Роман с небоскребом Гайворонская Елена
– Что? – настойчиво повторил Сережка.
– Я беременна.
– Что? – снова повторил он недоверчиво, и лицо его озарилось светом, глаза засияли. – Санька, ты ждешь ребенка? Это правда?
Я кивнула.
– Сашенька… – выдохнул он.
– Ты рад? – уточнила я.
– Рад?! Это неправильное слово! Я безумно счастлив! Ты что, плачешь?
– Я боялась, что ты не обрадуешься… – всхлипнула я.
– Глупышка! Я стану отцом…
– Но все так быстро…
– Наш век – век скоростей, – засмеялся Сережка.
Муж подхватил меня на руки мокрую, всхлипывающую, дрожащую, осыпал с головы до ног поцелуями, завернул в полотенце, отнес на кровать.
– Лежи, я приготовлю завтрак.
– Потом… Иди ко мне.
– А можно? – робко поинтересовался муж.
– Нужно, – рассмеялась я, – желание беременной женщины – закон.
– Отличный закон! – обрадовался Сережка, ныряя в постель.
Весть о моем интересном положении близкие, друзья и знакомые восприняли неоднозначно.
Мама тяжело вздохнула и посетовала, что мне придется нелегко. Конечно, лучше было бы сперва окончить институт, а потом думать о детях… Я ответила, что так и планировала, но, как гласит народная мудрость, человек предполагает, а Бог располагает. Я и не собиралась бросать учебу и делаться одной из тех домашних куриц, которые не видят дальше ползунков и мексиканских сериалов. Существуют разные варианты обучения: вечернее, заочное, экстернат. Сережкина зарплата плюс моя повышенная стипендия позволяли пригласить няню хотя бы на половину дня. Сережкин дом начал строиться, уже поставили забор и принялись рыть котлован. А от всех форс-мажоров, будь то реформа, ураган или военный конфликт, как у моей лучшей подруги Зайки, эмигрировавшей в Израиль, не застрахуешься. Если всего опасаться, лучше не жить. Папа обрадовался, заметил, что не в дипломе счастье, и на другой день накупил разноцветных погремушек и пустышек. Дед Георгий воспрянул духом, махнул рукой на замороженный вклад – все это мелочи по сравнению с появлением новой жизни, решительно отверг вариант с няней – пообещал эту роль взять на себя. Вырастил внучку, поднимет и правнуков.
Сережкины родители, услышав новость по телефону, радостно воскликнули, что непременно ожидают нас летом на фрукты и срочно принимаются за обустройство детской. Единственное, о чем они страшно сожалели, – это о том, что не успели отстроить новый дом.
Токсикозом я не страдала, мужа беременными капризами не изводила – ноющие дамочки, требующие луну с неба, потому что их сиятельство изволило «залететь», вызывали у меня дикое раздражение. Поэтому я не поддерживала знакомства с «себе подобными», вместо пособия для будущих мам штудировала классиков и писала рефераты по психологии среднего школьного возраста, не разговаривала с животом, поскольку считала новомодные теории чепухой и средством от безделья для скучающих домохозяек. Я категорически не желала, чтобы со мной носились как с больной и немощной. Относилась к своей беременности как к естественному процессу, сродни явлению природы, которому вообще не стоит уделять большого значения, так как в нужный срок он благополучно завершится. На вопрос, кого я жду, мальчика или девочку, абсолютно искренне отвечала: все равно, лишь бы родился здоровым и поменьше орал. Страшилок про ночной рев я наслышалась от мамы – выяснилось, что я была весьма беспокойным ребенком.
Порой с опаской вертелась перед зеркалом. Меня волновало, сумею ли сберечь после родов фигуру, не разнесет ли до невероятных размеров, не обвиснет ли грудь, не останутся ли растяжки, вернется ли моя фирменная, годами наработанная походка – от бедра, одна нога перед другой, словно по невидимому канату… Сережка посмеивался над моими опасениями и заверял, что полнота мне не грозит, что я стану самой стройной и сексуальной мамочкой в мире, и вообще, он будет любить меня в любом размере.
С такими радужными мыслями мы отбыли на лето к Сережкиным родителям, где со мной все носились как с хрустальной вазой, и мне было ужасно неловко по этому поводу. Целыми днями я валялась с книжкой на шезлонге в саду, лопала фрукты, а Сережка с папой пристраивали терраску для игр будущего наследника и чаепитий на свежем воздухе.
ГКЧП
В августе вернулись домой. Настроение было превосходным. Гуляя по центру, я случайно набрела на распродажу и стала обладательницей замечательных голубых лодочек – мягких, удобных, на невысоком стильном каблучке рюмочкой – мечта любой женщины, даже беременной. Баюкая в полиэтиленовом пакете заветную коробку, устремилась к пекарне неподалеку, откуда по округе распространялся изумительный аромат свежевыпеченных булочек. Белая булка с сыром, шоколад и чашка крепкого душистого чая… Все, что нужно для полного счастья в ослепительно яркий августовский день…
Возле булочной стоял танк. Я затормозила так резко, что сзади на меня налетел пожилой дядечка в очках и тоже оцепенел, пробормотав под нос:
– Ни хрена себе…
Я подошла ближе. На танке сидели молодые ребята в военной форме, смеялись, переговаривались с прохожими, чувствовали себя героями дня.
– Эй, девушка, хочешь покататься? – крикнул мне один из солдатиков в залихватски сдвинутом на затылок шлеме. – Давай, забирайся! – И протянул руку.
Забираться на танк я отказалась, спросила, задрав голову:
– А это что, учения?
– ГКЧП! – важно отозвался паренек.
– А что это? – не поняла я, но на всякий случай покрепче ухватила пакет с вожделенными туфельками.
– Ты что, телик не смотришь, газет не читаешь?! – изумился солдатик. – Государственный комитет по чрезвычайному положению. Военный переворот. Президента в Форосе задержали!
– За что?! – изумилась я.
Парниша сдвинул шлем набок и поскреб затылок. Очевидно, на этом его политические познания закончились.
– А хрен его знает. Вон, газету «Правда» купи, там все прописано.
– Слышь, зачем девушку грузишь? – встрял второй. – Лучше телефончик спроси… Девушка, а как вас зовут?
Мои дальнейшие попытки выяснить, что все-таки произошло, не увенчались успехом. Молоденьких танкистов, солдат-срочников, политические игры интересовали не больше позавчерашнего метеопрогноза. После скучных казарменных будней парни радовались незапланированному развлечению: лузгали семечки и заигрывали с девчонками в легких летних нарядах.
Я отошла к газетному киоску, купила «Правду» и попыталась сосредоточиться на обращении Чрезвычайного комитета. Возле киоска собралась группа людей, живо обсуждавших происходящее.
– Горбачева скинули, – злорадно поведал тщедушный лысоватый мужичок с огромным потрепанным рыжим портфелем. – Так ему и надо за сухой закон.
– Нужно всем ехать на баррикады к Моссовету и Белому дому, – покачнувшись, авторитетно заявил не совсем трезвый товарищ и поскреб трехдневную щетину, – там всем, кто против путчистов, водку бесплатно раздают и тушенку.
– Кто раздает? Где? – навострилась сухопарая тетка в мелких кудельках дешевой химзавивки, с глазами ярко подведенными синими стрелками и губами в жирной розовой помаде.
– Палаточники местные. Боятся, что власть переменится, и их бизнес свернут к чертям собачьим. Мне друг позвонил. Он там с утра загорает. Щас и я поеду. Плевать мне, кто к власти придет. А водка с тушенкой лишними не будут.
– А это не опасно? – засомневалась тетка. – Вдруг стрелять начнут?
– Да ты чё! Кто начнет? – махнул рукой нетрезвый товарищ. – Эти пацаны, что ль? – Кивнул в сторону веселых танкистов. – У них и оружия нет!
– Вот военные власть возьмут, и будет диктатура, – прогремел высокий старик в расхлябанной белой кепке. – Ну и правильно. До чего страну довели! Людям жрать нечего… Одна болтовня языками – демократия… Кому она нужна на хрен? Да еще деньги отняли! Ворюги! Сталина на них нет.
– Это точно, – припечатала завитая тетка, – колготки порвутся – новые не купишь… В коммерческом по десять рублей за пару, разве я могу по десятке покупать? У меня зарплата сто тридцать… А эти новоявленные коммерсанты скупают оптом в магазине с черного хода по два рубля. И продают по десять. Вот и весь их бизнес. Спекулянты и мошенники.
– А вы Сталина захотели? – взвизгнула старуха с клюкой. – Лагеря?! Мало людей сгноили, кровопийцы?! Только о деньгах и думаете!
– Сталин, что ли, доносы на соседей писал? – возвысил голос старик. – Сами друг друга гнобили, жлобы! А теперь все на Сталина валите. А при нем был порядок! С этими болтунами хрен бы мы войну выиграли! А деньги свои я, между прочим, потом и кровью заработал, не спекулировал, не воровал!
– Кто это доносы писал?! Да я тебя знаешь за такие слова! Я в лагере семь лет отсидела, между прочим! – Старушенция замахнулась клюкой, в ответ дед загрозил кулаком, и оба принялись выяснять, кто за что воевал во Вторую мировую.
– Деньги отнял Павлов, один из главных в ГКЧП, – сказал мужчина в светлом костюме с кожаным «дипломатом». – Так что, если ГКЧП победит, мы ничего назад не получим. А так – обещали вернуть остатки к зиме.
– А я никому не верю, – сказала завитая тетка. – Все они мастера языками возить. Хрущев коммунизм к восьмидесятому году обещал и каждой семье по квартире. И где? До сих пор в коммуналке живем, внуки уже растут.
– Возле Белого дома баррикады строят, – ковырнув в носу, сказал мне какой-то пацан лет четырнадцати, – я сам видел. Троллейбусы переворачивают. Народу – тьма.
– Зачем? – изумленно спросила я.
– Ну, эти, которые путч затеяли, хотят в Белый дом войти, танки пригнали, бэтээры, а те, кто за Горбачева, Ельцин с депутатами, их не пускают… А по телику смотреть нечего, один балет с утра…
Я почувствовала безумный выплеск адреналина, сердце заколотилось, как перед экзаменом. Рядом происходило что-то очень важное, глобальное, историческое, безумно интересное. Я не могла этого пропустить. Да, я в «интересном положении», но что значит беременность по сравнению с революцией? Чувствую я себя прекрасно. Всего-то четыре месяца – даже не заметно.
На Красной Пресне народу было столько, будто туда свезли все дефицитные товары разом и выбросили если не бесплатно, то по символическим ценам. Люди выплескивались из чрева метро, расщелин переулков, разевали глаза и рты, щелкали затворами камер. А посмотреть было на что. По дороге в сторону Белого дома вдоль высотных домов, зеленых газонов и цветочных клумб серой цепью тянулись танки и БТР. То были не беспечные срочники, а суровые насупленные профессионалы. Было что-то ирреальное, зловещее, фантасмагоричное в мерном передвижении боевых машин по центральной улице города. Мой шаг невольно замедлился. Ошеломленные видом военной техники зеваки вполголоса рассуждали о происходящем и высказывали самые разные, полярные мнения. Одни поддерживали путч, другие ругали, большинство сходилось во мнении, что происходящее добра не принесет, кто бы ни победил. Нехорошо это, когда по столице катаются танки.
На подходе к Дому правительства я увидела те самые баррикады, перегородившие проезд: лежащий на боку троллейбус с беспомощно свесившимися усами, мусорные баки, ограды, сорванные с расположенного рядом детского парка и самого Дома Советов, бетонные блоки, скамейки, спиленные деревья. Вокруг сгрудилась организованная толпа. На троллейбус забрался человек в черной кожаной куртке с очень знакомым по телеэкрану лицом и осипшим голосом выкрикивал в рупор:
– Сограждане! Преступная клика коммунистической номенклатуры, наплевав на волю народов нашей страны, России, узурпировала власть. Они знают только один способ разговора с народом – ложь и штык. Они лгут, сваливая все беды на Горбачева и демократов. Именно они все эти годы тормозили проведение демократических реформ. Они никого не накормят, не защитят, кроме самих себя!
Толпа одобрительно гудела в ответ.
Востроносая девица с выбеленными в солому волосами, дымя на ходу сигаретой, всучила мне листовку с воззванием и скороговоркой предложила присоединиться к защитникам демократии и реформ.
– А что будет, если ГКЧП победит? – поинтересовалась я из любопытства.
– Страна скатится назад к сталинскому режиму, лагерям и гражданской войне. Мы снова будем невыездными, будем жить за железным занавесом и смотреть по телику балет и заседания политбюро, – пыхнув сигареткой, заученно отрапортовала девица. – Ты ведь не хочешь этого? Тогда оставайся с нами. Скоро сам Ельцин приедет, он сейчас на Манежной площади.
– Правда, что здесь водку и тушенку дают?
Девица стрельнула пронзительным взглядом:
– В ночь дежурить оставайся.
«Ну уж дудки, – подумала я, – в ночь это чересчур, даже за тушенку и демократию. Да и вряд ли мое скромное беременное присутствие что-то изменит. Никаких лагерей больше не будет – это полная чушь. Времена не те. Сколько можно Сталиным пугать? Еще бы Ивана Грозного вспомнили. А вот то, что идеолог этого ГКЧП тот самый, кто денежную реформу придумал, мне совсем не нравится. С другой стороны, нынешний президент тоже был в курсе, он реформу одобрил… И назад в советское прошлое я не хочу. Снова железный занавес, паранойя, дефицит, вечное промывание мозгов о руководящей роли пролетариата, зверствах империализма и притаившихся повсюду врагах…»
Я совсем запуталась и решила заделаться независимым наблюдателем. Когда-то мы с Дашкой штудировали историю и безумно жалели, что все самое значительное и интересное уже давно свершилось, а нам выпало скучное время… Мы ошиблись.
Тем временем подошла военная техника и остановилась у баррикад. Из первого БТР вылез немолодой генерал и попросил разойтись и освободить проезд. Толпа ответила выкриками и улюлюканьем. Несколько человек лихо вскарабкались на БТР и стали позировать для фотографий. Завязалась перепалка. Генерал устало отер лоб и, махнув рукой, наказал колонне отступить. Тяжелая техника отползла к улицам и переулкам, вливающимся в площадь. Танки развернули дула в направлении Белого дома. Поначалу все это напоминало игру, обожаемую в школе «Зарницу», казалось, что большинство присутствующих как с одной, так и с другой стороны в глубине души воспринимают происходящее не всерьез, а как занятное шоу, коего так не хватает в серой повседневности. Студенты смеялись, заворачивались в перетяжки с лозунгами, украдкой отхлебывали из припасенных бутыльков. Военные лениво покуривали на машинах. Но по мере того, как тянулось время, накапливались раздражение и усталость, мрачнее и жестче делались лица участников. Ожидание становилось невыносимым. Игра наскучила, реальность требовала действий. Накопленная энергия требовала выхода. Воздух электризовался гневом. Все чаще между сторонами возникали словесные перепалки, переходящие в оскорбления и прямые угрозы. Парень в камуфляжке, дохнув горючей смесью бухла и дешевого курева, протянул початую бутылку «Столичной»:
– На, зарядись.
Я покачала головой.
– Как хочешь. – Парень отхлебнул прямо из горлышка, пошарил по сторонам мутным взглядом. – Тя как звать?
– Саня, – отозвалась я, подумав, что пора сматываться.
– Хе, и меня Саня, – хмыкнул парень.
Я промолчала.
Тут я услышала крики, хохот и ругань. Группка разогретых ребят с баррикад рванула к танку. Обступили, принялись карабкаться на броню. Толпа подбадривала восторженным улюлюканьем и аплодисментами. Вдоволь налазившись по боевой машине, отчаянные попытались залезть в люк. Экипаж, до сих пор старавшийся сохранять спокойствие, занервничал и занял глухую оборону.
– Куда прешь? – орал щуплый веснушчатый танкист с погонами майора на рослого парня в тельняшке. – Нельзя! Слазь, тебе говорят! Это же военная техника, совсем мозги пропил?
– Кто мозги пропил?! Я те щас покажу! – Парень в тельняшке полез в драку.
– Назад! – выкрикнул веснушчатый танкист, выхватывая пистолет. – Стрелять буду! У меня приказ! – И пальнул несколько раз в воздух.
Штурмовавшие танк отхлынули от боевой машины, бравада поутихла. Стоя вокруг, они материли военных и ГКЧП, но снова взбираться на танк не решались.
– Да брешет он, патроны-то холостые! – заорал оставшийся на танке парень в тельняшке. – Не хрена нас пугать, мы пуганые! А ну, давай сюда свою пушку!
Он прыгнул на щуплого танкиста, попытался завладеть пистолетом. Оба потеряли равновесие, свалились с танка и, отчаянно бранясь, стали кататься по земле. Несколько человек бросились растаскивать дерущихся. И тут прогремел выстрел. Парень в тельняшке моментом скатился с противника, оба, дико вращая глазами, таращились друг на друга и на пистолет в руке танкиста. Один из разнимавших, студент в светлой футболке и бриджах цвета хаки, вдруг схватился за грудь, покачнулся и рухнул на заплеванный асфальт… Наступила тишина. Не было ничего ужаснее этой двухсекундной тишины – ватной, зловещей, нереальной. Все смолкло: топот ног, шарканье шин, звон проводов, многомиллионный мегаполис онемел на две секунды. Только колыхался знойный воздух. А потом августовскую духоту прорезал захлебывающийся женский вопль:
– Уби-или!
Мне стало холодно и страшно, по-настоящему, как никогда прежде. Страх объял все мое существо, от макушки до пяток. Я не могла ни дышать, ни двигаться, лишь смотреть и слышать, как случайно, бессмысленно, нелепо, словно у гладиатора на глазах толпы, оборвалась молодая жизнь…
– Я не хотел! – истерично кричал побелевший танкист. – Это случайность! Это он виноват! Он! – И судорожно тыкал пальцем в воздух. Парня в тельняшке уже не было – сбежал.
Пробудился мой тезка, привстал на ящик, присвистнул:
– Готов.
– Откуда ты знаешь? – прошептала я.
– Я в морге санитаром работаю. Много жмуриков перевидал…
И стал повествовать об отличиях живого от покойника.
– Заткнись! – закричала я, закрывая ладонями уши.
Я не могла, не хотела его слушать. Оцепенение прошло. Я сделал шаг, другой, побежала, понеслась прочь… Когда силы иссякли, перешла на быстрый шаг, только у входа в метро смогла остановиться и перевести дух.
«Пожелай своему врагу жить в интересное время…»
Ни одна идея, самая мудрая и правильная, не стоит человеческой жизни.
Прежде, чтобы избавиться от кошмара, было достаточно проснуться. Что делать теперь? Радоваться, что это случилось не с тобой? Забыть? Жить, как прежде? Словно ничего не было? Просто вымарать из памяти последние два часа, остановиться на том моменте, когда купила туфли… Стоп. Я беспомощно огляделась по сторонам и поняла, что оставила туфли там… Я забыла про них, спасаясь бегством. Я не смогу заставить себя вернуться… Я села на скамейку, закрыла лицо руками и зарыдала в голос. Прохожие оборачивались. Какая-то женщина участливо спросила, что случилось.
– Я потеряла туфли… Голубые лодочки… На баррикадах… Там человека убили…
Женщина тревожно попятилась от меня. Наверное, решила, что я сошла с ума.
– Черт с ними, с туфлями! – впервые кричал на меня Сергей и, размахивая руками, метался по комнате. – Разве ты не понимаешь, что это очень, очень опасно! Это не игра! Детство закончилось! Забыла, в каком ты положении?! А если бы тебе стало плохо? Если бы с тобой что-то случилось?! О себе, обо мне не думаешь, подумай хотя бы о будущем ребенке!
В любой другой момент я бы ощетинилась, стала браниться в ответ, но на сей раз Сережка был вправе и кричать, и размахивать руками, потому что я вела себя как легкомысленная девчонка, безмозглая эгоистка.
– Не кричи, – оправдывалась я, – я же не думала, что такое произойдет. Я только хотела посмотреть…
И заревела, ощутив запоздалый страх и вину за собственное легкомыслие. Беременность вообще сделала меня до неприличия сентиментальной – я могла расплакаться над какой-нибудь трогательной сценой в книге или фильме, чего прежде не наблюдалось.
При виде моих слез Сережка тотчас сник, перестал ругаться, сел рядом со мной, обнял и стал утешать.
– Ну, не плачь, пожалуйста, прости меня… Просто я очень тебя люблю… Мне вдруг стало так страшно… Я не представляю, как буду жить, если с тобой что-то случится. Даже не хочу об этом думать!
И я твердо пообещала, что впредь все революции в мире обойдутся без моего участия.
Спустя три дня все закончилось. Путч провалился. Его идеологов на какое-то время заперли в СИЗО Матросская Тишина, в Сокольниках, неподалеку от нашего дома. Глухая улочка моментально стала знаменитой, запестрела флагами и лозунговыми перетяжками, засверкала вспышками фотокамер, зазвучала рупорами митингующих сторонников и противников опальных политиков. Постепенно страсти улеглись, пленников отпустили восвояси. Президент вернулся к власти. Шок от боевых действий, развернувшихся в центре столицы, постепенно развеялся. Все старались делать вид, что ничего особенного не происходит, напротив, все изменения – к лучшему и приближают светлое будущее. Постепенно поверили, что так оно и есть на самом деле. Вроде все успокоилось, пошло по-прежнему, но то было обманчивое затишье – перед бурей. Безжалостной и беспощадной бурей девяностых…
Отпуск цен
Сыпал мокрый снег. Автобус брали штурмом. Под драповым свингером моего пуза заметно не было, а значит, на снисходительность толпы рассчитывать не приходилось. Я плюнула, решила не рисковать и поехать ко второй паре, когда схлынет спешащий к началу рабочего дня народ, а высвободившееся время скоротать в продовольственном – в утренние часы там бывало относительно малолюдно, и шансы удачной охоты возрастали.
Неладное я заподозрила еще на подходе: на лицах вылезавших из магазина бабушек с авоськами читались изумление, растерянность, отчаяние, злость, а у дедка в заплатанном френче и ушанке набекрень – вся гамма чувств разом. Дедок тоскливо сплюнул, нашарил в кармане «Беломор» и обронил в неизвестность:
– Ну, все, дождались изобилия, мать вашу. Теперь и подыхать можно.
Движимая любопытством и терзаемая смутными предчувствиями, я прибавила шаг и оказалась в торговом зале. По нему, точно по выставке, бесцельно слонялись люди, ничего не покупали, шарили глазами по витринам и переговаривались отчего-то шепотом. Я взглянула на витрину и едва не выронила сумку. То, что я увидела, относилось к области фантастики. Прилавки были заполнены товаром – пусть не первой свежести, притомившимся на складе в ожидании своего часа, но реальным, существующим и… безо всякой очереди. Заветренная темно-красная говядина, изможденные куры, жирная свинина, замороженная треска, ноздреватые сыры в мелкие и крупные дырки, колбаса трех видов, сосиски, молоко разной жирности в синих и зеленых пакетах… Я поморгала и помотала головой, ожидая, что мираж рассеется, но все осталось по-прежнему. Продавщицы, тетки средних лет в замызганных халатах, ошарашенные покупатели, толстая полосатая кошка, облизывающаяся в углу с удивленно-растерянным выражением на усатой мордочке.
Я очутилась у прилавка и сразу поняла причину невероятного изобилия и отсутствия людского ажиотажа. Момент истины заключался в ценнике, наспех переписанном корявым почерком. Говядина вместо вчерашних рубля пятидесяти за кило стоила семь двадцать. Кости с обрезками жил, носившие гордое название «кости бульонные», на деле служившие дешевой пищей для собак по пятьдесят копеек за килограмм, нынче предлагались по три пятьдесят. Рыба, сыр, колбаса, сосиски, молоко – все подорожало в пять-семь раз за одну ночь. В моем кошельке было двадцать пять рублей, которых должно было хватить на продукты на неделю плюс пять обедов в студенческой столовке, пара поездок на такси, покупка литературных новинок и последнего номера «Бурда», а также необходимых любой женщине мелочей от колготок до помады и лака для ногтей модного в новом сезоне оттенка… Я тупо таращилась на ценники и понимала, что моих двадцати пяти рублей мало на что хватит.
Предвосхитив мои мысли, какая-то женщина в розовом пуховике, из которого кое-где торчали перья, и мохнатом фиолетовом капоре истерически закричала продавщице:
– Вы что, спятили – такие цены заломить?!
– А мы-то тут при чем?! – в тон ей отозвалась продавщица. – Мы что, сами цены придумываем? Мы люди маленькие, что нам велели, то и пишем!
– Кто велел? – не унималась женщина в капоре. – Директор?
– Выше берите, – устало процедила сквозь зубы продавщица, которую с сегодняшнего открытия магазина, похоже, допросили не один десяток раз, и предчувствовавшая, что до окончания работы ей придется выслушать еще бог весть сколько вопросов, истерик, проклятий…
– А зарплату-то, зарплату-то прибавят?
– Понятия не имею. Может, прибавят, может, нет… – пожала плечами продавщица. – Нам намедни сказали, кто будет недоволен – уволят по статье. И куда потом?
– А жить-то как? – тоскливо осведомилась женщина в капоре.
Продавщицы потупились и ничего не ответили.
Я почувствовала, как все внутри похолодело и задрожало.
«Спокойно, – мысленно приказала себе, – прорвемся. Это какое-то недоразумение. Если цены подняли, значит, и зарплату прибавят. Как же иначе?»
– Девушка, – доверительно шепнул какой-то пенсионер, – в универсаме на соседней улице еще по старым ценам торгуют. Правда, там очередь…
Очередь… Какое сладкое слово!
Я забила на вторую пару и лекцию по педагогике и рванула на соседнюю улицу.
Инфляция
Следующие две недели прошли под девизом: «Купи по старой цене!» Город сошел с ума. Казалось, никто не работал, не учился, не отдыхал: все только и делали, что с утра до ночи рыскали по магазинам в поисках распродаж. Я добросовестно приезжала в альма-матер, но, поддавшись общему ажиотажу, уносилась с лекции в галантерейку, где выбросили дешевые колготки или симпатичные ситцевые халатики, две штуки в руки. Я не носила ситцевых халатиков, но покупала: дают – надо брать. Если не понадобятся, продам кому-нибудь дороже. Староста группы Ирка приволокла шикарные итальянские сапоги: покуда Ирка стояла в очереди, ее тридцать девятый размер закончился, остался тридцать седьмой, но Ирка все равно купила, не зря же тратила время. И теперь продавала с надбавкой в червонец – компенсацией за труды. Сапоги моментально нашли новую хозяйку. Это было всеобщее безумие, все знали, что рано или поздно оно должно завершиться – с окончанием товаров по старым ценам либо денежных знаков у населения. Но об этом предпочитали не думать. Магазины, переписавшие ценники на новые, поражали «несоветским» изобилием, отсутствием толчеи и, как следствие, чистотой, тишиной и даже некоторой величественностью. Продавцы маялись, лишившись привычного ощущения собственной значимости: никто больше не подмигивал заговорщицки, не упрашивал поискать под прилавком или на складе завалявшийся кусочек, не совал рубли сверху… С окончанием эпохи дефицита торговля лишилась своего могущества, достигшего в последние годы апогея. Власть распределения закончилась, настало время полной безоговорочной власти денег.
«Что у вас там творится?! – в ужасе спрашивала в письмах Зайка. – Я смотрела Си-эн-эн. Слушай, если вдруг что-нибудь понадобится, пиши, не стесняйся! Я же зарабатываю. Так здорово, что у вас будет ребенок! По-моему, дети – это самое большое чудо на свете. Особенно дети от любимых».
Худшие опасения подтвердились, когда в день зарплаты Сережка пришел мрачнее тучи. От него разило табаком, и это было скверным знаком: Сережка курил крайне редко, лишь в минуты сильного волнения.
– Что случилось? – спросила я.
Сережка устремил на меня взгляд побитой собаки и бросил на стол сто восемьдесят рублей.
– Это все. Повышения не будет. Финансирование прекращено. И еще… стройка заморожена на неопределенный срок.
Несколько секунд я тупо таращилась на мятые купюры, потом опустилась на стул, запустила пальцы в волосы, мучительно соображая, как мы будем жить месяц на деньги, которых по нынешним меркам хватит разве что на две недели… По полу потянуло холодом, я почувствовала, как мерзнут ноги.
– Значит, квартиры не будет?
Сережка молча покачал головой.
– Что же нам делать? – жалобно спросила я мужа.
Он отвел глаза. Впервые я видела Сергея таким несчастным и растерянным.
– Есть еще гранты… А вообще, нам предложили неполную неделю. То есть кто хочет, может приходить на работу три дня, а в оставшиеся два подрабатывать где-то еще. Я уверен, это ненадолго. Просто такой период. Скоро все нормализуется. Ты только не волнуйся, я обязательно что-нибудь придумаю…
Сережка вымученно улыбнулся. Он изо всех сил старался бодриться, но получалось неважно. Будто почувствовав неладное, в животе глухо заворочался сын. Если бы не беременность, я бы устроилась на какую-нибудь подработку – в школьную продленку, кружководом в детский развивающий центр, на худой конец уборщицей… А кому я нужна с семимесячным пузом, одышкой и отекающими ногами? Даже нагнуться толком не могу – ставлю ногу на галошницу, чтобы застегнуть сапоги. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой слабой и беспомощной, от этого тягостного ощущения было трудно дышать, хотелось ругаться и плакать. Впервые я подумала, что мама была права: не следовало заводить ребенка в смутные времена. Надо было подождать…
– Нам следовало повременить с ребенком, – озвучила я свои мысли.
Сын яростно заворочался, словно в самом деле мог что-то слышать и понимать, крохотный нерожденный кусок плоти. Плод любви и неосторожности.
Сережка посмотрел на меня так, словно я ударила его ниже пояса.
– Не смей так говорить, слышишь? Я найду выход, я заработаю деньги, обещаю. Ты мне веришь?
Я кивнула.
Сережка прижался лицом к моему животу, и ребенок умиротворенно притих. Я перебирала жесткие волосы мужа, и мое сердце заходилось от жалости к нему, себе, нашему будущему ребенку, вынужденному появится на свет в смутное и опасное время. Бедный, бедный мой Сережка, ему-то тяжелее всех. Что может быть страшнее и унизительнее для молодого, умного, успешного мужчины, чем осознание собственного бессилия перед фатальной несправедливостью судьбы, осознание невозможности обеспечить достойное существование своей семье? Неожиданно это понимание прибавило мне недостающих сил. Мы молоды, здоровы, любим друг друга, и это главное. Вместе одолеем проклятые обстоятельства. За черной полосой непременно последует белая. Главное – не сломаться, не опустить руки. Всего каких-то два месяца, и я перестану быть беременной, найду работу… Мы обязательно что-нибудь придумаем, выкарабкаемся, мы еще покажем всему этому долбаному миру… У нас все будет хорошо…
«Все будет хорошо…» Я повторяла эти слова, как мантру, черпая в них спокойствие и уверенность. Настанет завтрашний день, тучи рассеются, выглянет солнце. Самое яркое солнце на свете…
Завтрашний день выдался пасмурным и угрюмым
Хозяин квартиры поднял арендную плату.
– Все дорожает, – объяснил он, озвучив сумму, превышающую наши возможности.
Найти новую квартиру по приемлемой цене за две оставшиеся недели мы не смогли.
– В тесноте – не в обиде, – сказал Георгий. – Да и не дело это – по чужим углам шариться, когда своя квартира имеется. Родится ребенок, будет кому за ним приглядеть, пока Санька в институте.
– Мы поищем другую съемную квартиру, – обнадежил Сережка.
Но я не разделяла его оптимизма.
– Родится ребенок, траты возрастут… – Я покачала головой. – Дед прав: в тесноте, не в обиде, да и с ребенком проще будет в институт выбраться… А потом что-нибудь придумаем. Может, вправду уедем из России, к чертовой матери. Свалила же Зайка. Вначале было трудно, а сейчас привыкла. Замуж собирается.
– Я боялся, что ты будешь меня упрекать, – срывающимся голосом признался он.
– Тебя? За что? Ты ни в чем не виноват.
– Я же мужчина, – заламывая руки, муж отчаянно метался вдоль стен, – я должен обеспечивать семью…
– Ты и обеспечивал. Никто не ждал такой подлянки. Успокойся. Мы же не одни в таком положении.
Я упаковала вещи в узлы и коробки, в последний раз протерла пол в бывшей нашей квартире, свидетельнице первых мгновений нашей любви, и прикусила губу, чтобы не разреветься: было жаль уезжать с островка беспечного счастья.
– Выше нос, – сказал Вадик, вызвавшийся помочь нам с переездом. – Все будет о’кей. Сейчас поймаем машину.
– У нас денег мало, не повезут, – мрачно напомнила я.
– Доверься мне, – заявил Вадик.
Он напялил вытертое кожаное пальто рыжего цвета, нахлобучил огромную ушанку и отправился ловить машину. Делал это Вадик особым фирменным способом: кидался под колеса подходящего по грузоподъемности средства передвижения, в ответ на водительский мат невозмутимо предлагал помочь хорошим людям в переезде и начинал торг. Как ни странно, наглая тактика увенчалась успехом, Вадик довольно быстро сумел уломать водителя «скорой», ехавшего со смены в больничный парк.
– Заодно, если вдруг надумаешь сейчас родить, сразу в больницу доставим, – сообщил он.
– Иди в баню, – отозвалась я. – Мне через два месяца.
– Ну и зря, – в своем стиле юморил Вадик. – Сэкономила б на машине.
Всю дорогу он болтал без умолку, травил смешные анекдоты и байки из жизни своей новой подружки, работника медвытрезвителя, и в итоге превратил переезд из малоприятного события в комедийное шоу. Даже водитель ржал до слез, так, что едва не въехал в автобус, и на прощание взял с нас меньше заявленного, сказал, что на его работе редко удается посмеяться от души. Напоследок за честно заработанным ужином Вадик сообщил:
– Кстати, мой дружбан, который ночным сторожем в магазине подрабатывал, увольняется. Кооператив какой-то открывает. И второй сторож тоже уходит. Место свободно. Можем дежурить по очереди. Зарплата, правда, небольшая, на квартиру не хватит, но и не перетрудишься. Запрешь дверь – и спи на кушетке или дисер пописывай. В былые времена можно было дефицит прикупить, сейчас это неактуально. Зато работникам директор разрешает отовариться по оптовой цене. Немного, разумеется, но кило колбасы или сосисок сделает. Ну и на бутерброд за ужином отрежешь – никто выверять не станет.
– Отлично, я согласен, – поспешно выпалил Сережка.
– А не опасно? – усомнилась я.
– Ха! Было б опасно, я бы сам туда не пошел. Если шпана какая ломиться начнет, сразу ментам звони. Они там свои, прикормленные, тотчас прибегут. Отделение в двух шагах.
– Я согласен, – повторил Сережка. – Хоть завтра.
По его глазам я поняла, что сейчас он согласится на любую, самую грязную и опасную работу, и возражать бесполезно.
Все вернулось на круги своя. Спираль истории, сделав издевательский виток, отбросила нас на прежнее место. С тщеславными устремлениями, рухнувшими планами, несбывшимися надеждами, осмеянными мечтами. Обледеневший двор, замызганный подъезд, пахнущий сыростью полуподвал, десятиметровка, совмещенный санузел, вход в который по утрам расписан по графику – десять минут на каждого. Любопытствующее шамканье старух-соседок: «Что, Сашенька, вернулись? Надолго?» Я стискивала зубы, чтобы не послать кумушек ко всем чертям.
И настали смутные времена…
К концу года президент Горбачев, осознав провал денежной реформы, распорядился разморозить банковские вклады и ушел в отставку. На обретенные пятнадцать тысяч рублей мы купили коляску, кроватку, мне – теплые сапоги для зимних прогулок с ребенком, новый телевизор «Самсунг» взамен отдавшего концы пожилого «Рубина», игрушки, детские одежки, консервы и обалденный ярко-розовый зонт, перед которым я не смогла устоять.
Советский Союз распался на осколки республик-государств, одним из которых стала Российская Федерация. Бабушки во дворе судачили о нововведении президента Ельцина: приватизации. Далеким и загадочным новым миллиардерам (по слухам, домочадцам и приближенным к президентской семье) в собственность достались недра, электроэнергия, казна, недвижимость и все, что удержалось на плаву и приносило прибыль. Не были забыты и простые смертные, получившие счастливую возможность узаконить права на квартиры и шестисотковые наделы, которые стало возможно продавать, покупать, завещать и сдавать в аренду. Вскоре в соседнем подъезде вместо запойной бабы Клавы поселился горячий кавказский джигит, а к нему приехала многочисленная родня. О дальнейшей судьбе бабы Клавы ходили разные слухи: одни утверждали, что пьянчужке вместо московской квартиры приобрели домик в деревне, где на выплаченную разницу в стоимости она будет счастливо дышать свежим воздухом и пить водку до конца дней. Другие уверяли, что конец дней уже наступил. Но проверить не удосужились, поскольку судьба одинокой пропойцы особенно никого не волновала. В отличие от ставшей нормой задержки зарплат и пенсий. Причина звучала просто как апельсин: нехватка наличности. Никто уже не вспомнит, кто первым придумал гениальную идею расчета с работниками производимой ими же продукцией: запчастями к «КамАЗам», унитазами, галошами, пряниками, утюгами, нитками, кирпичами, мылом, презервативами… При желании всем этим можно было обменяться на рынках.
Развалившиеся предприятия выплюнули армию безработных. Многие из них, молодые и крепкие, были готовы добывать деньги любым способом. Бандитские разборки со страниц детективов выплеснулись на перепуганные улицы. Вчерашние работники милиции, обиженные мизерным заработком, охотно организовывали криминальные «крыши», обкладывали данью бизнес. Финансирование бюджетной сферы: науки, образования, здравоохранения, пенсионного фонда свелось к минимуму. Все, кто работал в «бюджете», из крепких середнячков скатились за черту бедности.
Вы когда-нибудь просыпались за чертой?
Когда падаешь слишком стремительно, поначалу кажется, что это происходит не с тобой. Такое со мной просто не могло произойти. Ведь для меня ничего не изменилось, я осталась прежней: не тунеядка, не калека, не маргинал, работаю как раньше, даже больше, намного больше, на пределе сил, и все равно скатываюсь вниз… И кажется, что это не взаправду, понарошку… Это всего лишь сон, очередной кошмар, самый жуткий из всех, которые были со мной в жизни, сейчас он закончится, и все вернется на круги своя. Я снова стану успешной, перестану экономить на еде, куплю тортик к чаю, выброшу рваные ботинки и приобрету новые, модные, а заодно туфли, платье и косметику. А в выходной, как прежде, поедем в «Столешники» по ужинать при свечах вкуснейшим мясом в горшочках с бутылкой отличного бордо…
Но этого не происходит. Постепенно на смену удивлению и возмущению приходит апатия. Перестаешь дергаться, принимаешь свое новое положение, смиряешься с безысходностью, как лягушка из старой притчи, которая устала двигать лапками и утонула… А вот этого делать нельзя. Главное – не сдаваться. Ни за что нельзя поддаваться усталости, ибо тогда – дно. Надо встряхнуться, собрать все силы, найти точку опоры. Появится злой азарт – я выстою, я сумею, я не просто удержусь, я выйду победителем! Мозг начинает работать четче, скорее, парадоксальнее. Он подбрасывает новые, на первый взгляд сумасшедшие решения. Какие-то из них оказываются ложными и неприемлемыми, но одно из сотни – мое. И это – выход из лабиринта, это – победа.
Только путь длинен и извилист и может занять годы.
Моя семья старалась изо всех сил, но угнаться за спринтерским темпом инфляции с каждым днем было сложнее. Мы узнали все хитрости и уловки бедности. Научились ездить «зайцем» в транспорте. Перешивать изношенную одежду так, чтобы выглядела более-менее современно. Закупать продукты на оптовом рынке перед закрытием в воскресенье, когда остатки продают в розницу и дешевле, а подгнившие и подмороженные овощи и фрукты вовсе отдают даром. Полировать обувь касторовым маслом, чтобы выглядела новее и служила дольше.
Жили «одним котлом», не разделяя заработки на ваши и наши – все валилось в одну кучу скромного семейного бюджета, не считая мелочи на карманные расходы. Вместе выживать легче и веселее. Вот когда пригодились бабушкины запасы! Мама занялась репетиторством, но в новые зыбкие времена мало кому требовались уроки математики. Образование утратило престиж. Вчерашние двоечники побросали школу и кинулись зарабатывать деньги, а те, кто стремился учиться, старался обойтись без репетитора, поскольку в их семьях тоже возникли финансовые затруднения. Папино предприятие закрылось, выданные на руки жалкие гроши язык не поворачивался назвать выходным пособием. Папа зарегистрировался на бирже труда, но желающих получить работу оказалось намного больше, чем предложенных вакансий.
– При социализме никто и не задумывался, насколько приятно работать, – горько иронизировал папа.
Поняв, что с биржей толку не будет, отец принялся искать работу самостоятельно, обзванивая родных и знакомых, обходя все мыслимые и немыслимые места возможного трудоустройства. Неожиданно богатырское сложение и суровая внешность оказались более востребованы, чем диплом о высшем образовании и опыт инженерного дела, – папе предложили место охранника на рыночном складе, сутки через трое.
– Жаль, что нет лицензии на оружие, – сокрушался небритый хозяин в спортивном костюме, с золотой цепью в два пальца толщиной поверх несвежей футболки «адидас». – Ну, ничего, я дам тебе газовую пушку. Если что, скажешь, нашел. Понял? Хорошие деньги плачу, соглашайся. Вчера тоже один инженер приходил, кандидат наук. На все был готов, но я не взял – уж больно хлюпик.
Папа подумал и согласился.
– Зачем? – сокрушалась мама. – Не такие большие деньги. А если на склад нападут? Если тебя покалечат или, не дай бог, убьют? Время сейчас страшное, я никогда не думала, что в людях может быть столько жестокости… Вон вчера на соседа напали средь бела дня. Пригрозили ножом, сняли куртку, часы, деньги, сколько было, забрали. И никто не вступился.
– Если я просижу еще неделю без дела, сам озверею, – хмуро сказал папа. – Буду параллельно искать что-то получше. Смотри, молодые парни на любую работу готовы, а мне уже пятьдесят… Скажут – старый, что тогда? Ложись и с голоду помирай?
Мама не нашла контраргументов и, вздохнув, умолкла.
Иногда по выходным Сережка встречал поезд, проводник передавал «гуманитарную помощь» – фрукты, овощи из родительского сада, соленья домашнего приготовления, молодое вино в пластиковых бутылках из-под пепси-колы.
Сережка работал в институте, а ночь через ночь заступал на сторожевую вахту в небольшой продовольственный магазин-«стекляшку» неподалеку от метро «Электрозаводская». Вадик хохмил, что, как только они защитятся, станут требовать прибавки за степень. «Сторож – кандидат наук – звучит гордо», – провозглашал он, извлекая из бездонных карманов своего невероятного пальто то пару сосисок, то шмат колбасы, то кильку в томате, и важно поучал Сережку:
– Учись, аспирант.
– Это же воровство! – возмущался Сергей, воспитанный в лучших традициях законопослушания.
– Ха! Воровство – это то, что творит наше любимое государство, – парировал анархист Вадик. – Обчистило до нитки, и жаловаться некому. Полный беспредел. Парадокс: если я украду у кого-нибудь сто рублей, это назовут воровством. А если обворовать всю страну, это называется реформированием.
– Вот тебя как раз и посадят за две сосиски, – хмыкнул Сережка. – Если, конечно, ты не сумеешь доказать, что реформируешь таким образом несовершенную торговую систему.
– Хо-хо-хо! – заржал Вадик. – За две сосиски просто могут дать по морде. Да и то не факт. Ты ж не станешь ими демонстративно размахивать перед носом хозяина? Так что расслабься, никто твои карманы обыскивать не будет. Что упало, то пропало. Помнишь главный постреволюционный лозунг? «Грабь награбленное».
– А если они товар пересчитают? – сомневался Сережка.
Читать бесплатно другие книги:
