между прочим, мой критик сам ничего не сказал публично ни по поводу судебных процессов 1978 года, ни по поводу процессов 1937–1938 годов, тогда как я посвятил немало страниц осуждению репрессий последних лет в СССР и в статьях, и в книге «Диалоги о диссидентах в СССР», изданной на Западе.
Мои книги не являются академическими произведениями, но не рассчитаны и на политический эффект. Я не удивлен поэтому крайним различием в оценке этих книг рецензентами. Приведу лишь несколько примеров.
Вот что пишет о книге «К суду истории» профессор Вустерского колледжа из штата Огайо Даниель Колхуэн: «Когда при Хрущеве Сталин был призван к ответу, принципы, связанные с ним, также были призваны к ответу. Право партии монополизировать принятие решений в своей стране пошатнулось. Что-то нужно было сделать. К 1966 году был положен конец десталинизации. Сталина потребовалось не замечать так, словно он никогда не имел значения… Итак, крышка снова захлопнулась, но в течение примерно 5 лет она была открыта, и Медведев воспользовался этой возможностью, чтобы создать первую за 40 лет абсолютно необходимую работу по современной истории, появившуюся в СССР. Это колоссальный труд. Теперь никто ни на Западе, ни на Востоке не может претендовать на то, чтобы сказать что-нибудь серьезное о сталинизме или вообще о Советском Союзе, пока не прочтет и не изучит эту потрясающую книгу». [96]
Более осторожный и взвешенный, но также положительный отзыв на ту же книгу можно прочесть в итальянской коммунистической газете «Унита». Автор рецензии Дж. Боффа, отметив ряд достоинств книги, как с точки зрения ее содержания и источниковедческой базы, так и в выяснении многих темных обстоятельств истории сталинской эпохи, называет «хотя и неполной, но серьезной попыткой, предпринятой в изучении феномена сталинизма». [97]
Член ЦК Французской компартии Ж. Элленштейн еще более скептичен в своих оценках. Он писал: «Если бы даже Медведев хотел исходить в своей работе с позиций ленинизма, он не удержался бы на них, так как в его труде объемом в 610 страниц по меньшей мере на 560 излагаются отрицательные, хотя и верные, но в основном уже известные факты. Отрицательные факты реальны, но они в настоящее время являются прошлым или пережитком прошлого. В этих различных пунктах книга Медведева почти не приносит новых познаний. Она остается широкой компиляцией, не заслуживающей, несомненно, ни слишком больших порицаний, ни больших похвал». [98]
Резко критически оценил мою книгу А. И. Солженицын. Он заявил: «Рой Медведев написал огромнейший толстый том “К суду истории”, исследующий сталинские времена… В этом томе чего только нет. О нем в западной печати, по принципу симпатии, говорят как о научном труде. Я не вижу там никаких признаков научности. Это публицистическая, политическая и узкопартийная книга… По принципу симпатии, западная левая печать называет Роя Медведева не иначе как ученым-историком. Но его книга – не работа ученого…». [99]
Но наиболее критически оценили мою книгу маоистские организации. Так, орган маоистов – газета «Нуово Унита» (Рим) писала: «Книга Медведева содержит от первой до последней страницы скопление грубой клеветы и явной лжи. Сталин покрыт такими оскорбительными эпитетами и обвинен в таких противоречащих разуму вещах, что практически ничего не остается от его дела. Подобное стремление прибегнуть к самым низким поношениям может быть объяснено только той степенью вырождения, которое присуще ревизионистским интеллектуалам. Они разочарованы, и их поражает, что марксистско-ленинские принципы, которые они считают похороненными атакой против Сталина на ХХ съезде, в действительности более живы, чем когда-либо, и эти идеи все более распространяются… Утверждение Медведева насчет существования так называемого “сталинского террора” разоблачают самого автора. Вопреки своему желанию, Медведев показывает, что дело шло о терроре против контрреволюционных элементов, вступивших на капиталистический путь. И эта борьба Сталина против провокаторов и тайных агентов велась при помощи масс во всей стране». [100]
Столь же различными были отзывы и о других моих книгах. Американский историк и советолог Ст. Коэн писал о книге «Социализм и демократия»: «Каждый человек, интересующий положением в Советском Союзе и во всем мире, должен прочесть книгу “О социалистической демократии”. Написанная ясным языком, свободная от риторики и напыщенности, она дает возможность западному читателю более правильно понять особый марксизм-ленинизм Медведева и пересмотреть вопрос о потенциале советского коммунизма… Эта книга является одним из важнейших политических документов, когда-либо пришедших к нам из Советского Союза». [101]
В то же время рецензент из коммунистической газеты «Юманите» назвал книгу «Социализм и демократия» «пасквилем против социалистической демократии». По мнению рецензента, все утверждения Роя Медведева о недостатке демократии в СССР рассыпаются в прах, как только западные люди начинают регулярно читать московские газеты «Правду» и «Известия». Ибо именно на страницах этих газет трудящиеся СССР систематически подвергают критике недостатки в своей стране.
Лично я не спешу соглашаться ни с крайне похвальными, ни с крайне отрицательными рецензиями, ибо большинство рецензентов видят в той или иной книге обычно то, что им хочется видеть. Как историк я полностью согласен с Солженицыным – в любом виде литературы лучшим рецензентом является нетленное время. Могу лишь надеяться, что приговор этого беспристрастного рецензента в отношении моих и Жореса книг не будет слишком суров.Некоторые партийные руководители, занимающиеся у нас проблемами идеологии, давно требуют как-то пресечь мою деятельность, будто бы разрушающую тот облик «развитого», или «зрелого», социализма, который создает официальная пропаганда. Я считаю все же, что в СССР еще не создана вполне совершенная модель социализма и что наш далеко не идеальный советский социализм все еще основательно перемешан с лжесоциализмом.
Философ П. Егидес, горячо приветствуя мои социалистические убеждения, крайне недоволен, однако, что я нахожу в современном советском обществе какие-то элементы социализма. Как утверждает Егидес, взгляды Роя Медведева окончательно разоружают и расслабляют движение либеральных интеллектуалов. Ибо если в СССР «налицо социализм, и дело лишь в том, чтобы развивать социалистическую демократию, и раз налицо беспрерывные “улучшения”…, то к чему сейчас бороться, конфликтовать с властями, дразнить их, рисковать вызывать их гнев, к чему вызывать огонь на себя? Не лучше ли вернуться в лоно привычного раболепия, где более или менее спокойно и уютно?» Егидес обвиняет, правда, не только меня, но и Солженицына, ибо как только обнаружился его антисоциализм и антидемократизм, трусливые либеральные интеллигенты «стали уходить от демократического движения вообще». [102]
Что касается Солженицына, то он негодует по поводу того, что Рой Медведев вообще защищает идею социализма, у которого, как полагает Солженицын и его друг И. Шафаревич, ни при каких условиях не может быть приемлемой «модели» или «человеческого лица». Выступая в 1974 году в Стокгольме, Солженицын сказал: «У нас в СССР принят термин “инакомыслящий” или “диссидент”. Так вот надо быть осторожным в употреблении этого термина, более точно употреблять его. Рой Медведев в точном смысле слова не относится к инакомыслящим, в СССР ему ничего не угрожает лично, потому что он в общем наилучшим образом защищает режим – более умно и более гибко, чем это может сделать официальная печать». [103]
Примерно то же самое заявлял недавно и А. Авторханов: «Надо разбить, – пишет он, – миф, который гуляет на Западе – “Медведев принадлежит к группе марксистов-диссидентов в СССР”. Ни о чем не говорит то, что Медведев иногда ругает иные издержки “зрелого социализма”… – за это его на допросы не таскают. Ни о чем не говорит и то, что Медведев издает свои книги и статьи в антикоммунистических буржуазных издательствах на Западе. Но обо всем говорит то, что он единственный “диссидент” в СССР, которому за это тюрьмой не угрожают». [104]
Подобного рода позиция характерна не только для Солженицына или Авторханова – относиться к понятию «диссидент» как к званию Народного артиста СССР или Героя Социалистического труда. Один из известных критиков режима, основав и возглавив небольшую организацию диссидентов, не удержался, чтобы не воскликнуть в кругу своих друзей: «Теперь я диссидент № 4 в СССР!» Диссидентами № 1 и № 2 он считал Солженицына и Сахарова, под № 3 у него шел П. Григоренко, а Рою и Жоресу Медведевым он отводил все же соответственно шестое и седьмое места в своей «иерархии».
Поэт Наум Коржавин не вполне согласен с Солженицыным. «Безусловно, – пишет Коржавин, – деятельность Роя Медведева высоко полезна Советскому руководству. Тем не менее она должна и раздражать это руководство гораздо больше, чем деятельность любых других диссидентов. Прежде всего, для принесения данной пользы у руководства есть специальные штаты, а всякая самодеятельность его раздражает. И потом человек, который считает себя более правильным коммунистом, чем руководство, тем самым как бы претендует на его место. То, что Медведев находится на свободе, и нам, несмотря на различие взглядов, не приходится устраивать митингов в его защиту, говорит о том, что Брежнев все-таки не вовсе лишен чувства реальности… Но эти чувства у наших властителей очень робки». [105]
До конца 1975 года мне много раз угрожали различными репрессиями, дважды во время обысков изымали большую часть моего научного архива, неоднократно вызывали на допросы и в Лефортово, и на Лубянку, и в Московскую прокуратуру. В 1970–1971 годах обсуждался вопрос о моем аресте, так что однажды, после предупреждения друзей, я должен был скрыться из Москвы и несколько месяцев жить в небольшом домике на Кавказе. Я вернулся в Москву лишь через два месяца после издания в США книг «К суду истории» и «Кто сумасшедший?». Излагая этот эпизод в своей интересной книге «Русские» (Нью-Йорк, 1976), бывший американской корреспондент в Москве Хедрик Смит допускает все же одну неточность: скрываясь от наблюдения перед своим отъездом на юг, я не надевал на себя женской одежды, но лишь парик старика. В 1976–1977 годах давление на меня несколько ослабло и вновь усилилось в 1978 году. Так что я не знаю, кому больше верить: Солженицыну, Авторханову или Коржавину Впрочем, сам Солженицын в последние три-четыре года перестал задевать в своих речах меня и моего брата и переключился на критику западного образа жизни, западных «беспредельных» свобод и особенно западной «сенсационной и коммерческой» прессы и телевидения. И он делает это куда более умно, гибко и агрессивно, чем официальная советская пропаганда. Так что теперь он диссидент вдвойне – и русский, и американский.Некоторые диссиденты считают меня плохим и безнравственным человеком или, как научно объясняет Егидес: «Ваша тактика сильно отдает нарушением нижней черты морали». Дело в том, что в 60-е годы я не раз критиковал историка Петра Якира и бывшего генерала П. Г. Григоренко. В начале 70-х годов я публично высказал свое несогласие с рядом заявлений и статей А. Д. Сахарова и А. И. Солженицына. Лишь недавно я сделал ряд открытых критических замечаний в адрес распорядителя «Фонда Солженицына» А. Гинзбурга, писателя Г. Владимова и А. Твердохлебова.
Советские власти также считают меня плохим и безнравственным человеком потому, что я критиковал не только Сталина и Хрущева, но порой высказывал критические замечания в адрес Ленина и Брежнева.
Вообще диссиденты считают, что их нельзя критиковать потому, что они диссиденты и находятся под давлением властей. Но и власть имущие также считают, что их нельзя критиковать потому, что они власть имущие и ведут борьбу с империализмом.
Поэтому всякий, кто критикует диссидентов, зачисляется сразу же в невольного или сознательного пособника властей. А всякий, кто критикует власть имущих, сразу же зачисляется в невольного или сознательного пособника империализма.
Ясно, что людям трудно сохранить в этих условиях самостоятельность в своих суждениях и оценках.
Трагически умерший в эмиграции писатель, поэт и певец Александр Галич оставил много мудрых советов. Я плохо запоминаю тексты и рифмы, но хорошо помню смысл большинства песен Галича. В одной из них он говорит примерно следующее:Не надо бояться ни бед, ни страданий,
Не надо бояться ни мора, ни глада.
Единственно надо чего бояться:
Людей, которые знают – «как надо»,
Людей, которые знают – «что надо».
В этих строчках Галича я не вижу отрицания любых позитивных предложений и программ. Но здесь имеется решительное неприятие ограниченности и нетерпимости, которой были охвачены не только многие революционеры и реформаторы прошлого, но и многие советские реформаторы-диссиденты. Галич как бы говорит: сегодня не время пророков, а время исканий и дискуссий, поисков и размышлений. Эта же мысль была заложена и в названии созданного в Москве самиздатского журнала «Поиски», недавно подвергнутого несправедливому и грубому полицейскому разгрому.
Каждый из нас должен открыто и ясно излагать свои мысли, искать и распространять информацию и идеи. Будем рады, если у нас появятся единомышленники, но будем максимально терпимы к своим оппонентам, если они ведут честный спор. Ибо только из такого спора может родиться истина.
К сожалению, требования «морально-политического единства», нетерпимости к любому «плюрализму» и инакомыслию исходят сегодня не от одних лишь официальных пропагандистов «развитого» социализма. Эти требования мы слышим не только с трибун Кремлевского дворца съездов или со страниц «Правды». И в среде диссидентов то и дело появляются «непререкаемые авторитеты» или даже «пророки», рукой которых, если верить критику Ф. Светову, водит сам Господь. [106] Именно честный спор никак не могут научиться вести советские диссиденты. В. И. Ленин как-то заявил: «То, что недопустимо между членами единой партии, то допустимо и обязательно между частями расколовшейся партии. Нельзя писать про товарищей по партии таким языком, который систематически сеет в рабочих массах ненависть, отвращение, презрение и т. п. к несогласномыслящим. Можно и должно писать именно таким языком про отколовшуюся организацию». [107]
Этот ошибочный политический совет, сознательно взятый на вооружение советской пропагандой, бессознательно продолжают применять и почти все советские диссиденты. Ибо именно таким языком пишут о своих оппонентах и Солженицын, и Максимов, и Григоренко, и Е. Г. Боннэр-Сахарова. Даже журнал «Поиски» в ответ на мою критику А. Гинзбурга и его методов руководства «Фондом Солженицына» подготовил серию «открытых писем» и «заявлений», написанных в полном соответствии с приведенной выше рекомендацией Ленина. И хотя ни одна из статей в пяти номерах журнала «Поиски» еще не была опубликована за границей, все письма и материалы против меня были немедленно отделены и опубликованы в виде отдельной брошюры радиостанцией «Свобода».
Оказавшись на Западе, многие советские диссиденты продолжают мыслить вполне по-советски и возмущаются в первую очередь плюрализмом западного общества и разнообразием мнений западной печати. Они привыкли к дружным поношениям в свой адрес со стороны советской прессы, но не слышат на Западе в свой адрес столь же дружных аплодисментов.
Корреспондент западногерманского радио Христиан Шмидт встретил не так давно в своей стране семью Владимира Буковского. Среди вопросов, на которые отвечали советские эмигранты, был и такой:
– Что вам больше всего не нравится на Западе?
– У вас нет единства, – ответил, не задумываясь, Буковский.
Неудивительно, что бельгийский социалист Ван хет Реве, один из основателей фонда им. Герцена, воскликнул два года назад, что он не видел еще эмиграции хуже русской. [108]
Впрочем, среди моих друзей сохранилось все же немало таких, которые всегда считали и продолжают считать меня вполне добродетельным человеком. Я заметил, однако, что чем более добродетельным хочет быть тот или иной человек, тем подозрительнее относятся к нему окружающие.
Лет тридцать назад я стал работать учителем в рабочем поселке, возникшем возле одного из уральских приисков, где добывали золото, платину и алмазы. Для того времени это был богатый поселок. Заработки рабочих и служащих были очень высокими, и местный магазин не испытывал недостатка в товарах. И все же наиболее популярным товаром оставалась водка. Я уже не говорю о самодельной «браге», которую делали в каждом доме и выставляли на стол в огромных десятилитровых бутылях на разного рода праздниках и поминках.
Я не употребляю водки и самогона, хотя и не считаю себя трезвенником. Просто моя молодость прошла в Грузии, я привык пить иногда сухое вино, которого на Урале вообще не было. Никто не хотел поверить, однако, что молодой и еще холостой мужчина каким-то образом может обходиться без крепких напитков.
Месяца через четыре меня вызвал «для серьезной беседы» директор школы. Я был озадачен, так как работа у меня шла хорошо.
«Все говорят, – заявил мне директор, – что вы, запершись в своей комнатке, пьете в одиночку много водки. Это нехорошо, это бросает тень на вас как на учителя».
(В нашей школе было еще только двое мужчин-учителей, которые почти ежедневно напивались в поселковом буфете, и порой даже ученикам приходилось отводить их домой, так как уральские зимы очень суровы.)
«Да, это верно, – ответил я директору. – Каждый вечер я выпиваю около литра водки. Я никак не могу избавиться от этой вредной привычки. Но ведь к утру я прихожу на уроки совершенно трезвым, и все это не отражается на качестве моих уроков».
«Нет, Рой Александрович, – сказал директор, – все это как-то плохо, и об этом много говорят уже ваши ученики, а не только их родители. Уж лучше вы пейте водку в рабочей столовой, как это делают другие. Или приходите к нам в гости – попробуете нашей крепкой браги».
Я обещал подумать над этим предложением и с тех пор несколько раз был в гостях у своих коллег. Но разговоры о моем предосудительном поведении не прекратились, так как никто по-прежнему не видел меня пьяным.Никто, конечно, не застрахован от ошибок. Вполне возможно, что я был несправедлив в критике А. Гинзбурга. Однако полученные мной на этот счет несколько гневных писем так и не рассеяли моих сомнений или заблуждений. К тому же я получил в это же время ряд важных свидетельств, отнюдь не красящих деятельность «Фонда Солженицына», руководимого в прошлом А. Гинзбургом.
Вполне возможно, что я был не прав в оценке творческих возможностей философа и моралиста П. Егидеса, который, как говорят, написал важную теоретическую работу, содержащую полное переосмысление марксизма. Но я не слишком хорошо понял содержание полученных мною тезисов этой работы; ни «логики философии в ее отношении к философии логики», ни «социологии философии в ее отношении к философии социологии», ни «психологии философии в ее отношении к философии психологии». Я не вполне понял и «основной стержень» новой метафилософской системы Егидеса – его «сечение действительности в плоскости либертальность—транслибертальность». Хотя я и окончил в прошлом с отличием философский факультет Ленинградского университета, мне оказалось не по силам понять сущность той более высокой, чем диалектическая – «полилектической» логики, которая позволит, по мнению Егидеса, «ускорить интегративный процесс формирования единой культуры и предотвратит ее имплицитное вытекание из своего другого, уже потенциально заложенного в некоей изначальной данности». Не вполне понял я и то, чем может «метафилософия» П. Егидеса помочь нашему демократическому движению. Охотно готов признать, что все это происходит из-за моей малограмотности.
Не исключено, что я неправильно оценивал в прошлом политическую позицию Петра Григоренко. Но я руководствовался его же собственными многочисленными письмами и заявлениями 60-х годов. Тогда он называл себя «истинным коммунистом», призывал не только к укреплению «единства мирового коммунистического движения», но даже выдвигал лозунг: «Переговоры о единстве – в руки рядовой массы коммунистов». Требуя быстрейшего отмирания государства, Григоренко доказывал, что государственные чиновники во всех случаях являются угнетателями и эксплуататорами, и что даже армию надо передать под общественное управление. Эти заявления широко публиковались тогда ультралевыми группами Запада, включая и троцкистов. Кто же мог предположить, что в конце 70-х годов Григоренко будет выступать как антимарксист и верующий христианин!
И все же я должен оспорить некоторые из нынешних обвинений Григоренко в мой адрес. В журнале «Континент» этот бывший генерал, в частности, сказал: «Когда я находился в Черняховской спецпсихбольнице, было выпущено очередное словоизвержение Роя Медведева “Социализм и демократия”. В этом обычном для Роя Медведева многословном и пустословном опусе были, между прочим, и строки, посвященные мне. У Григоренко (писал Медведев) путаные анархистские взгляды. Он и его группа распространяют антисоветский (!) труд Авторханова “Технология власти”. Это был донос. Иначе не назовешь. Когда мне запись этих строк показал черняховский врач-психиатр, я ему не поверил. Счел за КГБ-истскую провокацию, так как это было почти дословным пересказом инкриминировавшихся мне “преступлений”. Когда же, выйдя на свободу, я убедился, что это так и было написано, я понял – кого мы имеем в лице Медведева. Стало понятно, почему этот “соратник” за более чем 5 лет моего заключения не только не зашел, но и не позвонил моей жене. Вообще он вполне по своему моральному облику относится к коммунистам брежневского толка. Удивительно, что он так гостеприимно принят в западных коммунистических партиях». [109]
Признаюсь, эти строки меня озадачили. В «Книге о социалистической демократии» я действительно уделил несколько страниц разбору взглядов Григоренко и его группы. При этом я сделал оговорку, что «критикуя взгляды П. Г. Григоренко, мы должны отметить его достойные уважения личное мужество и честность. Письма и статьи Григоренко при всех их преувеличениях и ошибках, представляют определенную систему взглядов и убеждений, характерных не только для Григоренко. Поэтому помещение его в психиатрическую больницу мы считаем проявлением беззакония и произвола». [110]
Ни одного слова об Авторханове в моей книге не было и нет. Как я теперь понимаю, Григоренко перепутал книгу «Социализм и демократия» с другой книгой, также изданной в 1972 году Фондом им. Герцена. Я имею в виду публикацию в одном томе одиннадцати избранных номеров журнала «Политический дневник». Хотя я был редактором этого самиздатского журнала, имевшего ограниченное распространение, но в издании Фонда им. Герцена моя фамилия нигде не упоминается. В № 55 «Политического дневника» за апрель 1969 года действительно имеется анонимная заметка с критическим разбором книги Авторханова «Технология власти». Автор заметки указывает на многие недостатки и прямые выдумки, содержащиеся в этой книге. В начале заметки есть фраза: «Большую рекламу этой книги проводит группа Григоренко и П. Литвинова. В одном из своих писем П. Григоренко называет книгу Авторханова “классическим трудом по истории сталинизма”». [111]
Книгу Авторханова Григоренко действительно рекламировал в своих «Открытых письмах» в 1968–1969 годах. Однако почти все материалы Самиздата у меня были изъяты во время обыска 1971 года, и было бы затруднительным привести точную справку, не обращаясь снова к «тайным архивам КГБ». Тут-то мне и помог сам Авторханов. В предисловии к новому изданию своей «Технологии власти» он приводит почти полностью текст «Заявления Прокурору РСФСР» от 22 января 1969 года, подписанного Григоренко, Якиром, Красиным и другими. Это был протест против ареста Юрия Гендлера.
В «Заявлении» есть и такие строки: «Можно только поражаться, как мог советский суд дойти до того, чтобы признать антисоветскими историко-социологические исследования А. Авторханова “Технология власти”… Ее автор, случайно вырвавшийся из застенков сталинской госбезопасности, ушел в эмиграцию и там, по материалам съездов КПСС, исследовал условия и способы установления единоличной диктатуры Сталина и причины ужасающего сталинского террора… Труд Авторханова является пока единственным в этой области. С некоторыми положениями его можно спорить, но пока еще не нашлось никого, кто решился бы на это. Настолько этот труд аргументирован, и настоятельно проанализированы приводимые автором факты…»С удовлетворением процитировав этот документ, который широко распространялся в Самиздате, Авторханов замечает: «Интерпретация книги коммунистом Григоренко и его единомышленниками, вполне лояльными советскими гражданами, …означает ее легализацию и даже рекомендацию». [112]
Естественно, что очень трудно обвинить составителя «Политического дневника» в «доносе» на Григоренко, если в этом журнале было просто процитировано «Открытое письмо» самого Григоренко… Прокурору РСФСР!
Конечно, каждый даже на склоне лет может менять свои взгляды и убеждения. Но все же события недавнего прошлого следует воспроизводить такими, какими они были в действительности, а не пытаться искажать их в соответствии с новыми обстоятельствами.
Я, конечно, не в претензии, что Григоренко называет мою книгу о социалистической демократии «многословным и пустословным опусом». Могу отметить только, что эта книга, переведенная на восемь языков, была гостеприимно встречена не только в западных коммунистических партиях, но и в европейских религиозных кругах. Поэтому для Григоренко, объявившего себя христианином, я приведу цитату из «Вестника Русского христианского движения».
Автор рецензии Н. Зернов писал: «Эта книга – голос правды, раздавшийся из недр коммунистической партии в России. Ее автор – честный, хорошо осведомленный и очень смелый человек. Он продолжает верить в истину ленинизма, но также признает необходимость “правдивого слова”… Его основное убеждение заключается в том, что систематическое подавление свободы не только пагубно для научной мысли и искусства, но оно также неблагоприятно отражается на всех других сторонах жизни страны, включая ее индустриальное и экономическое развитие. Автор идет дальше и утверждает, что отсутствие гласности… вредит коммунизму и компрометирует авторитет марксизма-ленинизма… Только одно христианство способно вести людей путем служения ближнему без прибегания к насилию… Путь, возвещенный Христом, закрыт в настоящее время большинству людей их гордостью, своеволием, нежеланием покаяться в грехах… Уроки проходят даром. Страшный лик тоталитаризма никого не вразумляет. Книга Медведева – голос оттуда, из-за железного занавеса. Это голос предупреждения, обращенный в первую очередь к властителям современной России, но к нему следует прислушаться и людям, живущим в западном мире…» [113]
К сожалению, интервью, которое П. Григоренко дал журналу «Континент», как и многие другие материалы этого «религиозного» журнала, показывают, что многие из русских эмигрантов лишь объявили себя христианами. Однако все их поведение и их высказывания проникнуты нетерпимостью, столь характерной для худших образцов фанатического лжесоциализма.
В моем военном билете записано, что я старший лейтенант запаса. Однако некоторые диссиденты и полудиссиденты почему-то считают, что я по крайней мере полковник КГБ и занимаю в этой организации более высокое положение, чем советский поэт Е. Евтушенко, который имеет будто бы звание не выше майора. Леонид Плющ пишет осторожно: «У меня нет на этот счет никаких фактов». [114] Наум Коржавин более категоричен: «Я ни в коем случае не считаю Роя Медведева правительственным агентом». [115]
Одна из американских троцкистских газет посвятила большую статью разбору взглядов советских диссидентов. Газета резко и решительно осуждает «реакционные и фанатичные взгляды Солженицына», а также с бранью обрушивается на таких людей, как В. Чалидзе, П. Литвинов и А. Д. Сахаров, которые якобы «открыто присоединились к проимпериалистическому лагерю». Наибольшие симпатии у газеты вызывают высказывания П. Григоренко – «неолевиста и революционера». Мои взгляды газета характеризует обычно или как современный «меньшевизм», или как «умеренный реформизм». Автор статьи замечает все же, что «Рой Медведев, похоже, свободен от подозрений в сотрудничестве с империализмом и репрессивными органами советской бюрократии». Поэтому газета даже рекомендует не обходить вниманием и мои книги. «С тех пор, – говорится в статье, – как мы чувствуем больше симпатии и родства к диким и примитивным революционерам, чем к спокойному и трезвому Медведеву, здравомыслие ценно. Поэтому всем серьезным троцкистам следует прочесть не только Исаака Дейчера, чтобы понять ошибки и недочеты советской левой оппозиции. Им нужно изучить и взгляды Медведева, чтобы сформулировать собственную программу подлинного троцкизма». [116]
П. Егидес также называет «грязными вымыслами» разговоры о том, что Рой Медведев «чуть ли не агент КГБ». Однако он тут же пускается в длинные и путаные рассуждения о том, почему все же КГБ оставляет Роя Медведева на свободе. И тут же находит неожиданный ответ: Рой Медведев не защищает, как полагает Солженицын, демократический социализм, но лишь отпугивает «иных молодых людей от демократического социализма, от социалистических идей и от борьбы за подлинный социализм».
Ибо «подлинный социализм» – это не тот, о котором пишет Медведев, и, конечно, не тот, о котором писали Хрущев или Ленин, а тот, о котором нам скоро поведает П. Егидес. Некоторые из моих оппонентов заявляют, что, и не будучи старшим офицером КГБ, я приношу «демократическому движению больше вреда, чем все КГБ». Эти люди привыкли считать «демократическим движением» только тот узкий кружок, к которому принадлежат они сами.
На дне рождения у писательницы Н. меня отвела в тихую комнату группа ленинградских писателей и ученых. Они просили, чтобы я добился у министра Ю. Андропова улучшения условий заключения для их друзей В. Марамзина и М. Хейфеца. В ответ они обещали не поднимать вокруг этого дела большого шума. Я ответил, что никогда не видел Ю. Андропова, и у меня нет возможности обращаться к нему с какой-нибудь просьбой, но собеседники явно мне не поверили. Вскоре после этого разговора М. Хейфец был осужден на длительный срок лагерей, а В. Марамзин получил условное наказание и уехал во Францию, где издает новый эмигрантский журнал «Эхо». Думаю, Марамзин хорошо знает, что моего заступничества ему не понадобилось.
Журналистка Р. Б. Лерт нередко называла мое существование в СССР «феноменом». П. Егидес вторит ей и, обсуждая «экстерриториальность Роя Медведева», также вопрошает: «Откуда этот феномен?» П. Егидес, правда, оговаривается: «Надеюсь, вы понимаете, что этот вопрос вызван не желанием видеть, как на вас обрушиваются репрессии». Однако в действительности все его письмо, на мой взгляд, проникнуто именно этим желанием. Да и как не желать репрессий для человека, который приносит столько вреда демократическому движению. Пожалуй, скоро и я стану верить в свою «феноменальность». На самом деле, что это за человек, который за пределами СССР делает больше для пропаганды демократического социализма, чем весь штатный аппарат ЦК КПСС, а внутри страны приносит больше вреда демократии и социализму, чем весь штатный аппарат КГБ! Вероятно, иностранные туристы скоро станут просить показать им в Москве не только Большой театр или Царь-пушку в Кремле, но и тот «убогий дом без лифта на окраине Москвы», где проживает моя небольшая семья.
Тот же вопрос – об отношении Роя Медведева с КГБ – лишает покоя и А. Авторханова. Почему именно Рою Медведеву КГБ открыло свои тайные архивы? Почему не только ЦК КПСС, но и КГБ доверяет Рою Медведеву свои «самые сокровенные мысли»? Ясно, что на Лубянке Рой Медведев свой человек, от которого здесь нет секретов. Но всех этих измышлений Авторханову кажется мало. Неожиданно он признается, что у него «порой возникает мысль» – не является ли Рой Медведев штатным работником КГБ и не его ли «агентурные доносы» дали повод в 1969 году к аресту П. Григоренко и в 1977 году А. И. Гинзбурга? Авторханов жалеет, что нет среди нас знаменитого Владимира Бурцева, который прославился в начале века разоблачением царских провокаторов.
Но вряд ли современный Бурцев стал бы заниматься моей биографией. Для начала он обязательно спросил бы: а кто, собственно, такой сам Авторханов?
На Западе издается немало как сравнительно небольших, так и крупных биографических справочников типа «Кто есть кто» или «Современные авторы». Здесь можно найти краткие сведения о большинстве деятелей как советского истэблишмента, так и советской оппозиции или эмиграции. Однако Авторханов, который сам называет себя едва ли не классиком, категорически отказывается давать в такие справочники какие-либо биографические сведения.
Из его книги «Технология власти» можно сделать вывод, что еще совсем молодым человеком Авторханов попал в Москве в «штаб» правой оппозиции, где обсуждалась тактика и стратегия борьбы «правых» против Сталина. Однако до сих пор никто из историков ничего не знает о существовании подобного «штаба», членам которого Авторханов намеренно дает или вымышленные клички («Нарком», «Генерал»), или выдуманные фамилии (Резников, Сорокин), а заодно и выдуманные биографии. Потом Авторханов работал якобы в номенклатуре ЦК ВКП(б), но он почему-то нигде не сообщает о должности, которую занимал в начале 30-х годов. Институт Красной профессуры Авторханов закончил, по его словам, в 1937 году Между прочим, этот институт был ликвидирован еще в феврале 1936 года.
На пять лет Авторханов попал в заключение, но был реабилитирован. Хотя в годы войны все реабилитации были прекращены, и даже тех арестантов, у которых кончился срок, задержали в лагерях «до особого распоряжения», для Авторханова якобы сделали исключение, и для пересмотра его дела будто был даже собран Верховный Суд РСФСР.
Авторханов утверждает, что он был подвергнут в подвалах НКВД всем видам физических пыток: ему не только вводили под ногти раскаленные иглы, ломали ребра, выбивали зубы, но даже кастрировали при «ассистентах»-сержантах НКВД. Он устоял и перед этой страшной для молодого мужчины «операцией», – вот и пришлось чекистскому суду отпустить его на все четыре стороны.
Но странное дело: описывая все эти пытки, Авторханов дает совершенно неправильное определение такому простому и хорошо известному всем зека следственному методу, как «конвейер» (сравни: Авторханов А. Технология власти, 1976, с. 11 и Медведев Р. К суду истории, 1974, с. 517 русского издания). Может быть, дело обошлось все же без кастрации? В 1943 году Авторханов «эмигрировал» на Запад. Тогда это можно было сделать только одним путем – перейти на сторону немецких оккупантов, что и сделал Авторханов. Чем занимался Авторханов в 1943–1945 годах на службе у гитлеровцев, и чем он заслужил доверие гестапо? – об этом он совсем ничего не говорит.
В газете «Советская Россия» от 13 июня 1970 года и в журнале «Огонек» (№ 35 за 1971 г.) были сообщения о том, что по «агентурным доносам» Авторханова на Кавказе подверглись аресту десятки людей. У меня нет основания особенно доверять этим сведениям, но порой и у меня «возникают мысли», что вряд ли гестапо пренебрегло теми важными сведениями, которые мог сообщить немцам бывший номенклатурный работник ЦК ВКП(б). Из сказанного видно, что даже Владимиру Бурцеву было бы нелегко разобраться с вопросом– кто же такой Абдурахман Авторханов? Жаль, что, «работая много лет в “секретных архивах КГБ”», я не разыскал там и досье на Авторханова.Я получаю много обычных писем, а также немало разного рода «открытых писем». Вообще, написание «открытых писем», как мне и Жоресу, так и обоим «братьям Медведевым» превратилось в кругу диссидентов и в эмиграции в своеобразный жанр литературы. В специальной папке, которую я завел для этих писем, у меня хранятся «открытые письма» и «заявления» А. И. Солженицына, А. Д. Сахарова, Вл. Максимова, Л. Плюща, Н. Коржавина, Л. Чуковской, Л. Копелева, Н. Неймана, В. Турчина, П. Егидеса, Г. Владимова и некоторых других, менее известных людей. После получения каждого такого письма у меня возникало естественное желание написать ответ, но я обычно воздерживался от этого, и вскоре подобное желание пропадало. Между прочим, такой именно совет давал одному из своих корреспондентов крупнейший русский писатель и публицист В. Короленко.
«Знаю, – писал Короленко, – что нет настроения мучительнее и, пожалуй, бесплоднее, как настроение полемическое, в особенности еще с личной окраской. Много уже лет я вращаюсь среди острых вопросов нашей жизни, часто мне приходилось принимать участие в борьбе, где, помимо интересов общих, – замешивались и интересы личностей. Понятно, что и меня не щадили, и не раз пытались облить грязью. И я считаю, что важнейшая моя победа в этой области была победа над собой, над непосредственным побуждением поднять перчатку и заплатить око за око. Постепенно, однако, я отрешился от этого. Сначала я писал жестокие ответы и оставлял их в своем столе; проходило два-три дня – и ответы оставались в столе навсегда, а я продолжал писать о “предмете”, оставляя в стороне личные вопросы… Это ужасно много сохраняет настроения, освобождает ум и душу. Проходит некоторое время – все эти дрянные личные уколы забываются, и истина выступает тем ярче. В противном же случае – накопляется целая гора сторонних ощущений и, что всего хуже, начинал себя чувствовать как бы связанным с тем или другим человеком, какою-то отрицательной, враждебной, но все же очень крепкой связью, заставляющей искать не то, что нужно по существу, а что поможет сразить другого лично». [117]
Это весьма мудрый совет, и я обычно всегда ему следовал. Только недавно я нарушил свое правило и позволил себе ответить П. Егидесу и Р. Лерт, а затем и писателю Г. Владимову И тут же убедился в ошибочности своего шага. В мой адрес посыпался целый поток «открытых писем» и «заявлений» как от многих знакомых, так и вовсе мне незнакомых людей. И почти каждый из авторов этих писем, мало считаясь с истиной, стремился сделать, по выражению Короленко, как можно больше «дрянных личных уколов». Я решил поэтому на будущее снова воздерживаться от ответа на всякого рода «открытые письма» и «заявления», но завести при необходимости для таких документов еще одну специальную папку.
Особый вид моей корреспонденции составляют анонимные письма. В прошлые годы в таких письмах преобладали или угрозы, или тема моих «отношений» с Лубянкой. Теперь главной темой таких писем стал секс, и эти письма получаю не только я, копии их получают мой сын, моя жена и мои друзья. В письмах, которые мы получаем теперь в стихах и прозе (с использованием лагерно-блатного жаргона), утверждается, что я состою в предосудительной связи со всеми знакомыми и незнакомыми женщинами. А ведь еще недавно мои друзья считали, что я, в основном, равнодушен к прекрасному полу и делаю исключение только для жены.
Иностранные корреспонденты знают, что я бываю у них на редких приемах только в обществе своего портфеля. Неизвестный благожелатель регулярно пишет, тем не менее, моей жене, что я бываю «в свете» в обществе «очаровательных синичек, складно щебечущих о путях развития русской поэзии и достоинствах различных музыкальных форм». «Ваш муж, – пишет этот доброжелатель, – не только государственный деятель, но и прекрасный во всех отношениях человек. У него любвеобильное сердце, и ему нравятся красивые женщины. Но по большому счету вы-то должны только радоваться этому… К тому же для выходов в свет Р. А. нужен и соответствующий фон, как дорогому бриллианту – достойная оправа… Ему это приятно, окружающим тоже. Так, радуйтесь этому, если вы действительно любите Р. А.»
Моя жена меня любит, но она не очень любит этого благожелателя…
Любопытно и другое. Кроме домашнего адреса я получаю письма еще по двум адресам. Один: 121019, Москва Г-19, абонементный ящик № 45. Другой: 125475, Москва А-475, абонементный ящик № 258. Почта № 475 находится возле моего дома, почта № 19 – в центре города. По разным причинам мне это удобно. Но странное дело, было немало случаев, когда я находил письма, адресованные на почтовый ящик № 45, в почтовом ящике № 258, и наоборот. Удивительно, насколько точно Московский почтамт знает своих постоянных клиентов.
Почти каждый день я получаю письма как из различных городов нашей страны, так и из-за границы. Но многие письма ко мне не приходят, даже если они отправлены заказными и с уведомлением. Я часто не получаю писем от зарубежных коллег и от знакомых, покинувших СССР. Но зато за последние два года я получил из США два письма от Иисуса Христа и одно письмо от Иоанна Крестителя. Я получил также письмо от человека, который называл себя одновременно и Сталиным и, Гитлером.
Обычно я передаю эти пространные письма одному писателю, который вместе со своим другом-психиатром коллекционирует рукописи и письма наиболее великих людей ХХ века и всех прошлых веков. Они всегда очень рады, когда я пополняю их своеобразную коллекцию.
Хотя я работаю с утра до вечера, а иногда и ночью, местное отделение милиции считает меня безработным. Поэтому время от времени меня посещают участковые милиционеры с вопросом– когда же я поступлю на государственную службу? Правда, и на них производит впечатление полка с моими книгами, тем более что часть из них издана на русском языке или с изображением революционных плакатов на обложке. Один из работников милиции не только попросил дать ему почитать какую-либо из моих книг, но, узнав, что я расследую преступления (Сталина и сталинизма) и написал один литературный детектив («Загадки творческой биографии М. Шолохова»), пригласил меня работать в милицию, где теперь очень много вакансий.Моя фамилия является весьма распространенной русской фамилией. Но у меня необычное для русских имя Рой. И если в печати появляется статья Николая или Владимира Медведева, то никто не приписывает их мне или моему брату Жоресу. Но иногда в комментариях упоминается только фамилия. Мне передали недавно, что польские диссиденты были возмущены, услышав по радиостанции «Свободная Европа», что где-то за границей Медведев опубликовал статью, одобряющую вступление в ЧССР войск Варшавского пакта. Конечно, я не писал такой статьи. Ее написал, как выяснилось, обозреватель Агентства «Новости» по фамилии Медведев.
Сложнее бывает, когда кроме фамилии ставятся мои инициалы. В журнале «Посев» (Франкфурт-на-Майне), который в нашей стране считается антисоветским изданием, было напечатано мое «Открытое письмо» в журнал «Коммунист» с протестом против попыток реабилитации Сталина. Мое письмо распространялось тогда в Самиздате и было издано отдельной брошюрой на французском языке в том же 1969 году На обложке брошюры было указано мое полное имя: «Рой Медведев», в журнале «Посев» только инициалы «Р. Медведев». Через полгода за той же подписью «Р. Медведев» журнал «Посев» опубликовал крикливо-вздорную и намеренно-клеветническую статью «Правда о современности», сочиненную явно западным автором. В этой статье, например, говорилось, что «кремлевские лидеры прокучивают свои громадные состояния в сверхдорогих ночных ресторанах Москвы». Но даже все иностранные корреспонденты знают, что в Москве нет ни «сверхдорогих», ни «ночных» ресторанов, да и понятие «кремлевские лидеры» употребляют лишь западные авторы.
Тем не менее на Западе и новую статью приняли за мою публикацию. Я направил протест в «Посев», в Агентство печати «Новости» и в западные газеты. Мое опровержение было быстро опубликовано в «Нью-Йорк таймс» под ясным заголовком – «Московский историк дезавуирует антисоветскую статью, приписанную ему на Западе». Я очень благодарен корреспонденту Т. Шабаду ибо когда меня пригласили в «компетентные органы», я смог предъявить фотокопию своего опровержения. Заведующий редакцией в агентстве «Новости» отказался печатать мое заявление, потребовав дополнительных доказательств. Что касается «Посева», то лишь через два месяца обычной почтой я получил письмо ответственного секретаря журнала г-на Кандаурова. Он любезно сообщал мне, что даже в московском телефонном справочнике имеется семь «Р. Медведевых», и среди них могут быть и Рюрики, и Родионы, и Романы. Поэтому журнал не будет печатать никаких опровержений, хотя и не знает подлинного автора поступившей к ним статьи.
Сейчас телефонов в Москве стало гораздо больше и издан новый телефонный справочник. Однако публикации в «Посеве» от имени таинственного «Р. Медведева» все же прекратились. Сам я не читаю этого журнала. Некоторые советологи говорили, что почти в каждом номере «Посева» упоминается или Рой, или Жорес Медведевы, но обязательно с отрицательными эпитетами. Однако и советологи редко просматривают этот журнал.С другими эмигрантскими изданиями у меня более сложные отношения. В 1972–1977 годах в «Русской мысли», «Новом русском слове», «Новом журнале» и даже в «Вестнике русского христианского движения» было опубликовано несколько моих статей или положительных рецензий на мои и Жореса книги. Редактор «Русской мысли» княгиня Зинаида Шаховская, поясняя позицию своей газеты, как-то писала: «И дрянной человек может иметь полезную мысль, а самый честный человек сказать глупость. Даже у мудрецов происходит затмение ума… Истина никому не дана, вся ее полнота только у Бога, а нам на земле открыты только ее крупицы. Каждый, согласно своему уму, своему темпераменту, своим знаниям, своей интуиции, а, главное, своей совести, судит о проблемах нравственности и государственности». [118]
Это разумная и благородная позиция.
Однако, с увеличением новой – «третьей» эмиграции отношение эмигрантской печати ко мне и моему брату заметно изменилось. Отчасти это объясняется политической позицией большинства «третьей» эмиграции. Вопреки прежним взглядам, высказываемым на русской земле, эти люди, оказавшись на Западе, обнаруживают не только свою религиозность и ненависть ко всем «моделям» социализма, но и неприязнь к западному либерализму вообще. Поэтому они примыкают обычно к крайним антикоммунистическим течениям Запада. Неудивительно, что в журнале «Континент» – главном журнале «третьей» эмиграции – я нахожу почти всегда какое-то ругательство в свой адрес.
Справедливости ради должен отметить два обстоятельства: во-первых, среди многих тенденциозных и сомнительных публикаций «Континент» опубликовал за пять лет своего существования немало интересных и важных материалов. Во-вторых, немало пинков получают от «Континента» и сами эмигранты, независимо от своей политической позиции. Даже главный редактор этого журнала Владимир Максимов после множества столкновений и споров с эмигрантами публично заявил, что небольшое число достойных представителей советских диссидентов в эмиграции порой неразличимы «среди легиона злобствующих неудачников, бросившихся за рубеж в поисках положения, которого им здесь никто не приготовил, и в жажде славы, которой им здесь никто не припас». [119]
Поясняя распространенную в эмиграции неприязнь к «братьям Медведевым», Леонид Плющ (примкнувший во Франции не к правым, а к троцкистам, т. е. к крайне левым) писал в газете «Русская мысль»: «Все реалисты Запада – Ватикан, Социалистический Интернационал, Ж. Марше, Г. Шмидт, швейцарское и прочие правительства – стоят на позициях медведевского марксизма – не срывать торговлю, не срывать большую игру в спасение мира, не дразнить белого медведя». [120] Президент Никсон и его Госсекретарь Киссинджер, а также президент Форд также стояли в прошлом на позициях «медведевского марксизма». Только новый американский президент Дж. Картер, по свидетельству Плюща, неожиданно сошел с этих позиций и «портит всю обедню» странам Запада.
Я и не подозревал о такой популярности своих взглядов на Западе и о своем участии в такой большой «игре» в спасение мира. Теперь-то я понимаю – почему американский сенатор Генри Джексон, объявляя о выдвижении своей кандидатуры на пост президента США, обрушился с грубой критикой на Роя Медведева (см. «Нью-Йорк таймс от 28 января 1975 года). А может быть, слова Л. Плюща являются иллюстрацией того, что и „самый честный человек может сказать глупость“?
Невозможно перечислить все то, что пишется в эмигрантской печати по поводу моей персоны. Приведу лишь один пример.
Несколько лет назад из СССР эмигрировал популярный поэт Наум Коржавин. Мы любили его стихи, большинство из которых ходило в списках. Еще в родной стране Коржавин пережил сложную эволюцию. По его признанию, было время, когда он ходил советоваться в НКВД. Потом, еще при жизни Сталина, Коржавин написал антисталинское стихотворение и был сослан. После реабилитации Коржавин не только поддержал решения XX и ХХП съездов КПСС, но пытался глубже разобраться в прошлом и своем, и всей страны. В единственном опубликованном в Москве сборнике его стихов было стихотворение «Комиссары 20-х годов», которое я уже цитировал. Это стихотворение романтизировало образ комиссаров, «сошедших в тень» в 30-е годы.
Это слабое стихотворение, написанное в 1960-м году, было мне особенно дорого, так как мой отец был одним из таких комиссаров.
Теперь Коржавин не романтизирует, но ненавидит именно комиссаров 20-х годов. В статье «Плюрализм Роя Медведева»
Коржавин издевается над «комиссарским происхождением» Роя Медведева, родители которого, а также их товарищи, «развеселившись, столкнули Россию в пропасть» в 1917 году. [121]
Хочу дать небольшую справку. Мой отец в 1917 году был не комиссаром, а голодным сиротой в г. Астрахани. И в Красную Армию он пошел через год не за «жирным комиссарским пайком», а из стремления к справедливости и сочувствия к бедным людям. Моя мать происходит из многодетной еврейской семьи, проживавшей в Грузии. Думаю, Коржавин и сам знает, что у евреев было мало оснований любить царское самодержавие.
Конечно, история знает всякие превращения. Бывало и так, что командиры и комиссары, выходцы из бедных крестьян, возглавляли заградотряды, не дававшие голодающим крестьянам в 1932–1933 годах добраться до ближайшей станции. Что знал и что думал мой отец о событиях тех тяжелых лет – об этом я не успел его расспросить.
Можно по-разному относиться и к событиям 1917, и к событиям 1937 года. Но ни один историк или политик Запада не может игнорировать сложную историю русской революции. Однако этот русский опыт нужно понять, а не просто отвергнуть, если мы хотим добра Западу. Между тем, Коржавин утверждает, что печется именно о Западе, стараясь охранить западную цивилизацию от русского варварства.
Достается моим бедным родителям и от некоего Льва Наврозова, о котором здесь в СССР никто и не слышал и который, эмигрировав в 1972 году в США, опубликовал семитомную книгу о самом себе «Воспитание Левы Наврозова: жизнь в закрытом мире, некогда называемом Россией». Читатели Запада не любят многотомных литературных биографий, и книга Наврозова не имела успеха, хотя какие-то газеты или журналы писали, что после появления Наврозова Солженицына можно считать уже писателем второго разряда.
Теперь Наврозов переключился на статьи, и в одной из них я смог прочитать следующие рассуждения: «В России с 1918 по 1921 гг. Троцкий, или Бухарин, или родители Роя и Жореса Медведевых принадлежали к касте, которая расстреливала, и поэтому, с их точки зрения, их безграмотная утопия осуществлялась в России в лучшем научно-философском виде. Но затем, наоборот, их начали расстреливать, и конечно, многие из них открыли перед смертью, что созданное ими общество их научно-философским взглядам никак не соответствует». [122]
Не знаю, к какому лагерю принадлежали в 1918–1921 годах родители Левы Наврозова, но расстреливали тогда не только красные белых, но и белые красных. Были также и такие «зеленые» или «черные», которые расстреливали одновременно и белых, и красных.
В этой же статье Лев Наврозов успокаивает советских руководителей, заявляя, что большинство творцов иностранной политики США и других западных стран «находятся в своей области на умственном уровне детей до пяти лет». Самые мудрые из них, и в качестве примера Наврозов приводит Уинстона Черчилля и Голду Меир, достигают все же умственного уровня детей пятилетнего возраста – не то что полный младенец Генри Киссинджер. Все современные, да и прежние философско-политические учения от Платона до Маркса, от Робеспьера до Солженицына или Хомейни – все одинаково безграмотны и не видят, по мнению Наврозова, что «существует задача защиты человека от власти человека», подробности учений и опыта перечисленных выше философов и государственных деятелей – это, как пишет Наврозов, «подробности личной жизни безграмотных утопистов, а не общественной истории». Существенны лишь подробности жизни Левы Наврозова, который, отчаявшись в способности Запада защитить себя или создать какую-то подобную научной медицине научную доктрину по сохранению и спасению западной цивилизации, основал недавно, по его свидетельству, «при участии многих умных и талантливых людей разных стран, Центр по спасению гражданских обществ, нечто вроде Интернационала ума и таланта всех народов» [123] (см. с. 89).
Любопытно, что в конце своей же статьи Наврозов весьма здраво замечает: «В 20-м веке считается неудобным восхвалять себя лично. Но безудержное восхваление самого себя через групповое самовосхваление (мы рабочие, ленинцы, писатели, христиане, немцы, русские, выпускники Гарварда, негры, полководцы, китайцы) воспринимается чуть ли как жертвенное самоотречение. Оценивая себя лично, человек 20-го века научился сдерживать выражение своей страстной веры в собственное превосходство. Но как только он выступает как член некоторой группы, все его сдерживающие центры выходят из строя». [124]
Не для этой ли цели будет существовать теперь и наврозовский Пятый Интернационал?В советских газетах и журналах можно прочесть, что именно СССР идет в авангарде прогрессивного человечества. Точно так же и многие советские диссиденты, оказавшись на Западе, претендуют только на авангардную роль. Они хотят учить несмышленых людей Запада, но не учиться у них.
Они хотят, подобно Наврозову выступать лишь в качестве наставников западной общественности, ибо только они знают «что надо» и «как надо».
Уже из Америки писал своим поредевшим сторонникам Солженицын: «Я думаю: именно Россия, распахнувшая в мир врата адовы, именно она только и способна их закрыть. За полтора года изгнания я еще больше убедился, что таких мощных рук и такого умудренного сердца на Западе нет: все здесь так расслаблены благополучием и в таком увлеченьи за увеличением его, что: или мир погибнет скоро, или противоадовы руки найдутся только на порабощенном Востоке. Для мировой истории ХХ-го века Россия – ключевая страна… Оттого приверженность русским проблемам получается не такая уж узкая, а даже и всемирная. И это вовсе не национализм». [125]
Действительно, это уже не национализм– пытаться переделывать весь мир, и Запад в том числе, при помощи мощных русских рук и умудренных русских сердец.С Солженицыным полностью согласен и проживающий в СССР видный математик И. Шафаревич. Он утверждает: «Мы (т. е. Россия) первыми пришли к этой точке, откуда видна единственность этого пути, от нас зависит вступить на него и показать его другим. Прошедшие полвека обогатили нас опытом, которого нет ни у одной страны мира… Таково сейчас положение России: она прошла через смерть и может услышать голос Бога». [126]
Не слишком ли шаткое основание подводят Солженицын и Шафаревич под свои пророчества? А что если скоро появятся на Западе сотни и тысячи изгнанников из Китая? Разве эта страна не накопила за пять тысяч лет своей истории еще большего опыта страданий и смерти, чем Россия? И, может быть, у китайцев окажутся еще более мощные руки и менее расслабленные благополучием сердца?
Шафаревич все же уверен, что Бог испытывает предпочтение именно к России. Имея в виду русских, Шафаревич высказывает надежду: «Бог творит историю руками людей, и это мы, каждый из нас может услышать Его голос». [127]
Читать бесплатно другие книги:
