Живая сила. Дневник ликвидатора Мирный Сергей
— КО МНЕ, ЛЕЙТЕНАНТ!
Я обернулся с удивленным лицом — подполкан стоял в нескольких шагах от своей будки в позе, достойной увековечения в бронзе; только вместо фамилии и имени богатыря — подпись «Строевая стойка Советской армии»…
Я щелчком отстрелил сигарету — по длинной дуге, с тоской проводив ее взглядом (подполковник гребаный! и ты сам — вечно нарываешься…) — и начал откатывать рукава, застегнул их, не спеша застегнул воротник… Главное в таких случаях — не дать сразу прицепиться по пустякам. Поправил свою обтерханную офицерскую полевую сумку…
…Вот сейчас ты и проверишь, как ты правильно оценил обстановку…
И пошел через освещенную солнцем площадку. День был жаркий.
Ну-ну…
Они нас просто боялись, эти Чернобыльские Начальники.
Как зачумленных.
Потому что мы — радиационная разведка.
То есть, по-умному выражаясь, «как вторичных источников облучения». А также «заражения».
«Облучение» — это то, что с этих разведчиков, которые сами неизвестно сколько уже нахватались, светит. А «заражение» — радиоактивная пыль, которую они с себя везде трусят. Шастают по зоне невесть где, а потом тут рядом отираются — вроде как так и надо…
Однажды сам НАЧАЛЬНИК отдела РАДИАЦИОННОЙ РАЗВЕДКИ в штабе ПОБОЯЛСЯ ВЗЯТЬ ПИШУЩУЮ РУЧКУ у своего подчиненного офицера! Я просто охренел, когда понял, что происходит!
Это было вообще кино!
Данные тогда я уже отдал, и их наносили на расстеленную на столах карту радиационной обстановки… А начальник разведотдела сидел в сторонке за отдельным столом, его работа — вписать в приготовленную мной бумажку-донесение цифру-дозу, которую мы якобы сегодня получили. Ну и придумать ее, естественно. И расписаться.
А он начал выделываться:
— Ну, сколько мне вам написать?
Я промолчал: скажи «Сколько положено» — он вообще ноль целых хрен десятых напишет… И сколько тут на самом деле положено? А сколько получено на самом деле!
А он продолжал, пренебрежительно вертя в руках нашу бумажку:
— Знаю я вас — вы вообще никуда со стоянки в Чернобыле не выезжаете. Или выедете, где-то в посадке спрячетесь, насочиняете там всякую херню, а потом сюда тащите — нам яйца морочить. Еще и дозу им за это пиши…
Я не сказал ничего.
— Ну что мне вам написать? Какой маршрут?
— Там написано.
Он впервые соизволил взглянуть на наше донесение:
«24.07.1986 БРДМ № 80 вел разведку по маршруту Биостенка. Экипаж в составе: Командир /фамилия/ Химик-разведчик /фямилия/ Водитель /фамилия/ получил дозу облучения…»
— А-а, Биостенка… Небось опять меряли, из машины не вылезая… — Он поразмышлял. — Ну, 0,5?
Полрентгена за Биостенку — маршрут разведки Рыжий Лес-3 — это было оскорбление.
Я промолчал.
— Ну ладно, я сегодня добрый — 0,6. — И он потянулся за своей ручкой.
И оказалось — ее у него нет! Видно, сам забыл, куда ее сунул, когда его у начальства драли… А теперь на мне отыгрывается…
Он начинает озабоченно прощупывать свои карманы, утыканные индивидуальными дозиметрами.
Сначала куртку… Потом брюки.
Безрезультатно.
Не глядя, вытягиваю из своей полевой сумки ручку. Протягиваю ему.
А он ее в упор не видит.
Выдвигает ящики стола, роется…
А я держу свою обычную школьную шариковую ручку, изрядно уже пальцами заполированную, у него перед носом.
А он этот нос от нее воротит.
Загадочным маневром отворачивает голову вбок: там на составленных в кучу столах, на разостланной карте лежат на животах офицеры, наносят обстановку — их обтянутые хаки задницы торчат во все стороны, как лепестки цветка:
— Есть тут у кого-нибудь ручка?
Из-за частокола задниц доносится: «Нету. Тут фломастеры еле пишут…»
А я держу перед ним свою потускневшую в разведках ручку…
…и чувствую — все время чувствовал, пока это действо происходило — наливаюсь изнутри какой-то грозной силой, как грозовая туча, электричеством уже потрескивая, стою над ним:
Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЕМУ СЕЙЧАС СДЕЛАЮ,
ЕСЛИ ОН НАМ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ДОЗУ НЕ НАПИШЕТ.
ПРОСТО РАЗНЕСУ…
Как бы только что заметив, подполковник обращает взор на меня.
И туг на поверхности заряженной грозовой тучи — моей рожи то есть — неожиданно появляется смешливый зайчик.
Неуловимый и ненаказуемый.
Мне смешно.
Какой-то миг он смотрит на мою ручку. Решается…
Берет ее.
Выписывает дозу.
Я беру ручку и бумажку.
Проверяю:
«1,5 Р».
Нормально.
…Грозовые тучи расходятся…
А-а, так чем там с тем подполковником:связистом закончилось?
Да, в общем, ничем.
Ну, подхожу я к нему без всяких глупостей типа «перехода на строевой шаг при подходе к начальнику», просто подхожу, докладываю, вскинув руку к козырьку кепи:
— Товарищ подполковник, лейтенант такой-то по вашему приказанию прибыл.
Он начал без предисловий:
— Кадровый? — В смысле — кадровый ли я офицер?
— Никак нет.
— Двухгодичник? — Уже потише. Двухгодичник — это офицер запаса, на два года призванный служить в кадровую армию.
— Никак нет. — И, чтоб до конца ситуацию определить, добавляю: — «Из народа».
(Так замзавразведотдела когда-то протянул: «…А-а, «из народа», — когда узнал, что я офицер из запаса — не кадровый и не двухгодичник; мне выражение понравилось.)
«Запала тыша», — как сказал о подобных мгновениях какой-то классик украинской литературы.
Все было сказано.
Он мне не мог сделать ничего.
И мы оба это знали.
То есть он, конечно, «мог», но накажут меня или нет мои прямые начальники — ротный, комбат (командиру бригады уж точно не до меня) — это большой вопрос, и почухаюсь я от этого наказания или нет — еще больший; а вот над ним весь штаб будет потешаться, что ему не хрен делать — к разведчикам прицепывается… Это не то что кадрового — тот бы трясся: как же, «пятно в биографии»! И двухгодичника тоже можно прищучить — ему там характеристика хорошая нужна или еще что… А мне что? Я пришел — и я ушел; и меня мало колышет, присвоят мне очередное звание «старший лейтенант запаса» пятью годами раньше или пятью годами позже — или вообще никогда-
То есть он, конечно, кровь мне попортить может, но для этого ему нужно столько усилий потратить, такую машину раскрутить, стольких людей убедить — чтоб меня действительно-таки вздрючили… Да и за что?
И мы оба это знали…
Силы противников оказались равны, и теперь нам предстояло — каждому — «сдать назад, не делая резких движений»…
— Ну, что ж вы так, товарищ лейтенант, неуважительно — при моих подчиненных? — сказал он совсем другим тоном.
— Ну и я ж тоже, товарищ подполковник, не сам был…
Взаимоуважительный разговор коллег…
В общем, мы разошлись.
…Подморгнув приятелям, довольный, понес я данные в штаб…
Мерки разведки: Все относительно
— Они лазят везде без респираторов, ни хрена не боятся — радиации ж не видно!
Это начальник разведотдела так о нас, о своих подчиненных, кладущих ему на стол в уютной комнате листочки со столбиками цифр с маршрутов разведки.
Я б тоже, наверно, таким умным был, если б в штабе всю свою чернобыльскую службу просидел…
Потому что это в теории все хорошо.
Это в теории: «при обнаружении радиоактивного заражения или его признаков на местности немедленно одеть респираторы».
Ну, одели.
И сколько в них быть? Если ты находишься на этой самой «зараженной местности» дни — недели — месяцы?… Работаешь, ездишь, спишь, ешь… Живешь, короче.
Поневоле поделишь эту «территорию» на «более зараженную» и «менее» — все ведь относительно…
Поначалу, смотришь, новичок разве что не спит в респираторе.
Потом, глядишь, его уже «отпустило»:
По дороге в Чернобыль когда оденет респиратор, а когда и нет.
По Чернобылю ходит без респиратора…
Как другие.
Как большинство.
Находит какой-то оптимум — если это слово вообще тут к месту (и к местности…) — «оптимум» — между опасностью (опасностями!) от радиации (как их себе этот человек представляет) и опасностью, дискомфортом, связанным с жизнью в респираторе. Его, кстати, тоже ведь нельзя носить постоянно, с точки зрения той же медицины. Не говоря уж о том, что это удовольствие очень сомнительное: завяжите-ка себе, в порядке эксперимента, ротик-носик тряпочкой и походите так с полчасика… Научитесь «свободу любить»…
От среды не спрячешься, она не просто «окружающая»: в чернобыле она не то что окружила — в плен взяла.
И постепенно-постепенно, глядя на других, бывая на новых и новых уровнях радиации, человек приобретает какие-то понятия: что много, что мало, где как себя вести и до какой степени нервничать, если нервничать вообще… Что где себе можно позволить…
И в зависимости от того, с чем по работе приходится сталкиваться, разные мерки у разных специальностей: у тех, кто на АЭС работает, — одни, у разведки — другие, кто в штабе сидит — свои седьмые. Ну а высокие гости, те вообще себя героями чувствуют, в Чернобыле — месте для нас курортном — побывав… А кто от АЭС километров за двадцать, за пятьдесят, за сто, за сто пятьдесят и больше работает — дороги или дома, скажем, строит, — у тех свои, часто совершенно фантастические мерки…
А у разведки (конкретно: у радиационной разведки в мое время, в середине лета 1986-го) были выработаны такие мерки:
— где-то до 5 миллирентген в час — радиации считай что нет: обычно без респираторов; ну разве что пыль столбом или в разведке у АЭС такие уровни случатся;
— от 5 до 50 мР/ч. — это низкие уровни: если в бронике по ним просто проезжаем (люки закрыты!) или передыхаем на таких уровнях между более высокими — можем и без респираторов;
— 50-500 мР/ч. — средние: нормальная работа радиационной разведки, но в респираторах, само собой;
— 500 миллирентген/час — 1 рентген/час — выше средних: тут уже стараемся не задерживаться;
— 1 рентген/час и больше — высокие: без шуток — «померяли-смылись»…
— выше 10 Р/ч. — это уже ОЧЕНЬ ВЫСОКИЕ: tempo-tempo!.. как скучно будет, если броник в лесу на таких уровнях сломается… броник, напомню, ослабляет уровень гамма-радиации в 3 раза по сравнению с «забортным», не говоря уж о том, что на нем проскакиваешь такие участки куда быстрее (а значит, за меньшее время — и, соответственно, схватываешь меньшую дозу), чем если б это было «в пешем строю»…
Вот такие понятия-мерки были у радиационной разведки в 1986 году, летом, через три месяца после взрыва 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС…
Ну а вы спросите:
— А как это привести к «нормальным условиям»?
А, откровенно говоря, никак.
Это как у альпинистов: что им толку держать в голове, что где-то там, за тридевять земель, есть уровень Балтийского моря — 0 метров высоты, если они по своим семи-восьмитысячникам лазят, ввысь на 7–8 километров торчащим, с одного пика на другой перебираются… И значение имеют только местные, относительные сравнения: насколько один пик выше другого, сколько от седловины — к пику… В том мире только это и имеет значение.
А уж если попытаться как-то… ну, даже не объяснить… дать как-то почувствовать, что значат эти чернобыльские «мерки разведки», то только, наверно, выразив их через естественный, природный уровень радиации:
Сколько естественных уровней «фонов» каждая такая зарубка стоит?
Приняв нормальный, природный уровень радиации[38] за 0,015 мР/ч. [пятнадцать, подчеркиваю еще раз, (а) тысячных частей (б) милли-(то есть тысячной)рентгена в час] = 15 микро(миллионных частей)рентген в час — получим путем элементарной операции деления, округляя результат:
— Самые низкие уровни, на которых мы там жили (это наш лагерь: 0,2 мР/ч. — в палатках, 0,3 — по лагерю в среднем, 0,5 — у въезда в парк) и ниже которых просто в природе у нас не было, — это десятки нормальных, «довоенных» уровней;
— До 5 мР/ч. («нет радиации») — это 300 (триста!) нормальных фонов;
— 50 мР/ч. («низкие уровни») — это 3000;
— 500 мР/ч. («средние») — 30 000;
— От 1 Р/ч. (высокие — без кавычек) — 70 000…
— А очень высокие — которые для разведки оканчивались где-то за 15 РЕНТГЕН в час — это (все встают…) -
1 000 000
Миллион.
Миллион естественных радиационных уровней.
…Понятно, что человек, как вообще всякая обладающая «живучестью» (это технический термин в данном случае) машина, имеет «запас прочности», в том числе и «по радиации» — но не миллионнократный же!
Повторяю: там мы таких сопоставлений не делали, там нам только их не хватало! Я и сейчас, когда делю, в нулях путаюсь (чего обычно со мной никогда не бывает), сам не могу поверить, что это так много: десятки… сотни тысяч? Неужели МИЛЛИОНЫ?…
Удивительно! (Мерки разведки-2)
Когда я эту табличку построил, меня вдруг проняло:
— Это ж удивительно! Удивительно, насколько человеческий организм к радиации устойчив!
Судите сами.
Если мы повысим нормальную, обычную температуру (скажем, +20 градусов Цельсия) в 10 раз — получится 200 °C! В таких условиях от человеческих тканей мало что человеческого останется[39]…
Или давление: когда оно падает на несколько десятков миллиметров ртутного столба (то есть на мизерные 3 %!), в больших городах только и видишь: «Скорые» и «неотложки» по улицам мечутся с воем — сердечно-сосудистая система у многих не выдерживает, и даже здоровые чувствуют себя как рыба на песке…
А радиация — МИЛЛИОНЫ естественных уровней — человек пусть короткое время, пусть «не за бесплатно», но выдерживает… Не говоря уж о десятках-сотнях раз…
Такая устойчивость!
Просто удивительно.
Запретный плод
«Солдаты — те же дети, только с большими х…ми», — говаривал майор Гармаш[40], преподаватель огневой подготовки военной кафедры университета.
Наблюдение неожиданное, но точное: и дети, и солдаты, завидев фруктовое дерево (степень спелости плодов роли не играет), немедленно, рискуя жизнью и дисциплинарным наказанием, на это дерево налетают, облегчая его ветви от (часто еще потенциального) урожая. Распространяется наблюдение и на младших офицеров, до капитанов включительно: в полевых условиях на казенных харчах у всех Homo sapiens такая жгучая тоска за всем зеленым, свежим… а если к тому же еще и сладким!..-
В чернобыле с дарами природы были проблемы.
Теоретически, конечно… Тут все единогласно сурово и скорбно кивают головами: «Низзя. Категорически низзя».
А практически…
Практически все мы — я лично, мой экипаж, вся радиационная разведка — были очень даже не безгрешны в смысле поедания чернобыльских яблок, вишен и всяких прочих спелых летних прелестей.
Но с разбором:
— В местах вроде экс-города Припять (от пролома реактора — 2 км на северо-запад, гамма-уровни — десятки миллирентген в час) и вообще вблизи АЭС (в радиусе, скажем, 10 км) даже и мысли сорвать плоды не возникало: это как бы и не-яблоки были для нас. Как Адамы в раю «до того»…
— В экс-городке Чернобыль (максимальный уровень 3 мР/ч., 14 км от АЭС на юго-восток, ветви гнутся от плодов) мысль возникала, но это сразу была мысль «Эх, как жаль…»
— Экс-село Ладыжичи (0,4–0,8 мР/ч., от АЭС — 26 км на юго-восток) — никаких мыслей не возникало: поедали вишни и яблоки за милую душу.
— Село Бобер (0,25-1,1 мР/ч., 47 км от АЭС на юго-запад) — яблок нарвали полные штаны… Без шуток, в самом прямом и полном смысле! Наш новый дозиметрист — длинный крепкий сельский парень, Володя, завидев рясну яблуню[41] к тому же ничейную, у дороги! — в тоске по витаминам, «в пароксизме страсти» — уже на яблоне понял, что за пазуху будет мало — скинул штаны, связал их зеленые штанины — и припер этот разбухший «мешок» на себе: голова между штанин, как в ярме, а сам в белых кальсонах и сапогах чапает, яблоко жует на ходу — счастливый… Мы потом эти яблоки из Бобра три дня сами ели и всех наших угощали, раз уж нам так повезло…
«Мыли мы их или нет?» — Да кто б там их мыл!..
…под внутренним облучением понимают такой процесс при котором источники излучения находятся внутри человеческого организма, попадая туда при вдыхании, заглатывании, а также через повреждения кожного покрова… За небольшим исключением, радионуклиды извлекаются из желудочно-кишечного тракта в поток крови лишь в очень малой доле от 4 до 10 % общего количества смеси продуктов деления урана… Поэтому облучение желудочно-кишечного тракта редко оказывается критическим.
Сивинцев Ю.В. Насколько опасно облучение: Радиация и человек. 2-е издание, перераб. и доп. Москва: ИздАТ, 1991. С. 52, 62.
«Теплое дыхание»
ПУСО «Лелёв» выпускало с 10 мр/час.
Выражаясь более понятно:
Пункт Специальной Обработки, расположенный у экс-населенного пункта Лелёв, производил дезактивацию транспортных средств и разрешал дальнейшее движение тем из них, максимальный уровень радиации на которых после обработки не превышал 10 миллирентген в час.
ПУСО «Лелёв» — 2-е от АЭС в каскаде ПУСО.
ПУСО по зоне были разбросаны не просто так, а представляли систему, каскад. Каждое следующее ПУСО пропускало — дальше от АЭС и все ближе к миру нормальному — только машины со все меньшим и меньшим уровнем радиации на них.
1-е — ПУСО в каскаде — «Копачи», километра три от АЭС — даже не меряло, а мыло прямо на дороге те «транспортные средства», которые сами останавливались.
2-е ПУСО — «Лелёв», в 10 километрах от АЭС. На трассе пункт дозконтроля уже есть, но он проезжающих не останавливает. Хочешь — заезжай на ПУСО, не хочешь — не заезжай, кати себе мимо. Мы, когда было время, заезжали — профилактически от грязи отмыться, не дать радиации въесться в краску, в броню (запустишь — потом хрен ее оттуда вымоешь). И при этом, что было весьма существенно, мы не рисковали быть отправленными на могильник: ПУСО «Лелёв» выпускало с уровнем загрязнения до 10 миллирентген в час, а уж в этот-то щедрый предел без труда влезали даже мы.
Следующее ПУСО каскада — «Рудня Вересня», 20 километров от АЭС. Добровольность заканчивается: дозконтроль останавливает и меряет на дороге всех подряд, разрешенный предел для следования дальше из зоны — 1,5 миллирентгена в час… ПУСО «Рудня Вересня» — злейшие, самые опасные враги радиационной разведки.
Последнее ПУСО, «Дитятки», — на выезде из 30-километровой зоны: уровень гамма-радиации на транспортном средстве — не свыше 0,5 мР/ч… Наше счастье, что они военные машины не останавливали. До поры, впрочем, до времени…
Как-то заехали мы в свободную минутку на ПУСО «Лелёв», профилактически помыться.
Отбыв все положенные процедуры, подъезжаем к дозконтролю на выезде из ПУСО…
И тут у шлагбаума происходит что-то непонятное: их дозиметрист подходит, сует держак с зондом в наш броник — в колесную нишу (самое грязное место любой машины)… Обменивается понимающим взглядом с лейтенантом-начдльником… И, скучая, отходит в сторону. Всё без единого слова.
Лейтенант нам пишет что-то в путевку…
Неужели «на площадку отстоя техники» — на могильник? («Прошляпил! Где мы могли 10 миллирентген в час на себе насобирать? Да вроде нигде… Откуда?!.»)
Через плечо лейтенанта — в бумажку: что он там пишет?! Неужели таки влипли?!
«Выпущен по фону…»
«Выпущен» — это уже хорошо…
— А как это — «по фону»?
— А у нас на ПУСО уровень поднялся. Выше нашего предела выпуска, 10 миллирентген в час, стал. Ну, мы и пишем: «Выпущен по фону», ниже фона мы ж ни отмыть, ни померить не можем…
— Это так грязь с машин, что вы моете, территорию вам загадила?!
— Не, везде фон поднялся, по всей местности… — он обводит рукой всю равнину вокруг.
…Это дышал кратер незакрытого взорванного реактора.
Выдыхая из себя то, что в нем было. Радиацию.
Радиоактивные частички испарялись, улетучивались из пролома реактора, разносились ветром и рассеивались по прилегающей местности… Поднимая, повышая уровни на ней.
До тех пор, пока небывалый сарай — колоссальный, под стать египетским пирамидам, бетонный Саркофаг — от дождя, ветра, солнца, птичек и прочих превратностей жизни и климата эту руину не прикрыл.
А климат и жизнь — от ее «теплого дыхания»…
…Коля по дороге размечтался:
— Ну, если сегодня и на ПУСО «Рудня Вересня» уровни поднялись!
Но «Рудня Вересня», ПУСО-3 этого контрольно-помывочного каскада, выпускало в тот день как обычно: только с уровнем меньше своих драконовских 1,5 миллирентгена в час. Они от АЭС далеко, в двадцати километрах, до них это «теплое дыхание» не доходило.
Теплое дыхание — вещь интимная: только для близких.
Запах радиации
А вы знаете, как хорошо пахнет озоном после ядерного взрыва?
Академик Сахаров, один из создателей водородной бомбы, — в разговоре с Алесем Адамовичем[42]
Я и сейчас себе не верю.
Но я и тогда не поверил.
Я перепроверил.
Перенюхал.
Валера вернулся из Рыжего Леса-1,
И ОТ НЕГО ПАХЛО ЙОДОМ.
Дело было на стоянке в Чернобыле, Валера только что вылез из своего броника.
И от него всего пахло йодом.
Именно йодом — подчеркиваю! — ошибиться трудно: и запах очень характерный, и я все-таки человек тренированный — химик по основной специальности.
Я знал, что при взрыве ядерного реактора наружу был выброшен наряду со всем прочим «радиоактивным семейством» радиоактивный йод-131. Знал я, что это короткоживущий изотоп — период полураспада 8 суток.
Это значит, что через 8 суток от всего йода, что был наработан в реакторе на момент взрыва и был выброшен наружу (или остался в реакторе), осталась половина. Еще через восемь суток — половина от этой половины распалась: осталась четвертина исходного количества. Еще восемь суток — осталась уже осьмушка. Следующие восемь суток — осталась шестнадцатая часть. Еще один период полураспада — и уже только 1/32 исходного количества осталась…
И с момента взрыва до этого приезда Валеры из Рыжего Леса прошло около 3 месяцев — 90 дней. Что составляет приблизительно… 90 суток разделить на 8… - 11 периодов полураспада прошло. 11 раз количество исходного йода-131 переполовинилось.
Какая ж доля исходного йода осталась?
1: (22222222222) = 1 / 2048 = 0,0005 = 0,05 %.
5 — сотых долей — процента.
Это — трудновообразимая мизерная (мизернейшая!) часть. Это почти что синоним слова «ноль», и в нормальной жизни никто такие доли в расчет не принимает.
…И вот в это время появляется из Рыжего Леса радиационный разведчик, от обмундирования, волос которого пахнет йодом. Очень внятно. Это сколько ж этого йода должно было при аварии вылететь, если он до сих пор в Рыжем Лесу в таком количестве держится?!
И просто удивительно, как глупость срабатывает как защитный механизм:
Читать бесплатно другие книги:
