Дорогие гости Мамин-Сибиряк Дмитрий

Он саданул ногой ей по щиколоткам, делая подсечку, и они оба резко шатнулись вперед. А едва выпрямились, последовал другого рода удар, прозвучавший совсем иначе: как смачный шлепок, с каким крикетная бита бьет по намокшему мячу. Леонард испустил громкий стон, судорожно сжал плечи Фрэнсис и потянул ее вниз, словно пытаясь опустить на колени. Она подумала, что он просто поскользнулся на какой-нибудь катушке, валяющейся на ковре, вот почему хватка его разжалась и он грузно осел на пол. И даже когда она обернулась и увидела в паре футов позади них Лилиану, сжимающую что-то в руках, как дубинку, – что именно? пепельницу! напольную пепельницу! – даже тогда ей не пришло в голову, что Лилиана или пепельница имеют какое-то отношение к внезапному падению Леонарда. В первый момент она думала о том лишь, чтобы поскорее отпрыгнуть от него, пока он не вскочил и не вцепился в нее снова.

Но потом она увидела выражение лица Лилианы, проследила за ее взглядом и увидела, что Леонард лежит совершенно неподвижно, даже не пытаясь подняться. Он упал на живот, подвернув руки под себя, уткнувшись лицом в ковер. Дыхание у него было поверхностным, затрудненным, и выглядел он как вусмерть пьяный человек. Воротник пальто вздернулся выше ушей и отбрасывал тень на голову.

Фрэнсис стояла внаклонку, упершись ладонями в колени; сердце у нее бешено стучало.

– Что случилось? – проговорила она, тяжело отдуваясь. – Лилиана? Что случилось? Ты его ударила? Что ты сделала?

Лилиана, часто моргая, смотрела на нее:

– Я хотела только, чтобы он отпустил тебя. Я хотела…

Она уставилась на пепельницу, будто не понимая, каким образом та оказалась у нее в руках. Потом судорожным движением поставила ее на пол и опасливо шагнула к мужу.

– Лен? – позвала она. – Лен? Ленни?

Леонард не пошевелился. Лилиана присела на корточки возле него, потрогала за плечо, отогнула задранный воротник – и, пронзительно вскрикнув, отшатнулась.

Из проломленного виска ручьем лилась кровь.

Сердце Фрэнсис на миг перестало биться, а потом заколотилось пуще прежнего. Она лихорадочно огляделась вокруг, ища, чем бы остановить кровотечение, схватила желтую подушку и приложила к ране. Прижимая подушку настолько крепко, насколько осмеливалась, Фрэнсис осторожно повернула голову Леонарда, чтобы заглянуть в лицо. Но лицо… боже, на него смотреть было жутко: веки разомкнуты, но глаза стеклянные, невидящие; приоткрытые вялые губы перекошены. А что самое страшное, изо рта вываливался ярко-розовый язык, с кончика которого на цветастый ковер стекала нить слюны. Дыхание Леонарда становилось все затрудненнее – хриплое, булькающее, похожее на храп. Белый воротничок рубашки уже успел пропитаться кровью.

По-прежнему прижимая подушку к ране, Фрэнсис похлопала Леонарда по плечу:

– Леонард. Леонард!

Она надеялась получить от него какой-нибудь отклик – обычный и нестрашный.

– Ах, приведи его в чувство! – провыла Лилиана. И опять разрыдалась.

Фрэнсис потрясла его за плечо:

– Леонард. Лен. Ты меня слышишь?

Но он не отозвался. А когда Фрэнсис тряханула сильнее, изо рта у него выплеснулась струйка вязкой, густой слюны. Ужасные хрипы все продолжались.

Фрэнсис подняла глаза на Лилиану:

– О чем ты, вообще, думала?

Лилиана дрожала как осиновый лист.

– Ни о чем! Я просто пыталась его остановить! Он ведь душил тебя, верно? Сначала я била кулаками, и все без толку.

– Но почему ты схватила пепельницу?

– Не знаю! Ничего другого поблизости не оказалось!

– Но ударить по голове, Лилиана!

– Я не хотела! Клянусь. Я никуда не целилась. Я не нарочно… – Она уставилась на свои трясущиеся руки, потом оттянула рукав, показывая Фрэнсис. – Вот, смотри! – Рукав был измазан пеплом. – Я знала, что нельзя бить тем концом, где пепельница, чтобы пальто не испачкать. А это означает, что я не хотела причинить Лену вред, правда? Правда ведь? – Она снова перевела взгляд на мужа. – Господи, сколько крови! Откуда столько крови? И почему он не отзывается?

– Он без сознания. – Фрэнсис по-прежнему прижимала подушку к виску Леонарда. Она боялась заглянуть под нее. Боялась пошевелиться.

– Сколько крови! – повторила Лилиана. – У него вся одежда заляпана. И все вокруг будет перепачкано. Почему он так дышит? Почему он не…

Она осеклась. Что-то изменилось. С Леонардом произошло еще что-то. Он сделал очередной мучительный вдох, но выдох на сей раз прозвучал иначе – более шумно и хрипло.

Лилиана склонилась над мужем:

– Лен?

Фрэнсис вгляделась в его лицо. Клокочущий выдох все еще длился, на языке пузырилась слюна. Она увидела, как плечи и спина Леонарда медленно опустились, и стала ждать, когда они вновь поднимутся, с очередным вздохом. Но они не поднимались. Бульканье в горле прекратилось, наступила жуткая тишина.

– Лен? – повторила Лилиана, менее уверенно.

Фрэнсис оттолкнула ее прочь. Все так же прижимая подушку к голове Леонарда, она отвернула воротник пальто и поискала пульс на шее. Кожа у Леонарда была горячая и потная, как у живого, но биения крови под ней не прощупывалось. Фрэнсис припала ухом к его спине, послушала в одном месте, другом, третьем… От тела по-прежнему исходило тепло, но она не слышала никакого сердцебиения, кроме своего собственного, учащенного от страха. Среди разбросанных по ковру вещей она заметила Лилианину пудреницу. Рванулась к ней, схватила, открыла и поднесла зеркальце к перекошенным губам Леонарда. Прошло десять секунд, пятнадцать, двадцать… оно не запотело.

Фрэнсис не могла поверить. Крепко прижимая подушку к ране, она поднатужилась и перевернула Леонарда на спину. Изо рта у него вырвался короткий хриплый стон, заставивший Лилиану подбежать и снова позвать: «Лен! Лен!» Но стон был странно неживой – будто воздух вырвался из слабо затянутой горловины мешка, брошенного на пол. И руки Леонарда безжизненно лежали, как упали, словно не вполне связанные с телом. Фрэнсис стала толчками давить ему на грудь, на живот, пытаясь нагнать воздух в легкие. Но уже через пару минут своих лихорадочных усилий она заметила, что поверхность его глаз, розового языка и губ начала терять влажность. Он был уже не человеком, а лишь внешним подобием человека, чем-то громоздким, неодушевленным, неправильным.

Фрэнсис села на пятки. В ушах у нее все еще звучал голос Леонарда. Она все еще ощущала его цепкую хватку под плечевым сгибом, тяжесть его тела, наваливающегося сзади.

– Лилиана, – прошептала она, – мне кажется, он умер. Мне кажется, ты его убила.

Несколько мгновений Лилиана тупо смотрела на нее. Потом ее лицо плаксиво сморщилось.

– Нет! Не может быть! Такого просто не может быть! Он притворяется – дурачит нас!

Она снова кинулась к мужу, затрясла за плечо:

– Ленни! Вставай! Прошу тебя! Это не смешно! Хватит, Ленни! Ты меня пугаешь. Ты пугаешь Фрэнсис. Мы тебе наврали про нас. Это все неправда. Между нами ничего нет. Пожалуйста! Ну пожалуйста, очнись!

Однако с каждым следующим словом голос Лилианы утрачивал настойчивость. Должно быть, она тоже увидела перемену, произошедшую с Леонардом, какую-то неправильность. «Пожалуйста, ну пожалуйста!» – продолжала повторять она, но уже машинально, бессмысленно. Наконец Лилиана умолкла, перестала дергать, теребить Леонарда и в страхе уставилась на него.

Потом перевела взгляд на Фрэнсис:

– Что нам делать?

Фрэнсис все еще задыхалась. Пальцы у нее были липкие от крови.

– Не знаю.

– Не может быть, чтобы он… я не… О боже, что скажут его родители? – Лилиана содрогнулась от ужаса и опять посмотрела на Леонарда. – Что я натворила? Не могу поверить! Не может быть, чтобы он умер! Просто не может быть! От такого не умирают! Ленни, очнись же! Господи, он весь в крови! Нет-нет, не может быть, чтобы он умер! Он ведь прошел всю войну, Фрэнсис! Ну почему, почему он вернулся домой так рано? И зачем ты сказала ему про нас? Кто тебя тянул за язык? Боже, это какой-то кошмарный сон!

В голосе Лилианы, звучавшем испуганно и недоверчиво, теперь послышались истерические нотки. Фрэнсис подползла к ней и обхватила руками. Они неловко обнялись – одна сидя корточках, другая стоя на коленях – в ярде от Леонардовых безжизненно раскинутых ног. Лилиана уткнулась лицом в плечо Фрэнсис и стонала, стонала, стонала. Но объятие было таким же неправильным, как бездыханное тело Леонарда. Они тесно прижимались друг к другу, но между ними пульсировал темный электрический страх. Сердца их колотились, но не слаженно, а каждое в своем диком ритме.

Нет, это невыносимо!

Фрэнсис решительно высвободилась. Лилиана права: не может быть, чтобы он умер. Она вернулась к Леонарду и возобновила свои попытки оживить его. Наверняка есть какой-то способ. Должен быть! Да, он потерял много крови: вся подушка намокла, и разбросанные по ковру вещи забрызганы. Но все равно, нельзя же взять и умереть вот так вот! И рана, смотри-ка, уже не кровоточит. Это же хорошо, правда? Какое-нибудь шоковое воздействие на организм – удар, встряска – наверняка приведет Леонарда в сознание. Фрэнсис заметила на каминной полке стакан воды и выплеснула половину ему в лицо. Вода смешалась с кровью, и ничего больше. Остальное она влила Леонарду в рот, пальцем отодвинув язык. Но вода не протекала в горло, неподвижно стояла во рту, точно в вазе, и это было ужасно, ужасно…

Поставив стакан на пол дрожащей рукой, Фрэнсис взглянула на часы: десять минут десятого. Она попыталась собраться с мыслями. Закрыла глаза, как ей показалось, на секунду, а когда снова посмотрела на часы – обнаружила, что прошло целых две минуты.

– Надо что-то делать, – сказала она. – Я пойду за врачом.

Лилиана тряслась всем телом.

– За врачом?

– Вероятно, он уже ничем не поможет, но… Что еще остается делать?

– Но что мы ему скажем?

– Не знаю. Правду, полагаю.

– Что я ударила Лена?

– А что еще мы можем сказать?

– Но ведь тогда он вызовет полицию, да?

– Думаю… да, будет обязан вызвать.

– Нет, Фрэнсис. Нет. Я не верю, что он умер! Не верю! Надо попробовать еще что-нибудь. – Лилиана опять потянулась к нему. – Лен! Ленни! – Она сжала и погладила безжизненную руку мужа. – Перестань, Ленни! Пожалуйста! Помоги мне, Фрэнсис! Наверняка можно что-то сделать! – Теперь она схватила другую его руку. Потом стала гладить его бедра, колени. Часы тикали – медленно, но неумолимо.

Фрэнсис попыталась оттащить Лилиану:

– Оставь, это бесполезно.

Лилиана, с мокрыми от слез щеками, продолжала тормошить Леонарда.

– Нет, неправда!

– Правда. И ты это знаешь, Лилиана. Прекрати. Мы должны сделать что-то осмысленное. Чем дольше мы тянем, тем более странным все кажется. Вернее, тем более странным все покажется полицейским.

При последних словах Лилиана на мгновение застыла. Потом подняла глаза на Фрэнсис и спросила по-детски тонким голосом:

– Ты же не скажешь, что я его ударила?

Фрэнсис тяжело сглотнула:

– Мы обе заявим, что все случилось нечаянно и непреднамеренно.

– Меня обвинят в убийстве. Меня повесят, Фрэнсис!

– Нет. Ничего такого не будет. Не может быть и не будет! – Но голос Фрэнсис дрожал, и сердце словно корчилось в груди. Было уже почти двадцать минут десятого. Еще десять минут пролетело! Фрэнсис сделала несколько прерывистых вдохов. – Нам всего лишь нужно четко объяснить, что случилось. Если мы дадим ясные показания, все будет в порядке. В конце концов, Леонард меня душил. У меня должны остаться синяки… – Она отвернула воротник. – Есть здесь какие-нибудь следы?

Лилиана смотрела на ее горло невидящим взглядом:

– Но они станут расспрашивать, из-за чего мы ссорились. Они узнают про нас с тобой. Узнают про выкидыш. Я не могу допустить такого, Фрэнсис, не могу! Должен быть какой-то другой выход. Ох, я чувствую себя ужасно, умираю прямо!.. Нет, Фрэнсис, подожди! – Фрэнсис двинулась с места, и Лилиана вцепилась ей в руку. Она по-прежнему стояла на коленях. – Наверняка есть другой выход. Мы столько сделали, чтобы быть вместе. А они разлучат нас. Это несправедливо! Ведь мы столько сделали!

В ее хватке чувствовалась вся сила страха, ею владевшего. Лицо Лилианы покрывала зеленоватая бледность.

– Пожалуйста, Фрэнсис. Пожалуйста! Разве нельзя придумать что-нибудь… ну хоть что-нибудь! Разве нельзя сказать, что… что он упал? – Уцепившись за эту мысль, она усилила хватку. – Разве нельзя сказать, что он упал и ударился головой? Если мы перевернем его на бок и подложим под голову что-нибудь?…

– Но что? – Фрэнсис безнадежно огляделась вокруг. – Каминной решетки здесь нет. И вообще никаких твердых предметов. Только тысяча расшитых подушечек! Посмотри на рану, на всю эту кровь! Врач сразу поймет, что мы лжем. Чтобы так проломить череп, нужно хрястнуться о ступеньку или о камень.

– А если он упал не дома? Мы можем сказать, что он пришел и мы пытались оказать ему помощь. Помнишь, кто-то напал на него ночью на улице? Он же тогда добрался до дома, верно? И кровь из него тогда хлестала ручьем. Мы можем сказать, что он пришел весь в крови и сказал нам, что упал, а потом… потом взял и умер…

– Ах, Лилиана, будь разумна! С такой раной он и шага не смог бы сделать. Нам никто не поверит.

Лилиана судорожно стискивала пальцы Фрэнсис:

– Ладно, а если он вообще не приходил? Можно ведь вынести его наружу и положить где-нибудь, да?

– Вынести на улицу? На глазах у прохожих? Как ты себе это представляешь?

– Но сегодня он шел не улицей, а садом. Надо перетащить его в сад!

– Ты, вообще, серьезно?

– Не знаю!.. Да, серьезно. Просто мне страшно, очень-очень! Нам бы только вынести его из дома! Тогда полицейские поневоле заключат, что произошел несчастный случай, даже если у них останутся сомнения. Мы же можем оттащить его за садовую калитку? В проулок? Там его кто-нибудь найдет. Это же не то что прятать тело. Совсем не то. Пожалуйста, Фрэнсис. Пожалуйста!

Боже, какой кошмар! Нет, это хуже любого кошмара! Фрэнсис вырвала свою руку у Лилианы и закрыла лицо ладонями. Она видела только два возможных пути – оба темные, оба страшные. Чтобы двинуться по одному из них, она должна сейчас же побежать за доктором. Он увидит мертвого Леонарда с пробитой головой и увидит Лилиану – Лилиану в таком вот состоянии, беспомощную и больную. Последуют расспросы, слезы, неизбежная ложь. Мать, вернувшись, застанет полицейского у двери, суматоху в доме…

Как ни странно, именно мысль о матери, а не переживания за Лилиану, заставила Фрэнсис склониться ко второму пути. Она пристально посмотрела на тело Леонарда. Подошла, чтобы получше разглядеть тошнотворную рану. Удастся ли инсценировать несчастный случай? Если они придадут телу определенную позу, подложат под голову какой-нибудь острый камень? Получится ли у них? Получится ли?

– Нести придется вдвоем, – медленно проговорила Фрэнсис. – Без твоей помощи мне не справиться… Нет, это сущее безумие! Даже если предположить… У тебя не хватит сил.

Лилиана вытирала глаза ладонями.

– Я смогу.

– Да ты же совсем больная! Господи, не знаю даже. Я плохо соображаю. А время идет!

Минутная стрелка передвинулась еще на одно деление.

– Давай хотя бы попробуем! – взмолилась Лилиана.

Фрэнсис взглянула на нее:

– Ты действительно хочешь?…

Но Лилиана уже поднималась на ноги:

– Что нам понадобится? Уличная обувь? Что еще? Скажи, Фрэнсис!

Фрэнсис не знала, что делать. Она снова приникла ухом к груди Леонарда, в безумной надежде уловить какой-нибудь признак жизни, какое-нибудь слабое биение или трепетание, которое она не расслышала раньше… Нет, ничего. Да и тело, похоже, уже остывало. Лицо Леонарда, с тусклыми щелками глаз и высунутым розовым языком, стало еще меньше походить на человеческое.

Фрэнсис попыталась все обдумать.

– Так. Рану надо зажать подушкой, иначе кровь накапает повсюду. Надо привязать подушку к голове. А чем? Каким-нибудь его шарфом? И мне нужно что-нибудь, чтобы прикрыть свое платье, – фартук, или полотенце, или…

Держась руками за живот, Лилиана кинулась за дверь.

Она вернулась почти сразу, с охапкой вещей, которые бросила на пол перед Фрэнсис: полосатый фартук из кухни, синий вязаный шарф с вешалки, собственные темные туфли и туфли Фрэнсис, взятые в ее спальне. Фрэнсис недоверчиво уставилась на сваленные в беспорядке вещи. Лилиана подняла фартук и протянула ей:

– Пожалуйста, Фрэнсис. Давай хотя бы попробуем.

И вот, со странным ощущением нереальности происходящего, Фрэнсис повязала фартук, засучила рукава, всунула ноги в туфли. Потом, содрогаясь, присела на корточки и взялась ладонями за голову Леонарда. Голова болталась у нее в руках, тяжелая и непослушная, как кабачок в авоське, и, когда Фрэнсис повернула ее набок, чтобы привязать подушку, налитая в рот вода выплеснулась на ковер.

Однако с обмотанным вокруг головы шарфом, частично закрывающим лицо, Леонард стал выглядеть почти как живой. Фрэнсис переместилась к нему за плечи и попыталась приподнять, нервно ожидая, что он сейчас дернется и запротестует. Но едва она подцепила Леонарда под мышки и потянула вверх, как тут же уронила обратно на пол: он был неподъемным, как насквозь промокший скатанный ковер. «Ну вот и все. Ничего не получится», – подумала Фрэнсис, испытывая внезапное облегчение. А потом увидела зеленоватое лицо Лилианы, искаженное страхом и отчаянием…

Она снова подхватила Леонарда под мышки, теперь согнутыми в локте руками; голова с примотанной к ней подушкой тяжело легла ей на плечо. На сей раз Фрэнсис удалось-таки приподнять труп и сдвинуть с места. Лилиана тотчас схватилась за щиколотки, но они уже через два шага выскользнули у нее из пальцев, и тогда она вцепилась в отвороты брюк.

Ко времени, когда они кое-как дотащили свою ношу до лестницы, Фрэнсис совсем уже выбилась из сил. Пальто Леонарда волочилось по полу, и она остановилась, чтобы застегнуть на нем пуговицы. Потом заметила какой-то темный предмет на опорной стойке перил. Его шляпа! Они совсем про нее забыли! Боже, что еще они забыли? Фрэнсис сорвала шляпу со стойки: Леонардов котелок с засаленной внутренней лентой, отдающий кисловатым запахом пота и сладким ароматом бриолина. Но куда его девать, если руки у них заняты? Остается только самой надеть. Фрэнсис поднесла котелок к голове, взглянула на Лилиану – и застыла с поднятой рукой. Нет, она не может. Просто не может! Это чересчур! Это сущее безумие!

Но они уже донесли Леонарда до лестницы. И сейчас, должно быть, около четверти десятого. Если они переволокут тело обратно в комнату и она побежит за доктором – как они объяснят столь долгую задержку? Зря они вообще это затеяли. Это было ошибкой. Давай хотя бы попробуем, попросила Лилиана. Но такие дела, теперь осознала Фрэнсис, нельзя начать, а потом взять и отменить. На нее опять нахлынула паника, черный электрический страх… А в следующее мгновение вдруг стало предельно ясно: единственный способ побороть страх – это продолжать начатое. Она решительно нахлобучила котелок и, знаком велев Лилиане молчать, перегнулась через перила и прислушалась. А вдруг мать уже вернулась домой, незамеченная? Не могли ли соседи или случайные прохожие услышать, как они с Лилианой спорили в гостиной? Но все окна были закрыты, и с улицы не доносилось ни звука. Фрэнсис не слышала ничего, кроме потрескивания газовых рожков и тиканья часов.

Кивнув Лилиане, она снова подхватила Леонарда под мышки и двинулась вниз по лестнице, спиной вперед.

Это оказалось гораздо труднее, чем перемещаться по ровному полу. Ей приходилось осторожно нащупывать каждую ступеньку, по мере спуска принимая на себя все больше веса мертвого тела. Лилиана, нетвердо переставлявшая ноги, вцеплялась в брючные отвороты, сколько хватало сил, но вскоре они, один за другим, выскользнули у нее из пальцев, и ноги Леонарда тяжело ударились о ступеньки. От резкого толчка Фрэнсис пошатнулась назад и в ужасе вскрикнула, представив, как сейчас кубарем покатится вниз, вместе с трупом. Обливаясь птом, вся дрожа от напряжения, она с трудом восстановила равновесие и дальше стала спускаться уже без помощи Лилианы, просто волоча Леонарда, как мешок картошки, – так, что его ноги глухо бились о ступеньки и балясины.

Уронив тело у подножья лестницы, Фрэнсис с минуту стояла над ним внаклонку, судорожно хватая ртом воздух. Но здесь она чувствовала себя еще более беззащитной, с еще большим страхом осознавала кошмарную реальность происходящего. Если сейчас войдет мать!.. Вся похолодев при этой мысли, Фрэнсис попыталась приподнять Леонарда и потащить дальше. Но руки слушались плохо, словно вывихнутые из плечевых суставов, и пальцы не сжимались с достаточной силой, Фрэнсис беспомощно дергала Леонарда, охваченная очередным приступом паники. Оттащить его обратно наверх они уже не смогут, даже если захотят!

Подцепив наконец Леонарда под мышки согнутыми запястьями, она кивком подозвала Лилиану:

– Помоги мне!

Но Лилиана, бессильно сидевшая на нижней ступеньке, не пошелохнулась:

– Мне нужно передохнуть, самую малость.

– У нас нет времени! Давай вставай!

– Я не могу, Фрэнсис. – Ее всю трясло.

Голос Фрэнсис помимо воли сорвался в крик:

– Ты уговорила меня на это дело! Ты должна! Должна!

Едва она умолкла, с улицы донеслись чьи-то шаги, потом мужсой голос и смех. Эти звуки, раздавшиеся, казалось, прямо за закрытой передней дверью, заставили обеих зашевелиться. Фрэнсис подхватила тело поудобнее и рывками поволокла к кухне. «Иди вперед», – пропыхтела она, и Лилиана, всхлипнув, кинулась мимо нее, чтобы отворить заднюю дверь. Каблуки Леонардовых туфель чертили полосы на полу коридора; его нога зацепилась за ножку пристенного столика, и тот сдвинулся с места на несколько дюймов. Но Фрэнсис, не останавливаясь ни на миг, пропятилась в кухню, с неимоверными усилиями добралась до открытой двери и чуть не упала, пока спускалась по двум истертым ступенькам во двор. А потом она оказалась под открытым небом, во влажной ночи, пахнущей углем. Лилиана, последовавшая за ней, на мгновение вырисовалась черным силуэтом в ярко освещенном дверном проеме, а когда дверь захлопнулась, двор погрузился в темноту, которую рассеивал лишь мягкий свет зашторенного кухонного окна.

Слава богу, хоть из дому убрались! Испытывая несказанное облегчение, Фрэнсис отпустила Леонарда, и он наклонился всем корпусом вперед, к своим вяло раскинутым ногам, точно чучело Гая Фокса. Фрэнсис немного отошла и прислонилась к кирпичной стенке туалета. Руки дрожали от усталости. У нее еле хватило сил вытереть потное лицо. Она сдвинула со лба Леонардов котелок, и он показался невероятно тяжелым, будто из свинца отлитым.

Но как бы то ни было, отдыхать нельзя. Надо двигаться дальше. Во дворе не так уж и темно, в конце концов. Фрэнсис ясно видела мертвенно-бледное лицо Лилианы, залитое слезами; различала безжизненные кисти Леонарда, белые манжеты и воротничок, желтую подушку, нелепо привязанную к голове. Однако она понимала, что сейчас предстоит самая опасная часть дела – пронести тело через сад и в проулок. Она собралась с мыслями, постаралась восстановить самообладание. Затем знаком подозвала Лилиану, нашарила ее руку и заговорила настойчивым шепотом:

– Мы почти у цели. Осталось всего ничего. Шагов пятьдесят. Ты сможешь пройти пятьдесят шагов, я знаю. Теперь слушай внимательно. Это важно. Пока мы идем через сад, нам ни в коем случае нельзя уронить Леонарда. Нельзя даже, чтобы ноги волочились по земле. На одежде и туфлях у него не должно остаться никаких следов, указывающих на то, что его переносили. Ты понимаешь? Лилиана? Ты должна держать его за щиколотки очень-очень крепко. И нам нужно идти быстро, но тихо. Как можно тише. Сейчас подожди здесь немножко. Я пройду вперед, проверю, нет ли кого поблизости. А ты удерживай его в сидячем положении…

– Не оставляй меня с ним!

– Я на минуту! Следи, чтобы он не упал, не испачкался, земля-то мокрая.

Лилиана вцепилась ей в руку, но Фрэнсис вырвалась и крадучись двинулась к лужайке. Добравшись по дорожке до середины сада, она остановилась и настороженно повертела головой. Темнота здесь была гуще, чем во дворе, и в ней витал туман и очажный дым, отчего воздух казался бархатистым. Но все равно Фрэнсис не покидало ужасное ощущение, что она видна как на ладони со всех сторон. Из соседних садов не доносилось ни голосов, ни иных звуков, но над оградой отчетливо виднелись сквозь листву огни в доме Голдингов, в доме Дезборо, – а значит, если сейчас кто-нибудь из соседей выглянет в окно, то увидит ее здесь. Или все-таки не увидит? Достаточно ли надежно скрывает темнота? Фрэнсис не знала. Ей следовало сначала проверить: велеть Лилиане выйти в сад, а самой посмотреть из окна своей спальни. Но теперь уже поздно. Силы у Лилианы иссякают. У нее тоже. И в любом случае, снова подумала она, что еще остается делать? Раз уж они выволокли Леонарда из дома, надо как-то от него избавиться. Возвращаясь обратно во двор, Фрэнсис снова взглянула на уютно освещенные окна соседних домов и собственного дома, и у нее возникло тоскливое чувство, будто она навсегда воздвигает неодолимую преграду между собой и теплым покоем обычных комнат, между собой и всей мирной, благопристойной жизнью.

Когда она показалась из сада, Лилиана порывисто простерла к ней руки. Леонард сидел все в той же вялой согнутой позе, сейчас еще больше похожий на какую-то жуткую куклу. Фрэнсис собралась с силами, чтобы его подхватить.

– Ты готова? – прошептала она. – Помни, что я говорила: держать надо крепко, чтоб не уронить. И идти следует строго по дорожке. Трава мокрая, нельзя оставлять на ней следы. Ну давай. Быстро, но тихо. Пятьдесят шагов, и все. Пятьдесят шагов, и дело с концом.

Надрывая мышцы, Фрэнсис оторвала Леонарда от земли и еще поднатужилась, чтобы захватить поудобнее, покрепче. Почувствовав, что Лилиана взялась за ноги, она осторожно шагнула назад – и они двинулись с места. Шарканье туфель казалось оглушительно-громким; дыхание у обеих тотчас же стало частым и шумным. Однако шли они быстрее, чем ожидала Фрэнсис, – отчасти увлекаемые вперед тяжестью мертвого тела, но в большей степени подгоняемые страхом. Лилиана лишь раз едва было не выпустила ношу: Фрэнсис ощутила резкий толчок, судорожный рывок и услышала сдавленный вздох, похожий на всхлип. Но даже тогда они не сбились с шага, а шли, шли, шли, превозмогая себя, и наконец оказались у дальней стены сада. Здесь Леонарда пришлось опять усадить на землю. С минуту Фрэнсис напряженно прислушивалась у калитки. Убедившись, что в проулке тихо, она беззвучно подняла щеколду и медленно, очень медленно открыла калитку. За ней стояла такая темень, что казалось, взгляд скользит по твердой черной поверхности. У Фрэнсис возникло постыдно сильное искушение просто выпихнуть Леонарда во тьму, закрыть калитку и убежать прочь. Но нет, так не годится! Надо еще многое сделать, о многом позаботиться.

Она чуть помедлила, прислушиваясь, потом ощупью вернулась к Лилиане, и они в последний раз подняли Леонарда. Фрэнсис надеялась отнести его подальше, но почти сразу силы их окончательно иссякли – он выскользнул у них из рук, словно тоже устав от трудного пути, и она поняла, что придется оставить его здесь, где упал. В кромешном мраке Леонард стал невидимым. Фрэнсис опустилась на корточки и принялась суетливо шарить по нему руками, приглаживая воротник, одергивая пальто, поправляя брюки – можно представить, в какой беспорядок пришла одежда, как вся измялась и перекрутилась, пока она выволакивала Леонарда из дома. Если бы только она видела, что делает! Будь у нее хоть какой-нибудь свет, будь у нее время… Но Фрэнсис уже давно потеряла счет минутам, и сейчас, испуганная звуками, внезапно донесшимися с улицы рядом, – скрипом автомобильной двери, урчанием запущенного двигателя, – она бросила возню с одеждой и нащупала в темноте голову Леонарда. Размотать шарф особого труда не составило. Но вот с подушкой пришлось повозиться: она накрепко прилипла, и Фрэнсис приложила немало стараний, чтобы осторожно ее оторвать. Бог знает во что в результате превратилась рана! Бог знает какие следы – волокна ткани или желтые пятна от красителя – оставила подушка! Фрэнсис следовало подумать об этом раньше. Ну почему, почему она не подумала?

Ладно, теперь уже слишком поздно. Она лихорадочно поелозила ладонями по земле вокруг и на клочке травы под кустом ежевики нашла камень с гладким закругленным краем примерно такой же кривизны, вроде бы как основание пепельницы. Она приподняла голову Леонарда и подсунула под нее камень. Камень пошатнулся, голова качнулась. Да, топорная инсценировка, совершенно неубедительная. Но ничего лучшего не придумать, не изобразить. А значит, больше здесь делать нечего, можно наконец вернуться в дом.

Но Фрэнсис почему-то не находила в себе сил стронуться с места. Оставить несчастного Леонарда лежать здесь, с проломленным черепом, с камнем вместо подушки! Бросить одного в этой тяжелой сырой тьме! По неведомой причине это казалось еще более ужасным, чем само убийство. Фрэнсис вытянула вперед руки и дотронулась до лица Леонарда. Провела пальцами по щетинистой щеке, по подбородку, по губам. Губы под колючими усами были мягкие, как у женщины.

Почувствовав прикосновение Лилианы к плечу, она вскрикнула от неожиданности. Они на мгновение прижались друг к другу, потом поспешили обратно к калитке и, спотыкаясь, толкаясь локтями, ввалились в нее. Фрэнсис затворила калитку, тихо опустила щеколду, и они начали пробираться через сад. Только на середине пути Фрэнсис вспомнила про чертов котелок. Она оставила Лилиану ковылять к дому, с шарфом и подушкой в руках, а сама вернулась к проулку и снова открыла калитку.

Но тут мужество наконец изменило ей. У нее не хватило духу ощупью дойти в темноте до Леонарда. Фрэнсис сорвала котелок с головы и просто швырнула в черную пустоту. А через секунду услышала, как он с глухим стуком падает на землю и катится, весело подпрыгивая.

В доме Фрэнсис ждала куча дел, требующих лихорадочной спешки. Перво-наперво она отмыла руки от крови и грязи над раковиной в судомойне, затем намочила тряпку и торопливо протерла пол в кухне и холле, уничтожая грязные следы Лилианиных туфель и полосы, прочерченные каблуками Леонарда.

Сама Лилиана лежала пластом на диване в своей гостиной. При появлении Фрэнсис она приподняла голову и слабо пролепетала:

– Я хотела прибраться, но не смогла. Извини…

– Ничего-ничего. – Фрэнсис накрыла ее пледом. – Не волнуйся. Я одна управлюсь.

Комната оставалась все в том же страшном беспорядке, в каком была, когда они оттуда выходили. Фрэнсис обвела взглядом хаотичную россыпь предметов на полу и на минуту впала в мыслительный ступор. За что взяться? С чего начать? В голове было до жути пусто. Потом, впрочем, мозг у нее заработал. Разумеется, надо избавиться от всех вещей, запачканных кровью. Слава богу, огонь в камине не погас! Подкинув еще угля, она сбегала в свою спальню за тазиком с Лилианиным бельем, бросила в него же шарф с подушкой, а также клубки шерсти и бумажные выкройки, валявшиеся на полу там, где недавно лежала голова Леонарда. В основном на выкройки-то кровь и натекла. На самом ковре было лишь несколько темно-красных пятен размером с монетку.

Сначала Фрэнсис сожгла шарф. Упав на горящие угли, он извилисто шевельнулся, точно змея, потом полыхнул желтым пламенем и начал съеживаться, спекаясь в черную массу, превращаясь в пепел. При виде того, как шарф исчезает в огне, паническое смятение Фрэнсис пошло на убыль: она стала мыслить яснее, действовать решительнее. Следующей она взяла подушку, отвратительную подушку, тяжелую от крови – и слишком большую, чтобы сжигать сразу целиком. Пришлось сходить за ножницами и разрезать чехол. Затем Фрэнсис принялась вытаскивать мокрую, липкую шерстяную набивку, клок за клоком. Мерзкое шипение, с которым шерстяные клочья падали в огонь, вызывало- у нее рвотные спазмы, и если ее не вывернуло наизнанку, то потому лишь, что сегодня она уже имела много дела с кровью. Оставалось радоваться, что подушка не перьевая: вонь горелых перьев еще долго не выветрилась бы.

Но теперь руки у нее снова были бурыми от крови, пальцы слипались, а полосатый передник выглядел как фартук мясника. Усилием воли отрешившись от этого кошмара, Фрэнсис отправила в огонь все остальное содержимое таза, вместе с кровавой прокладкой, потом взглянула на часы. Начало одиннадцатого… уже начало одиннадцатого, а дел еще по горло! Но вид пляшущего в камине пламени придал ей сил и уверенности. Она отнесла тазик и ножницы в кухоньку и тщательно вымыла. Сбегала за Лилианиным ночным горшком, опорожнила его, ополоснула, после чего сделала в нем крепкий солевой раствор, вернулась в гостиную и принялась оттирать кровь с ковра. Отчистить ковер полностью, конечно, не удастся: на это нет времени. Здесь нужен крахмал или перекись, но ничего не попишешь. Добрых пять минут Фрэнсис лихорадочно терла и промокала, смачивала тряпку и опять терла, опять промокала. В результате пятна расплылись, но стали значительно светлее, превратились в свои собственные призраки, обитающие в пестром узоре ковра. Этим и пришлось удовольствоваться. Мокрые тряпки отправились в огонь, дымить и шипеть вместе со всем прочим. Когда Фрэнсис взяла в руки пепельницу, ужасную пепельницу, горло у нее снова свело рвотной судорогой: к псевдомраморному основанию стойки прилип какой-то белесый лоскуток с пучком рыжеватых волос. Фрэнсис сунула основание стойки в угли, покрутила так и эдак, чтобы сжечь дочиста все следы. Потом, передергиваясь от отвращения, протерла искусственный мрамор и поставила пепельницу за диван. Так, что еще? Наверняка что-то еще осталось! «Думай, Фрэнсис. Сосредоточься». Она вспомнила про пакетик из-под таблеток, сбегала за ним и кинула в огонь. Она внимательно осмотрела свое платье, платье Лилианы и обнаружила пятна крови на рукавах и юбках у них обеих. Принесла еще солевого раствора и, как смогла, замыла пятна. Она даже вспомнила про миску с тестом, которую оставила на своем кухонном столе. Стремглав ринулась вниз, накрыла миску тарелкой и спрятала в кладовой.

Ко времени, когда Фрэнсис вернулась в гостиную и стала ползать на четвереньках по ковру, собирая бессчетные булавки, она чувствовала себя неким сказочным персонажем, который получил заведомо невыполнимое задание, но каким-то непостижимым чудом ухитрился с ним справиться. Лилиана беспомощно лежала на диване, следя за ней мутноватыми влажными глазами.

– Прости меня… прости меня… – слабо повторяла она. – Пожалуйста, прости меня, Фрэнсис…

Потом она вдруг приподнялась и испуганно прошептала:

– Что это?

Фрэнсис неподвижно замерла на месте. Послышались шаги на крыльце. Скрежет ключа в замке. Она приложила палец к губам:

– Мать, должно быть.

– Но с ней еще кто-то, да? Какой-то мужчина?

Фрэнсис напрягла слух. Действительно, снизу доносился мужской голос, отвечающий на какой-то вопрос матери. Неужели полицейские? Так скоро? Она встала и на цыпочках подошла к двери.

– Все в порядке, – тихо произнесла она чуть погодя. – Это мистер Лэмб.

– Мистер Лэмб?

– Он живет ниже по улице. Проводил мать до дома. Вероятно, тоже был у миссис Плейфер сегодня. Что мне делать? Спуститься к ним?

– Да-да! Ступай скорее! А то вдруг они придут за тобой сюда!

В голосе Лилианы звучала такая паника, что Фрэнсис мигом сорвала с себя фартук и выскочила на лестничную площадку. Однако, случайно заметив свое отражение в овальном зеркале у вешалки, она остановилась как вкопанная. На лбу у нее темнело пятно запекшейся крови, – видимо, она мазнула кровавыми пальцами, откидывая назад волосы. Поледенев от ужаса, Фрэнсис торопливо его стерла. Еще что-нибудь? Что-нибудь в выражении лица? Признаки волнения, страха? Какая-нибудь странность? Она пристально смотрела в глаза своему отражению, заставляя свои черты разгладиться, расслабиться. Если она сейчас же не овладеет собой, они с Лилианой пропали. Если она сейчас же не овладеет собой, получится, что все было зря, что они прошли через ад последних полутора часов понапрасну.

– Кажется, там Фрэнсис, – раздался внизу голос матери. – Сейчас посмотрю…

Нельзя, чтобы она поднялась наверх! Фрэнсис поспешно двинулась вперед и столкнулась с матерью на повороте лестницы.

– А, вот и ты. – Мать улыбалась, но тон у нее был не очень довольный; Фрэнсис спустилась в холл за ней следом. – К нам мистер Лэмб зашел. Он любезно проводил меня домой, и я хотела бы угостить его стаканчиком виски из запасов твоего отца. Но камин в гостиной погас.

– Я читала в своей комнате, – сказала Фрэнсис со спокойствием, ей самой показавшимся неестественным. – Как поживаете, мистер Лэмб? Повезло ли вам в картах сегодня?

Мистер Лэмб улыбнулся:

– Боюсь, дамы утерли нос нам, мужчинам. Как всегда, впрочем. Ваша матушка слишком уж умна, и мне это решительно не нравится. А как вы поживаете? Надеюсь, книга интересная?

– Книга?… – В голове у нее опять стало пугающе пусто, но уже мгновение спустя там словно бы что-то щелкнуло и закрутились какие-то шестеренки. – Честно говоря, я над ней задремала, – сказала Фрэнсис. – Сожалею, что камин погас. Я в два счета растоплю заново, если вам угодно.

Мать неловко рассмеялась:

– Вряд ли мистеру Лэмбу интересно сидеть и смотреть, как ты возишься с камином!

– Нет-нет, у меня и в мыслях нет доставлять вам беспокойство, – заверил мистер Лэмб, тоже неловко рассмеявшись.

Он был смущен не меньше, чем мать, смущен, что невольно поймал своих соседок на экономии на угле и слугах; и после дикого кошмара, пережитого Фрэнсис, пресная простота и ничтожность таких вот переживаний показалась невыносимой. Разговор ни о чем продолжался еще пару минут, и с каждой секундой она чувствовала себя все скованнее, держалась все неестественнее. Лицевые мышцы у нее ныли от напряжения. На верхней губе выступили мелкие капельки пота, но Фрэнсис их не вытирала, боясь привлечь к ним внимание. На манжете, где она замывала кровь, еще не высохло мокрое пятно.

Однако не могли же они долго стоять так в холле. Мать направилась к двери со словами:

– Боюсь, вам придется выпить ваш виски как-нибудь в другой раз, мистер Лэмб. Огромное спасибо, что проводили меня. Передавайте от нас привет Маргарет.

Когда дверь за ним закрылась, она принялась стягивать перчатки:

– Право, Фрэнсис. Ты могла бы и получше постараться. Что с тобой творится, скажи на милость?

– Ничего не творится, – ответила Фрэнсис, наконец вытирая верхнюю губу. – Ты о чем, собственно?

– Ну, бедный мистер Лэмб… – Теперь мать шевелила пальцами медленнее и смотрела на нее странно. – С тобой все в порядке?

Фрэнсис улыбнулась – во всяком случае, попыталась.

– Я уже собиралась ложиться. И не ждала гостей. Хорошо хоть не в халате к вам вышла!

– Ну, поскольку мистер Лэмб любезно проводил меня до дома, я сочла своим долгом пригласить его зайти. Сейчас ведь только половина одиннадцатого, да?

– Не знаю, не смотрела на часы. Нет, не запирай. – (Мать подошла к двери, чтобы заложить цепочку и задвинуть засов.) – Я еще не выставила бидон. К тому же… – Сердце у нее забилось неровно, и голос дрогнул. – Леонард еще не вернулся.

Мать выпустила цепочку из пальцев.

– Вот как? – с беспокойством спросила она. Но в следующий миг неподвижно застыла на месте, пристально глядя на Фрэнсис. – То есть мистер Барбер отсутствовал весь вечер? А миссис Барбер сидела дома?

Фрэнсис запнулась на коротком слове «да».

– Д-да.

Мать ничего не сказала. Но было видно, что она напряженно соображает. Гадает, за какими же занятиями Фрэнсис проводила время. И столь велика, столь глубока была пропасть между наихудшими ее подозрениями и чудовищной, кошмарной реальностью, что у Фрэнсис опять едва не сдали нервы. Она испытала острое желание броситься к матери, схватить за руку. «Ах, мама, все ужасно! – захотелось вскричать ей. – Мама, скажи, как все исправить!»

Фрэнсис с усилием заставила себя отвернуться прочь и, опустив голову, зашагала к кухне.

Даже сегодня ей следовало выполнить свои рутинные вечерние обязанности: выгрести золу из плиты, выставить на стол посуду для завтрака. Она беспокойно шныряла глазами туда-сюда, проверяя, нет ли где грязных следов или кровяных капель. Когда мать пошла за ней по коридору, направляясь в туалет, она подумала про унитаз, вспомнила, как торопливо его мыла. На нем наверняка осталась Лилианина кровь, изобличающая в преступлении иного рода. Господи, сегодня весь день повсюду кровь! Такое ощущение, будто дом просто утопает в ней. Если мать заметит какие-нибудь кровяные потеки…

Но нет, сейчас слишком темно. Мать вернулась со двора в молчании. Налила себе стакан воды и холодно пожелала спокойной ночи.

Выключив газовые светильники в холле, Фрэнсис тихонько поднялась в гостиную и в изнеможении оперлась на подлокотник дивана. Лилиана, увидев ее позу и выражение лица, испуганно прошептала:

– В чем дело? Что случилось?

Фрэнсис помотала головой:

– Ничего.

– Что они сказали? Они не догадались?

– Разумеется, не догадались! – раздраженно прошипела Фрэнсис. – Как моей матери могло прийти в голову нечто подобное? Просто я чувствовала себя мерзкой тварью, стоя там с беззаботным видом, в то время как бедный Леонард…

Она не договорила. В глазах Лилианы набухли слезы.

– Пожалуйста, только не надо меня ненавидеть.

– Я тебя вовсе не ненавижу, – через силу проговорила Фрэнсис. – Но…

– Ты же не сожалеешь, что мы это сделали?

– Очень даже сожалею! Я безумно сожалею, что ты его ударила, Лилиана! Но какой толк в моих сожалениях? Мы это сделали, и точка. Мы это сделали, и уже ничего не поправить. И… – Она увидела полосатый фартук, валявшийся на полу. Подняла его, скомкала и бросила в огонь. – Если бы только у нас было больше времени! Мы ведь наверняка оставили какие-нибудь улики! Но еще раз все тщательно осмотреть не удастся. Мать услышит, как мы ходим взад-вперед, и начнет задаваться лишними вопросами. Ладно, давай ложиться, а там…

На лице Лилианы отразился ужас.

– Ты ведь не оставишь меня спать одну, правда?

Фрэнсис тяжело вздохнула:

– Так надо, Лили. Сегодня все должно быть как всегда. Нам нельзя рисковать. Нельзя делать ничего такого, что может показаться подозрительным. Полицейские, когда они явятся, станут расспрашивать… – В ней поднялась очередная волна паники. – Ох, мы же совсем не подготовились к разговору с полицией! В наших показаниях не должно быть разногласий. Возможно, завтра у нас уже не будет времени все обсудить.

– В таком случае позволь мне переночевать в твоей постели! Там все и обговорим. Пожалуйста, не оставляй меня одну сегодня. Пожалуйста, Фрэнсис.