Джульетта Фортье Энн

VI.I

Могу ль уйти, когда все сердце здесь?

За ним ты, прах земной! Найди свой центр!

Дженис действительно оказалась умелым скалолазом. Отчего-то я никогда особенно не верила в ее открытки из экзотических мест, если в них не говорилось о разочаровании и попойках. Мне нравилось думать, что сестрица лежит в хлам пьяная в мексиканском мотеле, а не плавает с аквалангом меж коралловых рифов в воде столь чистой, что, как она писала своим жутким почерком (не мне, конечно, а тетке Роуз), можно прыгнуть туда грязной старой грешницей и выйти Евой в первое утро в раю, до появления Адама с газетой и сигаретами.

Стоя на балконе и наблюдая за ее попытками подняться в номер, я про себя удивлялась, что очень жду возвращения Дженис. Побегав по комнате, по меньшей мере, час, я пришла к неприятному выводу, что мне не уразуметь тайный смысл происходящего в одиночку.

Всякий раз, когда я обращалась со своей проблемой к тетке Роуз, она поднимала страшный шум, но никогда ничего не решала, и ситуация только ухудшалась. Если в школе ко мне приставал какой-нибудь мальчишка, тетка звонила директору и всем учителям с требованием позвонить родителям малолетнего пакостника. В отличие от нее Дженис, случайно услышав разговор, пожимала плечами и бросала:

— Он в нее просто втюрился. Это пройдет. Что у нас на обед?

И всегда оказывалась права, хотя я и не желала этого признавать.

Скорее всего, она и сейчас права. Не то чтобы мне очень нравились ее колкости насчет Алессандро и Евы-Марии, но кто-то же должен был прохаживаться на их счет, а у меня уже мозги закипали от конфликта интересов.

Пыхтя от напряжения и подчиняя инстинкту самосохранения, Дженис с готовностью схватилась за протянутую руку и с пятой попытки зацепилась ногой за перила.

— Скалолазание, — выдохнула она, перевалившись на балкон как мешок картошки, — это такая сладкая горечь…

— Почему ты не пошла по лестнице? — невинно спросила я, когда Дженис села отдышаться на полу балкона.

— Очень смешно! — огрызнулась она. — По городу бродит серийный убийца, ненавидящий меня до глубины души!

— Перестань, — попросила я. — Если бы Умберто захотел свернуть нам шеи, то сделал бы это много лет назад.

— Психи непредсказуемы! — Дженис поднялась, поправляя одежду. — Особенно теперь, когда у нас мамина шкатулка. Я тебе говорю, смываемся отсюда prontissimo и… — Тут она впервые взглянула мне в лицо и заметила покрасневшие, припухшие веки. — Господи, Джулс, что стряслось?!

— Ничего особенного, — дернула я плечом. — Дочитала о Ромео и Джульетте. Извини, что забегаю вперед и порчу удовольствие, но у этой истории нет счастливого конца. Нино попытался ее соблазнить, вернее, изнасиловать, и она покончила с собой, приняв смертельную дозу снотворного за несколько минут до того, как Ромео проник в замок, чтобы ее спасти.

— А чего ты ожидала? — Дженис прошла в ванную мыть руки. — Такие, как Салимбени, не меняются даже через миллион лет. Это у них в генах. Улыбающееся зло. Нино, Алессандро… Все одного поля ягоды. Либо ты их, либо они тебя.

— Ева-Мария не такая… — начала я, но сестрица не дала мне закончить.

— Да что ты? — ехидно спросила она из ванной. — Позволь расширить твой кругозор. Ева-Мария водит тебя за нос с самого первого дня. Неужто ты поверила, что вы случайно оказалась в одном самолете?

— Бред какой! — возмутилась я. — Ни одна живая душа не знала, что я лечу тем рейсом, кроме… — Я осеклась.

— Вот именно! — Дженис отшвырнула полотенце и плюхнулась на кровать. — Они явно работают вместе, она и Умберто. Не удивлюсь, если они окажутся братом и сестрой. На этом держится мафия — семья превыше всего, родственные услуги, прикрывание задниц друг друга. Кстати, я не против прикрыть задницу твоему бойфренду, только вот боюсь встретить рассвет похороненной под полом.

— Не устала мельница молоть?

— Нет! — Дженис понесло. — Кузен Пеппо рассказал, что муж Евы-Марии, Салимбени, был bastardo classico и строил из себя крутого мафиози — лимузины, крепкие парни в блестящих костюмах и сицилианских галстуках и прочая классика. Некоторые считают, что Ева-Мария сама заказала своего сладкого папика, чтобы возглавить дело и сбросить оковы лимита по кредитке. А твой мистер «сахарная задница» — ее любимый кач, если вообще не барсик. Но сейчас — па-пам! — она науськала его на тебя, и вопрос в том, для кого из вас он откопает сахарную косточку. Сможет ли виргитарианка повлиять на плейбоя, отвратив его от распутной жизни, или зловещая крестная мать возьмет верх и присвоит фамильные драгоценности, едва ты протянешь к ним свои хорошенькие лапки?

Я покосилась на сестрицу:

— Все?

Дженис поморгала, приходя в себя от полета фантазии.

— Я определенно хочу свалить отсюда подальше. А ты?

— Вот блин. — Я опустилась рядом с ней на диван, вдруг почувствовав, что очень устала. — Мама хотела оставить нам сокровище. А мы… я все испортила. По-моему, мой долг перед памятью мамы все исправить.

— По мне, так наш долг перед мамой — остаться в живых. — Дженис побренчала ключами перед моим носом. — Поехали домой?

— От чего эти ключи?

— От маминого старого дома. Пеппо рассказал. Он к юго-востоку отсюда, в городишке под названием Монтепульчано. Все эти годы стоял пустой. — Сестрица взглянула на меня, старательно пряча надежду: — Хочешь поехать?

Я во все глаза смотрела на Дженис, поражаясь, как это она заставила себя задать этот вопрос.

— Ты действительно хочешь, чтобы я поехала?

Дженис села прямо.

— Джулс, — заговорила она с непривычной серьезностью, — я действительно хочу, чтобы мы обе выбрались отсюда живыми. Дело не только в статуе и пригоршне стекляшек; действительно происходит нечто мистическое. Пеппо говорил мне о тайном обществе, где верят, что наш род преследует проклятие и нужно его остановить. Угадай, кто ведет это шоу? Правильно, твоя маленькая королева гангстеров. Это та же самая мура, которой увлекалась мама… что-то о тайных ритуалах на крови и столоверчении с духами умерших. Так что извиняй за отсутствие энтузиазма.

Я встала и подошла к окну, хмурясь своему отражению.

— Она пригласила меня на праздник в свой дом в Валь-д'Орсию.

Когда Дженис не ответила, я обернулась посмотреть, что случилось. Сестрица лежала на кровати, плотно прижав ладони к лицу.

— Господи, спаси нас! — простонала она. — Ушам не верю! И Нино тоже там будет?

— Да хватит, Джен! — хлопнула я себя руками по бокам. — Ты что, не хочешь докопаться до самого дна этой истории? Я хочу!

— И докопаешься! — Спрыгнув с кровати, Дженис забегала по комнате, сжимая кулаки. — Окажешься на самом дне с разбитым сердцем и тазиком цемента на ногах! Богом клянусь, если ты туда пойдешь, то разделишь судьбу наших предков, похороненных небось под порогом Евы-Марии. А я никогда в жизни больше не скажу тебе ни слова!

Ее воинственный взгляд скрестился с моим откровенно недоверчивым. Это была не та Дженис, которую я знала. Ту меньше всего на свете заботили мои перемещения или судьба за исключением тайной надежды, что я позорно провалю любое начинание. А мысль о тазике с цементом для меня заставила бы ее с восторженным хохотом смачно хлопать себя по ляжкам, а не закусить губу, словно едва сдерживая слезы.

— Ладно, — сказала сестрица, не дождавшись ответа. — Валяй, иди и дай себя убить во время какого-нибудь сатанистского ритуала, мне фиолетово.

— Я не сказала, что пойду.

Дженис сразу немного остыла.

— О, в таком случае нам с тобой нужно съесть по мороженому!

Остаток дня мы провели в «Наннини», кафе-мороженом в палаццо Салимбени, пробуя старые и новые сорта. Не до конца еще помирившись, мы все же пришли к консенсусу по двум вопросам: во-первых, мы слишком мало знаем об Алессандро, чтобы я завтра с ним поехала, а во-вторых, мороженое лучше, чем секс.

— Это уж можешь мне поверить, — сказала Дженис, озорно подмигнув.

При всех своих недостатках сестрица всегда обладала исполинским упорством: она единолично просидела на шухере почти все три часа, а я съежилась в дальнем углу кафе, обмирая от стыда при мысли, что меня узнают.

Неожиданно Дженис, ничего не говоря, потянула меня за руку, чтобы я встала. Ей ничего не пришлось говорить: через стеклянную дверь мы смотрели, как Алессандро пересек пьяцца Салимбени и пошел по улице Корсо.

— Идет в центр, — сказала Дженис. — Я так и знала! Такие парни не живут на окраине. А может, — сделала она страшные глаза, — он идет к любовнице? — Мы одновременно вытянули шеи, но Алессандро уже скрылся из виду.

Выскочив из «Наннини», мы побежали по улице, стараясь, однако, не привлекать внимания прохожих, что в присутствии Дженис всегда было невероятно трудно.

— Подожди! — Я схватила ее за руку. — Я его вижу, вон он… Йе-ху!

Алессандро остановился, и мы кинулись в какую-то дверную арку.

— Что он делает? — прошипела я, боясь, что он меня увидит, если я выгляну.

— Говорит с каким-то парнем, — сказала Дженис, выставив голову. — У парня желтый флаг. — Что за ерунда с этим флажком? Ну, все поголовно ходят с флагами…

Через несколько секунд мы возобновили слежку, прижимаясь к витринам и прячась в дверные арки. Объект направился мимо Кампо куда-то в сторону пьяцца Постьерла. Он уже несколько раз останавливался поздороваться со встречными, но по мере того как улица становилась круче, число друзей возрастало.

— Вот, ей-богу! — возмутилась Дженис, когда Алессандро в очередной раз остановился и сделал «козу» младенцу в коляске. — Он что, метит в здешние мэры?

— Это называется межчеловеческим общением, — пробормотала я. — Можешь попробовать, тебе понравится.

Дженис иронически покивала:

— Ой, тебя послушать, так просто светская красотка!

Я напряглась, придумывая язвительный ответ, и тут наша добыча как сквозь землю провалилась.

— О нет! — выдохнула Дженис. — Куда он делся?

Мы поспешили туда, где Алессандро стоял секунду назад — практически напротив салона Луиджи-парикмахера, и увидели самый крошечный и темный переулочек во всей Сиене.

— Ты его видишь? — прошептала я, прячась за спину Дженис.

— Нет, но больше ему деться некуда. — Сестрица схватила меня за руку и потащила вперед. — Пошли!

Переступая на цыпочках по крытому темному переулку, я не могла сдержать нервного смеха оттого, что мы снова куда-то тихонько крадемся, взявшись за руки, как в детстве. Дженис бросила на меня шокированный взгляд, боясь нашуметь, но, увидев, что я смеюсь, смягчилась и тоже прыснула.

— Слушай, что мы вытворяем! — прошептала я. — Ужасно неловко…

— Тихо! — шикнула она. — По-моему, это опасный район. — Она кивнула на граффити на стене. — Что такое «gallegiante» ? Звучит крайне непристойно. И что, черт побери, произошло в девяносто втором?

— Колумб открыл Америку, — сострила я, и мы покатились со смеху.

В конце переулок круто поворачивал, и секунду мы постояли на углу, слушая удаляющиеся шаги. Дженис даже высунула голову, чтобы оценить ситуацию, но тут же отпрянула.

— Видела его? — прошептала я.

Дженис втянула воздух.

— Болтает с каким-то типом на лошади.

— На лошади? — не поверила я и тоже высунулась посмотреть. Лошадь действительно была — стояла в маленьком деннике в узком тупичке, где на старинных булыжниках играли косые яркие лучи солнца, но Алессандро исчез, и я возмущенно повернулась к Дженис:

— Его нет! Теперь что делать?

Не говоря ни слова, она оттолкнулась от стены и бегом кинулась к лошади и ее импровизированным конюхам. Не зная, что предпринять, я побежала за ней, дергая за руку, чтобы остановить.

— Ты чокнулась! — шепотом кричала я. — Это наверняка лошадь для Палио — эти парни просто не хотят, чтобы вокруг крутились туристы…

— А я не туристка, — оттолкнула мою руку Дженис, — я журналистка.

— Нет! Джен! Стой!

Она приблизилась к людям, охранявшим лошадь, и я ощутила странную смесь восхищения и желания совершить сестроубийство. Последний раз нечто подобное я ощущала в девятом классе, когда она схватила трубку и набрала телефон мальчика из нашего класса, стоило мне неосторожно сболтнуть, что он мне нравится.

В этот момент кто-то открыл ставни прямо над нашими головами. Увидев Алессандро, я отскочила к стене, дернув за собой Дженис. Не хватало, чтобы он заметил, как мы выслеживаем его по городу, точно съехавшие с катушек от любви фанатки.

— Не смотри! — прошептала я, все еще в легком трансе, что мы чудом избежали провала. — Наверное, он здесь живет, на третьем этаже. Миссия выполнена, дело закрыто, валим отсюда.

— Как это — миссия выполнена? — Дженис привалилась спиной к стене и задрала голову, уставившись на окно Алессандро загоревшимися глазами. — Мы пришли сюда выяснить, что он затевает. Никуда мы отсюда не уйдем. — Она дернула ближайшую дверь, и когда та легко открылась, сестра подвигала бровями и вошла в подъезд. — Быстрей!

— Да ты что, рехнулась? — Я нервно оглянулась на конюхов, наверняка терявшихся в догадках, кто мы и что замышляем. — Ноги моей там не будет! Это же его дом!

— Ну и что такого? — пожала плечами Дженис. — Ты тогда оставайся здесь. Лошадь точно возражать не будет.

Оказалось, дверь вела не на лестницу. Шагнув за Дженис в полумрак, я опасалась, что она вприпрыжку втащит меня на третий этаж, пинком распахнет дверь и устроит Алессандро допрос с пристрастием. Увидев, что лестницы нет, я немного успокоилась.

Дверь в конце коридора была приоткрыта, и мы осторожно сунули носы поглядеть, что в той комнате.

— Флаги! — разочарованно протянула Дженис. — Опять флаги — кто-то просто помешался на желтом. И птицы.

— Это музей, — сказала я, заметив несколько палио, развешанных по стенам. — Музей контрады, как у Пеппо. Интересно, а…

— Круто, — заявила Дженис, толкнув дверь прежде, чем я успела возразить. — Пошли, посмотрим. Ты же всегда была помешана на старом пыльном барахле.

— Сумасшедшая! — Я попыталась удержать сестрицу, но, она оттолкнула мою руку и бесцеремонно вошла в музей. — Вернись сейчас же! Джен!

— Какой же мужик, — размышляла Дженис, разглядывая экспозицию, — станет жить в музее? Ему не жутко?

— Не в музее, — поправила я ее, — а над музеем. К тому же мумий здесь не держат.

— Откуда ты знаешь? — Подняв забрало рыцарского шлема, Дженис заглянула внутрь. — Может, у них тут мумии лошадей. Вдруг именно здесь проводят кровавые ритуалы и вызывают духов мертвых?

— Ну да, конечно. — Я попыталась посмотреть на нее тяжелым взглядом через дверь. — Мерси за глубокий анализ с диагнозом.

— Эй! — отмахнулась она. — Да Пеппо больше ничего не знает, ясно?

Я стояла на пороге, глядя, как Дженис еще битых две минуты бегала на цыпочках по комнате, притворяясь, что разглядывает экспонаты. Мы обе прекрасно знали — она делает это мне назло.

— Так, хватит, — прошипела я, наконец. — Все флаги рассмотрела?

Вместо ответа Дженис просто вышла куда-то в другую комнату, оставив меня в одиночестве в моем полуспрятанном состоянии.

Я не сразу ее заметила: сестрица ходила вокруг крошечной часовни с горевшими на алтаре свечами и великолепными масляными картинами на каждой стене.

— Ух, ты! — восхитилась она, когда я подошла. — Как тебе такое оформление гостиной? Что они здесь делают? Гадают по внутренностям?

— Надеюсь, погадают по твоим! Тебе не кажется, что нам уже пора?

Не успела она придумать ответ понахальнее, послышались шаги. Спотыкаясь о ноги друг друга, мы вывалились из часовни и побежали прятаться в соседнюю комнату.

— Сюда! — Я втянула Дженис в угол за стеклянным шкафчиком с видавшими виды шлемами для верховой езды. Секунд через пять мимо нас прошла пожилая женщина со стопкой сложенной желтой одежды. За ней следовал мальчик лет восьми, сунув руки в карманы и насупившись. Женщина прошла через зал по своим делам, но мальчишка, как назло, остановился в десяти футах от места, где мы прятались, и уставился на старинные мечи на стене.

Дженис скорчила гримасу, но ни она, ни я не осмелились пошевелиться, не говоря уже о том, чтоб шептаться, притаившись в углу, как классические злоумышленники. К счастью, мальчишка был слишком занят шалостью, чтобы обращать внимание на что-то еще. Убедившись, что бабушка ушла, он снял с крюков рапиру и сделал пару фехтовальных выпадов — кстати, неплохих. Он был так поглощен своим незаконным предприятием, что не услышал шагов в соседней комнате.

— Нет-нет-нет! — загремел Алессандро, быстро подходя к мальчишке и отбирая у него рапиру. Но вместо того чтобы повесить ее обратно на стену, как поступил бы любой ответственный взрослый, он показал мальчишке правильное движение и вернул рапиру: — Тосса a te!

Клинок несколько раз мелькнул вперед-назад, пока, наконец, Алессандро не снял со стены вторую рапиру и не втянул пацана в дружеский поединок, который был прерван пронзительным женским голосом:

— Enrico! Dove sei?

В одно мгновение рапиры оказались на крюках, и когда в дверях материализовалась бабушка, Алессандро и мальчишка стояли с самым невинным видом, заложив руки за спину.

— А! — обрадованно воскликнула женщина при виде Алессандро и расцеловала его в обе щеки. — Ромео!

Она быстро заговорила по-итальянски, но у меня уши словно заложило ватой. Если бы не Дженис под боком, я бы, наверное, грохнулась, потому что ноги превратились в мягкое мороженое.

Алессандро был Ромео.

Ну, конечно, он Ромео! Как я раньше не поняла? Это же Музей контрады Орла! Отчего я не разглядела истину в глазах Малены?.. И в его глазах?

— Иисусе, Джулс! — беззвучно возмутилась Дженис, скорчив гримасу. — Держись, собери себя в кучу!

Но мне не за что было держаться. Все, что я знала об Алессандро, закружилось перед глазами как колесо рулетки, и я поняла, что в каждом разговоре ставила не на тот цвет.

Он не был Парисом, не был Салимбени, не был даже Нино. Он всегда был Ромео. Не Ромео-плейбоем в эльфийской шляпе, незваным гостем на вечеринках, но Ромео-изгнанником, с детства лишенным малой родины из-за сплетен и суеверий, который всю жизнь пытался стать кем-то другим. Ромео, говорил он, его соперник. У Ромео несчастливая рука, людям спокойнее считать его мертвым. Ромео не был человеком, которого я вроде бы успела узнать; он никогда не станет признаваться в любви рифмованными куплетами. Но с другой стороны, Ромео захаживал к маэстро Липпи на поздний бокал вина и подолгу смотрел на портрет Джульетты Толомеи. Это значило для меня больше, чем самые изысканные мадригалы.

Но отчего он не сказал мне всей правды? Я столько раз расспрашивала его о Ромео, но всякий раз он отвечал, словно речь шла о ком-то другом, которого мне отнюдь не следовало знать.

Я отчего-то вспомнила, как он показал мне пулю на кожаном шнурке, висевшую у него на шее, а Пеппо, лежа на больничной койке, рассказывал, что Ромео считают погибшим. Я отчетливо вспомнила лицо Алессандро, когда Пеппо назвал Ромео незаконнорожденным. Лишь теперь мне стал понятен его гнев в адрес Толомеи, которые, не зная его настоящего имени, с удовольствием третировали Алессандро как одного из Салимбени и, соответственно, кровного врага.

Как и я.

Когда комната, наконец, опустела — бабушка с Энрико вышли в одну дверь, Алессандро — в другую, — Дженис встряхнула меня за плечи, сверкнув глазами:

— Ты придешь в себя или нет!

Но это было свыше моих сил.

— Ромео! — простонала я, схватившись за голову. — Как он может быть Ромео? Какая я дура!

— Большая, но это давно не новость, — нелюбезно ответила Дженис. — Откуда нам знать, что он настоящий Ромео? Может, он Алессандро Ромео? Кстати, очень распространенное итальянское имя. А если даже он тот самый Ромео, это ничего не меняет — он по-прежнему в сговоре с Салимбени. Именно он распотрошил твой гостиничный номер!

Я несколько раз с трудом сглотнула.

— Слушай, мне что-то нехорошо.

— Ну, так пошли на свежий воздух. — Дженис за руку потащила меня туда, где, как ей казалось, находится выход из музея.

Однако мы попали в другой зал с частью экспозиции, которую еще не видели. Это была слабо освещенная комната с очень старыми, вытертыми палио на стенах, заключенными в стеклянные шкафы, похожие на гробы. Зал походил на средневековую усыпальницу; прямо в стене начиналась крутая лестница с потемневшими каменными ступенями, которая вела куда-то вниз, под землю.

— А там что? — прошептала Дженис, вытянув шею.

— Даже не мечтай! — Я вдруг сразу пришла в себя. — Я не хочу оказаться запертой в какой-нибудь темнице!

Но фортуна благоволила наглости моей сестрицы, а не моей панике, потому что в следующую секунду мы снова услышали голоса, приближавшиеся, казалось, со всех сторон. Задохнувшись от страха быть обнаруженными, мы скатились с лестницы, притаившись у нижней ступеньки. Шаги приближались и, в конце концов, остановились у нас над головой.

— О нет! — прошептала я, прежде чем Дженис зажала мне рот. — Это он!

Мы посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Сейчас, когда мы буквально сидели на корточках в подвале Алессандро, даже Дженис явно не прельщала перспектива встречи.

Зажегся свет, и мы увидели Алессандро, который сделал несколько шагов по лестнице и остановился.

— Ciao, Alessio, come stai? — услышали мы и страшно обрадовались, что наше унижение откладывается, хотя бы на несколько минут.

В панике оглядевшись, мы увидели, что, как я и предсказывала, попали в настоящую ловушку в подземном тупике. Кроме трех зияющих провалов в стене, этих открытых черных ртов древнего акведука Боттини, идти было некуда, разве что вверх по лестнице, мимо Алессандро. Но любую попытку войти в катакомбы надежно пресекали черные решетчатые двери с замками.

Однако Толомеи не знают слова «нельзя». Ощетинившись при мысли о безвыходной ловушке, мы одновременно вскочили на ноги и принялись ощупывать решетки дрожащими пальцами. Я в основном проверяла, нельзя ли нам протиснуться между прутьями, если очень постараемся, а Дженис опытной рукой трясла каждую петлю и задвижку, отказываясь верить, что решетки нельзя как-нибудь открыть. По ее представлениям, в каждой стене есть своя дверь, к каждой двери есть свой ключик. Все, что требуется, — получше присмотреться.

— Нет! — бешено замахала она мне. Третья и последняя решетка легко открылась, как обычная дверь, даже без малейшего скрипа. — Пошли!

Мы прошли по коридору, насколько позволяло освещение подвала, и на ощупь сделали еще несколько шагов в полной темноте.

— Будь у нас фонарик… — начала Дженис. — О, черт! — Мы звонко столкнулись лбами, когда луч белого света пробежал через весь длинный проход и остановился на полу, не дойдя до нас несколько метров. Затем белое пятнышко убежало к выходу, как волна, набежавшая на берег и отхлынувшая обратно.

Потирая ушибленные места, мы попятились внутрь пещеры, пока не нашли какую-то нишу, достаточно большую, чтобы можно было спрятаться вдвоем.

— Он идет? Идет? Это он? — шептала Дженис, оказавшаяся сзади меня и лишенная возможности что-либо видеть.

Я высунула голову и тут же отпрянула.

— Да, да и да!

Было трудно что-то разглядеть, кроме резкого света покачивающегося фонарика, но в какой-то момент луч перестал метаться по стенам, и я отважилась снова высунуть нос. Это действительно был Алессандро — вернее, какая-то ипостась Ромео; зажав фонарик под мышкой, он возился с маленькой дверцей в стене.

— Что он делает? — нетерпеливо спросила Дженис.

— Открывает сейф и что-то достает. Какую-то коробку.

Дженис азартно вцепилась в меня:

— Может, это палио?

Я высунулась снова:

— Нет, коробка маловата. Скорее ящичек для сигар.

— Ах, так он курильщик! Я так и знала!

Я смотрела, как Алессандро запер сейф и пошел к выходу с коробкой. Через несколько секунд массивная железная решетка закрылась за ним с лязгом, эхом отдававшимся по всему лабиринту и в наших ушах несколько минут.

— О нет! — ахнула Дженис.

— Только не говори мне… — Я повернулась к сестрице, надеясь, что она меня успокоит. Но даже в темноте я увидела ужас на ее лице.

— Я сама удивлялась, почему она оказалась не заперта, — с вызовом сказала Дженис.

— Но это тебя не остановило! — возмутилась я. — И теперь мы в ловушке!

— Да где ж твоя тяга к приключениям? — Дженис вечно пыталась превратить необходимость в добродетель. — Это же классно! Я всегда хотела заняться спелеологией. Ведет же этот коридор куда-нибудь? — И она принялась меня дразнить, сразу успокоившись: — Или масюсенькая Джульетта будет ждать своего Ромейчика?

Однажды, после того как мы целый вечер доставали тетку Роуз вопросами об Италии и почему нам нельзя туда поехать, Умберто рассказал нам про римские катакомбы. Вручив нам по посудному полотенцу, чтобы от нас была какая-нибудь польза, пока он моет посуду, Умберто описывал, как первые христиане собирались в тайных подземных пещерах, чтобы пообщаться с единоверцами без свидетелей, способных донести императору-язычнику. Христиане не признавали римскую традицию кремировать тела умерших, поэтому заворачивали своих покойников в саваны и приносили в подземные пещеры, оставляя тела на полках в каменной стене дожидаться Страшного суда.

Если нам действительно так хочется в Италию, пообещал Умберто, он первым делом по приезде туда обязательно поведет нас в подземные пещеры и покажет массу интересных скелетов.

Когда мы с Дженис пробирались по Боттини, спотыкаясь в темноте и по очереди меняясь в роли лидера, мне припомнились страшилки Умберто. Совсем как герои его рассказов, мы прятались в катакомбах, опасаясь разоблачения, и, как первые христиане, не знали, когда и где выйдем на поверхность, если вообще выйдем.

Немного помогала зажигалка, которую Дженис носила с собой для своей еженедельной сигареты. Каждые двадцать шагов мы останавливались и зажигали ее на несколько секунд, чтобы убедиться, что впереди нас не ждет бездонный провал или, как предположила Дженис, когда стены и пол вдруг стали влажными и скользкими, паутина огромного паука.

— Ползучие твари, — сказала я, забирая у нее зажигалку, — сейчас самая меньшая наша беда. Расходуй экономнее. Может, мы здесь всю ночь пробродим.

Некоторое время мы шли молча — я первая, Дженис позади, бормоча что-то о том, что пауки любят сырость, — пока я не споткнулась о каменный выступ и не грохнулась на неровный пол, ободрав колени и ладони так сильно, что в другoe время заплакала бы, но нужно было проверить, как перенесла падение зажигалка.

— Ты в порядке? — спросила Дженис испуганно. — Идти можешь? Я тебя не потащу!

— Я в полном порядке, — буркнула я, нюхая кровь на пальцах. — Твоя очередь идти первой. Вот, — ощупью сунула я зажигалку ей в руки. — Иди, ломай ноги.

Пропустив Дженис вперед, я немного расслабилась и смогла наконец подумать о своих травмах, физических и душевных, пока мы дюйм за дюймом продвигались в неизвестность. Сбитые колени кровоточили, но ничто не могло сравниться с моим душевным состоянием.

— Джен! — Я коснулась ее спины кончиками пальцев. — Может, он не открыл мне свое настоящее имя, потому что хотел, чтобы я влюбилась в него за его качества, а не только из-за имени?

Решив не обижаться на ее раздраженный стон, я продолжила:

— О'кей, значит, он утаил, что он Ромео, потому что ему меньше всего хотелось, чтобы какая-то въедливая виргитарианка раскрыла его инкогнито…

— Джулс! — Дженис ощупью выбирала путь в полной опасностей темноте, и терпение у нее было на исходе. — Когда ты перестанешь заниматься самоедством? Мы даже не знаем, настоящий он Ромео или нет. Учти, я все равно ему задницу наизнанку выверну за то, что он так с тобой обходился.

Несмотря на агрессивный тон, я в который раз удивилась, услышав в голосе сестры искреннюю заботу о моих чувствах. Неужели это что-то новое, или я просто не замечала раньше?

— Ты понимаешь, — продолжила я, — он ведь ни разу сам не представился Салимбени. Это я всякий раз… у-упс! — Я чуть не упала и схватилась за Дженис, чтобы удержаться на ногах.

— Дай догадаюсь, — сказала она, щелкая зажигалкой, чтобы я увидела ее приподнятые брови. — Он ни разу не сказал ничего об ограблении музея?

— Музей же ограбил Бруно Каррера! — воскликнула я. — Которого нанял Умберто!

— О нет, Джульетта, — засюсюкала Дженис, очень непохоже изображая Алессандро. — Я не воровал палио Ромео. Кому нужна эта старая тряпка? Ой-ой, осторожнее с этим острым ножиком, не пораньтесь. Как вы его назвали?.. Кинжал?

— Все было не так, — буркнула я.

— Милая, да он же тебе лгал! — Дженис наконец выключила зажигалку и снова пошла вперед. — Чем быстрее ты вобьешь это в свою маленькую Джульеттину головку, тем лучше. Чувств у него к тебе все равно ноль. Все это просто хитроумный план, чтобы добраться… Ай-й! — Судя по звуку, она ударилась обо что-то головой, и мы снова остановились. — Что это за зараза? — Дженис несколько раз щелкнула зажигалкой, которая зажглась лишь на третий или четвертый раз, и увидела мои слезы.