Джульетта Фортье Энн
— Как зовут твоего дядю? — спросил команданте, сообразив, что забыл об этом самом очевидном вопросе.
— Бенинкаса, — отозвался мальчик. — Он делает краски. Мне нравится синяя, но она дорогая. — Он посмотрел снизу наверх на команданте. — Мой отец всегда носил красивые цвета. Когда ты богат, это можно себе позволить.
— Я думаю, да, — согласился команданте. Романино остановился у ворот из длинных железных прутьев и хмуро заглянул во двор.
— Пришли. Вон монна Лаппа, моя тетка. Ну, то есть она не совсем моя тетка, но хочет, чтобы я ее так называл.
Команданте Марескотти удивился размерам дома: он представлял себе нечто куда более жалкое. Во дворе трое детей помогали матери расстилать выстиранное белье, а крошечная девочка ползала на четвереньках, подбирая зерна, насыпанные для гусей.
— Романино! — Женщина вскочила на ноги, увидев мальчика у ворот. Железный засов был сброшен со скоб, дверь распахнулась, и она втащила его во двор и обняла, плача и целуя: — Мы думали, ты умер, дурашка!
В суете никто не обращал внимание на малышку, и команданте, который скромно стоял в стороне, не мешая счастливому воссоединению, оказался единственным, кто не потерял головы и вовремя заметил, как девочка поползла к открытым воротам. Он нагнулся и неловко подхватил ее на руки.
Какая красивая малышка, подумал команданте, куда очаровательнее, чем можно ожидать от ребенка ее возраста. Несмотря на отсутствие опыта общения с таким крошечным народцем, он медлил отдавать ее монне Лаппе, любуясь маленьким личиком и чувствуя, как что-то шевельнулось в груди, словно маленький весенний цветок пробивается к солнцу сквозь корку мерзлой земли.
Симпатия оказалась взаимной. Вскоре малышка начала шлепать ладошками по лицу команданте и тянуть его за щеки с явным удовольствием.
— Катерина! — ахнула мать и поспешила выручить знатного гостя, выхватив девочку у него из рук. — О, простите, мессир!
— Ничего, ничего, — сказал команданте. — Десница Божия простерта над вами и вашими чадами, монна Лаппа. Видно, что ваш дом благословен.
Женщина пристально посмотрела ему в лицо и, все поняв, склонила голову:
— Спасибо, мессир.
Команданте повернулся уходить, но остановился. Обернувшись, он посмотрел на Романино. Мальчик стоял прямо, как молодое деревце, не желающее гнуться под ветром, но выражение глаз изменилось: они словно потухли.
— Монна Лаппа, — сказал команданте Марескотти. — Я хочу… Я бы хотел… Как вы посмотрите, чтобы отдать мне этого мальчика?
На лице женщины появилось изумление, смешанное с недоверием.
— Понимаете, — поспешил добавить команданте, — я думаю, что он мой внук.
Слова прозвучали неожиданно даже для самого Марескотти. Монна Лаппа испуганно ахнула, зато у Романино сделался такой ликующий, такой хвастливо-задорный вид, что команданте невольно расхохотался.
— Так вы команданте Марескотти? — воскликнула женщина, покраснев от волнения. — Тогда это правда! О, бедная женщина! Я никогда… — Слишком потрясенная, чтобы соблюдать приличия, монна Лаппа схватила Романино за плечо и толкнула его к команданте: — Ступай! Ступай, глупыш! И не забудь поблагодарить Господа!
Ей не пришлось повторять в третий раз. Не успел команданте и глазом моргнуть, как руки Романино уже обнимали его за пояс, а дерзко задранный сопливый, нос уткнулся в вышитый бархат.
— Ну, пойдем, — сказал он, потрепав мальчишку по грязной голове. — Надо найти тебе туфли. И много всего другого. Перестань плакать.
— Я знаю, — шмыгнул носом мальчишка, вытирая слезы. — Рыцари не плачут.
— Еще как плачут, — сказал команданте, взяв внука за руку. — Но только когда они чистые, одетые и в туфлях. Сможешь подождать столько времени?
— Постараюсь изо всех сил.
Когда они уходили от дома монны Лаппы, держась за руки, команданте Марескотти боролся с угрызениями совести. Как может человек, убитый горем, потерявший все, кроме собственной жизни, находить такое утешение в ощущении маленькой липкой ручонки, крепко держащей его большую руку?
Много лет спустя в палаццо Марескотти пришел странствующий монах и попросил о встрече с главой семьи. Он объяснил, что прибыл из монастыря Витербо и что тамошний аббат приказал ему вернуть великое сокровище его законному владельцу.
Романино, уже взрослый, тридцатилетний, мужчина, пригласил монаха в дом и послал дочерей наверх узнать, в силах ли их прадед, старый команданте, встретиться с гостем. Пока они ждали, Романино велел подать монаху еды и вина, но любопытство его было столь велико, что он не выдержал и спросил незнакомца, какое сокровище тот привез.
— Я мало знаю о его происхождении, — ответил монах с набитым ртом, — но назад его не повезу.
— Почему? — удивился Романино.
— Потому что оно обладает великой поражающей силой, — сказал монах, отламывая еще хлеба. — Каждый, кто откроет шкатулку, начинает болеть.
Романино так и отпрянул.
— Сначала ты говоришь, что привез сокровище, а потом признаешься, что оно приносит несчастье?
— Простите меня, мессир, — поправил его монах, — но я не говорил, что оно приносит несчастье. Я лишь сказал, что оно обладает великой силой, которая может и защищать, и разрушать, поэтому им должен владеть человек, способный управлять этой силой. Сокровище нужно вернуть законному владельцу, так мне сказал аббат.
— А владелец — команданте Марескотти?
Монах кивнул уже не так уверенно:
— Так мы полагаем.
— Но если это не так, — заметил Романино, — ты принес в мой дом черта. Хоть это ты понимаешь?
Монах оробел.
— Мессир, — настойчиво сказал он, — молю вас поверить, что я не имею намерения навредить вам или вашей семье. Я лишь выполняю поручение. Это, — он сунул руку под рясу и извлек маленькую и очень простую деревянную шкатулку, которую мягко поставил на стол, — отдали нам священники церкви Сан-Лоренцо. Я считаю, что там — правда, не уверен — реликвия святого, которую недавно прислал из Сиены в Витербо его благородный покровитель.
— Что-то я не слышал о таком святом, — буркнул полный дурных предчувствий Романино, глядя на шкатулку. — А кто его благородный покровитель?
Монах молитвенно сложил руки:
— Благочестивая и скромная монна Мина из дома Салимбени, мессир.
— Хм. — Романино помолчал. Разумеется, он понял, о ком речь, — каждый в Сиене слышал о помешательстве новобрачной и родовом проклятии, вроде бы отыскавшемся на стене в подземелье. Но какой же святой будет связываться с Салимбени? — Тогда могу я спросить, отчего вы не вернете это так называемое сокровище самой монне Мине?
— О нет! — ужаснулся монах. — Сокровище не любит Салимбени! Один из моих бедных братьев, Салимбени по рождению, умер во сне, после того как прикоснулся к шкатулке…
— Черт тебя побери, монах! — рявкнул Романино, вскочив. — Забирай свою чертову коробку и убирайся из этого дома сейчас же!
— Но ему было сто два года! — поспешно прибавил монах. — Зато другие, кто касался шкатулки, чудесным образом излечивались от застарелых немощей!
В этот момент в столовую с большим достоинством вошел команданте Марескотти. Гордая осанка осталась прежней, однако ходил он уже только с тростью. Вместо того чтобы выгнать монаха за дверь метлой, как он уже собирался сделать, Романино сдержался и устроил деда со всевозможным удобством во главе стола, а потом объяснил обстоятельства неожиданного визита.
— Витербо? — нахмурился команданте. — Откуда меня там знают?
Монах неловко поднялся, не зная, сидеть ему или стоять в присутствии хозяина и ему или Романино отвечать на вопрос.
— Здесь, — сказал он вместо этого, ставя шкатулку перед старым команданте, — то, что мне велели вернуть законному владельцу.
— Отец, будь осторожен! — воскликнул Романино, когда команданте потянулся открыть шкатулку. — Мы не знаем, какие демоны в ней прячутся.
— Не знаем, сын мой, — согласился команданте, — но сейчас увидим.
Наступила зловещая тишина, когда команданте медленно поднял крышку и заглянул в шкатулку. Увидев, что дед не упал на пол в конвульсиях, Романино подошел ближе и тоже посмотрел.
В шкатулке лежало кольцо.
— Я бы не… — начал монах, но команданте Марескотти вынул кольцо и, не веря глазам, уставился на него.
— Кто? — спросил он, и рука его задрожала. — Кто, ты сказал, отдал тебе это?
— Мой аббат, — ответил монах, попятившись в страхе. — Он сказал, что мужчины, нашедшие кольцо, перед смертью назвали имя Марескотти, а умерли они от ужасной лихорадки через три дня после того, как мы получили гроб с останками святого.
Романино взглянул на деда, желая, чтобы тот отбросил злополучное кольцо, но команданте совершенно ушел в воспоминания, без всякого страха трогая печатку с орлом и бормоча себе под нос старинный семейный девиз: «Веками верен», — выгравированный на внутренней стороне кольца крошечными буквами.
— Подойди, сын мой, — сказал он, наконец, потянувшись к Романино, — Это кольцо твоего отца. Теперь оно твое.
Романино не знал, как поступить. С одной стороны, он хотел послушаться деда, с другой — боялся кольца и не был уверен, что является его законным владельцем, даже если кольцо отцовское. При виде его колебаний команданте пришел в страшную ярость, закричал, что Романино трус, и потребовал принять фамильное кольцо, но едва тот сделал шаг вперед, как команданте упал на спинку стула и забился в судорогах, выронив кольцо на пол.
Увидев, что и старик пал жертвой злых чар реликвии, монах завопил от ужаса и выскочил на улицу. Романино бросился к деду, умоляя его душу не покидать тело, не причастившись Святых даров.
— Монах! — ревел он, прижав к себе голову команданте. — Вернись и сделай свое дело, крыса ты этакая, иначе, клянусь, я приведу дьявола в твой Витербо, и мы сожрем вас всех живьем!
Услышав угрозу, монах вернулся в кухню и отыскал в своей суме маленький фиал с освященным елеем, который аббат дал ему в дорогу. После соборования команданте несколько мгновений лежал очень мирно, глядя на Романино. Его последними словами были:
— Сияй высоко, сынок.
Понятное дело, Романино не знал, что и думать о проклятом кольце. С одной стороны, это было явное зло, убившее его деда, с другой стороны, печатка принадлежала его отцу: В конце концов, Романино решил оставить кольцо в доме, но спрятать так, чтобы никто не нашел. Он спустился в подземелье под домом, откуда вышел в лабиринт старого акведука Боттини и положил шкатулку в темный угол, куда заведомо никто не сунется. Он не рассказал о кольце детям, боясь, что любопытство подтолкнет их выпустить демона, но записал всю историю на пергаменте, запечатал свиток и хранил его вместе с другими семейными бумагами.
Сомнительно, узнал ли Романино правду о кольце при жизни, — многие поколения шкатулка пролежала в Боттини под домом, нетронутая и невостребованная. Но все равно Марескотти словно чувствовали, что где-то в доме притаилось старое зло, и в 1506 году семья решила продать дом. Нужно ли говорить, что кольцо осталось на прежнем месте.
Шестьсот лет спустя другой старый Марескотти прекрасным летним днем гулял в своем винограднике, когда вдруг увидел у своих ног маленькую девочку. Он спросил по-итальянски, кто она, и малышка ответила тоже по-итальянски, что ее зовут Джульетта и ей уже почти три года. Он очень удивился — обычно маленькие дети боялись его, но девочка весело болтала с ним как со старым другом, а когда они двинулись дальше, взяла за руку.
Вернувшись в дом, Марескотти увидел красивую молодую женщину, которая пила кофе с его женой, а рядом с ней другая малышка сосредоточенно набивала рот бискотти. Жена объяснила ему, что это Диана Толомеи, вдова старого профессора Толомеи, и что она приехала задать несколько вопросов о клане Марескотти.
Старый Марескотти принял Диану Толомеи радушно и ответил на все ее вопросы. Она спросила его, правда ли, что их род восходит по прямой к Ромео Марескотти через его сына Романино, и он ответил — да. Она спросила, знает ли он, что Ромео Марескотти стал прототипом для шекспировского Ромео, и он ответил, что ему известно и об этом. Тогда она спросила, знает ли старый Марескотти, что ее генеалогическая ветвь восходит к самой Джульетте, и он сказал, что так и понял, ведь она Толомеи, а одну из ее дочерей зовут Джульетта. Но когда она спросила, догадывается ли оно причине ее визита, старик сказал — нет, просто ума не приложит.
Тогда Диана Толомеи спросила, по-прежнему ли его семья владеет кольцом Ромео. Старый Марескотти ответил, что понятия не имеет, о чем идет речь. Диана уточнила, не видел ли он когда-нибудь маленькую деревянную шкатулку, в которой предположительно хранится приносящее несчастья сокровище, или, может, слышал о ней от старших. Марескотти ответил — нет, ни о чем таком в жизни не слыхал. Диана словно бы огорчилась, а когда он спросил, из-за чего весь сыр-бор, она ответила — может, оно и к лучшему, потому что некоторые артефакты трогать опасно.
Можно представить, как вспылил старый Марескотти. Он сказал, что Диана задала море вопросов, он на все ответил, а теперь пришла пора и ей пооткровенничать. О каком таком кольце идет речь, и почему она думает, что ему, Марескотти, что-то должно быть известно?
Сперва Диана рассказала ему историю о Романино и монахе из Витербо. Она объяснила, что ее муж искал эти сведения всю жизнь и обнаружил семейные записи Марескотти в городском архиве, а среди них наткнулся на пергамент Романино, положенный в ту же шкатулку. Очень хорошо, похвалила Диана, что у Романино хватило ума не носить кольцо, потому, что он не был его законным владельцем и мог серьезно пострадать.
Она хотела продолжать, но Алессандро — или, как они его звали, Ромео, старший внук старого Марескотти, подошел к столу стянуть печенье. Узнав, что перед ней Ромео, Диана пришла в большое волнение и сказала:
— Эта встреча — великая честь для меня, молодой человек. Здесь есть кое-кто особенный, с кем я хочу вас познакомить. — Она посадила на колени одну из дочек и сказала так, словно представляла восьмое чудо света: — Это Джульетта.
Ромео сунул печенье в карман и посмотрел на малышку.
— А вот и нет, — сказал он. — Она в подгузнике.
— Вовсе нет! — возмутилась Диана Толомеи, поправляя платье малышки. — Это такие трусики. Она уже большая девочка, да, Джули?
Ромео попятился, надеясь потихоньку смыться, но дед остановил его и велел поиграть с малышками, пока взрослые пьют кофе, и мальчик послушался.
Диана Толомеи рассказала старому Марескотти и его жене о кольце Ромео. Она говорила, что это была печатка с фамильным гербом, которую он отдал Джульетте Толомеи во время тайного венчания, проведенного их другом, монахом Лоренцо. Поэтому, заявила она, законной наследницей кольца является ее дочь Джульетта, и добавила — ей очень важно найти кольцо, тогда проклятие, довлеющее над родом Толомеи, потеряет свою силу.
Старый Марескотти заинтересовался рассказом Дианы в основном потому, что она, явно не итальянка, так страстно увлечена итальянской историей. Его поразило, что современная американка верит, что ее семья проклята старинным средневековым проклятием и даже считает это причиной смерти своего мужа. В принципе ее горячность можно понять, решил старый Марескотти, очень уж ей хочется снять проклятие, чтобы малышки росли без постоянной угрозы над головой. По какой-то причине Диана считала, что ее девочки особенно уязвимы для проклятия, — возможно потому, что оба их родителя Толомеи.
Марескотти сокрушался, что ничем не может быть полезен молодой вдовушке, но Диана перебила, не дослушав извинений.
— Из того, что вы сказали мне, синьор, — произнесла она, — я делаю вывод, что шкатулка с кольцом до сих пор находится в пещерах Боттини под палаццо Марескотти.
Старый Марескотти расхохотался, хлопая себя по коленям.
— Это уже басни! — сказал он. — Ни за что не поверю, что кольцо шестьсот лет лежит под домом. Если даже оно и там, значит, его так хорошо спрятали, что никто не найдет. Включая меня.
Чтобы убедить старика заняться поисками кольца, Диана пообещала, что в обмен на кольцо отдаст старинную реликвию, которая давно находится у Толомеи и которую клан Марескотти наверняка захочет себе вернуть. Она спросила, не догадывается ли он, о какой ценной реликвии идет речь, но Марескотти только руками развел.
Тогда Диана Толомеи вынула из сумочки снимок и положила перед ним. Старый Марескотти невольно перекрестился, увидев на фотографии разложенное на столе палио, о котором столько слышал от своего деда, священное знамя, считавшееся утерянным, стяг Ромео, который он и не чаял увидеть.
— Сколько же времени, — спросил он дрожащим голосом, — ваша семья прячет это от нас?
— Столько же, — ответила Диана Толомеи, — сколько ваш клан прячет от нас кольцо, синьор. Я думаю, вы согласитесь, что пришло время вернуть реликвии их законным владельцам и положить конец проклятию, низведшему нас до такого жалкого состояния.
Старый Марескотти оскорбился, услышав, что он в жалком состоянии, и громогласно сообщил об этом, перечислив многочисленные благословения, сыпавшиеся на него со всех сторон.
— Вы хотите сказать, — заговорила Диана Толомеи, перегнувшись через стол и коснувшись его руки, — что не было дней, когда вы чувствовали, что за вами пристально наблюдает некая могущественная сила, старинный союзник, ожидающий, когда вы выполните то, что обязаны?
Ее слова произвели на хозяев огромное впечатление. Некоторое время все молчали, но через минуту из сарая донесся ужасный шум, и они увидели Ромео, бежавшего к дому с визжащей и бьющейся у него на руках маленькой гостьей. Это была Джульетта, сильно порезавшаяся о вилы для сена, и бабушке Ромео пришлось зашивать ей рану на кухонном столе.
Старики Марескотти даже не рассердились на внука за то, что случилось. Они пришли в ужас, видя, что Ромео повсюду сеет боль и несчастья. Наслушавшись Диану Толомеи, они начали всерьез опасаться, что у внука дурной глаз и несчастливая рука, что в него вселился старинный демон и что, как и его предок-тезка, он проживет короткую жизнь, полную страданий и горя.
Сгорая от неловкости за случившееся с малышкой, старый Марескотти пообещал Диане Толомеи приложить все усилия, чтобы найти кольцо. Она поблагодарила и сказала, что независимо от успеха поисков вскоре вернет палио — пусть хотя бы Ромео получит то, что по праву принадлежит ему. Отчего-то ей было важно в свой следующий визит застать Ромео на ферме — она хотела что-то с ним попробовать. Что именно, Диана не сказала, а спросить никто не осмелился.
Они договорились, что Диана Толомеи приедет через две недели, а старый Марескотти пока поищет кольцо, и они расстались друзьями. Уезжая, Диана сказала, что, если кольцо найдется, Марескотти должен соблюдать крайнюю осторожность, не открывать шкатулку без крайней необходимости и ни при каких обстоятельствах не дотрагиваться до печатки. Она напомнила, что за кольцом тянется длинный список загубленных жизней.
Старому Марескотти пришлись по сердцу Диана Толомеи и обе малышки. Назавтра он поехал в город с твердым намерением найти злополучное кольцо. Целыми днями он бродил по пещерам Боттини под палаццо Марескотти, разыскивая тайник Романино, но только когда он, наконец, догадался одолжить металлодетектор, дело пошло. Отыскав кольцо, старик понял, почему никто не наткнулся на него за столько веков: шкатулка была засунута глубоко в узкую щель в стене и засыпана мелкой известковой крошкой.
Извлекая находку, он прекрасно помнил предостережение Дианы Толомеи, но за шесть столетий дерево высохло и стало таким хрупким, что шкатулка не выдержала даже самого осторожного прикосновения. Она распалась у него в руках, как высохший комок опилок, и через секунду старый Марескотти стоял, держа кольцо на ладони.
Он решил не поддаваться страху и, вместо того чтобы положить кольцо в другую шкатулку или коробку, сунул его в карман брюк и поехал к себе на виллу. После той поездки с кольцом в кармане в семье перестали рождаться мальчики, способные унаследовать фамильное имя Ромео Марескотти. К вящему огорчению старика, у всех его детей появлялись только девочки, девочки и девочки. Остался только один Ромео, его незаконнорожденный внук, но старик сомневался, что этот непоседа когда-нибудь женится и заведет сыновей.
Конечно, в тот момент старый Марескотти ничего этого не знал. Он радовался, что отыскал кольцо для Дианы Толомеи, мечтал поскорее получить палио 1340 года и показать его всей контраде. Он уже решил пожертвовать его в Музей Орла и представлял, какую удачу оно принесет Аквиле на следующих Палио.
Но все вышло иначе. В тот день, когда Диана Толомеи должна была приехать к ним на виноградник, старый Марескотти собрал всю семью за большим накрытым столом — его супруга несколько дней хлопотала у плиты. Он положил кольцо в новую шкатулку, а жена перевязала ее красной ленточкой. Они даже свозили Ромео в город, хотя скачки были на носу, чтобы подстричь парня в парикмахерской, — до этого обходились горшком для варки клецок и ножницами. Все было готово, оставалось только ждать.
Они ждали и ждали, но Диана Толомеи не приехала. В другое время старый Марескотти пришел бы в ярость, но тут он отчего-то испугался. Необъяснимо. Беспричинно. Он чувствовал себя как в лихорадке, не мог ничего есть. В тот же день до них дошли ужасные новости. Двоюродный брат позвонил Марескотти и сообщил об аварии, в которой погибли вдова профессора Толомеи и две ее малолетние дочери. Можно себе представить, что почувствовал старый Марескотти. В ту же ночь он сел и написал письмо дочери в Рим, умоляя простить его и вернуться домой. Однако она не вернулась и так никогда и не ответила на письмо.
VIII.I
О, я дворец любви себе купила,
Но не вошла в него! Я продалась,
Но мной не овладели.
Когда Алессандро, наконец, закончил свой рассказ, мы лежали рядом на диком тимьяне, глядя вверх на ярко-голубой покров небес.
— Я до сих пор помню день, — добавил он, — когда мы узнали об аварии. Мне было тринадцать, но я глубоко переживал случившееся и особенно жалел малышку по имени Джульетта. Конечно, я всегда знал, что меня зовут Ромео, но никогда прежде не думал о Джульетте. А после этого случая я начал о ней думать и понял, что очень странно быть Ромео, когда в мире нет Джульетты. Странно и одиноко.
— Ну, конечно! — Я приподнялась на локте, щекоча его серьезное лицо фиалкой. — Бьюсь об заклад, ты не страдал от недостатка женского внимания.
Он дерзко ухмыльнулся, отмахнувшись от фиалки.
— Я же думал, ты умерла! Что мне оставалось делать?
Вздохнув, я насмешливо покачала головой:
— Вот тебе и «Веками верен».
— Эй! — Алессандро ловко перекатился, так что я оказалась сверху, и нахмурился, глядя на меня: — Ромео подарил то кольцо Джульетте, помнишь?
— И очень правильно поступил.
— Тогда скажи мне, Джульетта из Америки… — начал он, не очень довольный оборотом, который принял разговор. — Осталась ли ты верна мне спустя столько веков?
Он говорил полушутя, но для меня это была не шутка. Вместо ответа я твердо выдержала его взгляд и спросила:
— Зачем ты вломился в мой номер в отеле?
Алессандро подготовился к самому худшему, и все равно я не могла шокировать его сильнее. Застонав, он скатился на землю и схватился за лицо, тихо раскачиваясь.
— Porca vacca!
— Надеюсь, — сказала я, не двигаясь с места и щурясь на голубое небо, — у тебя есть убедительное объяснение. Если бы у меня не было, я бы на твоем месте здесь не сидела.
Он снова застонал.
— Да, я там был. Но я не могу сказать почему.
— Что? — Я резко села. — Разгромил мою комнату и не можешь сказать почему?
— Что?! Нет! — Алессандро тоже выпрямился. — Это не я! Там уже все было в таком виде! Я подумал, ты сама это сделала! — При виде выражения моего лица он всплеснул руками: — Да я правду говорю! В ту ночь, когда мы поссорились, и ты ушла из ресторана, я поехал в твою гостиницу… сам не знаю зачем. А когда приехал, увидел, что ты спустилась с балкона и крадучись убежала.
— Бред собачий! — взорвалась я. — С какой стати мне вылезать с балкона?!
— Ну, ладно, пусть не ты, — согласился Алессандро, красный от неловкости. — Просто женщина, похожая на тебя. Но когда я вошел, балконная дверь уже была открыта, и в номере все было вверх дном. Ты мне веришь?
Я схватилась за голову.
— Как ты можешь ожидать доверия, если даже не говоришь, зачем лазал ко мне в комнату?
— Извини. — Он робко вытащил веточку тимьяна из моих волос. — Я хотел рассказать, но это не моя тайна. Скоро все узнаешь.
— От кого? Или это тоже тайна?
— Боюсь, что да. — Он отважился улыбнуться. — Но ты мне поверишь, если я скажу, что у меня были самые добрые намерения?
Я покачала головой, досадуя на собственное легковерие.
— Я, должно быть, с ума сошла.
Его улыбка стала шире.
— Это по-английски «да»?
Я поднялась и резко одернула юбку, все еще не вполне остыв.
— Не понимаю, почему тебе все так легко сходит с рук…
— Иди сюда. — Он взял меня за руку и снова заставил сесть. — Ты меня знаешь. И знаешь, что я никогда тебя не обижу.
Когда он привлек меня в свои объятия, я не сопротивлялась, словно внутри меня рушился какой-то барьер — он, кстати, рушился сегодня весь день, — делая меня мягкой, податливой, едва способной думать о чем-то, кроме этих объятий.
— Ты веришь в проклятия? — прошептала я, прижимаясь к его теплой груди.
— Я верю в благословения, — ответил он мне в висок. — Я верю, что в каждом проклятии есть свое благословение.
— Тебе известно, где находится палио?
Я ощутила, как напряглись его руки.
— Хотел бы я знать. Я хочу вернуть его не меньше, чем ты.
Я посмотрела на него снизу вверх, пытаясь отгадать, лжет он или нет.
— Почему?
— Потому что… — он выдержал мой подозрительный взгляд, не дрогнув, — где бы палио ни находилось, без тебя оно бесполезно.
Когда мы, наконец, вернулись к машине, наши тени уже ложились на дорожку, а воздух стал мягким, вечерним. Я уже начала беспокоиться, что мы можем опоздать на званый ужин к Еве-Марии, когда у Алессандро зазвонил сотовый. Он предоставил мне укладывать бокалы и пустую бутылку в багажник, а сам отошел на несколько шагов, пытаясь объяснить нашу таинственную задержку своей крестной.
Выискивая, куда понадежнее пристроить бокалы, я заметила в дальнем углу багажника деревянный футляр, в каких бывают винные бутылки, с ярлыком «Кастелло Салим-бени» на стенке. Приподняв крышку, я увидела внутри деревянные стружки и подумала — вот почему бокалы в багажнике не разбились по дороге сюда. Чтобы убедиться, что можно без помех положить их обратно, я сунула руку в стружку и немного ее утрамбовала. Неожиданно пальцы ощутили что-то твердое, размером с коробку для сигар.
Стоя у открытого багажника, я на мгновение перенеслась во вчерашний день и словно воочию увидела, как Алессандро вынимает такую же коробку из сейфа в стене туфовой пещеры. Не в силах противиться искушению, я сняла крышку с коробки с проворством и трепетом взломщика, совершенно не ожидая, что предмет внутри окажется мне знаком. Лишь когда я провела пальцами по находке — золотому кольцу-печатке, вдавленному в синий бархат, — правда обрушилась мне на голову.
Пораженная мыслью, что мы фактически разъезжаем где попало с артефактом, прямо или косвенно отправившим на тот свет множество людей, я едва успела сунуть коробку обратно в ящик для вина, когда Алессандро появился совсем рядом со сложенным телефоном в руке.
— Что ты ищешь? — спросил он, сощурив глаза.
— Лосьон для кожи, — непринужденно ответила я, расстегивая дорожную сумку. — Солнце здесь… просто убийственное.
Пока мы ехали, я едва сдерживалась и сидела спокойно. Он не только вломился в мой номер и назвался чужим именем, но и теперь, после всех поцелуев, признаний, разоблачения фамильных секретов, продолжает что-то утаивать. Допустим, все сказанное им — правда, но это не означает, что он сказал мне всю правду. Например, он вообще отказался объяснять, зачем проник в мой номер. Пусть он открыл несколько карт, но основную часть сдачи держал при себе.
Как, впрочем, и я.
— Что с тобой? — спросил он некоторое время спустя. — Ты все молчишь.
— Все нормально! — Я вытерла каплю пота с носа и заметила, что моя рука дрожит. — Просто душно.
Он тронул меня за коленку.
— Погоди, скоро приедем. У Евы-Марии есть бассейн.
— Ну, еще бы. — Я глубоко вздохнула и медленно выдохнула. Рука казалась странно онемевшей там, где кольцо коснулось кожи. Я незаметно вытерла пальцы краем одежды. Не в моем характере поддаваться суеверным страхам, но они пробудились и энергично прыгали под ложечкой, как попкорн на сковороде. Закрыв глаза, я уговаривала себя, что сейчас не время поддаваться панике, а стеснение в груди связано исключительно с попыткой мозга швырнуть гаечный ключ в мое хрустальное счастье, как он делал всегда. Но на этот раз я не позволю здравому смыслу все испортить.
— По-моему, тебе нужно… — Сбросив скорость, Алессандро свернул на гравийную подъездную дорожку. — Cazzo!
Въезд преграждали монументальные железные ворота. Судя по реакции Алессандро, обычно его встречали иначе. Понадобился небольшой дипломатический обмен нотами по интеркому, прежде чем «сим-сим» распахнулись, и мы покатили подлинной аллее, обсаженной спиральными кипарисами. Высокие створки ворот качнулись друг к другу и легко закрылись; щелчок замка был едва слышен за мягким шуршанием гравия и звонкими птичьими песнями.
Ева-Мария Салимбени жила очень близко от рая — ее маленький замок, по-местному «кастелло», стоял на вершине холма неподалеку от деревни Кастильоне. Поля и виноградники расходились от замковых стен сплошным узором, словно юбка девушки, присевшей на лужайке. На подобную красоту можно наткнуться в неподъемном, богато иллюстрированном фолианте, но воображение бессильно представить ее в реальности. Подъезжая к кастелло, я в душе поздравила себя с решением махнуть рукой на все страхи и приехать.
С той минуты как Дженис сказала, что, со слов кузена Пеппо, Ева-Мария стоит во главе местной мафии, я то кусала губы от волнения, то недоверчиво качала головой, но сейчас подозрения Пеппо казались нелепыми сплетнями. Если бы Ева-Мария действительно занималась темными делами, ей бы в голову не пришло устроить званый ужин в своем доме и пригласить пришлую вроде меня.
Даже угроза, исходящая от зловещего кольца-печатки, перестала казаться серьезной, когда мы дошли до центрального фонтана. Жгучее волнение мгновенно успокоила бирюзовая вода, стекавшая каскадами из трех рогов изобилия, высоко поднятых обнаженными нимфами, оседлавшими мраморных грифонов.
Фургон обслуживания банкетов был припаркован в стороне от парадного входа. Двое мужчин в кожаных фартуках разгружали коробки, а Ева-Мария стояла рядом и следила за процессом, сжимая руки. Едва заметив «альфа-ромео», она кинулась к нам бегом, возбужденно размахивая рукой, показывая нам поставить машину на паркинг, и побыстрее.
— Benvenuti! — радостно воскликнула она, подлетая к нам с распростертыми объятиями. — Как я рада видеть вас обоих!
Как всегда, энтузиазм Евы-Марии поверг меня в легкий ступор и изменил привычные реакции. В голове крутилась единственная мысль: если я доживу до ее возраста и смогу носить такие брючки, то буду на седьмом небе от радости.
Она поцеловала меня так энергично, словно до этой секунды опасалась за мою безопасность, затем повернулась к Алессандро — ее улыбка стада лукавой, когда они расцеловались, — и длинными пальцами пощупала его бицепсы.
— Скверный мальчишка, я ожидала вас еще несколько часов назад!
— А я возил Джульетту посмотреть Рокка ди Тентеннано, — сказал он, ничуть не раскаиваясь.
— О нет! — Ева-Мария чуть не закатила ему пощечину. — Только не это ужасное место! Бедняжка! — Она повернулась ко мне с выражением глубокого сочувствия. — Мне так жаль, что тебе пришлось увидеть это безобразное сооружение! Что ты о нем думаешь?
— Вообще-то, — сказала я, бросив взгляд на Алессандро, — Рокка ди Тентеннано показалось мне совершенно идиллическим.
По необъяснимой причине мой ответ доставил Еве-Марии такое удовольствие, что она поцеловала меня в лоб, а потом повела нас в дом.
— Сюда! — Через боковой вход мы попали в кухню и обогнули огромный стол, ломившийся от еды. — Надеюсь, ты не возражаешь, дорогая, что мы идем такой дорогой… Марчелло! Боже святый! — всплеснула она руками и что-то сказала одному из официантов по-итальянски, отчего он сразу поднял ящик, который только что опустил на пол, и очень бережно переставил в другое место. — За этими людьми нужен глаз да глаз, такие недотепы, благослови Бог их сердца… И — о! Сандро!
— Pronto!
— Что ты тут делаешь? — замахала на него Ева-Мария. — Отправляйся за сумками! Джульетте нужны ее вещи!
— Но… — Алессандро не очень хотелось оставлять меня наедине со своей крестной, и при виде беспомощного выражения его лица я чуть не прыснула.
— Мы способны позаботиться о себе сами, — продолжала Ева-Мария. — У нас женский разговор! Давай сходи за сумками.
Несмотря на окружающий хаос и энергичную походку Евы-Марии, я на ходу прикинула размеры кухни. Мне еще не приходилось видеть горшки и сковороды такого размера или камины площадью с мою каморку в общежитии колледжа. Это была деревенски простая, чуть не крестьянская кухня, о которой мечтают многие, но, привыкнув к ультрасовременной жизни, не представляют, как на ней управляться.
Из кухни мы попали в огромный холл, куда вел парадный вход кастелло Салимбени. Это был квадратный, богато украшенный зал с потолком высотой пятьдесят футов и открытой галереей на втором этаже, как в библиотеке конгресса в Вашингтоне, куда тетка Роуз однажды водила нас с Дженис, решив совместить воспитание с питанием, пока Умберто был в отъезде во время своего ежегодного отпуска.
— Вот здесь сегодня и будет проходить наш праздник! — сказала Ева-Мария, остановившись на несколько секунд, чтобы посмотреть, какое впечатление на меня произвел ее дом.
— Умопомрачительно, — восхищенно выдохнула я. И слово бесследно растворилось под высоченным потолком.
Гостевые комнаты располагались наверху, вдоль галереи. Ева-Мария любезно отвела мне комнату с балконом, выходившим на плавательный бассейн и фруктовый сад, за стеной которого нежилась в золотом закатном свете Валь-д'Орсия. Это походило на рай до грехопадения.
— Яблонь нет? — пошутила я, перегнувшись через перила и восхищенно разглядывая старые виноградные лозы, стелющиеся по стене. — А змея?
— За всю мою жизнь, — серьезно ответила Ева-Мария, не поняв шутки, — я не видела здесь ни одной змеи, хотя гуляю по саду каждую ночь. Но если увижу, убью ее камнем, вот так! — И она показала как.
— Бух, и змей в лепешку, — кивнула я.
— Зато Сандро обитает совсем близко, — кивнула она на застекленные двери рядом с моими. — У вас общий балкон. — Она заговорщически пихнула меня локтем. — Я решила облегчить вам жизнь.
Слегка опешив, я вернулась за ней в мою комнату, в которой прямо-таки доминировала колоссальная кровать на четырех столбиках, с балдахином застеленная белоснежным бельем. Заметив мое восхищение, Ева-Мария пошевелила бровями в точности как Дженис.
— Отличная кровать, да? Эпический размер!
— Знаете, — сказала я, краснея, — боюсь, у вас сложилось превратное мнение о наших отношениях с вашим крестником.
Она взглянула на меня с выражением, ужасно напоминающим разочарование:
— Превратное?
— Я не такой человек. — Видя, что не произвела впечатления своим целомудрием, пояснила: — Мы с ним знакомы чуть больше недели.
Ева-Мария оттаяла и ласково потрепала меня по щеке.
— Ты хорошая девочка, люблю таких. Пойдем, я покажу тебе ванную…
Когда Ева-Мария, наконец, оставила меня одну, показав, что в комоде есть бикини моего размера, а в гардеробе — кимоно, я, раскинув руки, плюхнулась на кровать. В ее теплой мякоти было нечто замечательно расслабляющее. Появись у меня желание, я могла бы провести на ней остаток жизни, меняя гардероб в соответствии с живописными временами года из настенного календаря самой Тосканы. Но в целом ситуация слегка тревожила. Интуиция подсказывала, что я хожу вокруг да около чего-то очень важного, имеющего прямое отношение к Еве-Марии: не предполагаемые связи с мафией, а что-то совершенно иное, — но, хоть убей, ничего не приходило в голову, хотя подсказки воздушными шарами плясали под самым потолком, прямо у меня над маковкой. Озарению, прямо скажем, не способствовали полбутылки сухого вина на пустой желудок и мои собственные пляски воздушного шарика на седьмом небе после поцелуев с Алессандро.
Я уже начала дремать, когда снаружи раздался громкий всплеск и через секунду кто-то позвал меня. Нехотя отодрав себя от кровати, я поплелась на балкон. Как никогда сексуальный, Алессандро помахал мне рукой из бассейна.
— Что ты там делаешь? — крикнул он. — Вода изумительная!
— Ну почему ты вечно, — крикнула я в ответ, — ловишь что-то в мутной воде?
Он озадаченно нахмурился, отчего стал еще красивее.
Читать бесплатно другие книги:
