Дорогие гости Мамин-Сибиряк Дмитрий

– Ты знаешь о чем. Сейчас половина одиннадцатого утра. Неудивительно, что мать едва нас не застукала. Удивительно, что мы до сих пор еще ни разу не попались.

– Разве ты не хотела этого?

– Хотела, разумеется.

– Это ты пришла ко мне.

– Да, потому что если бы я не пришла сейчас – когда еще я смогла бы увидеться с тобой наедине? Только вечером, возможно? На пять минут, когда Леонард отлучился бы в туалет?

– Но что нам остается делать? – сказала Лилиана. И, не дождавшись ответа, спросила: – Ты хочешь прекратить наши отношения? – Она подошла к дивану, села и взяла Фрэнсис за руки. – Ты ведь не можешь порвать со мной, правда? О, Фрэнсис, скажи, что не можешь! Я умру без тебя! Я так тебя люблю!

– Я тоже люблю тебя. Но это всего лишь слова – а что они значат?

– Ты сама знаешь. Прекрасно знаешь. Почему ты вообще спрашиваешь?

– Мне иногда кажется, что мы с тобой сошли с ума.

– Это весь мир вокруг сошел с ума. А нам просто нужно быть осторожнее. Совершенно не важно, в какое время суток мы видимся, верно ведь? Это не имеет ни малейшего значения! И совершенно не важно, что нам надо держать все в тайне – от этого наши отношения становятся только еще более особенными, более интимными.

– Полагаешь, моя мать сочтет наши отношения особенными? И Леонард тоже?

– Мне все равно, что подумает Леонард, – машинально ответила Лилиана. – И я же не с мужчиной ему изменяю.

У Фрэнсис оборвалось сердце.

– Вот как?

Лилиана страшно смутилась:

– Я имею в виду, что он так на это посмотрит, если узнает.

– Как именно? – спросила Фрэнсис. – Как на пустяк какой-то, ты хочешь сказать? Тогда почему бы не рассказать твоему мужу про нас, если это пустяк?

Лилиана потупила глаза и тихо проговорила:

– Это не пустяк, ты знаешь.

Фрэнсис знала. Вернее, была почти уверена. Но у нее вдруг возникло необъяснимое искушение взвиться, затеять ссору… Мгновение спустя, однако, порыв миновал. Она поднесла руку Лилианы к губам и тихо выдохнула:

– Прости меня. Давай не будем ссориться.

Лилиана неуверенно улыбнулась:

– Ляг обратно на пол. Я задерну занавески. Мы можем…

– Нет. Я лучше пойду вниз. – Фрэнсис начала подниматься с дивана. – Миссис Плейфер запросто может отправить мою мать домой еще за чем-нибудь.

Лилиана не отпускала ее:

– Не уходи, пожалуйста.

– Я должна, Лилиана.

– Тогда… тогда просто поцелуй меня на прощание.

И Фрэнсис, после недолгого сопротивления, позволила увлечь себя обратно на диван, и поцелуй, по обыкновению, затянулся очень-очень надолго…

Когда мать вернулась домой, Фрэнсис постаралась увести разговор в сторону от Лилианы. Они подробнейшим образом обсудили желудочное расстройство Пэтти, которой доза аррорута не особо помогла. После ужина, когда они вдвоем сидели за шитьем в гостиной, мать упомянула об одном деле, порученном ей миссис Плейфер, – нужно пронумеровать билеты для предстоящей благотворительной лотереи. Не поможет ли ей Фрэнсис? Работа простая, но довольно скучная. Они могут все сделать в выходные, да? Скажем, в субботу?

– Конечно, – ответила Фрэнсис. И после паузы неловко добавила: – Только лучше в воскресенье. Мы с Лилианой наметили кое-что на субботу.

Довольно долго мать молчала, перебирая катушки шелка в своей корзинке. Потом отрезала нитку, послюнила кончик и просунула в игольное ушко. Сделав первый стежок, она сказала:

– Я заметила, в последнее время миссис Барбер прибрала тебя к рукам. Мистер Барбер не скучает по своей жене?

Она говорила негромко, не поднимая глаз, и таким необычным тоном, что у Фрэнсис внутри все сжалось, словно ей снова было десять лет. Она тоже сделала пару стежков и ответила по возможности беззаботнее:

– Они часто проводят субботы порознь. Мистер Барбер после работы играет в теннис, помнишь?

– Я имела в виду не только субботы.

– Ну, мы с Лилианой стали добрыми друзьями.

– Да уж, с недавних пор вы с ней на очень короткой ноге. Должно быть, ей льстит, что ты проявляешь к ней такой интерес.

– Проявляю интерес? Ты так говоришь, будто я руководитель женского клуба.

– Может, тебе действительно следует организовать женский клуб или что-нибудь вроде. Мистер Гарниш только вчера спросил меня, за какими занятиями ты проводишь дни. Я не знала, что ответить.

– Я провожу дни за работой по дому.

– Не сказать чтобы дом содержался в особом порядке в последнее время.

Фрэнсис опустила шитье на колени:

– Ох, мама, на тебя не угодишь. То тебе невмоготу видеть, как я драю полы. То ты жалуешься, что полы немытые.

Мать покраснела:

– Я вовсе не жалуюсь, Фрэнсис. Ты знаешь, как я переживаю из-за того, что тебе приходится трудиться по хозяйству. И знаешь, как я благодарна тебе за все твои старания. Но разве не ради нашего дома мы и взяли жильцов, в первую очередь? Если ты пренебрегаешь домашней работой потому, что проводишь утро с миссис Барбер, куря сигареты и отплясывая польку… Неужели у нее нет своих хозяйственных дел? Или ты делаешь все за нее?

– Нет, разумеется. Ничего я за нее не делаю.

– Мне кажется, ты полностью подпала под ее влияние. А она всегда производила на меня впечатление самой заурядной особы. Не давай ей власти над собой. Не бегай за ней, как собачонка. Где все твои остальные подруги? Ты давно уже не встречалась с Маргарет. И у миссис Барбер тоже есть подруги, конечно же? Женщины одного с ней круга?

«Уж не в этом ли все дело? – подумала Фрэнсис. – В том, что мы с ней разного круга?» Она почти надеялась, что не ошиблась в своей догадке.

– Мне нравится общаться с Лилианой, вот и все, – сказала она. – А ей нравится общаться со мной.

– Больше, чем со своими сестрами?

– Ты прекрасно знаешь, что у Лилианы с ними довольно мало общего.

– И с мужем?

– Я уже говорила, они частенько ссорятся.

– Ну, только не позволяй ей садиться себе на шею. Когда она наладит отношения с мистером Барбером…

– Может, и не наладит, – не удержалась Фрэнсис.

Мать заметно встревожилась:

– Конечно наладит! Иначе она станет глубоко несчастна, по собственной вине! Ни одной замужней женщине не хочется признать свой брак неудачным. Надеюсь, ты не пыталась внушить миссис Барбер какие-нибудь странные мысли на сей счет? Если бы я… если бы я хоть на миг подумала, что ты настраиваешь ее против мужа…

– С чего бы я стала делать такое? – не моргнув глазом, спросила Фрэнсис. Очевидно, получилось у нее убедительно. Взгляд матери стал спокойнее.

– Хорошо. Просто не лезь решать чужие проблемы. Она и мистер Барбер будут жить здесь не вечно. Рано или поздно они заведут ребенка. Вернутся обратно в свою привычную среду – и тогда что? Ты станешь видеться с ней реже и будешь только расстраиваться.

– Да, – согласилась Фрэнсис. – Пожалуй, ты права.

Она произнесла это решительным тоном, рассчитывая таким образом положить конец разговору – который, казалось, подходил все ближе и ближе к опасной теме ее отношений с Кристиной.

С другой стороны, может, и впрямь только казалось. Теперешний разговор больше напоминал те, что мать нередко заводила с ней в юности, – про одноклассниц и соседских дочерей, к которым Фрэнсис проникалась неподобающими романтическими чувствами. «Гордон скоро начнет ревновать к тебе», – однажды с неловким смешком сказала мать здесь, вот в этой самой комнате. Гордон Фаулер был помолвлен с дочерью миссис Плейфер, Кейт. А Фрэнсис в свои четырнадцать-пятнадцать лет Кейт почти боготворила. Наверное, сейчас мать подозревает, что Фрэнсис слегка увлеклась Лилианой, и потому предостерегает? Смотрит в будущее и видит там разочарования, слезы? Если так, значит она даже не догадывается, что стадия легкого увлечения осталась у них с Лилианой далеко-далеко позади. Что бы она подумала, что бы сделала, если бы могла вообразить позу, в которой ее дочь и квартирантка находились несколькими часами ранее: Фрэнсис распростерта навзничь на ковре в гостиной и голова Лилианы у нее между ног?

При этой мысли Фрэнсис вдруг испытала что-то, поразительно похожее на торжество. Но чувство это тотчас же начало меняться, усыхать, скукоживаться и темнеть, отравленное следующей мыслью: что же они с Лилианой натворили? Они впустили в дом свою безрассудную страсть. Эта страсть впервые представилась Фрэнсис как нечто своевольное и непокорное, практически живущее собственной жизнью. Нечто вроде беглого преступника, которого они тайком привели сюда ночью и спрятали на чердаке или в стенной полости.

Поздно вечером, погасив светильники в холле и услышав скрип Лилианиной гладильной доски в кухоньке наверху, Фрэнсис сказала себе: «Я не войду туда к ней. Хотя бы сегодня не войду».

Она поднялась по лестнице с твердым намерением прямиком проследовать в свою спальню и плотно закрыть за собой дверь. Но, шагнув на площадку с последней ступеньки, чуть помедлила в нерешительности, а затем без дальнейших раздумий бесшумно направилась вокруг лестничного колодца к открытой двери кухоньки. А еще секунду спустя встретилась взглядом с Лилианой, и сердце у нее перевернулось. Она тихонько вошла.

Лилиана поставила утюг на подставку и нервно взглянула мимо Фрэнсис, на лестничную площадку:

– Я уже думала, ты так и не придешь! Торчу здесь целую вечность, утюжа одну и ту же наволочку! Ты ведь не ненавидишь меня, правда?

– Ненавижу? Ты о чем, вообще?

– Я просто подумала, еще утром… Ох, мне всякое в голову лезло.

Они соприкоснулись руками над гладильной доской, а в следующий миг Лилиана опять схватилась за утюг. Дверь гостиной распахнулась, и оттуда, беззаботно насвистывая, вышел Леонард.

Он был одет – вернее, раздет – по жаре: босиком, рукава высоко засучены, домашняя рубашка широко расстегнута у горла, и под ней белая майка, сквозь которую угадывается редкая рыжеватая поросль на груди. Синяки на лице, в течение последнего месяца постепенно бледневшие и менявшие цвет с черно-синего на желто-зеленый, уже почти полностью сошли, и Леонард выглядел собою прежним: бодрый и пышущий здоровьем. В руке у него была бутылка пива, которую допил до дна одним большим глотком, переступая через порог кухни.

Он весело поприветствовал Фрэнсис, проходя мимо нее фокстротным шагом. Казалось, он забрел сюда просто так, без всякой цели, и Фрэнсис надеялась, что сейчас же он и удалится восвояси. Однако Леонард задержался: потоптался около Лилианы, наблюдая, как она утюжит наволочку, потом спросил:

– Ты еще долго?

– Белье надо догладить, – смущенно ответила она.

Его голос стал вкрадчивым.

– Можно ведь и завтра закончить, а?

Лилиана энергично провела утюгом взад-вперед и ничего не ответила. Но Леонард все не уходил, все наблюдал за ней, все топтался рядом. На Фрэнсис он больше ни разу не взглянул, однако в нем не чувствовалось никакой враждебности. Он хочет свою жену, с болью осознала Фрэнсис. Он не знает – откуда он может знать? – что Фрэнсис тоже ее хочет.

Эта мысль заставила Фрэнсис попрощаться с ними и направиться к своей спальне. Открыв дверь, она обнаружила на полу под ней очередное послание Лилианы: пронзенное стрелой сердце, нарисованное на листке бумаги. С минуту она неподвижно смотрела на листок, потом положила на тумбочку, рисунком вниз.

Ко времени, когда Фрэнсис разделась, легла в кровать и выкурила свою вечернюю сигарету, Лилиана с Леонардом уже вышли из кухни, и кто-то из них уворачивал газ на лестничной площадке. Мгновением позже дверь соседней спальни с тихим щелчком затворилась. Этот щелчок Фрэнсис слышала каждый вечер на протяжении последних трех месяцев, но сегодня он почему-то ее растревожил. Она беспокойно ворочалась в постели, изнемогая от жары, несмотря на открытое окно, и порывисто приподнимала голову с подушки всякий раз, когда ей чудились приглушенные голоса, смех, шорохи и скрипы, доносящиеся через лестничную площадку… Но все было тихо.

Наутро они с Лилианой решили впредь быть осторожнее. Условились видеться в комнате Фрэнсис, где смогут услышать не только переднюю дверь, если кто войдет, но и заднюю тоже. И всю следующую неделю они вели себя очень осмотрительно: занимались любовью, только когда дома никого не было, а все остальное время горели возбуждением от нежных взаимных прикосновений при случайных встречах на лестничной площадке или на лестнице. Фрэнсис сказала матери, что все хорошенько обдумала – и да, она действительно что-то разленилась в последнее время. Может, нужна какая-нибудь помощь по части благотворительности? Что там насчет лотерейных билетов? Билетов оказалось пятьсот штук. Фрэнсис просидела несколько часов кряду, рисуя на них номера чернилами, а на другой день столько же времени ходила по окрестным домам, уговаривая людей купить билеты. Какой-то своей частью она получала от этого удовольствие. И даже временная разлука с Лилианой не огорчала: какой-то своей частью она радовалась и этому. Она хорошо помнила ощущение удушья, недавно возникшее у нее в аляповато разукрашенной гостиной.

Но ночью, в темноте, Фрэнсис помимо своей воли подняла голову с подушки и напряженно прислушалась, когда дверь соседней спальни закрылась со знакомым щелчком. А занимаясь с Лилианой любовью в следующий раз, она осознала, что страсть приобрела какое-то новое качество. Они разделись донага, но теперь наготы ей было недостаточно: она хотела проникнуть в самое нутро Лилианы, овладеть ею полностью, неистово лаская руками, губами, языком… Потом они лежали обессиленные, с бурно стучащими сердцами, тяжело переводя дыхание и прижимаясь друг к другу так тесно, что Фрэнсис не отличала своего сердцебиения от Лилианиного. Когда она попыталась высвободиться из объятий, Лилиана сомкнула руки вокруг нее еще крепче:

– Не отпускай меня! Никогда не отпускай!

Но как только сердцебиение унялось и Лилианино объятие ослабло, настроение у Фрэнсис омрачилось. Она подумала о том, как будет лежать здесь ночью одна, обнимая пустоту, и прислушиваться к звуку закрывающейся двери. Она никогда прежде не спрашивала, что за ней происходит. Не хотела знать. Это казалось чем-то, не имеющим к ней ни малейшего отношения и едва ли имеющим отношение к Лилиане. Но сейчас вдруг неизвестность стала невыносимой.

– Лилиана, а когда ты с Леонардом… с ним у тебя так же?

Несколько долгих секунд Лилиана не шевелилась, потом перекатилась на спину:

– Ах, Фрэнсис, не спрашивай. Я не хочу думать о нем, когда я с тобой. С ним я… когда-то в нашей близости была настоящая страсть, в самом начале. Но так, как с тобой, никогда не было. С тобой я отдаюсь полностью. С ним…

– Вы часто этим занимаетесь?

– Пожалуйста, Фрэнсис, не спрашивай. – Лилиана прикрыла глаза согнутой в локте рукой.

– Я предпочла бы знать, чем не знать, вот и все. Часто?

– Не знаю, – неохотно ответила она. – Не так часто, как раньше. Леонард знает, что я не хочу.

– Он знает, что ты не хочешь, но все равно принуждает тебя к близости? Он что, животное?

– Нет, все не так.

– Значит, ты хочешь.

– Нет! Мне это противно! Ты не понимаешь. Ты не знаешь, что значит быть замужем. Если я откажусь… у мужчин же все по-другому. Если я откажусь, Лен захочет знать почему, начнет изводить меня, устраивать скандалы. Наверняка заподозрит что-то. Это осложнит все для нас с – тобой. Он и так уже интересуется, почему ты проводишь со мной столько времени.

От последних слов Фрэнсис стало нехорошо.

– Это… извращение какое-то, – медленно проговорила она. – Людей вроде меня называют извращенцами, но… Ты вполне можешь брать с него почасовую плату. По крайней мере, это будет честно.

Лилиана перевернулась на бок и снова прильнула к ней:

– Пожалуйста, не надо все портить. Это было так чудесно. Просто идеально. Разве нет?

– Да, – признала Фрэнсис. – Но…

– Но что?

– Ну, это идеально в том смысле, в каком идеально нечто, укрытое под герметичным стеклянным колпаком или застывшее в янтаре. Мы не делаем ничего, кроме того что обнимаемся. Не делаем ничего, кроме того что лежим в комнате с задернутыми шторами, как сейчас.

– Но что же еще мы можем делать?

– Разговариваем мы с тобой только о разной ерунде. О коврах-самолетах. О цыганских королевах. А ты значишь для меня гораздо больше. Я не хочу жить с тобой вымышленной жизнью. Я хочу… не знаю, чего я хочу. Мне почти жаль, что я не мужчина. Я никогда раньше не жалела об этом. Но будь я мужчиной, я могла бы сводить тебя на танцы, на ужин в ресторан…

– Будь ты мужчиной, – ответила Лилиана, – ты не смогла бы сделать ничего подобного. Леонард узнал бы и полез бы на тебя с кулаками. Люди стали бы всячески осуждать меня. Ты не хочешь быть мужчиной, правда? Я не полюбила бы тебя, будь ты мужчиной. Ведь тогда ты была бы не ты. Танцы, ужины – какое они имеют значение? Меня без счету раз водили на танцы и ужины – и они решительно ничего не значат. А это значит очень многое.

– И что же это значит?

– Что мы любим друг друга.

– Но сегодня ночью ты ляжешь с мужем, а я буду здесь воображать, как вы занимаетесь сексом в соседней комнате. Мне все труднее и труднее с этим мириться. Поначалу я ничего не имела против. Ну или убеждала себя, что мне все равно. Разве ты сама не против близости с ним?

Лилиана опустила глаза и проговорила странным, безжизненным голосом, какого Фрэнсис у нее никогда прежде не слышала:

– Я всегда против, каждую минуту.

– Тогда почему ты… не оставишь Леонарда?

Лилиана вскинула взгляд:

– Что?

– Уйди от него, и все дела.

– Ах, Фрэнсис, да как такое возможно?

– Ты его любишь?

– Ты знаешь, что нет.

– Тогда положи этому конец.

– Прекрати, Фрэнсис. Куда я подамся? На что буду жить?

– Ты можешь жить… со мной.

Никто из них еще ни разу не предлагал такого. Лилиана ошеломленно уставилась на нее, но уже в следующее мгновение просияла счастливой улыбкой:

– О, это было бы чудесно!

– Нет, не говори так. – Фрэнсис заключила Лилиану в объятия. – Словно это очередная сказка. Правда, почему бы нам не жить вместе? Мы можем найти дешевую квартиру, как у Кристины со Стиви. Или снять комнату, просто комнату… – Она уже мысленно видела эту комнату, видела в ней Лилиану и себя, запирающую дверь на ключ. – Будем жить без особых удобств, ходить нагишом, питаться одним хлебом, если придется. Почему бы нет?

– Но Лен ни за что меня не отпустит.

– Как он сможет удержать тебя?

– А как же твоя мать?

– Не знаю. Но мы что-нибудь обязательно придумаем, верно? Если по-настоящему захотим жить вместе?

Сердца у них опять забились учащенно. Они посмотрели друг на друга, и на миг у обеих возникло ощущение, будто они вот-вот совершат какой-то безумный, головокружительный шаг или прыжок.

Но потом Лилиана закрыла глаза и мечтательно защебетала:

– Ах, это было бы здорово! Мы устроили бы свадебную ночь! Моя первая брачная ночь с Леном была совершенно ужасной. Ехать в отель вроде как не имело смысла. Мы отправились прямиком на Чевини-авеню, где слышали родителей Лена за стенкой. Лен все время насвистывал «В церкви Троицы обрек себя на муку» – до слез меня довел в конце концов. Наутро он извинялся, конечно, но… У нас с тобой будет иначе, правда? Где же мы проведем нашу свадебную ночь? О! В Париже! В мансарде с видом на крыши!

Другими словами, подумала Фрэнсис, они снова перенеслись в царство фантазии и с таким же успехом могли бы разговаривать о цыганском фургоне. На нее вдруг нахлынуло то ли облегчение, то ли разочарование – она не поняла толком, что именно. Однако Фрэнсис усилием воли подавила это чувство, и они с Лилианой лежали в обнимку, пока не настало время встать, одеться и вернуться к своим домашним делам.

Чего, собственно говоря, она хотела? Она хотела Лилиану, понятное дело. А ни о чем большем раньше не смела и думать. Но теперь представшее ей видение – комната, свобода, головокружительный прыжок – прочно поселилось у нее в уме, совсем еще крохотное, как горчичное зернышко, но уже пускающее корни. Возможно ли такое? Получится ли у них? Сумеют ли они построить совместное будущее? Сможет ли она уйти от матери, оставить жизнь на Чемпион-Хилл, которую она столь усердно строила, складывая один к одному серые кирпичики рутинных дней? И вправе ли она всерьез просить Лилиану разорвать законный брак?

Нет, конечно, не вправе. Даже просто думать об этом – чистое безумие. Надо постоянно помнить, чт сама же Фрэнсис говорила Кристине: что любовная связь с Лилианой – восхитительный дар небес, которым следует наслаждаться, покуда она продолжается. Вне сомнения, все кончится само собой. Вероятно, уже к исходу лета страсть угаснет… Однако прошла неделя, потом другая. В августе дни были по-прежнему жаркие, но заметно укоротились. И страсть все не остывала, все не проходила. Напротив, она стала еще более неистовой, еще более ненасытной, еще более мучительной – ибо, подобно каменной стене, подобно колючей живой изгороди, на ее пути всегда стоял Леонард. Фрэнсис с Лилианой могли исступленно целоваться и заниматься любовью в течение дня, но каждый вечер – каждый божий вечер – Лилиана уходила с мужем в спальню, и дверь за ними закрывалась, а Фрэнсис все так же терзалась ревностью, воображая их двоих в постели. Немного утешало то, что в последнее время супруги стали чаще ссориться и иногда проводили целые вечера в холодном или раздраженном молчании. Да разве же можно находить утешение в таких вещах, удрученно думала Фрэнсис. В любом случае ссоры всегда улаживались. Молчание сменялось приглушенными разговорами, смехом, протяжными зевками. По-прежнему были походы в танцзалы и пивные бары. И даже намечался отпуск, о чем Лилиана сообщила с самым несчастным видом. В начале сентября они с Леонардом на неделю уедут в Гастингс, вместе с Чарли и Бетти. На целую неделю! Господи, как же вынести столь долгую разлуку?

Однако даже мысль о предстоящей разлуке, даже приглуенный смех за закрытой дверью, даже походы на танцы и все прочее угнетали не так тяжело, как повседневные мелкие свидетельства семейной интимности: Леонард, ждущий Лилиану у подножия лестницы и кричащий наверх: «Эй, женщина, давай пошевеливайся там!»; Лилиана, поправляющая на нем шляпу, затягивающая пряжку на жилете сзади. Обыденные моменты супружеской жизни, мельком увиденные или услышанные, которые били в самое сердце всякий раз, когда случались неожиданно для Фрэнсис. Поначалу она тотчас же разворачивалась и уходила прочь. Но ближе к концу августа вдруг поймала себя на бессмысленном желании вмешиваться и разрушать эти мгновения близости между супругами. Она изобретала какие-то мелкие домашние драмы, находила самые разные поводы – катушки ли ниток, иголки ли, книги ли, которые нужно срочно взять или вернуть, – все, все что угодно, только бы завладеть Лилианой, только бы увести ее от мужа, хотя бы на минуту.

– В чем дело? – спрашивала Лилиана, входя за ней в спальню.

– Я хотела побыть с тобой наедине.

– Ах, Фрэнсис, ну так нельзя!

Леонард иногда шел следом, заглядывал в комнату с лестничной площадки.

– О чем вы, женщины, там шепчетесь? Вы вечно шепчетесь. Мужчине определенно грозит опасность. Чего вы там замышляете, а?

Он вроде как шутит, думала Фрэнсис, но смотрит пристально.

Ей становилось все труднее не ненавидеть Леонарда. Было невыносимо думать, что он домогается Лилиану в постели, невыносимо представлять, как он залезает на нее… Фрэнсис изо всех сил старалась его избегать, а если они двое все-таки встречались – держалась с ним столь холодно и недоброжелательно, что он вскоре удалялся прочь, озадаченный. Леонард больше не застревал в кухне по вечерам, чтобы поболтать с ней; вместо этого он теперь бродил по саду, толкая перед собой косилку или поливая растения. В конце концов, разумеется, он всегда уходил к Лилиане, и иногда Фрэнсис крадучись шла следом, воображая их двоих в спальне. Она неподвижно останавливалась у подножия лестницы – либо на первой или второй ступеньке – и напряженно прислушивалась, наклонив голову набок.

Однажды мать застала ее в такой позе:

– Ты что тут делаешь, Фрэнсис?

Фрэнсис вздрогнула:

– Ничего. Просто показалось, Лилиана с Леонардом зовут меня.

Мать недоуменно нахмурилась:

– Они ведь в своей гостиной, да? Зачем ты могла им понадобиться?

– Не знаю.

– Не стоит их беспокоить. Полагаю, мистеру Барберу не терпится поскорее уехать в отпуск – побыть наедине со своей женой.

«Да, вероятно, не терпится», – мрачно подумала Фрэнсис. Потом подумала обо всех днях, которые он проведет с Лилианой, и обо всех ночах… И внезапно испытала острое желание сейчас же подняться наверх и все выложить Леонарду без обиняков. «Ты думаешь, Лилиана твоя? – скажет она. – Ты глубоко заблуждаешься! Она моя, идиот!» И тогда ситуация тотчас разрешится, верно? А если даже не разрешится, то переломится, изменится…

Но тут же она представила Лилианины глаза, полные ужаса, и ничего не сделала.

Потом наступил сентябрь, и подошло время отпуска. Днем накануне отъезда Лилиана принялась собирать чемодан. Фрэнсис немного посидела с ней, примостившись на краешке кровати, но от вида вещей, укладываемых в полосатую полость чемодана, – купальных костюмов, пляжных полотенец, Леонардова нижнего белья, – у нее болезненно сжималось сердце. Когда Лилиана потянулась мимо нее к прикроватной тумбочке, за коробочкой с запонками, Фрэнсис сказала:

– Боюсь, я тебе мешаю.

– Не уходи. – Лилиана удержала ее за руку.

– Без меня ты лучше управишься.

– Нет, постой. Пожалуйста, Фрэнсис. Мы расстаемся на целую неделю… – Она прикрыла глаза ладонью и вдруг показалась страшно утомленной: лицо осунувшееся, тусклое, безжизненное. Мгновение спустя Лилиана вся встрепенулась, словно стряхивая с себя усталость, и с улыбкой бросила звякнувшую коробочку в наполовину заполненный чемодан. – Закончу сборы позже. Лен мне поможет, в кои-то веки. Не хочу больше торчать дома. Пойдешь со мной, а?

Произошедшая в ней перемена поразила Фрэнсис.

– С тобой? Ты о чем?

– Я хочу сводить тебя кое-куда. В качестве подарка. Чтобы загладить свою вину перед тобой. Загладить вину за… за все. За то, что уезжаю в дурацкий отпуск. За то, что замужем. За то, что пристаю и требую твоей любви! Не знаю. Ты часто говоришь, что тебе надоело вечно торчать в четырех стенах, с задернутыми занавесками. Ну так пойдем со мной!

– Но… куда?

– Не скажу. Иначе испорчу сюрприз! Разве ты не любишь сюрпризы?

Нет, Фрэнсис не любила сюрпризы. Самая мысль, что люди что-то замышляют и планируют ради нее, была ей глубоко неприятна. А необходимость изображать восторг, когда сюрприз раскрывается, тяготила до чрезвычайности.

Поэтому переодевалась она почти неохотно и, когда через двадцать минут вышла с Лилианой на улицу, сразу же начала строить догадки, куда они направляются. Лилиана взяла с собой только бархатный ридикюль, никаких хозяйственных сумок, – значит намечается не пикник, а что-то другое. На самом подходе к парку они свернули и зашагали по длинной улице на юго-запад, в направлении Херн-Хилл. Возможно, они идут на железнодорожную станцию, чтобы там сесть на пригородный поезд. Да, не иначе, по недолгом размышлении заключила Фрэнсис. Прогулка на природе, потом чаепитие в закусочной или ресторане. Она прикинула, куда можно спокойно добраться за короткое время, чтобы вернуться домой через два-три часа. До какой-нибудь деревушки в Кенте, по всей видимости. Ну что ж, принимается. Она с удовольствием съездит в Кент. Фрэнсис решительно принялась настраивать себя на оптимистический лад, восстанавливать хорошее расположение духа.

Но вот они достигли поворота на станцию – и прошли мимо, не сбавляя шага. Лилиана на ходу вращала зонтик, лежащий у нее плече, и вид имела озорной, возбужденный, как у игривой кошки. Теперь они направлялись в сторону Брикстона по довольно шумной дороге. «Уже близко», – таинственно сказала Лилиана, и Фрэнсис задалась недоуменным вопросом, что же такого интересного может быть на этой пыльной пригородной улице, чтобы тащиться сюда с Чемпион-Хилл да еще разводить такую таинственность. Она с упавшим сердцем предположила, что конечный пункт маршрута окажется слишком для нее эксцентричным: полутемной комнатушкой над лавкой, где ворожит цыганка-гадалка, или романтическим деревом, на ветку которого ей будет предложено повязать ленту…

Они свернули на другую улицу, и Лилиана сказала:

– Ну вот, почти пришли. Теперь не смотри вперед. Смотри в землю, я тебя поведу.

Чувствуя себя глупо, но не возражая ни словом, Фрэнсис опустила глаза и покорно последовала за Лилианой, огибая фонарные столбы, переступая через бордюры. Дождавшись перерыва в потоке транспорта, они пересекли проезжую часть – и остановились.

– Ну что, можно смотреть?

– Да, – сказала Лилиана. Затем почти без паузы: – Нет!

Уверенность явно покидала ее.

– Может, тебе и не понравится вовсе…

Фрэнсис боялась поднять глаза. Она немного помедлила, пока мимо с ревом проезжал автобус, а потом вскинула голову.

И увидела перед собой ярко разукрашенный вход в Брикстонский роллердром.

Она перевела взгляд на Лилиану:

– Ты привела меня покататься на роликах.

Лилиана беспокойно всматривалась в нее:

– Ты же говорила, что любила ходить на каток. Помнишь? Когда мы в первый раз гуляли в парке?

Фрэнсис кивнула:

– Да, помню.

– Ну что, пойдем туда?

– Да.

Ощущение было такое, будто тебя выдернули из одной жизни и швырнули в совсем другую. Еще только приблизившись к дверям, они услышали смутную мешанину звуков, а когда вошли – в уши ударили музыка, смех, глухой рокот роликовых коньков. Глазам предстала толпа, текущая по кругу, скользящая на неестественно согнутых ногах, и ко времени, когда они выстояли очередь за билетами и перешли в очередь за коньками, Фрэнсис уже изнемогала от желания поскорее влиться в этот поток. Носки ее туфель прочно встали в металлические скобы, потертые кожаные ремешки туго затянулись на щиколотках. Выпрямившись, она почувствовала себя великаншей в добрых десять футов ростом, причем страшно неуклюжей: она уже и забыла это ощущение дикой неустойчивости. Фрэнсис шагнула вперед, взмахивая руками для равновесия:

– Ой, мама! Страшно!

Лилиана поднялась со скамейки, взвизгнула и схватилась за Фрэнсис. Они рассмеялись и, грохоча коньками, поковыляли к проему в борту. А потом оказались на самом катке, на коварной гладкой площадке, натертой мелом.

Лилиана дернула Фрэнсис за рукав:

– Стой! – Другой рукой она цеплялась за борт.

– Отпусти его! – велела Фрэнсис.

– Боюсь! Я упаду!

– Не упадешь! А если упадешь, то со мной вместе. Ну, давай же!

Она крепко взяла Лилиану за руку и потянула прочь от борта. Лилиана снова взвизгнула, но покорно покатилась за ней следом, и они смешались с потоком людей, скользящих на роликах.

Огромное современное здание неказистого вида походило на гигантский церковно-общественный центр. С балок свисали поблекшие флаги цветов Перемирия; из репродукторов лились мелодичные старые песни двадцати-тридцатилетней давности: «Funiculi Funicula», «Вальс веселой вдовы». Толпа была не такой плотной, как толпы, которые Фрэнсис помнила по временам своей юности, когда часто бегала на роллердром. Вероятно, состояла она только из людей, еще не смекнувших, что за настоящими развлечениями в нынешние дни следует ходить в другие места – в джазовые клубы, скажем, или кокаиновые салоны. Однако такая внесезонная атмосфера порождала ощущение товарищеской близости между посетителями, и народу все же было достаточно много, чтобы изредка там и сям происходили столкновения и падения. Школьные каникулы еще не закончились, и дети во множестве юрко сновали среди толпы, точно мелкие рыбешки. Но были здесь и влюбленные пары, и юные девушки по две, по три или целыми стайками, и даже отважные дамы преклонного возраста. Мальчишки лихо носились, выделывая разные выкрутасы, по собственному внутреннему кругу, а в полупустом центре площадки несколько молодых людей с важностью демонстрировали свои способности. Время от времени кто-нибудь из них вдруг начинал махать руками, как ветряная мельница крыльями, в попытке удержать равновесие, потом все-таки падал под веселые возгласы, улюлюканье, сочувственный смех и с глуповато-смущенным видом поднимался, отряхивая мел с коленей и задницы. Работник катка неторопливо кружил по площадке, следя за порядком и резко свистя в свисток всякий раз, когда мальчишки слишком уж расшаливались.

И среди всех них скользили Фрэнсис с Лилианой, переступая ногами все ловчее и проворнее, постепенно набирая скорость. Мужчины, как обычно, с интересом поглядывали на Лилиану, но никто к ним не приставал – все только приветливо улыбались и вежливо уступали дорогу. Да Лилиана настоящий гений, подумала Фрэнсис. Где еще они смогли бы появиться на людях вместе, вот так вот держась за руки? Ничего похожего на любовную близость – по-детски невинная забава! Но при этом самая настоящая любовная близость: восторг тесного телесного соприкосновения, туго сплетенные пальцы, мягкие столкновения бедер, слаженное частое дыхание, слаженное биение двух сердец.

Через полчаса посетителям дали сигнал изменить направление движения на противоположное. В последовавшей веселой суматохе Фрэнсис с Лилианой неуклюже протолкались к выходу с площадки и, по-прежнему в коньках, уселись за один из столиков по другую сторону борта – пили там чай с имбирным печеньем и глазели на толпу. Вернувшись обратно на каток, они чувствовали себя уже гораздо увереннее и либо обнимались за талию, либо принимали позицию контрданса: Фрэнсис поддерживала ладонью поднятую левую руку Лилианы, а правую крепко сжимала на уровне своего бедра. Теперь Фрэнсис скользила по катку легко и свободно, ей хотелось оставаться здесь вечно. Она смотрела на лучших конькобежцев из толпы и думала: ведь мы с Лилианой тоже так сможем! Мы купим собственные ролики, будем приходить сюда каждый день. И упражняться, упражняться…

Она немного обогнала Лилиану, круто развернулась и схватила ее за обе руки, катясь спиной вперед. Они рассмеялись, глядя в глаза друг другу.

– Ты сейчас упадешь!

– Да ни за что! Да ни в жизнь!

Фрэнсис не упала, и Лилиана тоже. Они носились в людском потоке еще с четверть часа, в какой-то момент чудом избежав столкновения с одной из спортивных пожилых дам. Но потом усталость взяла свое: мышцы ног заныли. Все-таки нагрузка была нешуточная. Держась за руки, Фрэнсис и Лилиана с сожалением сделали последний круг по площадке и вышли на обычный пол, неуклюже переваливаясь, словно утки, выбравшиеся из пруда на берег. Снять коньки было огромным облегчением, по крайней мере в первую минуту. Но как же печально возвращать их служащему за стойкой, подумала Фрэнсис; как печально обменивать движение, скорость, головокружительный восторг на безопасность и привычную устойчивость.

Но гораздо, гораздо печальнее было протолкнуться к дверям и снова оказаться в Брикстоне, посреди самого заурядного дня, и уже не заскользить, а просто зашагать обратно на Чемпион-Хилл. Поначалу, впрочем, они не вполне это осознавали, поскольку радостное возбуждение, владевшее ими на катке, улеглось не сразу. Лилиана положила зонтик на плечо, и они пошли рука об руку, напевая бесхитростные мелодии, под которые катались, – с полным ощущением, будто стоит лишь оттолкнуться ногой, и они понесутся вперед, свободно выписывая танцевальные фигуры. Но при подъеме по Херн-Хилл натруженные мышцы стало мучительно тянуть, и улица показалась более длинной и пыльной, чем прежде. А потом вдруг – раз! – и они очутились неподалеку от дома. Было без малого пять. Леонард придет с работы только через полтора часа… Фрэнсис шла все медленнее и медленнее – как на виселицу. Когда они черепашьим шагом приблизились к одному из входов в парк, она и вовсе остановилась.

– Я пока еще не могу вернуться домой. Не могу.

Лилиана ничего не сказала. Они молча вошли в ворота.