Дело толстых Обухова Оксана

Но Тарасов этого знать не мог. Распрощавшись с полковником, Валерыч беспечно взял ручку и принялся чертить в блокноте. Листок с показаниями Галины Федоровны украсил логотип «ворона» — худая, неопрятная птица с пачкой валюты в клюве. Хотя больше подошла бы поллитровка, подумал капитан и тяжко вздохнул.

То, что Вяткина его обманывала, Валерыч не сомневался. Факт оставался фактом: только близкий, доверенный человек мог остаться в фирме после пропажи денег, переведенных с компьютера главбуха. Вяткину оставили в бухгалтерии, несмотря на явный алкоголизм.

Почему? Тайна семилетней давности? Ведь не зря же Галина намекала на нее капитану.

…Следующий листок блокнота украсили фамилия Ляпунова и изображение испуганного мышонка.

— Садитесь, пожалуйста, Ирина Владимировна, — сказал Тарасов и улыбнулся вошедшему бухгалтеру номер два.

Мышь предпочла бы юркнуть под стол, но там стояли ноги капитана, и ей пришлось примоститься на краешке стула.

Валерыч без запинки отбарабанил набивший оскомину вопрос:

— Что вы думаете, Ирина Владимировна, о пятничном происшествии?

— О каком? — переспросила мышь.

— О появлении трупа собаки в морозильнике, — уточнил Тарасов.

— Тяпы? — не сдавалась бухгалтерша.

— Предположительно Тяпы.

— Почему предположительно?

Тарасову захотелось грохнуть кулаком по подлокотнику, но он проявил силу воли и даже улыбнулся:

— Это сейчас выясняют.

— Так это может быть не Тяпа?! — воодушевилась мышь и передвинула зад поближе к центру стула.

— Мы разбираемся, — хмуро буркнул Тарасов и, пока Ляпунова не спросила: «В чем?» — опередил ее вопросом: — Собаку обнаружили вы и секретарша Прискина?

— Да. Ужас, правда?

«Надеюсь, бухгалтер она хороший, — подумал Тарасов, — так как свидетель никакой».

— Ирина Владимировна, вам нравится работать в «Гелиосе»? — ласково спросил капитан.

Мышь поняла вопрос так — ментяра владеет информацией об ее увольнении и ласково намекает на сотрудничество.

— Всегда готова, — предложила Ляпунова.

— К чему? — опешил Тарасов.

— К сотрудничеству, — объяснила Ирина Владимировна. Исполнительность и честность всегда были гербовым девизом семьи Ляпуновых. (Кстати, сие — не последнее дело на финансовом поприще.)

— Ну что ж, — вздохнул капитан, — давайте сотрудничать. — Валерычу безумно хотелось курить, это отвлекало его от беседы, но пепельницы в кабинете Троицкой он не видел и потому сдерживался. — Ирина Владимировна, за последнее время вы не наблюдали каких-нибудь странных происшествий?

Мышь старательно пошевелила губами, пересчитала странные, на ее взгляд, происшествия и донесла:

— Вместо мороженого в ведерке замерзшая вода. Это странно?

Тарасов кивнул.

— И я так думаю. Зачем кому-то замораживать огромный кусок льда? В холодильнике кубиков достаточно…

— Когда вы обнаружили замерзшую воду?

— Недели две назад.

Тарасов сделал пометку в блокноте. Возможно, кто-то готовился к консервации трупа собаки.

— Что еще?

— Пропали туфли Мальковой. Прямо из закрытого кабинета на первом этаже, — трагическим шепотом донесла Ляпунова. — Это странно?

— Пожалуй, — пробормотал Тарасов, но факт исчезновения туфель записывать не стал. — Что-нибудь еще?

— Машинистку уволили, а замену не ищут, говорят: «Век компьютеризации, сами справитесь». На мой взгляд, это очень странно.

— А почему уволили машинистку?

— Ой, извините! Ольга Малькова потом туфли за батареей нашла! Точно! Полдня бегала, искала, а потом сама нашла! — Мышь так возбудилась, словно Малькова за батареей нашла слиток золота.

— Так что же все-таки с машинисткой? — напомнил Тарасов.

— Она по собственному уволилась. Анька на вечернем юрфаке училась, в этом году диплом получила и сразу ушла в юридическую консультацию. Два месяца сами печатаем, — жалобно пискнула бухгалтерша.

В блокноте Тарасов записал: «Найти машинистку Аню и поговорить».

— Не подскажете, Ирина Владимировна, где сейчас Анна трудится?

— Подскажу. Через дорогу.

— Я имею в виду организацию.

— И я имею, — искренне удивилась Ляпунова, — через дорогу офис юридической консультации.

Спустя какое-то время, проведенное в непродуктивной беседе, Тарасов заметил, что мышь нетерпеливо ерзает по стулу и косится на стену. На стене были часы, на часах пять минут второго.

— У вас обед? — догадался Михаил Валерьевич.

— Очень кушать хочется, — подтвердила Ирина Владимировна.

Капитан Тарасов, неоднократно поенный чаем и даже кормленный бутербродами с икрой, об обеде, естественно, забыл. Валерыч распрощался с бухгалтерией «Гелиоса» и вышел на улицу искать дорогу. Как раньше успел заметить Михаил Валерьевич, рядом с офисом проходили три дороги. Старый особняк составлял одну сторону каре из четырех домов.

Покрутив головой, капитан увидел дремлющую на скамейке старушку и задал ей вопрос:

— Простите, пожалуйста, где находится юридическая консультация?

— Через дорогу, — сказала старушка. Но направление кивком указала.

…Марта Игоревна Гольдман стояла у окна своего кабинета и смотрела, как нелепый толстяк с кожаной папкой под мышкой пытается перебежать дорогу перед мчащимся маршрутным такси. Желтая «газель» скорости не сбавила, обругала неловкого пешехода гудком клаксона и, едва не дав пинка пыльным кузовом, ушла к обочине, подбирать голосующую дамочку. Капитан пропустил еще две машины — автомобилисты продолжали скандалить гудками и «крякалками», — кордебалетным па увернулся от троллейбуса и запрыгнул на тротуар с видом физкультурника, пробежавшего среднюю дистанцию.

Домино поморщилась и затушила сигарету в пепельнице, стоящей на подоконнике. Уже две недели это окно притягивало ее к себе, заставляло смотреть на улицу и ловить в череде проезжающих машин, в толпе пешеходов смутные очертания призрака из ее кошмарных снов.

Домино не боялась ни Бога, ни черта, ни привидений. Она боялась только человека. Одного. Живого и страшного. И несколько недель назад ей стало казаться, что этот человек — здесь. Мелькает под ее окном, бродит кругами и стягивает кольцо шагов, как петлю.

Марта смотрела на улицу, вспоминала прошлое и невольно становилась прежней. Она как будто чувствовала возле себя присутствие старых знакомых и становилась подобной им. Из лощеной преуспевающей дамы она превращалась в наглую девчонку, ботающую по фене, как заправский каторжанин.

Много воды утекло с тех пор. Но оказалось, копни поглубже — и позолота сползает с Марты Гольдман, как шелуха с пересохшей луковицы. Сползает и обнажает истинное нутро — подгнившее и остропахнущее.

…Несколько лет назад, во времена, когда старый Князь был еще жив, а Гольдмана еще и в помине не было, ее дважды пытались убить. И не просто дважды, а резко, нагло, в течение одной недели.

Домино сама раздразнила и получила этого врага. Как тупого кровожадного зверя, выманила из норы и заставила дать сдачи. И звали этого зверя — Сережа Нервный…

По сути своей Сережа был беспредельщиком, только-только, одним краешком, примкнувшим к ворам. Лишь год назад Нервный начал платить долю в общак, прислушиваться к мнению старших и придерживать своих отморозков на поводке. От тюрьмы Сережа не зарекался и в какой-то момент пришел к трезвой мысли — с ворами лучше дружить. Они зоны держат и там бал правят.

Подумал Сережа, подумал — и в один из таких просветленных моментов наведался к старому Князю. Тем более что обсудить им и без общака было что. Нервный давно делил территорию с крупным авторитетом Сивым, считал свои претензии обоснованными и пришел доложить смотрящему свое видение ситуации.

Вел себя Сережа (то ли по глупости, то ли по природной нервности) неадекватно и развязно — начал с приветствий и поклонов, потом задергался и стал беспричинно болтливым. Причем, похоже (тут уж только по глупости), решил Князя хорошим знанием фени поразить.

А старый законник относился к воровской речи как к музыке — фальшивая нота ему слух резала. Не любил Князь, когда в порожнем разговоре «свои» слова треплют. Об определенных вещах, считал Князь, можно говорить только в принятых выражениях, а в остальном разговоре нечего попусту «музыку» трепать. Тем более бойцу, оттрубившему по несерьезным статьям несерьезные срока, тем более в присутствии Князя. Не любил законник хвастунов да болтунов… Впрочем, кто их любит?

Сережа Нервный поляну не сек. Молчаливость вора принял за одобрение и хвост павлиний распустил пуще прежнего.

Домино тем вечером скромно сидела в уголочке и вроде как крестиком вышивала. Неизвестно по какой причине пяльцы в женских руках действовали на Князя умиротворяюще, он ласково поглядывал на «дочку» и жмурился сытым котом.

Но только не в тот день. В тот день Сережа Нервный так достал хвастовством хозяина дома, что даже тихий шелест перебираемых Домино ниток и нарочито громкое позвякивание наперстка о ножницы не помогали ему расслабиться. Князь угрюмо молчал, Сережа, видимо, считал, что это обычное, задумчивое выражение лица смотрящего, и изо всех сил старался произвести впечатление.

Вцепившись в повторенное Сережей несколько раз высказывание о каком-то «жирном карасе», Домино, не поднимая глаз от пяльцев, громко, словно бы в никуда, бросила:

— Чем больше рыбы икры мечут, тем больше ее погибает. А это, как известно, характерная черта низших организмов…

До конца шутку оценил только старый Князь. Сережа Нервный, в отличие от Домино, зубрившей когда-то биологию для поступления в медицинский колледж, данную науку по коридорам проходил. Лишь позже он свел воедино «икру мечут» (сиречь болтают) и намек на низшие организмы и догадался — его прилюдно макнули в дерьмо, а он не понял.

Но момент для ответа был упущен. Пока Сережа мозгами скрипел, в смысл фразы вникая, старый вор вылез из глубокого низкого кресла и показал — аудиенция окончена.

Получилось некрасиво. Во-первых, последнее слово почему-то осталось за Домино, а во-вторых, все выглядело так, словно именно после ее выступления старый Князь решение принял и отказал Сереже.

Плохо получилось. Но насколько плохо, Домино поняла лишь спустя неделю.

Кроме пустого «метания икры», за низшими организмами давно замечена еще одна характерная особенность — они необучаемы. Подобные представители фауны не способны разглядеть причину неудачи в собственных привычках, они однотипны, предсказуемы и ловятся каждый раз на одну и ту же блесну. Не извлекают такие типы уроков, нет в них способностей к анализу даже на простейшем уровне.

Сережа Нервный посчитал унизительным для себя искать причину отказа в собственной болтливой глупости, он видел себя как картину — без объема — и априори обвинил в обидной неудаче «наглую сучку» Домино. Но как говорилось выше, момент для достойного ответа был упущен; даже примерно, не говоря уже дословно, воспроизвести фразу Марты Сережа не смог. Сидел с корешами в кабаке и, грозно рыча, пытался обрисовать, как «обуревшая, пришлая бикса» принародно обозвала его «фуфлогоном» и, похоже, последним дерьмом, но не совсем так.

Не знал Сережа биологии. Он вообще по жизни был двоечником, прогульщиком и жутким балбесом.

Кореша поудивлялись, как это их старшой соплячке обиду спустил, и решили между собой Домино «поправить». Но сообразительный, когда надо, Нервный вовремя дотумкал — достойного «правила» не получится. Присказки вроде «Она там чё-то об рыбах, икре и вроде как о бактериях бухтела» не катят. Понимал Сережа свою слабость в биологических науках — попросишь Князя рассудить, а Домино его там же да при всех фразочками «невинными» еще пуще унизит. Дескать, она, Марта, икру упоминая, не о Вовином пустозвонстве говорила, а, как раз наоборот, о «жирном карасе» думала.

Позор бы вышел.

Но сразу не вспылил, к ответу не призвал, теперь утихни.

Вот тогда-то и пополз среди братвы слушок, что старый Князь свое отжил, раз смазливая кукла ему на ухо кудахчет, а он слушает и позволяет ей братву унижать. Нехороший слушок, вредный для авторитета большого человека. Поймал Вова Гудвин в темном коридоре Князева дома Марту, прижал к стенке и прошипел в ухо:

— Смотри, сучка, доиграешься. — Обрисовал вкратце ситуацию, поднес к глазам растопыренную пятерню и закончил: — Если через тебя, босявка, хозяину вред будет… Я тебе вот этой самой рукой кадык через влагалище вытащу…

Сказал, отпустил и пошел не оглядываясь.

Марта на дрожащих ногах добралась до дивана, пятясь, нашарила подлокотник и, придерживаясь за него, села.

Беда случилась, поняла Марта. Гудовин слов на ветер не бросает. Если пустить на самотек такой случай, неизвестно, как дело обернется. Чью сторону примет Князь, когда слушок его ушей достигнет? Ведь не права была Домино, ей слова не давали, ее дело маленькое — пяльцами бренчать да улыбочки раздаривать, а не в деловых разговорах репликами кидаться. И обидеть ей довелось не простого человека. Хоть и молод Сережа Нервный, но под его началом человек сто городских отморозков. Так что получила себе Марта отменного врага.

И хорошо, если только себе. А если и Князю через нее придется ответ держать? Мол, не укоротил девчонку вовремя…

В жизни по понятиям Домино тогда еще слабо разбиралась, но Вовино предупреждение поняла правильно. Догадалась, что зря вылезла, но переделывать что-то было уже поздно. На всю жизнь Домино уяснила: не брешут поговорки. «Слово — серебро, молчание — золото».

Погоняло Нервный Сережа заработал не только потом и кровью, но и выбитыми зубами, сломанными ребрами и ушами, расплющенными в котлету. Много лет назад на первую ходку по малолетке отправился Сережа с другой, обидной кличкой. И скорее всего, именно эта битва за достойное прозвище определила всю его дальнейшую жизнь. Знал Сережа, как обидно бывает слово, и бился за уважение насмерть.

Первое, обидное погоняло он заработал случайно. Жил себе мальчик Сережа Тихомиров в сером панельном микрорайоне с умеренно пьющей мамой, учился кое-как в школе, на улицах с пацанами дрался, но был в те времена личностью социально неопасной и серой, как бетон.

В четырнадцать лет перепорхнул Сережа из школы в ПТУ, освоил азы автослесарского ремесла и на втором курсе обучения решил наведаться в старую школу.

Но не днем, как примерный выпускник, а ночью, через разбитое окно в кабинете математики.

Походил Сережа по школьным коридорам, взломал пару дверей и спер из альма-матер стопку чистых тетрадей и пыльное, местами плешивое чучело зеленой мартышки. Глянулась Сереже мартышка, такое чучело, решил он, дивно будет смотреться в его комнате, если вместо пуговичных глаз лампочки от светомузыки вставить.

Вставил. На том и попался.

Впаяли Сереже два года условно (в конце концов, в кабинете директора Сережа не нагадил и химическую лабораторию не разгромил) и отпустили исправляться в том же профтехучилище.

Недели три Тихомиров вел себя прилично. На улицах не задирался, постовых за километр обходил и не хамил прохожим. Но в какой-то злосчастный час объелся арбуза (ей-богу, арбуза, а не пива!) и заскочил облегчиться в подъезде большого каменного дома.

Зайди Сережа в любой другой подъезд, не исключено, что за два года исправился бы, стал приличным человеком и незаметно слесарил бы в незаметной автомастерской всю жизнь до пенсии. По пятницам принимал бы с друганами по маленькой, растил детей и умеренно, скорее по природной нервности, чем со злобы, поколачивал супругу.

Но злосчастная Сережина звезда привела его в дом начальника местного отделения милиции, заставила этого начальника зачем-то выйти из квартиры и поймать Сережу в углу над теплой лужей с расстегнутой ширинкой. Схватил ментяра Сережу за шиворот и поволок в родное отделение.

Поплакать бы тогда Сереже, пожалиться, да неученый еще был. Вроде как гордый не ко времени. Вывернулся Сережа из цепких ментовских пальцев, изловчился и, врезав оперу по скуле, пустился в бега.

Опытный легаш поймал Сережу снова, надавал пендалей и засунул в СИЗО.

Да не просто засунул, а сопроводил лично исполненным пендалем и сообщил народу:

— Примите писуна.

И как Сережа ни геройствовал, как ни гордился авторским синяком на скуле гражданина начальника, для слухов и сплетен в СИЗО стен нет. Через несколько часов вся камера знала, при каких обстоятельствах гражданин начальник встретил Сережу.

— Эй, писун, на выход! — обращались к Тихомирову сокамерники.

Вернули Сереже два года, навесили еще полтора за сопротивление властям и отправили в колонию для малолетних преступников с лихой кличкой — Сережа Писун.

Ох и досталось Сереже за такое погоняло от местных зубоскалов! За колючкой развлечений мало, любимая тема — новичков ломать да шутками козырять.

Полгода отважный Писун авторитет выправлял. Четыре выбитых зуба, три сломанных ребра, костяшки пальцев стали одной расплющенной кувалдой. Но дело того стоило. Как только беспредельщик Сережа возвращался из карцера, встречали его уже не прибаутками, а осторожным вопросом:

— Эй, парень, ты чё такой нервный?

Так и осталась за Сережей эта приставка — Нервный. Второй срок за угон машины Тихомиров уже с ней мотал.

А в характеристике, сопровождавшей его по зонам, появилась приписка: «Психика крайне неустойчива, болезненно реагирует на любое, даже случайно оброненное слово с оскорбительным подтекстом…»

С такой неустойчивой психикой — чудо, что Сережа ни разу на мокрухе не погорел. Примеров тому много было, да верные кореша как-то всегда и вовремя остановить успевали. В качестве наглядной иллюстрации может послужить такой случай: ехал как-то Сережа с тремя корешами на таксомоторе. Шофер, как им показалось, непомерную цену за проезд заломил, пацаны, разумеется, обиделись и, не заплатив, на выход двинули. На первый взгляд рядовой казус, с таких бойцов за проезд лишь каждый третий водила таксу получит. Облаяли парни шофера, по шее двинули — и ходу. Но, покидая салон автомобиля, чуткое Сережино ухо уловило, как таксист, опустив голову к рулю, тихонько буркнул: «Козлы».

Через мгновение Сережу, бегающего за таксистом по всему кварталу, ловили все три кореша. Косолапый коротышка таксист, визжа, перепуганным зайцем ломился по кустам. Следом за ним, рыкающий аки лев, ломился Сережа, облепленный корешами на манер трех смирительных рубашек. Смирительные рубашки громко матерились и пугали мирных граждан. Приехавшему позже наряду милиции было что послушать. Бабушки, выгуливавшие внуков, котов, собак и непосредственно себя, щедро поделились впечатлениями.

Таксист, кореша и Сережа к моменту приезда патруля благополучно разбежались в разные стороны.

Но смеяться над Нервным уже давно никто себе не позволял. От немедленной расправы Домино спасло не присутствие в комнате Князя, а то, что Нервный не смог сразу и достаточно в подтекст фразы въехать. Всю доскональную суть он понял позже, пожалуй уже за воротами дома смотрящего.

И от этого почувствовал себя униженным вдвое, — не только не ответил, а даже не понял. Дураком его сделали и на всеобщее обозрение выставили. Объемное слово «эвфемизм» ничего не говорило бывшему двоечнику Сереже Тихомирову.

Через несколько дней после разговора с Гудвином Марта отправилась в ночной клуб на дискотеку. Она давно перезнакомилась с подругами и сестрами приближенных Князя и чувствовала себя в их компании если не лидером, то, по крайней мере, человеком, к мнению которого прислушиваются. Гуляющие по городу слухи о ее родстве с авторитетом сделали свое дело, Марта стала персоной.

Но подруг не было. Близость к верхам имеет одну неприятную особенность: в присутствии Домино девицы придерживали языки — случайно вылетевшее слово могло достигнуть ушей Князя и, вырванное из контекста, нанести вред близкому мужчине.

От этой особой изоляции Марта не страдала. Она предпочитала, чтобы слушали ее (а может быть, слушались), и наслаждалась вниманием.

На ночных тусовках ореол «дочери Князя» охранял ее от домогательств подвыпивших кавалеров. Даже если самому кавалеру имя Князя ничего не говорило — ну, не местный я, пацаны, чего ж тут сделаешь! — поблизости всегда находился человек осведомленный и готовый оказать услугу.

Исключительное положение Марту устраивало. Титул «княжны» делал ее приключения острыми, волнующими и безнаказанными.

Может быть, потому и заигралась, не раз спрашивала себя позже Марта. Перестала чувствовать опасных людей (а в прежние времена нюх на кучку говна за соседним столиком отменным был) и оттого едва не погибла? Ведь случись любой из ее новых товарок перейти дорожку Сереже Нервному, перед нормальной девушкой вопрос бы не стоял. При данном раскладе каждая выбрала бы один-единственный ход — свалить из города и адреса даже маме не оставить.

Но Домино, видимо, заигралась. Когда каждое утро просыпаешься в доме, полном сильных, авторитетных мужчин, поневоле начинаешь подумывать о своей исключительности. Разговор с Гудвином ее напугал, посадил на пару дней под замок, а потом… потом Марте стало скучно.

И она отправилась проветриться.

На плясках в ночном дансинге улыбки и поклоны. Внимание, шустрые официанты ловят каждый жест. Марта оттянулась на славу, забыла страхи и печали и под утро, отстранив два предложения — одно на «утренний кофе у меня дома», другое «я вас провожу и, может быть…», — села в такси и отправилась спать.

Улица, на которой стоял дом Князя, была тупиком. В переулке со стороны шоссе неделю назад начали ремонт теплотрассы, дорогу перекопали, и подъезда к самому дому не стало. Шофер довез Марту до спящего у котлована экскаватора, получил таксу и, быстро развернувшись, умчался в ночь, ловить у ресторанов последних загулявших клиентов.

Домино, костеря ремонтников, перебралась по мосткам на невспаханную часть тротуара, отскребла о бордюр налипшую на подошвы туфель глину и, внимательно глядя под ноги, пошла к воротам дома.

Квартал, в котором поселился Князь, был застроен новыми каменными особняками (в их ряду самым показательно скромным было жилище смотрящего) и старыми двухэтажными сталинскими домами. Квартал густо зарос сиренью и рябиной, тенистые дворики давали приют многочисленному выпивающему люду с тощими кошельками, и, когда из одного из двориков наперерез Домино двинулась компания расхристанных юнцов, сильно она не испугалась. Много молодежи сидело по лавочкам скрытных двориков до самого утра.

Парни шли расслабленно, не качались и матерных песен не орали, но что-то в их походке насторожило Марту. Они явно надвигались на нее, и один, уже совершенно не скрываясь, сделал несколько шагов вправо, собираясь зайти ей за спину.

Марта замерла.

— Эй, пацаны… я Марта, дочка Князя…

Она не видела их лиц, лунный свет не давал достаточно освещения, но то, как парни отнеслись к предупреждению, и в темноте ясно показывало — отступать ребятки не собираются.

Подобного случая Марта в общем-то ждала и всегда опасалась. Если бы ее окружали взрослые или хотя бы слегка повзрослевшие парни, она легко смогла бы объяснить, кто есть кто, и имя Князя, как верительная грамота, дало бы ей неприкосновенность.

Но на нее надвигалась стая молодняка. Такие юнцы еще глухи, глупы и неучены. Когда молодняк сбивается в стаю, шерсть поднимается на загривках дыбом от любого намека на превосходство врага.

И плакать тоже бесполезно. Члены стаи заряжаются беспощадностью друг от друга и глохнут абсолютно.

Путь к отступлению отрезал вышедший за спину молодой волк. Еще за полшага до того, как он остановился вне поля зрения, Марте показалось, что на его руке блеснула сталь.

«Кастет?! — перепугалась Марта. — Да что они, очумели?!» Нога у нее подломилась, сломанный каблук лишил устойчивости, и потерявшая равновесие девушка рухнула на ветхий забор палисадника.

С громким — в тишине показалось: пушечным — треском старое дерево разломилось, и Домино вместе с забором упала на клумбу георгинов. Быстро перекатилась, ломая цветы, и на карачках резко метнулась к углу дома.

Тот, что был сзади, помедлил лишь секунду. Перешагнул обломки ограды и бросился за ней. Остальные, обходя палисадник, побежали встречать ее уже с другой стороны дома.

От страха Домино забыла, что можно кричать. Ужас парализовал голосовые связки, но придал прыти. Завязшие в грядках туфли слетели с ног, не обращая внимания на боль в изнеженных пятках, Марта неслась вперед. Она надеялась обогнать стаю, оставшуюся за забором, первой выскочить во двор и уже там начать игру в салки среди беседок и детских песочниц. Бегать, уворачиваться и орать: «Караул, убивают!»

Но кричать не пришлось. В тихий, укромный дворик медленно въезжал милицейский «луноход» с еженощным, обязательным объездом вверенной территории — дворики окрестных сталинок считались местом, за которым следовало приглядывать.

Как путешественник по неизведанной планете, «луноход» плавно вползал во двор, из открытых настежь окон неслись звуки рации, работающей на прием, сколько ментов засело в салоне, видно не было, да это и не важно. Никогда в жизни Марта не была так рада присутствию бдительных, нежно любимых органов. Оглянувшись назад, она увидела, что палисадник и окрестности пусты. Ее преследователи растворились в темных кустах, как призраки. Домино выбежала навстречу патрулю и всем телом упала на капот машины. Перебирая босыми пятками, она дождалась, пока «газон» затормозит окончательно, и только что не расцеловала выбравшегося наружу молоденького сержанта.

Тот бережно подхватил ее, встряхнул легонько:

— Что? Что случилось?

Домино одернула юбку, поправила почти прозрачную кофточку и, проведя ладонью по волосам, хрипло сказала:

— Вы не могли бы проводить меня до дому?

Даже обезумевшая от страха, она смогла себя контролировать. Если сейчас она спровоцирует ментовскую облаву на стаю молодняка, завтра весь город будет знать — «дочка» Князю не доверилась, к легавым пошла. И как бы гадко ни выглядела сейчас эта ситуация, позже она превратится в пошлый анекдот с подробностями. Стучать надо «папе», а не «серой роте», — это Домино усвоила крепко.

— Так что у вас случилось? — нахмурился сержант.

— Да так… напугали какие-то недоумки…

— Какие? — еще больше посуровел сержант и свел к переносице жидкие белесые бровки. Ночное босоногое приключение выглядело симпатичным и испуганным.

— Пожалуйста, — капризно, с ноткой раздражения произнесла Домино. — Проводите меня домой.

— А где вы живете?

— Тут, недалеко, в пятидесяти метрах. — Марта назвала адрес, и лицо молоденького милиционера сразу поменяло выражение. Патруль был из местных, и кто живет в доме по этому адресу, парнишка знал. Смесь брезгливого недоумения и любопытства легла на его лицо.

«Еще за шлюху на вызове примут», — оскорбилась Домино и, гордо вскинув голову, вымолвила:

— Я — Марта.

Больше ничего объяснять не потребовалось. О том, что в доме смотрящего полтора года назад появилась некая красотка, прекрасно знало не только местное отделение, скорее всего, эта информация гуляла уже по всему ментовскому гарнизону.

В «луноход» Марта не села. И, по правде сказать, ей никто этого не предлагал, догадливые патрульные оставили выбор за девушкой. Шлепая босыми пятками по тротуару и прислушиваясь к урчанию медленно ползущего сзади газика, Марта невольно усмехнулась, — что было бы, увидь Князь, как «дочка» утром из «лунохода» на крыльцо выпрыгивает?

Помахав сержанту рукой, Марта открыла дверь и вошла в прихожую.

Дом спал. Прокравшись на цыпочках до ванной, Домино наполнила ее горячей водой с пеной и, чувствуя, как дрожит внутри каждая жилка, тяжело опустилась на железное дно.

Кто и почему напал на нее сегодня ночью? Случайные, бестолковые отморозки — или налет был инсценирован и подстроен конкретно под нее?

Вопрос подразумевал любой из ответов.

Так кто это был?

Марта задумалась, постаралась расслабить тело в горячей воде и спокойно, без паники, шаг за шагом восстановить недавние события.

Парни вышли ей наперерез из соседнего двора. Она случайно попалась им навстречу?

Вполне возможно. Летом в тихих двориках полно шумной, выпивающей молодежи.

Но эти ребятишки не шумели. Не болтали между собой, то есть мало походили на компанию подвыпивших юнцов. Обычно дворовый молодняк переругивается-перешучивается на ходу, песни горланит, а эти надвигались молча и слаженно. Как пули на цель.

Что это? Сережа Нервный дал о себе знать? Бритоголовые отморозки — его контингент…

Марта тихонечко завыла и с головой ушла под воду. «Вот оно, началось», — подумала она, то, о чем предупреждал ее Гудвин. Если это Сережиных рук дело, то о «пожаловаться», нечего и думать. «Папа» молодняк искать не будет, он сразу с вопросов к Сереже начнет.

Бог мой, что за оказия?! Чем закончится «базар», если Домино ошиблась? Если Нервный тут ни при чем?!

Второй «некрасивой» истории он ей не простит. Вторая история — и всё через Князеву «дочку».

Черт, черт, черт!! Что же делать?! Молчать — страшно, жаловаться — еще хуже.

Попросить Гудвина разведать? Пусть своих ребятишек пошлет узнать, кто вчера во дворе всю ночь отирался… Или не говорить ничего Вове о подозрительном настрое стаи, сказать «напали», пусть разбирается… Гудвин беспредельщиков не любит, насильников на дух не переносит.

Но утром Марта узнала, что Князь еще вчера отправил Вову с поручением в соседнюю область и ждать его возвращения пришлось бы несколько дней. Дела требовали отсутствия Вовы минимум до конца недели.

Марта походила по дому, выловила одного из порученцев Князя и, вызвав того во двор, пролепетала, скромно играя глазками:

— Саша-а-а, ты не мог бы со мной к соседнему дому прогуляться? Меня вчера возле него какие-то малолетки напугали, хочу узнать, кто такие…

Мощные челюсти Саши со смачным звуком перемалывали комок жевательной резинки, в глазах стояло равнодушное недоумение — тебя напугали?!

— Кто? — чавкнул парень.

Домино пожала плечами:

— Сходим узнаем…

— Угу, — грозно кивнул Князев порученец и, развернувшись, потопал к воротам.

Марта засеменила следом.

В разрушенном палисаднике над клумбой георгинов горевала седенькая бабушка в ситцевом халате. Возле ее растоптанных тапочек стояли на травке измазанные землей туфли Марты. Бабушка задумчиво разглядывала результаты ночного погрома и скорбно качала головой.

— Добрый день, — привлекла ее внимание Марта. Бабушка кивнула. — Кто это ваши клумбы так разворотил? Я тут каждый день хожу, георгинами любуюсь, какая жалость…

Слушая Марту, старушка обернулась, перекинула взгляд на дом под зеленой крышей, потом вновь перевела его на собеседницу, на жующего амбала за ее спиной, и Домино поняла, что их правильно соотнесли с жилищем Князя.

— Вы вчера тут шайку молодежи не видели? Четыре человека… — Неразговорчивая старушка кивнула седенькой головой. — А раньше вы их тут не видели? — Бабулька снова помотала головой, но теперь из стороны в сторону. — Новенькие?

— Дак не местные, — разродилась наконец бабушка неожиданно густым, скрипучим басом.

— Не местные? — терпеливо повторила Марта. — Почему?

— Дак я сама с Урала, ихний говор…

— Точно? — настаивала Домино.

— А то. Не местные, с Урала, — с нажимом проскрипела старушка и махнула рукой на дом за своей спиной. — Мои окна на ту и на эту сторону выходят, они вначале-то под моими окнами галдели… я их говор точно различила — уральские.

— Залетные, — прошелестел в шею Марты шепот порученца.

— А о чем они разговаривали, вы, случайно, не запомнили? — не обращая внимания на враз заскучавшего Сашу, продолжила расспросы Домино.

— Дак ни о чем. О девках, о пиве…

— А как они друг друга называли, вы не помните?

— Ни к чему мне это, — хмуро ответила старушка и, повернувшись спиной к гостям, наклонилась к георгинам.

Опрашивать старушкин зад Домино не захотела. Вариант залетных гастролеров прекрасно вписывался в схему. У ребятишек закончились «командировочные» — и они вышли на перрон первого попавшегося города. Действовали разбойнички слаженно, умело и без шума. Услышали, как к перекопанному пустынному переулку мотор подъехал и седока высадил, вышли навстречу и решили проверить карманы Марты. А кастет на кулаке мог и померещиться с перепугу. В такой ситуации на периферическое зрение надежда слабая, в лунном свете мог блеснуть стальной браслет от часов.

— Все, Сашок, пошли домой, — успокоенно сказала Марта и первой отправилась к дому.

— Так я не понял, — топая сзади, басил Сашок, — мне искать залетных?

— А зачем? И где… — задумчиво произнесла Марта. — Они уже далеко…

— Ну, как скажешь…

— Да, вот еще что. — Марта резко остановилась, и Саша налетел на ее спину. — О том, что слышал, ни гугу. Незачем деда беспокоить.

Между собой окружение Князя давно называло его «стариком» или «дедом», и в этом не было намека на возраст. Скорее уважение к мудрости и опыту старого вора.

— Угу, — кивнул Сашок.

Но субординацию все же умудрился соблюсти. Гудвину о происшествии доложил. Через несколько часов после возвращения Вовы из поездки в соседнюю область тот зашел в комнату Марты и, не переступая порога комнаты, опираясь на ручку двери, свесил голову в дверной проем.