Беспощадная толерантность (сборник) Дивов Олег

Усаживала Чебурашку на колени, кормила с ложечки, не торопясь, чтобы он успел прожевать. Поила сладким чаем. Чай ему нравился с лимоном — зверек потешно морщился, причмокивал и торопливо тянулся за добавкой.

Настя с ним разговаривала. Рассказывала про Индейца, про прежнюю жизнь до Дома социальных сирот. Чебурашка слушал с удовольствием, держался лапками за Настину руку, подрагивал большими ушами, смотрел пристально умными желтыми глазами. Больше всего ему нравилась история про то, как Настя потерялась в лесу, а Индеец ее нашел. Чебурашка замирал, сжимал в лапках Настин палец и следил за ее лицом, не отрываясь.

И однажды, когда Настя замолчала и сидела задумчиво, вспоминая, как было страшно и одиноко в лесу, и шевелилось и рычало в темноте что-то большое и жуткое, и она уже не верила, что снова увидит дом, Чебурашка крепко сжал маленькими пальчиками ее палец и вдруг отчетливо сказал:

— Потерялась.

Настя вздрогнула и ошарашенно посмотрела на него. Пролепетала изумленно:

— Ты говоришь?

Чебурашка молчал, только смотрел на нее грустными большими глазами.

— Ты почему не сказала, что он разговаривает? — спросила Настя у Гертруды, позвонив ей в тот же вечер.

— Что?! — изумилась Гертруда и некоторое время шумно дышала в телефон. Потом уточнила севшим голосом: — Ты имеешь в виду, осмысленно разговаривает?

— Ну, — замялась Настя, которая сама до сих пор не очень верила в происшедшее. — Более или менее.

Гертруда помолчала, потом сказала непривычно тихо и взволнованно:

— Ты понимаешь, что это куда хуже, чем могло бы быть?

— Что?

— А ты понимаешь, лапушка, что он в таком случае чувствует?

Джамиля Чебурашку испугалась.

Воскликнула:

— Шайтан! — и, подхватив длинные юбки, отпрыгнула от Насти со зверьком почти на середину комнаты.

Настя расхохоталась. Ей, пожалуй, впервые за все годы с того момента, как ее забрали в Дом социальных сирот, стало по-настоящему весело. Очень уж испуганное было лицо у Джамили, и с таким удивительно человеческим недоуменным выражением смотрел на нее Чебурашка.

— Ты что, телевизор не смотришь? Интернет не читаешь? — сквозь смех спросила Настя. — Правда, сейчас вроде как раз ограничивают самостоятельное проектирование животных…

— Муж не разрешает, — буркнула Джамиля.

Она все-таки согласилась выпить чаю, уселась на самый край табурета, неодобрительно косясь на Чебурашку у Насти на руках.

— Замуж тебе надо, — заявила она, отодвигая чашку. — И детей.

— Зачем? — удивилась Настя.

— Ребенка надо растить, а не с этим чудовищем возиться.

— Кому надо?

— Муса мой брат, знаешь? Поговорить просил. Ты ему нравишься. Нашу веру примешь, возьмет тебя замуж.

— Спасибо. А… — Настя замялась, отвела взгляд, — он мне тоже Интернет будет запрещать? А если меня с другим мужчиной увидят, камнями забьют насмерть? Как тех? — она коротко кивнула в сторону окна.

— Настья, — помолчав, хмуро сказала Джамиля, — тебе здесь плохо жить, да? Если тебе так не нравится в нашем Петроградском районе, почему не переедешь, ну, вот в Купчино. А?

— В Купчино эльфы, — вздохнула Настя. — Я не знаю, куда переезжать, чтобы… Джамиля?

— Да?

— А тебе самой так нравится жить?

Джамиля подняла голову, посмотрела пристально. Поджала губы. Тихо сказала:

— Меня не спрашивали.

Настя потянулась, взяла ее за руку, пожала легонько.

И тут поверх ее ладони легла маленькая лапка, и Чебурашка сказал, печально глядя в лицо Джамили:

— Потерялась.

Джамиля округлила глаза, охнула еле слышно:

— Шайтан! — и сползла с табурета на пол.

В субботу утром Игорь Маринович прислал Насте коробку с короткой запиской: «в семь ноль-ноль у подъезда». В коробке лежало длинное, совершенно роскошное платье. Тяжелый переливающийся шелк и кружево, украшенное малюсенькими жемчужинками. Настя немедленно примерила и долго смотрела на себя в зеркало, не узнавая. Она была похожа на принцессу из старых сказочных фильмов. Тех, где принцесу похищал Змей Горыныч, а храбрый принц ехал за тридевять земель ее вызволять из плена.

У подъезда ожидало такси с затененными стеклами.

— Анастасия, — позвал из салона приглушенный голос Игоря Мариновича, — поторопитесь.

Шеф был не похож на себя. Черный смокинг, бабочка на белоснежной рубашке, узкие отглаженные брюки, коротко стриженные приглаженные волосы. Без сережек и макияжа его лицо казалось незнакомым — мужественным и даже немного суровым.

Коротко кивнув и улыбнувшись, он натянул черную полумаску, поправил завязки на затылке и протянул похожую маску Насте — только золотистую, в цвет ее платья.

— Маскарад? — неуверенно спросила она.

— В некотором роде.

Это был самый настоящий бал. С дворецким в роскошной ливрее у подножия длиннющей лестницы, выложенной коврами. С блеском и сиянием сотен свечей, зеркал, подвесок хрустальных люстр, бриллиантов на обнаженных шеях, стразов в складках бархатных и шелковых платьев, шампанского в стеклянных бокалах. С волшебной музыкой настоящего оркестра — то завораживающе-плавной, то игривой, как вспышки пузырьков шампанского на языке.

— Игорь Мари…

— Игорь, — перебил шеф, улыбаясь. — И Настя. Да? Вот и хорошо. Попробуйте, Настенька, икру, сегодня она особенно хороша.

Игорь Маринович научил ее танцевать вальс. Оказалось, это не так уж и сложно. Теплые губы, пахнущие шампанским, шептали у самого уха: «раз-два-три», и Настя почти ни разу не сбилась.

Голова кружилась — от шампанского, музыки и вальса. Настя зажмурилась и вдруг представила, что вместо Игоря Мариновича рядом с ней Индеец. Счастье сейчас же затопило ее от макушки до пяток — искристое и сверкающее, как глоток шампанского. Настя улыбнулась и положила голову на плечо своему спутнику.

— Я не знала, что так бывает. Это как… как в старом фильме. Спасибо, — сказала Настя с благодарностью, когда они с Игорем уселись передохнуть от танцев за столик.

— Настенька, это тебе спасибо, — восхищенно улыбаясь, сказал шеф, — я знал, что именно ты будешь так чудесна здесь в этом платье. Такая девушка, как ты… таких почти не осталось… Видишь ли… тут как бы такой закрытый клуб, мы иногда устраиваем вечера, хотя это несколько как бы незаконно.

— Я никому не скажу, — перебила Настя. И смущенно попросила: — Можно будет еще когда-нибудь…

— Не только можно, а более того… — взгляд Игоря Мариновича стал пристальным и взволнованным. — Анастасия, ты выйдешь за меня замуж?

— Что? — изумилась Настя.

— Ну, то есть, — замялся Игорь Маринович, — формально это будет, конечно, не совсем так. Ты понимаешь, мне нужно думать о репутации и о своем индексе. Браки старых традиций сейчас совершенно невозможны для человека моего положения. Но у нас есть чудесный вариант. Змей.

— Кто?

— То есть формально он как бы эльф. Делал косметическую операцию на лице с посеребрением кожи, и что-то там не удалось — в общем, у него сейчас зеленая физиономия. Страшновато на первый взгляд, но потом привыкаешь. Если мы вместе с ним, Настенька, зарегистрируем семейную триаду, это будет просто великолепно.

— Правда? — слабо улыбнулась Настя. Хмель потихоньку рассеивался, захотелось зажмуриться от слишком яркого света свечей и люстр, приглушить слишком громкую музыку. — И поженились они все, втроем со Змеем Горынычем, и стали жить долго и счастливо, — пробормотала она. — И, правда, какое чудесное предложение…

— Гертруда, — попросила Настя, — а ты не возьмешь меня на работу? Ну, тебе же, наверное, нужна помощь с твоими зверями? Денег не надо, а едим мы с Чебурашкой немного, ну и если переночевать где…

— Хо, — удивленно сказала Гертруда, едва не выронив трубку изо рта. — Лапушка, у тебя же вроде есть работа? И квартира? И как его, этот ваш чертов индекс вроде уже на приличном уровне, ты говорила?

— Да ну его, — Настя махнула рукой. — И я, кажется, увольняюсь.

— Перед такими переменами в жизни надо выпить, — заявила великанша.

Залезла в буфет, позвякала там стеклом и выставила две пузатые бутылки.

— Виски? Коньяк? С теперешним общественным устройством скоро совсем не останется приличного алкоголя. Ты замечаешь, лапушка, что все летит в тартарары? Беда ведь, лапушка, в чем?

— В чем? — Сначала коньяк показался Насте слишком крепким, но потом она научилась, как велела Гертруда, растягивать каждый глоток, катать на языке, вслушиваясь в аромат. Потом прихлебывать терпким черным чаем. Получалось интересно, и даже разглагольствования Гертруды становились все более ясными и понятными.

— Видишь, что получилось из неплохой вроде бы идеи. Вот возьмем странность, отклонение от некой общепринятой нормы. С одной стороны, никуда не годится странности запрещать. Тем более за это наказывать, преследовать, травить и тем более убивать. Что мы при этом получаем? Правильно. Закоснелое, неразвивающееся традиционное общество, где все живут в страхе быть не такими, как все. С другой стороны, что мы получили сейчас, когда как бы странности разрешили?

— Что?

— Закоснелое, неразвивающееся общество с идиотскими странностями вместо умных, выверенных временем традиций. Общество, где все живут в страхе быть такими, как все. Верно? Тупик какой-то, да?

— Тупик, — вздохнула Настя. — Чебурашка сказал бы — потерялись.

— Потерялись. Но не тупик, — возразила Гертруда. Хлебнула коньяка. Зажмурилась. — А штука вот в чем. Люди как бы хотели сказать, что они уже умные и развитые. Изменили отношение к норме, понимают и уважают любую странность. А на самом деле? Мы не изменили отношение. Мы просто изменили норму. Теперь мы преследуем не панков и хиппи, а тех, кто не панк и не хиппи. Все, что складывалось веками и тысячелетиями, шлифовалось, отлаживалось, мы сломали и искорежили в один миг. Вместо того чтобы подобрать бездомного щенка и воспитать себе друга и помощника, мы создали нелепого Чебурашку, несчастного уродца, которого теперь надо кормить с ложечки, чтобы он не умер…

Чебурашка волновался, пока Настя собирала вещи. Похныкивал, возился, катал свой апельсин. Может быть, беспокоился, что Настя уйдет и забудет его в пустой квартире. Может быть, боялся, что там, куда они переедут, будет хуже, чем здесь.

Настя взяла его на руки, погладила, успокаивая. Чебурашка невнятно поворчал, потом ухватил Настю за палец, посмотрел в лицо встревоженными ярко-желтыми глазами. Спросил взволнованно:

— Потерялась?

— Потерялась, — согласилась Настя. — Только нельзя всю жизнь сидеть и ждать, что тебя найдут и приведут за руку к дому. Понимаешь? Может, этого дома уже нет. А может, нет того, кто мог тебя найти и взять за руку, — Настя запнулась, в горле встал комок, глаза заслезились. Она погладила Чебурашку по голове. — Поэтому надо вставать и идти самой. Искать дорогу. Искать свой дом. Понимаешь?

Чебурашка смотрел внимательно, иногда моргал длинными пушистыми ресницами. Наверное, тот, кто его придумывал, хотел, чтобы получился красивый, умный и веселый зверек. Наверное, он тоже прочел ту книжку, которую дала Насте Гертруда. И что-то было ужасное, неправильное, несправедливое в том, что человек, прочитавший хорошую добрую книжку, придумал и создал такого нелепого беспомощного уродца. А потом, не зная, что делать с этим уродцем, подбросил его в собачий приют.

Из хорошей идеи получается иногда такая мерзость, как правильно говорит Гертруда.

«Но, с другой стороны, — подумала Настя, — это ведь он меня спас. Это Чебурашка вытащил меня из моего леса, где я потерялась. Значит, все правильно получилось. Правильно и хорошо».

Настя улыбнулась Чебурашке, он понял и ответил на ее улыбку — весело сморщил мордочку.

— Все будет хорошо, — пообещала ему Настя.

И вздрогнула от дверного звонка, едва не выронив Чебурашку из рук.

«Наверное, Джамиля. Вот и ладно, — подумала Настя, — как раз надо бы попрощаться».

На пороге стоял мужчина. Высокий, худой, в обтрепанных джинсах и брезентовой куртке.

— Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла, — сказал он, широко и счастливо улыбнувшись.

— Индеец, — выдохнула Настя, бросилась ему на шею и заплакала.

— Ну чего, — сказал он, осторожно вытирая слезы с Настиных щек, — чего ты, Насть. Я же обещал, что тебя найду.

— Столько лет, — всхлипнула Настя.

— Я искал. Ты ведь знаешь, семьи отщепенцев специально разбивают, фамилии меняют, чтобы мы друг друга не нашли. Я когда из своего Дома СС сбежал…

— Ты оттуда сбежал? Как?

— Ну, — Индеец самодовольно хмыкнул, — я три раза убегал. Ловили. Потом все-таки сбежал, вернулся домой. Там уже не было ничего, конечно. А потом я деда Егорыча нашел, он недалеко в лесу прятался. А теперь мы… Поехали, Насть, а? Поехали домой? Я тебе все по дороге расскажу.

Машина неслась по шоссе, взрыкивая на поворотах. На заднем сиденье, в кошачьей переноске, возился Чебурашка.

Ветер бил в лицо. Настя улыбалась, иногда протягивала руку, дотрагивалась до Индейца — проверяла, что это все на самом деле.

Индеец рассказывал.

— Как вы здорово придумали, — сказала Настя.

— Ну, прикинь, оказалось не так уж и сложно. В общем, нас-то таких уже сейчас действительно меньшинство. Правда, Егорыч говорит, народ повалит, как узнает. Когда мы станем не изгоями, а как бы наравне со всеми. Потом Егорыч узнавал по каким-то своим источникам, что там, ну, наверху, тоже сильно встревожены тем, что происходит. Получилось, мол, совсем не то, что хотели. Катастрофа получилась. Население сокращается стремительно. Депрессии, самоубийства, рождаемость на нуле. Ну, реальную статистику замалчивают, как всегда, конечно. Так что нам поддержка будет. Вот смотри, видишь, река, а за ней дома начинаются. Приехали.

— Димкус! — обрадовался Егорыч. — А мы тут без тебя…

Он широко махнул руками.

Два молодых человека в одинаковых серебристых костюмах за соседним столом одновременно подняли головы от мониторов и посмотрели на Димку с одинаковым неодобрительным выражением. Он торопливо моргнул несколько раз, проверяя, не двоится ли у него в глазах.

— Юристов дали, — сказал Егорыч, кивая в сторону блестящих близнецов. — И мы тут… Название придумали. И вот, глянь. — Едва не опрокинув немытую чашку с разводами кофе, Егорыч сгреб со стола охапку бумаг с текстом, исчирканным вдоль и поперек, гордо встряхнул. — О-па, устав почти готов. В компьютере осталось поправить. Они тут, — Егорыч покосился в сторону поджавших губы юристов, — веселились, что я с бумагой работаю, а не с монитором. А чтоб не сильно ржали, я им сказал, что еще заставлю их итоговый вариант на бересту переписать. Ничего идея?

— Вполне, — одобрил Димка.

— А какое название? — спросила Настя.

— Люди старых традиций. Ничего?

— Ну, насчет традиций как-то, — засомневалась Настя, вспомнив разглагольствования Гертруды.

— Все еще в процессе, — махнул рукой Егорыч. — Можем поменять. Это здорово, что вы приехали. Он тебя, Настасья, знаешь, как искал? Ого. Я думаю, все это дело только для этого и придумал, а, Димкус?

— Ну… — смутился Димка.

— Индеец, — сказала Настя, дернув его за рукав, — а давай где-нибудь Чебурашку разместим? Он столько часов в дороге, устал.

— Это кто тут у вас? — заинтересовался Егорыч. — Кот? Очень своевременная животная, я тут мыша под полом слышал.

— Не совсем, — Настя достала из переноски Чебурашку. Егорыч отпрянул.

— О-па, — сказал он, — это из этих, мутированных уродцев? Не, Димкус, давайте везите его обратно. У нас такое нельзя.

— Как нельзя? — удивилась Настя. Посмотрела на Индейца. Тот смутился.

— Ну, — сказал он, — слушай, Насть. Это, правда, не того. Противоречит всему, что мы заявляем.

— Во, — подтвердил Егорыч. — Именно.

— Хочешь, я тебе котенка подарю? Или щенка?

— Вот он очень прав, барышня, особо советую кота. А этого чудища с юристами отдадим, пусть в город свезут, они туда едут сегодня. Возьми его Димкус, упакуй обратно.

Настя отступила от протянутых рук Индейца.

Прижала к себе Чебурашку.

На глазах набухали слезы.

«Как же так, — подумала она, глядя на Индейца, — я так мечтала, что он меня найдет. А теперь я что, сама от него уйду?»

Хотелось расплакаться, уткнуться в плечо Индейца. Чтобы он погладил по голове, утешил, взял за руку и отвел домой. Пусть решает, как надо. Пусть возьмет Чебурашку и вернет обратно Гертруде. Поставит коробку под дверь и нажмет звонок. Надо только напомнить, чтобы не забыл положить апельсин, чтобы Чебурашка не скучал. Ничего страшного, с ним ничего не будет, Гертруда его возьмет к себе. Неважно, что она скажет. Потому что Настя не услышит. Потому что это глупо — выбирать между человеком, которого она ждала всю жизнь, и…

Настя смахнула слезы. Отступила еще на пару шагов, чтобы точно не передумать.

— Индеец, — сказала она. Глубоко вздохнула, как перед прыжком в холодную воду, и взглянула в лицо, которое представляла столько раз в мечтах. — Если я его брошу, это будет как… как если бы ты меня тогда нашел в лесу, а потом бросил одну. Если ему здесь нельзя, я тогда уеду вместе с ним. Туда, где для него тоже будет дом. Извини.

— Настюха, — растерянно позвал он.

— Слушай, Димкус, — дернул его за рукав Егорыч, — брось. Одумается, вернется. А не одумается… Нам такое правда нельзя. Иначе все, что мы тут придумывали, не годится.

Индеец посмотрел на Настю. У него были очень отчаянные и больные глаза, как у третьей головы Цербера из первого блока.

— Настька, — сказал он тихо, — ты что, думаешь, я могу тебя найти, а потом бросить одну в лесу?

— Димкус, отпусти ее. Видишь, она не хочет…

Индеец даже не обернулся.

— Настюха, я тебя нашел, — сказал он. — А значит, дальше мы пойдем вместе. Туда, где тебе будет хорошо. И мне. Нам обоим.

— Э, стойте, ребята, — растерянно пробормотал Егорыч, — вы чего? Серьезно? Димкус, мы же с тобой это место выбирали, а? Ты говорил, чтоб река, лес, чтоб, значит, твоей Настасье понравилось. И чего теперь? Ну, можно как-то так, чтоб никуда не уходить, а?

Настя замялась под их взглядами — умоляющим — Егорыча и отчаянным — Индейца.

— Можно, наверное, — неуверенно сказала она. — Если этот ваш устав как-то переписать…

— Перепишем, — пообещал Егорыч, — перепишем все наново, как скажете. Хоть на глине, хоть на бересте, — он махнул рукой. — Чего это все мне одному? Надо, чтоб и вам… Место хорошее тут. И климат. Пусть ваш дом будет здесь.

— И его, — сказала Настя, показывая на Чебурашку.

— Пусть и его тоже, — согласился Индеец.