Странный Томас Кунц Дин
В этот вторник я увидел его сухим. С аккуратно причесанными волосами. Каким-то расслабленным.
И рук у Тома было две, правда, левая не крепилась к плечу. Он держал ее в правой, сжимая пальцами бицепс, словно клюшку для гольфа.
К счастью, обошлось без запекшейся крови. Я вообще ни разу не видел его окровавленным. То ли потому, что он был брезглив, то ли в силу того, что вода смыла всю кровь.
Дважды, заметив, что я смотрю на него, он использовал оторванную руку для того, чтобы почесать себе спину. Водил между лопаток ее окостеневшими пальцами.
Как правило, призраки серьезно относятся к своему состоянию и внешне обычно суровы. Они принадлежат Другой стороне, но застряли здесь, какими бы ни были причины, и им не терпится покинуть наш мир.
Тем не менее иногда я встречаю призрака, сохранившего чувство юмора. Чтобы рассмешить меня, Том умудрился даже поковырять в носу указательным пальцем оторванной руки.
Я предпочитаю серьезных призраков. А вот от попыток ходячих мертвяков хохмить у меня по коже бегут мурашки. Возможно, потому, что хохмочки эти говорят о нашем трогательном желании нравиться даже после смерти, а также о нашей печальной способности унижать себя.
Если бы Том был в менее игривом настроении, я мог бы пробыть в «Мире покрышек» и подольше. Но его шуточки тревожили меня, наряду с улыбкой и весело поблескивающими глазами.
Пока я шел к «Мустангу» Терри, Том стоял у окна и энергично махал мне оторванной рукой. Прощальная хохма.
Я пересек залитые жгучими лучами солнца акры автостоянки и нашел местечко для парковки «Мустанга» неподалеку от главного входа в торговый центр, где рабочие вешали большой транспарант, извещающий о грандиозной ежегодной летней распродаже с ближайшей среды по воскресенье включительно.
Внутри этой пещерообразной торговой мекки большинство магазинов не могли похвастаться наплывом покупателей, зато в кафе-мороженом «Берк-и-Бейли» был аншлаг.
Сторми Ллевеллин работала в «Берк-и-Бейли» с шестнадцати лет. В двадцать она – менеджер. К двадцати четырем планирует стать владелицей собственного кафе.
Если бы после окончания средней школы она поступила в отряд подготовки астронавтов, то сейчас на Луне уже стоял бы киоск, торгующий газировкой.
По ее словам, она не честолюбива, но подвержена скуке, и ей необходима постоянная стимуляция. Я достаточно часто предлагаю простимулировать ее.
Она говорит, что имеет в виду интеллектуальную стимуляцию.
Я говорю ей, что у меня, на случай если она не заметила, есть мозги.
Она отвечает, что у моего одноглазого змея определенно мозгов нет и еще надо разобраться, что может находиться в моей большой голове.
– Почему, ты думаешь, я иной раз называю тебя Пухом? – как-то спросила она.
– Потому что со мной уютно?
– Потому что Пух – набивная игрушка, вот и голова у него чем-то набита.
В нашей совместной жизни не всегда царят мир и благодать. Иногда она – Рокки, а я – Буллуинкл[21].
Я подошел к стойке «Берк-и-Бейли» и сказал:
– Мне бы чего-нибудь горячего и сладкого.
– Мы специализируемся на холодном, – ответила Сторми. – Пойди в галерею, подожди меня там и будь паинькой. Я тебе что-нибудь принесу.
Несмотря на то что народу в кафе хватало, несколько столиков пустовали. Однако Сторми предпочитает общаться на нейтральной территории. Некоторые из сотрудников к ней неравнодушны, вот она и не хочет давать повод для сплетен.
Я хорошо понимаю их чувства. Я ведь тоже к ней неравнодушен.
Поэтому вышел из кафе «Берк-и-Бейли» в галерею и сел рядом с рыбами.
В Америке торговля и театр объединили свои силы: в кинотеатрах полно торговых точек, а интерьер торговых центров проектируется в расчете на удовлетворение эстетических запросов покупателя. В одном конце «Зеленой Луны» сорокафутовый водопад сбегает по рукотворным скалам. От водопада речушка течет по всей длине торгового центра, ее русло разделено порогами на несколько ровных участков.
Так что на выходе из центра, если вы поддались покупательской лихорадке и потратили все, что могли, и даже больше, разорились, стали банкротом, у вас есть прекрасная возможность свести счеты с жизнью, броситься в воду и утонуть.
Потому что рядом с «Берк-и-Бейли» речушка вливается в тропический пруд, окруженный пальмами и мощными папоротниками. Хозяева центра приложили немало усилий к тому, чтобы пруд этот и окружающая его растительность выглядели как настоящие. Создали даже соответствующий звуковой фон с помощью искусно спрятанных динамиков.
Чего недоставало, так это огромных насекомых, удушающей влажности, стонов жертв малярии, кровососущей мошки да бешеных диких котов, пожирающих собственные лапы. А в остальном все было таким же, как в джунглях Амазонки.
В пруду плавали ярко раскрашенные кои. Многие достаточно большие, чтобы хватило на обед. Как следовало из пресс-релиза хозяев торгового центра, некоторые из этих экзотических рыб стоили по четыре тысячи долларов. Поэтому, независимо от вкуса, такое блюдо было бы далеко не всем по карману.
Я сел на скамью, спиной к кои. Их яркие плавники и чешуя не производили на меня особого впечатления.
Через пять минут Сторми вышла из «Берк-и-Бейли» с двумя рожками мороженого.
В стандартной униформе кафе: розовые туфли, белые носки, ярко-розовая юбка, блузка в розово-белую полоску и веселенькая розовая кепка. С учетом смуглой кожи Сторми, ее иссиня-черных волос и загадочных темных глаз выглядела она, как знойная шпионка, которая решила прикинуться больничным покрывалом.
Должно быть, она прочитала мои мысли, потому что, сев рядом со мной, сказала:
– Когда у меня появится свое кафе, мои сотрудники не будут носить такую идиотскую униформу.
– Я думаю, в ней ты выглядишь восхитительно.
– Я выгляжу, как конфетная обертка.
Сторми дала мне один из рожков, и пару минут мы ели молча, наблюдая за проходящими мимо покупателями, наслаждаясь мороженым.
– Под гамбургером и беконным жиром я чувствую персиковый шампунь.
– Да уж, нюхать меня – одно удовольствие.
– Может, когда у меня будет собственное кафе, мы сможем работать вместе и будем пахнуть одинаково.
– К мороженому меня не влечет. Я люблю жарить.
– Наверное, это правда, – глубокомысленно изрекла она.
– Что?
– Противоположности притягиваются.
– Это новый вкус, который появился на прошлой неделе? – спросил я.
– Да.
– Вишнево-шоколадно-кокосовый шарик?
– Кокосо-вишне-шоколадный шарик. Нужно все называть в правильной последовательности, и именно так, как сказала я, а не то можно нарваться на неприятности.
– Вот уже не думал, что в индустрии мороженого такие строгие грамматические правила.
– Если говорить по-твоему, то кто-то из слишком уж хитрых покупателей съест мороженое, а потом потребует деньги назад на том основании, что кокосового шарика не было. И не зови меня восхитительной. Восхитительны щенки.
– Когда ты шла ко мне, я подумал, что ты выглядишь знойной.
– Ты бы поступил мудро, если бы начал исключать из своей речи прилагательные.
– Хорошее мороженое, – отметил я. – Ты пробуешь его впервые?
– Все от него в восторге. Но я не хотела спешить.
– Отложенное удовольствие.
– Да, все становится слаще.
– Если ждать слишком долго, все сладкое и нежное может скиснуть.
– Сократ, пожалуйста, подвиньтесь. Уступите трибуну Одду Томасу.
Я знаю, когда подо мной начинает трещать тонкий лед. Поэтому сменил тему:
– Когда я сижу спиной ко всем этим кои, у меня по коже начинают бегать мурашки.
– Ты думаешь, они что-то замышляют? – спросила она.
– Для рыб они очень уж яркие. Я им не доверяю.
Она глянула через плечо на пруд, вновь сосредоточилась на мороженом.
– Они всего лишь совокупляются.
– Откуда ты знаешь?
– Рыбы только едят, испражняются и совокупляются.
– Хорошая жизнь.
– Они испражняются в ту же воду, где едят, и едят в пропитанной спермой воде, где совокупляются. Рыбы отвратительны.
– Никогда не смотрел на них под таким углом.
– Как ты сюда добрался?
– На «Мустанге» Терри.
– Скучал по мне?
– По тебе я скучаю всегда. Но я кое-кого ищу, – и я рассказал ей о Человеке-грибе. – Интуиция привела меня сюда.
Когда кого-то нет там, где я рассчитывал его найти, ни дома, ни на работе, я начинаю кружить по городу, то ли на велосипеде, то ли на одолженном автомобиле, поворачивая наугад с улицы на улицу. И обычно в течение получаса пересекаюсь с тем, кого ищу. Мне нужно лицо или имя, чтобы сконцентрироваться, а уж тогда ни одна ищейка не может со мной сравниться.
Это талант, названия для которого у меня нет. Сторми называет эту мою особенность «психическим магнетизмом».
– И теперь он идет сюда. – Я говорил про Человека-гриба, который шел по галерее, следуя порогам речушки, к тропическому пруду.
Сторми не пришлось просить меня указать ей этого парня. Он выделялся среди остальных покупателей, как заяц на собачьей выставке.
И хотя я уже съел практически все мороженое и совсем не замерз, от одного вида этого человека по моему телу пробежала дрожь. Он неспешно вышагивал по галерее торгового центра, а зубы у меня стучали так, словно он только что прошел по моей могиле.
Глава 8
Бледный, одутловатый, с водянистым серым взглядом, блуждающим по витринам, с написанным на лице удивлением, словно у пациента, страдающего болезнью Альцгеймера, вдруг перенесшегося из своей палаты в мир, который больше не узнает, Человек-гриб нес набитые пакеты с покупками, сделанными в двух универмагах.
– А что это желтое у него на голове? – спросила Сторми.
– Волосы.
– Я думала, это вышитая ермолка.
– Нет, такие у него волосы.
Человек-гриб вошел в «Берк-и-Бейли».
– И бодэчи все еще с ним? – спросила Сторми.
– Да. Они все вошли в кафе.
– Для бизнеса это плохо, – мрачно заметила она.
– Почему? Никто из твоих посетителей их не увидит.
– Да какую пользу бизнесу могут принести эти крадущиеся, скользкие, злые призраки? – вскинулась она. – Подожди здесь.
Я остался с совокупляющимися кои за спиной и недоеденным мороженым в правой руке. Потерял аппетит.
Через окна «Берк-и-Бейли» я видел стоящего у прилавка Человека-гриба. Он внимательно просмотрел меню, потом сделал заказ.
Сторми не обслуживала его, но крутилась поблизости, за прилавком. Найти причину ей не составило труда.
Мне не нравилось, что она находится рядом с ним. Чувствовал, что ей грозит опасность.
Я на собственном опыте убедился, что могу доверять своим чувствам. Но не пошел в кафе, чтобы охранять ее. Она попросила меня остаться у пруда. У меня не было ни малейшего желания перечить ей. Как и большинству мужчин, мне не хотелось, чтобы женщина, которая не весила и 110 фунтов после обеда на День благодарения, выгоняла меня пинками под зад.
Будь у меня лампа с джинном и одно желание, я бы попросил его перенести меня в «Мир покрышек», к спокойствию его торгового зала с рядами резиновых кругляков.
Я подумал о Томе Джедде, который помахал мне на прощание оторванной рукой, и решил все-таки доесть мороженое. Никто из нас не знает, когда подойдет к концу своей тропы. Может, это был последний шарик кокосо-вишне-шоколадного мороженого, который я пробовал в этом мире.
И едва я отправил в рот последний кусок, как Сторми вернулась и вновь села рядом со мной.
– Он взял мороженое с собой. Одну кварту клено-орехового и одну кварту мандарино-апельсинового.
– И это о чем-то говорит?
– Решать тебе. Я только докладываю. Странный сукин сын, это уж точно. Я бы хотела, чтобы ты просто забыл о нем.
– Ты знаешь, не могу.
– У тебя комплекс мессии, мол, ты должен спасать мир.
– Нет у меня мессианского комплекса. Только… этот дар. И дали мне его именно для того, чтобы я его использовал.
– Может, это совсем и не дар. Может, это проклятие.
– Это дар. – Я постучал по голове. – У меня все еще есть коробка, в которой его принесли.
Человек-гриб вышел из «Берк-и-Бейли». Помимо двух пакетов из магазинов, он нес еще один, клетчатый, с теплоизоляцией, в котором лежало мороженое.
Посмотрел направо, налево, вновь направо, словно забыл, откуда пришел. Его блуждающая улыбка, которая казалась такой же постоянной, как татуировка, стала шире, он кивнул, словно согласился с чем-то сказанным самому себе.
Когда Человек-гриб двинулся к водопаду, из которого вытекала речушка, его сопровождали два бодэча. Третий на какое-то время задержался в «Берк-и-Бейли».
Я поднялся со скамьи.
– Увидимся за обедом.
– Постарайся прийти живым, – ответила она. – Потому что, не забудь, я мертвых не вижу.
Я оставил ее там, розовую, белую, знойную, в пальмовых тропиках с запахом любвеобильных кои, и последовал за Человеком-грибом к главному выходу, а потом в слепящий солнечный свет.
Асфальт автостоянки, похоже, лишь на градус уступал температуре озер кипящей смолы, которые миллионы лет тому назад засасывали динозавров. Воздух сушил губы и приносил мне смесь летних запахов городов пустыни: перегретого песка, пыльцы кактусов, смолы мескитового дерева, соли давно высохших морей, выхлопных газов, все это висело в неподвижном сухом воздухе, как невидимая глазу пыль.
Запыленный «Форд Эксплорер» Человека-гриба стоял в ряду, соседствующем с тем, где я поставил «Мустанг» Терри, в четырех ячейках к западу. Будь мой психический магнетизм сильнее, мы бы припарковались бампер к бамперу.
Он открыл заднюю дверцу внедорожника, положил в багажное отделение свои покупки. Привез с собой сумку-холодильник, куда и отправились два контейнера с мороженым.
Выходя из автомобиля, я забыл укрепить отражательную солнцезащитную пленку на ветровом стекле «Мустанга». Она осталась лежать свернутой между пассажирским сиденьем и приборным щитком. В результате рулевое колесо так нагрелось, что не позволяло до него дотронуться.
Я включил двигатель, кондиционер и воспользовался боковым зеркалом и зеркалом заднего обзора, чтобы держать в поле зрения Человека-гриба.
К счастью, все его движения были такими же медленными и методичными, как рост плесени. К тому времени, когда он задним ходом выехал из ячейки, я уже мог следовать за ним, не боясь оставить клочья обожженной кожи на рулевом колесе.
Мы еще не выехали на улицу, когда я осознал, что ни один из бодэчей не сопровождал этого улыбающегося человека, когда он выходил из торгового центра. Ни один не сидел рядом с ним в «Эксплорере», ни один не бежал следом.
Ранее он ушел из «Гриля» в сопровождении как минимум двадцати бодэчей, число которых к его прибытию в «Берк-и-Бейли» сократилось до трех. Бодэчи обычно уделяют свое внимание человеку, который будет источником жесточайшего насилия, и не отлипают от него, пока не пролита последняя капля крови.
Вот я и задался вопросом: а является ли Человек-гриб злой инкарнацией смерти? Не ошибся ли я, зачислив его в эту категорию?
Озеро автостоянки так блестело от запасенного тепла, что ее поверхность уже казалась не твердой, а жидкой, однако «Эксплорер» катил по ней, не поднимая волны или даже ряби.
Даже в отсутствие бодэчей я продолжал выслеживать добычу. Моя смена в «Гриле» закончилась. Впереди лежал остаток дня и вечер. Вопросы, остающиеся без ответа, – вот что никогда не дает покоя повару, специализирующемуся на блюдах быстрого приготовления.
Глава 9
Кампс Энд – не просто город, расположенный по соседству с Пико Мундо, а живая память о недавних тяжелых временах, которые закончились после того, как у нас начался экономический бум. Большинство лужаек перед домами засохли, некоторые засыпаны гравием. Большинство маленьких домов давно пора оштукатурить и покрасить заново. Не помешало бы и перемирие с термитами.
Лачуги строились здесь в основном в конце 1800-х годов, когда старатели приезжали сюда, руководствуясь больше мечтами, чем здравым смыслом. Их тянуло в эти места как серебро, так и слухи о серебре. Тут действительно нашли богатые залежи этого металла.
Со временем, по мере того как старатели становились легендой, все дальше уходя в прошлое, лачуги уступали место коттеджам и бунгало, крытым железом, черепицей, шифером.
В Кампс Энд, однако, новые дома разрушались быстрее, чем где бы то ни было. Поколение за поколением городок оставался поселением временщиков, здесь как бы не признавали своего поражения в битве с жизнью, а терпеливо ждали перелома в лучшую сторону: краска облупливалась все сильнее, железо ржавело, черепица крошилась, но безнадежности здесь, как, скажем, в шахтерских городах-призраках, все равно не чувствовалось.
С другой стороны, несчастья, казалось, сочились из самой земли, словно дьявольские апартаменты в аду располагались аккурат под этими улицами, а его спальня находилась так близко от поверхности, что зловонное дыхание дьявола, исторгаемое при каждом выдохе, тут же просачивалось сквозь почву.
Человек-гриб направлялся к оштукатуренному светло-желтому бунгало с выцветшей синей входной дверью. Гаражная пристройка опасно накренилась, наводя на мысль, что она готова рухнуть под напором солнечного света.
Я припарковался на другой стороне улицы, у пустыря, заросшего дурманом вонючим и кустами куманики. Переплетение веток и стеблей ловило все, что в них попадало: мятые клочки бумаги, пустые банки из-под пива, даже порванные мужские трусы.
Опустив стекла и заглушив двигатель, я наблюдал, как Человек-гриб занес в дом мороженое и остальные покупки. Вошел он через дверь в боковой стене, к которой и притулилась гаражная пристройка.
Летом вторая половина любого дня в Пико Мундо долгая и жаркая, надежда на ветер невелика, ожидать дождя бесполезно. И хотя мои наружные часы и часы на приборном щитке сошлись в том, что до пяти пополудни ровно двенадцать минут, до заката оставалось еще очень и очень далеко.
По утреннему прогнозу температура воздуха во второй половине дня могла достигнуть 110 градусов[22]. Для Мохаве это никакой не рекорд. Я подозревал, что действительность превзошла расчеты синоптиков.
Когда проживающие в более холодном климате родственники и друзья удивляются таким температурам, жители Пико Мундо начинают оперировать метеорологическими данными городской торговой палаты, указывая, что влажность у нас не превышает пятнадцати или двадцати процентов. Рядовой летний день, настаивают они, не парная, где человек изнемогает от зноя, а освежающая сауна.
Даже в тени огромной старой терминалии, корни которой, несомненно, достаточно глубоко зарылись в землю, чтобы черпать влагу из Стикса, я не мог притворяться, будто блаженствую в сауне. Чувствовал себя ребенком, который забрел в пряничный домик колдуньи Черного леса и был посажен в духовку, включенную в режиме «МЕДЛЕННАЯ ВЫПЕЧКА».
Иногда мимо проезжал автомобиль, но пешеходов в зоне видимости не наблюдалось.
Нигде не играли дети. Ни один домовладелец не решался поработать в засыхающем саду.
Одна собака проплелась мимо, с низко опущенной головой, с высунутым языком, будто упорно преследовала мираж кошки.
Скоро мое тело произвело всю ту влагу, недостаток которой ощущался в воздухе, и я уже сидел в луже пота.
Я мог бы включить двигатель «Мустанга» и, соответственно, кондиционер, но не хотелось попусту расходовать бензин Терри и перегревать двигатель. А кроме того, любой житель пустыни знает: повторяющиеся нагрев и охлаждение могут закалять некоторые металлы, но голова от таких перепадов начинает туго соображать.
Сорок минут спустя Человек-гриб появился вновь. Запер дверь в боковой стенке гаража, сие указывало, что в доме никого нет, сел за руль покрытого пылью «Эксплорера».
Я соскользнул вниз, под окно, слушая, как внедорожник проехал мимо. Какое-то время спустя звук его работающего мотора затих, и воцарилась прежняя тишина.
Направляясь к светло-желтому дому, я не волновался из-за того, что за мной могли следить из выходящих на улицу окон. Жизнь в Кампс Энд настраивала на враждебность по отношению к соседям, а не на сотрудничество, которое могло привести к созданию Комитета взаимной охраны.
Вместо того чтобы подойти к синей двери и привлечь к себе хоть какое-то внимание, я нырнул в тень гаражной пристройки и постучал в боковую дверь, которой воспользовался Человек-гриб. Никто на мой стук не ответил.
Если бы в двери был врезной замок, мне бы пришлось выдавливать окно. А вот с обычной защелкой, тут у меня, как у любого молодого американца, насмотревшегося полицейских телесериалов, сомнений не было, я мог справиться без труда и легко проник бы в дом.
Для упрощения жизни у меня нет банковского счета, и я всегда расплачиваюсь наличными. Соответственно, нет у меня и кредитных карточек. Но Калифорния предусмотрительно снабдила меня ламинированным водительским удостоверением, достаточно жестким, чтобы открыть замок.
Как я и предполагал, кухня не отличалась ни изысканностью интерьера, ни чистотой. Впрочем, не тянула и на хлев. Конечно, беспорядок имел место быть, хватало и крошек для муравьев, если они пожелали бы нанести дружественный визит.
Слабый, но неприятный запах пропитывал хорошо охлажденный воздух. Я не смог идентифицировать его источник, поначалу подумал, что это фирменный запах Человека-гриба, ибо только он мог источать такие вот странные и нездоровые запахи, не говоря уже о смертоносных спорах.
Я не знал, что ищу в его доме, но полагал, что узнаю, как только увижу. Что-то притягивало бодэчей к этому человеку, вот я и последовал за ним, чтобы выяснить, а чем же он их так заинтересовал.
После того как я покружил по кухне, безуспешно пытаясь истолковать значение недопитой кружки с кофе, покоричневевшей банановой шкурки на разделочном столике, грязной посуды в раковине, обычного содержимого ящиков и полок буфета и столов, я осознал, что воздух не просто прохладный, но необъяснимо холодный. На всех открытых частях тела пот уже практически высох, а на шее, у кромки волос, по ощущениям превратился в лед.
А необъяснимым такой холод казался потому, что даже в пустыне Мохаве, где без кондиционеров существование человека не представлялось возможным, в таких старых домах редко ставили общую систему кондиционирования. Отдельные, устанавливаемые в окне, кондиционеры, по одному на комнату, считались эффективной альтернативой дорогой общей системе, монтаж которой в такой вот развалюхе определенно не оправдывал вложенных средств.
На кухне оконного кондиционера я не обнаружил.
Зачастую жильцы таких домов пытались воздействовать на жару только ночью и исключительно в спальне. Иначе со сном возникали серьезные проблемы. Но даже в столь маленьком доме установленный в спальне кондиционер не мог в достаточной мере охладить воздух во всех помещениях. И уж, конечно, не смог бы превратить кухню в холодильник.
Кроме того, оконные кондиционеры очень уж шумели: свою лепту вносили и гудение компрессора, и шелест лопастей вентилятора. Но я никакого шума не слышал.
Пока я стоял, склонив голову, прислушиваясь, дом ждал в тишине. И, поразмыслив, я вдруг осознал, что тишина эта неестественная.
Вроде бы на этом потрескавшемся линолеуме, постеленном поверх разболтавшихся от времени, жары и естественной усадки половиц, я должен был слышать каждый свой шаг. Однако туфли мои издавали не больше шума, чем лапы кота, идущего по подушкам.
В гостиной с минимумом мебели царил тот же беспорядок, что и на кухне. Старые книжки в обложке, купленные, несомненно, у букинистов, и журналы валялись на полу, на диване, на кофейном столике.
Журналы оправдывали ожидания. С фотографиями голых женщин между статьями об экстремальных видах спорта, о спортивных автомобилях, о трогательно наивных методах соблазнения, в окружении материалов, рекламирующих травки, повышающие потенцию, и устройства, гарантирующие увеличение размеров мужского, для многих самого важного телесного органа, и я говорю не о мозге.
Мой самый важный телесный орган – сердце, потому что это единственное, что я могу отдать Сторми Ллевеллин. А кроме того, его удары, которые я слышу, пробуждаясь утром, являются наилучшим доказательством того, что ночью я не присоединился к сообществу мертвых, упорно не желающих покидать этот мир.
Книги в обложке меня удивили. Женские романы. И, судя по картинке, более целомудренные, где груди редко вздымаются и лифы с них не срывают. В таких романах упор делается не на секс, а на любовь, так что они разительно отличались от журналов, заполненных фотографиями женщин, которые ласкали свою грудь, широко раскидывали ноги, сладострастно облизывали губы.
Когда я поднял одну из книг и пролистал ее, страницы пробегали под моим пальцем совершенно бесшумно.
К этому моменту я, похоже, уже не слышал никаких звуков, за исключением тех, что шли изнутри: ударов сердца да шума бегущей крови в ушах.
Именно тогда мне и следовало сделать ноги. Странный глушащий эффект пропитанной злобой атмосферы дома должен был меня встревожить.
Но в моей жизни странного ничуть не меньше, чем запаха жарящегося мяса или шипения плавящегося жира, поэтому встревожить меня не так-то просто. Более того, должен признать, что я склонен, о чем иногда приходится сожалеть, потворствовать своему любопытству.
Беззвучно пролистывая страницы романа, я подумал, а может, Человек-гриб живет не один? И эти книги читает его подруга.
Но эта версия не нашла подтверждения в спальне. В стенном шкафу лежала и висела только его одежда. Неприбранная постель, грязные носки и нижнее белье, недоеденная булочка с изюмом на бумажной тарелке, оставленной на прикроватном столике, однозначно указывали на отсутствие в доме женщины.
А кондиционер, встроенный в окно, не работал. Не гнал в спальню охлажденный в своем чреве воздух.
Слабый неприятный запах, который я уловил на кухне, здесь определенно усилился, чем-то напоминая запах сгоревшей изоляции электропровода с примесью аммиака, угольной пыли, мускатного ореха и при этом какой-то другой.
Короткий коридор, в который выходила дверь спальни, упирался в ванную. Зеркало давно следовало протереть. На полке лежал тюбик пасты без крышки. Маленькую корзинку для мусора с верхом заполняли использованные бумажные салфетки и всякая мелочовка.
Напротив спальни Человека-гриба, в противоположной стене коридора, была еще одна дверь. Я предположил, что она ведет в чулан или вторую спальню.
Уже на пороге воздух стал таким холодным, что я видел свое дыхание, паром вылетающее изо рта.
Ледяная дверная ручка повернулась. А за порогом лежала чернота, которая высосала из моих ушей последние звуки. На мгновение я даже перестал слышать удары собственного сердца.
Черная комната ждала.
Глава 10
За прожитые двадцать лет мне пришлось побывать во многих темных местах, в некоторых отсутствовал лишь свет, в других – надежда. Но, насколько я могу судить, ни одно не могло сравниться темнотой с этой странной комнатой в доме Человека-гриба.
То ли здесь вовсе не было окон, то ли окна забили фанерой и тщательно заделали все стыки, но в нее не проникал и самый тоненький лучик солнечного света. Не горело ни одной лампы. А если б в этой темноте висели настенные электронные часы со светящимися цифрами, то, наверное, цифры эти сияли бы, как маяк в ночи.
Стоя у самого порога, вглядываясь в эту абсолютную черноту, я словно видел перед собой не комнату, а далекий регион Вселенной, где древние звезды давно уже превратились в черные дыры. Пронизывающий до костей холод, а место это точно было самым холодным в доме, плюс давящая тишина также указывали на то, что за порогом – межзвездный вакуум.
На этом чудеса не заканчивались: свет из коридора не мог даже на долю дюйма проникнуть в мир, который начинался за дверью. Демаркационная линия между светом и полнейшим его отсутствием, вернее, демаркационная плоскость поднималась вертикально от внутреннего края порога, по стойкам дверной коробки до притолоки. Эта чернота не просто сопротивлялась свету, не отражала его, а полностью поглощала.
Дверной проем, казалось, перегораживала стена чернейшего обсидиана, который не удосужились отполировать, а потому он и не блестел.
Я не считаю себя бесстрашным. Бросьте меня в клетку к голодному тигру, и, если я сумею выбраться из нее, мне потребуется ванна и чистая пара трусов и брюк, как и любому другому человеку.
Но уникальность тропы, по которой я иду по этой жизни, состоит в том, что я куда в большей степени боюсь известных угроз и в меньшей – неизвестных, тогда как большинство людей страшится и первого, и второго.
Огонь пугает меня, и землетрясения, и ядовитые змеи. А больше всего я боюсь людей, потому что слишком хорошо знаю, на какие зверства способны представители человеческого рода.
Для меня, однако, наиболее запутанные загадки существования, смерть и то, что следует за ней, не являются пугающим фактором, потому что я каждый день имею дело с мертвыми. Кроме того, я верю, что то место, куда я в конце концов уйду, напрасно называют небытием.
В фильмах-ужастиках разве вы мысленно не советуете людям, попавшим в дом, где обитают призраки, поскорее убраться оттуда? Наверняка при просмотре такого фильма у вас возникает желание крикнуть: «Сообразите» наконец, куда попали, и сваливайте!» Но ведь эти герои лезут в комнаты, где совершались кровавые убийства, на чердаки, затянутые паутиной с блуждающими тенями, в подвалы, где ползают тараканы и мокрицы, а когда их рубят на куски, закалывают мечами, вспарывают им животы, обезглавливают, сжигают, в зависимости от фантазий голливудского режиссера-психопата, мы ахаем, содрогаемся всем телом, а потом говорим: «Идиоты». Потому что такая судьба достается им исключительно из-за собственной глупости.
Я не глупец, но один из тех, кто никогда не убежит из того места, где могут обитать призраки. Особый паранормальный дар, с которым я родился, побуждает меня исследовать это место, и я не могу сопротивляться требованиям моего таланта, точно так же, как музыкант-вундеркинд неспособен устоять перед магическим зовом рояля. И смертельный риск не останавливает меня, как не останавливает он пилота истребителя, жаждущего поднять свою боевую машину навстречу врагу.
Этим, среди прочего, руководствуется Сторми, когда иногда задается вопросом, что у меня, дар или проклятие.
Стоя на грани чернющей черноты, я поднял правую руку, словно собрался принести присягу, и приложил ладонь к барьеру, который вроде бы высился передо мной. Но темнота, пусть не пропускала и не отражала свет, не оказала ни малейшего сопротивления приложенному мною давлению. Моя кисть просто исчезла в этом мраке.
Под «исчезла» я подразумеваю следующее: за поверхностью этой стены тьмы я не видел даже намека на мои шевелящиеся пальцы. Теперь моя рука заканчивалась запястьем: кисть словно ампутировали.
Должен признать, сердце у меня колотилось бешено, хотя никакой боли я не почувствовал, и облегченно выдохнул, но беззвучно, когда, отдернув руку, увидел, что все пальцы на месте, в целости и сохранности. У меня создалось ощущение, будто я только что поучаствовал в фокусе Пенна и Теллера, плохишей от магии, как называют они себя.
Когда же я переступил порог, одной рукой крепко держась за дверной косяк, то попал не в иллюзорный, а в реальный мир, который, правда, казался даже более нереальным, чем сон. Чернота оставалась по-прежнему черной, от холода кожа покрылась мурашками, тишина стояла в ушах, прямо-таки как свернувшаяся кровь у человека, убитого выстрелом в голову.
И хотя по ту сторону двери я не мог разглядеть ни зги, я без труда видел коридор, освещенный нормальным светом. Та черная «стена», через которую я прошел, ни в малой степени мне не мешала. Ее словно и не было.
Повернувшись к коридору, я, можно сказать, уже приготовился к тому, что увижу Человека-гриба, уставившегося на единственную видимую мою часть: пальцы, отчаянно сжимающие дверной косяк. К счастью, в доме я по-прежнему оставался в гордом одиночестве.
Удостоверившись, что могу видеть дверь в коридор, то есть всегда найду путь из темноты к свету, я отпустил дверной косяк. Двинулся в черноту и, отвернувшись от света, тут же ослеп. А оглох еще раньше.
Лишившись слуха и зрения, быстро потерял ориентировку. Однако сумел нащупать рукой стену, потом нашел выключатель, щелкнул им вверх, вниз, опять вверх, но окружающая меня кромешная тьма, само собой, не изменилась.
И тут я вдруг увидел маленький красный огонек, которого, я мог в этом поклясться, не было мгновением раньше: цветом он более всего напоминал налитый кровью глаз, хотя глазом определенно не был.
Читать бесплатно другие книги:
