666. Рождение зверя Хо И.

Осирис

Беатриче сидела в коридоре и листала польский журнал Uroda[105] – единственное доступное советским женщинам издание о более-менее «заграничной» моде. Читать его, естественно, они не могли, зато с интересом рассматривали цветные картинки. Их мужья тоже их рассматривали, но по другим причинам: в «Уроде» можно было встретить элементы эротики – например, фотографии моделей в нижнем белье. Увидев Кирилла, Бета бросила журнал и вскочила:

– Ну как? Что она тебе сказала?

– Мама объяснила мне, кто я и зачем здесь.

– Мама? – Беатриче схватилась рукой за лицо и отпрянула. – Элохим!

В ее глазах смешались страх и восхищение, – Потемкин видел ее мысли, как мозг на томографе. Она думала о том, что теперь будет с нею.

– Для начала выберемся отсюда, – сказал Кирилл.

Он открыл дверь и пропустил даму вперед.

– Ой! – вскрикнула Беатриче, когда они покинули зазеркалье и оказались опять в тоннеле. – Что с тобой?

– Неужели рога выросли? Тебя даже на полчаса нельзя одну оставить, любимая.

– Дурак! На, посмотри.

Беатриче вытащила пудреницу и раскрыла ее, обратив к Потемкину круглое зеркальце. Кирилл улыбнулся: в ультрафиолетовом свете на его лбу четко проступал знак, похожий на арабскую букву «кяф», – .

– Поцелуй Исиды, – объяснил он. – Видимо, помада у нее какая-то особенная.

Они быстро пошли по коридору к выходу. Сознание Кирилла разорвало в клочья, и теперь из этого хаоса постепенно выкристаллизовывалась воля. Однако он не мог поверить в то последнее, что сказала ему мать, – его чувства к Бете были так же сильны. «Не стану ей сейчас ничего говорить, – решил Потемкин. – Надо подождать и посмотреть, как будут развиваться события».

– А что это за книга у тебя? – спросила фея.

– Так, подарок от мамы на день рождения.

Беатриче остановилась:

– Ой, милый! Прости, я совсем забыла… Поздравляю! Что тебе подарить?

– Ну… – усмехнулся Кирилл. – Главный подарок ты мне уже сделала – привела сюда. Так что готов удовлетвориться поцелуем.

Она подпрыгнула и чмокнула его в щеку.

– Дашь почитать? – спросила фея, когда они двинулись дальше.

– Видишь ли, мне только предстоит ее написать.

– Хочешь, я буду твоим летописцем? – неожиданно предложила Беатриче.

Кирилл повертел книгу в руках:

– Ты знаешь то письмо, которым она должна быть написана?

– Мой родной язык остался неизменным со времен гибели Содома, а наше письмо чище, чем самаритянское.

Она сказала это на языке Авраама. Кирилл посмотрел на нее – Беатриче говорила совершенно искренне, в ее душе не было и тени намерения навязываться. Он ответил ей на родном наречии, протягивая фолиант:

– Держи крепко, жена. От сохранности этой скрижали теперь зависит сохранность твоего мира.

– Ой, как все интересно! – Беатриче опять подпрыгнула и соскочила на русский. – Ну просто фантастическое кино.

От такой детской непосредственности Потемкин рассмеялся:

– Главное, чтобы у этого кино был хеппи-энд, дорогая.

Впереди показалась дверь в зал с шаттлом. Допотопный агрегат, курсирующий между мирами, стоял на месте. Кирилл набрал цифры номера в обратном порядке. Капсула лифта дернулась и полетела вверх. Кирилл увидел, что владения Исиды и Осириса стали иными: мрачное подземелье превратилось в сияющий всеми красками радуги океан, над которым парили сгустки света. «Символично, конечно, что вход в царство божие находится в месте, называемом Paradise», – подумал Кирилл, когда будка скрылась в шахте. Он вышел первым, вдыхая земную воздушную смесь, за ним выпорхнула фея. По идее, здесь должна была быть ночь, но все вокруг излучало такой же радужный свет. Потемкин будто надел прибор ночного видения, который к тому же давал не тускло-зеленую, а яркую разноцветную картинку.

– Ты видишь то же, что и я? – спросил он.

– В каком смысле? – шепотом переспросила Беатриче.

– Свет вокруг…

– Да нет, темень непроглядная. Только Луна и дорожка впереди светится.

Беатриче сказала это без всякой настороженности. Она понимала, что он видит нечто, недоступное ее зрению, и относилась к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Потемкин затворил проржавевшую дверь и услышал странный глухой голос откуда-то сверху:

– Ну надо же! Первый раз вижу, чтобы оттуда кто-нибудь выходил. Я-то думал, что здесь одностороннее движение.

Кирилл оглянулся и задрал голову, пытаясь понять, откуда исходит звук. Но источника как такового не было. С ним говорила вся огромная пальма.

– Что вы так подозрительно смотрите на меня, милейший? – весомо спросило дерево.

– А вы кто, извините? – несколько стесняясь, спросил Кирилл и тут же понял, с кем имеет дело.

Это был лауреат Нобелевской премии по литературе Александр Солженицын. Кирилл помахал ему рукой:

– Доброй ночи, Александр Исаевич!

– И вам доброй. Поторопитесь, милостивый государь. Я вижу очень дурные предзнаменования, а мне, поверьте, отсюда хорошо видать.

Все пространство вокруг было наполнено разговорами. Трава, кусты, деревья и населяющие их твари полушепотом обсуждали Кирилла на тысячах наречий. Этот шелестящий гам шел отовсюду, проникая в его сознание.

– Ты слышишь это?

– Слышу что?

– Деревья… Они говорят со мной.

– Нет, я не слышу. Но если ты слышишь, значит, так оно и есть. Интересно, что бы сказали вегетарианцы, узнав об этом.

– Вегетарианство – психоз и самообман, – сказал Потемкин. – А уж о том, что в этом свете представляют собой православные посты, даже думать не хочется. Отказ от мяса животных в пользу убийства и поедания организмов, являющихся вместилищем человеческой души, – верх цинизма.

Он взял Бету за руку и пошел по дорожке сквозь райские кущи. На сей раз Кирилл сам четко видел путь. Он понял, что этот лес – то самое чистилище, временное пристанище умерших на пути во владения Исиды. Словно царь Соломон, он внимал голосам природы, посмеивался, что-то отвечал им, впитывал и пропускал через себя этот поток. У него было ощущение, что он слышит кого-то одного и всех одновременно. Его сознание растекалось по окружащему миру, проникая в него, земля под ногами начала дышать, а от далеких звезд послышались новые, до сих пор неизвестные ему голоса. Оттуда вновь полилась музыка сфер, восхитительная, повергающая в эйфорию. Мир вокруг стал похож на переливающееся всеми красками подводное царство, будто в яркий солнечный день он плыл через Большой барьерный риф, разглядывая все его великолепие. Кирилл увидел, как их, то ли идущих, то ли плывущих по лесу, сопровождает несколько светящихся объектов. Каждый из них представлял собой нечто сходное с актинией и шаровой молнией одновременно – дымчатая сфера, покрытая венчиком искрящихся щупалец. Их было семь, и оттенок каждого соответствовал цвету радуги. «Грейлины», – догадался Потемкин. Они начали на разном удалении вращаться вокруг Кирилла, образуя нечто наподобие солярной системы.

Кирилл посмотрел на Беатриче и увидел, что она полностью поглощена мыслями о нем. В ее душе боролись обожание и отчаяние. Фея думала о том, что тот, кого она ждала всю свою жизнь и кого всем сердцем полюбила, стал другим, и в этом виновата только она, так как сама привела его на заклание человеческой сущности. Она боялась, что теперь станет ему ненужной, что он оставит ее навсегда. А тогда ей самой станет не нужна эта жизнь, потому что жизнь без него представлялась ей мучением. Беатриче страдала от ужасной несправедливости этой ситуации, но твердо решила не подавать вида, что ее это тревожит. «Главное – улыбаться как ни в чем не бывало», – думала она. Кирилл поймал себя на мысли, что Исида оказалась права, – он действительно изменился. Эмоции Беты уже не затрагивали его, ему просто было любопытно. Прежний Потемкин остался в прошлом как личинка, а сейчас из куколки вылезала, расправляя крылья, имаго бабочки. Прошлая и настоящая сущности боролись в нем, предчувствуя приближение точки бифуркации.

Они вышли к «Фениксу». Проходя мимо знакомой беседки, Кирилл обнаружил, что в ней расположились Левинсон с Орханом. Оба были голыми – видимо, только что вышли из работающих круглосуточно терм. Помыслы классика, сосредоточенные на смазливом турке, читались без труда. Орхан же хотя и не горел желанием ублажать клиента, но уже смирился с неизбежностью. Он с тоской вспоминал о прошлой ночи, проведенной с халдейкой Айгюль. Левинсон между тем пустил в ход весь свой талант обольстителя и бархатным голосом декламировал юнкерские стихи Лермонтова:

Потемкин подхватил:

– Кирилл? Беатриче? – откликнулся из тьмы Левинсон. – Вот так встреча! Как прогулялись?

Внешне сама приветливость, классик был весьма раздосадован – как тот самый тигр Шерхан, который уже изготовился насладиться добычей, но был отвлечен появлением стаи волков.

– Отлично! С легким паром, Миша.

– Спасибо. Куда путь держите?

– А поедемте к океану! – неожиданно предложила Беатриче, пытаясь разглядеть спутника Левинсона. – Здесь же Орхан, кажется. Он нас всех отвезет.

Халдею ее идея очень понравилась. Он вообще был ужасно рад появлению этой парочки: в его душе зародилась надежда, что сегодня, может быть, обойдется без интима с этим странным русским.

– Замечательная мысль! – скрепя сердце, согласился писатель. – Идите к машине, мы сейчас вещи заберем и подойдем.

Потемкин с Беатриче обогнули здание комплекса с внешней стороны и вышли к площадке перед входом, где одиноко стоял клаб-кар Орхана. Вскоре появились их компаньоны с одеждой в руках. Они побросали вещи на пол и сели впереди, Кирилл с феей угнездились на заднем сиденье. Вскоре электромобиль уже выезжал на пустынный ночной пляж. Бар, как обычно, светился, но рядом никого не было.

– Пойдем туда? – спросил Потемкин, не особенно надеясь на поддержку его инициативы со стороны Левинсона.

– Да нет, – предсказуемо отреагировал писатель. – Мы сразу купаться пойдем. Да, Орхан?

Турок кивнул и обреченно вздохнул: Her mermi kutuk var[106]. Кирилл помог Беатриче выйти, и они двинулись к сияющей будке, где стоял одинокий бармен Gabriel. Когда они расположились на тюфяках, он вылез из-за стойки и подошел. Сигорец неестественно улыбался и выражал готовность услужить, но Потемкин почувствовал, что его мысли совсем не о клиентах – Гавриил второй день мучился опоясывающими болями в брюшной полости. Поначалу он списывал это на увлечение острой пищей, однако никакая диета не давала облегчения.

– Что желаете?

– Звезду с неба, – улыбнулась Беатриче.

– Извольте. – Гавриил извлек из нагрудного кармана целлофановый пакетик с белым порошком. – Новая смесь. Удивительные ощущения. Прикажете разбодяжить?

– Вы не поняли, Гавриил, – строго посмотрел на него Потемкин. – Она пошутила. Принесите нам воды.

– Просто воды? – удивился бармен.

– Да, без газа. И три бокала, пожалуйста.

– Три?

– Я что-то не так сказал?

Гавриил медленно удалился, а Кирилл подумал о том, что иногда самое простое людям представляется странным и неестественным.

– Так все-таки, не расскажешь мне о том, что поведала тебе Исида? – спросила его Беатриче.

– Она сообщила мне очень важную новость.

– Важную для тебя?

– И для тебя тоже.

– Скажи, пожалуйста.

Кирилл почувствовал, как защемило ее сердце. Он задумался.

– Однажды к Сократу пришел ученик и сказал: «Сократ, я хочу рассказать тебе кое-что про ученика твоего, Платона». Сократ ответил: «Перед тем как рассказать, ответь мне на три вопроса. Скажи, эта новость хорошая или плохая?» «Плохая», – ответил ученик. «Скажи тогда, эта новость принесет кому-либо пользу?» – «Вряд ли». – «Скажи, ты сам узнал это или тебе кто-то рассказал?» – «Рассказали». – «То есть твоя новость плохая, бесполезная и недостоверная. Есть ли смысл рассказывать ее?» «Выходит, что нет», – согласился человек и ушел с пониманием.

– Ну конечно, – грустно посмотрела на него фея. – А Сократ так и не узнал, что Платон спит с его женой.

– Хорошо, раз ты так хочешь, смотри. – Потемкин показал в направлении горизонта. – Что ты там видишь?

– Я ничего не вижу, Элохим. Сейчас еще ночь.

– Рассвет уже близок. Если бы ты поднялась на ту огромную пальму, то увидела бы, как загорается заря. Без солнца люди на земле пребывают во мраке. Великие пророки уподобляли себя солнцу и думали, что несут народам свет истины, а потому требовали поклонения себе. Но им было неведомо, что солнце – лишь песчинка в безбрежной пустыне вселенной, над которой стоит иное светило, не нуждающееся ни в каком поклонении, ибо свет его недоступен человеку. И люди подумали, что этого, высшего солнца нет, что оно им не нужно. Вместо того чтобы понять простые истины, они сжигают свои души у жертвенников искусственным звездам, которые воспламеняют своими руками, используют дарованный им интеллект как отмычку, чтобы проникнуть в тайну мироздания и опрокинуть Творца. Человек подошел к пропасти самоуничтожения, и мне предстоит его остановить. Это Апокалипсис, Бета. Но сюжет в этой пьесе совсем не такой, какой ты привыкла видеть в классической эсхатологии. Роли в ней распределены по-другому, и вещи действительно не такие, какими они кажутся. То, что всю жизнь представлялось светлым, на самом деле является темным.

Кирилл почувствовал, как изменился дискурс, будто его оторвали от почвы цивилизации. Беатриче все поняла с полуслова:

– И что ты собираешься делать?

– Ты имеешь в виду источник абсолютной власти, который вы искали?

– Конечно.

– Я оказался в правильном месте в правильное время. Мировой порядок ждут кардинальные перемены. Очень скоро цивилизация будет выглядеть совершенно иначе. Главная проблема любого правителя, одержимого идеями всеобщего блага, заключается в том, что установленные им правила и предписания не соблюдаются. Один человек, сколь бы мудр, прозорлив и добродетелен он ни был, не может сам вникнуть в то, что происходит у подножия горы. У него нет сил проконтролировать вертикаль собственной власти, проследить за тем, чтобы возникающие в социуме коллизии разрешались справедливо. И чем больше государство, тем сложнее соблюсти общественный интерес и тем выше вероятность отрыва и загнивания правящего в ней слоя. Поэтому возникают различные системы надзора. Но любой надзиратель тоже подвержен слабостям, и за каждым надсмотрщиком приходится ставить другого. Так может продолжаться до бесконечности. Тоталитарный порядок и демократия с разделением властей являются полярными системами, имеющими одну базовую функцию – контроль. Но все формы контроля несовершенны, ибо несовершенна сама природа человека. Homo homini lupus est[107]. Так больше не будет. От меня невозможно скрыться, я вижу все, что происходит на земле, над нею и под нею, мне доступны помыслы каждого из живущих. Отныне править миром будут не слабые и безвольные люди, подверженные метафизическому соблазну, а существа из иной реальности. Мы переводим эту вселенную на ручное управление.

– Наш народ ждал этого четыре тысячи лет, – прошептала Беатриче. – А ты и мои мысли сейчас видишь?

– Конечно.

Беатриче зарделась. Она ведь сейчас думала о нем, о том, что теряет его, превращаясь из принцессы в жрицу. Кирилл тоже думал об этом. Он вдруг осознал, что детство прошло и любовь покидает его вместе с прежней личиной, остается в ней безвозвратно. В своей новой сущности он не сможет жить обычной земной жизнью, не сможет испытывать обычные человеческие желания. «Хотя почему нет? – убеждал он сам себя. – Ведь частью своей и вторым рождением своим я – человек. Значит, мне не может быть чуждо все человеческое». Два начала боролись в нем, перетягивая канат соединяющей их души. Он понял, что стал заложником этой борьбы, которая теперь будет продолжаться вечно, как борьба инь и ян, закрученных в одном вневременном клубке. Потемкин попытался усилием воли развести по углам ринга две сущности, но ему это не удавалось. В этот момент он почувствовал источник боли рядом с собой. Это был Гавриил, который, наконец, принес его заказ. Халдей еле держался на ногах.

– Присядьте, Гавриил. – Потемкин кивнул на свободный тюфяк у столика. – Вы, кажется, неважно себя чувствуете?

– Неужели это так заметно? – удивился халдей. – Вы что, врач? Или, может, обладаете телепатическими способностями?

– И то и другое, – спокойно ответил Кирилл.

– Вы хотите сказать, что можете определить это на взгляд?

– Несомненно. То, что я скажу сейчас, вряд ли вас обрадует, но не дайте сожалению овладеть вашей душой.

– В каком смысле? – Выражение лица Гавриила из недоверчивого стало испуганным. – Что вы имеете в виду?

– У вас панкреонекроз. Поджелудочная железа сгнила и пожирает саму себя, отравляя ядом чрево. На данной стадии это, увы, смертельный недуг. Никакой врач вам уже не поможет.

– Но как… – начал Гавриил и запнулся.

Он совсем побледнел, лицо его исказилось – от приступа боли и жалости к самому себе. Халдей почему-то сразу поверил, что этот человек сказал правду. «С другой стороны, – лихорадочно соображал он, – если он способен таким чудесным образом определеть болезнь, может, он сможет излечить ее. Всегда есть надежда на чудо».

– Да, Гавриил, – поддержал его Потемкин. – Dum spiro, spero[108].

– Ты же не дашь ему умереть, Элохим! – решительно вмешалась в их разговор Беатриче.

– Конечно, милая Бета, – улыбнулся Кирилл. – Гаврилл оказался здесь и сейчас, а здесь и сейчас ему умереть не суждено.

Он посмотрел на бокалы с водой, и вода начала быстро мутнеть. Через мгновение она окрасилась в густой цвет венозной крови. Кирилл поднял свой бокал:

– За новый мир!

Беатриче и Гавриил молча чокнулись с ним. Бета осторожно отпила глоток, а халдей осушил свой бокал залпом.

– Какое прекрасное вино! – воскликнула фея. – Что это? Как оно называется?

– У этого букета нет названия, – ответил Потемкин. – Это кровь моя. В ней источник счастья и вечная жизнь.

Халдей вдруг почувствовал невыразмое облегчение. Его боль и тревога прошли, он понял, что у него больше нет язвы, о которой говорил этот странный человек, который уже находился внутри его.

– Ми зей?[109] – кивая на Кирилла, спросил он у Беатриче.

– Это наш царь, Гавриил, – ответила фея, – И у тебя нет никакой надобности скрывать от него свою речь. Он видит не только наши слова, но и помыслы.

Сигорец, будто испугавшись ее речи, встал и пошел к бару. Беатриче сделала еще глоток. Сладкий дурманящий напиток потек у нее по жилам, и где-то внутри вспыхнула яркая точка. В ней будто поселилось иное существо, от которого исходили теплота и забота. Беатриче поняла, что это и есть он, и почувствовала безграничный покой. Не открывая рта, она обратилась к нему:

– Спасибо, Альфа.

Это слово тронуло его и опять потянуло назад, в прошлое. Волнуясь, он собрался с мыслями и, точно так же не шевеля губами, спросил:

– Скажи мне, принцесса, а если бы я не был тем, кем являюсь сейчас, ты полюбила бы меня?

Беатриче ждала этого вопроса, она хотела, чтобы он задал ей его.

– Конечно же, солнце мое. Я уже прокляла себя за то, что показала тебе дорогу домой. Умом я понимаю, что поступила правильно, но сердцу не прикажешь… Будь у меня возможность все вернуть хотя бы на несколько часов назад, я бы сделала все иначе.

– Но ты понимаешь, что тогда этот мир был бы обречен и жить нам осталось бы совсем недолго?

– Если нам суждено прожить всего один день или час, я хотела бы прожить его с тобой.

Потемкин увидел, как глаза ее наполнились слезами. Он схватился за голову.

– Если был вход, должен быть выход, – пробормотал он. – Исида сказала, что у меня свободная воля, что предопределения нет. В данный момент моя воля заключается в том, чтобы не быть тем, в кого я превращаюсь. Потому что мой дом здесь, а не там.

Кирилл смотрел на бездонный бриллиантовый океан впереди и полыхающее небо, раскрывшееся над ними. Визжа, как на американских горках, черные звезды скатывались к линии горизонта, поднимая голубоватые всполохи. Из радужных волн со смехом выпрыгивали какие-то странные хвостатые существа. Сделав несколько пируэтов, они падали обратно в искрящуюся воду. Завороженный этим зрелищем, Потемкин встал и сделал несколько шагов к воде. Он чуть было не опрокинул стоявший на его пути железный мангал. Кирилл остановился и заглянул внутрь. Это была вполне обычная жестяная коробка. От нее веяло жаром – видимо, кто-то из посетителей недавно заказывал шашлык. На дне тлели угли, которые образовывали причудливую массу, переливаясь и меняя очертания. Рубиновое свечение, покрытое ажурным слоем золы, переходило от одного фрагмента к другому. Все вместе производило впечатление живого существа иной, не человеческой и даже не материальной природы. Неожиданно кружева углей начали складываться в рисунок. Это был череп. Потемкин отчетливо увидел провалы глазниц, носа, рельефные челюсти, которые быстро покрывались горящими слоями углей. Страшная маска окончательно обрела очертания лица, и рот ее раскрылся. Раздался сдавленный, будто пропущенный через синтезатор, глухой голос:

– Хау, Хор, аахча ахаба хриабохоя?[110]

Кирилл отшатнулся, но тут же взял себя в руки и посмотрел на мангал.

– Отец?

– А как ты думал?

– Неожиданно как-то…

– Привыкай. Тяжело тебе сейчас, да?

– Да, – признался Кирилл. – Скажи мне, можно ли вернуть все назад? Могу ли я отказаться?

Осирис задумался, наморщив лоб.

– Это возможно. Твоя воля сильнее предначертания. Я не могу преодолеть это. Но ты должен отдавать себе отчет в том, какие у этого решения могут быть последствия.

– Какие же?

– Во-первых, это означает, что ты умрешь. В смысле не ты, а твоя плоть. Такая неприятность рано или поздно случается с каждым из тех, кто родился здесь. Со мной, например, это тоже когда-то случилось. – Лицо гулко рассмеялось и закашлялось пеплом. – А что тебя, собственно, не устраивает? В чем причина такого странного малодушия? – Глаза Осириса зажглись, и Кирилл понял, что он проник в его сознание. – Мда, вижу родную кровь. Мне жаль, что у тебя возникло такое желание. Но ты мой любимый сын, и поэтому я могу показать тебе дыру в заборе. Самое главное – побег должен быть совершенно осознан.

Потемкин не раздумывал ни секунды:

– Говори, что делать.

Возникла пауза. Небо над ними пришло в движение. Вокруг появились грейлины, которые будто пытались помешать им. Маска вновь заговорила:

– Чтобы уйти, тебе надо лишь произнести свое имя. Не то, о котором ты сейчас подумал, а другое. То, которое дал тебе я и которое является ключом к вратам бездны.

– Какое имя?

– ААССОЛТСОЛ.

Осирис сказал это как-то странно.

– Как? – переспросил Кирилл. – Как по буквам?

– Транскрипции нет. Просто скажи так, как ты услышал. Все равно никто, кроме тебя, не сможет его произнести. Как только ты сделаешь это, все исчезнет, и ты вернешься к своей убогой земной юдоли, которую уже ничто не спасет. А разбор полетов мы с мамой будем проводить потом, когда путь твой закончится вместе с этим миром и ты, как блудный сын, как оборванный и жалкий голодранец, приползешь на коленях к отчему дому. Ты хорошо взвесил все это?

– Да, папа.

– Тогда говори. Но запомни одну вещь, сын: если ты вновь произнесешь это слово в обратной последовательности, колесо апокалипсиса закрутится опять, с неимоверной силой. И никакой второй попытки не будет – тебе придется взять меч и ступить на поле брани.

Кирилл обратил лицо к разверстым сияющим небесам. Оттуда показался тянущийся к нему хвост торнадо. Параллельный мир вокруг пришел в круговое движение, все проносилось мимо, будто огромная разноцветная карусель. Музыка сфер сменилась какофонией, неимоверным нарастающим шумом, пытающимся заглушить его слова. Он напряг все свои силы и прокричал:

– ААССОЛТСОЛ!!!

Небо вдруг погасло и покрылось ночной мглой, как если бы кто-то нажал на невидимый рубильник. Светились лишь огни отеля, фонари на пляже да бар, в котором звенел бутылками только что исцеленный Гавриил. Многоголосый хор, сопровождавший его, умолк. Потемкин вновь посмотрел на мангал. Осириса там уже не было – обычные угли, почти совсем остывшие. Беатриче сидела на своем месте. Потемкин облегченно вздохнул. Будто огромная, невыносимая ноша свалилась с его плеч.

– Что ты там делал? – спросила Беатриче.

– Сиквел блокбастера «Миссия невыполнима» отменяется, – улыбнулся Кирилл. – Том Круз может спать спокойно.

Он с удовлетворением отметил, что потерял универсальный дискурс, обрел способность мыслить приземленными образами и говорить обыденным языком. Беатриче смотрела на него изумленно.

– Ничего не понимаю, Элохим.

– Я больше не Элохим, – весело объяснил Потемкин. – Мальчик вспомнил детские повадки и сбежал из дома.

– Но как же… – робко начала Беатриче.

– Лучше об этом не думать. Будь что будет.

Они замолчали, глядя друг другу в глаза. Кирилл пытался поймать ее мысли, но это у него уже не получалось.

– Давай завтра же уедем отсюда, – сказал он. – Навсегда. Ты и я. Не хочу делить тебя с кем-то еще. Ты должна принадлежать мне, только мне и никому больше.