Скажи любви «нет» Воло Фабио
Все покатились от смеха. Через неделю я уже не знал, что хуже: снова надеть те же самые застиранные носки или поддельные. В конце концов я не пошел на дискотеку. Я остался дома из-за пары носков, вот до чего я докатился. Мне всю жизнь приходилось стыдиться самого себя.
Однажды друг моего друга Карло собирался отмечать свое восемнадцатилетие. Карло спросил у него, может ли он взять с собой приятеля, и тот ответил, что вечеринку они устраивают на дискотеке и поэтому, без вопросов, я тоже могу прийти туда. Мы все в городе знали этого парня. Он считался красивым мальчишкой, участвовал в первенстве Италии по дзюдо, пользовался успехом у девушек и, к тому же, был богат. Принадлежал он к одной из самых богатых семей в городе. Для меня было очень важно попасть на этот праздник. Все происходящее казалось мне сном. Но Карло сказал, что на дне рождения надо быть «прилично одетым».
– Не хочешь надевать галстук – не надевай, но приходи обязательно в пиджаке и брюках. Никаких джинсов.
Я оказался в положении Золушки перед балом. Уж не помню, у кого мама заняла деньги, у своей сестры или у кого-то из подруг, но, как бы там ни было, накануне праздника мы с ней пошли в огромный магазин и купили пиджак, брюки и кроссовки Ascotвместо галстука. Нам даже удалось выкроить деньги на рубашку.
Итак, я отправился на вечеринку. Там собрались дети богатых родителей, и я примазался к ним, взобрался на их Олимп. Но новый костюм меня не спас, я все равно оказался в скверном положении из-за ботинок. Они сильно износились и потеряли весь свой вид из-за моей неправильной походки. Ботинки просто кричали о моей истинной сущности. Разоблачала меня не только обувь. Была еще одна деталь, с которой, думаю, столкнулась и Золушка. Я всегда думал, что Золушка, спору нет, отправилась на бал в новом платье, с безукоризненной прической, в хрустальных туфельках, но вот руки… ее руки уж точно были не такими, как руки других дам, танцевавших на балу. Кисти моих рук, как и у Золушки, сразу выдавали во мне человека, привыкшего мыть пол, отжимать тряпки, драить туалеты и возиться с чистящими средствами. Мои руки в ссадинах, царапинах и мозолях никак не походили на руки моих друзей.
Но, в любом случае, я был счастлив, что попал на эту вечеринку. Меня охватило возбуждение, я общался со всеми подряд, хотя никто из гостей не проявлял ко мне особого интереса. Им сразу бросалось в глаза, что я не такой как они. Они с одного взгляда, с полуслова признавали ребят из своего круга, даже если им не доводилось встречаться раньше, даже если кто-то из них приехал из другого города. От них исходил свой особый запах. Но свой запах был и у бедности, отпечатавшейся на моем лице. И тогда я, еще недавно пьяневший от сознания того, что нахожусь среди них, почувствовал себя уязвленным и решил смотаться из зала.
Уже на выходе, около раздевалки, я познакомился с Сабриной. Она не обратила внимания на мой пиджак, наверное, потому, что была в стельку пьяна, так что через пару минут мы с ней вовсю целовались в какой-то комнате. А спустя десять секунд я, разумеется, уже был влюблен. Домой я возвращался как на крыльях.
На следующий день я бросился на поиски ее телефона. Я знал только, что ее зовут Сабрина, и больше ничего. Карло мне сказал, что она прославилась тем, что на одной вечеринке отсосала сразу у двух парней. А мне она показалась девочкой совсем не испорченной, я никак не мог в это поверить, я не мог представить себе ее на коленях перед двумя парнями. В общем, как бы там ни было, но через Карло я раздобыл номер ее домашнего телефона. В то время мобильников еще не было. Набрать номер домашнего телефона вовсе не значило поговорить с тем, кого ты ищешь. Тебе могли ответить брат, мать или, хуже всего, отец. Я тогда еще не знал, что ее родители развелись и ее отец больше не жил с ними.
Я позвонил, ответила ее мать.
– Добрый день, это Лоренцо. Я могу поговорить с Сабриной?
– Минуту. Сабрина… тебя к телефону, это Лоренцо. – Потом она снова взяла трубку: – Сабрина сейчас не может подойти, она в душе. Оставь мне свой номер, она тебе позвонит.
Раньше, когда еще не было сотовых телефонов, ты звонил приятелю и просил позвать его к телефону, а тебе говорили, что он принимает душ. Твой знакомый на самом деле в это время заседал в туалете, но почему-то считалось, что такой ответ звучит не так грубо. А сейчас разговаривают даже сидя на стульчаке, и если на другом конце тебя спрашивают, чем ты сейчас занимаешься, ты преспокойно отвечаешь: «Убираюсь на кухне». Раньше, если ты ждал звонка, все было не так просто, как сегодня, когда с телефоном в кармане можно спокойно уйти из дома по своим делам. В то время в квартирах не было даже радиотелефонов, и если звонок был очень важен для тебя, ты просто прирастал к домашнему телефону. Даже в туалет не забегал, опасаясь, что тебе позвонят именно в эту минуту. Тогда, если ты не успевал ответить на звонок, еще нельзя было определить номер, с которого тебе звонили. Раз не подошел к телефону, то всё, пиши пропало. Тебе ничего не оставалось, как звонить, спрашивать: «Извини, это не ты мне звонил?» Когда с таким вопросом случалось обращаться к девушке, которая тебе нравилась, у нее сразу создавалось впечатление, что ты ищешь повод для разговора.
Помимо долгого ожидания возле телефона, когда ты сидел и чертил ручкой в телефонном справочнике разные геометрические фигуры или закрашивал чернилами белоснежную улыбку киноактера в подвернувшемся под руку журнале, у домашнего телефона был еще один огромный недостаток. Разговаривая по нему, ты не мог отойти от аппарата. Поэтому часто приходилось разговаривать, когда вся семья была в сборе. Мы мечтали о телефонах из американских фильмов с длинным, не меньше десятка метров, проводом. Вот почему люди, испытавшие на себе все эти неудобства, едва у них появлялся мобильный телефон, начинали разговаривать на ходу, и в конце разговора они уже были в километре от того места, где их заставал звонок. Я знаю несколько человек, которые, болтая по телефону, даже умудрились заблудиться, так что их приходилось отыскивать с собаками.
Я ждал звонка от Сабрины и боялся, что она не позвонит. Стоило мне отойти от телефона, как он зазвонил. Трубку сняла моя мать и сразу же позвала меня: – Тебя спрашивают.
У меня во рту все пересохло. Первые слова для нее я приготовил заранее и повторял их не меньше двадцати раз, чтобы выучить наизусть. Но стоило мне сказать «алло», как все вылетело у меня из головы. К тому же она позвонила мне, не догадываясь, кто я такой, поэтому первое, что она сказала, было:
– Ты кто?
– Я… Лоренцо. Я не знаю, помнишь ли ты меня, мы встретились на вечеринке у Альберто. Ну, в общем… мы даже целовались.
– Конечно, помню.
– Я хотел тебя спросить, ты не против, если… ну, в общем, если мы еще раз встретимся?
– Разумеется, если ты этого хочешь. Я чуть позже буду в центре, мы можем встретиться у театра, в четыре часа, тебя это устраивает?
– Да, да.
Мне казалось, что это сон. Я решительно заявил отцу, что должен уйти из бара в половине четвертого, и ровно в четыре уже стоял перед театром.
Я стал встречаться с Сабриной. Мы провели вместе почти две недели. В первый раз, когда я шел к ней домой, я жутко боялся, что кто-то вдруг выскочит из-за угла и расхохочется мне в лицо, крикнет, что это просто розыгрыш. Его вполне могли устроить те же самые парни, которые высмеивали мой пиджак. У меня чуть ли не неделя ушла на то, чтобы я поверил в себя и убедился, что все происходящее со мной было правдой: почти половина того времени, сколько длился наш роман. Одним словом, я не привык в жизни к хорошему и быстро делался подозрительным. Когда я целовался с ней, я иногда открывал глаза и озирался по сторонам, не кроется ли здесь какой-нибудь обман. То, что о ней рассказывали, мне казалось неправдоподобным. Она была слишком красивой и милой. У меня порой появлялось искушение напрямую задать ей этот вопрос, но я так и не осмелился спросить ее об этом, а, возможно, просто не хотел знать правды. Зато не переставал спрашивать себя, почему она водится со мной. Я даже подумал, что этим она, наверное, хочет насолить своим родителям. Прежде всего, своему отцу, который бросил семью из-за молодой секретарши. Как в самых банальных мелодрамах.
Но как-то раз мы с моим другом Алессандро подметили одно странное совпадение.
– Привет Алекс, как дела?
– В порядке, а у тебя?
– У меня появилась девушка.
– Обалдеть! Наконец-то и у тебя… И кто она?
– Ее зовут Сабрина.
– И мою девушку зовут Сабрина.
– Она живет на холме.
– Ни фига себе… И моя тоже!
Когда он назвал мне фамилию, я не поверил своим ушам. Мы оба гуляли с одной и той же девочкой. Мы сразу же зашли в телефонную кабину и набрали ее номер.
– Привет, Сабрина. Со мной здесь рядом Алессандро, так вот, он говорит, что ты с ним тоже встречаешься.
Две секунды молчания, потом ту-ту-ту-ту-ту-ту. Она повесила трубку.
Алессандро, казалось, взбесился. А я чувствовал себя так, словно меня растоптали. Если бы я составил список женщин, которые причинили мне больше всего страданий, то Сабрина заняла бы в нем одно из первых мест, несмотря на то, что вместе мы провели чуть больше десяти дней. Она принесла мне чересчур горькое разочарование. В таком возрасте сердце еще слишком ранимо, достаточно пустяка, чтобы его разбить.
На следующий день Сабрина позвонила мне в бар и уговорила прийти к ней домой. Я пришел. Она просила у меня прощения и говорила, что в отличие от Алессандро и других мальчишек до него, я был единственным, кто ее понимал. Еще она сказала, что я был с ней очень нежным, не таким, как все остальные, которые только и думали, как затащить ее в постель. И, действительно, с Алессандро она этимзанималась, а со мной нет, потому что я вел с ней романтические разговоры и клялся в вечной любви. Она очень хотела заслужить прощение и уговорить меня не бросать ее. Даже полезла делать мне минет. Я, как дурак, отказался, тогда она вытащила из ящика свитер, который купила для меня. Когда я его увидел, у меня ёкнуло сердце. Это был голубой свитер с цветными ромбами на груди. От Les Copains. Меня покорил не сам свитер, а то, что стояло за ним. Такие свитера носили молодые мажоры. Они по утрам не бегали по судам и не просили вычеркнуть их имя из списка должников; им никогда не доводилось сносить хамство взбеленившегося директора банка; они в жизни никогда не драили сортиры и не брали в руки тряпку; они были сынками тех, кто походя травил меня и моего отца. Я должен был их ненавидеть, а вместо этого я им завидовал. Я хотел быть одним из них.
Она это знала, и зашла с козырного туза. С этим свитером я попал в гадкое положение, оно поколебало мою веру в себя. Я сказал, что подумаю, однако свитер забрал с превеликим удовольствием. От минета отказался, а свитер взял: в общем, я оказался по уши в дерьме.
Больше я с ней не встречался. Я не смог забыть обиду. Но свитер все равно оставил у себя. Уж больно он был мне к лицу.
8. Она (когда она вернулась)
Она ушла от меня, потому что я не позволял, мешал ей любить меня, и это навело меня на одну мысль. Иногда бывает, что мы любим человека, скорее, за добро, которое мы делаем для него, а не за то, что он сделал для нас. Но мешая ей любить меня, я отнимал у нее эту возможность.
Когда мы жили вместе, я часто говорил, что мне иногда нужно побыть одному, уйти на свою территорию. Позже я понял, что она-то и была нужной мне территорией.
Она бросала меня два раза. За четыре месяца до нашего окончательного разрыва она уже пыталась уйти от меня. Я помню то, что она сказала мне перед расставанием. «У жизни нет гарантии. Жизнь не стиральная машина, если она сломалась, ее не починишь. В жизни если что разбилось, то навсегда. Можно, конечно, спрятаться от нее и строить свой мир, основанный на строгой логике, но этот мир будет иллюзорным. Тут ничего не поделаешь».
Когда она в первый раз уходила от меня, мы уже оба начали понимать, что нам необходимо поставить точку. Что-то должно было закончиться, потому что дальше так не могло продолжаться. Я не сумел пожертвовать частью себя, и тогда я пожертвовал нашими отношениями. Я не смог удержаться на должной высоте.
Когда она ушла от меня, я потерял голову. Я был не в силах жить без нее. Я пускался на все, чтобы уговорить ее вернуться. Пошел в магазин, купил красную краску и нарисовал на тротуаре перед ее домом огромное сердце. Я донимал ее телефонными звонками, доставал своими сообщениями, заколебал факсами с рисунками, которые отправлял ей на работу. Я поджидал ее у дома, усевшись на асфальте рядом с красным сердцем. Я посылал ей цветы, колечки, цветные карандаши, мыльные пузыри, и, прежде всего, веру в то, что все образуется. Своими звонками я не давал покоя ее подругам, просил их помочь мне. Однажды я напился и всю ночь простоял под ее окнами, просил впустить меня, кричал, что хочу сделать ей ребенка.
Наконец я ее уговорил, и она вернулась.
Первые дни были такими, какими им полагалось быть всегда. Меня, как никогда, переполняла любовь. В минуты нашей близости, за ужином вдвоем, дома, когда я ждал ее возвращения с работы. Я испытывал безграничное счастье любить и быть любимым. По крайней мере, мне так казалось.
Потом я не выдержал, и понемногу все вернулось на круги своя.
Мы с ней сразу же это почувствовали, какое-то время она все еще продолжала надеяться на перемены, но потом снова ушла.
В день нашего расставания она остановилась у двери, обернулась, пристально посмотрела на меня и со слезами на глазах сказала:
– Знаешь, Лоренцо, только тебе удавалось делать из меня полную дуру. До сих пор не могу поверить, что я вернулась к тебе. В начале наших отношений мне, признаюсь, было забавно и приятно нянчиться с твоими прихотями, замашками, с твоим образом жизни. Я думала, что сумею повлиять на тебя, и ты откажешься от своих бзиков. У меня почему-то появилась глупая уверенность в том, что я сумею переделать тебя, и ты добьешься того, чего заслуживаешь. Быть может, я тебя идеализировала, слишком многого от тебя хотела… Не знаю, я уже ничего не понимаю.
За все эти годы ты не раз красиво ухаживал за мной. В этом ты настоящий виртуоз. Я сейчас не говорю о том, что ты делал, чтобы уломать меня вернуться к тебе. Я говорю о том, что было раньше. Ты окружал меня заботой и вниманием, я даже подумала, что ты любишь меня, потому что только любящий человек способен на такие поступки. Но я ошиблась. Вернее, нет, я не ошиблась, и какое-то время у тебя получалось по-настоящему любить меня. Но, к сожалению, ты любишь и приоткрываешься всего на несколько мгновений, а потом сразу же замыкаешься в себе. И я даже поняла, почему ты так поступаешь. Ты вовсе не боишься, что кто-то проникнет в твой мир, тебе страшно, что ты сам, вдруг, сможешь выскочить, вырваться из своей скорлупы.
Я тебя, Лоренцо, ни в чем не обвиняю, тут ничего не поделаешь, так уж ты устроен. Это моя ошибка. Я знаю. Я надеялась, что со мной ты наконец научишься любить. А получается, что за исключением коротких мгновений, ты еще не готов к этому. Ты всего лишь стараешься подладиться к другому человеку, в этом твое наивысшее проявление любви. Потому что ты заботишься только о красивых жестах, ты зациклен на том, что ты делаешь, от чего ты вынужден отказаться. И тебе кажется, что все это является доказательством твоей любви. Ты даже не замечаешь, чем приходится жертвовать твоим близким. Ты думаешь, так уж легко жить рядом с тобой? Ты уверен, что да, потому что ты никому не досаждаешь, не обращаешься за помощью, никогда не злишься, не споришь. Но только знай, что жить рядом с тобой тяжело. Ты не представляешь, сколько мыслей я передумала, сколько пережила надежд, разочарований, слез и страданий. И все молча. Я никогда тебе ни о чем не рассказывала, боялась, что тебе будет неприятно, а потом, хорошо изучив тебя, я поняла, что тебе лучше ничего не говорить, потому что я заранее знала твой ответ: «Если тебе плохо со мной, почему же ты не уходишь?» Ты подавил все свои эмоции. И не злишься ты не из-за своей выдержки, а из-за того, что ты растоптал все свои чувства: нет любви, нет и злости, тебя целиком поглотила твоя работа. Мы оба знаем, как важна для тебя твоя работа, но для нас она стала причиной бесконечных самоограничений. Мы отказывались от приглашений на ужин, без нас шли фильмы, мы пропускали концерты, прогулки, в последний момент меняли планы на выходные. Все переносилось, откладывалось, отменялось. Словно во всем мире работал только один ты. Ты настолько поглощен самим собой, что даже не догадываешься, каким терпением надо обладать, чтобы жить с тобой. Смотри, даже сейчас, мы с тобой расстаемся, я от тебя ухожу, и на этот раз, навсегда, а ты ничего не говоришь, как будто тебя это нисколько не касается. Обзови меня гадиной, скажи, что я эгоистка, что я бросаю тебя, вместо того чтобы остаться с тобой и принимать тебя таким, какой ты есть. Закричи, разозлись, сделай что-нибудь, только не стой столбом…
Она застыла на пороге с блестящими от слез глазами. Она умоляла меня не отпускать ее. Она кричала об этом. А я только и смог выдавить:
– Что ты хочешь услышать от меня? Ты права, я тебя понимаю.
Она с разочарованием взглянула на меня и прошипела:
– Иди ты в жопу!
И тут же захлопнула за собой дверь.
9. Новый сосед по дому
Мне недавно исполнилось четырнадцать лет, а Роберто было около тридцати. Он сидел на коробке у нашего подъезда и бренчал на гитаре. Так произошла наша первая встреча.
– Ты здесь живешь? – спросил он меня.
– Да, а что?
– Я теперь тоже здесь живу. Я ваш новый жилец.
– Очень приятно, я Лоренцо. Ты, наверное, займешь свободную квартиру на втором этаже, а я живу рядом, моя дверь слева от твоей. Открыть тебе дверь?
– Нет, я жду товарища, мы погрузили вещи в его машину. Ну, пока, еще увидимся…
– О’кей.
В жизни мы встречаемся с незнакомыми людьми, которые сразу же пробуждают наш интерес и вызывают доверие к себе. Роберто был одним из них.
Его квартира оказалась рядом с нашей. Часто по вечерам я слышал за стеной звуки музыки, смех, аккорды гитары. Мне было страшно любопытно узнать, чем живут он и его друзья. Я прижимал ухо к стене, иногда приставлял к ней стакан, а впоследствии открыл для себя, что лучше всего пользоваться глубокой тарелкой для пасты. Слов я не мог расслышать, только догадывался, что им весело. Я бы с удовольствием постучался к ним, но всем им было под тридцать лет, они были вдвое старше меня и вряд ли стали бы считаться со мной. Хотя Роберто всякий раз, когда мы встречались с ним на лестнице, около дома или в нашем баре, приветливо здоровался со мной, спрашивал, как мои дела, и останавливался поболтать со мной. Он никогда не здоровался со мной просто так, из вежливости. Он относился ко мне с явным интересом, поэтому я всегда был рад видеть его. Иногда, когда я был дома и слышал, как открывается его дверь, я выскакивал на лестницу, делая вид, что спускаюсь в бар. Он всегда встречал меня с улыбкой. Он излучал ощущение свободы, о которой я уже давно мечтал: жить одному и заниматься тем, что тебе нравится. Он воплощал в себе жизнь вне стен моей семьи, и этот мир завораживал меня.
Однажды он зашел в бар и вместо того, чтобы, как обычно, выпить чашку кофе у стойки и сразу же уйти, сел за столик.
– Я остался без ключей и не могу открыть дверь, теперь вот жду товарища, у которого есть вторые ключи. Я думал, что они у меня в кармане, но именно в ту минуту, когда дверь захлопнулась, у меня перед глазами возникла картинка с ключами на кухонном столе. Фигово.
– Что тебе принести? Я угощаю.
– Спасибо, тогда я выпью пива.
Я как бы сочувствовал ему, но на самом деле был рад увидеть его в баре и поговорить с ним. Я надеялся, что его друг приедет не слишком скоро.
– Можно я посижу с тобой?
– Конечно, еще бы! Ты здесь работаешь каждый день?
– Да, кроме воскресений.
– И тебе нравится?
– В общем, да, не жалуюсь… Работа как работа. Бывают кое-какие проблемы, но у кого их нет?
– Ты говоришь уже как взрослый. В школу больше не ходишь?
– Нет. Я получил аттестат о неполном среднем и завязал. Меньше года назад.
– Ты любишь читать?
– Не очень. У меня нет особых способностей, а потом я весь день работаю, времени мало остается.
– То, что времени мало, это только отговорка, все ею пользуются. А что ты делаешь по вечерам, когда не работаешь?
– Смотрю телик с родителями или ухожу к себе в комнату и там смотрю свои передачи… Ну, да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Раз я сижу у экрана, значит, могу найти время и для книг. Ты прав, но, отпахав весь день в баре, я предпочитаю посидеть у телевизора, мысли в голову не лезут. Хочется отвлечься.
– Ну, что ж, твоя правда. А какая музыка тебе нравится?
– Мне Васко нравится, Васко Росси. А тебе?
– Тоже… Кстати, у меня дома есть диски, я могу дать их тебе послушать, ты тогда откроешь для себя, что есть и другая музыка, посмотришь, вдруг она тебе понравится.
– Ты за какую команду болеешь?
– Ни за какую, я не слежу за футболом. Но в детстве я болел за Милан, мой отец был болельщиком.
– Я тоже болею за Милан. В воскресенье мы продули, хотя обязаны были выиграть. Этот гол за две минуты до конца игры…
В книгах и музыке я особенно не разбирался, но в трепе о футболе вполне мог произвести фурор. Я без запинки называл результаты всех матчей не только текущего чемпионата, но и предыдущих розыгрышей, составы команд, авторов забитых голов. В некоторых случаях даже минуту, на которой мы забили мяч. В баре клиенты ни о чем другом не говорили, особенно в понедельник. Меня немного обескуражило, когда он сказал, что не интересуется футболом, я не знал, о чем дальше говорить. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Возможно, я смутился из-за того, что он был вдвое старше меня, но, скорее всего, мне просто не хотелось лохануться перед ним. Я боялся осрамиться со своим невежеством.
Как раз в эту минуту пришел его друг с ключами и спас меня. Роберто допил пиво и поднялся из-за стола.
– Сколько я должен?
– Ничего. Я же сказал, что я угощаю.
– Тогда спасибо. Я вечером буду один дома, если хочешь, приходи после ужина, посмотрим, какая музыка тебе понравится.
– Ты это серьезно?
– Конечно.
Я был готов сразу же бежать к нему, но все-таки поднялся домой ужинать и сказал за столом, что, когда поем, пойду к соседу слушать музыку. Никаких возражений я не услышал, потому что Роберто нравился и моим родителям. Было все-таки в нем что-то такое, что подкупало всех, кто с ним общался.
После ужина я постучался в его дверь.
– Входи, входи…
Пепельницы полные окурков, обложки пластинок на полу, повсюду разбросаны брюки и рубашки. Но вечер этот стал для меня незабываемым. Его манера обращаться ко мне поневоле втягивала меня в разговор, его слова зажигали, их нельзя было пропустить мимо ушей, ты, сам того не желая, начинал разделять его увлечения. Он был идеальным старшим братом, которого у меня никогда не было. Он знал уйму потрясающих вещей, и, прежде всего, хотел поделиться со мной своими знаниями.
– Хочешь пива?
Я пива не любил, но ответил:
– Да, конечно, спасибо.
Между нами понемногу завязался разговор, он поставил пластинку The Doorsи стал рассказывать мне, почему музыканты дали своей группе такое название. Оно, оказалось, связано со строками о вратах познания из поэмы Уильяма Блейка. После Блейка Роберто рассказал мне о книге Олдоса Хаксли «Двери восприятия», в которой тот описал свои опыты с приемом мескалина. Он объяснил мне, что у этого писателя, а я даже не знал, кто он такой, обнаружили рак горла, и последние дни своей жизни Хаксли провел в постели и не мог говорить. Он написал своей жене записку, в которой просил сделать ему инъекцию ЛСД, и умер утром на следующий день, в тот самый день, когда был убит президент США Джон Фицджеральд Кеннеди. Потом он еще рассказал мне, что Джим Моррисон под влиянием наркотиков часто забирался на крышу своего дома в Венисе, читал там книги и писал стихи.
– Можешь представить себе, как Джим Моррисон сидит на крыше своего дома в Венис-Бич, смотрит на океан, глядит на людей внизу и пишет стихи или одну за другой читает книги?
Я не имел ни малейшего представления о том, кем были все эти люди, я даже не мог точно сказать, где находится этот Венис-Бич. Я немного стеснялся своего невежества, но он мне все объяснил.
Не знаю почему, но у меня уже давно сложилось мнение, что книги, театры, определенные фильмы и классическая музыка были уделом богатой элиты. Театры и книги вызывали у меня те же самые ощущения, что и «мерседесы» или виллы с бассейнами: эти вещи принадлежали людям другого сорта.
Роберто же не выглядел профессорским сынком или отпрыском богатых родителей. Он сумел заинтересовать меня рассказами о вещах, которые я всегда считал слишком далекими от себя. Он казался одним из нас и не строил из себя надутого интеллектуала. Когда он заводил разговор о книгах, он не изображал из себя всезнайку, не поучал меня, а говорил о них как человек, влюбленный в книгу, ненавязчиво убеждал меня в том, что и мне доступна любовь к знаниям. В его рассказах одна история плавно перетекала в другую, рассказывать он мог до бесконечности.
В какой-то момент он сказал:
– Жаль, что ты не любишь читать, потому что есть удивительные книги, от которых ты не сможешь оторваться, я в этом уверен. Ладно, не буду больше приставать к тебе с разговорами о книгах, у тебя на это, видно, есть свои причины.
– Скажи, а почему, по-твоему, нам важно читать книги. Какую пользу принесет мне история о человеке, который жил задолго до моего рождения, да еще за тысячу километров от меня? У меня и так забот хватает, зачем мне еще корпеть над книгами?
– Если читать книги для тебя тяжкий труд, то ты правильно делаешь, что не читаешь.
– А что, чтение книг сделает меня счастливым человеком? Не уверен, решать жизненные проблемы мне помогает работа, а не чтение.
– Ты прав, только часто наши удача и неудачи зависят от того, как мы пытаемся разобраться в своих проблемах.
– Да, но мои проблемы связаны с жизнью, они не идут от головы.
– Но чтобы с ними справиться, надо иногда приложить голову. Я не хочу настаивать, но только знай, что чтение книг расшевелит твои эмоции и фантазию. Книги расширяют твое восприятие, помогают увидеть и понять отдельные детали окружающего мира, на которые ты, иначе, не обратил бы внимания. Книги позволяют постигать душу вещей. Чтение помогает отыскать точные, единственные слова для описания того, что раньше тебе не удавалось облечь в словесную форму. Изобразить то, что раньше не поддавалось изображению. Чужие слова в книгах отзываются в нас эхом, потому что когда-то они уже были у нас. Это знание, о котором говорил Платон, оно уже принадлежит нам, живет в нас. Не имеет значения, стар читатель или молод, живет ли он в большом городе или в затерянном селенье. Точно так же не важно, описываются ли в книге прошедшая эпоха, события настоящего времени или воображаемого будущего. Время относительно, у каждой эпохи есть своя современность. И, в конце концов, читать просто приятно. Я иногда, прочитав книгу, ощущаю себя сытым, довольным и испытываю почти физическое удовольствие.
Оборвав свою длинную речь, он снова поставил музыку, мы слушали ее и изредка перебрасывались словами, а после я пошел к себе домой. Роберто в тот вечер не казался мне таким уж симпатичным. Что-то в нем стало смущать меня, но в целом он по-прежнему притягивал меня к себе.
За первым вечером последовало много других. Роберто продолжал рассказывать мне о книгах, фильмах, о музыке, и со временем эти разговоры перестали вызывать во мне раздражение. Он для меня на самом деле стал старшим братом, но уже по моему выбору.
Примерно через месяц после нашей первой встречи я спросил у него, не может ли он дать мне что-нибудь почитать.
– Конечно, только книгу ты мне вернешь. Я обычно никому не даю свои книги, но для тебя сделаю исключение. Нам только надо серьезно отнестись к выбору книги, потому что, если она тебе не понравится, тебе потом другие читать не захочется.
Мы подошли к книжной полке. Я пробежал глазами корешки книг и остановился на «Путешествии на край ночи» Селина, которую Джим Моррисон читал на своей крыше. С этой книги я решил приобщиться к чтению.
Роберто сказал, что с этой книгой мне лучше немного повременить, в ней события слишком стремительное развиваются. «Это как горький кофе. Чтобы оценить и полюбить такой кофе необходимо время, особенно, если до него ты все время пил сладкий».
Я положился на его мнение.
Потянувшись за следующей книгой, я сделал второй опрометчивый шаг. «С этой еще хуже, но я рад, что ты на ней остановился, я вижу, у тебя хороший нюх на книги. Он тебе поможет в книжном магазине, когда не будешь знать, что выбрать».
Хороший нюх был совсем ни при чем, я потянулся за «Улиссом» Джойса потому, что решил, что если мы в школе проходили «Одиссею», то мне будет проще вчитаться в этот роман. Тогда я сказал, пусть он сам выберет книгу для меня. Роберто взял «На дороге» Джека Керуака.
Когда мы уже стояли на пороге его квартиры, он сказал мне:
– Ты знаешь, я передумал, я не могу дать тебе почитать эту книгу.
– Ну, ладно, извини, ничего страшного …
– Я тебе ее подарю. И подарю еще карандаш, им ты сможешь подчеркивать места, которые тебе понравятся.
Ушел я от него с книгой и карандашом в руке. Я забрался в постель, и началось мое первое путешествие по страницам книги. Название романа как нельзя лучше соответствовало предпринятому мной странствию. Я прочел его за два дня, и когда встретил Роберто, то сказал ему:
– Но это же не книга, это сама жизнь. Он мне улыбнулся.
– Можешь дать мне другую?
– Я тебе ее куплю. Вот увидишь, когда ты ее прочтешь, тебе захочется оставить ее у себя, тебе будет трудно с ней расстаться. К тому же при желании можешь делать в ней пометки.
Он купил мне «Тропы песен» Брюса Чатвина.
Прошло немного времени, и чтение стало для меня наркотиком. Я читал взахлеб, некоторые книги я проглатывал за одну ночь. Иногда повествование мне настолько нравилось, что я останавливался, откладывал книгу в сторону и заставлял себя не читать дальше какой-то страницы. Я не хотел быстрой развязки сюжета.
После Керуака и Чатвина я перешел на Хаксли. Я хорошо помню первые прочитанные книги: «Спроси у пыли» Джона Фанте, все книги Чарльза Буковски, «Моби Дик» Германа Мелвилла, «Айвенго» Вальтера Скотта, «Луна и костры» Чезаре Павезе, «Татарская пустыня» Дино Буццати, «Фиеста» Эрнеста Хемингуэя, «Воспитание чувств» Густава Флобера, «Процесс» Франца Кафки, «Родственные натуры» и «Страдания юного Вертера» Гёте, «Остров сокровищ» Стивенсона, «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте, «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда, «Глазами клоуна» Генриха Бёлля, «Невидимые города» Итало Кальвино, «Лютеранские письма» Пазолини. Романы Достоевского меня просто потрясли. Ощущение правды жизни в его книгах задевало за живое. Лестницы в доходных домах, трактиры, кухни: меня окутывали запахи, я дрожал от холода, читая о прогулках по заснеженным улицам города, и согревался, когда герой прикладывал руки к горячей печи.
Мои друзья, те, что продолжали ходить в школу, учились днем, и в свободное время их нельзя было усадить за книги. Их часто не интересовало то, чему их учили, поэтому, счастливо проскочив экзамены, они почти ничего уже не помнили. Да и в университете все сводилось к сдаче экзаменов. Перед экзаменами они ночами сидели над учебниками, а через неделю, в большинстве случаев, забывали все, что знали. Все равно, как больные булимией: те вначале набьют брюхо едой, обожрутся, потом идут блевать и после этого чувствуют приятную легкость в желудке. «Волчий» голод.
У меня же все было по-другому. На меня не давило ярмо обязательного образования, я искал и выбирал для себя только те книги, которые меня интересовали, я не думал об оценках, а читал их, потому что получал удовольствие, открывая для себя новый мир. Я читал не из чувства долга, а из любопытства. Я хотел узнать как можно больше, потому что понимал, что, читая книги, я расту. Я получал настоящее наслаждение, знакомясь с новыми литературными героями, ставил себя на их место, даже сравнивал их с собою. Между ними и мной протянулись незримые нити. Когда я читал о людях, оказавшихся в трудном, даже в худшем, чем у меня, положении, мне становилось легче дышать, я не чувствовал себя совсем одиноким, я видел, что жизнь била не только по мне одному. Где-то в мире жили другие, такие же, как я, люди. Я уже не чувствовал себя всеми забытым, к тому же, я открывал в себе то, о чем раньше не смел и подозревать. Неважно, что прочитанные мной истории были выдуманными, главное, что чувства книжных героев были реальными, я понимал, что писатель хорошо знал то, что описывал. Моя жизнь пополнилась новыми людьми, в их власти было изменить мое настроение, подсказать мне новые мысли, научить меня жить и чувствовать по-новому.
В нашем доме было мало книг. О писателях я ничего не знал, о многих из них мои родители даже слыхом не слыхивали. Жизнь подбрасывала мне много разных счастливых возможностей, но, глядя на жизнь глазами моей семьи, я бы никогда не разглядел их. Поэтому еще в школе мне было труднее, чем моим одноклассникам, выполнять домашние задания. Особенно по английскому и математике. Родители ничем не могли мне помочь. Что они знали о квадратных или фигурных скобках? Когда я готовил уроки и обращался к ним за помощью, то первое, что я видел, это выражение досады на их лицах, потому что они были не в силах мне помочь.
Позже я начал читать и в баре, разумеется, не в утренние часы, а как только у меня выпадала свободная минутка, в основном после обеда. Я садился за столик и открывал книгу. Делать это было непросто, потому что в баре всегда находилась работа. Иногда книга настолько захватывала меня, что дожидаться наступления вечера становилось выше моих сил. Тогда я прятал книгу в туалете и при первой возможности закрывался в нем, чтобы прочесть несколько страниц.
Помимо новых писателей в мою жизнь вошли еще и новые музыкальные группы, певцы, композиторы. Кого только я ни слушал у Роберто: Сэм Кук, Чет Бейкер, Нэнси Уилсон, Сара Воган, Мадди Уотерс, Билл Витерс, Creedence Clearwater Revival, The Who, Дженис Джоплин, The Clash, AC/DC, Crosby & Nash, Dire Straits, The Doobie Brothers, Эрик Клэптон, Grand Funk Railroad, Игги Поп, Led Zeppelin. Роберто переводил мне слова песен и позволял записывать на кассеты полюбившуюся мне музыку. От рока мы переходили к поп-музыке, джазу, блюзу, соулу.
Однажды вечером я спросил у Роберто:
– А как ты узнал все это? В том смысле, что сейчас ты учишь меня, а тебя тогда кто научил?
– Это был мой отец. Я рос под эту музыку и его рассказы, теперь эти истории я рассказываю тебе. Ну, а что касается книг, то он начал читать мне их на ночь, когда я еще был ребенком, чтобы я быстрее заснул. Я сам рано пристрастился к чтению. В пятнадцать лет я как очумелый начал поглощать книги, так что моя мать забеспокоилась, видя, как я сижу взаперти с книжкой в руках, и часто просила меня отложить книгу и выйти размяться на улицу. У меня в комнате была своя книжная полка. Я брал из книжного шкафа в гостиной книги отца, прочитывал их, а потом ставил на свою полку. Я поставил себе цель, я хотел, чтобы все книги из гостиной перекочевали на полки в моей комнате. Я стал просто одержим этой идеей… Я с удовольствием смотрел, как растет стопка книг на моих полках. Родственники или знакомые, собираясь сделать мне подарок, знали, что я буду страшно рад, если они принесут мне книгу. Мою мать все сильнее пугало мое пристрастие. Как-то она сказала мне: „Если тебя не позвать ужинать, так ты есть не будешь, лишь бы не отрываться от книги. Меня это очень волнует“. Я помню, сказал ей, что за меня не стоит волноваться, просто мне иногда нравится бродить по невидимым городам, прогуливаться с семейством Буэндиа по Макондо или с Артуро Бандини по Лос-Анджелесу. Мой ответ ее настолько насторожил, что она решила послать меня к психоаналитику.
– А что сказал твой отец?
– Мой отец ничего уже не мог сказать. Он умер, когда мне было четырнадцать с половиной. Я не сошел с ума от горя после его смерти, просто я потерял самого дорогого для меня на свете человека, и когда я читал его книги или слушал его музыку, мне казалось, что он по-прежнему стоит рядом со мной.
На страницах книг я встречался со своим отцом. Я знал, что до меня по этим страницам пробегали его глаза, и искал малейший оставленный им след. Он сидел за столом в распивочной вместе с Раскольниковым из «Преступления и наказания», пил с Берлиозом нарзан в «Мастере и Маргарите». Еще до меня отец вдыхал запах кожи Кэтрин из «Грозового перевала». Он прислушивался к беседам Касторпа с Лодовико Сеттембрини, прогуливался вместе с ними на страницах «Волшебной горы». Иногда, когда я читал описание обстановки или ситуации, мне нравилось воображать, что в пепельнице в баре лежал окурок, оставленный моим отцом, на песке пляжа отпечатались его следы, а за рулем проезжавшей машины сидел как раз мой отец. Я знал, что это безумие, но отдаваясь своим фантазиям, я был счастлив.
10. Она (сейчас она любит другого)
«Ты права, я тебя понимаю», – сказал я ей, когда она уходила от меня. Я знаю, я сморозил глупость, мне самому стало противно, когда я услышал свои слова. До меня наконец дошло, как это было пошло. Но в такие минуты все мои комплексы вырываются наружу и блокируют меня. Даже в жестах.
Я терял самого важного для себя человека из-за своего неумения прислушиваться к другим людям. Я глупо себя вел и при наших разговорах о детях: я и слышать о них не хотел, я ни разу не поговорил с ней серьезно об этом, меня всего передергивало только от намеков на эту тему. Но, возможно, я всего-навсего прикидывался, что не понимаю, насколько это было важно для нее.
Помимо поры безумной влюбленности первых дней, у меня только однажды промелькнула мысль, как было бы здорово завести ребенка, но я сразу же отогнал ее прочь. Я, как всегда, испугался. Мысль о ребенке закралась в мою голову при виде неожиданно возникшего предо мной образа. Как-то в воскресенье мы пришли в гости к друзьям, у которых было двое детей, младший родился всего несколько месяцев назад. Она долго играла с ними в детской, особенно, со старшим мальчиком. Потом она вошла в комнату с малышом на руках. Передо мной предстала Мадонна: ее лицо, весь ее облик с младенцем на руках, любовь, светившаяся в ее глазах, заставили меня в тот миг почувствовать, что у меня нет больше права говорить ей о своей любви и при этом мешать осуществлению ее самого заветного желания. Я должен был сделать выбор: или решиться на ребенка, или отпустить ее от себя.
Кто-то сказал, что, только говоря о детях, мы можем употреблять слова «навеки» и «навсегда». Женщина, родившая вам детей, становится «навсегда» вашей женщиной. Даже если вы разорвете с ней отношения, связь между вами, тем не менее, останется.
Как просто быть детьми. Ведь у детей нет права выбора: они не выбирают ни отца, ни мать, ни братьев, ни сестер. Зато у родителей свобода выбора нередко порождает сомнения, они боятся совершить непоправимую ошибку, это часто вынуждает их не спешить с решением, они откладывают его на потом. Но это не мой случай. Тем более вопрос, разумеется, был не в ней. Когда я думаю, что она оставила меня, потому что хотела стать матерью, я еще больше начинаю уважать ее. Она не из тех женщин, которые ради мужчины откажутся от материнства.
Она лучшая из женщин, которые были и могли быть у меня. И я ее потерял. Я потерял ее по своей вине. Каждый раз, когда она просила меня уделить ей больше внимания, каждый раз, когда она порывалась стать для меня еще более близким человеком, я упорно не подпускал ее к себе и держался на расстоянии. Сейчас я не понимаю, зачем мне сдалась эта дистанция. Я поступал так, потому что думал, что она никогда меня не бросит. Я видел, что она любит меня. Она умела любить и не стеснялась выражать свои чувства. Я думал, что ее любовь ко мне перевесит мою нерешительность. Но настал день, когда упала последняя капля, она сказала «все, хватит», и мир вокруг переменился. А я в один миг осознал, насколько важным для меня было то, что я выбросил из своей жизни.
Я проходил с ней по улице, и все на нее оглядывались, мужчины на ее работе мечтали залезть к ней под юбку, обнять ее, поцеловать, втянуть в ноздри ее запах, но позволено это было только мне. Она была моей женщиной. Когда я ложился с ней в постель, я поверить не мог, что она лежит рядом со мной и принадлежит мне, что я могу до нее дотронуться, поцеловать, прижаться к ней. Но когда ты сознаешь, что у тебя есть такая возможность, это возбуждает сильнее любого наркотика. Я смотрел на нее, тянулся к ней, ласкал ее. Я мог взять ее прямо на кухонном столе сразу после ужина. Я мог пялить ее как угодно и где угодно, она мне все позволяла. Вечером она стояла в ванной у раковины и снимала косметику, я подошел к ней сзади, приподнял сорочку и вошел в нее, до упора проникнув в ее горячую плоть. Все это произошло как бы само собой. Я видел в зеркале, как она прикусила губу, ее лицо исказила гримаса наслаждения, руками она судорожно вцепились в края раковины. И я чувствовал, что ей хорошо, что она хотела этого и хотела именно от меня. Я был как в угаре. У меня не укладывалось в голове, почему она – неправдоподобно красивая, желанная, пленительная – только мне позволяла проделывать с ней все эти вещи. Ей не нужны были другие мужчины, она, наверное, их даже не замечала. А теперь я стал одним из них. Одним из тех, кто может только тупо онанировать, воображая, что трахает ее. Но у меня даже это не получается, мне становится слишком тоскливо, когда я начинаю думать о ней.
Я больше не могу увести ее в постель и теперь только представляю себе, как другой мужчина покусывает ее шею, соски, раздвигает ей ноги. Другой мужчина гладит ее по спине, впитывает в себя ее запахи, откидывает назад ее волосы и что-то шепчет ей на ухо. Другой мужчина сжимает руками ее голову, а потом обхватывает бедра. Она целиком отдается охватившему ее наслаждению и пытается забыть меня, а, быть может, она уже успела забыть меня. Она отдается, не думая обо мне, она наслаждается, не думая обо мне, она счастлива и не думает обо мне. Наконец-то она счастлива, потому что он дал ей то, о чем она мечтала, и что не сумел сделать для нее я.
Я тоскую по ней. Мне во всем и повсюду ее недостает. Если бы я знал, что те дни были моими последними днями с ней, я бы не отрывал от нее глаз, чтобы надолго запомнить все мельчайшие изменения ее облика. Наверное, я сделал бы несколько фотографий, но они редко получаются удачными, когда у человека печальное настроение. На фото люди всегда улыбаются. Место для фотографий всегда в начале любовного романа.
Сейчас фотографии повсюду попадаются мне на глаза. Когда-то их хранили в альбомах или складывали в коробки, которые можно было засунуть в шкаф или отнести в кладовку, убрать с глаз долой горькие воспоминания. А сегодня мы натыкаемся на цифровые фотографии в компьютере, находим их в электронной почте или на дисплее мобильного телефона. На тебя врасплох обрушивается голубое море, залитый солнцем пляж, ее глаза, ее улыбка, сияющие счастьем мокрые волосы. Цифровые фотографии появляются совершенно неожиданно, как герпес.
Многие мужчины после разрыва начинают волочиться за каждой юбкой, чтобы забыть свою бывшую подругу, или просто потому, что их всегда тянуло к этому. Я же на какое-то время решил завязать с женщинами. Вначале я избрал для себя одиночество, молча хранил верность воспоминаниям, теням прошлого, пожизненному приговору жить без нее. В первые дни мне хотелось погрузиться в полное безмолвие. Потом я встречался с несколькими женщинами, но меня как будто не было рядом с ними, и за это я поплатился новыми ссорами и расставаниями. Если ты встречаешься с женщиной, но не любишь ее, то она через какое-то время начинает тебя поучать: «Ты скрываешь свои чувства, люди к тебе тянутся, а тебя это пугает, ты вечно какой-то скованный, не позволяешь себе раскрепоститься, все чего-то боишься… А ведь ты не свободен, ты думаешь, что свободен, а на самом деле ты раб своей свободы… К тому же это вовсе и не свобода. Если ты себя постоянно сдерживаешь, какая же это свобода? Все свои желания ты свел к тому, чтобы поиметь всех, кто тебе понравился, но в итоге у тебя от этих женщин ничего не остается, и это еще один способ спрятаться от самого себя…»
Я им, как правило, отвечаю, что они правы, что мне следовало бы оценить свое поведение и решительно изменить его, но на то и на другое у меня нет ни сил, ни времени.
Зато с каким бы удовольствием я выложил им все, что думаю о них на самом деле: «Послушай, вот ты мельтешишь передо мной, выплескиваешь на меня свои сентенции, а тебе никогда не приходило в голову, что сама-то ты пустышка и не видишь ничего дальше собственного носа, что твое мнение меня не интересует, что ты для меня ровным счетом ничего не значишь? Ты об этом никогда не думала?»
Сам я ни к кому не лезу со своими нравоучениями. Я беру от людей то, что они мне дают, а если они мне ничего не дают, значит, мне не дорого их отношением ко мне, у меня с ними всего лишь мимолетное знакомство.
С ней же у меня все было по-другому, она глубоко трогала меня. Но она ушла. И теперь мне плохо. Сегодня я похож на обветшалый дом, он почти полностью развалился, и его надо восстанавливать. Пока она еще живет во мне, но как только дом будет отстроен, быть может, ей придется покинуть его.
Или, наоборот, вернуться.
Я все-таки хочу, чтобы она вернулась, поэтому несколько дней назад я позвонил ей. Она тогда ответила мне только потому, что хотела сказать, чтобы я ей больше не звонил. Но сейчас мне все стало понятно. И я готов вернуться к ней. Клянусь в этом.
Недавно я говорил о ней с Николой и сказал ему:
– Я не удержал ее из-за своей слабости и малодушия, но я не отрекся от своей любви к ней.
– Ну и фраза, офонареть можно! – съязвил Никола. – Просто готовая реплика для сентиментального романа. Подожди, дай я присяду, а то меня вырвет. Нет, я ее лучше запишу. Если нам придется снимать рекламный ролик для куклы Барби, мы ее используем в качестве девиза. Ну, конечно… после ролика «Барби выходит замуж», мы придумаем историю про Барби, которая решила покончить с собой из-за того, что ее бросил Кен. У меня уже и название готово: «Барби-тураты». Представь себе такую картинку: Барби лежит в своем домике, уткнувшись лицом в пол, рядом с ней валяется пустой флакон с таблетками… Барби не отреклась от своей любви к Кену. Кстати, знаешь, что я обо всем этом думаю? Ты, оказывается, больше любил себя, чем ее.
– А причем здесь моя любовь к себе?
– Ты испугался своей любви к ней, любые перемены в твоей жизни или, по крайней мере, робкие попытки изменить ее грозили тебе потерей душевного равновесия. Ты построил свой мир, мечтая об изолированной однокомнатной квартире, ты упорно отказываешься снести стены, чтобы сделать ее просторнее. Ты носишь с собой коробочку с меркой и от жизни берешь только то, что может в ней поместиться. Если на твоем пути попадается что-то более крупное, большое, ты проходишь мимо. Все так просто. Ты не принимаешь жизнь целиком, со всем, что она несет в себе. Нет, жизнь вокруг тебя становится твоей жизнью только тогда, когда она умещается в твои размеры. Тебе пора разодрать свою коробку. Подумай о том, что я тебе сказал, только потом не приставай ко мне со своими драными картонками.
Он прав.
Но сейчас я наконец созрел для двухкомнатной квартиры. И если мне не суждено жить в ней, то пора глотать Барбитураты.
11. Шаг назад
Начинать работать в пятнадцать лет – только себя обкрадывать. Мои друзья после обеда собирались в парке, а я мог присоединиться к ним только тогда, когда отец разрешал мне уйти пораньше. Иногда они заглядывали ко мне в бар. Заходили выпить чашку шоколада, съесть жареной картошки или кусочек торта… Выбор зависел от того, чем они уже успели обкуриться. Я всегда был не таким, как они, все больше сам по себе, возможно, потому что в нашей компании я оказался единственным, кто пошел работать. Все остальные учились в лицее, поэтому распорядок дня у них был примерно одинаковый. К восемнадцати годам они тоже перестали встречаться в парке. Кто-то, получив аттестат, пошел работать, у других завелись постоянные подружки, некоторые учились в университете в соседнем городе. В тот период у меня почти не осталось друзей. За исключением Роберто. Но он был другой, он был уже взрослый, а я говорю о своих сверстниках. Мне исполнилось восемнадцать лет, и я оказался, в принципе, одинок.
Недалеко от бара располагался офис одного коммерсанта, в котором работало около десятка служащих. Они часто заказывали у нас кофе, чай, сдобные булочки. Я с удовольствием доставлял им их заказы. Пользовался возможностью подышать свежим воздухом, а на обратно пути никуда не спешил. Как-то утром в офисе помимо постоянных сотрудников я увидел новую девушку, Лючию, дочку коммерсанта. Это был ее первый рабочий день. Она мне улыбнулась, и, увидев ее зубы, я подумал: «Интересно, она ими еще и жует, или они только для красоты?» Зубы у нее были безукоризненные, не говоря уже про губы, глаза, волосы, шею, руки. А как она была одета, как глубоко дышала ее грудь, как… После этой встречи я только и ждал, когда нам позвонят из офиса и сделают заказ. Если раньше я беспечно, ни о чем не думая, поднимался к ним по лестнице, то после памятного утра, прежде чем взяться за заказ, я заскакивал в туалет, причесывался и обязательно снимал с себя фартук.
Она догадалась, что понравилась мне. Я бы с удовольствием заговорил с ней, но никак не мог набраться смелости. Однажды утром я вложил в ее пакет со слойкой бумажную салфетку с запиской: «Когда я тебя вижу, я сбиваюсь со счета. Ты мне не поможешь?»
Потом весь оставшийся день я без конца обзывал себя идиотом за то, что написал ей такую глупость. Вечером, когда я мыл пол в баре, она постучала в витрину, приложила к стеклу салфетку с моей запиской и улыбнулась мне.
Теперь по утрам я поднимался к ним в офис, и она встречала меня восхитительной улыбкой. Вечером, по дороге домой, она заходила в бар попрощаться со мной.
Мой отец все время просил меня протереть пол как раз в те полчаса, когда она обычно заглядывала к нам, и мне было стыдно, что она застает меня за этим занятием. Мне часто приходилось отжимать тряпку, руки у меня быстро краснели, поэтому, разговаривая с ней, я не знал, куда их спрятать, и чувствовал себя очень неловко. Я всегда стеснялся своих рук. Особенно на вечеринке, которую устроил приятель Карло. Я, конечно, мог подойти к отцу и объяснить ему, в чем дело, но он бы наверняка сказал мне в ответ одну из своих дежурных фраз: «Не понимаю, что в этом стыдного? Ты же работаешь. Стыдно должно быть, если ты сделал пакость другому человеку». Или свою любимую: «У того, кто работает, руки никогда не бывают грязными…» Поэтому я ничего ему не говорил, мыл себе пол, а когда она появлялась в дверях, сразу снимал с себя фартук и шел ей навстречу. А Лючию, кажется, нисколько не трогало, что мне приходилось возить мокрой тряпкой по полу. Только меня это смущало.
Как-то я спросил у нее, не сходить ли нам вместе в кино в воскресенье. Она согласилась. Это случилось в пятницу. Она оставила мне свой адрес; в воскресенье после обеда я должен был заехать за ней.
Мой отец, к счастью, перестал ездить на белой развалюхе с коричневым капотом, исчезла и «панда», у нас была вполне обычная «Fiat Uno»,не бог весть какая машина, но бегала она вполне прилично. У нее был только один недостаток: в салон в дождь непонятно откуда просачивалась вода, и потом в течение нескольких дней в нем стоял противный запах плесени. Поэтому я ее называл «Fiat One»,но произносил слова слитно, «Fiatone»,так что получалось похоже на «зловонное дыхание».
Всю субботу я отмывал машину, а потом насыпал в пепельницы ароматические соли. Накануне вечером я приготовил кассету с музыкой. Я не помню всех песен, которые я на ней записал, но подбирал я, в основном, музыку, создававшую романтическое настроение. Среди них были Still Loving Youгруппы Scorpions, MandyБарри Манилоу, Up Where We BelongДжо Кокера и Дженнифер Уорнес и Every Time You Go AwayПола Янга.
Встречу мы назначили в половине третьего. Фильм начинался в половине четвертого. Ровно в два я уже стоял около ее дома и не отрывал глаз от зеркала заднего вида. Я предложил ей пойти посмотреть «Сирано де Бержерак» с Жераром Депардье.
Из кино мы направились в бар выпить чаю, и я, то ли под влиянием фильма, то ли от счастья, что вижу ее рядом с собой, говорил, не умолкая, чего со мной уже давно не случалось. Мне, давно бросившему школу, было приятно рассказывать о вещах, которые могли показать мою начитанность. Я понимаю, со стороны это выглядит смешно, но простительно для человека, который не получил регулярного образования и чувствует себя из-за этого в чем-то ущемленным. Ему ведь, как ребенку, всегда хочется сразу выложить все, что он знает. «А я это знаю, знаю, знаю!»
В тот раз в кафе мы о многом успели поговорить, прежде всего, о большой любви. Я от Сирано перешел к Байрону, Данте, Шекспиру и Рембо. Потом мы встали из-за стола, и вышли из бара. Лючия взяла свою сумочку, а я прихватил свою. В том смысле, что я перед фильмом вытащил из машины и забрал с собой плейер, а он выглядел, как металлическая борсетка. Раньше я прятал его под сиденье или убирал в бардачок, но ворам эти хитрости хорошо известны, и я предпочел все время носить его с собой.
Утром в понедельник Лючия, не заходя на работу, забежала позавтракать в наш бар. В баре было полно народа, поговорить толком нам никак не удавалось, да и мне не очень хотелось, чтобы все, включая моих родителей, слышали, о чем мы говорим. Она только шепнула мне на ухо:
– Еще раз спасибо за вчерашнее. Все было очень здорово. – А потом спросила название книги, о которой я ей рассказывал накануне вечером. Я написал ей на бумажной салфетке: Герман Гессе, «Игра в бисер».
Мы начали встречаться и по будням. Я не хотел, как оголтелый, сразу же лезть к ней под юбку, но в то же время боялся, что наши отношения могут перейти в опасную фазу, о которой мне уже рассказывали знакомые ребята, когда девушка говорит: «Подожди, не надо, давай не будем портить нашу дружбу».
Примерно через неделю, вечером, я набрался смелости и стал ждать ее у выхода из офиса. Когда она вышла, я попросил ее вернуться назад, и последовал за ней. Я посмотрел на нее, слегка подтолкнул к углу холла и там впился в нее губами, с силой прижимая ее к стене.
– Ты с ума сошел, – сказала она мне. Потом сама поцеловала меня. Ее поцелуй был коротким, она боялась, что кто-то из сослуживцев появится в холле.
После первого поцелуя мы стали всюду ходить вместе. Прошел месяц, а этогоу нас еще не было. Мы целовались, моя рука скользила ей под юбку, под трусики. В первый раз, когда я дотронулся до ее влажноватой, податливой плоти, прятавшейся под пушистым бугорком, меня всего обдало жаром, мое лицо горело. Я нежно, почти с трепетом прикасался к ее расселине.
Она не хотела, боялась заниматься любовью в машине, о гостинице и слышать не желала, говорила, что туда ходят только проститутки. Вечером я отвез ее домой, и перед тем, как лечь спать, задержался дольше обычного в ванной.
Вскоре мне позвонил Роберто и мимоходом заметил:
– Кстати, в субботу вечером меня не будет, я останусь ночевать у друзей. Квартира свободна, ты не хочешь привести туда свою девушку?
Когда я передал Лючии о нашем разговоре, она сказала, что пойдет со мной. Это было в четверг, и с каждой минутой во мне все сильнее нарастало нетерпеливое ожидание. Я дико хотел ее и боялся, что при нашей первой близости я не продержусь дольше трех секунд.
В субботу после обеда, перед тем, как встать под душ, я прочистил свою пушку. Я онанировал, не думая о ней. Мне казалось гадким за этим занятием рисовать ее в своем воображении, своими похотливыми мыслями я боялся осквернить то, что должно было произойти между нами. Я захватил с собой еще бутылку шампанского, которую тайком взял из бара. Я хотел, чтобы наше свидание было как в кино, хотя вино мне никогда не нравилось. Мы вместе застелили постель чистыми простынями. И я, и она, мы оба смущенно молчали. Было немного неловко вдвоем стелить постель, зная, что последует за этим, это все равно, что вместе с неприятелем выбирать поле битвы. Мы присели на диван и начали разговаривать вполголоса, потому что я опасался, как бы нас не услышали мои родители. Мы выпили шампанского, слегка обнялись, поцеловались. Я даже поставил музыку. «Смотри, не перепутай пластинку», – советовал мне накануне Роберто. На столике он оставил для меня стопку пластинок: Сэм Кук, Стив Уандер, Марвин Гайе, группы The Commodoresи Roxy Music.
Наконец, мы переспали. Впервые. Три раза подряд. Мне казалось, что я всю жизнь ждал этого. Так, верно, и было на самом деле.
Моя любовь не знала предела. Она стала моей первой девушкой, а я был ее парнем. Я чувствовал себя Богом. Великим и могучим. Мне впервые в жизни довелось испытать пленительное ощущение ее и себя, как единого целого: она была моей девушкой, я безраздельно принадлежал ей.
Мир на время перестал быть безжалостным и несправедливым ко мне. По утрам меня уже не бросало в дрожь, когда я вспоминал об ожидавших меня заморочках. «Да плевал я на них, не велика беда! Все равно я потом увижусь с ней и забуду про все», – такие мысли теперь проносились в моей голове. Я послал весь мир куда подальше. С Лючией мне было хорошо. Мы вместе гуляли, болтали, занимались любовью. Мы часами лежали, обнявшись, в постели и выводили взглядами на потолке обещания в вечной любви.
Читать бесплатно другие книги:
