Дорогие гости Мамин-Сибиряк Дмитрий

– Да.

– А вы никогда не думали… ну, еще раз попытаться завести ребенка?

Лилиана отвела глаза в сторону:

– Лен хотел бы. Но я все время думаю: а вдруг такое опять случится? У матери-то моей не раз случалось. Мне кажется, второй раз я этого не переживу. И потом, зачем приводить новую жизнь в такой тревожный и безрадостный мир? Хотя когда-нибудь я, наверное, все-таки решусь. Нельзя же идти против природы, правда? А если не сумею родить… ну, тогда получится, что мы с Леном поженились зря. Но вообще-то, у нас все неплохо. – Лилиана говорила так, будто пыталась убедить саму себя. – Лен хороший муж, правда. Все хором говорят, что он хороший муж. Просто… ну, ты видела, как он вел себя вчера вечером. Когда мы с ним начали встречаться, Лен сразу же стал домогаться близости. В конце концов я уступила – и он до сих пор не простил мне этого.

– А он когда-нибудь… поднимал на тебя руку?

Лилиана слабо улыбнулась:

– Нет! Попробовал бы только! И он знает, что мои сестры заживо сдерут с него кожу!

– А он никогда… с другими женщинами… – Фрэнсис вспомнила сцену в ночном саду, произошедшую несколько недель назад: ладонь Леонарда на своей пояснице.

Но Лилиана ответила:

– О нет! Лен, конечно, воображает себя сердцеедом, но на такое нипочем не решится. Урок со мной не прошел для него даром.

Ее лицо как-то разом осунулось, и она стала почти некрасивой. И выглядела она старше своих лет сейчас – с темными кругами под глазами, с набрякшими веками.

– Мне очень жаль, Лилиана, – повторила Фрэнсис.

– Ты всегда была добра ко мне, Фрэнсис. С самого начала. И ты была честна со мной, когда… – Она запнулась. – Ну, ты понимаешь, о чем я. Ты ведь могла и не рассказывать, но ты честно рассказала. А я повела себя гадко. Я все время об этом думаю.

Фрэнсис не ответила. Через открытое окно опять донеслись отдаленные домашние звуки: лай собаки, женский голос, зовущий кого-то, стук ложки о край кухонной раковины. Занавески вздулись от ветра, звякнув карнизными кольцами, а когда снова опали, в комнате сделалось темнее прежнего.

Вероятно, в полумраке Лилиане стало легче говорить. Раздавив в пепельнице окурок, она тихо продолжила:

– То, что ты мне тогда сказала…

– Мне следовало помалкивать. – Фрэнсис тоже смяла окурок и отодвинула пепельницу подальше.

– Но это правда, да? Про любовную связь с девушкой?

– Да.

– То есть мужчины не было?

– Не было. У меня никогда не было мужчины. Похоже, в моем организме нет… какого-то мужского микроба или что там требуется для того, чтобы интересоваться мужчинами. Моя бедная мать убеждена, что он дремлет где-то во мне, и прилагает все усилия, чтобы его разбудить – разве только не трясет меня, перевернув вверх ногами. Но…

– А с чего все началось? Как ты поняла?

– Я просто влюбилась. Как еще можно узнать про себя такое?

– Где вы впервые встретились?

– Мы с подругой? В Гайд-парке, во время войны. Я пошла туда с Ноэлем, послушать ораторов. Дело было перед самой мобилизацией, и один мужчина выступал против нее. Толпа орала, свистела, самые буйные чуть не с кулаками на него лезли – ужасное, позорное зрелище! Но там, среди неистовствующей толпы, спокойно ходила худенькая светловолосая девушка в бархатном шотландском берете, которая раздавала антивоенные листовки с таким видом, будто и бровью не повела бы, плюнь кто-нибудь ей в лицо… Я взяла листовку и пошла на митинг – родителям тогда наврала что-то, – и там снова столкнулась с ней. Она меня не помнила, а вот я ее помнила прекрасно. После митинга я проводила ее до дома – от Виктории аж до самого Аппер-Халловэя, причем по лютому холоду! Кажется, ко времени, когда мы подошли к Юстон-роуд, я уже начала в нее влюбляться. Мы стали друзьями. Она часто ночевала здесь, в одной постели со мной. И однажды занялась со мной любовью.

– И ты не была шокирована?

– Тем, что я вызываю у кого-то желание? Да, это меня потрясло.

– Я имела в виду другое.

– Знаю. Нет, меня ничего не шокировало. Поскольку это было совершенное счастье. В школьные годы у меня, как и у всех моих подруг, случались романтические отношения с одноклассницами: мы обменивались валентинками, писали друг дружке сонеты на глазах у классной наставницы… Но здесь все было совсем иначе: близость и интеллектуальная, и эмоциональная, и телесная. Настоящая, взрослая любовь. Да, мы считали себя взрослыми. Но ведь в войну все молодые люди повзрослели раньше срока, верно? Джон-Артур к тому времени уже погиб. Кристина – моя подруга – потеряла двоюродных братьев. Мы обе горели нетерпением. Ах, сколько энергии в нас было! Мы решили жить вместе – всерьез планировали. Тогда мы все делали всерьез. Кристина пошла на курсы машинописи и бухгалтерии. Мы присматривали жилье, копили деньги. Наши родители, разумеется, поначалу считали это обычным девичьим сумасбродством. Но потом перешли в наступление, и в результате все вылилось в одну бесконечную, изнурительную ссору: да как нам вообще взбрело в голову уйти из дома? как это будет выглядеть? мы слишком молоды; нас сочтут легкомысленными девицами, и ни один мужчина на нас не женится. Но даже семейные скандалы нас только подстегивали. Мы с Кристиной чувствовали себя членами какого-то нового общества! Все вокруг менялось – так почему бы и нам не измениться? Мы хотели сломать традицию, кастовые барьеры и все такое прочее. – Ощутив першение в горле, Фрэнсис умолкла и глотнула воды из стакана.

Лилиана не спускала с нее внимательных глаз:

– А что потом?

Фрэнсис со стуком поставила стакан на тумбочку:

– Потом у нас произошло столкновение с полицией – когда я швырялась туфлями в члена парламента. Отец пригрозился выгнать меня из дома, и я просто рассмеялась ему в лицо. Ну а мать… – Она глубоко вздохнула. – Мать перерыла все мои вещи, нашла письмо от Кристины и прочитала. Думаю, она давно уже подозревала, что в нашей с ней дружбе что-то неладно. Она явилась с ним к родителям Крисси, те обыскали ее комнату и нашли мои письма. Из них стало совершенно ясно, какие у нас отношения. В конечном счете всю вину взвалили на меня, поскольку я была постарше. Они решили, что я своего рода вамп…

– Вамп!

– Ну ты знаешь. Одна из женщин вроде неврастенических школьных учительниц и прочих подобных персонажей, каких описывают в бульварных романах. Родители уговаривали меня сходить к врачу – якобы затем, чтобы проверить гланды. Ох, даже сейчас подумать тошно! – Фрэнсис невольно содрогнулась, вспомнив сцену, похожую на видение из кошмарного сна: неподвижно застывший отец, холодное отвращение, написанное на его лице, бесконечно более страшное и оскорбительное, чем все вопли и угрозы, которые она постоянно слышала на протяжении двадцати лет. – Будь мы посмелее, – продолжила она, – у нас бы все получилось. Наверное, нам стоило попытаться. Мы могли улизнуть тихонько, по-воровски. Но мы решили действовать открыто. Тогда все говорили, что война вот-вот закончится, еще в этом году. И мы думали, что после войны все станет совсем иначе. Но пока мы ждали, погиб Ноэль. Восемнадцатого марта. Смерть Джона-Артура стала для меня жестоким ударом, но гибель Ноэля… не знаю даже. Отец превратился в инвалида. Мать какое-то время была в совершенно невменяемом состоянии. Слуги от нас ушли, мы сменили нескольких кухарок и поденщиц, одна другой хуже. Я решила, что проще самой заниматься хозяйством… Потом, в августе, умер отец, и тогда выяснилось, что у нас совсем нет денег. Новое общество, о котором мечтали мы с Крисси, стало казаться химерой. Наступило Перемирие – но что я могла поделать? Я не могла оставить мать одну после всего, что она пережила. Мы с ней никогда это не обсуждали, словом не обмолвились. Она знала, что значит для меня Крисси, но… нет, я не могла ее бросить. Я говорила себе то же самое, что говорили тебе твои родственники: миллионы мужчин погибли на войне, миллионы женщин лишились мужей, братьев, сыновей, надежд на счастье… и это всего лишь еще одна жертва, вот и все. Я считала, что совершаю мужественный поступок.

Лилиана потрясенно смотрела на нее.

– А что твоя подруга?

– О… – Фрэнсис отвела глаза в сторону. – Расставание далось нам обеим тяжело, и это еще мягко сказано. Но Кристина в конце концов наладила свою жизнь. Она перебралась с окраины в центр, как и планировала. Глядя на нее сейчас, никак не скажешь, что она выросла на улице под названием Хиллдроп-Виллаз.

– Она вышла замуж?

– Замуж? Нет! Если ты имеешь в виду – за мужчину. Она нашла другую подругу. Вернее, подруга нашла ее. Женщина более смелая, чем я, – ну или более безжалостная. Она порвала с семьей много лет назад и прекрасно без нее обходится. Школьная учительница, между прочим. Сама она мнит себя художником. Лепит грубые чашки и блюдца в своей мастерской в Пимлико. – Фрэнсис встретила взгляд Лилианы. – Я говорю о ней раздраженно, да? Признаться, я и впрямь немного раздражена. Не всегда легко навещать Кристину, видеть, как она живет, и сознавать, что эта вот жизнь предназначалась мне. Кстати, если бы не скверное самочувствие, я сейчас была бы у нее. Который час? – Она посмотрела на часы. – Да, уже добралась бы. – Она повернула голову к открытому окну и негромко крикнула: – Извини, Крисси! – Потом снова перевела глаза на Лилиану и проговорила сквозь зевоту: – По крайней мере, не доставлю ей лишних хлопот сегодня. Я сроду не встречала такой неряхи, как она.

Лицо Лилианы все это время оставалось бледным, но теперь вдруг покраснело. Она произнесла тусклым голосом:

– Ты к ней по-прежнему неравнодушна.

– Что? Нет-нет. С этим уже давно покончено, сейчас все по-другому.

– Но ты же ее любила, сама сказала.

– Да. И она меня любила. Но теперь у нее есть Стиви, а из меня всю любовь выдавили по капле. Или как там поступают с вампирами? Вгоняют осиновые колья в сердце? Да, именно такое со мной и проделали. – Фрэнсис вздохнула и потерла глаза. – Впрочем, это не имеет ни малейшего значения, Лилиана. Сейчас, когда все в мире не слава богу, о таких ничтожных пустяках и думать-то стыдно. Но печальная правда в том, что я довольна своей жизнью не больше, чем ты своей. Я делаю для матери все, что в моих силах, – во всяком случае мне хочется так считать. Иногда я целыми днями ругаюсь с ней; мы сталкиваемся снова и снова, точно лезвия ножниц. Она тоже несчастлива. С чего ей быть счастливой? Думаю, она живет просто по инерции. Возможно, все мы так живем.

Какое-то время обе они молчали: Фрэнсис снова вздыхала, Лилиана, все еще красная, сидела с опущенной головой, хмуро уставившись на свои руки. Она разглаживала складку на юбке, нетерпеливо водя по ней взад-вперед большим пальцем. Молчание затягивалось, и Фрэнсис испугалась, уж не слишком ли она разоткровенничалась опять.

– Только, пожалуйста, не упоминай про Кристину при матери, – попросила она. – Мать не знает, что мы с Крисси по-прежнему видимся. А если узнает, с ней приключится истерика. И… и не рассказывай ничего Леонарду, ладно? Надеюсь, ты еще не рассказала?

Лилиана вскинула на нее глаза:

– Разумеется, нет.

– Ну, я же не знаю, как у вас принято. Я всегда думала, что муж и жена все друг другу рассказывают.

Ответа не последовало. Лилиана продолжала машинально разглаживать складку на юбке, поглощенная какими-то своими невеселыми мыслями. После еще пары минут молчания она провела ладонью по лицу и тихо проговорила все тем же бесцветным голосом:

– Пожалуй, я пойду. Мне нужно прибраться и все такое, пока Лен не вернулся.

Фрэнсис кивнула:

– Да, конечно. – Но у нее тоскливо защемило сердце, когда Лилиана слезла с кровати. Глядя, как она одергивает юбку, Фрэнсис сказала: – Спасибо, что зашла. Было очень печально узнать про твоего ребенка, но я рада, что ты мне рассказала. Спасибо за откровенность. И спасибо, что выслушала все про… э-э… мои вампирские дела.

Лилиана опять ничего не ответила, просто стояла и смотрела на нее сквозь полумрак. Потом неловко кивнула, шагнула к двери – и вдруг замерла на месте, словно обдумывая что-то.

Через несколько секунд она резко повернулась обратно и, покраснев до ушей, подошла к изголовью кровати. Остановилась в футе от Фрэнсис и протянула руку к ее груди, но до нее не дотронулась. Под ошарашенным взглядом Фрэнсис, она свернула пальцы, будто бы крепко захватывая что-то торчащее у нее из груди, а затем подняла руку вверх, произведя горлом странный скрипящий звук.

Только по завершении загадочной пантомимы Фрэнсис поняла, что она означает. Лилиана сжала кулак над самым ее сердцем – и вытащила из него воображаемый осиновый кол.

Она ни на миг не взглянула ей в лицо, но проделала все медленно, спокойно – даже отбросила незримый кол в сторону, изящно крутанув кистью и раскрыв ладонь. А потом неподвижно застыла, с испугом осознав весь смысл своего жеста. Сердце у нее колотилось: Фрэнсис видела, как в ямочке под горлом трепещет пульс. Они молча смотрели друг на друга, и мгновение разбухало, тяжелело, точно капля воды, точно слеза, готовая сорваться…

Занавески опять колыхнулись, звякнув карнизными кольцами. Лилиана вздрогнула и очнулась. Она опустила голову, быстро вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Почему она это сделала? Что имела в виду? Фрэнсис откинулась на подушки, с изумлением прислушиваясь к стихающим шагам. Она положила руку на грудь и почувствовала слабое жжение там, где недавно торчал воображаемый кол. Она расстегнула воротник блузки, отодвинула сорочку, даже встала и подошла к зеркалу, чтобы внимательно разглядеть грудь. Нет, кожа гладкая, никаких повреждений, никаких следов. В конце концов, такого быть не может… Фрэнсис вернулась в постель и долго лежала, прижав ладонь к сердцу, явственно ощущая жаркую пульсацию, горячее брожение крови… в общем, что-то необычное, вызванное к жизни рукой Лилианы.

Вернувшись вечером с работы, Леонард почти сразу снова спустился вниз и с виноватым видом заглянул в дверь кухни. На лбу у него, как всегда, краснела полоса от котелка, но лицо было бледное, белки глаз казались тусклыми, и кончики усов уныло висели.

Не могла бы Фрэнсис уделить ему минутку?

Фрэнсис кивнула, и он бочком вошел, неловко заведя одну руку за спину.

– Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение. Я немного перебрал, и меня понесло. Наболтал кучу всякого вздора, мне нет прощения. Но я надеюсь… надеюсь, вы примете это и скажете, что не обижаетесь на меня.

Леонард вынул руку из-за спины, каковое движение сопровождалось глухим рассыпчатым стуком, и протянул Фрэнсис коробку шоколадных конфет, перевязанную розовой атласной ленточкой, с изображением балерины на крышке.

Фрэнсис в страшном смущении уставилась на коробку:

– Вам не стоило тратиться, Леонард.

– Я хотел подарить вам что-нибудь, а цветов у вас в саду полным-полно, так что букет роз вам совершенно ни к чему. И я уверен, вы нечасто позволяете себе полакомиться шоколадными конфетами.

– В любом случае вам следует извиняться не передо мной, а перед Лилианой.

К ее удивлению, он слегка покраснел:

– Да, знаю.

– Вы наговорили ей ужасных гадостей.

– Знаю-знаю. Но я ни слова не сказал всерьез, Лили понимает. Я уже попросил у нее прощения. Я найду способ загладить свою вину… Пожалуйста, возьмите конфеты, Фрэнсис. Я всегда считал, что мы с вами добрые друзья, и мне будет страшно жаль, если наши отношения испортятся. Вы можете отдать конфеты матери, если сами не хотите. Боюсь, мы и ей тоже порядком досадили вчера.

Фрэнсис вытерла руки о фартук и наконец взяла коробку, постаравшись придать своему лицу подобающее моменту выражение: изобразить восторг, разглядывая красивую упаковку, но одновременно сохранить достоинство. При этом она, разумеется, ни на секунду не забывала о другом эмоционально напряженном моменте, случившемся несколько часов назад, – о Лилиане, вытаскивающей воображаемый кол у нее из груди.

Леонард облегченно вздохнул:

– Спасибо. Для меня очень много значит, что вы приняли подарок. Надеюсь, вы не станете думать обо мне слишком уж плохо. Мы… мы ведь славно проводили время, пока я не забыл о приличиях?

Его усы чуть вздрагивали, когда он говорил, и при виде его влажных розовых губ во Фрэнсис слабо всколыхнулось вчерашнее темное возбуждение – словно она нашла бутылку с остатками джина и осушила единым махом. Ну нет, это уже чересчур! Да, действительно хорошо посидели, согласилась она, но довольно сухим тоном. Потом отложила коробку в сторону, не открывая, и вернулась к работе, от которой ее отвлек Леонард: стала резать репчатый лук. Леонард с минуту топтался у стола в надежде, что Фрэнсис скажет еще что-нибудь. Так ничего и не дождавшись, он тихонько выскользнул в открытую заднюю дверь.

Посетив туалет, Леонард в дом не вернулся. Фрэнсис глянула в окно – он медленно брел через двор, руки в брюки. Немного погодя она снова глянула – теперь он остановился посреди лужайки, неторопливо закурил и бросил спичку в кусты. Потом принялся расхаживать между клумбами, время от времени наклоняясь и отщипывая увядшие цветки роз. Он все время держался к ней спиной, и Фрэнсис, стоявшая с ножом в руке, вдруг заметила, какие у него узкие бедра и плечи. Внезапно Леонард, неприкаянно бродящий в саду, показался ей беззащитным и одиноким. Она подумала про ребенка, которого потеряла Лилиана. Ведь это был и его ребенок тоже. Вспомнила, как лихорадочно он вчера подстегивал игру, словно чего-то хотел от нее, от своей жены, от Фрэнсис, от всего вечера, и был полон решимости хлестать и хлестать кнутом, пока все не выдохнутся, не сломаются.

«Да он так же несчастен, как каждая из нас», – осознала Фрэнсис.

Или нет? Докурив сигарету, Леонард наконец возвратился, и то, что ей открылось в нем минуту назад, снова бесследно исчезло. Он выглядел оживленным, и кончики его усов весело вздергивались. Он заметил газонокосилку в углу сада, сообщил Леонард. Механизм у нее заело намертво, но, возможно, он сумеет его запустить. Он посмотрит позже вечером, если Фрэнсис с матерью не возражают.

Да ради бога, сказала Фрэнсис. Леонард поднялся наверх, чтобы поужинать, а незадолго до восьми спустился в сад, уже без пиджака и галстука, в одной рубашке с закатанными чуть ли не до подмышек рукавами.

На сей раз с ним была Лилиана: сидела на скамейке под липой и наблюдала, как муж расстелил на земле кусок клеенки и принялся разбирать газонокосилку. Когда руки Леонарда стали слишком грязными, чтобы закурить самому, она достала пачку у него из кармана и прикурила для него сигарету. Фрэнсис видела все это из окна гостиной, пока мать таскала одну за другой конфеты из коробки с балериной.

– Неужели ты не съешь хоть штучку? Когда мистер Барбер так для нас расстарался? Я чувствую себя страшной обжорой, уплетая все в одиночку!

Нет, ей совсем не хочется конфет.

Фрэнсис никак было не сосредоточиться на штопке белья. Она могла думать только о сидящей там, в саду, Лилиане, в белой блузке с тронутыми фиолетовым манжетами и воротником.

Но… или она все просто воображает? Фрэнсис не покидало ощущение, что Лилиана тоже сейчас думает о ней. Она ни разу не взглянула в сторону дома: внимательно смотрела, как Леонард орудует гаечными ключами, и поощрительно кивала, когда он показывал ей разные детали механизма – шестеренки, лезвия и бог знает что еще. Но и кивая, и негромко говоря что-то, и даже прикуривая сигарету для мужа, частью своего существа Лилиана тянулась к Фрэнсис, точно длинная-длинная тень, отброшенная закатным солнцем. Фрэнсис была уверена в этом.

На выходных они с ней виделись лишь мельком, а когда встретились в понедельник – ни словом не упомянули ни об откровенностях, которыми обменялись в спальне Фрэнсис, ни о наэлектризованной, двусмысленной сцене, произошедшей напоследок. Они вообще ни о чем серьезном не говорили – так, о хозяйственных делах, счетах из прачечной. Но весь остаток дня по дому разносился стрекот педальной швейной машины, а на следующее утро, когда Фрэнсис снимала постельное белье с кровати, в дверях спальни возникла Лилиана.

– Твое платье готово, Фрэнсис, – застенчиво сказала она.

– Мое платье?

– Для субботней вечеринки у Нетты. Ты что, забыла?

Фрэнсис не забыла. Но примерка платья, стрижка волос – все это, казалось, происходило в далеком прошлом, в какой-то другой жизни, более простой и понятной.

Бросив постельное белье, Фрэнсис направилась к двери – и изумленно ахнула, когда Лилиана выставила перед собой платье, висящее на плечиках. Платье разительно преобразилось, перешитое под модный свободный фасон с заниженной талией. Лилиана выстирала его и тщательно отгладила, полностью устранив запах затхлости. Вдобавок она заменила старые кожаные шнурки на серебристые бархатные тесемки и оторочила серебристой же атласной лентой ворот и подол.

Фрэнсис приподняла рукав:

– Очень красиво…

– Правда?

– Даже подумать страшно, сколько времени ты на него потратила.

– Всего ничего на самом деле. И я нашла подходящую к нему сумочку – вот. – Она показала нарядную сумочку из серого плюша. – И еще эту шляпу. Как тебе? – Шляпа была широкополая, розового цвета. – Тулья у нее мягкая, укладку не испортит. Я подумала, что могла бы снова тебя завить… хочешь?

Фрэнсис повертела шляпу в руках, потом подошла к зеркалу и примерила. Цвет ей шел, фасон красил. Когда она сняла шляпу, в волосах у нее остался слабый запах Лилианиных духов. Аккуратно положив шляпу на комод, Фрэнсис сказала:

– Я решила, ты передумала насчет вечеринки. Ты давно о ней не упоминала, и у меня сложилось впечатление… Ты действительно все еще хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– А ты что, не хочешь?

– Нет, я с удовольствием. Но что насчет Леонарда? Он не будет возражать, если ты пойдешь со мной, а не с ним?

Лилиана вздернула подбородок и покраснела:

– С чего бы ему возражать? У него все мысли заняты предстоящей пирушкой с сослуживцами. И он будет только рад отвертеться от встречи с моей семьей. Там соберется только моя родня – я уже говорила, да? И дом у Нетты… прямо скажем, не роскошный. Он тебе страшно не понравится.

– Все мне понравится.

– Если не понравится, я не стану тебя винить.

– Уверяю тебя, Лилиана, мне все понравится, – повторила Фрэнсис.

Она имела в виду: мне все понравится, если ты будешь рядом. Пару недель назад она, наверное, произнесла бы эти слова вслух. А Лилиана, наверное, мило кивнула бы, принимая от нее очередной странный комплимент. Сейчас Фрэнсис не сказала бы ничего подобного и за пятьдесят фунтов. Даже за пятьсот не сказала бы.

Но, видимо, Лилиана каким-то образом услышала непроизнесенные слова. Она вдруг заметно смешалась, повесила плечики с платьем на дверь и после неловкой паузы решительно направилась обратно в свою комнату.

Неловкость между ними сохранялась и в последующие дни. Вытащив кол из сердца Фрэнсис, Лилиана, похоже, высвободила какой-то скрытый потенциал, какую-то новую энергию отношений. Случайно встречаясь взглядами через открытую дверь, обе заливались краской. Когда приходилось разминуться на лестнице, они словно бы становились вдвое шире обычных своих размеров и не знали, куда девать свои руки, груди, бедра. Когда останавливались поболтать, обеих охватывала нервная дрожь. Однако, едва расставшись, они опять где-нибудь сталкивались. Казалось, между ними протянулась незримая нить, которая неумолимо притягивала их друг к другу.

Иного рода незримая нить влекла обеих вперед, к субботней вечеринке. Предстоящее мероприятие постепенно обрело для Фрэнсис невероятную значимость, какую-то магическую притягательность. Она постоянно о нем думала, но всякий раз, когда заходил разговор о нем, становилась отчаянной лгуньей и притворно зевала. Перед Кристиной, например, она обратила все в шутку. Ха-ха! Игры и развлечения с родичами Лил! Небось придется играть в жмурки и в «прицепи хвост ослу»! С матерью она говорила о вечеринке нарочито небрежно. Ну хоть ехать недалеко, слава богу. Со стороны Лилианы было очень мило пригласить ее, и отказать просто неудобно. С Леонардом же…

Но Леонард не дал ей и слова сказать. Он недоверчиво вытаращил глаза:

– Вы хоть представляете, во что вляпались? Там будут все эти кочевники и шинфейнеры[16]. Все эти О'Фланаганы и О'Хулиганы… Но я рад, что вы пойдете, если честно. Присмотрите за Лилианой вместо меня. Некоторые ее страстные ирландские кузены – я им ни на грош не доверяю.

«Он надо мной смеется», – поняла Фрэнсис. Промямлив что-то в ответ, она быстро отвернулась, чтобы Леонард не заметил, какая у нее вымученная улыбка.

Это было в четверг вечером. В пятницу установилась чудесная погода. А в субботу – в день вечеринки – на улице уже в пять утра стояла теплынь. Фрэнсис проснулась с первыми лучами солнца, тихо спустилась вниз и выпила чаю в саду. До полудня она занималась работой по дому – с удвоенным усердием, но испытывая сильнейшее искушение плюнуть на все и вообще ничего не делать. Она приготовила затейливый обед с фруктовым пирогом на десерт и засиделась за столом с матерью дольше обычного, стараясь быть внимательной, предупредительной и словоохотливой.

Убрав наконец посуду, Фрэнсис поднялась наверх и довольно долго сидела в маленькой кухоньке, пока Лилиана подравнивала и завивала ей волосы. Как и в прошлый раз, процедура была мучительной, но в совершенно другом смысле. Лилиана орудовала щипцами несколько неуклюже, и один из локонов никак не хотел ложиться должным образом. Она намочила прядь и стала завивать заново, приблизив свое лицо вплотную к лицу Фрэнсис. Обе затаили дыхание. Фрэнсис неподвижно смотрела в стену – туда, где на обоях по случайности осталось крохотное пятнышко, не покрытое лаком.

По завершении парикмахерских процедур Фрэнсис овладело суетливое беспокойство. Она приготовила всю одежду и аксессуары на выход, отыскала пару приличных шелковых чулок, отпарила замшевые туфли, чтобы распушить ворс. Дочиста оттерла руки лимонным соком, подстригла и отполировала ногти, вставила новое лезвие в безопасную бритву и тщательно побрила ноги. Со всеми этими делами она покончила только ко времени чаепития, а после чая уселась в гостиной с раскрытой книжкой на коленях, слишком взволнованная, чтобы сосредоточиться на чтении, слишком занятая мыслями о Лилиане, которая ходила взад-вперед по своей спальне, открывала и закрывала шкаф, выдвигала и задвигала ящики комода. Половина пятого… Без четверти пять… Минуты ползли еле-еле – но вот наконец послышался стук калитки и глухие шаги в палисаднике: Леонард вернулся домой. С его возвращением время вдруг побежало быстро: оно словно перевело дух, привстало на цыпочки и бросилось вперед. Разумеется, Леонарду тоже нужно было подготовиться к своему вечернему мероприятию – корпоративному банкету, клубной гулянке или что там у него намечалось. Вскоре Фрэнсис услышала, как он с лестничной площадки громко зовет Лилиану, спрашивает что-то насчет мыла для бритья и носочных подтяжек. Когда она готовила ранний субботний ужин, наверху загремел патефон, и ее охватило радостное возбуждение. В кои-то веки модные танцевальные песенки вызывали у нее не отвращение, а неподдельный восторг.

Когда Фрэнсис поднялась к себе, патефон все еще играл на полную громкость. Пол гудел у нее под ногами, пока она раздевалась и мылась. Вот уже надето чистое нижнее белье. Вот натянуты шелковые чулки, гладко скользнувшие по свежепобритым ногам. С платьем пришлось повозиться. Оно оказалось обескураживающе просторным в груди и пугающе коротким: Лилиана все-таки подрезала подол. Глядя на свое отражение в зеркале, на берн-джонсовскую[17] шнуровку, Фрэнсис снова подумала о Шервудском лесе, исторических спектаклях и девушках с лютнями. Красиво ли лежат волосы над атласным воротом? Ее шея казалась длинной, как у змеи. Поворачивая лицо так и эдак, Фрэнсис невольно вспомнила восковые головные манекены вытянутых пропорций, выставленные в витринах некоторых парикмахерских.

Патефонная пластинка закончилась, когда Фрэнсис протирала нос матирующей салфеткой. В полной тишине, почему-то действовавшей на нервы, она надела позаимствованную шляпу и осторожно вышла на лестничную площадку.

Дверь в соседнюю спальню была открыта, и Фрэнсис увидела за ней Лилиану: она стояла перед зеркалом в новом платье, вероятно сшитом специально для вечеринки, – изумительном платье из белого шелка, с прозрачной верхней юбкой и тонкими бретельками, которые оставляли открытыми плечи и верхнюю часть спины. Лилиана толкала вверх от запястья золотой браслет-змейку, когда заметила Фрэнсис. Встретившись с ней взглядом в зеркале, она на миг застыла, но почти сразу опустила накрашенные тенями веки и передвинула браслет к самому локтю.

– А вот и Фрэнсис, – сказала Лилиана. – Правда, она выглядит очаровательно?

Оказывается, там с ней был муж. Фрэнсис услышала скрип паркета, и в следующее мгновение из-за двери высунулась рыжая голова Леонарда.

Он вытянул губы трубочкой, беззвучно присвистывая от полупритворного-полуискреннего восхищения.

– Клэпэм еще не знает, какое потрясение его ждет! Вы похожи на ту даму в башне, из поэмы… как там ее? – Леонард вышел на лестничную площадку за платяной щеткой. – И цвет вашего наряда придется очень по вкусу Лилиной родне. Они любят все, что напоминает о старом добром Изумрудном острове.

Фрэнсис смотрела, как он энергично прохаживается щеткой по пиджаку. Сегодня Леонард выглядел еще более щеголевато и элегантно, чем обычно. Он явно потратил на свой внешний вид не меньше усилий, чем она на свой. Густо набриолиненные волосы расчесаны на прямой пробор и прилизаны. Стрелки на брюках острые, как лезвия. Полковой галстук; перстень с какой-то эмблемой на мизинце левой руки. Ногти блестят: он зашел к «Тидни, своей маникюрше», пояснил Леонард, манерно вскинув расслабленную кисть.

Однако в нем чувствовалась некоторая скованность. После того вечера со «змеями и лестницами» он всегда держался с ней осторожно.

– Предвкушаете отличный вечер? – спросила Фрэнсис, и он кивнул:

– О да!

– А что именно у вас будет? Званый ужин?

– Ага. И шикарный, судя по слухам. А после ужина мы перейдем в отдельный кабинет – именно там и происходит самое важное. Во всяком случае, мне так говорили.

– Все закатывают штанины? Учатся особому рукопожатию? Что-то в таком духе?

Леонард улыбнулся, но глаз не поднял, поскольку сейчас старательно поправлял манжеты.

– Нет! Просто деловые беседы парней, работающих в одной сфере. Ты – мне, я – тебе. Услуга за услугу. Короче, вы понимаете.

– Да не очень, признаться.

Ничего не отвечая, он посмотрел поверх плеча Фрэнсис. В дверях спальни появилась Лилиана, в одной из своих изящных шляпок-клош, с перекинутой через руку шелковой шалью. Леонард восхищенно оглядел жену с головы до ног, как будто видел впервые. Потом заговорил жалобным тоном:

– Ну я не знаю. По-моему, это совсем не дело, когда субботним вечером мужчина идет в одну сторону, а его жена – в другую. Не безумие ли отпускать тебя развлекаться в компании твоих буйных ирландских кузенов?

– Надо было раньше думать. – Лилиана двинулась вперед. – Прежде чем соглашаться идти на свой дурацкий ужин.

– Дурацкий ужин? Нет, мне это нравится! Разве ты не хочешь, чтобы твой муж сделал карьеру? Транжирить-то его деньги ты горазда… Секундочку! – Леонард поймал ее за запястье. – Ты когда вернешься?

Лилиана попыталась вырваться:

– Не знаю. Раньше тебя, по всей вероятности.

– Веди себя прилично. Погоди – а поцелуй на прощанье? – Леонард притянул жену к себе, и она небрежно чмокнула его в щеку. – Ну вот, так-то лучше. – Он отпустил Лилиану, и в его синих глазах наконец блеснул веселый огонек. – Теперь ваша очередь, Фрэнсис. – Он подставил щеку. – Как насчет поцелуя? Лили показала вам, как это делается.

Прежде чем Фрэнсис успела ответить, Лилиана недовольно сказала:

– Фрэнсис не хочет. Отстань от нее. – И покраснела.

В холле женщины задержались. Фрэнсис должна была попрощаться с матерью, но сначала остановилась у зеркала. Поправила воротник и шляпу, еще раз оценила результаты своих с Лилианой усилий: туфли, чулки, платье, прическу. В новом образе она чувствовала себя одновременно и замаскированной, и выставленной на всеобщее обозрение.

Но когда она нерешительно вошла в гостиную, мать просияла от восторга, как в прошлый раз, при виде новой прически.

– Ах, как модно ты выглядишь! Красавица – не узнать просто!

– Спасибо.

– Что-то я не помню эту шляпу. Тебе ее миссис Барбер дала? И платье тоже?

– Нет, платье мое. Это то самое… в общем, оно у меня уже давно.

– Тебе надо носить его почаще. Цвет тебе очень к лицу. Какая жалость, что миссис Плейфер тебя не видит! Не хочешь заскочить к ней перед тем, как пойти на станцию?

– Нет, мама.

– Это займет всего пару минут.

– Нет, мама. Пожалуйста!

– Ну, я не настаиваю – так, подала мысль… Там что, миссис Барбер в холле? Миссис Барбер, зайдите, пожалуйста! Дайте мне и на вас полюбоваться! – При виде накрашенных губ и глаз Лилианы улыбка матери стала натянутой. Однако она отважно сказала: – Да, вы обе выглядите сногсшибательно.

Фрэнсис не терпелось поскорее уйти. Сейчас, когда Лилиана стояла с ней рядом, она чувствовала себя совсем уже беззащитной. Она бочком двинулась к двери.

– Думаю, мы вернемся не поздно. Мистер Барбер еще здесь, но скоро тоже уйдет. За ним заедет его друг, мистер Уисмут. Когда в дверь постучат, не обращай внимания. Ну что, не будешь тут скучать одна?

– Не беспокойся обо мне. Ах да, нужно отправить несколько писем! Не могла бы ты по пути завернуть на почту? Сейчас проверю, наклеила ли я марки. Нет, не наклеила. Минуточку… Ох, а на этом конверте нет адреса. Мне нужна шкатулка с письменными принадлежностями! Ты нигде ее не видишь?…

Когда они с Лилианой наконец выскочили из дома, Фрэнсис испытывала такие ощущения, какие, наверное, испытывает муха, чудом умудрившаяся оторвать свои лапки от липкой ленты. Было самое начало восьмого, и солнце еще стояло довольно высоко над горизонтом. От брусчатого тротуара пыхало жаром, как от раскаленной сковороды. Спускаясь с холма, они старались держаться в тени, но даже на станционной платформе, в голубоватом сумраке железнодорожного рва, обдавало зноем. Люди вокруг были наряжены по-субботнему: они направлялись в театры, кинематографы, танцевальные залы. Мужчины имели вид прилизанный и щеголеватый. Женщины походили на экзотических птиц с пышными хохолками – малиновых, золотистых, зеленых, лиловых. Но Лилиана краше любой из них, подумала Фрэнсис. Сейчас, когда она была в белом шелке и газе, тугая плоть ее рук и плеч напоминала плотную кремовую массу, которую можно зачерпнуть ложкой или пальцем.

Матери закричали своим детям отойти подальше от края платформы, и через минуту прибыл поезд. Фрэнсис рывком открыла дверь купе, и на нее пахнуло теплым спертым воздухом. Она вошла следом за Лилианой и села с ней рядом. Места напротив заняли мужчина и два мальчика лет тринадцати. Мальчики поглядывали на них с робким интересом, а мужчина рассматривал обеих – но преимущественно Лилиану – с той поразительной беззастенчивостью, с какой мужчины, как уже знала Фрэнсис, всегда на нее глазели. Он даже опустил газету, чтобы не мешала, и у Фрэнсис возникло желание податься к нему и сказать: «Не угодно ли закинуть ноги на наше сиденье? Устраивайтесь поудобнее! У вас есть трубка? Почему бы вам не закурить! Прошу вас, не стесняйтесь…» Но она подозревала, что в ней говорит не только возмущение, но и зависть. Когда мужчина сошел в Ист-Брикстоне, Фрэнсис хотела пересесть на его место, но ее опередила женщина, ввалившаяся в купе с битком набитыми сумками.

Следующей станцией был Клэпэм. Они вышли из вагона, спустились с платформы и уже через минуту шагали по людной Хай-стрит. Двери лавок стояли открытыми, и воздух казался густым от запахов мяса, рыбы, зрелых фруктов, потных тел. Из граммофонного магазинчика гремел модный шлягер «Полисмен-хохотун».

Заливистое «ха-ха-ха» все еще долетало до них, когда Лилиана свернула на жилую улицу. По обеим ее сторонам стояли одинаковые краснокирпичные домики с террасами, перед каждым из которых был крохотный палисадник с цветочными клумбами и мощенными битой плиткой дорожками. В одном палисаднике мальчишка чинил велосипед, в другом – мужчина в домашней одежде поливал герань. Из открытого окна доносилось бренчание пианолы, сопровождаемое отрывистыми неуверенными звуками трубы, еле поспевавшей за мелодией.

Фрэнсис снова смущенно подумала о средневековой вычурности своего платья.

– Уже почти пришли? – спросила она после очередного поворота, и, когда Лилиана показала рукой – да, вон дом в самом конце улицы, – она невольно замедлила шаг, вдруг похолодев от сознания, что пути назад нет. А увидев окно Нетты с освещенными изнутри кружевными шторами, сквозь которые различались силуэты стоящих и сидящих людей, Фрэнсис и вовсе остановилась.

Лилиана повернулась и пытливо посмотрела в нее:

– В чем дело? Ты что, нервничаешь?

– Немножко.

– Почему?

– Не знаю. Просто мы так долго и старательно готовились, проделали такой путь… А теперь, когда мы здесь…

Лилиана взглянула на дом Нетты, кусая губу:

– Мне тоже как-то не по себе, если честно. Ох и дуры же мы с тобой!

– Да?

– Ну, повернуть прочь мы не можем. В конце концов, не пропускать же вечеринку, раз мы уже здесь!

В самом деле? Внезапно Фрэнсис подумала: а что, если она сейчас схватит Лилиану за руку и потащит в обратном направлении? «Пойдем отсюда! – хотела сказать она, прямо здесь, на клэпэмской улице. – Пойдем скорее! Только ты и я!»

Но она ничего такого не сделала и не сказала. В любом случае было уже слишком поздно. Кто-то заметил их в окно, и кружевная штора приподнялась. Почти тотчас же дверь дома открылась, и на крыльцо вышла Верина дочка, со стуком перекатив через порог скрипучую кукольную коляску.

– Тетя Лили! Заходите!

По сравнению с особняками на Чемпион-Хилл Неттин дом казался миниатюрным. Узкий входной коридор лишь немного расширялся перед лестницей, поэтому, когда из гостиной появилась Нетта со своим мужем Ллойдом, всем пришлось протискиваться друг мимо друга, чтобы обняться или обменяться рукопожатиями.

– Желаю вам всего наилучшего, – сказала Фрэнсис.

Она принесла в подарок банку соли для ванн. Лилиана подарила сестре духи.

Пока Нетта разворачивала подарки, откупоривала, нюхала сама и давала понюхать другим, прошла минута-другая. Дети подбегали тоже понюхать, мальчишки морщились и уносились прочь, зажав нос. Дом был полон детей. Маленькая задняя комната походила на школьную игровую площадку. В конце коридора располагалась крохотная кухонька. Несколько мужчин со стаканами в руках стояли у открытой задней двери, ведущей в сад, но большинство взрослых собралось в гостиной – той самой комнате, которую Фрэнсис мельком увидела с улицы. Отсюда, из прихожей, комната выглядела еще более пугающе. Там было не меньше двадцати человек, сидевших на разномастных стульях. Те, кто помоложе, мостились на них по двое или сидели по-турецки на полу. Там было светло, жарко, тесно, но по-семейному уютно и оживленно. Свободный круг посередине ковра напоминал ринг для петушиных боев. Войдя наконец в комнату вместе с Лилианой, Фрэнсис едва успела сказать «добрый вечер», как сразу же заметила, какое впечатление произвел ее выговор. Все встрепенулись и заинтересованно на нее уставились. «Это хозяйка дома, где живут Лил с Леном», – прошептал кто-то. Похоже, здесь все про нее знали и с любопытством ждали встречи с ней. Фрэнсис вдруг пришла в голову ужасная мысль: а может, Лилиана привела ее сюда – принаряженную и завитую – для того только, чтобы похвастаться перед родней своим с ней знакомством?

Она испытала несказанное облегчение, когда разглядела среди присутствующих Веру и Мин. А увидеть миссис Вайни, увешанную гагатовыми украшениями, которая сидела в кресле, подобрав подол чуть ли не до колен и выставив на обозрение свои чудовищные щиколотки, было все равно что встретить старого друга.

– Ах, мисс Рэй, вы выглядите умопомрачительно! И прическа у вас – закачаешься! Не иначе Лил расстаралась – я угадала?

Когда Фрэнсис подошла к ней, чтобы пожать руку, миссис Вайни притянула ее к себе и смачно чмокнула в щеку.

Потом кто-то пересел, кто-то передвинул диванные подушки, кто-то переставил стулья – и Фрэнсис с Лилианой кое-как втиснулись между двумя пожилыми женщинами. Это были ирландские тетушки Лилианы, миссис Дейли и миссис Линч. Другие две тетушки сидели поблизости – миссис Какая-то-там и миссис Какая-то-еще. Фрэнсис мгновенно забыла имена, но была очень рада, что уселась среди них и уже не привлекает к себе особого внимания. Ей сделали комплимент по поводу платья. Подали бокал крюшона с плавающими в нем ломтиками консервированных фруктов. Тетушки поднесли кусок праздничного торта, облитого глазурью. Ну и как ей Клэпэм? Не очень-то похож на Чемпион-Хилл, прямо скажем!

– А Ленни, значит, так и не пришел?

Фрэнсис объяснила насчет корпоративного ужина.

– Какая жалость! Он ведь настоящий комик, этот Ленни. Умеет насмешить до коликов в животе.

– Да уж, что правда, то правда.

Ей совсем не хотелось крюшона: при виде него живо вспомнились «змеи и лестницы». Но она осторожно отглотнула из бокала, улыбаясь, озираясь по сторонам. Обстановка кричаще безвкусная: на высокой полке расставлены кружки-тоби, высокие пивные кружки с крышкой и медные подносы фабричной штамповки. Мебель новехонькая, лакированный буфет так и блестит. Всю мебель, насколько помнила Фрэнсис, семейству поставлял Ллойд, который держал товарный склад в Баттерси. Вон тот пожилой мужчина с тучной репообразной фигурой, по всей видимости, родной брат миссис Вайни. А молодой человек рядом, со шрамами на лице и бельмами вместо глаз, – его сын, потерявший зрение на войне. Молодые парни в углу комнаты, должно быть, те самые буйные ирландские кузены Лилианы, о которых неодобрительно упоминал Леонард. Двое из них просто привлекательны, а третий чертовски красив – кинозвезда, да и только. Все девушки походили на Веру – такие же остролицые, но с ненакрашенными тонкими губами. И теперь все они наперебой обращались к Лилиане, просили показать браслет-змейку, недавно введенный в моду Тедой Бара[18]. Лилиана сняла браслет, и они стали по очереди его примерять.

Фрэнсис было странно видеть, насколько непринужденно чувствует себя Лилиана среди всех этих незнакомых ей, Фрэнсис, людей, было неприятно понимать, что у нее есть этот мир, эта жизнь, не имеющая ничего общего с ее жизнью в доме на Чемпион-Хилл. «У каждого из присутствующих здесь есть права на Лилиану, – подумала Фрэнсис. – А у меня?»

Но когда она начала погружаться в уныние, подавленная этой мыслью, Лилиана повернулась к ней и шепотом спросила:

– Ты в порядке?

– Да, в полном.

– Наверное, для тебя это слишком – такое сборище?

– Нет, вовсе не слишком.

Едва сказав это, Фрэнсис поняла, что и впрямь вовсе не слишком. Они улыбнулись друг другу, и всю их неловкость, все нервное напряжение последних нескольких дней сразу как рукой сняло. Между ними вдруг в один миг установилась полная близость, что удивило и взволновало обеих тем сильнее, что произошло это здесь, в ярко освещенной, жаркой комнате, битком набитой людьми. «Ну конечно же, именно за этим мы и пришли сюда!» – внезапно осенило Фрэнсис. В доме на Чемпион-Хилл они с Лилианой не решались открыто посмотреть друг другу в глаза, даже оставаясь наедине. Но здесь, среди многолюдного сборища… Они отвели взгляд друг от друга, но близость осталась. Они сидели бок о бок, практически на одном стуле, и Фрэнсис явственно различала ароматы, исходящие от Лилианы: запах пудры, запах губной помады, запах волос. Лилиана крикнула что-то одному из своих кузенов. Потом потянулась вперед, отодвинула тетушкин стакан, поправила гагатовое ожерелье на груди матери. Фрэнсис украдкой следила за ней, подмечая каждое движение, каждый жест, смотрела на нее будто бы… как? Будто бы всеми порами своего тела, подумала Фрэнсис.

Прибыли новые гости. В холле возникла толчея, залаяла собака, зашелся плачем младенец. Собака вбежала в комнату следом за вновь прибывшими и принялась носиться взад-вперед, высунув мокрый язык. Орущего во всю глотку ребенка – крохотное существо в розовом платьице с оборками – стали передавать из рук в руки. Тетушки пересели, стул рядом с Фрэнсис освободился. Это место занял симпатичный мужчина примерно одних лет с ней, который представился Эвартом и пожал ей руку горячими жесткими пальцами. Он тоже родственник? Нет, он не очень близко знает семью. Он работает шофером у Ллойда и на вечеринку явился в одиночку. Заметив, что бокалы у Фрэнсис и Лилианы пусты, он встал и отошел, чтобы их наполнить. Но по возвращении заговорил именно с Фрэнсис.

– Как вам погодка, а? – Он вытирал шею носовым платком.

– Не самая лучшая для вечеринки.

– Не самая лучшая для любого мероприятия в Лондоне – и точка. Хочу выбраться за город. – Эварт сунул платок в карман. – Думаю прокатиться в Хэмптон-Корт в одно из ближайших воскресений.

Он сделал ударение на слове «прокатиться», и Фрэнсис, поднося бокал к губам, спросила:

– У вас собственный автомобиль?