Живая сила. Дневник ликвидатора Мирный Сергей
И все это ЦВЕЛО.
Словно в какой-то заморской оранжерее — ПРОЦВЕТАЛА в палисадничках Ковшиловки утонченно-благоуханная плоть… А у нас перед глазами еще стоят обычные наши ландшафты: развороченная АЭС, черный пролом реактора, уродливо-огромные машины, робы хаки и других безобразных колеров, военный строй, палатки лагеря — все угловатое, затертое, серое…
И за ЦВЕТАМИ этими, только-только с наших обычных рабочих уровней в зоне — рентгены, сотни миллирентген в час, — мы как-то не сразу сообразили, что мы, собственно говоря, меряем… уже намеряли.
В Ковшиловке было 5 миллирентген в час!
5 мР/ч. — в живом селе! — где люди живут!!! нормальная жизнь идет!!! Когда выселяют уже при 0,7, а в самом Чернобыле-городе (по которому ходят только люди в робах, а некоторые особо перепуганные даже в респираторах) — максимум было 3 (три) миллирентгена в час! — и Чернобыль давным-давно уже — это 30-километровая выселенная закрытая зона, за одно только пребывание в которой зарплату удваивают!..
А тут — далеко от зоны, от самой АЭС километрах почти в полусотне — уровень 5 мР/ч.! А в селе идет обычная жизнь: люди в нормальной одежде, кто-то на огороде возится, ходят по улицам, покупают еду в магазине, едят, пьют, спят… На 5 миллирентгенах в час! без никаких респираторов!.. Да автомобили этого села ПУСО «Рудня Вересня» не выпустило б! И «Рудня Beресня» — это ж еще не последнее ПУСО до выезда из зоны!
5 миллирентген в час! В живом селе!..
Мы ошизели. Почему они живут? Как?…
Выброс, что ли, случился? И его на запад ветром утянуло, и пятно село на Ковшиловку! А они тут ничего не знают!..
— Выселять надо срочно!
Местным мы ничего не сказали.
Зашли еще в магазин. Постояли в недлинной очереди, купили перекусить гражданской еды — хлеб, колбасу, ситро, пряники…
И поехали назад.
Без особой спешки — на 5 мР/ч. несколько часов туда-сюда ничего не решают, но и не задерживаясь особо.
— А Ковшиловка отказалась выселяться, — спокойно ответствовал начальник разведотдела на мои несколько эмоциональные устные «комменты» к бумажке с цифрами по Ковшиловке, которую я положил ему на стол (в живом селе 5 миллирентген в час!!!). — Ковшиловка отказалась выселяться.
— То есть?!
— Отказалась. Давно.
— Как?!
— Да так. Отказались — и все. Вся деревня… Детей отправили, а сами остались.
— Так села ж выселяют при 0,7…
— А они отказались.
Гуляя по Чернобылю
Чернобыль — город, 14 км на юго-восток от Чернобыльской АЭС.
Киевская область. Топографическая карта 1:200 000. Министерство обороны Украины, 1992.
Обычно по Чернобылю не гуляешь: в штаб — и на разведку, с разведки — в штаб, потом в лагерь обратно…
А то как-то шел я не спеша: остался в Чернобыле в дежурном экипаже — броник на стоянке, данные в штабе, до утра, если ничего не случится, работы не будет… Шел в вечернем солнце по городку, по его боковым улицам, где нет контор и магазинов, просто одноэтажные домики, где живут люди… жили.
Яблоки, груши, сливы — ковром на тротуаре! — ногу некуда поставить, такой был урожай… А может, он таким казался, потому что его никто не собирал… И пахло вином, брожением от этой сваленной на земле массы ее плодов…
В тенистых садиках дома закрыты-забиты… Кое-где во дворе перед домом гремят по столу домино пришлые «оккупанты»-командированные. Или тишина: закрытые ставни…
…Вот жили люди — тужили не тужили, а добра нажили — мебель, ковры, обстановка, хрусталь, холодильник — все как у людей… И вдруг — «БАХ!» — где-то кто-то что-то там не так нажал… И брошен весь скарб, и человек — только что не гол да не бос (и переодеваться-переобуваться заставляют, а твои вещи — это уже «низкоактивные отходы», в мусорный их спецбак… и хорошо еще, если — «низко-…»), — гол и бос, с документами в полиэтиленовом кулечке — начинает жизнь с нуля. На новом месте, где и без него своих хватает…
Наверно, самое по-настоящему ценное — то, что всегда, при всех поворотах судьбы, с тобой. В тебе.
Знания, которые всегда с тобой, — умелость рук, — и умение жить среди людей, оставаясь человеком…
…«И здоровье», — добавил мой отец, когда я пересказал ему эту сентенцию — вернувшись, после.
«Да, конечно, и здоровье», — тут же согласился я; здоровье (молодость!) подразумевалось само собой…
Как-то не думал о нем, гуляя по Чернобылю.
Гуляя по Чернобылю-2, или Все мое всегда со мной
Самое по-настоящему ценное — то, что всегда, при всех поворотах судьбы — с тобой. В тебе. Знания, которые всегда с тобой, — умелость рук, — и умение жить среди людей, оставаясь человеком…
Только когда записал это на бумаге — самое по-настоящему ценное всегда с тобой, — понял:
Да это ж OMNIA МЕА MECUM PORTO — «Все свое ношу с собой»! — мудрость, которой не одна тысяча лет…
Оказывается, в латинском оригинале — грамматическая «недоопределенность» («ношу ПРИ мне», дословно), ее неточно (небрежно?) перевели, и так оно и осталось в нашей культуре, речи… Нет, не может быть! Смотрю в словарь[35]…
Omnia mea mecum porto ОМНИА МЕА МЭКУМ ПОРТО. Все мое ношу с собой.
Цицерон приписывает эти слова древнегреческому мудрецу Бианту (VI в. до н. э.). Персы напали на его родной город Приену. Жители города, спасаясь бегством, старались захватить побольше своих вещей. Биант же покидал город налегке. Кто-то спросил у мудреца, где его вещи. На что Биант ответил: «Все мое я ношу с собой». В отличие от сограждан мудрец полагал истинным имуществом не пожитки, а свой интеллект. Однако на протяжении многих веков его слова цитируют, имея в виду не ум, не мудрость как подлинное богатство человека, а скудость его личного имущества.
Все верно!
Всегда было у меня смутное ощущение, что с этой фразой, с этим «с собой» что-то не в порядке… Какое-то жлобство, мудрецам (а тем более древним!) ну никак не присущее: «всегда с собой я все свое ношу» — так мог рассуждать мешочник, а не мудрец.
И чтобы дойти до такого простого, мне надо было попасть в Чернобыль…
И изрядно по нему погулять.
Чтоб понять:
На самом деле -
ВСЕ ТВОЕ
ВСЕГДА С ТОБОЙ
Родина с маленькой буквы
Памяти Татьяны Афанасьевны Лоик
По улицам Чернобыля ночью мы на бронике возвращались из штаба к себе на стоянку, на околицу — на всю ночь: дежурный экипаж… После длинного рабочего дня я курил наверху на броне — ноги в люке…
Непривычен Чернобыль ночью… «Ненаселенный населенный пункт» — ни огонька в хате, ни света в пятиэтажке…
В струях рассекаемого ночного воздуха — красный конус тлеющей сигареты — искры срываются, ныряют за спину и улетают в черноту…
Тишина… В ушах только свист ветра да урчание мотора…
Этот городок так похож на мой родной 'город, где я родился, научился ходить, говорить, учиться, работать…
Где узнал вкус первой сигареты и податливую упругость девичьих губ,… И азарт жизни, и страх смерти… Где когда-то мы пацанами жгли осенью огромные костры из листьев — набрасывали в них каштаны, они взрывались, а мы прыгали через дымовые завесы, из которых вдруг, как из преисподней, вырывался огонь… Где стоит дом, куда на крышу когда-то залетела стрела из моего лука, и мы полезли по пожарной лестнице за ней; крыша старого четырехэтажного дома была крутой и без ограждения, и мы это знали… Там, уже со стрелой, нам захотелось пописать, и мы, тинейджеры без тормозов, это сделали — стоя на краю, над всегда пустым вечером двором: в полете струйка была похожа на вертикально извивающуюся падающую бечевку — нам было страшно смешно… Кинотеатр, куда мы смывались с уроков или бежали сразу после уроков… Первый дом, который я строил… Теперь, приезжая, иногда специально прохожу мимо его главного угла — это угол целого квартала. Когда-то на дне огромного пустого «бассейна»-котлована, в его уголке, на расстеленный по бетону рубероид, на черный шершавый его кусок положили первый кирпич две маленькие фигурки — старый мастер и я, пацан-подмастерье; угол этот был не обычный, прямой, а развернутый, градусов сто, пришлось здорово повозиться… Прохожу как мимо старого знакомого. Прохожу мимо той стены, где сам впервые взял в руки мастерок и положил кирпич в то, что потом (десятки лет? века?) будет зданием… Город, где живут мои одноклассники, учителя, друзья голопузого детства; мои родители, их сослуживцы, знакомые и друзья, моя родня… Вот почти в таком же домике, что промелькнул сейчас на черной улице черного Чернобыля, живет моя бабушка… Когда началась война, она вернулась из Мариуполя, города на Азовском море, пешком полтыщи километров, по оккупированной чужестранцами земле, толкая перед собой тачку с двумя дочками: старшей пять (она станет моей мамой), а меньшая грудная — в родной город… Не успела на последний отошедший корабль с эвакуированными, а его немецкие самолеты разбомбили прямо на виду у провожающих, одни щепки плавали на волнах… Возвращались уже в октябре, ночевали у людей в хатах и где придется — в скирдах, в пустых кошарах — прижавшись, согревая друг друга своим теплом… Утром ее волосы прихватывало к доскам льдом от замерзшего дыхания. Она еще не знала, что ее муж — любимый человек, отец их дочек, мобилизованный командир пехотного взвода — уже сгинул в адском котле Второй мировой, «без вести пропал под Смоленском»… Его товарищи-сталевары соорудили ей тачку, дали ей схему, как идти. И пачку листовок, она их оставляла по дороге… («А что в них было написано, бабушка?» — «Ну, в общем… Бейте фашистских оккупантов!»)
Добралась в родной город, пережила войну, вырастила дочерей, и потом меня-карапуза, и моих двоюродных сестер… В ее теплый дом всегда можно зайти, и на столе — всегда! сразу ж! — появится что-то вкусное — бесхитростное и неповторимое…
А вот если б то был дом моей бабушки? — с черными дырами мертвых глазниц… Если б это были мои родные улицы? мой город? без света в ночи… Если даже на миг представить, что не осталось в моем городе ни одной родной, знакомой души, то все равно мне надо: побродить иногда по его тихим окраинным улочкам — выпасть из завихрений бурно несущего потока жизни, подумать… Или наоборот, не думать ни о чем, просто побродить среди родных зданий, улиц, деревьев, набраться духу выгрести из тинистой заводи, куда прибила жизнь… Откуда вышел? Куда идешь?…
Вот лишить человека такой вроде б малости, и до конца своих дней он так и будет — лишенец. Инвалид, у которого ампутировано что-то такое же живое и важное, как рука или нога, хотя и не настолько видимое… Хребет, опора, стержень, который, невидимый, есть — пока стоят мои дома, улицы… и, оказывается, пока в их окнах горит свет…
…Воздух струями рвал с малинового острия сигареты искры, и они — далеко за спиной в темноте — гасли…
Броник — инопланетный метеорит в беспросветной вселенной Чернобыля — пролетал, оставляя за собой быстро тухнущие блестки огня…
Мы доехали до стоянки и, не снимая сапог, улеглись спать в бронике.
Чернобыльский сувенир: Гуляя по Чернобылю в последний раз
ОБЪЯВЛЕНИЕ
ЧЕРНОБЫЛЬСКАЯ ШВЕЙНАЯ ФАБРИКА
ЭВАКУИРОВАНА В Г. ТЕТИЕВ
60 КМ ОТ БЕЛОЙ ЦЕРКВИ.
ВСЕМ РАБОТНИКАМ ФАБРИКИ
ЯВИТЬСЯ В Г. ТЕТИЕВ, ШВЕЙНАЯ Ф-КА
Это большое рукописное объявление-плакат, до того как я его заметил, два месяца провисело на центральной улице Чернобыля, на дощатом заборе покинутой стройки.
Прикреплено оно было огромным количеством железных кнопок. Они были и по краям, и по всему листу, между буквами.
В свой последний заезд в Чернобыль, после разведки, отдав данные в штаб, я прошелся по этому городку, которого, знал, уже не увижу больше никогда, и снял это объявление себе на память. Я давно его присмотрел.
Кнопки от дождей поржавели, порыжели и бурым потекли вниз по бумаге.
Вид у него был как у живого существа, расстрелянного из пулемета.
Воробей
Память выкидывает коленца.
Вот я, например, не помню — были
в Чернобыле воробьи или нет?
По-моему, нет. А может, я их
просто не видел, как нечто
привычное, естественное и потому
незамечающееся? А они были,
чирикали, купались в пыли…
А может… Не знаю.
Короче, если кто-то даст точную
информацию, были там воробьи или нет,
буду благодарен. А то мучаюсь.
Воробьи…
ЧЕРНОБЫЛЬСКИЕ ЭСКИМОСЫ
Трудно себе представить, насколько меняется мир, когда в нем добавляется еще один опасный параметр.
Сергей Мирный. Интервью в передаче «Поверх барьеров», радио «Свобода», 25.09.98
Самые немногословные, или Как воздух
Вы знаете, какое слово (я не имею в виду слов, вообще к делу не относящихся, например, «человеческое достоинство», «горные лыжи» или «ананас»), — какое слово употреблялось в обыденной речи в чернобыле реже всего? Чтоб не сказать — не употреблялось вообще?…
Ни за что не догадаетесь.
Это слово -
РАДИАЦИЯ.
Что, если вдуматься, естественно.
Мы ж не говорим все время «воздух», «воздух», «воздух»? Нет, мы просто: «дышим», «свежо», «холодно» (окружающий воздух имеет низкую температуру), «ветер», «сквозит» (воздух движется), «воняет» (в воздухе есть неприятный запах) и т. д. А о воздухе ничего не говорим, это само собой подразумевается — среда…
Так и в чернобыле: «фонит», «хватаем», «светит», «Сколько?» — «Два». — «Многовато, давай побыстрее», «уровни упали (или поднялись)», «лагерный фон», «броня насосалась пыли», «машина грязная», «сколько за работу записали?»…
…веселенький такой мирок, где это отсутствующее слово — как воздух…
Вот тут меня под локоть толкают и подсказывают:
Оказывается, у эскимосов, для которых снег и все, что с ним связано, — это вопрос жизни и смерти, в языке нет слова «снег». Мягкий пушистый снег — это одно, наст — другое слово, старый подталый снег — третье… А общего слова «снег» у них нет. Оно им без надобности.
…такие вот веселенькие чернобыльские эскимосы…
Разговоры о будущем на стоянке радиационной разведки в городе Чернобыль летом 1986 года
— Нам теперь эта радиация по фиг будет! Дома все с ума сходят — «радиация!», «радиация!»… А нам — тут! — по барабану…
А другой, улыбнувшись смущенно, как бы сам себе удивляясь:
— А я тепер, мабуть, i борщ дома мiрятиму…
— I жiнцi пiд спiдницею… — тут же вставил кто-то.
— Ну що ж, це таке дiлo…[36] — умудрен но ответил первый.
Разговор быстро перешел на предметы приятные…
А я задумался:
А действительно, как мы будем реагировать на повышенные уровни радиации — потом?
Ведь то, что с нами тут происходит, это ж явно ненормально…
Какой потом будет «выброс» — сверхреакция на это?
И в какую сторону?
Полное пренебрежение? — «А-а, по фиг, видали мы эту радиацию…»
Или наоборот — сверхчувствительность? — трястись будем при одном упоминании?…
Без респиратора
Из трех возможных путей поступления радионуклидов в организм (вдыхание, заглатывание с водой и пищей, проникновение через повреждения кожного покрова) наиболее опасно вдыхание загрязненного воздуха.
Сивинцев Ю.В. Насколько опасно облучение: Радиация и человек. 2-е издание, перераб. и доп. Москва: ИздАТ, 1991. С. 52, 55–56.
Я забыл респиратор.
Обнаружил я это уже у ПУСО «Лелев» (здесь мы всегда надеваем респираторы, едучи из Чернобыля на разведку к АЭС): привычно полез рукой в куртку, в карман — а там ничего нет…
Ощупываю все карманы на себе, пересматриваю содержимое полевой сумки до дна… Нет.
— Коля, респиратора запасного нет?
— А твой где?
— Доперекладывался! Из ватника — в куртку, из куртки — в ватник… А ватник в лагере оставил. День сегодня, смотрю, жаркий…
— В бардачке у меня запасной респиратор-«лепесток» есть…
Ф-фух!.. Как я мог об этом забыть! С Колей — надежно…
Роюсь перед собой в бардачке, официальное название которого — «перчаточный ящик». Во всех без исключения автотранспортных средствах он всегда забит массой всяких наинужнейших предметов, так что прозвище свое получил не случайно[37]…
— Коля, тут респиратора нет.
— Поищи.
Роюсь опять.
Есть.
Вытягиваю.
Ношеный.
Второй…
Тоже надеванный.
Рассматриваю оба пользованных…
Кто и где их носил — непонятно. Сколько на них — неизвестно… Внятный мазок серой пыли на одном…
— Нету, Коль. Только старые — пользованные…
Коля поворачивается от руля:
— Возвращаться? На стоянке у кого возьмем запасной?…
— Да все наши уже разъехались, — вставляет Петро. — В сам Чернобыль? В штаб?
— Буду там бегать по штабу рыскать?…
— Ну так что? — Коля смотрит вопрошающе…
…«За всю жизнь из вдыхаемого человеком воздуха нос удаляет 5 кг пыли».
И на идеально чистую плоскость насыпается аккуратный, по-школьному правильный конус пыли; на нем появляется надпись — крупно и четко, как в букваре для первоклашек:
«5 кг»
8-й класс средней школы. В затемненном кабинете биологии мы смотрим черно-белый учебный фильм по анатомии человека.
Ворсинки-реснички, которыми устлана поверхность «носового хода», за жизнь человека задерживают и отфильтровывают из вдыхаемого им воздуха, не давая проникнуть в легкие, 5 кг пыли…
— Ну так что?…
— Поехали. Вперед. — И я плотно сжимаю губы.
И держу их плотно сжатыми все время, пока мы ездим по маршруту разведки Стройплощадка.
Открывая только по необходимости — для коротких указаний, где остановиться и померять. Дышу через нос. Брезгливо…
…На стоянке после этой разведки мы, как обычно, пошли через дорогу в Сельхозтехнику, там из кирпичной стены гаража торчит кран-вентиль. Жаркий денек…
Умылся, прополоскал рот, горло… Из ноздрей повыковыривал сухие пластинки… Хм, темноватые от пыли.
Надо ж, вроде бы не по пыльным местам ездили… Никогда не думал, что к этой 5-килограммовой куче пыли (еще один итог жизни среднего человека) нужно будет в случае таких кадров, как я, подносить зонд дозиметрического прибора: мы ж его в школе по совсем другому предмету — военной подготовке — проходили…
Без респиратора-2 (Из рабочего блокнота командира взвода радиационной разведки)
03.08.86 Стройплощадка
[миллирентгены в час, фон/земля]
40/75 30/70 200/350 26/28
50/60 25/35 180/180 80/200
60/75 20/25 40/75 160/140
40/40 35/80 150/200 140/260
30/60 30/22 50/75 120/150
18/20 28/25 24/45 75/100
35/45 20/20 35/50
30/32 40/75 30/45
Это я к тому, что на Стройплощадке уровни радиации были сравнительно небольшие. И, принимая решение ехать туда без респиратора, я это знал.
А вот в Рыжий Лес, или под атомную станцию, где РЕНТГЕНЫ В ЧАС, я б без респиратора ни за что не поехал.
Что б там нам в кино в 8-м классе школы ни показывали.
Крупные частицы (больше 1 мк <микрометр = 0,001 мм, тысячная доля миллиметра>) эффективно задерживаются верхними дыхательными путями. В этом случае в легких оседает не более 20 % вдыхаемых аэрозолей, однако при размерах частиц ниже 1 мкм их доля, захватываемая в альвеолах легких и трахео-бронхиальной области, возрастает до 90 % …
Сивинцев Ю.В. Насколько опасно облучение: Радиация и человек. 2-е издание; перераб. и доп.
Москва: ИздАТ, 1991. С. 52.
Зачумленные
Приезжаем с разведки — а стоянка у штаба в Чернобыле абсолютно пустая! Я аж растерялся: столько пространства, как машину ставить? Обычно притыкались с краю… В самом уголке стоят связисты — армейский грузовик с будкой, они там всегда стоят, никуда не ездят. Решили — станем рядом, бок к боку. Армейский порядок.
Зарулили, остановились, Коля мотор заглушил…
Покой.
Я выпростал ноги из люка на броню, на землю спрыгивать…
Как вдруг из-за будки появляется долговязый подполковник-связист:
— А ну, давайте — ШАГОМ МАРШ отсюда! Давай, давай — ШАГОМ МАРШ! И побыстрей…
Тю-тю-тю…
…Работа командира — так меня учили (и научили-таки!) — состоит из нескольких этапов:
1-е: Уяснить задачу.
Я окинул взглядом тощую фигуру в подполковничьих погонах… Из кабины грузовика связи лыбится солдат-водитель, оглядывается, ждет развития событий, предвкушает…
2-е: Оценить обстановку.
Я это сделал даже дважды:
а) с точки зрения Устава (получено приказание от непрямого начальника);
б) с точки зрения реальности (я, командир взвода разведки, командир своего отличного экипажа, только что вернулся от АЭС, с разведки — а тут какая-то тыловая крыса)…
Вот так утереться и уехать? Но и нарываться сильно не хочется…
3-е: Принять решение.
Как бы поразмыслив какое-то время, еще раз оценивающе подполкана оглядев с высоты броника, небрежно бросаю вниз:
— «ШАГОМ МАРШ» — не получится. А отъехать, так и быть, отъедем.
4-е: Отдать боевой приказ — в люк водителю:
— Коля, поехали отсюда.
При этом рожа у меня самопроизвольно кривится — вроде как тут воняет и место самое неподходящее.
Организовать взаимодействие — это 5-е, последнее — не надо: с взаимодействием в нашем отличном экипаже все в полном порядке.
Мотор, выпустив потребный заряд гари, взревел, и, лихо развернувшись, мы отъехали на наше привычное место — под высокой акацией на самом краешке площадки, в тенек; повылезали из броника, ноги лениво разминаем, закуриваем…
Но не успел я толком затянуться сигаретой, как от будки раздалось:
— ЛЕЙТЕНАНТ, КО МНЕ!
Ах ты ж сука такая… Заело-таки.
Я не обернулся, продолжая разговор с ребятами. «Не слышу».
Читать бесплатно другие книги:
