Мисс Марпл из коммуналки Обухова Оксана

   Фасон.

   А он – оборванный, голодный, со смышлеными глазами.

   Эммануил плавил что-то в крошечных тигельках, дамочки к нему форсистые ходили, спекулянты с рынка…

   Напился как-то Эмка и похвастался. Брошку показал, сказал – в наследство досталась.

   Но врал. Подглядел Михей, откуда эта брошка с синими камушками взялась: из железной шкатулки с шуршащим, искрометным богатством.

   И помечтал – отнять шкатулку.

   Сперва обшарил всю каморку, где Эмка золото плавил, – пропадет шкатулка, в милицию небось не побежит родственничек, – обе комнаты повсюду обстучал…

   Да вот вошел не вовремя хозяин, поймал на месте.

   И тут уж получилось – кто кого: либо он, либо я. Михей уже устроился охранником в следственный изолятор НКВД (тогда уже непривычно переименованный в МВД СССР) тюремным надзирателем, связи и понимание момента имел. Настрочил доносец – о бриллиантах ни гугу! – повязали Эмку.

   Обыск проводили при всей семье. (Клавдия пожалела тогда родственников, оставила, пока те угол не подыщут.) Изъяли инструмент и тигли, какую-то золотую лепешечку в коробке с двойным дном нашли.

   Шкатулку зубодер не выдал.

   Помнил Михей, как чуть не задохнулся от страха – от жадности! – когда молоденький, утянутый форменными ремнями парнишечка вытряхнул из коробки ту лепешку. Ну, подумал, амба – сейчас и до шкатулки доберутся.

   Но не добрались. Увели Эммануила из развороченной квартиры.

   И казалось бы, вот оно счастье! Вот – удача! Остался он с женой в квартире каменного дома с центральным отоплением; Клавдию только подтолкни – и полетит голубица вслед за соколом-зубодером! Расколют ее на соучастие, не могла жена не видеть, как муж золото плавит! Оставайся в квартире и разбирай по кирпичику, обустраивайся…

   Да вот не вышло.

   И как только Эмка умудрился письмецо из тюремной больнички переправить?! Как изловчился, фраер плешивый!

   Но вот – прислал. О драгоценностях жене ни словом не намекнул, боялся, что бумажка не к тем рукам прилипнет, но написал о главном – догадался жид, кто тот донос настрочил, кто в каземат отправил. Михея, фраер, точно высчитал.

   И получилось все ой как плохо! Пока малява по рукам ходила, умер Эмка в больничке. Сгорел от лихоманки, но о камушках разноцветных никому не сказал!

   А Клавдия, как письмо получила, родственничков выставила. В одночасье повышвыривала пожитки за порог, пригрозила, что, ежели что, ежели еще раз на глаза попадутся, ославит на всю Москву.

   И время-то какое выбрала, зараза! Усатый кормчий «кони двинул», все замерли, затихарились, каждый за собственную шкуру дрожал. Не до вдовы какого-то еврея всем стало…

   Уехал Михей из столицы от греха подальше. Смутные времена наступали.

   Попал на Колыму. Вертухаем. Трубил четыре года, зэкам морды канифолил.

   Потом – попался сам. Продал с лесоповальной деревообработки куб тесу, полетел сизым голубем на красную зону – и пошло-поехало.

   Невезучий Михей оказался, не фартовый. На Колыме золото намыл – ограбили. Свои же, сволочи.

   В придорожном кабаке подрался – новый срок.

   Так и путешествовал полвека: от артели в тюрьму, из тюрьмы на вольные хлеба, да ненадолго.

   Все эти годы проплыли мимо него, как льдины по темной воде.

   И сидела в голове одна задумка. Тоскливыми лагерными ночами накатывало вдруг видение – бриллиантовые россыпи! – и звало в дорогу: в Москву, в Москву, к заветной шкатулке! Приехать, найти, отобрать!

   Так нет ее давно, говорил здравый смысл. Давно уже отодрали от стен старые обои, нашли тайник, выколупали железную шкатулку на свет. Пустое все, мечты…

   Полвека не оставляла жгучая бриллиантовая мечта. Вернулся последний раз из лагеря Михей Карпович и решил – все, баста. Пора где-нибудь осесть, якорь бросить. Не то закопают как собаку на тюремном кладбище, украсят бугорок столбиком с табличкой…

   Разыскал свою внучку – единственную, нет ли, много женщин на пути встречалось, после того как Лида на развод подала, – приехал к ней.

   Обрадовалась. Вот чтоб на месте сдохнуть – обрадовалась!

   И о том, как жил, не спрашивала. Приветила крепкого еще старика, обогрела, накормила. А попутно рассказала: переписывалась Лида с московскими родственницами, а потом Марина, дочка, тоже им открытки отправляла. Точнее, не им – Софье. Клавдия так и не простила.

   Писали нечасто. Раз в несколько лет примерно. Но вот в письме от девяностых годов говорилось – живут скудно, с воды на хлеб перебиваются. Продали, что могли, да не особенно много чего. Денег на сберкнижках самая чуточка была.

   Воспрянул дед. Лежит шкатулка где-то в стене! Не открылась никому, его ждет…

   И засобирался Михей Карпович в Москву…

   – Вы бы не курили так много, – воткнулся в мысли голос врача, упаковывающего невдалеке медицинский чемоданчик.

   Михей мотнул головой – самое поганое в недавнем мероприятии были часы без курева. До тошноты, до черной ломоты хотелось одного – табачком затянуться!

   И бриллиантовые россыпи казались не нужны, когда вот эдакое накатывало!

   Приехал хмурый деловитый следователь. Достал бумажки – нуте-с, приступим?

   Михей устало потянулся, хрустнул суставами… А ну его к бесу! Нет в жизни фарта!

   – Пиши, начальник.

   Давно отвыкший удивляться капитан Дулин спокойно рассматривал сидящего через стол кряжистого мужика: дубленая кожа, руки-ухваты, лет двадцать в лагерях отмотал, но – крепок. Не подтверди его возраст паспорт, ни за что бы не поверил, что ухарь восьмой десяток разменял…

   Здоровый, черт!

   И как его только эти бабульки уложили?

   Повезло, наверное.

   Когда в три часа ночи на пульт поступил вызов, кэп Дулин, дежуривший в эту ночь, едва не выругался.

   – Нападение на сотрудника милиции! – сказал оператор. – Возможен труп.

   Но когда назвали адрес, Дулин все же выругался.

   Вспомнил, как достались ему старухи из сороковой квартиры – то расследуй им несчастный случай, то за таджиками своими уследить не могут, – но потом припомнил в точности, откуда росли уши недавнего нагоняя, и тут же, не дожидаясь разъездной машины, умчавшейся, как всегда не вовремя, на заправку – а может, к теще, холодные блины подъедать, – сам, ножками, потопал к дому. Благо недалеко. Через дворы минута ходу.

   Спешил и думал: это какой же такой сотрудник милиции в три часа ночи старушкам под руку подвернулся?

   И в результате размышлений получилось так, что, увидев валяющегося на полу лейтенанта Бубенцова, сильно удивлен Дулин не был. Примерно этого кэп и ожидал.

   Но вот следующий фрагмент картины: растрепанная бабулька держала под прицелом пистолета второе распростертое на полу тело – капитану Дулину не понравился очень.

   За оружие пришлось даже повоевать.

   – Вы вяжите его прежде, вяжите! – указывала бабулька и опасно размахивала стволом. – Алеше мы уже скорую вызвали, а этого – вяжите!

   – И кто ж его так? – склоняясь над валяющимся без сознания здоровым мужиком, поинтересовался Владимир Николаевич.

   – Я. Бутылкой мадеры.

   – А лейтенант?

   – Алеша с ним схватился, я шум услышала, выбежала и огрела чем под руку попалось.

   Наручники Кузнецову Михею Карповичу надели, но позже, когда приехавший врач решил померить пожилому пациенту кровяное давление, снова отстегнули.

   И, слушая, как приступил к даче показаний подозреваемый, вначале кэп хотел старушек выгнать или увести Михея в отделение для дачи показаний. Но неожиданно, довольно быстро, понял: любую ложь Михея соседки-кумушки рубят влёт.

   – Ты тут не вкручивай! «Впервые оказался, бес попутал», – подбоченившись, наседала Надежда Прохоровна. – Я тебя, почитай, три недели назад в зеркале срисовала!

   – Вы видели подозреваемого в этой квартире? – уточнял для протокола следователь Лапин.

   Подследственный морщился.

   – Да! Шасть за спиной! И к двери!

   – Да не к двери, – постанывал Карпович.

   В то утро он вышел из комнаты Клавдии в утренних сумерках. Замешкался, убирая на место рухлядь в кладовой, и пропустил удобный час. Хотел незаметно за спиной Надежды Прохоровны на лестницу выскочить, да позабыл о зеркале, попался впопыхах. Юркнул обратно в комнату, пока старуха в себя приходила, и тогда впервые провел весь день в кладовой за тюками одежды.

   Благо банок в ней было достаточно, есть куда опорожниться. Да вода в цветочной лейке на подоконнике стояла.

   А соседки в тот день кладовую проверяли. И даже свет включали – после этого случая лампочку Михей стал чуть-чуть откручивать, та на длиннющем шнуре с потолка свисала, – но ничего не разглядели. Не поймали.

   А ведь Настасья говорила – спят бабки всю ночь! Дрыхнут без задних ног и никакими старческими бессонницами не маются. Одна таблетки молоком на ночь запивает, вторая храпит как лесоруб…

   Много чего полезного рассказала ему о бабушках внучка. Радовалась – есть с кем о близких людях поговорить…

   А Михей и рад слушать. Подкидывал Настасье вопросики да на ус мотал.

   Софья лекарства каждый вечер молоком запивает?

   Таблеток туда снотворных!

   Впрочем, вначале он туда не совсем снотворные снадобья добавлял… Вначале он стащил у Насти какие-то сердечные пилюли, растолок и в молоко добавил. Думал – прихватит тетушку, увезут в больницу, туда и дорога. Одними ушами в квартире меньше будет.

   А помрет… Так не велика потеря. Наследство-то на Анастасию она еще в первый внучкин приезд оформила…

   Но не вышло. Молоко то кот вылакал и когти склеил.

   – Рассказывай, как у Настасьи ключ стащил! – наседала свидетельница Губкина. – Рассказывай, лиходей!

   – Да чё тут рассказывать-то, – пожимал плечами дед.

   После смерти Клавдии вернулся он в Пермь. Очень обрадовался, что поселился не у внучки, а в бараке на окраине у стародавнего кореша. Пришел в гости к Насте и давай ее уговаривать: съезди, дитятко, в Москву, проведай родственниц.

   Внучка вначале отнекивалась, мол, неудобно, не звали. Но тут очень кстати пришла от Софы телеграмма с приглашением на похороны.

   Настя собралась скоренько и махнула в столицу.

   Вернулась – уже с ключами. Понравилась бабульке, та даже комнаты на нее переписала.

   Михей снял дубликат с ключей, один, как оказалось, перепутал.

   – Рассказывай, как грузовиком меня в Перми давил! – не унималась гражданка Губкина. – Чудом жива осталась.

   Михей и рта не успел раскрыть, как вмешался чуткоухий Дулин.

   – Это какой такой грузовик, Надежда Прохоровна? – спросил с прищуром.

   – Дак там, в Перми, – смутилась неожиданно громкоголосая свидетельница.

   – Вы ездили в Пермь?

   – Да! – вскинулась та. – Тебя, что ль, ждать?!

   – Стоп, стоп! Кого ждать?!

   – Ну, это… – вконец разволновалась бабушка, но тон убавила. – Я это…

   – Надя, ты в Пермь ездила?! – дошло наконец-то до Софьи Тихоновны. – Вместо Петербурга?!

   – Угу, – потупилась Надежда Прохоровна и вздохнула: – Было дело. Вот Алеша знает…

   – Что – знает?! – Вторая свидетельница трагически заломила руки.

   Цирк, право слово. Скрывая усмешку, слушал Дулин покаянные разъяснения Надежды Прохоровны, рассказ о неких ключах-близнецах, о некоей железной пимпочке внутри колечка…

   Щеки лейтенанта Бубенцова пошли пунцовыми пятнами.

   – Та-а-ак, лейтенант, – сурово и многообещающе протянул капитан. – Скрываем, значит, информацию от следствия?..

   – Да ничего он не скрывал! – плутовато заступилась свидетельница Губкина. – Он знать ничего не знал, я после созналась…

   – Так ли, Надежда Прохоровна, ой так ли? – вредно скуксился Дулин.

   – Святой истинный крест! – веруя в благую ложь, истово перекрестилась свидетельница. – Знать не знал, ведать не ведал.

   – Лейтенант.

   – Так точно, товарищ капитан! – подскочил пунцовый «раненый» Бубенцов.

   – А ты тут не ори!! – разошлась вдруг баба Надя. – Где ты был, когда кота отравили?! А?! Гонял меня из кабинета, как муху! – Подошла к лейтенанту и закрыла его грудью. – Один Алеша мне поверил. Кота на экспертизу взял.

   – Какого кота?! На какую экспертизу?!

   Лейтенант Бубенцов беззвучно осел на стул.

   Дело разматывалось в невообразимо запутанном порядке. К первоисточнику всех неприятностей – смерти Клавдии Тихоновны – подобрались такими окольными путями (через грузовик и кота), что ни в сказке сказать, ни умелым пером следователя Лапина описать…

   – Нет на мне ее крови, – упорствовал подозреваемый Кузнецов. – Вот что хочешь, начальник, шей, крови Клавдии на мне нет.

   – А мы проверим по билетным кассам, – вроде бы скучая от ловких уверток подследственного, инертно бормотал Лапин. – Проверим, был ли куплен билет на ваше имя.

   – Был, – сразу кивнул Михей. – Как есть говорю – был. Но убивать не убивал. Она сама на меня наскочила, сама споткнулась и упала. Я ее пальцем не трогал. Сама Клавка об сервант грохнулась.

   – Ой ли, Михей Карпович?

   – Как есть – не тронул!

   – Но складную лестницу под люстру поставили?

   – Поставил. Было дело. В этом грех не большой.

   – А чего ж она сама на вас наскакивать начала?

   Подследственный смутился.

   – Я это… Я ей предложил – есть дело. Мол, знаю, как разбогатеть обоим.

   – А она?

   – Она в крик. Никаких дел, говорит, я с тобой иметь не хочу.

   – Про драгоценности ей рассказали?

   Михей Карпович повел плечом и отвернулся.

   – Значит, не рассказывали. Сама она догадаться могла?

   – Да не убивал я ее! Вот хоть наизнанку вывернете – не убивал!

   – А таджика? – резко выбросил Дулин. – Ты его в эту квартиру затащил?!

   Кузнецов отпрянул, изучал какое-то время вытянувшегося в струнку на манер гончей легаша и вдруг ухмыльнулся:

   – А это самооборона была, начальник. Чистая самооборона. Он первый на меня с ножом кинулся.

   – С ножом? – прицельно бомбил слабые места Дулин. – Просто так? Ночью, в подъезде…

   – Не просто так, – хмыкнул Михей. – С перепугу.

   – И чего ж он так испугался?

   – А это я уже потом понял, когда Настеньке вон эта, – ткнул пальцем в Софью Тихоновну, – позвонила и о таджике все рассказала. О настоящем, то есть об этом… Фархаде.

   – И что же она ей рассказала?

   – А то, что эта сволочь деньги у родственников стащила. Что искали его таджики, кровь на нем. Перепуган он был. – Михей зевнул. – Сам напоролся.

   – И как же?

   – А так. – Настасьин дед дотянулся до пачки сигарет, выковырял одну и, затянувшись, продолжил: – Понял я, что без металлоискателя тут дело не сварганить. Провозиться можно. Дождался, пока Настасья в Пермь вернется, поехал в Москву и тут через уральских корешей вышел на одного чокнутого. Клады он все ищет. Сам в Пушкине живет, – затянулся, пых, пых. – Ну, взял я у него, значит, штуковину эту, – пых, пых, – приехал сюда и за ночь все места обметил. Первые два в кладовой были, но там металлоискатель на ошметок трубы среагировал, – пых, пых… – Полночи ковырялся, мусор – дьявол его забери! – прибирал. Но ведь как я думал – раз мастерская у Эмки в кладовой была, значит, и шкатулку он там припрятал!

   – Не отвлекайтесь, подследственный, – сурово напомнил Лапин.

   – Ага. О чем это я? Ах да. Так вот, штуковину мне эту кладоискатель только на сутки дал – жмот, сука, три шкуры за сутки содрал!

   – Не отвлекаться!

   – Ну, обметил я места. Вышел тихонько из квартиры, а тут он, туркмен этот…

   – Таджик, – автоматически поправил записывающий все следователь.

   – Ну таджик. Я вышел, дверь закрыл… Тут этот чебурек выходит. Я сумку-то на живот переместил, чтоб удобнее, значит, было, тяжелая она, зараза… А этот как увидел, сразу и кинулся.

   – Просто так? – недоверчиво вставил Дулин. – Взял и кинулся?

   Михей Карпович усмехнулся:

   – Я вот что думаю. В сумке у меня штуковина эта лежала, металлоискатель. Он здоровый, ручка хоть складная, но до конца в сумку не помещается, – пых, пых. – Я когда, значит, сумку на живот перемещать стал, чучмеку в темноте показалось – ствол автоматный из прорехи торчит. Что вскидываю я на него калаш, готовлюсь…

   – Что, так похоже было? – пытливо поинтересовался следователь.

   – Испуганному человеку? В темноте? Чего хочешь померещится, – серьезно сказал Михей Карпович. – Сумка черная, большая, ручка из нее как ствол торчит. Попер он на меня, за нож схватился, да вот я ловчее оказался. Самооборона это, гражданин начальник. Я только руку его отбил, не понимаю даже, как нож у меня оказался, он сам напоролся.

   – Предположим. А почему вы не оставили тело Алиева на лестничной площадке? Зачем в квартиру затащили? – спросил следователь, не отрывая взгляда от бумаг. – Оставили бы тело на площадке, как есть, и никаких вопросов не было бы…

   – А там внизу дверь подъезда хлопнула, – ухмыльнулся Михей. – Кто-то подниматься стал, ну, я и затащил его в квартиру. А потом, – махнул рукой, – поздно уже менять было. Целая лужа крови натекла… Ни убраться, ни подтереть.

   Молчание, повисшее вслед за этим признанием, было довольно длительным: следователь строчил протокол, Дулин теребил скулу, Алеша, помня о недавнем «Информацию скрываете!», сидел тихохонькой мышкой.

   Надежда Прохоровна вновь переживала жуткие минуты, вспоминая, как убирала с Софой огромную лужу подсохшей крови.

   Михей Карпович вспоминал, как весь затрясся, когда в то утро заявился домой третий жилец квартиры, Арнольдович, тот, что, по словам внучки, давно исчез. Как прошаркал он в свою комнату, и Михей даже решил в какой-то момент: «Все, конец фарту! Мужик в квартире».

   Но позже вспомнил, какая та комната глухая, прежняя жиличка, баба Шура, даже громобойный дверной звонок не всегда слышала. И собрался с духом: «Не отступлю!» Тайник уже металлоискателем намечен, один шажок до цели остался! Вот она, шкатулка, прямо в руки плывет…

   И даже когда таджика пришлось убить, со своего не свернул. «В убийстве Нурали, кажется, его земляков подозревают», – сказала тогда Настя, вернувшись из Москвы. Долго рассказывала, долго слушал дед о том, как «две бедняжки» перепугались, на ус мотал.

   Никто его не подозревал. Слыхом не слыхивал.

   Переждал Михей немного и снова в Первопрестольную подался.

   Била его бриллиантовая лихорадка, как наваждение, не отпускала, звала. Один шажок остался!

   Не отступлю! Два раза наезжал в Москву – не попался, и снова толстые каменные стены выручить должны!

   Ну а не выручат… Так не его вина. Три трупа не цена за бриллиантовые россыпи.

   Пора и ему покой узнать. Остановить свой бег, обжиться и провести остаток дней в покое и достатке.

   Три трупа – не цена. Да и авось проскочит нелегкая стороной. Риск – дело благородное. Удача, она – упорных любит.

   – Ну и нервы у вас, Михей Карпович, – увлеченно чирикая шариковой ручкой в документе, как будто даже сочувственно, проговорил следователь. – Как же вы не боялись вновь и вновь в эту квартиру возвращаться?

   – Да вот, – развел руками крепкий дед, – не побоялся. Деваться мне некуда. Мильёнов на гостиницы нет, с вокзалов мусора гоняют.

   – А кореш? Тот, что в Пушкине?

   – Не кореш он мне, – буркнул Михей. – И теща у него – мегера. На одну ночь только и пустила. А потом – не ночлежка у нас, говорит.

   – И все же, – отодвинулся от стола, потянулся Лапин, – как же не боялись?.. Клавдия Тихоновна погибла, Надежда Петровна уверяла всех, что не случайно…

   – Так эта тетеря мне и помогла, – усмехнулся Михей и покосился на возмущенно разевающую рот бабушку Губкину. – Когда Клавдия, значит, упала. Я из комнаты только вышел – тетеря с улицы пришла, – мстительно продублировал эпитет дед. – Я за шкаф юркнул, она – мимо. В двух шагах прошла, ничего не разглядела! Шасть в кухню за мусорным ведром, я на лестницу – и ходу.

   – То есть тогда вы поняли, что спрятаться в этой квартире – просто?

   – Легче легкого! Снотворного Софке в молоко подсыплю, она и дрыхнет всю ночь без задних ног. А этой тетере и молока не надо. Храпит так, что стены трясутся! Чистый лесоруб. Хоть весь дом по кирпичику разбери, ничего не услышат!

   – А о том, что одна тетушка пьет молоко, а вторая крепко спит, вам, значит, внучка рассказала? – индифферентно, как бы между делом, поинтересовался следователь.

   У лейтенанта Бубенцова сбилось с ритма сердце, Софья Тихоновна беззвучно охнула и положила ладонь на горло, Надежда Прохоровна, и без того разозленная тем, что от лихо сочиняемых эпитетов – лесоруба еще, гад, приплел! – ее никто не защитил, выступила вперед…

   Кэп Дулин скользил зрачками под ресницами и незаметно наблюдал, как соседские полки неотвратимо перестраиваются в боевой порядок.

   Но первым наступление, что удивительно, начал уральский гость.

   – Ты, начальник, Настю не трожь, – скрипуче произнес и вытянул вперед корпус. Явно с угрозой. – Ты ее не трогай. Внучка мне все как деду рассказывала! Как родному человеку, без задней мысли! Ей и поговорить там толком не с кем.

   – Ну-ну…

   – Не нукай! Я тебе тут все выкладываю, все на себя беру, ты документ строчи и Настю не трожь!

   – Как же берете? – удивленно поднял брови Лапин. – Убийство Клавдии Тихоновны…

   – Дак не было его! – перебил подследственный. – Не было убийства! Самооборона – была. Нападение на этого щегла в погонах – пиши. В чем виноват, сознаюсь.

   – Так больно ловко уж вы, Михей Карпович, сознаетесь, – гнул свое следователь. – Никого не убивал, все сплошь несчастные случаи и самооборона.

   – А мне лишнего не надо. В чем было сознаваться – сознаюсь. А лишнего – не надо.

   Следователь хмыкнул и скосил глаза на Дулина.

   – И грузовик в Перми возьмете?

   – Возьму. Чего ж не взять? Увел я его, покатался и на место поставил.

   И тут полки пошли на приступ.

   – Поката-а-а-ался?! – взревела давно разобиженная бабушка Губкина. – Да ты меня чуть на тот свет не отправил!

   – Чуть-чуть не считается, – ухмыльнулся подследственный Кузнецов.

   – Да-а-а?! Не считается?! Да если б не колдобина, ты б меня в лепешечку об забор размазал!

   – Ох, Надька, до чего ж ты злая стала. А помнишь, как на лестнице со мной в пятьдесят втором целовалась?

   – Я?! Да это ты ко мне полез!!!

   – Ну и ты особенно не уворачивалась…

   Опытный капитан Дулин мгновенно оценил обстановку: покрывшаяся свекольным оттенком мадам Губкина сейчас схватится за сердце и убежит из комнаты – уже схватилась, вторая кумушка унесется ее утешать, подследственный вконец охамеет, а ему еще протокол подписывать…

 Да и в остальном. Свидетели очень вовремя собрались в одном месте, действуют подозреваемому на нервы – меньше возни потом с очными ставками будет. Прямо сейчас, в этой комнате все запротоколируем, чистосердечное признание подпишем – и по домам.

   Вон как Лапин старается. Тоже, курилка, свою выгоду чует… Такого зверя расколоть.

   Не нервы – канаты.

   Итак: капитан Дулин грохнул кулаком об стол.

   – Молчать! Кузнецов, кончай балаган! Где ты взял грузовик – отвечай!

   – Возле стройки, – расслабленно, нисколько не боясь капитанского крика, Михей Карлович сполз по спинке стула.

   «Ты мне еще ножку на ножку закинь!» – и в самом деле разозлился капитан.

   – Сядь прямо! Вот так… Говори, как узнал, что Губкина в Пермь направляется? Кто сообщил?!

   – Да не сообщал мне никто! – скуксился подозреваемый. – В бараке, где я живу, душевой нет! Я к Насте помыться шел, она мне ключи от дома оставила. Иду, а тут эта тетеря из подъезда выходит… Я за ней – смотрю, к мужику какому-то подходит, что-то спрашивает! Я – к нему. Что, говорю, у тебя моя теща выспрашивала…

   – «Теща», – фыркнула неугомонная бабушка Губкина.

   – А кто? Невеста, что ли? – вредно огрызнулся подследственный.