Лицей послушных жен (сборник) Роздобудько Ирэн

Почему же тогда и каким образом погибла внучка моей клиентки? Не донесла поднос?

Дело показалось мне интересным…

Вот почему предложение Барса сыграть на вечеринке в этом ЛПЖ вызвало у меня «профессиональное» любопытство.

Вот почему, взяв напрокат лакированные туфли и заручившись лживыми рекомендациями своих влиятельных друзей, я согласился играть романтические мелодии.

Несмотря на то что мое запястье еще было забинтовано после драки с Феликсом…

…Вечеринка должна была начаться после девяти вечера, но школьный автобус розового цвета подъехал к порогу филармонии в четыре. Мы уже стояли наготове – с инструментами, в черных фраках, в идеально начищенных и одинаковых, как у покойников, лакированных туфлях.

Шофер, а точнее, шоферка, носатая женщина, одетая в черную форму, предупредила всех, чтобы те, кто взял с собой бутылки с водой или пивом, домашние бутерброды, мобильные телефоны или какие-то другие предметы вроде штопора, электронных книг, диктофонов или фотоаппаратов, оставили их на проходной филармонии. Мы должны были иметь при себе только инструменты и разве что носовые платки. Недовольно ворча, народ оставил дежурной свои бутерброды и телефоны.

– Всем необходимым вас обеспечат! – сказала шоферка и нажала на газ.

Мы выехали за город и еще минут тридцать мчались по трассе, пока не свернули на частную мостовую, которая вела к живописным стенам старинного замка, видневшегося вдали.

В открытые окна автобуса сразу дохнуло свежестью, как будто кто-то брызнул в них духами.

Буйная пшеница ходила вокруг колес ходуном, и казалось, что мы плывем по морю, волны которого все время меняют свое направление. Красивое было зрелище.

– Это все – наши угодья, – гордо сообщила шоферка. – У нас собственная мука, молоко, творог и соки. Все свежее. Вас угостят.

Мы все восторженно закивали головами.

Мой очарованный красотой вечера взор был прикован к величественным стенам, окружавшим башни замка. Издалека они выглядели довольно убедительно, неприступно. Но когда мы приблизились, я заметил, что это обычная стилизация и что стены, метров по пятьдесят длиной, с двух сторон обступавшие высокие ворота, были составлены из железобетонных блоков, разрисованных под каменную кладку. А за этим плотным отрезком начиналась металлическая решетка, оплетенная зарослями дикого винограда.

Приостановив автобус, шоферка подождала, пока ворота откроются.

Высокие, оббитые металлом двери поползли в разные стороны, разевая перед нами свою пасть.

Мы, с любопытством вытянув шеи, наблюдали живописную площадку, усаженную цветами и утыканную скульптурами богинь и богов. Среди них я увидел и безрукую Венеру и хмыкнул на весь автобус, показывая на нее. Вслед за мной захохотали остальные: Венера была одета в длинное мраморное платье! В такой же одежде предстали перед нами знакомые изображения других мифических персонажей. Амур в шортах, Парис в строительном комбинезоне, Афродита в пальто.

Автобус затормозил перед величественным зданием, на пороге которого нас встречало руководство этого целомудренного парадиза.

Я заметил, как почти на всех окнах заведения всколыхнулись занавески, – видимо, обитательницы комнат наблюдали за нашим приездом. Но на улице не было ни души, кроме почтенной Мадам в черном платье и трех дам, очевидно, низшего ранга, стоявших за ее спиной.

Василий Петрович, руководитель оркестра, подошел к ней, учтиво поклонился. Мадам ответила высокомерным кивком, презрительно осмотрела нас и показала рукой на дверь.

Мы, похожие на пингвинов в своих фраках и белых манишках, почтительно вошли в прохладное помещение.

– Прошу в мой кабинет, – сказала Мадам и повела нас на второй этаж по мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой.

Мы шли и шепотом подшучивали над тем, что увидели.

Все вокруг и вправду выглядело довольно забавно, словно мы попали в декорации какого-то кино. Все было, как сказал Барс, пА-бАгатому: картины в позолоченных рамах, длинные коридоры с рядами пронумерованных дубовых дверей и надписями: «Танцзал», «Вышивальная», «Музкласс», «Кулинарная», «Киносмотровая», «Красный уголок», «Галерейная».

– Увидеть бы хоть одну цыпу… – шепнул мне Барс.

– Наверное, их здесь берегут от стресса видеть таких лабухов, как мы… – усмехнулся я.

– Ага! Или они беременеют от одного только взгляда… – добавил Барс.

– «Новые женщины нового тысячелетия!» – процитировал я рекламный слоган, вычитанный в газете.

– Видимо, будем лабать с завязанными глазами! – пошутил Барс.

– Кочумай![4] – сказал я.

– Следи за базаром, – предупредил Барс, кивая глазами на Петровича, который терпеть не мог, когда мы, уважаемые работники культуры, говорили на музыкальном сленге.

А Василий Петрович семенил за почтенной дамой, как заяц за морковкой.

Разве что не кланялся по дороге, и это было вполне понятно: деньги обещаны немалые.

Наконец Мадам завела нас в комнату, которая, видимо, была ее кабинетом.

Она направилась к роскошному широченному столу и уселась в высокое кресло, на спинке которого красовался герб заведения: какой-то текст в обрамлении пшеничных колосков.

Мы, как стадо баранов, сбились в кучу и остались стоять перед ней на красном ковре.

Мне показалось, что сейчас в комнату войдут такие же дамы в черном с розгами и отстегают всех нас по очереди как школьников, опоздавших на вечернюю молитву.

– Итак, господа, – строгим голосом сказала Мадам, – вы находитесь в учебном заведении с безупречной репутацией! И поэтому попрошу оставить все ваши смешки и комментарии при себе.

Наверное, она слышала наши разговоры.

Мы смутились.

А Мадам продолжала, как будто дрова рубила:

– Введу вас в курс дела. И прошу запомнить все, что не собираюсь повторять дважды. Итак, сегодня вы будете играть на балу. Первая часть выступления – когда гости будут съезжаться, вторая – когда будут танцевать. В перерыве вас покормят в беседке. После второй части вы все получите оплату и вас отвезут назад. Но перед этим я должна поговорить с каждым отдельно.

– Зачем? – вырвалось у меня, и я мгновенно получил струю ледяного азота из глаз суровой Мадам.

– Чтобы предотвратить эксцессы! – сказала она.

Я улыбнулся.

Интересно, каких таких «эксцессов» она ждала от двенадцати лабухов со скрипками и тромбонами?

Мадам, показывая на меня, кивнула:

– Начнем с вас. Остальных прошу выйти.

В ту же минуту дверь открылась, в нее вплыли две дамы и плавными, но настойчивыми движениями согнали моих товарищей с ковра, показывая на выход.

– Там комната ожидания, – пояснила Мадам. – Я буду вызывать вас по одному.

– Ну ты, блин, попал… – прошептал Барс. – В случае чего – кричи!

Я остался стоять на ковре перед столом, напоминавшим полстадиона.

Мадам придирчиво рассматривала меня, листая анкету. Я почувствовал, что начал противно потеть.

– Что у вас с рукой? – спросила она.

– Собака укусила, – сказал я.

– Уличная или домашняя?

«Стритовская», – хотел ответить я, но вовремя спохватился: не стоит нарываться.

– Домашняя, домашняя, – вкрадчиво сказал я. – Вальпургиевой породы за восемь тысяч долларов. За каждую лапу.

Глаза Мадам гневно блеснули.

Она задала еще парочку бессмысленных вопросов насчет моего образования, сексуальной ориентации и происхождения родителей.

– Зачем вам все это? – как можно более нежным голосом спросил я. – Я не собираюсь оставаться здесь дольше, чем вам нужно.

– Надеюсь, – хмыкнула она. – Но в случае чего мы должны знать, где вас найти.

– А в случае чего такое может произойти? – Я изобразил крайнюю степень глупости – и в глазах, и в голосе.

Она сделала вид, что не слышит, поставила в моей анкете какую-то галочку и кивком разрешила выйти.

– Операция прошла успешно, – успел шепнуть я Барсу перед тем, как он в свою очередь переступил порог этого гестапо.

Стоя в коридоре под присмотром двух дам, мы тихо переговаривались о том, что нужно было дать нам хотя бы попить. Ведь до начала их так называемого бала оставалось несколько часов.

– Можем ли мы немного прогуляться по вашей прекрасной территории? – спросил у одной из дам Василий Петрович. – Ребята устали стоять. Надо настроиться на концерт…

– Нет, – почти в один голос сказали обе. – Для вас приготовлена общая комната – там и отдохнете. Ходить по нашей территории посторонним запрещено – вы можете потревожить лицеисток!

Итак, следующие три часа мы провели в «гадюшнике», похожем на каморку ожидания в провинциальном аэропорту. Я бы не удивился, если бы сейчас с потолка на нас, как на тараканов, полился дезинфекционный душ. Наверное, мы попали в этот трехчасовой «моральный карантин» для того, чтобы из нас вышли все грешные мысли.

Так оно и произошло.

Когда наконец дверь открылась и женщина в черном позвала оркестр на выход, мы уже напоминали зомби, которым хотелось одного – попасть на концертную площадку и отдаться музыке, наплевав на все, что творится вокруг.

Поэтому мои впечатления были довольно вялыми, как во сне.

Нас под конвоем работниц лицея – женщин с суровыми, замкнутыми лицами – повели сквозь душистые лабиринты красиво постриженных газонов с множеством цветов, мимо деревьев с безупречно побеленными ножками, мимо беседок, бассейнов и патио, украшенных целомудренными мраморными скульптурами. Мы шли по аккуратной, устланной мелким гравием тропинке, словно какая-то библейская толпа в ожидании благой вести. И наконец вышли к святая святых – белому зданию, похожему на раковину.

Вокруг «раковины» царила праздничная атмосфера. На деревьях горели разноцветные гирлянды, колонны были обвиты живыми цветами, ступеньки устланы красной дорожкой. Нашу процессию остановили возле беседки и попросили подождать.

Всем нам не терпелось скорее увидеть лицеисток, о которых мы изрядно уже нашутились в «гадюшнике».

Но пока увидели вот что.

Широкая красная дорожка вела от левой створки ворот (которую я сразу не заметил, так как она была замаскирована живой изгородью) до самого входа в бальный зал. По обе стороны дорожки выстроились сотрудницы лицея – воспитательницы, учительницы, надзирательницы. Сама мадам Директриса с несколькими женщинами стояла на входе в зал, встречая гостей.

А гости, скажу вам, были еще ТЕ!

То есть те, которых я видел за стеклом «лексусов» и «майбахов», либо в залах, где проходили презентации новых марок машин, либо по телевизору в «светских хрониках». А если короче, просто видел… как говорится, в гробу и в белых тапочках и желательно где-нибудь подальше от себя.

Одним словом, публика собиралась непростая. Это было понятно еще и по отблескам их колец и часов и искусственной белизне зубов, которой мог позавидовать сам Джонни Депп.

В основном это были люди молодого или среднего возраста. Во фраках и смокингах, с волнистыми, как у женщин, прическами, с плавной, расслабленной походкой несколько утомленных славой хозяев жизни. Многих сопровождали охранники, которые, шагнув за ворота вместе со своими хозяевами, оставались стоять по обе стороны красной дорожки.

Наблюдая за этой вереницей тщеславия, мы тихо перешептывались.

– Кто они такие?

– А хрен его знает…

– Какие-то шишки…

– Золотая молодежь…

– Камеди-клаб в действии…

– Ясно одно: их фраки не взяты напрокат… – усмехнулся я.

– Цыц! – прошипел Василий Петрович, показывая глазами на наших сопровождающих, которые прикрывали нас от знатных молодых людей своими черными спинами.

Наконец смокингово-фрачная вереница прервалась – все зашли в дом. Туда же направились воспитательницы и обслуга, на улице остались только охранники, которые, видимо, обладали профессиональной способностью растворяться в воздухе.

– Сейчас вы пройдете в центр зала, на подиум, – сказала нам одна из женщин, – разместитесь и начнете играть по предварительно утвержденному репертуару. Вас покормят в перерыве.

Мы послушно закивали головами и, как в крематорий, почтительной медленной походкой пошли в центр помещения. И сразу как будто попали в корзину цветочницы – так там пахло разными вкусными ароматами. Десятка два электрических канделябров освещали просторное помещение, а через круглые стеклянные отверстия в крыше проникал фиолетово-синий свет угасающего неба.

Мраморные белые колонны, огромные прозрачные вазоны с букетами, мозаичные панно на стенах…

А среди всей этой красоты – живые розы, сбившиеся в пугливые стайки под стенами. Это и были те самые лицеистки.

Мы пожирали их глазами, хотя и пытались смотреть в пол, как нас предупреждала Мадам.

– Вот тебе и безе, и тирамису, и сливочный тортик! – улыбнулся Барс.

– Для полного кайфа не хватает пива с таранкой, – заметил я. – То, что я могу берлять без проблем для желудка!

– Бр-р, ты не эстет, Ланц, – сказал Барс. – Во-первых, не «берлять», а «есть»! А во-вторых, как по мне, это просто рай. Мы попали в мужской рай. Лови момент, дурак!

На нас опять цыкнул Петрович.

И я назло ему снова громко сказал на сленге: «Кода!», что означало: «Заканчиваем разговорчики!»

Мы поднялись на полукруглый подиум для оркестра.

– Дуй свои саги, а я пока буду питаться этим небесным нектаром! – хихикнул Барс, глаза которого превратились в безумных пчел, что так и летали по этому женскому цветнику.

Я достал саксофон.

Играя, мог совершенно свободно, так сказать, на законных основаниях, тщательно осмотреть все вокруг.

Девушки действительно были не похожи на тех, кого я видел в повседневной жизни. Вообще давно не видел таких изысканных платьев, таких нежно-пастельных цветов, таких причесок даже на выпускных вечерах в школах. Я представил, что попал на съемки английского сериала по роману Шарлотты Бронте.

Казалось, что сейчас режиссер крикнет: «Все свободны. Всем спасибо!» – и это чудо закончится тем, что барышни достанут сигареты, расхватают кофе в пластиковых стаканчиках и сядут, высоко задрав юбки, из-под которых покажутся джинсы и лосины.

Я играл «Little Flower» и ощущал тошноту от повтора ситуации: эти барышни млели от музыки ну никак не меньше, чем любые другие девушки на самой заскорузлой провинциальной танцплощадке. То есть были вполне живыми. И никто не кричал им: «Стоп – снято!»

Но – вот странность! – я пытался поймать хоть один прямой взгляд. Но их глаза были опущены долу. То есть все девушки-ангелочки смотрели в пол, или в потолок, или на панно, или прятали лица за веерами. Я даже подумал: «А может, они все косоглазые?!» И выдал такую импровизацию, что у Василия Петровича, наверное, случилось сотрясение мозга.

Я вспомнил внучку той старушки, что приходила ко мне. Как там ее? Тамила?

Что я мог здесь узнать о ней, у кого? Может, они здесь все и правда не в себе?

Пока я играл, мужская часть публики постепенно перемещалась поближе к девушкам. Они стояли, как мне казалось, ни живы ни мертвы, делали книксены, что-то тихо отвечали, не поднимая глаз. Под конец мелодии почти все уже разбились на пары. И каждая парочка напоминала застывших сахарных молодоженов на свадебном торте.

Потом они начали танцевать под взглядами надзирательниц – Мадам и еще двух десятков женщин в черном.

Затем Мадам подошла к нам и сказала, что мы все можем выйти в сад к беседке и поесть. То есть наступил перерыв, время свободного общения.

Какое счастье выйти на свежий воздух!

Здесь был живой, а не парфюмерный аромат фруктовых деревьев и ночных цветов. И – ни одного наблюдателя.

Мы вывалились из этой цветочной корзины шумной толпой.

– Капец! – вздохнул Барс. – Нам такие бабы не светят…

– А что в них хорошего? – спросил я.

– Ты только представь, – лихорадочно заговорил Барс. – Во-первых, красавицы, во-вторых, молчаливые, в-третьих, ты видел, как они смотрят на мужиков?..

– Как? – спросил контрабасист Ян.

– Как на богов! На тебя кто-нибудь так смотрел?!

– Наверное, они будут молиться и на их носки, – добавил альт Павел.

Все загоготали, расстегнули пуговицы, распустили бабочки и окружили круглый стол в беседке, на котором стояли блюда с бутербродами.

– А как по мне, то это все просто прекрасно! – сказал Василий Петрович. – Что может быть лучше хорошо воспитанной женщины? Это вам не барбацуцы с окружной! И не унисекс из «Макдоналдса»! Таких можно всю жизнь на руках носить!

Я вспомнил свою недавнюю посетительницу и пожал плечами. Наверное, ее внучку тоже кто-то носил на руках…

Я дожевал бутерброд и тихо отошел в сторону сада – очень захотелось тишины.

Закурил, освещая огоньком темно-зеленые листья старой яблони.

И тут на меня вылетел этот сумасшедший кролик!

То есть девчонка в джинсах с перепуганными глазами.

Откуда она взялась?

Понятно, что не из зала, ведь ее одежда была обычной, будничной. И даже немного испачканной ржавчиной, как будто она лазала по чердаку.

Девчонка застыла передо мной как парализованная.

А потом произнесла, глотая воздух ртом: «У нас не курят…»

Ага, понятно, она тоже была «из этих». Только, видимо, танцевать с тем барахлом во фраках еще не пришла ее очередь!

Не знаю почему, но я разозлился. Сказал какую-то грубость, от чего она – вот это была полная неожиданность! – пошатнулась и начала медленно оседать на землю. Еле успел подхватить. В какой-то момент показалось, что я держу в руках умирающего лебедя. Она была легкой как пушинка и вся дрожала.

Пришлось сделать ей «искусственное дыхание» методом «рот в рот». Ну, да, проще говоря, не мог удержаться, чтобы не поцеловать. Мало кто удержался бы от такого, держа в руках этого ангелочка. А потом и вовсе обнаглел – сказал, что буду ждать ее каждый вечер под забором с левой стороны от кирпичной стены – там как раз была небольшая, незарешеченная дырка в живой изгороди.

Отпустил ее, и она, как пьяная, побрела куда-то в глубь сада.

Вот такое приключение!

Когда я вернулся к беседке, народ еще обсуждал преимущества этих «послушных жен» по сравнению со своими. Барс даже не на шутку начал выяснять, как попасть сюда в качестве кандидата в женихи.

Наш разговор прервала надзирательница, которая сообщила, что бал продолжается и мы должны вернуться в зал.

Остаток вечеринки прошел для меня как в тумане. Я думал, что ставлю эксперимент над этой девчонкой, а получилось намного хуже: с каждой минутой, проходящей после моего неожиданного приключения в саду, я все больше ощущал на губах тот поцелуй. А в руках – дрожание умирающей птички.

А еще мне очень понравилось, что на ней были джинсы, а не претенциозное бальное платье. И ржавые пятна на них, как будто она только что слезла с крыши или вышла из мастерской.

Что она делала одна в саду? Кто она такая? Как ее зовут?

Я думал об этом на протяжении следующего дня.

Зачем-то купил (на гонорар от той вечеринки) белый искусственный мех (так низко я пал в своих глазах!) и постелил его на пол в своем логове. Потом (на те же шальные деньги) заменил резину на своем «харлее», чего не мог сделать уже несколько месяцев. И, умоляя себя ехать в паб смотреть матч (как раз тогда наши играли со шведами!), помчался туда, откуда нас вчера выперла Мадам с подпиской о неразглашении и угрозами санкций в случае нарушения нашего договора.

Да, я мчался в ЛПЖ. К живой изгороди с левой стороны от ворот, где была крошечная лазейка.

Совсем крошечная, куда я едва мог просунуть свою руку…

Конечно, там я и встретил рассвет.

И следующий тоже.

И десять таких же точно рассветов, прошедших после первого.

Вот такая херня, котята!