Четверо мужчин для одной учительницы Ланска Ева
– Джузеппе, куда вы меня ведете?
– Нина, вы же мечтали увидеть настоящую Венецию, дотронуться и никуда не спешить? Я вас правильно понял? Вот я и навязываю вам пешую прогулку по моему любимому городу. Городу свободы со сладким запахом тлена... Венеция – особый мир, это мозаика, сложенная из 118 островов и 160 каналов, соединенных мостами и арками. Она совсем небольшая, за 40-50 минут можно не спеша пройти из конца в конец. Здесь нет машин, только пешеходы и то, что может плавать – как тысячи лет назад... Это особенное место, сюда приходит умирать время...
Лучано говорил так поэтично и с такой любовью, что Наташа поневоле позавидовала ему. Позавидовала тому, что он может говорить так о своей родине, о городе, в котором живет... Ей с горечью вспомнилась улица Рабочая в Хабаровске с ее домами, стоящими вразнобой, ничем не отличающаяся от прочих улиц ее родного города...
– Сейчас мы выйдем на легендарную площадь Сан Марко с собором и дворцом Дожей, – продолжал экскурсию Луччно. – Быть в Венеции и не побывать в этом месте – невозможно! Один путешественник сказал: «Тот, кто, стоя на площади Сан Марко, не чувствует, что его сердце бьется сильнее... не имеет его вообще...».
Наташа стояла на замкнутой прямоугольной площади, окруженной невероятно роскошными строениями, чувствовала жесткую, сухую руку итальянца и испытывала совершенно необъяснимые чувства. Перед собором Сан Марко хотелось стоять вечность, медленно поворачиваясь по часовой или против стрелки, здесь это было не важно, и продолжать смотреть и смотреть. Самые великолепные восклицания казались недостаточными и блеклыми...
– Странно, – только и произнесла она после долгого молчания.
– Что странно, Нина?
– Здесь столько голубей, толпы туристов кормят их, а площадь чистая...Представляю, что было бы в Москве... У нас некоторые памятники уже памятники голубиному помету, а не писателям и поэтам...
– Видимо, у них соглашение с министерством по туризму, – засмеялся Лучано. – Голуби не гадят на достопримечательности и туристов, а туристы не гадят на министерство.
Наташа улыбнулась. Этот «типичный итальянец» умел расположить к себе.
Они прошли по набережной в сторону Лидо, погуляли в уютном парке, где почему-то почти не было туристов.
– Венеция очень красивая, особенно в тех местах, куда не доходят туристы, – возобновил рассказ гида Лучано. – Видите вон тот дворик, Нина?
Маленький дворик с детской площадкой, парой-тройкой деревьев и традиционными мамашами с детьми на первый взгляд ничем особенным не отличался. Было лишь удивительно видеть часть обычной жизни и живые деревья в этом каменном туристическом котле.
– В детстве мы с сестрой любили бродить по Венеции и мечтать о будущем, – рассказывал Джузеппе. – Купим в магазинчике хлеба, ветчины, оливок и съедаем где-нибудь на лавочке... Вкусно до невозможности! Самое удивительное, что с тех времен этот город нисколько не изменился... Точно так же гондольеры кричат перед перекрестком на весь квартал, чтобы не столкнуться с катером, несмотря на установленные на каналах светофоры и дорожные знаки. Точно так же отталкиваются от стен ногой, когда не справляются с управлением, такие же толпы туристов и тот же сладкий запах тлена... Венеция напоминает мне огромный гениальный перформанс...
– Что такое перформанс? – спросила Наташа, сразу вспомнив название одной из папок в ноутбуке итальянца. Она пока совершенно не представляла, как перейти к теме 14-го мая, и просто позволила себе плыть по течению. Тем более что в Венеции это было как нельзя более правильным.
– Сегодня в небольшом театре недалеко от моего дома вы как раз сможете узнать, что это такое. Там будет проходить показ перформанса, который я купил на последней Венецианской биенале. Все вопросы потом, ок? – ответил Лучано и, кивнув на припаркованную классическую красную Ferrari, подтолкнул к ней Наташу: – Ну, вот мы и пришли. Жаль, что нам приходится говорить по-английски, – произнес он, когда они сели в машину. – В итальянском языке имеются отдельные местоимения Тu (ты) и Lei (вы) в единственном числе. Сейчас мне бы хотелось сказать тебе «ты»...
– В русском тоже, – ответила Наташа.
Он взглянул на нее и быстро отвернулся, как будто увидел что-то для себя неприятное.
22
Определение «небольшой театр» было явным преувеличением. Частный дом с довольно вместительной гостиной, где по периметру были расставлены «шведские» столики с закусками, а центр занимал сервированный на шесть персон большой овальный стол. Гости, несколько десятков человек, садиться за него не спешили. Они прогуливались вокруг, негромко переговариваясь. Итальянскую речь Наташа уже немного разбирала, благодаря своему чуткому языковому слуху. Лучано улыбались, его приветствовали, хлопая по плечу и пожимая руку, кидали дружелюбные взгляды и на Наташу, но представлять ее обществу он, видимо, не собирался. Наташа отошла в сторону и заняла удобное для наблюдения место возле большой картины в массивной раме. Картина была то ли портретом, то ли натюрмортом: голубоватая обнаженная женщина, похожая на заветренную ветчину с двумя клоками темных волос, возлежала на высоком ложе. Ее бедро сквозь бокал с мартини в Наташиной руке приобретало золотистый подкопченный оттенок. Наташа почувствовала легкую тошноту. «Тоже искусство, – подумала она, – отвлекает от мирского, заставляет задуматься о духовной пище». Она уже не жалела, что не смогла переодеться в более подходящее к случаю платье, – ее имидж черноволосой и кудрявой деревенской красавицы в широкой юбке как нельзя лучше гармонировал с местным колоритом.
Наконец, когда лишний свет погасили, оставив лишь люстру над большим овальным столом, Лучано вернулся к оставленной спутнице.
– Прости, надеюсь, не скучала. Сейчас смотри внимательно! – шепнул он ей на ухо и его рука скользнула по ее обнаженному локтю.
– Я же не говорю по-итальянски, – растерялась Наташа.
– Ты все поймешь.
В зал начали входить люди. Шесть пар мужчин и женщин. Так же парами они заняли места за прямоугольным столом. Рассевшись по местам, они принялись за спагетти, находившиеся у каждого в тарелке. Молча мужчины и женщины наматывали на вилки любимое итальянское блюдо и ели. Так продолжалось несколько минут. Вдруг одна из женщин оставила тарелку, отодвинула стул, встала из-за стола и вышла из зала. Все остальные продолжали есть. Через минуту за ней вышел мужчина, не состоящий в паре с ней. Все остальные начали недоуменно поглядывать друг на друга, затем на часы, однако вслух ничего не произносилось. Это продолжалось еще семь минут – столько, сколько отсутствовали на своих местах беглецы. Через семь минут они появились вместе – слегка растрепанные, поправляя что-то на себе, и он невозмутимо сел на ее место, а она на его, как будто они так сидели с самого начала. Они молча сели на места друг друга и как ни в чем не бывало продолжили есть спагетти, – он из ее тарелки, она из его. Похоже, они даже не поняли, что случайно поменялись местами и едят не из своих тарелок. Они вели себя так, как будто никуда не выходили и вообще ничего не произошло.
Собственно, все... Представление закончилось, аплодисменты...
Актеры за столом оставались сидеть на своих местах. Через несколько минут спектакль возобновился по уже знакомому сценарию, но на них никто уже не обращал внимания. К Лучано стали подходить гости, угощенные свежим зрелищем, выражали нахлынувшие эмоции, поздравляли... Или это было продолжение перформанса?
Еще около получаса итальянец раскланивался с обществом и, наконец, взяв Наташу под руку, вывел ее из импровизированного «малого театра».
– Ну, как? – полный гордости спросил он.
– Впечатляет, – воспитанно уклонилась Наташа. – А какое ты имеешь к этому отношение? С чем тебя поздравляли?
– Я купил права на сценарий.
– Я только не поняла, где конец у этого спектакля.
– Это не спектакль. Это перформанс. И конца как такого у него нет.
– Что же будет дальше?
– Актеры будут сидеть и продолжать есть. Потом будет происходить все то же самое, снова и снова.
– Как долго?
– Пока будут зрители. Все, как в жизни.
– Они действительно по сценарию не знакомы между собой, эти люди? – продолжала расспрашивать Наташа.
– Это сложно понять из контекста, но это и не главное... Главное в том, что когда эти двое уходят, оставшиеся начинают строить домыслы, почему их так долго нет и что они могут там делать. Всем очень любопытно, но никто ничего не спрашивает вслух, они же воспитанные люди! Все происходит на уровне обмена мыслями, взглядами. Самое примитивное – подумать, что они занимаются сексом. Но это так банально, что никто даже не осмеливается опуститься до этой мысли. Это же дикость – уйти заниматься сексом в такой ситуации! Все гораздо глубже и интересней! Люди настолько увлеклись поиском смысла, что элементарные объяснения уже никого не удовлетворяют. Вот в чем суть этого действа, Нина.
– Кажется, я поняла...
– У меня найдется еще пара интригующих ребусов для тебя. Они у меня дома. Поедем? Это здесь рядом, – усмехнувшись, произнес Лучано, словно не приглашение, а вызов.
– Поедем, – приняла его Наташа, почему-то вспомнив фразу из засмотренного до дыр фильма «Москва слезам не верит»: «Вечер перестает быть томным...» Русская фонетика, возникшая в голове посреди английской речи с итальянским ароматом, выглядела оладушкой в тарелке спагетти. Наташа порадовалась нежданному привету с родины и села в Ferrari. Лучано захлопнул за ней дверцу машины и, опустившись рядом, внимательно посмотрел на татуировку в виде буквы V на ее левой скуле. Она грациозным жестом отбросила назад черные локоны и улыбнулась ему – «смотри, смотри...».
В огромном доме они оказались одни. Незаметно прошмыгнула прислуга, невысокая очень смуглая женщина, и от Наташи не скрылось, как Лучано жестом попросил ее уйти. Он водил гостью по дому, рассказывал, что и где он приобретал, беря ее при этом то за руку, то за локоть, то спускаясь по спине к талии, но Наташа каждый раз ловко выскальзывала из его объятий. Оба обещанных ребуса находились в спальне хозяина. Это были две инсталляции. Первая представляла собой проектируемую на стену, напротив огромной кровати, светящуюся надпись «The happiness is expensive» – «Счастье дорого». Вторая была выполнена в виде большой картонной коробки, при заглядывании в которую внутри ее начиналось действие. Четыре человека били и стучали в стены коробки, махали руками, пытаясь привлечь к себе внимание, спастись. Они выглядели совсем живыми, на самом же деле это был просто фильм с голографическим эффектом объема, который получался, только если смотреть сверху. «Что же должно быть в голове у человека, который держит в своей спальне коробку, где просят о помощи люди, и читает каждое утро на стене „счастье дорого“? Чего в его голове полно – так это знаний, и, демонстрируя их, он забывает обо всем. Полезное качество в контексте моего задания», – подумала Наташа и спросила:
– Я все-таки не поняла, чем инсталляция отличается от перформанса?
Лучано остановил на ней взгляд, словно взвешивая, что скрывается за простым любопытством, но, помолчав несколько секунд, ответил:
– Между ними на самом деле больше сходств, чем различий. Инсталляция «поглощает» самого зрителя. Это молодой жанр, монстр, который вбирает в себя все устаревшие классические жанры. Она трехмерна, это не «объект», а пространство, организованное по воле художника. «Перформанс» – это короткое представление, исполненное одним или несколькими участниками перед публикой. В отличие от инсталляции перформанс носит более динамичный характер и практически не имеет смысла без участия исполнителей. Объединяет перформанс и инсталляцию прежде всего концептуальность – и там и там обычные вещи и предметы, благодаря необычным сочетаниям и нетрадиционному использованию, приобретают новый, неожиданный смысл.
– В чем же суть? – поинтересовалась девушка.
– В том, что она вообще освобождает «себя» от какого-либо понимания автора и продуктов его творчества. Все,. что может сделать зритель, – лишь встретиться со своими собственными ощущениями и впечатлениями, которые могут не иметь никакого отношения к внутреннему миру автора. Зритель теряет перспективу понять автора, но приобретает другую – лучше понять самого себя.
– Чем тебя привлекает этот вид искусства? – спросила Наташа. – Почему не живопись или что-то еще, более традиционное?
– Именно потому, что традиционное искусство – это рамки. Более или менее обозначенные. А перформанс провозглашает свободу. Во всем. Свободу от профессионализма, свободу от виртуальности, свободу от директивности смысла, свободу от концептуальных рамок. Зритель имеет право увидеть то, что видит сам, а не автор, встретиться с самим собой. А это самое интересное для каждого человека. И порой самое страшное...
– А что лично ты, как зритель, видишь в картонной коробке с живыми людьми, пытающимися спастись? – допытывалась Наташа.
– Лично я? Я вижу смерть... Ее неизбежность... Человеческий мир – огромный перформанс. Коробка – просто уменьшенная модель. Наша свобода – это свобода умереть в рамках времени и хрупких жизненных стен из картона. Единственная свобода.
Лучано отвернулся. Его загорелая начинающая лысина покрылась испариной. Бисеринки пота блестели в мягком свете гостиной, оформленной в кофейно-бежевых тонах. Это нарушало гармонию. Казалось, в этих кофейных стенах можно лишь неспешно беседовать об искусстве, но никак не плакать или потеть. «Если увеличить его лысину, получится инсталляция: россыпь крупных бриллиантов на загорелой сферической поверхности чужой планеты. Никому и в голову не пришло бы, что под этой бугристой поверхностью с редкой растительностью мучается память. Как много зависит от угла зрения...» – подумала Наташа.
Лучано молчал.
– Ты все еще любишь ее? – спросила она, встав за его спиной близко-близко.
Итальянец медленно повернулся к ней лицом, и они оказались «в рамках жизненных стен друг друга» – как он, наверное, выразился бы. Это было не слишком комфортное ощущение. От него шел терпкий, довольно резкий запах, как от перележавшего тропического фрукта. Его кофейные глаза смотрели на нее не мигая. Кофе в них быстро остывал...
– И все-таки я тебя точно уже где-то видел, Нина... – медленно проговорил он, отвечая на свои мысли, а не на вопрос. – Вот эта ямочка на шее, этот легкий славянский акцент, этот цвет кожи, этот...
– 14-го мая, остров Ладху. Мне кажется, я тоже тебя там видела, – выпалила, почти не думая, Наташа и похолодела. Это был абсолютный блеф. Надо срочно придумывать спасительную версию их возможного знакомства, пока он не вспомнил Ирэну Полонскую, любительницу изучать чужие ноутбуки...
– Ладху? – Географическое название словно резко развернуло гондолу его мыслей, уже готовую причалить в виде забытого образа. – Да, я был там... Поехал развеяться – солнце, океан, красивые девушки... А тут еще эта безумная Дина... Ну да бог с ней... И что? Мы там с тобой виделись? – подозрительно спросил итальянец.
– А у тебя фотографий не осталось? Может, я там найду себя в купальнике, парео и шляпе где-нибудь на заднем плане? Мне даже кажется, ты просил меня натереть тебе спину защитным кремом, а я с тобой кокетничала. Помнишь? И вообще, у тебя есть дома фотографии? – Окрыленная легкой победой Наташа забрасывала его вопросами, с трудом сдерживая эмоции. – Например, семейный альбом? Мне бы хотелось посмотреть на тебя, когда ты был маленьким мальчиком. Знаешь, меня тоже не покидает ощущение, что мы не просто виделись, а что мы с тобой родственники... близкие... Только не смейся...
– Нет... Я не делал снимков на острове... – по его голосу казалось, он все больше погружается в себя. – Да мне и не до смеха уже ... – серьезно сказал Лучано. – Альбом есть...
23
– Это моя сестра. Нина, – произнес Лучано, открыв альбом на середине.
– О господи! Такого не может быть! – вскрикнула Наташа, – мы же просто близнецы! – Она закрыла лицо руками и застыла в удивлении. Получилось очень натурально.
– Она погибла, – дрогнувшим голосом сказал Джузеппе.
– Я тебя понимаю больше, чем ты думаешь, – ответила она.
– Ты о чем?
– Я тоже потеряла близкого человека. Мне было четыре года, когда умер мой отец. Я почти не помню, каким он был, он не успел стать «каким-либо» для меня. Но, став взрослой, я почувствовала, что помню его бессознательно. Я начала находить его в разных мужчинах – его голос, запах, взгляд, походку, манеру трогать от волнения подбородок, сутулиться, прислушиваясь к звукам, пить чай, не вынимая ложечки из чашки... Я сама не понимаю, откуда во мне эта память, но всегда безошибочно узнаю его черты в других. Вот как в тебе... Ты очень похож на него, скорее внутренне, чем внешне, с тобой у меня есть ощущение той маленькой девочки, которой я когда-то была.
Наташа сказала правду. Почти правду. Из всех встреченных ею до сих пор мужчин больше остальных по ощущениям ее детской памяти на отца походил Журов. Она перенесла эти ощущения на итальянца из элементарных соображений собственной безопасности: испытание на себе перекосов его темного подсознания не входило в ее планы. То, что с сестрой его связывали «нестандартные» отношения, было уже понятно – фотографии в ноутбуке и в альбомах свидетельствовали об этом. Оставаться с ним в пустом доме было верхом легкомыслия. Она решила трансформировать братские чувства сомнительной этимологии в своем итальянском друге в отцовские – более предсказуемые с точки зрения нежелательного секса с привкусом инцеста. К тому же задание номер три было выполнено, и ей оставалось лишь дождаться утра. Хорошо бы еще выспаться...
Лучано молча сидел рядом, рассматривая рисунок на великолепном ковре под ногами, как будто видел его впервые.
– Я бы хотел быть твоим отцом, – произнес он после паузы.
– Почему? – удивилась Наташа.
– Не знаю... Что-то в тебе есть такое, что я хотел бы видеть в своей взрослой дочери...
– Что?
– Не могу точно сформулировать...Сложность... глубина... наполненность...
– Я буду твоей взрослой дочерью этой ночью... Хочешь?
Он промолчал. Потом спросил:
– Скажи, Нина, если бы сейчас рядом с тобой сидел он, твой отец, чего бы тебе хотелось больше всего?
Наташа почувствовала, как подкатывает ком к горлу.
– Мне бы хотелось спросить его... – проговорила она наконец.
– О чем?
– О том, какой должна быть женщина, чтобы мужчина захотел относиться к ней как к королеве...
– Неожиданный от тебя вопрос...Но я понимаю, о чем ты. И мне кажется, я знаю на него ответ.... И я бы обязательно постарался объяснить это своей дочери...
– Она очень внимательно слушает, – улыбнулась Наташа.
– О’кей, – произнес итальянец задумчиво, – можно взять твою руку?
Наташа протянула ладонь, и Джузеппе положил ее на свою, накрыв сверху второй и слегка сплетя пальцы. Композиция из их ладоней была готовой инсталляцией «любовь омаров». Омар-самка, растопырив нежные наманикюренные ножки, замерла в предвкушении, а омар-самец шевелил на ней сверху смуглыми, волосатыми клешнями-фалангами...И Лучано стал рассказывать, словно убаюкивая несмышленую дочь-подростка.
Потом Лучано замолк, словно задумался о чем-то, затем снова заговорил, словно на автопилоте. Потом снова замолчал.
– Что с тобой? О чем ты сейчас думаешь? – спросила Наташа.
– Пойдем, я хочу показать тебе кое-что. – Он поднялся, не выпуская из рук Наташину ладонь, потянул ее за собой.
Они поднялись наверх по витой лестнице с теплыми деревянными перилами цвета еще не настоявшегося кофе. Наверху находилась та самая спальня, где Наташа уже была, с надписью на стене и волшебной коробкой, но Лучано провел ее мимо нее, к другой двери. Возле двери остановился.
– А здесь что? Ты не показывал мне эту комнату, – удивилась Наташа.
– Я никогда и никому ее не показывал, – ответил он. – Входи...
В нос ударил сильный запах кофе. Он был настолько густой, что его можно было бы пить, наполняя фантастическим ароматом горло, легкие, мысли, пропитываясь им насквозь. Вспыхнул свет, и Наташа увидела, от чего, вернее от кого, он исходил. Посередине просторной комнаты возвышался огромный двухметровый буйвол. Вздыбленная шерсть на холке, два витых рога, готовых насадить на острие любого, раздутые кожаные ноздри, шоколадно-коричневые пряди на боках, без цветовой и световой границы переходящие в холм из кофейных зерен. Буйвол словно пахал кофейную пашню, опустив от натуги голову и увязнув в пахучем холме из кофе по самые бока.
– Что это? – изумилась пораженная Наташа.
– Инсталляция художницы Паолы Пиви. Буйвол в кофе.
– Он символизирует тебя? – предположила зрительница.
– Не надо искать смысл там, где его нет, – ответил Лучано. – В данный момент это просто иллюстрация к нашему разговору. Картинка... На спине этого буйвола одна королева занималась любовью...
Наташа представила обнаженную женщину, лежащую животом на спине животного, и мужчину, обнимающего ее сзади. Одна его рука прижимает ее поясницу к мощному крупу буйвола, а другая увязла в его кофейной шерсти... Великолепное чудовище покачивается из стороны в сторону, и ей кажется, словно животное свободно и меланхолично бредет по морскому берегу и закатное солнце прячется за его спиной...
Она почти почувствовала жесткую шерсть буйвола на своей груди... Она бы тоже хотела так... с любимым мужчиной... Но любви все нет... и еще так долго ждать...
Лучано запер дверь странной комнаты и повернулся к Наташе. Она отвела глаза и покраснела, ей показалось, что ее мысли отпечатались на лице...
– Не надо пренебрегать скромностью и застенчивостью, если они в тебе есть, – нежно проведя рукой по ее щеке, сказал он.
– Разве скромность и застенчивость – это слова для королевы?
– Мужчины выбирают стерв, – сказал Лучано, как будто не слышал вопроса. – Ты поняла? Никогда не сбавляй обороты, не потакай мужикам! Этого тебе больше никто не скажет! И неважно, как ты одеваешься, – мужчины на это не смотрят, достаточно выглядеть просто и стильно, но никогда не вызывающе. Главное: всегда веди себя как последняя стерва! Ангел, который внутри абсолютный дьявол. Хорошая девочка, которая внутри самая что ни на есть развратная шлюха! Именно это заставляет мужчин ухаживать, бежать, томиться и закрывать глаза на все! Да, да, да и еще раз да! Мужчины любят стерв. Стерв, которые не ставят любовь к мужчине превыше любви к себе, которые не готовы жертвовать собой ради мужчины, но только стерв, у которых есть душа! – Итальянец был возбужден то ли своей родственной ролью, то ли воспоминаниями...
– Но если я по природе не стерва? – тоном неуверенной девочки спросила Наташа.
– Все вы с кем-то стервы. Просто этим «кто-то» должны стать все!
24
У Наташи затекли ноги... Она сидела по-турецки на своей огромной розовой кровати уже больше часа, вливая в «Дневник В.Ш.» историю с итальянцем. Ей хотелось все уместить на его клетчатых страницах – Ирэну Полонскую и официантку Соню, дворец Дожей и гондольеров, отталкивающихся ногой на поворотах, кофе, зреющее в желудке древесных зверьков и перформанс с загадочным исчезновением едоков спагетти, пустой дом с надписью «счастье дорого» в спальне и отдельным кабинетом для кофейного буйвола, и его хозяина с глазами цвета свежесваренного кофе в роли ее отца в одноразовом представлении. И еще запахи, звуки, мысли...
На 66-й странице оставалось лишь несколько незаселенных ее круглыми буквами клеточных этажей. Наконец заняла свое место последняя фраза их последнего с Лучано диалога. Все вы с кем-то стервы. Просто этим «кто-то» должны стать все!, – и Наташа отняла уставшую руку от бумаги.
Теперь она должна сообщить о результатах своего третьего задания Виталию Аркадьевичу, ведь сообщить было о чем – 14-го мая на острове L с Диной был Джузеппе Лучано. Она давно уже могла позвонить Прибыловскому или послать e-mail, но медлила с этим. Какая-то несогласная тяжесть в душе останавливала ее. Она придумывала себе причины этого не делать. Решила, что сначала все подробно запишет, а уж потом... И вот уже настало это «потом». А что, если она вообще не будет ничего сообщать? Пока, по крайней мере? Есть же еще четвертый «клиент», американец. Неизвестно, что выяснится с ним. От этой временной отсрочки стало легче. Да. Так она и сделает... После сообщит... Только не сейчас... Она представила Лучано – такого нетипичного «типичного итальянца»... Его глаза, умеющие принимать оттенки всех стадий готовности и рецептур кофе. Его смуглую лысеющую голову, начиненную знаниями из всех сфер его интересов, – это так по-мужски, его болезненную любовь к сестре, его терпкий запах... Ей захотелось еще раз поговорить с ним... Нет, скорее не с ним.... С неким несуществующим идеальным мужчиной... Может, пресловутым принцем из сказки? Захотелось забраться в эту сказку – легко, как в детстве, когда стоило лишь открыть книжку «Сказки народов мира» или что-то типа того... Сказки для детей заполнены волшебными персонажами, чтобы дети не путали сказку и быль. И только взрослые знают, что в жизни имеется полный ассортимент добра и зла. Со злом поставлено лучше, – широкий выбор от чертей и баб Ёг до зеленых змиев и говорящих грибов порадует любого привереду. Добро отстает и в менеджменте, и в логистике. Сказка для взрослых – это, скорее, не персонажи, а волшебные обстоятельства, вдруг происходящие с обычными людьми в обычной жизни, а сказка для взрослой девочки – придуманный ею мужчина в этих обстоятельствах... Совсем как настоящий...
Наташа перевернула страницу, оставив незаселенными несколько нижних клеточных этажей, ведь сказка должна начинаться с чистого листа! На новой странице поставила номер – 67 и написала: «Милый...». Как зовут милого, она еще не знала.... Пусть будет Джузеппе...
Милый Джузеппе...
У нас сегодня проливной, дерзкий дождь стучит с утра... не струны, скорее бесконечные клавиши...
Я сижу у камина.
Белая фарфоровая чашка с кофе, который уже остыл. Я вливаю в него молоко, и получается приятный терпкий вкус... Вкус кофе... как много для меня сегодня красок в этом простом словосочетании... кофе с венецианским бризом... с протяжной мелодией... с единственным, волшебным голосом любимого мужчины...
Представляю сейчас, глядя на огонь, как мы с тобой гуляем по набережной океана где-нибудь в Нормандии, в ноябре в тех краях просыпается особая чувственность, глубина и объем пропорций... Образы отчаянно балансируют на грани фатализма и объективной реальности...
Ещё несколько минут по набережной, прохлада твоих рук передаёт настроение... Слушая тишину, вспоминаю вкус цветочного чая из садов Клода Моне в деревушке Живерни, в которую мы наконец-то свернули по пути, направляясь в... Нет, пожалуй, не тот... этот, вкус уже смешался с ароматами кальвадоса, того, что мы пробовали в Руан несколько часов назад, бродя по развалинам замка Х века, как заправские археологи...
Волны временами затихают, несмело лаская и повторяя друг друга, в них растворяется туман, не успев даже почувствовать стремительного прикосновения... Остаётся лишь мимолётный запах соли и морских водорослей на твоей коже... хочется почувствовать губами... Прикосновения рук, взгляда... Это единственное, что может сохранить память о сегодняшнем дне... Нет ничего приятнее, чем видеть, как твои глаза, ставшие на мгновение чёрными, улыбаются... Хотя что это... какой-то кусочек бумаги... Усталая томная волна после затяжного танца любви выбросила на берег... Похоже на листок календаря, буквы размыты солёной водой... но дату ещё можно прочесть. Кажется, 14 мая...
Наши чувства вторят волнам, движимым океаном... Тот редкий случай, когда мы, как и они, нечего не решаем...
Как это у нее получилось? Она никогда не была ни в Нормандии, ни в деревушке Живерни... Да, читала чтото, кажется... И что это получилось? Письмо? Кому и о чем? О том, что с ней будет? Или уже было? Тому, кто когда-то придет в ее жизнь? Или, может, уже не придет никогда...
Единственное, что не подвластно воле даже самой сильной личности – заставить подчиниться логике любовь... – приписала Наташа и сквозь разлитый в голове аромат кофе и шум океана услышала звон. Она не сразу сообразила, откуда шел этот противный, звенящий звук – откуда-то сверху, с той стороны обложки, из реальной жизни.
Это был звонок телефона, оборвавший сказку для взрослой девочки.
– Хеллоу, мадемуазель! Или синьора? Или мисс? – голос в трубке сразу захохотал.
– Здравствуйте, Виталий Аркадьевич, – ответила Наташа и подумала, что надо бы сменить мелодию звонка.
– Ну, что слышно в мире и его окрестностях? Как наши делишки? – весело спросил Прибыловский. Настроение у него было превосходным.
– Я готова буду полностью отчитаться о проделанной работе в указанный договором срок, – сухо ответила Наташа.
– Нууу, зачем вы так, Наталья Евгеньевна... – протянул голос. – Конечно, отчитаетесь, куда вы денетесь, – снова хохотнул он. – Я ж в смысле помочь чем, спрашиваю. Мы же коллеги с вами и друзья, правда?
– Извините, я устала немного... Конечно, друзья... Мне нужно быть в Аспене на Новый год, но все гостиницы давно забронированы. Я узнавала уже. Не поможете с этим?
– Ну, душечка моя... Я это когда еще тебе сказал! Это твой прокол! Я понимаю, что я чертовски обаятелен, но даже я не все могу в этой жизни, – громко расхохотался он и, отсмеявшись, добавил: – Помогу, но только с визой и билетами. Прилетишь туда, дальше – дело твое, катайся на лыжах, гуляй, дыши воздухом. Там же чудесный воздух! Я тебе завидую! По-хорошему, конечно! Ты катаешься на горных лыжах?
Вопрос был просто издевательским. Последний раз Наташа стояла на лыжах на физкультуре в 10-м классе. Лыжи были школьные, настолько затертые, что от названия на старой деревяшке осталось лишь «...ремя» – то ли «время», то ли «бремя», то ли «стремя»...
– Несколько уроков мне бы не помешали... – уклончиво ответила она.
– Ну, знаешь ли, радость моя! Несколько уроков! У нас с тобой бюджет не резиновый! Мы и так попадаем на кругленькую сумму в эти новогодние праздники с твоей поездкой на самый дорогой курорт! Поэтому давай-ка ограничимся прогулкой по горам на свежем воздухе, – произнес он и опять захрюкал смехом.
– Хорошо, Виталий Аркадьевич, ограничимся прогулкой, – согласилась Наташа.
– Ну-ну, не обижайся! Я с женщинами всегда предельно честен. Я ни разу не сказал «люблю» во имя достижения успеха, хотя этого порой было бы достаточно. Я либо покупал, либо брал то, что мне отдавали по доброй воле. И никогда не обещал и не обещаю более того, что могу сделать! – с самолюбованием проговорил Прибыловский.
Наташа промолчала, хотя сказать какую-нибудь едкую гадость хотелось нестерпимо. Она лишь выпрямила спину и подошла к зеркалу в спальне. Ее еще не смывшиеся после Италии черные локоны струились по плечам, но татушка «V» на левой скуле уже стерлась. Серые глаза (цветные линзы она сняла еще перед вылетом) смотрели прямо и твердо. Весь ее образ излучал достоинство, уверенность в себе и безупречное самообладание. Ее никто и ничто не может сбить с толку.
– Да, кстати, – хрипнула трубка, – я тут видел твоего аристократа. Прекрасно выглядит молодой человек! Спрашивал, нет ли у меня на примете достойной девушки, а то, говорит, устал от фальшивых принцесс... Я обещал посодействовать! А если я что-то обещаю...
– Я все сделаю, Виталий Аркадьевич! – спокойно проговорила Наташа. – После Нового года у вас будет полная информация.
– Вот и умничка, – ответила трубка. – До связи!
25
Виталий Аркадьевич выключил телефон и тоже подошел к зеркалу в гостиной в своей темной, безлюдной квартире. Огромное, в старинной резной раме, оно венчало собой антикварное трюмо. Когда-то ему полагался родной зеркальный триптих, но Прибыловский брезговал старинными зеркалами. Слишком много покойников хранилось в каждом из них. А в трех – их число утраивалось. Он заменил триптих одним новым зеркалом, в котором только и успел отразиться, что пожилой мастер, изготовивший его, и подобрал старинную раму. Рамами он не брезговал. Из-за резного бутона в раме он достал припрятанную там специальную маленькую расческу и медленно, с удовольствием принялся водить ею по своей седеющей щетке усов под носом. Это занятие заменяло ему медитацию. Он был доволен собой, и для этого у него были все основания. Он нашел прекрасную кандидатуру для выполнения задания, которое поручил ему его друг Марк. Через месяц у него будет вся информация об этой четверке, тем самым он выполнит старый долг перед старым другом, да еще и заработает на этом деле! Нет, он все-таки, гений! Ловко он охмурил эту юную филологиню Ситникову с ее идиотской мечтой об элитном генофонде, на которую она поймалась, как глупый карась на манную кашу. Нет, обманывать ее он не собирался! Засидевшийся в «девках» аристократ действительно значился в его знакомцах, но перспектива того, что он «клюнет» на очередную охотницу за его знатной фамилией была туманна, как небо над Лондоном, откуда он только что вернулся после встречи с Марком. Тем не менее для их дела она подходила идеально: молода, привлекательна, умна, организованна, целеустремленна et cetera, как говорят французы. К тому же, как Марк и хотел, родственников, кроме матери где-то под Хабаровском, у нее не было, в Москве была какая-то подруга и вечно занятый Журов, которому, по большому счету, было не до нее. С Журовым он когда-то пересекался, настолько давно, что, встретив его с Наташей в московском ресторане, с трудом вспомнил эту фамилию и обстоятельства их знакомства, хотя на память не жаловался. Зато его спутница заинтересовала Прибыловского сразу. Ему понравилась и ее осанка, и выдержанная манера говорить, и достоинство, с которым она себя держала. Пересев за ближайший к ним столик и прислушавшись к разговору, он понял, что девушка заканчивает филфак МГУ, что у нее «на носу» диплом на тему чего-то англо-французского и что зовут ее Наташа. Представительный мужчина с благородно седеющими усами, обратившийся в деканат филфака с просьбой помочь ему найти хорошего филолога со знанием языков, быстро нашел понимание. Ему дали несколько телефонов выпускников и дипломников, особенно отрекомендовав Наталью Ситникову. Когда он рассказал о своей находке Марку, тот, удивленно вскинув мохнатые брови, воскликнул: «А что, в Москве еще водятся такие девицы?». Реакция была нехарактерной, – удивить Марка было практически невозможно, ибо нечем... Наташа, таким образом, была достаточным поводом для самодовольства, однако, возможности рассчитаться со своим другом детства Виталий был рад еще больше. Его давно угнетало зависимое от него положение. Как он ни старался быть нужным Марку, он не чувствовал равенства между собой и им. Их отношения со стороны выглядели дружбой старинных приятелей, однако это было не совсем так...
Марк Натанович Бернштейн был весьма преуспевающим юристом. Родился он в Питере, подростком родители вывезли его в Израиль. Они до сих пор живут недалеко от Тель-Авива, а он, увлекшись юриспруденцией и выучившись, работал, потом уехал во Францию, где женился на француженке, произвел на свет дочь Дину, через пять лет развелся, и уже ничто не мешало ему заниматься своим делом. Его контора «Бернштейн и Ко» располагалась на первом этаже скромного особняка в 16-м районе Парижа, второй и третий занимала его квартира в антикварном декоре красных тонов. «С улицы» в контору мало кто заходил, случайно зашедшего старались выпроводить под благовидным предлогом. Марк предпочитал работать со «своими» и только по рекомендации. Он, безусловно, обладал талантом «дружить». Такого количества «своих» Прибыловский не видел больше ни у кого. При этом Марк всех помнил, со всеми поддерживал «дружеские» отношения, зарабатывая на них так же легко и непринужденно, как и общался. В смысле легкости общения у него было чему поучиться. Манеру начинать разговор с забавной истории Прибыловский перенял у своего друга. Хорошо рассказанные анекдот или случай из жизни, коих у него всегда был запас, принимались на «ура», и самые запутанные вопросы решались почти сами собой... Однако же об истинных причинах этого самого «почти» Прибыловский догадывался, о других знал наверняка. Его друг был редким специалистом проворачивать дела в обход законодательства практически любой страны.
Когда-то у отца Марка, дяди Натана, на стене висела огромная карта Советского Союза, на которой красными флажками были отмечены места, где он, талантливый советский инженер, побывал с командировками. Вся 1/6 часть суши была истыкана алыми метками, чем дядя Натан страшно гордился. Его сын настолько превзошел своего родителя, что мог бы утыкать флажками оставшиеся 5/6. «Друзья» были у Марка по всему миру, каждому он оказал услугу «конфиденциального характера», «помог в свое время», – как он выражался. Прибыловский не был исключением. Он тоже был обязан своему другу детства. Но это была не услуга «конфиденциального характера». Он был обязан Марку жизнью...
Им тогда обоим было по 20 с небольшим. Марку чуть больше, но он всегда был мелким, и с самого детства в питерском дворе «колодцем» их принимали за ровесников. Марк уже учился в Израиле, а Виталик в Питере. Общались по телефону. Марк никогда не забывал поздравить со всеми праздниками – личными, советскими, религиозными, своего «лучшего друга» Виталика и всех его родственников: отца дядю Аркадия, маму тетю Любу, мамину сестру тетю Надю, а также передать привет знакомым, которых он помнил, как будто вчера уехал из Питера. Если бы их кошка Люся отмечала праздники, он поздравлял бы и ее. Родственники были от Маркуши в восторге. «Далеко пойдет», – предрекали они, советуя Виталику брать с него пример. Виталик и сам понимал, что с Марком надо дружить. Его чутье на людей было сродни абсолютному слуху. Оно всегда направляло его к «правильным» знакомствам и еще ни разу не подвело. Вот и с филологиней тоже.
Виталий Аркадьевич отвлекся... Он походил по гостиной, подошел к трюмо, достал из ящичка пакетик с табаком. Не спеша набил трубку, опустился в кресло, мягкое, кожаное, принимавшее форму и тепло его тела. Он обожал его. Выходить из дома сегодня не хотелось... Щекочущий аромат табака наполнял носоглотку, лоб, затылок... Седой дым лениво извивался, не торопясь растворяться в мягкой тишине гостиной. Он был точно таким же, как тот, что исходил от хлебной лепешки, испеченной в пустыне прямо на солнце, на железном чане, нагретом солнцем.
Подработать летом проводниками туристических групп в израильской пустыне Негев предложил Марк. Он же помог с документами. Документы всегда были его стихией. Виталик тогда просто загорелся этой идеей – вырваться из нищей советской действительности в фантастический мир горячих песков, бедуинов и приключений! Да и заработать тоже хотелось – платили «бешеные деньги», по его тогдашним студенческим доходам. И в английском попрактиковаться.
Газетный штамп «выжженная солнцем земля» испарился из его головы в ту же минуту, как только он оказался на этой земле. Ползучие холмы, останки древних вулканов, немые скалы возрастом в двести миллионов лет – полная тайн и загадок Пустыня поражала, ломая все стереотипы. Работа состояла в том, чтобы провести группу туристов от начального пункта к конечному с нескольким привалами, где ждала еда, вода, отдых и запланированные достопримечательности. Проводников было по двое на каждую группу. Марк, уже работавший здесь прошлым летом, взял Виталика в напарники. Каждый день в 10 утра они забирали людей из пункта отправления и целый день вели по пустыне. От жары, песка и солнца пот смешивался со слезами, а пустыня (Негев в переводе с иврита «полотенце») мгновенно высушивала влагу, оставляя на открытой коже следы своего раскаленного дыхания.
Самой популярной у туристов достопримечательностью была гора Карком, – альтернативная гора Синай, на которой, по преданию, Бог дал десять заповедей Моисею. О местонахождении этой горы много лет велись научные споры, но лет 20 назад археологи обнаружили на ней около 40 тысяч рисунков, надписей и останков древних построек, свидетельствующих, что Карком и являлся тем самым Синаем. Как раз после этого открытия туристы повалили в Негев в таком количестве, что понадобились дополнительные проводники. Вершина горы обычно была окутана туманом, но когда туман рассеивался, зрелище тысяч наскальных рисунков, иллюстрирующих заповеди, ввергало туристов, и верующих и неверующих, в сильнейший шок.
Пустыня вообще меняла людей. Вылезали пороки, комплексы, страхи. Некоторые становились обидчивыми и нетерпимыми, как избалованные дети, другие замыкались в себе, третьи апатично плелись за проводниками, теряя человеческий облик. «Процесс „просветления“ не проходит безболезненно», – объяснял Марк. Сам он был сосредоточенным, почти не разговаривал, лишь изредка изрекая фразы, словно считанные с горы Карком.
Однажды с одним из туристов, что пришли в пустыню «поглазеть» на чудо и сломались, не дойдя до первого привала, у Марка состоялся непривычно философский разговор. Это выглядело даже комично. Одежда бербера на Марке, загоревшее дочерна лицо и манера говорить, не тратя лишнюю энергию на слова, делали его абсолютным аборигеном. Турист – щуплый, заросший щетиной мужчина с быстро улетучивающимся налетом библиотечного интеллектуала кричал высоким обиженным голосом. Виталик слушал их диалог, не узнавая своего друга.
– Я не понимаю, почему я должен терпеть такие лишения и мучения ради того, чтобы взглянуть на историческую находку! – ныл турист.
– Тяжесть повседневных лишений очищает мысли, ибо не оставляет времени для бесплодных размышлений, – отвечал Марк.
– Я мечтал увидеть гору, на которой Моисей получил от Господа заповеди, а не умирать тут от жары и отсутствия элементарных условий! – капризничал тот.
– Мечта нужна, чтобы осуществлять ее, а пустыня, чтобы преодолевать трудности на пути к ней, – втолковывал Марк.
– Знаете что! Преодолевать трудности – это ваша обязанность. Я заплатил деньги за путешествие!
– У каждого человека есть одна-единственная обязанность – следовать своей судьбе до конца. Других нет. Вы приехали в пустыню. Что-то заставило вас это сделать.
– Ничего меня не заставляло! Археология входит в сферу моих интересов. Прочел об открытии альтернативной горы Синай, решил взглянуть. Тем более что это не дорого. В свой отпуск, между прочим!
– Большинство людей принимают ход вещей как нечто само собой разумеющееся и перестают быть людьми, ответственными за то, что с ними происходит.
– Вы хотите сказать, что я безответственно поступил, приехав сюда? Или если бы мне не попался этот журнал со статьей, моя жизнь пошла бы по-другому? Вы сами понимаете, какую чушь вы несете? Вы слишком молоды, чтобы рассуждать об этом!
– Как только в голове раздается слово «если», человек перестает быть хозяином своей судьбы, – без эмоций произнес Марк. – Нужно верить, что выбор, который ты делаешь, единственно верный.
– Что за религию вы проповедуете? Иудаизм? Христианство? Марксизм? Я что-то никак не пойму!
– В пустыне не надо разговаривать, надо смотреть в себя или под ноги. У кого где больше...
Марк глотнул из фляжки, взглянул на часы и поднялся с выражением лица «разговор окончен», сказав лишь «пора». Улучив на маршруте свободную минутку, Виталик подошел к другу.
– Я тебя не узнаю, Марк! Тебя словно подменили! Где твоя болтливость? Где Марк, которого я знаю?
– Мишка, Мишка, где твоя улыбка, – пропел Марк и хмыкнул. – Я серьезен, потому что влюблен.
– Ты влюблен? В кого?
– Во что, – поправил Марк. – В пустыню. В эти скалы, в эту землю, в эту неподвижность, в это царство солнца и времени. В ощущение, которое она дает. Я здесь почувствовал себя живым человеком. Человеком, который может и должен успеть что-то сделать за свою короткую жизнь. Только здесь понимаешь – все, что необходимо для победы, есть в тебе самом!
Хлебную лепешку обычно пекли на втором привале. Рецепт был древним и простым, как истина. Вода, мука и соль тщательно перемешивались, тесто выкладывалось на раскаленный солнцем чан, как это делалось тысячи лет назад. Вкусный седой дым лениво извивался, не торопясь растворяться в безветренном мареве пустыни. Испекаемый без огня и электричества хлеб был настоящим чудом. Люди сидели вокруг чана, прикованные таинством. Но это были еще не все чудеса. В тот момент, когда раздавали теплую лепешку, к месту привала приползала змея и прилетала птичка. На глазах пораженных туристов птичка начинала петь, а змея вставала в стойку, покачивалась под ее песню на упругом хвосте, отражающем каждой чешуйкой жгучее полуденное солнце. Не известно, кто и когда приучил эту пару попрошайничать таким способом, но сцена, словно из ожившей притчи неизменно шокировала зрителей. Они замирали, потом смеялись, аплодировали, крошили лепешку на специально расстеленную рогожу, наблюдая, как птичка и змея лакомились заслуженным угощением.
Так продолжалось долго. Менялись группы, но раздача лепешки не обходилась без коронного номера с птичкой и змеей. Однажды, когда змея в очередной раз сделала стойку на хвосте, кто-то из туристов, вероятно испугавшись, бросил в нее камень. Виталик находился ближе всех к змее.
Что было дальше, он не помнил. Придя в себя, он увидел над собой ослепляющее солнце и темный силуэт человека в одежде бербера, что-то делающего с его ногой.
– Я же сказал, придет в себя, – произнес человек голосом Марка и поднес к его губам фляжку с водой. – До свадьбы заживет...
– Какой козел бросил камень? –спросил он по-русски, с трудом удержавшись, чтобы не выругаться.
– Неважно, – ответил Марк. – Друг, ну ты напугал...
– И камень-то здоровый! Где он его взял-то? – не унимался пострадавший.
– Оставь. Каждый кидает камень размера своего греха...
Виталик помнил, как потом ехал верхом на одногорбом, ко всему привыкшем верблюде, которого Марк откуда-то привел вместе с бедуином, и как долго заживала нога. На ней до сих пор остался заметный шрам. В пустыню он больше не ездил. Марк был там еще несколько раз, но постепенно новые интересы вытеснили это увлечение из его жизни.
Виталий Аркадьевич наклонился к ноге, чтобы посмотреть на след от укуса змеи. Кожа любимого кресла недовольно скрипнула. Он приподнял правую брючину, – да, шрама почти не видно, даже за «особые приметы» не сошел бы. Все-таки он везучий... Вот только долг перед Марком. Нет ничего тягостней чувства благодарности... Его спасение нарушило равенство их отношений. Теперь они были – жертвой и ее благородным спасителем. Несмотря на то что Марк не имел привычки «припоминать» Виталию о своей роли в его жизни, всякий раз, когда он просил его об одолжении или услуге, его взгляд недвусмысленно выражал эту мысль. Или Виталию так казалось... Он ждал возможности сделать для друга что-то такое, что вернуло бы паритет между ними или хотя бы уменьшило это надоевшее ему чувство вечной благодарности. И вот, кажется, такой случай представился.
26
Месяца четыре назад Марк странным, слишком взволнованным и слишком серьезным для него голосом попросил Виталия о встрече.
Они встретились в маленьком ресторанчике в старом городе. Его хозяин, увидев Марка, заулыбался ему как старому знакомому. Марк приветственно поднял руку и улыбнулся в ответ, но улыбка получилась вымученной, и сам он выглядел уставшим и съежившимся... Виталий никогда раньше не видел таким своего преуспевающего друга.
– Свежий анекдот знаешь про Путина? – спросил он Марка по привычке, чтобы задать тон настроению.
– Да, знаю я их все, – махнул рукой Марк. – Интернет работает. Сейчас и анекдоты-то стали не те. Все измельчало, мой друг Гораций... Все стало «не то»...
– Это, дорогой мой, уже на старческое брюзжание похоже. Раньше были заборы выше, трава зеленее, девушки моложе...
– Ну-ну, тебе ли на девушек жаловаться? Ты ж из борозды не вылезаешь, старый ты конь! – ухмыльнулся Марк.
– Не вылезаю... А сколько сил мне уже это стоит? Не говоря уже о затратах на чертовское обаяние и бесперебойное производство тестостерона! Да, дружище, стареем мы с тобой...
– Это есть, – согласился Марк. – Но, знаешь ли, как-то хочется в старости греть на солнышке свои заслуженные члены и кушать бутерброд с икрой, а не баланду тюремную в камере.
– Ты о чем, Марк? Что случилось? – встревожился Виталий.
– Ты знаешь, как я к тебе отношусь и что нас с тобой связывает. Я хочу попросить тебя об одной услуге, о которой я никого другого не попросил бы. Никому не доверил бы. – Марк замолчал, ожидая, пока смысл сказанного дойдет до собеседника.
– Ты можешь на меня рассчитывать, – ответил Виталий честно и искренне, чтобы никаких сомнений в его преданности не осталось.
– Хорошо, – удовлетворенно произнес Марк. – Я должен кое-что рассказать тебе, прежде чем перейду к сути дела. Пару лет назад я купил небольшой домик на одном из Мальдивских островов. Домик очень скромный, почти «дача», какие строили наши с тобой соотечественники на своих выданных заботливой властью шести сотках. С той лишь разницей, что рядом не заброшенное колхозное поле и березовый лесок, а океан и пальмы. Домик на окраине острова, в пальмовой рощице, внимания ничем не привлекает на фоне прочей недвижимости в этом, как ты понимаешь, не самом дешевом месте глобуса. Я его сначала снимал, чтобы пару раз в год вырываться к солнцу, потом купил. Тебя, кстати, не тянет к солнцу? Жгучему и безжалостному, как в Негев? Помнишь, как лепешки пекли?
– Помню, Марк... К такому нет, не тянет... Мне бы что-нибудь мягкое средиземноморское, с ласковым теплом и девочками в бикини... В пустыню не хочу. Я и так на пляже поворачиваюсь к дамам левой ногой, как Хулио Иглесиас, потому как на правой волосы на шраме не растут, – засмеялся Виталий.
– Да ты с левой стороны еще лучше, чем с правой! – улыбнулся Марк. – Так вот. Об этом моем домике на острове не знал никто, кроме меня и Дины. Мы там несколько раз были с ней вдвоем, я все пытался быть хорошим отцом. Вернее, я был уверен, что о нем не знал никто. Сейчас у меня этой уверенности нет. Пару недель назад я обнаружил там пропажу...
– И что пропало?
– Видишь ли, я думаю, ты догадываешься, что моя профессиональная деятельность не ограничивается рамками закона, слишком узкими для некоторых людей и обстоятельств. А я слишком люблю жизнь, чтобы отказывать в помощи тем, кому она нужна. Короче, в тот дом, как наиболее безопасное и неизвестное место, я перевез свои старые «левые» дела, досье на людей, которые ко мне обращались, и т.д. Всего около двадцати папок, девятнадцать, кажется. Они лежали в сейфе, разделенные по годам. Пропала папка за 2005 год.
– Так... Интересно, – произнес Виталий.
– Мне тоже.
– И ты думаешь, что это твоя Дина?
– Я не думаю, я уверен, что это она. Амир сказал, что она была там 14-го мая, и была не одна. Амир, дедок местный, присматривает за домом, делает кое-что по хозяйству, живет рядом. Она его освободила в тот день, сказав, что папа, якобы, так распорядился. С кем она была, он не видел, отпустили – он и ушел. Простота... Но говорит, что слышал голоса – женский и мужской.
– А с Диной ты говорил?
– Ну конечно, Виталик, что за вопрос...
– И что она?
– Прет в дурь... Как ее мамаша, зла не хватает. Сначала говорила – «ничего не знаю, никуда не ездила, ничего не брала». Потом, когда сказал, что ее там видели, выдала – «может, и я, а может, и нет». Я пытался объяснять ей, что это за документы и почему они важны для меня, просил все рассказать по-хорошему, угрожал полицией и тем, что не дам ей больше денег, что до нее доходит лучше всего... Все впустую... Крики, слезы, истерика... «Я тебя ненавижу, ты не даешь мне жить, лучше бы у меня был другой отец...» и тому подобное... Тяжело это все... Я чувствую свою вину перед ней. Мы так плохо разошлись с ее матерью... Ты помнишь Лизу? Мадемуазель Элиз Ранье, как ее звали до того, как ее угораздило выйти замуж за «человека с таким прошлым». После нашего развода она только и делает, что пытается осмыслить этот зигзаг своей биографии, придумывая, как бы еще отомстить мне.