Журавлик по небу летит Кисельгоф Ирина
– Там живут антиподы, – сказал он. – Ходят вниз головой. Видишь белые войлочные шапки? Все скифы попадают на небо. Пять тысяч всадников и пехота. Всего двадцать тысяч в битве при Фермопилах.
Я посмотрела на небо. В нем шагали ногами вверх тысячи далеких облачных шапок. Или седые головы скифов, погибших в сражении при Фермопилах.
– Моя мама изучает облака, – зачем-то соврала я.
– Да?! – поразился Мишка.
– Да, – легко ответила я.
Мишка посмотрел на меня с уважением, а я прочертила на снегу дугу носком своего ботинка.
Миша
Я теперь пасусь в Сети в непривычных местах. Читаю про облака. Решил быть на уровне, чтобы… Ладно, облака бывают разные, но меня зацепили перистые. Циррусы. Почти цитрусы. Они самые высокие, самые далекие и самые красивые. Выше только серебристые и перламутровые. Но они выглядят ненастоящими, а перистые – настоящими. И похожи на крылья белых лебедей на взлете. Я закрыл глаза и представил лебединое крыло, вытянутое на несколько сотен километров. Лебединое крыло засветилось ледяными кристаллами и унеслось в верхнюю тропосферу. Почему меня тянет к самым высоким, ледяным облакам? Потому что я малявка и мне до них далеко, дальше не бывает?
– Я тучка, тучка, тучка! Я вовсе не медведь! – заорал я.
– Что поделываешь, тучка? – спросил отец за моей спиной.
Я втянул голову в плечи, потом опомнился и развернулся. У меня теперь мания преследования. Мне кажется, все читают мои мысли.
– Сколько раз просить стучаться? – злобно сказал я. – Я замок врежу!
– Хочешь маму доконать?
– Вы меня доконаете! Вы! – снова заорал я.
– Что с тобой? – Отец смотрел на меня как на больного проказой. – Ты последнее время не в себе. Или мне кажется?
– Кажется, – буркнул я, решив сбавить обороты. С отцом мое настроение проканает, с мамой – нет. Шпионаж тогда обеспечен, провал тоже.
– Что это? – Отец смотрел на монитор. На нем улетали в тропосферу лебединые крылья.
– Облака. Лизкина мама изучает облака, – я еле выговорил слово «мама».
– А я думал, ты реферат пишешь.
Блин! Лучше бы я так сказал. Меня застали врасплох, я совсем перестал соображать. Теперь провал обеспечен.
– О чем говорить с малявкой? – небрежно бросил я. – Только о том, что она знает.
– Молодец! – Отец засмеялся. – Готовишься к встрече с девушкой по-научному. Надо перенять твой опыт.
Трындец!!! Я лузер, лузер, лузер! Я вовсе не медведь! Меня надо забанить до конца жизни.
– Перенимай, – еле выговорил я, и меня забанило по-настоящему.
Я веду себя как последний идиот. Торчу у дома и жду Ее. Чтобы просто подняться вместе вверх по лестнице. Я молчу, говорит Она. А я просто слушаю. И ничего не помню. О чем мы говорим? О Лизке?.. Точно. О ней.
– Зайдешь? – каждый раз спрашивает Она меня.
Я отрицательно машу головой, и мы входим в квартиры одновременно. Я закрываю дверь и жду, когда щелкнет Ее замок. У них старый замок, часто заедает. Надо его починить, а я не умею. Залезть в инет, посмотреть замки? А если не смогу? Посыплю голову пеплом… Вот олух! Нет, я не олух. И не малявка, я выше Ее на целую голову. Между прочим, кучи пацанов влюбляются в своих училок. И ничего. Некоторые даже женятся. Чем я хуже? Женюсь, удочерю Лизку. Я представил себя Лизкиным папиком и заржал. Она всю жизнь простоит в углу! Хотя, если честно, в небольших количествах она ничего. Мне она даже нравится. Или мне Лизка нравится, потому что нравится Она? Нет, у них глаза одни на двоих. Потому я люблю смотреть в Лизкины глаза.
Лизка меня как-то застукала во дворе.
– Что стоишь, мерзнешь? – спросила она.
– Ключи забыл. – Я сказал первое, что пришло в голову.
– Пойдем ко мне. У тебя нос синий, а под ним сопля блестит.
Я разозлился, она засмеялась. Пока она смеялась, я испугался. Вдруг у меня под носом всегда сопли? И Она это видит?! Вот позорище! Я был унижен. Я до сих пор унижен.
Я грелся котлетой и чаем у них на кухне, когда пришла Она.
– Не буду вам мешать, – сказала Она.
– Ты нам не мешаешь, – воскликнула Лизка, а я промолчал. Был в ступоре. Как обычно. И Она ушла, решив, что мешает мне. Придурок!
Я дал себе кулаком по физии и пошел к отцу. Он таращился в монитор на облака.
– Готовишься к встрече с Лизой по-научному? – насмешливо спросил я. Он втянул голову в плечи, а потом развернулся ко мне.
– А ты почему без стука?
– У нас это не модно, – вредно сказал я.
– Пора менять моду. – Он сощурил глаза.
– Пора, – согласился я. – Надо охватить и маму. Я хочу, чтобы она тоже была на гребне.
Отец молча отвернулся к монитору. Я ушел, выиграв одно очко. Это лучше, чем ничего.
Мила
Меня заманила к себе Бухарина. Я не хотела к ней идти. Ее личная жизнь плохо действовала на мою. Но она заклеймила меня именем Иуды. И мне пришлось тащиться. Кому хочется числиться Иудой?
У Бухариной был странный вид, счастливый и виноватый одновременно. Это было интересно и заманчиво. Очень!
– Раскалывайся! – велела я.
– Я изменила мужу, – созналась она.
– В смысле? – поразилась я.
Бухарина была не замужем. Уже полгода. И несмотря на это, продолжала мыслить стереотипами.
– С Савельевым.
– С Савельевым? – Я потеряла дар речи.
– Думаешь, это глупо? Перепих по диагонали? – смущенно улыбнулась Бухарина, глядя в стол.
Оказывается, Бухарина не мыслила стереотипами. Она вышивала крестиком по диагонали. Это был высший пилотаж! Таких, как она, после разводов раз-два и обчелся.
– Высший класс! – воскликнула я.
Бухарина раскраснелась как маков цвет. Еще бы! Самая искренняя похвала – это похвала от зависти. Точно!
– Как ты его заманила?
– Он сам пришел. Но это не важно. Важно было, смогу я с другим мужчиной или нет?
Бухарина сделала паузу. Могла и не делать. По ее лицу все было ясно.
– Я смогла! – торжествующе рассмеялась она. – Запросто!
– А он? – вредно спросила я.
– Тормоз! – разозлилась Бухарина. – Само собой!
Казус в том, что женщина может всегда, а мужчина – нет. Женщина может не хотеть, но может мочь. А мужчина может только при наличии двух условий – хотеть и мочь. Но самое печальное бывает тогда, когда мужчина хочет, но не может. Это все равно, что мечтать выйти замуж за олигарха, живя и работая в Урюпинске. Другими словами, мужчина – создание нежное, его обижать нельзя. Потому мой вопрос был закономерным. Савельева обидела жена, уйдя к Троцкому. Савельев мог мочь, а мог и не мочь. Хотя этот вопрос я могла и не задавать. Все было заранее ясно, принимая во внимание выражение лица Бухариной. Та прочла мои мысли и захихикала.
– Что-то еще?
– Да! – давясь от смеха, воскликнула она. – Троцкий явился ко мне во время адюльтера с Савельевым. Вообрази!
– О!
– Савельев только закурил, и тут раздался звонок в дверь. Меня подбросило над кроватью. От неожиданности. И от страха. Я испугалась, что меня застукают в постели с другим мужчиной.
С ума сойти! Бухарина боялась изменить мужу, который не просто изменял ей – он с ней развелся полгода как!
– А дальше что? – Я изнемогала от любопытства.
– Савельев просил не открывать. А я натянула одеяло на голову и услышала, как щелкнул входной замок. Это был конец! Собственно, это было последнее, о чем я подумала.
– Рита! Рита! Открой! – Бухарину звал голос ее бывшего мужа.
– И в его голосе была тревога! – торжествующе крикнула Бухарина. – Он дергал и дергал дверь, она ходила ходуном вместе с железным лязгом. А я хихикала под одеялом, сотрясаясь всем телом так, что тряслась кровать с Савельевым вместе.
Вот это да! Неверный бывший муж Бухариной был озабочен тем, как бы с ней чего не случилось. Он рвался помочь и не мог ничего поделать, потому что на дверь она накинула цепочку. Совершенно машинально! Ее неверный бывший муж раздирал цепочку и рвался к ней третьим лишним!
– Со смеху умереть! – хохотала я.
– Я дверь взломаю! – кричал Троцкий. – Рита, что с тобой?
Муж Савельевой стал натягивать брюки.
– Куда? – зашипела Бухарина. – Только посмей меня позорить!
– Лучше открыть.
Савельев встал с кровати. Бухарина посмотрела на его руки, они были сжаты в кулак. Тогда Бухарина вцепилась Савельеву в брюки.
– Сесть! Хочешь, чтобы нас обхохотал весь город? Сесть, я говорю! – шепотом рычала она.
Савельев тихо выругался и сел, Бухарина, путаясь в рукавах, еле надела халат и вышла в прихожую. В дверной щели она увидела глаз. Один-единственный. Круглый-круглый. Бешеный-бешеный. И ее вновь разобрал смех. Бухарина захохотала и поползла по стене вниз.
– Ты что? Напилась? – грозно спросил ее круглый глаз.
Бухарина кивнула, потому что говорить не могла. Она была занята. Хохотала.
– Идиотка! – рявкнул круглый глаз. – Я чуть с ума не сошел! Дура несчастная!
Бухарина снова кивнула и захохотала. Она хохотала и сейчас. Как ненормальная. А у меня не было слов. Бухарина была счастливой дурой, от которой ушел один муж и тут же пришел другой. Вдумайтесь! Коловращение чужих мужей в природе. Умереть, не встать!
– Ты помнишь о собственном муже? – спросила Бухарина, и я отвлеклась от мыслей о ней.
– Конечно, – удивилась я.
– Как о мужчине, – раздельно произнесла Бухарина.
– Конечно, – я отчеканила букву «ч». Что за бесцеремонные вопросы?
– Когда у вас был последний секс? – пытала Бухарина.
– Ха! Недавно мы тряхнули стариной. – Я вдруг засмущалась как маленькая.
– Вы не должны трясти стариной! – Голос Бухариной взвился до небес. – Вы должны трясти кровать! – и Бухарина в исступлении зарычала: – Рррегулярррно!
– Чушь! – оскорбилась я. Нечего лезть мне под одеяло третьим лишним!
– Я тоже так думала, – мрачно сказала Бухарина. – А этти так не думают.
Слово «эти» в словарном запасе Бухариной теперь означает мужчин, а удвоенная буква «т», произнесенная с двойным ударением, призвана оттенить период ее глобального презрения к «эттим».
– После развода я не могла вспомнить, когда мы с Троцким последний раз занимались любовью. Почти всю жизнь проходили, взявшись за руки, как пионеры. Мне этого было достаточно. Как оказалось, ему нет! – Бухарина смачно выругалась. – Я вдруг поняла очевидный жизненный казус. Я все купила и подарила своему мужу. Так получилось по ходу жизни. Даже не помню, покупал ли он себе какие-нибудь вещи. Знаешь, в чем именно жизненный казус?
Я отрицательно покачала головой. Фантом Троцкого вытеснил живого Савельева в одну секунду. И это уже надолго. Бухарина не слезет с этой темы, пока я не улизну домой. Мне оставалось только терпеть и пить чай.
– Жизненный казус заключается в том, что неверные мужья надевают на свидания с посторонними женщинами одежду и обувь, купленную их женами. Ересь! Думать об этом – все равно, что думать о том, почему у табуретки четыре ноги.
Я тоже абсолютно все покупаю своему мужу. И сыну. Что здесь такого? Ересь! Именно!
– У моего мужа оказалось больше вещей, чем у меня. Я распихала его вещи по сумкам и чемоданам. У меня не осталось ни одной сумки и ни одного чемодана. Представь! Я обделяла себя, даже не задумываясь над этим! – кипела Бухарина. – В моем беличьем колесе была еще одна ступенька – четвертая. Под названием «хазбэнд»! И где мой хазбэнд? Слился в безнравственном экстазе с Савельевой. Вот где! Почему борцы за нравственность существуют только в телевизоре, а в жизни их нет? Сволочи! – Бухарина стукнула кулаком по столу.
– Да, – протянула я и отодвинулась подальше.
– Знаешь, что было, когда мой муж не явился первый раз ночевать? Ни-че-го! После восемнадцати лет вместе он наконец выяснил, что я не любовь всей его жизни. И объяснил это своим друзьям, чтобы получить разрешение на внебрачную связь. И они дали ему индульгенцию в одну секунду. Их даже не нужно было упрашивать! Его друзья нравственные или нет? Что скажете, борцы за нравственность? Или борьба за нравственность – это ваша служебная обязанность, а в жизни вы раздаете грешникам индульгенции направо и налево? Всем, кто попросит?
– Я не борец за нравственность, – осторожно сказала я. – Даже наоборот. И я не давала никаких индульгенций. – Я подумала и зачем-то добавила: – Никому не давала.
– А надо было! – крикнула Бухарина. – Даже в случае потенциальной измены вы были бы квиты. Упреждающий удар – залог морального удовлетворения в тяжком будущем!
– А как же мышкины слезки?
– Это наши мужья – мартовские коты, а мы по жизни демисезонные мышки! Троцкий в поте лица желал жену ближнего своего! А моя жизнь покатилась под откос под аккомпанемент моей высокой нравственности. На черта она мне облокотилась? – Бухарина уронила голову на руки и зарыдала.
– Слава богу, теперь у тебя есть Савельев. – Я деликатно погладила ее по плечу. – Когда вы снова встречаетесь?
– Я и не собираюсь с ним встречаться! – вскипела Бухарина и сбросила мою руку. – Савельев – это тест. Понятно?
Я уткнула глаза в стол. У меня действительно не было слов, но какие мысли! В этом нелепом четырехугольнике Савельев оказался виртуальным углом. Он играл роль теста. И все!
Из всего вышеуслышанного я вывела важное умозаключение. Все мужчины – тест. Кто-то сдает его с первого раза, кто-то – никогда. Кому как повезет. Мне – повезло?
Лиза
Сашка и Мишка отыскали павильон, оставшийся от старого, заброшенного рынка. Павильон был расписан граффити в четыре уровня. А я нашла свою стену и показала им. Моя стена выросла выше голов из старого темно-красного кирпича, сшитого грубыми, серыми швами. В стене зачем-то вырубили арки, а потом заложили их кирпичами в ранах и выбоинах, как в следах пуль. Так у нее получились двери, которые никуда не вели. Вдоль молчаливой стены дребезжали редкие трамваи, похожие на машины времени из далекого прошлого. За такой стеной обязательно должна была скрываться тайна.
– Что за ней? – спросила я.
– Стадион, – ответил Мишка.
– Не может быть, – не поверила я. Старая стена казалась больной и старой и никак не вязалась с культовым местом здоровья и спорта.
– Пойдем, увидишь.
Они схватили меня за руки, и мы побежали. Старая стена обогнула один квартал, потом второй, и мы оказались у частокола чугунных пик. За ними стучали клюшками хоккеисты. Я тогда почувствовала разочарование: старая стена манила тайной, а реальный стадион слопал тайну за просто так.
У школы почти каждый день меня теперь ждали красная куртка и синяя куртка. Мишка подбрасывал монетку вверх, выпадал орел – направление север-юг, решка – запад-восток. Они складывали руки стульчиком, я на него садилась, и они тащили меня целый квартал до троллейбусной остановки, а я хохотала и болтала ногами.
Грелись мы в кинотеатрах, моря голод попкорном. Первый раз мы попали на фильм «Мы так любили друг друга». Мы бы на него не пошли, если бы не замерзли до черта.
– Коммунистическая жвачка, – скривился Сашка. – Санитары всех стран, объединяйтесь.
– А мне понравился, – не согласилась я.
– Чем? Лямурками-тужурками? – засмеялся Мишка, запрокинув голову вверх.
Он всегда смеется, запрокинув голову вверх. Тогда его соломенные волосы взлетают и падают на пару синих глаз. Как и сегодня.
– Не-а. Черно-белыми танцами, – ответила я.
А на самом деле, мне фильм понравился совсем другим. Я захотела донельзя, чтобы мы так же любили друг друга. Во время просмотра на меня вдруг накатила тоска. Такая сильная, что защипало в глазах. Я незаметно вытерла выступившие слезы кулаками и закрыла глаза. Со мной это случалось, когда я слышала за окном чужой смех, веселый и беззаботный. Чужой беззаботный смех пролетал мимо, и мне оставалось ждать, когда же он заденет меня. У меня странный характер: даже когда я веселюсь, во мне остается кусочек грусти. Я мечтаю научиться смеяться от души, запрокинув голову к синему-синему небу. И ничего не выходит. Наверное, потому что моих губ еще не касался солнечный ветер.
– Мишка, обещай мне одну вещь, – как-то сказала я.
– Какую?
– Обещай, что никогда не станешь камнем на этой гречневой стене.
Мишка взглянул на стену, она блеснула гранатовыми зернами в лучах закатного солнца.
– Что в этой стене такого?
И я рассказала о хранителях идеальных вещей, контролерах дезинформации и кладбище реальных вещей, не дотянувших до идеала.
– Значит, я прошел отбор? – засмеялся Мишка. И мне вдруг стало тревожно.
– Не знаю, – медленно произнесла я.
– А потом не отбракуешь?
– Посмотрим. – Я жалела об откровенности. Мишка, видимо, это понял.
– Трусиха, – насмешливо сощурился он.
– Шутка, – сощурилась в ответ я. – Разве не ясно?
Я махнула рукой, но осадок остался. Конечно, люди не вещи. У идеальных вещей есть одно существенное достоинство – раз и навсегда заданные, неизменные свойства. К ним ничего не прибавить и ничего не отнять. Потому ты всегда знаешь, чего от них ожидать. Это, наверное, хорошо. Но у идеальных вещей есть один существенный недостаток – раз и навсегда заданные, неизменные свойства. Это скучно. Хотя одна и та же идеальная вещь может отличаться от себя самой. Нельзя повторить в точности эталонный килограмм, они все равно будут разными. Потому идеальных людей и вещей в реальности нет и не будет. Главное, выделить самое важное свойство, чтобы равнять человека с идеалом. Я решила, что идеальные люди – это те, кому доверяешь. И все. Больше от них ничего не требуется. Мой идеальный человек – мама, Мишка отбор не прошел. И ладно. Не важно. У меня есть мама, этого вполне достаточно. И у меня есть куклы. Этого тоже достаточно, чтобы не жалеть о словах.
– Ты же не болтун? – спросила я Арлекина. Он промолчал.
– Я тебя забросила, и ты обиделся?
Я потрясла его желтыми волосами, он беспомощно свесил руки.
– Разговариваешь сама с собой? – засмеялась мама. Я и не заметила, как она вошла.
– С Арлекином. Он на меня в обиде.
– Почему? – Мама села рядом со мной по-турецки. Как я.
– Потому что голый и беспомощный. Ему не хватает уверенности.
– Тогда ему нужна маска, – сказала мама. – Черная, кожаная, с маленьким рогом, похожим на бородавку.
– Зачем?
– Затем, что на самом деле Арлекин – это Эллекен – предводитель бесов и чертей, а не глупый, деревенский увалень.
– Да? – Я уставилась на Арлекина. – А все же, кто он на самом деле? Бес или простофиля?
Мама взяла Арлекина в руки, он весело тряхнул желтыми волосами, и они свалились на его круглые, глупые глаза. Мама засмеялась.
– Зачем ему прятать лицо за маской с рожками?
– Для уверенности?
– Конечно.
– Значит, простофиля! – торжествующе воскликнула я.
– Это важно?
– А как же? От характера зависит одежка. Хороший парень – желтые панталоны, плохой – красные.
– В жизни так почти не бывает, – задумчиво произнесла мама. – Только в театре.
– Получается, все маскируются?
– Не все. Начнем с желтых панталон?
– Ага, – весело согласилась я.
Мама смастерила безработному лентяю из Бергамо роскошный костюм из желтого атласа и шапочку с заячьим хвостиком. А я пришила к рубахе и панталонам кучу треугольных атласных заплаток, голубых и зеленых. Разряженный Арлекин взметнул вверх волосы и горделиво расставил ноги. Разноцветные костюмные заплатки затрепетали как листья, а соломенные волосы упали и скрыли синие глаза. Арлекин теперь излучал уверенность, и он оказался любителем модных тряпок.
– Он похож на Мишку, – вдруг сказала я.
– Он тебе нравится?
– Кто?
– Миша, – улыбнулась мама.
– Не знаю, – медленно ответила я. – Мне он нравится условно.
Я действительно еще не разобралась. У него рожки родные или накладные?
– А как безусловно?
– Надо быть со мной честным.
Мама обняла меня, и мы упали на ковер, чтобы смотреть на гречишную стену. Она мерцала электрическим живым светом с нимбом из лунно-сахарной крошки. А вокруг морозная чернота. Получилось, что мы с мамой жили внутри теплого электрического апельсина с магической границей из лунного рафинада. Кто нам нужен? Никто.
Миша
В Сети я откопал клубы любителей перисто-слоистых монстров. Оказывается, толпы людей зависают головой в облаках. Среди них полно моих ровесников. К тому же я сделал эпохальное открытие. Самому изучать облака интереснее, чем долбить географию в школе. Я перелопатил кучу информации за просто так, на интерес. Тем более у меня такой стимул! Может, уйти на домашнее обучение? Красота! Днем спи до посинения, ночью учись. Изучай облаковедение. Йес! Я решил найти отцовский бинокль, мощный как танк. Решил, нашел и перешел к практическому изучению облаков. Мама посмотрела на меня с уважением, отец хмыкнул. Я вызывающе глянул в его глаза, он поднял руки вверх.
Я навел бинокль на небо, стоя в аэродинамической трубе моей собственной улицы, и ахнул. Я попал на Южный полюс, будучи покорителем Севера, и ничего не понял. Ко мне в окуляры шагали бело-голубые гряды кучевых облаков. Они наползали друг на друга торосами и проваливались в синие просветы антарктических вод. Они были воинственными, а не дружественными. Невидимые солдаты Южного полюса укрывались за снежными башенками и целились в меня сквозь небесное решето. Мне могло повезти, а могло и не повезти. По крайней мере, солнцу не повезло – они его уже окружили и забрали в светящееся кольцо.
– Ну надо же! – и я вдруг заорал: – Гало!
– Гало? Что это? – Рядом со мной возникла Лизка.
– На! – Я протянул ей бинокль.
Я готов был делиться восторгом со всеми. Тем более с девчонкой, чья мама всю жизнь живет в такой красоте.
– Ух ты! – прошептала Лизка.
– Видела? – торжествовал я. – Офигеть!
– Да. – Она пялилась в бинокль, не отрываясь.
Я выдрал окуляры из ее рук и снова застыл в экстазе.
– Вот бы туда на воздушном шаре.
– Да, – мечтательно протянула Лизка.
– Или на дельтаплане.
– На дельтаплане, – эхом отозвалась она.
Я оглянулся. Ее расширенные глазенапы смотрели в небо, а в них плавали белыми рыбами облака. И я обалдел оттого, что впервые в жизни увидел два неба сразу. В чужих глазах. В Ее глазах! Я наклонился, и среди облаков вынырнули сразу две мои головы. У моих голов был огромный лоб, точки глаз и полное отсутствие подбородка. Я прыгнул в Ее глаза и стал пришельцем из космоса! Не знаю, сколько бы я таращился в инопланетные глаза, если бы не Лизка.
– Ты чего? – спросила она и покраснела.
Я испугался сразу. Она могла прочитать своим лазером все мысли в моей голове.
– Ничего. – Я сделал два пальца штепселем и поднес к ее лупарикам.
В ее глазах вдруг заблестели слезы. В Ее галактических глазах! Она молча развернулась и пошла.
– Ты чего? – дурашливо вякнул я ей в спину. Мне стало стыдно.
– Ты отстаешь в развитии, – не оборачиваясь, ответила она. – Салага!
Она полезла к себе через подоконник, я поймал ее за ногу.
– Ну?
– Я собираюсь купить телескоп «АстроМастер».
– Валяй!
Она попыталась освободить ногу, я зажал ее двумя руками.
– Собираюсь изучить облака вплотную. Знаешь, что такое цирростратус?
– Нет. – Она дернула ногу, тапок свалился на мою улицу, я засмеялся.
– У «АстроМастера» девяностомиллиметровый объектив. Это круто! Можно увидеть Юпитер в двух шагах от себя. Шаришь? А еще у «АстроМастера» ахроматическая рефракция, встроенный искатель, оборачивающаяся призма…
– Чихала я на призму! Понял, оборачивающийся искатель? – Она двинула мне ногой по голени.