Да будет праздник Амманити Никколо

71

Фабрицио Чиба шел по галерее, освещая себе дорогу зажигалкой. Все равно ни черта не было видно, и каждые десять шагов он спотыкался о кочковатый пол.

Жаль, что пришлось оставить Лариту. С ней ему точно не выбраться отсюда.

Выживают сильнейшие. Если им не приходится тащить за собой балласт.

Шум у него за плечами стал оглушительным.

Фабрицио резко обернулся и в свете огонька увидел, что на него с бешеной скоростью надвигается черная стена воды.

– Что та… – успел он произнести перед тем, как вода перекувырнула его, как белье в барабане стиральной машины, и, как балласт, потянула за собой.

72

Семидесятидвухлетний Пьеро Ристори проживал на виа Ди-Тразоне в двух шагах от виллы Ада. Десять лет назад он вышел на пенсию. И с тех пор как перестал работать, начал страдать бессонницей. В два часа ночи он просыпался и лежал в постели, ожидая, когда взойдет солнце. Маясь в постели рядом со спокойно спящей женой, он предавался воспоминаниям. В тишине, нарушаемой лишь тиканьем будильника, всплывали, как клецки в кипящей воде, образы детства, проведенного в Тренто. Он вспоминал юность, колледж, каникулы в Лигурии. С ностальгией он снова видел свою жену – юную, головокружительно красивую в своем купальнике, качающуюся в катамаране на море в Чезенатико. Первый раз они занимались любовью, еще даже не поженившись. И потом Рим. Редакция. Тысячи статей, написанных в горячке и суматохе. Стрекот пишущих машинок. Набитая окурками пепельница. Обеды с коллегами в таверне “Ла Гадзелла”. И конечно же командировки. Олимпиада в Хельсинки. Чемпионаты по легкой атлетике в Осло. Чемпионат мира по плаванию в Соединенных Штатах. Португалка с челкой и веснушками, имени которой он уже не помнил.

В темноте спальни мучительная ностальгия охватывала Пьеро Ристори и сжимала сердце. От целой жизни ему остались лишь ненужные разрозненные воспоминания. Ощущения, запахи и желание вернуться назад.

Какая фантастическая была у него жизнь. По крайней мере, до ухода на пенсию.

С того момента все поменялось. Он стал стариком, и его уделом было чистилище на земле. Временами он сокрушался о том, что не выжил из ума (как большая часть его друзей), – тогда бы он не сознавал безнадежности ситуации. Увы, он с горечью отмечал, что и характер у него поменялся. Теперь он бесился от любой мелочи, не выносил молодых с их шумной суетой, тех, кто останется жить, когда он станет пищей для червей. В нем собрались все пороки старости – и ни одной добродетели.

Единственный момент в течение дня, который приносил ему радость, бывал ранним утром, когда сквозь ставни начинал просачиваться свет и принимались петь птицы. Тогда он с чувством облегчения вскакивал с постели и выходил из склепа, оставляя в одиночестве бесчувственное тело жены. Одевшись, он выводил на прогулку Макса, маленького джек-рассел-терьера. Город лежал в спокойном безмолвии. Пьеро Ристори покупал на рынке молоко и свежий хлеб, затем шел за газетами. Потом садился на скамейку в парке Неморензе (раньше – на вилле Ада, он все никак не мог поверить, что город ее продал) и листал газеты, выпуская Макса немного побегать.

В тот день он дошел до газетного киоска на виа Салариа с опозданием на десять минут относительно обычного графика. Накануне вечером он принял снотворное, чтобы не слушать шум шабаша, устроенного Сальваторе Кьятти. Весь день по милости этого мафиози жизнь квартала была парализована.

Пьеро Ристори купил “Мессаджеро”, “Гадзетта делло спорт” и “Сеттимана энигмистика”. Эудженио, владелец киоска, заканчивал распаковывать пачки свежепривезенных газет.

– Доброе утро, доктор. Вы слышали вчера стычки между полицией и манифестантами?

Макс, по неведомо каким причинам, обожал делать свои дела перед киоском. Пьеро Ристори потянул проводок, но пес уже был в процессе.

– Слышал. Еще бы не слышал. Всех их стрелять надо.

Эудженио распрямил ноющую спину.

– Пишут, что там были Пако Хименес де ла Фронтера, Миша Серов и “джаллоросси” в полном составе.

Старик вытащил из кармана полиэтиленовый пакет, чтобы собрать дерьмо Макса.

– Какая разница. Спорт, знаешь ли, меня больше не интересует.

Эудженио хотел возразить, спросив, почему тогда он каждый день покупает спортивную газету, но ему не хотелось препираться со старым ворчуном. Как жаль. Замечательный спортивный журналист, славный человек, но с тех пор как ушел на пенсию, стал брюзгой и мизантропом.

“Когда я уйду на пенсию, со мной такого не произойдет, – сказал себе продавец газет. – Я наконец смогу уехать с удочкой на озеро Больсена. Надо потерпеть еще двадцать два года”.

Пьеро Ристори кинул взгляд на первую страницу “Гадзетты”. Писали о миллионном контракте с французским футболистом.

– Вот видишь? Теперь это всего лишь вопрос денег. Настоящий спорт…

Он хотел закончить фразу, сказав то, что каждый день твердил жене. Настоящий спорт, спорт былых Олимпиад, мертв.

Но внезапный грохот прервал его речь. Он обернулся в сторону виа Салариа, но ничего не увидел. Шум, однако, не стихал.

Он прижал руку ко лбу… Этот звук что-то ему напоминал. Гул, стоявший в ушах, когда идешь по плотине Ридраколи в Эмилии-Романье, где они каждое лето отдыхали с детьми. Этот звук, походивший на шум турбины самолета, ни с чем нельзя было спутать.

Старый журналист, с дерьмом Макса в одной руке и газетами под мышкой, щуря глаза за стеклами очков, продолжал озираться.

Эудженио тоже озадаченно смотрел по сторонам и хмурил брови. Макс же как будто обезумел, срывался с поводка и скулил, словно завидев кошку.

– Тише… Господи Иис…

Его снова прервал шум. На сей раз он больше походил на пронзительный свист.

Эудженио смотрел вверх. Пьеро Ристори тоже поднял глаза и в ясном небе над зданиями, прямо над дорогой, увидел черный вращающийся диск. Пока он сообразил, что это крышка канализационного люка, диск со свистом полетел вниз и вклинился в крышу “пассата-вариант”. Стекла треснули, колеса сплющились, и ошалело загудела сигнализация.

Краем глаза старый журналист увидел, что из-под тротуара напротив поднимается, как кобра, столб белой пены. Струя воды поднималась выше ограды виллы Ада.

Потом ему показалось, что люк извергнул нечто черное.

– Что за чертовщ…?! – воскликнул Эудженио.

В десятке метров над их головами размахивал руками и ногами человек. Мгновение спустя он полетел вниз, как ныряльщик, прыгнувший со скалы, и рухнул на асфальт.

Пьеро Ристори закрыл глаза. Когда мгновение спустя он их снова открыл, то увидел, что человек стоит на осевой линии виа Салариа. Ноги у него дрожали, но сам он чудесным образом был цел и невредим.

Не обращая внимания на то, что вода заливает асфальт, журналист сделал навстречу ему два шага.

Он с удивлением обнаружил, что это старик, худой и одетый в черные лохмотья, когда-то бывшие спортивным костюмом. Мокрые волосы облепили лицо. С подбородка спускалась длинная седая борода. Он стоял, не сдвигаясь с места, словно ноги его были приклеены к асфальту.

Журналист сделал еще три шага, обогнув припаркованные у тротуара машины.

“Нет, не может быть…”

Несмотря на то что прошло полвека, несмотря на атеросклероз, сужающий его кровеносные сосуды, несмотря на длинную бороду, закрывавшую нижнюю часть лица человека, старые височные доли Пьеро Ристори при виде холодных, как сибирские равнины, глаз и крупного носа сработали безошибочно.

Он перенесся назад во времени, в лето 1960 года. Рим. Олимпиада.

Этот человек был Сергей Пелевин, великий прыгун с шестом, взявший золото. Он тогда исчез вместе с группой русских спортсменов, и никто о нем так ничего и не узнал. Пьеро Ристори после награждения брал у него интервью для “Коррьере делла сера”.

Но что он делает полвека спустя посреди виа Салариа?

Руки дрожали. Журналист, ведя за собой на поводке пса, приблизился к спортсмену, который все стоял как статуя посреди дороги.

– Сергей… Сергей… – запинаясь, пробормотал Пьеро Ристори. – Куда ты подевался? Где был? Почему тогда пропал?

Спортсмен обернулся и в первый момент как будто бы не увидел журналиста.

Потом он моргнул, словно солнце на горизонте слепило его, и с сияющим взглядом, шамкая беззубым ртом, произнес:

– Свободу… я выбрал…

Сергей Пелевин не закончил фразу, потому что несшийся со стороны Олимпика на скорости больше ста двадцати километров в час “смарт”, не успев затормозить, врезался в него.

73

Саверио Монета крепко сжимал ее руку все то время, что поток швырял и кружил их, волоча за собой по черным галереям подземного некрополя. Они литрами наглотались воды и оставались без кислорода бесконечно долгое время, но потом бог весть как вынырнули под сводом галереи, где оставалось немного воздуха.

Саверио, уткнувшись носом в потолок, лихорадочно глотал воздух и кашлял. Ларита рядом с ним тоже непрерывно откашливалась.

– Держишься? – тяжело дыша, прошептала певица.

Саверио получше уперся руками и ногами в стены погребальных ниш. Стоит ему на секунду расслабиться, и мощное течение унесет его прочь.

– Да. Держусь.

Ларита ухватилась за каменный выступ.

– Все в порядке?

– Да. – И для убедительности он прибавил: – В порядке.

Это была неправда. Он, кажется, сломал себе правую ногу. Когда их несло течением, его с размаха шибануло о каменную стену.

Он отнял от камня правую руку и потрогал саднящее место. Он нащупал…

“О боже”.

…вонзившийся в кожу длинный острый осколок.

“Мне в бедро воткнулся какой-то кол…”

Потом до него дошло, и он чуть не разжал пальцы.

Из ноги как нож торчала его собственная бедренная кость. Закружилась голова. Уши горели. Пищевод сжался, и к горлу подступила едкая кислота.

“Я теряю сознание”.

Он не мог этого допустить. Если он лишится чувств, его засосет в водоворот. Он крепче вцепился в камень, дожидаясь, когда пройдет головокружение.

– Что будем делать? – далеким эхом донесся голос Лариты.

Саверио стошнило, и он прикрыл глаза.

– Останемся здесь? Будем дожидаться помощи?

Он с огромным усилием разжал губы:

– Не знаю.

“Я теряю кровь”.

Вода мешала ему увидеть рану. И это было хорошо.

– Я тоже не знаю, – немного погодя ответила Ларита. – Но здесь мы не можем оставаться.

“Пожалуйста, помоги мне, я умираю” – вот что просилось у него с языка. Но он не мог. Он должен был вести себя по-мужски.

“Какой абсурд…” Два дня назад он был бесцветным работником мебельной фабрики, жалким подкаблучником, а теперь он в затопленных катакомбах бок о бок с самой известной итальянской певицей и вот-вот умрет от потери крови.

Судьба-насмешница решила дать ему шанс. Эта девушка, которая ничего не знает ни о нем, ни о его пожизненной невезучести, будет судить о нем по тому, каким он себя покажет.

Хотя бы кто-то хотя бы раз в жизни увидит в нем героя. Человека с бесстрашным сердцем. Самурая.

Как говорил Ямамото Цунэтомо в “Хагакурэ”{Ямамото Цунэтомо (1659–1719) – японский самурай, впоследствии монах-буддист, на основе бесед с ним было составлено руководство воина-самурая “Хакагурэ” (“Сокрытое в листве”).}? “Путь самурая обретается в смерти”.

Он почувствовал, что, несмотря на боль, способен собрать волю в кулак.

“Покажи ей, кто таков Саверио Монета”.

Он открыл глаза. Было темно, но он видел, как покачиваются на воде кости покойников. Значит, немного света откуда-то просачивалось.

Ларита с трудом боролась с течением.

– Похоже, вода прибывает.

Саверио попытался сосредоточиться, не думая о боли.

– Послушай… Воздух скоро кончится. И кто знает, когда еще приедут спасатели. Нам надо выбираться самим.

– Как? – ответила вопросом Ларита.

– Мне кажется, я вижу слабый свет в той стороне. Ты тоже видишь?

– Да… Едва-едва.

– Хорошо. Идем туда.

– Если я отпущу стену, меня унесет вниз.

– Я тебе помогу. – Мантос двинулся на голос певицы, погружая пальцы в крошащийся туф. – Погоди… Возьмись мне за плечи.

Боль затуманивала взгляд. Чтобы не закричать, он выудил из воды кость и сжал ее в зубах. Затем придвинулся к девушке, она обхватила его за плечи, скрестив ноги вокруг его бедер.

74

Маттео Сапорелли был рыбой.

Точнее, желтоперым тунцом. Нет, дельфином. Великолепным самцом-дельфином, плавающим среди загадочных руин Атлантиды. Прижав руки к телу, он двигал головой вверх-вниз синхронно с ногами, сросшимися в рыбий хвост.

“Я морское млекопитающее”.

Он изучал остатки великой цивилизации, похороненной в морских пучинах. Сейчас он находился в длинных коридорах, ведущих в королевские покои. Своим зорким глазом он видел золото, драгоценные камни, старинные ожерелья, поросшие водорослями и кораллами. Видел крабов и лангустов, ползающих по горам золота.

Ему было хорошо. Потребовались долгие миллионы лет обратной эволюции, чтобы вернуть млекопитающих в море, но игра воистину стоила свеч.

“Жизнь в воде на порядок совершеннее”.

Состояние волшебной благодати нарушала лишь одна проблема.

Воздух. Чтобы быть дельфином, ему немного не хватало воздуха. Обидно. Он помнил, что китообразные могут подолгу находиться под водой, ему же отчаянно требовался воздух.

Он попробовал отключиться. Тут слишком много диковинных чудес, чтобы тратить время на дыхание.

Кроме драгоценностей и малиновых полипов тут были удивительные кораллы, он мог бы их рассматривать часами.

“Ладно, знаешь, что я сделаю? Наберу немного воздуха и вернусь назад”.

Он стал подниматься на поверхность, волнообразно изгибая тело, как житель Атлантиды, и вынырнул в небольшом воздушном мешке под потолком катакомб.

75

Саверио с Ларитой на закорках с трудом продвигался в ту сторону, откуда исходил свет. Вдруг меньше чем в метре от них показалась из воды голова мужчины.

Предводитель Зверей Абаддона после секундного замешательства выплюнул кость и заорал:

– На помощь!

Ларита тоже завопила:

– На помощь! Сюда!

Человек надул и сдул щеки, взглянул на них, затем издал странный гортанный крик, по частоте ближе к ультразвуковому, и снова ушел под воду.

Саверио не верил своим глазам.

– Ты тоже его видела?

– Да.

– Помешанный. Там в пещере он мне такого наговорил. Что это за тип?

Ларита ответила не сразу.

– Мне показалось, это Маттео Сапорелли.

– И кто это?

– Писатель. Получил премию “Стрега”. – Внезапно ее голос повысился на октаву. – Смотри! Вон там!

Из отверстия в потолке галереи падал пучок света, тающий в илистых водах.

Саверио, борясь с течением, увлекавшим их в противоположном направлении, сумел подобраться к просвету.

Это был глубокий круглый колодец. Стенки его обросли корнями и паутиной. Наверху они увидели качаемую ветром крону смоковницы, а над ней – тронутое бледной зарей римское небо.

Ларита отпустила Саверио и схватилась за стену.

– У нас получится… – Она протянула руку, но было слишком высоко. Тогда она попробовала подплыть наверх, помогая себе ногами, – но все впустую. – Если бы у меня были плавники…

“Ничего у нее не получится”, – сказал себе Саверио, наблюдая, как она в очередной раз пытается дотянуться до края колодца. Он был сантиметрах в семидесяти над водой, и в туфе, гладком, как мраморная плита, было не за что зацепиться. Бултыхая ногами, она никогда не доберется до верха.

Ларита запыхалась.

– Попробуй ты. У меня не выходит.

Саверио попробовал вратарским толчком взметнуться наверх, но, едва шевельнув ногой, отчаянно взвыл. Боль скальпелем полоснула по тканям поврежденной ноги. Обессилев, он упал, глотая ртом воздух, и снова нахлебался воды.

Ларита схватила его за капюшон туники прежде, чем его смыло течением, и притянула к себе.

– Что такое? Что с тобой?

Саверио сжал веки. Ему с трудом удавалось держаться на плаву. Слабеющим голосом он прошептал:

– Похоже, у меня сломана нога. Я потерял много крови.

Она обняла его, прижалась лбом к его затылку и разрыдалась.

– Не-е-ет! Что же нам теперь делать?

Саверио чувствовал, что и у него комок подбирается к горлу. Но он поклялся быть мужчиной. Сделав три глубоких вдоха, он сказал:

– Подожди… Не плачь… Кажется, я знаю, что делать.

– Что?

– Если я упрусь в стенки ниши, ты поднимешься мне на плечи и оттуда ухватишься за края колодца. Там уже все просто.

– А как же твоя нога?

– Я буду опираться на левую.

– Уверен?

– Уверен.

Саверио приник к стене. Каждый шаг стоил ему неимоверных усилий, движения были замедленными из-за усталости, какую он никогда в жизни еще не ощущал. Каждая клетка, каждое сухожилие, каждый нейрон его тела исчерпал свой запас энергии. С кровью его покидали последние силы.

“Умоляю, не сдавайся”, – сказал он себе, чувствуя на глазах слезы.

Здоровой ногой он стал ощупывать стену, пока не нашел подходящее углубление. Протянув руку, он уцепился за небольшой выступ.

– Живо! Лезь на меня.

Ларита полезла по нему как по лестнице, встала ему на плечи и потом поставила ногу на макушку.

Чтобы не упасть, Саверио пришлось опереться и на вторую ногу.

“Давай… Давай…Быстрее… Я больше не могу!” – орал он в воде.

И вот он почувствовал, что держать вдруг стало легче. Он поднял голову. Ларита добралась до колодца и упиралась ногами в его нижние края, а рукой держалась за торчащий из стены корень.

– Получилось. – Ларита тяжело дышала. – Теперь ты протяни мне руку, и я подниму тебя.

– Нельзя…

– Как это нельзя?

– Корень не выдержит… Ты снова упадешь в воду.

– Нет. Он крепкий. Не волнуйся. Давай руку.

– Давай ты сама. Позовешь на помощь. Я буду ждать тебя здесь. Иди, вперед. Не думай обо мне.

– Нет. Я тебя тут не оставлю. Если я уйду, ты не выдержишь и тебя унесет течением.

– Прошу тебя, Ларита… Иди… Я умираю… Я уже не чувствую ног. Ничего не поделаешь.

Ларита разрыдалась.

– Не хочу… Так нечестно… Я тебя не оставлю. Ты… как тебя зовут? Я даже имени твоего не знаю…

У Саверио оставались над водой лишь нос и губы.

– Мантос. Меня зовут Мантос.

– Мантос, ты спас мне жизнь, а я оставлю тебя умирать? Прошу тебя, давай хоть попробуем.

– Но если не получится, поклянись, что уйдешь.

Ларита вытерла слезы и кивнула головой.

Мантос закрыл глаза и собрав оставшиеся силы оттолкнулся и протянул руку к руке Лариты. Он лишь коснулся ее и упал вниз, широко разведя руки, словно ему выстрелили в грудь. Его тело ушло под воду, всплыло на несколько мгновений, а потом течение утащило его вниз. Он не сопротивлялся. Его понесло ко дну.

Вначале его тело не хотело сдаваться, боролось за себя. Затем, побежденное, успокоилось, и Саверио лишь слышал гул воды в ушах. Было прекрасно отдаться потоку, несущему его вниз, в темноту. Вода, убивавшая его, гасила в нем последние проблески жизни.

“Наконец-то свободен”, – было его последней мыслью перед тем, как тьма поглотила его.

76

Фабрицио Чиба открыл глаза и увидел солнце, невидимой ниточкой привязанное к горизонту.

Он увидел над собой позолоченную лист ву, облачка мошек и бабочек. Вокруг щебетали птицы. Вода мягко струилась и капала ласковым душем. Он вдохнул запах влажной земли. Плечи, затылок и насквозь мокрую, изодранную вконец одежду согревали теплые лучи утреннего солнца.

Он продолжал лежать, ни о чем не думая. Потом постепенно воспоминания о пережитой ночи, о катакомбах, о волне, поглотившей его, слепились в одну мысль. Очень позитивную мысль.

“Я жив”.

Эта мысль оказывала умиротворяющее действие, и ему подумалось: вот и все, жуткому кошмару конец. Со временем события этой ночи утратят драматизм, и уже через несколько месяцев он будет вспоминать о них со смесью удовольствия и ностальгии. И так и должно быть.

“Так уж устроен человеческий разум”.

Он подивился собственной мудрости.

Настало время выяснить, где он находится. Фабрицио приподнялся на локтях и увидел, что лежит на илистом берегу ручейка, текущего в ложбине между двумя пригорками. Повсюду было навалено костей, виднелись туфли, жокейское кепи и большой крокодил животом кверху со вздутым белым брюхом. Над ним уже кружились мухи.

Фабрицио поднялся на ноги и потянулся, радуясь тому, что обошелся без увечий и чувствует себя немного помятым, но вполне в форме. И еще – зверски голодным.