Беспощадная толерантность (сборник) Дивов Олег

Ольга Дорофеева

С жемчужными крыльями

— Везде это чертово отродье… — злобно пробормотала растрепанная прохожая неопределенного возраста. Сама она, дерганая истеричка с усталыми глазами, тоже никакой симпатии не вызывала, но в целом Константин был с ней согласен. Хотя одно дело — бормотать под нос, а другое — выйти на улицу хотя бы с бейсбольной битой. Ага. Константин мечтательно улыбнулся, представляя себя, высокого и мощного, над растерянными и улепетывающими в разные стороны синими.

На самом деле, никакой биты у него отродясь не было. Это у них, в Америке, синих бьют битами, а в России оружие простое. Нож. Охотничий, десантный, да просто кухонный. Лишь бы острый да подлиннее. И есть у него такой.

Вечером Константин отправился прошвырнуться с друзьями. Пучеглазая с первого этажа, как всегда, пялилась в окно, мелко тряся двойным подбородком. Никогда ни «здрасьте» тебе, ни «до свидания», а смотрит, словно следит и запоминает. Раздражало это Константина, но, с другой стороны, как-то и вдохновляло.

«Ничего, — думал он, — с синими покончим, потом со своей нечистью разберемся».

Выйдя из двора, он свернул налево, мимо обшарпанной глухой стены на узкую дорожку сплошь из ям и выбоин; на развилке пошел вдоль соседнего дома, хотя в последнее время предпочитал более длинный путь, через гаражный кооператив. Дорога там была хуже, вся в глубоких невысыхающих лужах, но зато очень уж грел Константина вид ворот в собственный гараж, за которыми жил новенький «хундаевский» флаер. Подойдя сбоку, Костя ласково шлепал ладонью по шершавому крашеному полотну и прислушивался. Флаер, естественно, молчал, — только блестел, наверное, серебристыми ручками в темноте и удивлялся постороннему шуму. Константин улыбался: нет, не жди, в такую грязь хороший хозяин новый флаер не выведет, вот выпадет первый снег, тогда…

На «банке», небольшой площадке посреди газона, с клумбой, давно превратившейся в урну-пепельницу, уже сидели Жеря и Иван.

— О, а ты чо, без пива? — дружно закричали они, хлопая Константина по открытой ладони.

— Демыча еще нет? — так же в тему ответил он. Нашли дурака. Пиво им носить, как же!

Константин считал и Жерю, и Ивана ниже себя «по рангу» в их маленькой «боевой единице», поэтому его злило, что они, похоже, так не думали. Хорошо еще, если они вообще не думали что-то противоположное — а иначе с чего такие наезды про пиво? «Или я слишком мнительный? — терзался Константин. — И они это так, по глупости? Без задней мысли?»

Старшим и главным был, конечно, Демыч. Иногда он приводил с собой друзей — таких же крутых и не очень разговорчивых. Эти тоже были вне конкуренции. Но следующим на иерархической лестнице должен был стоять Константин! Спортивный, решительный, умный. Инженер-конструктор. Не то что эти убогие тупицы: ни роста, ни мускулов, образование — старшая группа детского сада. Если Жеря хоть трудился где-то на ниве жилищно-коммунального хозяйства, то Иван был полукриминальным безработным. Вон, на бутылку пива денег нет.

В этой ситуации обижало, что Демыч не видел между ними особой разницы. Никак не выделял Константина. Только иногда Костя ловил на себе задумчивый взгляд серых глаз, — но вожак быстро отворачивался, а то и вовсе начинал разговор о чем-то постороннем. «С чего гляделки эти?» — думал Константин. Оценивает, прикидывает, насколько можно доверять? Подбирает зама, не иначе! Или даже хочет собрать новую группу бойцов, ищет себе замену! «Такое бы сделать, чтоб доказать! — У Константина дух перехватывало. — Только что?»

— Отойдем, — Иван слегка наклонил голову, показывая глазами на проезжую часть, над которой медленно парил двухместный полицейский флаер.

— Чего ты боишься? — усмехнулся Константин. — Стой спокойно, не отсвечивай.

— Это ты ничего не боишься, — непонятно, то ли с уважением, то ли с издевкой ответил приятель. — Слышал, на севере синие убили девчонку? Теперь ждут, что наши пойдут их мочить. Защищать теперь их будут, уродов.

— Убили? — удивился Костя. — Зачем?

— Ну, ты скажешь, — Иван осуждающе хмыкнул, а Жеря, поддерживая друга, смачно сплюнул на погибшую клумбу. — Они же выродки, каракатицы! Венеру свою просрали, а теперь хотят нашу Землю захватить.

Один из «каракатиц» вертелся неподалеку, не решаясь подойти к замусоренной площадке, пока там стояли люди. С веником и совком на высоких палках, в типичной одежде уборщика — зеленые штаны, зеленая блуза с серебряными светоотражающими вставками. Константину показалось, что это тот же самый дворник, которого он не раз видел у своего дома, с ним еще ходила маленькая дочка. Это было необычно: детей-венерианцев на Землю почти не привозили. Странно, что синему досталась такая большая территория. Впрочем, может, это был не он. Все они похожи: круглая синяя голова с темными глазами и слегка крючковатым клювом, бесформенное тело под мешковатой одеждой, толстые щупальца с обрубками пальцев-присосок.

— Выродки, — раздосадованно повторил Константин. Его раздражало, что он вроде как соглашается с недалеким Иваном.

— Завтра у нас совместная операция. Мы и… — Демыч помедлил, — еще несколько групп. Знакомиться не будем, это ни к чему.

— Меньше знаешь, крепче спишь! — оскалил желтые зубы Иван.

— Вроде того. Короче: они будут идти по набережной с собрания, а ребята их догонят и замесят. Мы, типа, будем ждать в засаде. Кто побежит — примем. Встретимся в шесть на проспекте Президента, там, где терминалы. Только, — Демыч ухмыльнулся, — не вздумайте ничего покупать, и вообще, близко не подходите, чтобы камеры не срисовали. Все ясно?

Константин летел домой, как на крыльях. Завтра, завтра у него будет шанс показать всем, кто здесь кто. Словно кадры кинохроники прокручивались перед глазами: толпа синих неспешно ковыляет по набережной, наперерез им выходит группа бойцов. Синие кидаются вперед, расталкивая людей, прорываются на свободу. Демыч медлит, колеблется; Жеря сплевывает: «Ох, блин!», — делает шаг назад. И все зависит только от него, Константина! Он — хладнокровен и бесстрашен; смотрит на венерианцев, оценивает расстояние, командует: «Вперед!» «Мы с тобой, Костян!» — орут рядом Иван и Жеря. «Если бы не ты…» — шепчет изумленный Демыч. Константин поднимает руку… руку… картинка дрогнула и поблекла. А с чем рука? Демыч ни слова не сказал, с чем приходить. Палка? Нож?

Нож, конечно! Подошел бы револьвер — чтобы меткими выстрелами уложить мерзавцев одного за другим на асфальте, а потом так вздохнуть, не обращая внимания на восхищенные взгляды… нет, лучше дунуть на дымок над дулом. Но и нож — хорошо. Подскочить к первому синему, не отшатываясь брезгливо от прелого, сладковатого запаха, и коротким замахом ткнуть под зеленую куртку. Рука сразу мокрая, горячая… а какая кровь-то у них? Может, и вовсе холодная, как у тараканов. Так, рука мокрая… и сразу — о-па! — поворот направо, широкий полукруг! Щупальце летит на мостовую! В глаз, в черный глаз! И повернуть! Константин даже тихонько взвизгнул, подпрыгивая на ходу от переполнявшего его адреналина. «Круто!» — с уважением и завистью бормочет Иван. «Я в тебе не ошибся», — Демыч. А что это с Демычем? Он… он на тротуаре, в луже крови, умирает. «Наклонись. Вот, в телефоне — пароли, адреса, явки. Ты теперь вместо меня, боец. Передай…» — Глаза закатились. «Я не подведу!» Все смотрят с уважением… только эта… Эта чертова старуха!..

В окне первого этажа, как всегда, тряслась знакомая квашня.

— Опять сидит! Ну, я тебе сейчас сделаю, — прошептал Константин, сжимая кулаки. Жаль, ножа нет! Ладно, ей и одного правой хватит. Хотя бить старуху, даже такую мерзкую — последнее дело. Даже если она — выродок.

Взлетев на первый этаж, Константин немного успокоился и решил, что просто осадит пучеглазую. «Какого черта следишь, старая дура?» Это ее напугает, будет хотя бы за занавеской прятаться.

Но просто ломиться в чужой дом — тоже не годится. Нужен какой-то повод. Озарение пришло внезапно: он подскочил к почтовым ящикам и потянул вверх дверцу с номером квартиры старухи. Быстро выловил из вороха рекламы плотный конверт.

Он едва успел нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась.

Оказывается, она не сидела у окна — стояла. И бить там было нечего, потому что от пучеглазого выродка осталось совсем мало: голова, плечи и грудь, стыдливо прикрытые неровно подшитой кофтой в цветочек. Еще — руки. Ниже груди был только пластиковый прозрачный контейнер, в котором ветвились трубки, мерцали светодиоды, что-то булькало в разного размера емкостях. Перемещалось все это на колесах с электроприводом.

— Чего тебе надо, придурок? — грубо спросила бабка у остолбеневшего Константина. — Чего ты все пялишься на меня? Тебе заняться нечем?

— Я… я… мне в ящик бросили ваше письмо, — заблеял тот, протягивая конверт. — Вот, принес… чтобы не потерялось.

— Письмо? Это вряд ли, — категорично заявила пучеглазая. — Счет или реклама. Писать мне некому. Ну, пошли, прочитаешь. Тяжело мелкий шрифт читать, руки дрожат.

Она развернулась и поехала в глубь квартиры. Константин двинулся следом, стараясь не смотреть на контейнер. Он чувствовал, как от жгучего стыда пылали уши.

— Давай! — скомандовала бабка, остановившись посреди комнаты.

— Сейчас, — Константин выдернул нитку-замок, и пластиковый конверт раскрылся, как фигурка оригами. — Настоящим письмом банк уведомляет вас, Линда Степановна, о программе… специально для ветеранов Великой Венерианской войны… накопительный вклад с уникальными процентами… а также подарок — кожаный портфель для хранения бумаг… с монограммой банка…

— Портфель? А денег, случайно, не прислали? — едко поинтересовалась старуха. — Чтобы вклад, итить твою мать, сделать?

— Нет, — виновато ответил «боец».

— Жаль, — поджала губы, задумалась.

Константин огляделся. Деньги здесь, действительно, пригодились бы. Такой нищеты не было даже у него, хотя о состоянии жилища он беспокоился мало и редко. Но пучеглазая была и вовсе аскетом: темный потолок в гроздях пыли, выцветшие, отстающие от стен обои, продавленный линолеум в черных полосах от колес. Вместо мебели — этажерки, заставленные пыльными открытыми коробками, из которых торчал разный хлам: корешок книги, ручка сковороды, смятая грязная тряпка. Ни стульев, ни дивана в комнате не было. Столом старухе служил подоконник — на нем валялись ручки, счета, блокнот; стопкой лежали старые газеты.

— Говорю же — придурок. Письмо от рекламы отличить не можешь.

— Из банка же. Может, важное, — придумал на ходу Константин. — А вы… воевали? Участвовали в боевых действиях?

— Нет, в стрип-баре выступала. — Старуха неприязненно посмотрела, отвела глаза. — А где еще могут полтела оторвать? Я была десантницей. Космическая десантура, «небесные ведьмы», слышал?

Конечно, он слышал. Элитное подразделение, в которое набирали самых подготовленных, отчаянных и — красивых девчонок. Это она, пучеглазая трясущаяся уродина, была «ведьмой»?

— Как это случилось? — тихо спросил он.

— Обычно. — Она словно потеряла к нему интерес. — Забросили в тыл, мы атаковали, они отбивались. Заманили нас в ловушку с минами. Ну, взорвалась. Девочки вкололи тоник, наши подоспели, вот я и выжила… Как будто ты что-то знаешь об этой войне, придурок! Как будто Третье Восточное плато тебе что-то говорит! Я там взорвалась, и что? Теперь там опять венерианцы. И там, и… здесь.

— Понимаю. Но вы… вы не волнуйтесь. За вас есть кому отомстить.

— За меня? — Старуха рассмеялась. — Я сама уже всем отомстила. Сделала это лучше, чем ты. И кому мстить? Этим убогим, которые метут у нас улицы? Да ты себе хоть представляешь, на что похожа их планета? Там жить нельзя. Только сдохнуть! Отомстит он…

— Линда Степановна, это я так, образно… хм… может, вам помощь какая нужна?

— Не надо ничего. Приходит женщина из собеса, убирается, говно выносит. А ты, — она оскалилась, — чем хочешь помочь?

— Ну… может, отвезти вас куда-нибудь, на торжественные встречи ветеранов, — Константин вспомнил новенький, сверкающий чистотой флаер и сразу пожалел о своих словах.

— Куда? На встречи? — «Ведьма» захохотала. — Ой. Ты меня на этой встрече представляешь? Таких, как я, людям не показывают! Ты много таких видел? Слушай, иди, тимуровец, звездочку на двери нарисуй. Больше ничем не поможешь.

— Пойду. — Про тимуровца и звездочку он не понял. У бабки, видимо, не только с телом были проблемы. — Можно один вопрос? Бестактный.

— Валяй.

— Почему это… — он покосился на контейнер, — прозрачное? Неужели нельзя… как-то закрыть?

— Придурок. Иди домой. Чтобы врач сразу увидел, если что не так.

На лестничной клетке Константин не сразу сообразил, кто он и что здесь делает. Потом пошел вверх по лестнице. Потом все вспомнил окончательно и вернулся к лифту.

На следующий день стрелки часов сошли с ума и вертелись с фантастической скоростью. Косте хотелось вскрыть старинный корпус и остановить торопыг — лишь бы вечер не наступил никогда. Вместо картин победоносной драки мерещилось, что на него кидается Линда Степановна, еще целая, и он рассекает ее надвое взмахом непонятно откуда взявшегося мачете. Константин вздрагивал, пугался, просыпался. Смотрел на часы и пугался опять.

Вечером он оделся, как примерный мальчик-первоклассник: кашне, куртка застегнута под подбородок, на голове — темная вязаная шапочка. Неохотно побрел дворами к проспекту Президента.

— Кажется, я заболел, — шептал Константин, глядя под ноги, на мокрый тротуар. — В горле першит. Слабость. Это не грипп, у меня — все прививки. Это… стресс. Надо как-то отказаться. Сказать, что не могу?

Проспект, как всегда, оглушил его свистом проносившихся мимо флаеров, гудками машин с нижнего уровня, грохотом рекламных слоганов. До центра развлечений «Салют», бывшего кинотеатра «Ракета», было рукой подать. Константин стал на бегущую дорожку и через несколько минут спрыгнул. «Уже здесь. Совсем, что ли, заняться нечем?» — с досадой подумал он, различив за терминалами две знакомые фигуры.

— Дай пять. Готов? Сейчас развлечемся, — подмигнул Жеря.

— Чего смурной? — поинтересовался Иван.

«А ты чего такой веселый?» — вертелось на языке, но Константин промолчал. Этим дебилам он собирался рассказывать про стресс, головную боль, лихорадку? Они все болезни лечат водкой или травкой, а то — и тем и другим сразу. Они не думают, не сомневаются: вон, прячут что-то под куртками, полицейские палки или обрезки арматуры. Им махаться — в радость, а с кем — неважно. Это было их единственное развлечение, пока Константин читал книги, ходил на плавание, учился в институте. Что он здесь забыл? Как, когда докатился до таких вот «друзей»?

Информационное табло напротив «Салюта» загорелось и заговорило низким басом, ненадолго заглушив шум улицы.

— Из последних новостей. Спешим сообщить радостное известие: дочь нашего президента Людмила выходит замуж за бизнесмена с Венеры. Молодые познакомились на выставке произведений искусства венерианцев…

— Это как, а? — открыл рот Жеря. — Как замуж-то? Разве люди могут с синими… сношаться?

— Люди не могут, — заржав, Иван ткнул его в плечо. — А президенты… Президенты могут все!

— Такую девчонку… Эх, где же ты, Демыч? Натерпелся народ.

— Здесь я. — Вожак выскользнул из темноты, махнул рукой. — Пойдем дворами. Сюда, сюда давайте.

— Не забывайте, что толерантность и дружелюбие являются исконными чертами русских людей… — неслось им вслед из динамиков.

Набережная оказалась темной и пустынной. Группа Демыча разместилась в проходной арке одного из старых, еще прошлого века, домов. Нервно курили, следили за улицей сквозь черные стволы кленов.

— Костян, ты взял с собой чего? — спросил Иван.

— Я? — Он не сразу понял. — Не, у меня кулаки — мало не покажется.

— Кулаки? — странно повторил Демыч, а Жеря фыркнул.

— Что же ты — пустой на дело? — пожурил Иван, словно был здесь главным.

Странно, но эта мысль больше не волновала Константина. Его гораздо больше беспокоил вопрос, что это было за «дело»? Вчера все казалось таким простым и понятным, но теперь… Зачем они пришли сюда?

— Тихо!

Вдалеке послышался шум, крики, потом — неритмичные шлепки, словно бежал кто-то неуклюжий.

— Пошли!

Они выскочили из арки. Теперь было хорошо видно, что по набережной, прямо по проезжей части, двигалось несколько темных фигур. Двое — явно венерианцы, а третий, небольшой, был похож на подраненную собаку.

— Давай наперерез!

Беглецы заметили группу Демыча и притормозили. Один из них крикнул что-то резкое низким кудахтающим голосом, и собака бросилась к домам, в темноту деревьев и массивных подъездов. Перед Константином маячила спина бегущего Ивана, и он тоже припустил, чтобы не остаться последним. Расстояние до синих сокращалось быстро, слишком быстро, чтобы о чем-то подумать. Впереди кто-то взмахнул палкой, и венерианец слева упал. Не успев затормозить, Константин почти врезался в оставшегося. Черт побери, и этот похож на их дворника! Одно лицо, чесслово! Да и так посмотрел, как будто тоже узнал…

Константин подался назад, наткнулся на кого-то… и почувствовал, как в его разжатую ладонь скользнул прохладный и гладкий предмет. Интуитивно он сжал пальцы, и в этот момент его толкнули вперед, резко ударив под локоть. Рука ушла венерианцу в живот, под зеленую куртку, и как-то странно затормозила, словно на что-то наткнулась, хотя до торса было еще далеко. Константин оказался прямо над синим, который почему-то стал медленно заваливаться вниз; его лицо посерело в свете уличных фонарей, а на расширенные от ужаса глаза набежала полупрозрачная белесая пленка. Он захрипел, и Константин осознал, что рука как будто прилипла к тому гладкому предмету. Не разжимая пальцев, он дернул ее к себе, на свет, и остолбенел. В руке, его руке, был нож! Залитый густой синей кровью. Горячей.

После того как, прикрывая друг друга, они завалились в туалет Макдональдса и отмылись от пятен, Демыч поманил их за собой во двор.

— Значит, так, — быстро заговорил он, — сработали отлично. Мы двоих положили, что у других — пока не знаю. Теперь расходимся. Всем сидеть по домам и не высовываться. Сейчас другие группы начнут ловить синих во дворах, так что будет жарко. Встретимся через три дня, где всегда.

Потрясенный, Константин торопливо шагал домой, выбирая места потемнее. Он пошел мимо гаражей — там в это время никого не было. Но, не дойдя до кооператива, у мусорных баков услышал какой-то шум. Остановился, прислушался.

Кто-то плакал. Всхлипывал, бормотал, подвывал. Может, котенок? Звуки высокие, но на мяуканье не похоже. Может, ребенок? Константин вздрогнул. Маленький ребенок заблудился в собственном дворе, залез в щель между ящиками, задремал. Теперь проснулся и не знает, как выбраться. Фантастика, конечно, его бы уже искали с собаками и вертолетами… но проверить стоило.

Константин решительно шагнул к бакам.

— Здесь кто-то есть? — негромко позвал он.

Плач стих. Кто-то был там, совсем рядом. Он замер, замолчал, стараясь остаться незамеченным, но Костя слышал прерывистое, быстрое дыхание испуганного существа. Собака? Теперь он не мог уйти, не убедившись, что его помощь не нужна.

— Эй, дружок, — ласково позвал он и, стараясь не дышать через нос, заглянул за ближайший бак.

На земле сидела маленькая венерианка, дочка дворника.

В одно мгновение весь ужас сегодняшнего дня всплыл в памяти Константина, и неочевидные, незамеченные клочки сами собой сложились в одно целое. Девочка была там, на набережной. Отец скомандовал ей бежать, а сам остался, чтобы отвлечь внимание людей. Потом Константин ударил его ножом и убил. И пошел в Макдональдс мыть руки. А синяя девочка спряталась среди мусора и стала ждать смерти. Он проходил мимо и нашел ее. Он, все еще пахнущий кровью ее отца.

— Не бойся, я тебе ничего не сделаю. Не бойся. Но… — он задумался, вспомнив слова Демыча, — тебе нельзя никуда идти. — «Да и мне нельзя сейчас в полицию». — Надо где-то пересидеть. Послушай, малышка, у меня рядом гараж. Пойдем, я оставлю тебя там, а потом отведу к людям, которые найдут твоих родственников. Пошли быстрее, пока никого нет. — Озираясь, он помог венерианке выбраться. Она была так измучена, что едва держалась на ногах.

Константин взял ее на руки и отнес к гаражу. Вытащил какую-то куртку из кучи старых тряпок, бросил на пол, опустил девочку. Она свернулась клубком, поджав щупальца, и замерла.

Заперев ворота, Константин понял, что впервые не похлопал по серебристому боку флаера.

Утром он проснулся от мысли, что в его гараже заперта венерианка. От осознания того, что казалось таким естественным накануне, Константин покрылся холодным потом. Как, зачем он в это ввязался? Что теперь с ней делать?

Подобрав девочку, спрятав ее, он разрушил все логические и разумные рамки, по которым в последние годы строилась его жизнь.

Девочку нельзя было вывести из гаража, если ее увидят, то, скорее всего, убьют. Те, кого он привык считать друзьями, сейчас на улицах, охотятся на синих, избивают… как минимум. По сути, то, что он сделал, было отступничеством, предательством. И черт с ним, это он как-нибудь переживет. Хуже было то, что девочка могла почувствовать запах своего отца от его рук, одежды… могла обо всем догадаться. Теперь она стала опасным свидетелем. Отведи Константин ее в полицию — все расскажет. Если ее просто отпустить, она потом найдет гараж, и Костю вычислят за три минуты. Конечно, правильней всего было бы ее убить. Убить, и вопросов нет. В мешок, и на мусорку. Она маленькая, ее никто не заметит. Никто не будет искать Константина.

«Кстати, а сама она не загнулась там, в гараже? — мелькнула тревожная мысль. — Во-первых, голодная, во-вторых, могла просто замерзнуть. Надо немедленно туда пойти!»

Наскоро позавтракав, Костя, не вспомнив о запрете Демыча, вышел на улицу. Подходит ли девочке человеческая еда? Про это он ничего не знал. Подумав, направился к проспекту Президента. Там он видел маленький продуктовый магазинчик, куда заходили синие. Сам Костя в таких не отоваривался, предпочитая большие универсамы или заказ на дом.

На проспекте было непривычно пусто. То там, то здесь мелькала черная полицейская форма. «Надо же, вышли из флаеров, ножками ходят», — с неприязнью подумал Константин и тотчас же предусмотрительно втянул голову в плечи, заметив неподалеку группу бойцов. Незнакомые, но лучше не рисковать. Он быстро двинулся к магазину.

В небольшом, тесном помещении было тепло и душно. Костя брезгливо оглядел прилавки, заваленные дешевыми продуктами в самодельной неопрятной упаковке. И что купить? У кассы стояли несколько синих, они взяли кисель и пару коробок мелкого печенья. Дождавшись, чтобы они ушли, Константин подошел к продавщице и по-идиотски улыбнулся:

— Что же взять? Пожалуй… кисель возьму, вот этот пакет. И печенье… какое? Ну, давайте вот это, — ткнул пальцем.

— Вы уверены? Вы это уже пробовали? — недоверчиво спросила девушка.

— Ну… надо же попробовать. И пластиковую сумку непрозрачную. Непрозрачные есть?

До гаража он добрался без приключений и без нежелательных встреч. Внутри было тихо. Константин торопливо поднял ворота. Девочка лежала на том же самом месте, где он ее оставил. Услышав шум, она пошевелилась и застонала. Парень наклонился. Ледяная, совсем ледяная!

— Господи, да ты замерзла! Бедная малышка! Давай я пересажу тебя во флаер, там потеплее. Все-таки не на цементе. — Он помог ей забраться на сиденье, старую куртку бросил под ноги. — Я принес поесть. Смотри, вот кисель. Ты пьешь такой кисель? Я видел, ваши покупали, кисель и печенье.

Он неловко вскрыл упаковку, и печенье с крошками высыпалось прямо девочке на колени. Приоткрыв глаза, она взяла одну штучку короткими синими пальчиками и положила в отверстие под клювом. «Клюв у них — не рот, — подумал Константин. — Какие… странные. Ее нельзя здесь оставлять».

— Послушай, послушай меня. Сейчас я уйду, а вечером — вернусь за тобой. Ты потерпи, ладно? Я вернусь вечером.

Сомнения не оставляли его. Что делать с девочкой? Чем все это кончится? Впервые в жизни Константин стоял перед таким сложным выбором.

А какой выбор был у него раньше? Родился — женился — развелся. Ходит на работу, рисует линии. Считает. Рисует. Считает. В его жизни не было и нет места никакому экстремизму. Никакой тюрьме. Сколько ему светит за убийство синего? Как за человека, да еще пришьют разжигание розни и организованную преступность. О чем он думал? О том, что синим здесь не место? Конечно, конечно, да! Или… или дело не в синих?

С кем же посоветоваться?

Наверное, этот человек, — старый, больной, честно сказать, вообще неадекватный, — был плохим советчиком, но другого у Константина не было. Поднявшись на первый этаж, он решительно нажал кнопку звонка.

— От тебя пахнет венерианцем, — сказала Линда Степановна вместо приветствия.

— Вы так хорошо знаете, как пахнут синие?

— На всю жизнь запомнила, когда у них в госпитале лежала. Ведь это они меня чинили. Проходи. — Развернувшись, она поехала в комнату. — Кстати, придурок, синими их не называй. Это неправильно.

— Почему?

— Они только в нашей атмосфере синие, а на Венере — бело-радужные. Красивые. В брачный период у них вырастают крылышки, жемчужные, и они летают. Невысоко, правда. Танцуют. Не понимаю, — она вздохнула, — что им здесь делать? Они никогда не смогут здесь жить нормально.

— Это я ничего не понимаю, — ответил Константин. — Вы же воевали! Они вас изувечили. И вы так спокойно рассказываете, какие они красивые? И госпиталь. Как вы попали к ним в госпиталь?

— Для тебя это слишком сложно, придурок, — она разозлилась. — Не все венерианцы были против нас. И не все земляне — за. Как ты думаешь, за что вообще мы воевали?

— Ну… за свободу. Против угнетения и тирании.

— За свободу! За… — она выругалась. — Включай иногда мозги, если они у тебя есть. За полезные ископаемые мы воевали. Там, где я взорвалась, теперь шахты. И вокруг. И на соседнем плато. И везде. Придурок, — покачала головой. — Зачем вообще ты пришел? Чего хотел?

— Это… ммм, — Константин замялся, — считайте, что опрос. Как вы относитесь к убийствам венерианцев?

— Никак, — холодно ответила старуха. — Я убивала их на войне, они были моими врагами. Ты на войне? Тогда убивай. Нет? Живи в мире. Сначала реши, на войне ты или нет.

— …Шапку обязательно. Это моя, большая, тебе не будет тесно. Куртку вот так подвяжем, как будто пальто. Я еще варежки принес, это мамины. Когда-то мы с родителями жили вместе, а потом они переехали в Подмосковье. У нас там большой дом, — Константин замолчал, натягивая непослушные варежки на щупальца. — Нет, тебе туда нельзя. Мои родители не любят… не поймут они, короче. Но ты не волнуйся, — он посмотрел в испуганные круглые глаза. — Все будет хорошо. Я отведу тебя домой, а завтра — в полицию. Тебя отправят на Венеру. Там у вас, конечно, не очень хорошо, но ты опять станешь белой. И радужной. Вот так. А потом, — он вздохнул, — у тебя вырастут крылышки. Когда будем идти, прикрывай лицо варежкой. Уже стемнело, сойдешь за человеческого ребенка. — «За очень неуклюжего, странного ребенка. Ничего, мы подворотнями, закоулочками». — Пошли.

Людей, действительно, было мало. Завидев прохожего, Константин прикрывал девочку собой и начинал суетиться: якобы поправлял на ней пальто, шарфик. Никто не обращал на них внимания. Так они дошли до дома. «Получилось! — молча торжествовал Константин. — Получилось!»

— Эй, Костян, погоди, — услышал он, уже доставая ключи у двери подъезда.

Это был Демыч. Неторопливо, вразвалочку он подошел поближе, с интересом посмотрел на девочку, послушно прикрывшую лицо варежкой.

— Нарушаем инструкцию, похоже. Жеря уже донарушался, взяли его утром. И с кем это мы гуляем? — Он бесцеремонно отвел замаскированное щупальце в сторону. — О, нашлась пропажа! А мы ищем: где, где синее отродье. Тебе-то она зачем? — Он перевел взгляд на Константина.

— Я… ээ…

— Не ожидал, что ты извращенец! — глумливо хохотнул Демыч. — И что ты с ней будешь делать? Поделись опытом. Я могу придумать только щупальца отрезать.

— Прекрати! — неожиданно для себя выпалил Константин. — Ты ее пугаешь.

— Я? — Он покачал головой. — Это ты ее пугаешь, а не я. В деда Мазая хочешь сыграть? Напрасно. Она, — опять наклонился к девочке, — знает, что ты убил ее отца.

— Я не убивал, — прошептал парень дрожащими губами.

— Убивал. Она знает. У них нюх — лучше, чем у собак. Точно таким же ножом, — тускло блеснуло лезвие. — А теперь решил ее спасти? Искупить, так сказать, грех?

— Я не убивал! — с отчаянием повторил Константин.

— Врешь! Убивал! Он убил твоего отца, слышишь! Чего ревешь, каракатица? А сейчас и тебя убьет!

— Оставь ее! — Константин попытался оттолкнуть Демыча, поскользнулся, и они оба упали в грязь. Демыч вскочил первым.

— Тогда я сам! — От венерианки его отделял всего один шаг. Он замахнулся.

В этот момент девочка присела и резко выпрямилась, как пружина. Константину показалось, что она что-то бросила в Демыча: тот коротко вскрикнул и, уронив нож, обеими руками схватился за лицо. Пошатнувшись, потерял равновесие и плашмя грохнулся на асфальт рядом с Константином. В слабом свете фонаря казалось, что у него из лица торчит что-то темное и бесформенное.

— Девочка… — не глядя на Демыча, Константин пополз на четвереньках к венерианке. Под руку попался нож, он отшвырнул его, почувствовав острую боль в пальцах. — Что с тобой? Он тебя поранил?

Синяя лежала у ступенек подъезда, ее щупальца мелко дрожали. На лице вместо клюва была рваная рана, быстро наполнявшаяся темно-синей кровью.

— Ты ужалила его? Ужалила? Так ты никакая не каракатица? — бестолково бормотал Константин, поглаживая трясущиеся щупальца. — Ты пчела! Пчела. Что с тобой, маленькая пчелка?

Она умирала. Судорожно вздрагивая, смотрела на Константина, словно прося о чем-то. И он понял.

— Я не убивал твоего отца, — сказал он, не отводя взгляда. — Не убивал. Ты все правильно сделала.

Двор наполнился свистом флаеров, осветился мигающими красно-синими огнями. Не шевелясь и не поворачиваясь, Константин прошептал:

— Я — не на войне.

Глаза венерианки закрылись.

Константина подняли, закутали в одеяло и отвели к флаеру. Кто-то предложил горячего чаю, — он отрицательно покачал головой, — потом девушка с красным крестом на форме без спроса закатала ему рукав и сделала укол в предплечье. Ему было все равно. Он не хотел, чтобы так получилось. Он не хотел. Он был не против этого дворника и маленькой нелепой дочки, которая всегда таскалась за ним следом. Константину не нравились совсем другие: наглые синие бездельники, которые шлялись по улицам целыми бандами, приставали к девушкам, задирали одиноких прохожих. Те, про которых писали в криминальных сводках; те, которые продавали венерианские наркотики, пускали в оборот поддельные деньги, вытаскивали из сумок и карманов кошельки. Почему все так получилось? Он же не хотел.

— Наверное, меня должны допросить? — спросил он у медсестры.

— Офицер! — не отвечая, позвала она. — Он хочет дать показания. Так, а это человеческая кровь. Вы ранены?

— Кажется, да. Руку порезал.

— Не волнуйтесь, отдыхайте, — неожиданно любезно сказал подошедший полицейский. — Ваши показания, вообще-то, без надобности. Все равно дело будем закрывать. Один свидетель у нас уже есть, если что — ваши данные я записал.

— Мои данные? Свидетель?

— Ну да, она нас и вызвала. Дама с первого этажа, уважаемый человек, ветеран. Она уже все рассказала. Маньяк тащил куда-то… венерианку, та отбивалась, вы хотели защитить. Ну, не получилось. Все равно, вы повели себя, как герой. В наше время мало кто стал бы рисковать ради… Короче, спасибо, и вы свободны. Если надо, доставим вас в больницу.

— Нет, — ответил Константин, — не надо.

— …В субботу правоохранительные органы ждет беспокойное дежурство. Объединенный фронт венерианцефобов объявил о готовящейся акции, которая пройдет под лозунгом «Синие — вон, на Венеру!» Мэрия Москвы уже дала разрешение на проведение митинга и шествия, к которому могут присоединиться тысячи сочувствующих. В то же время объединенный фронт правозащитников планирует митинг в защиту прав мигрантов. Заявка еще не удовлетворена, но вряд ли это остановит организаторов и их сторонников. В столице ожидаются массовые беспорядки. На основных магистралях движение будет перекрыто. Просим вас по возможности воздержаться от поездок в центр, избегать скоплений людей, с осторожностью…

В пятницу вечером Константин закончил рисовать плакат и теперь, свернув его в рулон, направлялся туда, куда просили «по возможности воздержаться».

На первом этаже открылась дверь, и знакомый голос позвал:

— Это ты, придурок?

— Я, — он прошел по лестничной площадке. — Здравствуйте, Линда Степановна.

— Ты куда собрался? — подозрительно спросила она.

— Дела у меня, Линда Степановна. Надо съездить по делам.

— В город?

Константин молча кивнул.

— Не ходи, — вдруг сказала старуха. — Не ходи. Тебя там убьют. И все равно не поймут, ни те, ни другие.

— Может быть, — ответил Константин, с внезапной нежностью глядя на плачущую «ведьму», — может быть. Но попробовать-то стоит?

Евгений Гаркушев

Социал-сублимация

Лавровые кусты пахли пылью и чем-то кислым. К тому же они нещадно кололись обрезанными концами и сучками. Кто бы мог подумать, что такой гладкий и приятный с виду лавр внутри так воняет, да еще и колется? Сидеть на лаврах, увенчанным лаврами и с лаврами в руках, было совсем неуютно и неприятно.

Квам Хабиби потянулся, попытался сменить позу. Не тут-то было! Толстая ветка упиралась в бок и мешала сдвинуться влево, туда, где в зарослях виднелся просвет. Пришлось лезть назад и вправо. Устраиваясь поудобнее, Кван едва не вляпался в чью-то блевотину. Вот вам и порядок! Вот и благополучный район! Какой-то подонок залез в прекрасную лавровую изгородь и загадил ее в самом неудачном месте. Наверняка из ханжей-граждан. Обычный пария-социал избавился бы от содержимого желудка прямо посреди аллеи. Кого ему стыдиться, что терять? Пайку в бесплатной столовой все равно дадут, а на что-то по-настоящему хорошее рассчитывать все равно не приходится.

Нагадил, как всегда, кто-то из чистеньких, а обвинят простых парней, которым и пива в магазине не продадут — не положено! Что бы ни случилось, крайними останутся завсегдатаи социальных столовых, общежитий и ночлежек, похожих на тюрьмы. Но ведь даже если вонючие следы в кустах оставили социалы — значит, граждане накормили их такой едой, от которых бедных парней и девчонок выворачивает прямо на улице! Так кто на самом деле виноват?

Квам вспомнил свой сегодняшний завтрак: овсянка, которую он терпеть не мог, подозрительно синий, едва теплый омлет и пара подгнивших бананов. Большинство социалов демонстративно выбрасывали бананы в урну. Не хотели ли власть имущие намекнуть посетителям столовой этими бананами, что они недалеко ушли от обезьян? В суд бы подать на такую столовую, ее директора и попечителей. Но от неграждан заявления в суд не принимаются. Только от попечителей. А попечители — такие же зазнавшиеся скоты, как и остальные. Только делают вид, что проблемы подопечных их волнуют, а тонкую и ранимую душу получателя жалкого социального пособия понять не могут…

Своего попечителя Квам задавил бы голыми руками. Узкоглазая физиономия Хань Ли вызывала у Хабиби непроизвольное раздражение. Все эти нотации, поучения, предложения больше учиться и постараться найти работу… Выслужился в Европе, получил гражданство, теперь хочет всех причесать под свою гребенку.

А для чего работать тому же Хабиби? Ради лишней пайки бананов? Сам китаец живет в роскошном двухэтажном особняке, ездит на мощном электромобиле «Линкольн», а его подопечные обитают в общежитии, где на двоих неграждан приходится одна комната, а вечно невымытые душ и туалет общие на четыре комнаты. К тому же и комнаты, и вся секция, и коридоры общежития постоянно контролировались видеокамерой. Якобы для безопасности обитателей… И это свобода? А равенство где?

Пусть китайцу видеокамеры нравятся — его проблемы. А Квам Хабиби желает хотя бы изредка оставаться наедине с собой. Как сейчас.

На дорожке за кустами раздался шорох. Агнешка? Квам непроизвольно напрягся, постарался пошире улыбнуться… Оказалось, зря. По дорожке парка топали трое граждан-патрульных, точнее — дружинников. У каждого на поясе резиновая дубинка, а у старшего еще и револьвер в кобуре. Хороша свобода — постоянно патрулировать парк, который отделяет бедный район социалов от района богатых граждан. Причем на полицию граждане не слишком-то и надеются. Наверное, им в радость унижать и оскорблять неграждан-социалов, которых они отлавливают в кустах, вот и топчут мостовую сами…

— Белокурые бестии, — процедил сквозь зубы Квам. — Расисты…

Зря он подал голос. Один из патрульных обладал на диво острым слухом. Он повел носом, насторожился и указал рукой на кусты. Пара секунд — и мускулистая рука извлекла Хабиби из кустов.

— Кто такой? Что здесь делаешь? — с ярко выраженным русским акцентом спросил высокий белокурый мужчина.

Русский. Тоже приезжий. Но гражданин. У Квана среди социалов был знакомый русский — вполне нормальный парень, разве что ленивый очень. Посуду никогда не мыл, редко посещал душ и даже в столовую ходил через раз. Любил валяться на кровати да лазить в Интернете. Там выступал под ником «Император». А этот русский, видно, лень поборол. В граждане выбился, теперь заслуживает уважение, отстаивает свое место под солнцем. Топает вместе с товарищами по аллейке, выискивает нарушителей. Продался системе, одним словом.

Двое других патрульных Квана расстроили куда больше. Никакие не белокурые бестии. Один — чистокровный негр. Даже не мулат, настоящий чернокожий, с синим отливом. В очках. Читает, видно, много и операцию по коррекции зрения делать не хочет. Ни золотой цепи на шее, ни браслета, ни яркой рубашки. Даже очки не золотые, а пластиковые. Не черный, а какой-то серо-синий… Предал свою расу, служит белым. Совсем плохо.

Третий патрульный, скорее всего, араб. Может быть, и еврей, но все же больше похож на араба. А если ты настоящий араб, как можно совмещать ислам и так называемую толерантность? Спокойно сносить то, что женщины ходят в мини-юбках и без паранджи? Рыскать по городу как нечистая собака, да еще и в компании с неверными? Что ты за араб после этого? Хуже и не бывает!

Хабиби сплюнул на землю.

— Я ничего не нарушаю.