Школа на краю земли Мортенсон Грег

Глава 7

Далекий страшный гул

7 октября я был премьер-министром Свободных Джамму и Кашмира.

8 октября я был премьер-министром огромного кладбища.

Сардар Сикандар Хаят Хан

Сто пятьдесят миллионов лет назад часть материка, на котором расположена современная Индия, принадлежала огромного континенту, носившему название Гондвана. Она занимала значительную территорию в Южном полушарии, а ее берега омывал первобытный океан Тетис. В период между юрским и поздним меловым периодами от Гондваны начали откалываться куски. Эти геологические процессы привели к тому, что отделившаяся Индия пустилась в свободное плавание. Она, как огромная баржа, дрейфовала в северном направлении, пока не врезалась в южную оконечность Евразии. Столкновение материковых плит потрясло и искривило дно Тетиса; от удара значительная его часть поднялась и взмыла вверх. Так образовались высочайшие горы мира, чьи вершины покрывают вечные снега. Эти хребты растянулись более чем на 2500 километров, от пустынных холмов Афганистана до тропических лесов Бутана, утопающего в зелени и цветах.

Подтверждением океанического прошлого Гималаев служит то, что по сей день на высокогорных плато ученые находят окаменелые останки трилобитов, морских лилий и других водных обитателей, живших некогда в теплых водах Тетиса. Гималаи и сейчас «растут»: каждые сто лет они поднимаются примерно на десять метров, так как Индия продолжает медленно «таранить» Центральную Азию. Время от времени, без четкой периодичности, эти процессы приводят к землетрясениям, которые прокатываются по Гималаям, остающимся одним из самых сейсмоопасных районов мира. Обычно толчки проходят незаметно. Однако раз в несколько десятилетий происходят более мощные колебания земной поверхности, от которых подпирающие небо пики начинают трястись, как кроны деревьев на ветру.

Именно такого рода катаклизм произошел на северо-востоке Пакистана примерно в 8.50 утра в среду, 8 октября 2005 года.

Был Рамадан, девятый месяц исламского календаря, когда правоверные мусульмане соблюдают строгий пост – им запрещено есть и пить в светлое время суток. В тот утренний час многие люди находились дома: одни занимались хозяйственными делами, другие легли поспать (ведь чтобы позавтракать, им пришлось встать до рассвета). Суббота в Пакистане – учебный день, поэтому дети были уже в школе, когда начались первые подземные толчки.

Первые колебания произошли на глубине 25 км ниже поверхности земли в районе кашмирской долины Нилум. Прямо над эпицентром находилась государственная школа для мальчиков-старшеклассников в городке Патика, что в двадцати километрах северо-восточнее Музаффарабада. В двухэтажном кирпичном здании в 8.30 собрались более восьмидесяти учеников. Первым уроком был английский язык, который вел двадцатичетырехлетний учитель по имени Шаукат Али Чаудри. Когда-то он партизанил в Кашмире, потом примкнул к талибам. Но все это было уже в прошлом, которое у Шауката было столь же сложным и запутанным, как кашмирская география.

Он родился в Патике в 1981 году. Когда ему исполнилось двенадцать, умер отец.

Индийские снаряды, выпущенные из шведских пушек «Бофорс» и поражавшие цель на расстоянии до сорока километров, долетали почти до самого порога их дома. Подростковые годы Шауката прошли под грохот канонады: Индия довольно часто обстреливала соседние деревни у реки Нилум.

Именно тогда, в юности, приходившейся на конец 1990-х, его потянуло присоединиться к бойцам, воевавшим за независимость Кашмира. Участников этого движения вдохновила победа афганских моджахедов над советскими войсками, одержанная в 1989 году. Шаукату исполнилось шестнадцать, и вскоре он примкнул к Фронту освобождения Джамму и Кашмира, прошел партизанскую подготовку и стал участвовать в вылазках против индийских отрядов, патрулировавших оставшуюся под юрисдикцией Индии часть Кашмира.

Именно тогда он впервые наведался в Кабул и потом приезжал туда еще несколько раз, чтобы подробнее узнать, как талибану удается поддерживать в своей стране строгий исламский порядок. Из Афганистана он совершал небольшие поездки по Центральной Азии, а также в Чечню. Вначале его привлекала идеология талибов, и он даже пошел к ним на службу. Однако впоследствии в нем стало расти отвращение к тому, как его новые «товарищи» обращаются с гражданским населением. Особенно возмутительным было их отношение к женщинам. К счастью, Шаукат владел арабским языком (в то время как большинство членов движения были вовсе неграмотными), поэтому прекрасно понимал, насколько исказили «братья по вере» подлинное учение Корана. Шаукат Али смело указывал им на это.

«Если бы эта женщина была вашей матерью или сестрой, – сурово вопрошал он, указывая на ту или иную жертву преследований, – посмели бы вы нанести ей побои или даже убить во имя ислама?»

Его разрывало на части: с одной стороны, он был прочно повязан с преступным режимом талибов, с другой – его тянуло вернуться к работе учителя. В конце концов он выбрал второе. «День, когда я навеки отложил автомат, сменив его на ручку и бумагу, был одним из самых счастливых в моей жизни, – признался он как-то в разговоре со мной. – Я верю, что Аллах призывает меня именно к такому джихаду».

Он пошел работать в государственную школу для мальчиков-старшеклассников в Патике, а также преподавал в находящейся неподалеку средней школы для девочек, где он учил трехсот барышень английскому, математике и экономике. Шаукат стал первым мужчиной в этом районе, которому разрешено было преподавать в женском учебном заведении. Он пополнел, стал носить очки в тонкой золотой оправе, но при этом сохранил длинную черную бороду, так что его облик причудливым образом сочетал в себе черты афганского моджахеда и солидного профессора психологии из Беркли. К осени 2005 года этот молодой, серьезный и талантливый ревнитель ислама посвятил всего себя взращиванию первого в Кашмире поколения образованных девушек, которые должны были впоследствии поступить в колледжи, получить профессию и найти достойную и интересную работу.

Утром восьмого октября урок должен был начаться с разбора английского предложения «Спорт и игры очень важны для физического здоровья человека». Но перед тем как прочитать его, Шаукат посмотрел на ребят и заметил мальчика по имени Тарик, который накануне пропустил учебный день.

«Тарик, – спросил учитель. – Почему тебя вчера не было?»

Тарик встал с места.

«Сэр, я заболел и не смог прийти, – объяснил он. – Не могли бы вы повторить еще раз вчерашнюю тему?»

Не успел Шаукат Али ответить, как послышался страшный глухой гул, прокатившийся по всей долине Нилум. Стены школьного здания содрогнулись.

«Бежим!» – крикнул Шаукат.

Он распахнул дверь и прижимал ее плечом, пока мальчики выбегали один за другим, а затем устремился за ними, бормоча слова первой Калимы – одного из пяти утверждений – символов исламской веры: «Ла Илаха илла Алла, Мухаммадун расулула-Лах» – «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его».

Учитель и ученики промчались по коридору, затем по лестнице вниз и выбежали во двор, где уже толпились другие ребята и их наставники. Все еще не вполне осознали, что же происходит, когда прямо на глазах второй этаж стал проседать. Стены пошли трещинами и развалились на куски. Шаукат Али и его коллеги стали пересчитывать детей, чтобы понять, все ли успели покинуть здание. Тут они заметили отсутствие директора Акбара Ахвана, а также учителя истории, профессора Халида Хусмани.

Позже под завалами найдут их тела, равно как и тело Хошнуд Али Хана, завхоза, который, видимо, решил посмотреть, не осталось ли кого в классах, и не успел спастись.

Но это было только начало, лишь первый удар стихии. До того, как начался настоящий кошмар, произошел еще целый ряд событий. Более чем в семистах километрах к юго-востоку подземные колебания вызвали панику на улицах индийских городов Амристар и Дели, а в округе Пунч в мгновение ока рухнул двухсотлетний форт Моти-Махал. Далеко на северо-западе в афганском городе Джелалабаде треснула стена одного из домов, и ее кусок упал на маленькую девочку. Она стала одной из двух жертв землетрясения 2005 года – больше в Афганистане никто не погиб.

В это же время примерно в девяноста километрах на юго-востоке в Голубой зоне Исламабада стихия разрушила большой многоквартирный жилой комплекс, носивший название «Башни Маргалла». Под его обломками, по данным Associated Press, погибли семьдесят четыре человека. Однако мало что могло сравниться по масштабу с теми жертвами и разрушениями, с которыми вскоре пришлось столкнуться Шаукату и его коллегам, когда они вернулись в свои дома.

В окрестностях Патики не было ни одной неповрежденной дороги, а в огромные разломы проваливались целые деревни. Мост через реку Нилум страшно искорежило. В самом городке почти не осталось целых домов, дуканов (лавок) или общественных зданий. Обезумевшие и окровавленные люди бежали по улицам и кричали от ужаса и боли.

Шаукат Али поспешил через весь город к базарной площади, но вдруг замер, проходя мимо «Гунди Пиран», школы для девочек, где он работал по совместительству. От здания осталась лишь гора серого строительного мусора. Под ней были погребены триста учениц. Многие мгновенно погибли, но некоторые были еще живы. И когда их родители вбежали во двор школы, они услышали сдавленные крики и стоны, доносящиеся из-под завалов.

Родной дом учителя находился в тринадцати километрах от этого места, в деревне Батанги. Шаукат был старшим сыном, при отсутствии отца – главой семейства. Его близкие наверняка беспокоились о нем и ждали, что он придет и скажет, что им делать. Он должен был бежать к ним. Но был и другой долг, который требовал, чтобы он остался. Позже он рассказывал мне: «Все эти девочки учились у меня, они были мне как сестры и как дочери. Как я мог покинуть их в беде?»

По разрушенным улицам к школе не смогла бы пройти тяжелая техника, к тому же по долине только что прокатилась новая волна колебаний. Поэтому родители и учителя принялись сами трясущимися руками разгребать завалы. Они ориентировались по стонам, чтобы отыскать в первую очередь живых, но наталкивались то на руку, то на ногу, то на кусок одежды. Те девушки, которые успели выбежать, пребывали в состоянии шока, но, тем не менее, тоже старались участвовать в работе добровольных спасателей, отделяя мертвых и складывая их отдельно от раненых, которым помогали как могли.

В первый день у людей не было ни питьевой воды, ни медикаментов, ни одеял. В какой-то момент наш герой вместе с другими людьми вытащил из-под обломков искалеченный труп девочки по имени Сабина, которая относилась к нему как к старшему брату и обещала ему помочь найти жену. Он не мог заставить себя посмотреть на ее лицо. Даже через несколько лет он не мог без слез вспоминать момент, когда прикрыл ее тело покрывалом.

К вечеру им удалось разобрать лишь малую часть завала. Когда юго-восточную часть Кашмирской долины окутала тьма, она была абсолютной: не было ни единого огонька, ни одной уцелевшей лампочки или уличного фонаря. А потом пошел дождь. Это были не несколько случайных капель; он лил стеной. Вскоре все оставшиеся в Патике люди замерзли и промокли насквозь. Ливень был таким долгим и сильным, что улицы заполонили бурлящие потоки. Они пронизывали руины и «обмывали» тела погибших.

Эту ночь Шаукат провел в заботах о раненой девочке по имени Сура. Она страдала от страшной боли, но учитель не мог ничего для нее сделать, кроме как положить ее голову себе на колени и прикрыть от дождя пиджаком. После полуночи ливень прекратился, но начались повторные толчки. Шаукат пытался их сосчитать, но когда их число перевалило за сотню, бросил это занятие. Однако первая ночь землетрясения, как он рассказывал мне потом, почему-то больше всего ему запомнилась той удивительной тишиной, которая воцарялась между подземными колебаниями.

Обычно по ночам у подножий холмов выли шакалы, гидхады, временами доносился лай бездомных собак. Эти звуки смешивались с азаном, призывом муэдзина, собирающего людей на вечернюю молитву, так что, как правило, после заката в долине стоял многоголосный гул.

В эту ночь все смолкло. Ни одно животное не издало ни звука.

Между Пакистаном и штатом Юта двенадцатичасовая разница во времени. Вечером 7 октября 2005 года я находился в гостинице в Солт-Лейк-Сити. Я приехал со своими отпрысками, которые следующим утром должны были принять участие в детском турнире по таэквондо, проводившемся в этом городе. Примерно в полдесятого мы с ребятами вернулись в номер после ужина в ресторане T.G.I. Friday’s. И тут позвонила моя жена Тара и сообщила о событиях в Кашмире. К тому моменту поступили лишь первые скупые данные о разрушениях. Я попытался дозвониться хоть кому-то из коллег в Пакистан, но у меня ничего не вышло. Ни Сулейман, ни Сайдулла, ни Парви, ни Назир не отвечали. Даже спутниковый телефон Сарфраза не принимал сигнала.

Я попросил Тару продолжать попытки «достучаться» до Сулеймана. Я сказал, что, если ей это удастся, надо передать ему, чтобы он любым способом постарался выйти на связь со мной. Дети хотели пойти в бассейн, но я усадил их на кровать и рассказал о случившемся.

«Папа, как же мы сможем завтра участвовать в соревнованиях, когда в Пакистане погибают дети?» – спросила Амира.

«Как Апо и Сулейман? У них все в порядке?» – забеспокоился Хайбер и добавил, что мне нужно немедленно ехать в Пакистан, чтобы помочь друзьям.

«Трудно понять, почему в мире столько страданий и горя. И мало что меняется к лучшему, – сказал я и обнял их. – Но мы сделаем все возможное, чтобы поддержать близких нам людей. А сейчас давайте молиться и просить Бога, чтобы он хранил их».

Чуть позже той же ночью я подключился к Сети и узнал подробности катастрофы.

Волны землетрясения прокатились по всей Центральной и Южной Азии, но в первых выпусках новостей больше внимания уделялось крушению двух жилых зданий в Исламабаде. Сведений о судьбе жителей отдаленных горных деревень, расположенных ближе всего к эпицентру, пока не было. Я понимал, что пройдет еще несколько часов до того, как они появятся.

Я особенно волновался за своих сотрудников и их семьи, а также думал об учителях и учениках. В особо опасной зоне располагалось несколько школ ИЦА, прежде всего две, что располагаются в районе Гултори, примерно в 130 километрах от эпицентра. Другие находились в 160 и более километрах, но огромные разрушения, по моим представлениям, должны были затронуть и этот район.

Я провел у телефона почти всю ночь и весь следующий день и наконец выяснил, что у коллег и их близких все в порядке, а все наши здания в Пакистане остались невредимыми. Никто не погиб и даже не был ранен. Лишь по стене здания начальной школы «Аль Абид» в Скарду пошла большая трещина. Однако к этому времени стало ясно, что по-настоящему серьезное бедствие постигло именно Кашмир.

Согласно официальным данным, огромное количество городков и деревень на севере Пакистана просто были стерты с лица земли. На каждой улице, в каждом районе, в каждой семье (а семьи здесь большие, все родственники живут бок о бок, кланами) были потери – тысячи мужчин, женщин и детей погребены под завалами. В городе Музаффарабаде, административном центре Азад Кашмира, была разрушена больница, при этом погибло более двухсот пациентов. Городская тюрьма также рухнула, похоронив под обломками пятнадцать заключенных. Сорок были ранены, а около шестидесяти, получив вдруг свободу, бежали. При этом, ко всеобщему удивлению, уцелели и даже не накренились три стационарные виселицы, сооруженные во дворе. Под руинами университета Музаффарабада остались сотни студентов. Целые семьи выживших скитались по улицам, боясь возвращаться к остаткам своих домов. Раненые стонали, женщины причитали, дети громко плакали.

А когда наступила ночь, на охоту вышли бездомные собаки: они набрасывались на мертвые тела и отрывали от них куски, и только проходящий мимо патруль мог положить этому конец, пристрелив пса.

Много веков подряд в Пакистане шли войны, случались военные перевороты, заказные убийства, политические и природные катаклизмы, но такого не бывало никогда. Сила подземных толчков достигала 7,6 балла (по шкале Рихтера), что по силе примерно соответствовало землетрясению 1906 года в Сан-Франциско. Американские сейсмологи впоследствии анализировали спутниковые фотографии и пришли к выводу, что разгул стихии спровоцировал 2252 обвала и оползня в горах. В радиусе десяти миль вокруг Патики не осталось ни одной больничной койки, ни одного работающего телефона. Питьевой воды во всем районе не было. По данным Геологической службы США, количество жертв превысило 86000 человек. Обрушившееся на Пакистан бедствие было признано самой страшной природной катастрофой за всю историю страны и двенадцатым по силе в списке всех землетрясений, когда-либо происходивших на земле со времен, когда люди начали вести им учет.

Примерно четверть всех погибших – около восемнадцати тысяч – составляли дети, причем в основном школьного возраста. Землетрясение застало многих из них в стенах учебных заведений. Странным образом оказалось, что девочек пострадало гораздо больше, чем мальчиков. По мере того как расчищались завалы и извлекали тела, причины такого дисбаланса стали проясняться. Мальчики более резво выбегали из зданий, выбивая окна или двери. А девочки инстинктивно сбивались в стайки, жались в углах и погибали все вместе.

Правительство Пакистана склонно направлять основные средства на мужское образование, поэтому во многих женских школах не было парт, под которыми можно было укрыться от падающих балок и камней. А ведь так могли спастись тысячи юных жертв!

По данным Министерства образования Пакистана, стихия разрушила 3794 школы и колледжа в Кашмире, а также 2159 – в Северо-западной пограничной провинции (она также носит название Хайбер-Пахтунхва. – Ред.). Примерно у пятисот тысяч учащихся не было возможности продолжать учебу. Перестала существовать вся образовательная инфраструктура района: контролирующие органы, учебные материалы, бухгалтерские записи – все было уничтожено, а более пятисот учителей погибло. Менее чем за четыре минуты целое поколение лишилось перспектив освоения грамоты.

Весь ущерб будет проанализирован и подсчитан лишь спустя многие месяцы. Но уже тогда, сразу после катаклизма, люди дали имя тому, что с ними произошло. На урду есть слово залзала – «землетрясение». Однако в Кашмире в те страшные дни и доныне события 8 октября называют Каямат – Апокалипсис.

Шаукат Али провел всю субботу, 9 октября, разбирая завалы. Поиски выживших не были тщетными – трех раненых девочек действительно удалось спасти. К этому времени руки учителя сплошь покрылись ссадинами, одежда порвалась и вся была испачкана кровью. В эту ночь окончательно смолкли стоны погребенных под руинами зданий. Воцарилась тишина. Однако около полудня в понедельник Шаукат услышал хныканье примерно там, где когда-то учились четвероклассницы. Он вместе с несколькими другими мужчинами стал разгребать строительный мусор. В образовавшуюся дыру посыпались камни и песок. И вдруг из нее раздался голос:

– Эй вы, гадкие ублюдки, зачем вы кидаете в нас камнями? Вы что, не понимаете, что мы тут застряли и не можем двинуться?

– Это я, ваш учитель Шаукат Али, – прокричал Чаудри. – Как вы там?

– Мы хотим пить, – ответили из првала. – И нам не нравится, когда вы швыряете булыжники. Что мы вам сделали?

Часом позже двенадцать мужчин расчистили камни, весившие более ста килограммов, раздвинули треснувшие бетонные плиты и извлекли на поверхность двух учениц четвертого класса – Аанам и Ании. Вокруг них тесным кольцом лежали пятнадцать мертвых подруг. Именно эти тела приняли на себя удары рушащихся блоков и спасли девочек от смерти. Аанам и Ании не видели друг друга в кромешной тьме, но они держались за руки и так просидели целых семьдесят пять часов.

Девочки выпили залпом по бутылке минеральной воды и тут же побежали домой. В тот же вечер и Шаукат решил, что ему пора бы повидать родных.

Когда он пришел в свою деревню Батанги, то нашел свою мать, Сахеру Бегам, рядом с руинами собственного дома. Пожилая женщина дрожала от страха и холода. Она несколько дней укрывалась под сделанным из куска пластика навесом. Никакого имущества не осталось: ни Корана, семейной реликвии, ни даже обуви – она выбежала из дома босиком. От матери учитель узнал, что одна из его сестер и ее муж погибли. Их уже похоронили. Мертвы были и многие друзья детства Шауката. Из ста шестидесяти пяти построек поселка лишь две остались стоять, да и то были частично повреждены.

На следующий день Чаудри снова направился в центр Патики, чтобы купить лопату, лом, немного керосина и туфли для матери. После этого он вернулся и принялся откапывать семейное имущество. Вместе с братьями и сестрами они целый день вытаскивали вещи из-под завалов и сооружали временное жилье. Через неделю после трагедии Шаукат решил сходить за двадцать километров в Музаффарабад. И там его взору предстало удивительное зрелище.

Среди руин и хаоса за несколько дней вырос новый «город»: он напоминал большой базар, заполненный привезенными со всего мира вещами. Здесь же возникли новые районы из палаток и пластиковых конструкций.

Но больше всего поражало количество приехавшего народа. Тут были и представители Красного Креста, и солдаты пакистанской армии, и американские военные, и сотрудники десятков международных спасательных организаций, и толпы журналистов. Везде раздавали бесплатные продукты и одежду. Однако Шаукат не принял этой помощи. Отказался он также и от работы: Красный Крест отчаянно нуждался в переводчиках, и люди с такой академической подготовкой, как наш герой, были остро востребованы. Ему предлагали зарплату в сто долларов в день – это больше, чем он мог бы заработать за месяц. Но он вернулся в Патику. Именно тогда он встретил Саиду Шабир, директора школы для девочек «Гунди Пиран».

Эту миниатюрную, чуть прихрамывающую женщину с темными глазами, прячущимися за толстыми стеклами очков, уважали и боялись все жители района, так или иначе имеющие отношение к системе образования. Саида отдала школе более тридцати лет жизни и благодаря своей твердости и принципиальности превратилась из простой учительницы в уважаемого административного работника. Когда властная директриса выражала неудовольствие по какому-либо поводу, даже мужчины замолкали. Ее взрывной темперамент был хорошо известен, вспышки ее гнева на многих наводили страх. Она могла поставить на место любого, будь то ученик, учитель или чиновник, если тот не соответствовал заданным ею высочайшим стандартам. При этом все хорошо знали также и то, что она умеет быстро и эффективно решать любые деловые вопросы.

Саида и Шаукат Али посовещались и решили: пусть восстановление системы образования в регионе сейчас никто не считает приоритетной задачей (военные и гражданские власти были слишком заняты оказанием первой помощи пострадавшим). Но школы, особенно женские, являются неотъемлемой частью нормальной жизни, восстановлением которой все так озабочены. Они символ прогресса. Их воссоздание поселит в обществе надежду на то, что быт наладится. Поэтому нужно как можно скорее сформировать классы и снова запустить учебный процесс.

«Шаукат, – приказала директриса, – отправляйся снова в Музаффарабад, поговори с военным комендантом, отвечающим за порядок в регионе, и выясни, чем он может нам помочь».

Вернувшись в город, наш герой встретился с полковником пакистанской армии, руководившим распределением материальной помощи, и сообщил, что им с госпожой Шабир нужно несколько брезентовых палаток, чтобы возобновить занятия для школьниц. Когда полковник наконец осознал, что его собеседник не шутит, то в сердцах обозвал его глупцом.

«Может, это и так, – не спасовал Шаукат Али. – Но если армия Пакистана отказывает нам в предоставлении крова, то мы будем вести уроки прямо на улице. А зима, как вы знаете, не за горами».

Он покинул город, везя с собой четыре брезентовые палатки размером 2,5 на 3,5 метра каждая. За день в них успеют позаниматься шестьсот учащихся.

Шаукат и Саида сошлись во мнении, что надо действовать как можно быстрее. Обычно во всех государственных школах Пакистана главные переводные и выпускные экзамены проводятся в марте. Чтобы девочки из «Гунди Пиран» могли успешно пройти эти испытания, им немедленно нужно вернуться к учебе. Было объявлено, что школа откроется 1 ноября.

В тот день, 13 октября, дождь наконец прекратился и пошел снег.

А я тем временем вернулся домой, в Боузмен, и начал выяснять подробности катастрофы, пытаясь получить информацию из первых рук.

Было ясно, что пока мне лучше оставаться в Штатах. Наши спонсоры и жертвователи, как старые, так и новые, скорее всего, начнут присылать деньги, и придется рассказывать им о том, как мы собираемся их тратить. Альпинисты и турклубы наверняка захотят передать пострадавшим палатки, спальные мешки, куртки и попросят нас участвовать в пересылке гуманитарного груза в Пакистан. Все это ставило меня в очень трудное положение.

Обеспечение первой помощи в чрезвычайных ситуациях – очень непростое и дорогостоящее дело. При этом возникает невероятное количество почти непреодолимых трудностей, совладать с которыми иногда не под силу даже крупным организациям, специализирующимся в этой области.

В зоне бедствия приходится оперативно воссоздавать все системы жизнеобеспечения – распределять продовольствие, с нуля возводить жилье, следить за соблюдением санитарных норм. При этом необходимо налаживать быт не только для жертв стихии, но и для самих сотрудников гуманитарных служб.

Требуется огромный профессионализм, чтобы в таких условиях восстановить административное управление, работу транспорта, связи, предоставить всем нуждающимся медицинскую помощь. Но Институт Центральной Азии – маленькая некоммерческая организация с бюджетом менее миллиона долларов в год, построившая около пятидесяти школ, – не сможет выполнить такую миссию. Невозможно переквалифицироваться в спасателей за одну ночь, да это и вообще бессмысленно. Мы не умеем оказывать экстренную помощь пострадавшим в такого рода катаклизмах, а кроме того, наши люди и финансовые ресурсы и так полностью задействованы в Афганистане. ИЦА просто не справится с новой и столь глобальной задачей.

С другой стороны, я прекрасно понимал масштабы бедствия и осознавал, что значительная часть северо-восточных территорий Пакистана оказалась отрезанной от внешнего мира. Гуманитарные грузы, вероятно, туда почти не поступали. Жители этих мест в буквальном смысле стали нашей типичной целевой аудиторией – обитателями «края света».

Наконец, 10 октября позвонил Сарфраз. К тому времени он уже находился в пострадавшем от землетрясения районе.

Сарфраз почувствовал подземные толчки, когда находился у себя дома в Зуудхане. Он сразу понял, что произошло, и засобирался в дорогу. Более сорока восьми часов ушло у него на то, чтобы добраться до Исламабада. Затем он направился на восток, ловя то попутную фуру, то микроавтобус, то внедорожник, а иногда и пробираясь пешком по дорогам, перекрытым оползнями.

Услышав в трубке его голос, я забросал его тысячей вопросов. Но он сказал, что все подробности доложит потом, через несколько дней. Для начала, как он объяснил, надо бы добраться до самых удаленных районов, пострадавших от стихии. Он разведает ситуацию, а потом расскажет все мне. И тогда мы вместе решим, чем здесь может помочь Институт Центральной Азии. Сарфраз хотел разузнать, в каком состоянии находятся местные школы. Больше всего нам на тот момент необходима была объективная информация.

Вначале он направился в Балакот, городок у восточных рубежей пакистанской Северо-западной пограничной провинции. Его взору открылась жуткая картина. В некоторых местах вдоль дороги рядами лежали трупы в ожидании родственников и знакомых, которые опознают эти тела и займутся похоронами. В других местах мертвых уже закапывали, но так как не хватало лопат и мотыг, людям приходилось рыть могилы деревянными палками, досками или просто руками. В одном месте он заметил женщину, сидящую возле руин школы, где учились две ее дочери. Обломки здания уже сгреб в сторону бульдозер, и теперь участок, на котором оно стояло, прочесывали собаки, натасканные на поиск тел.

Останки девочек так и не были обнаружены, но убитая горем мать не желала верить, что их уже не найдут, и не хотела уходить. Сарфраз попробовал кое-как утешить ее, но тщетно – она была в отчаянии, не ела, не пила, не спала.

Из Балакота он поехал дальше на север, в долину Кагхан – густонаселенный район, место обитания племени патан. Многие представители этой редко контактировавшей с соседями и известной своей замкнутостью этнической группы были очень недовольны прибытием чужака. На его вопрос о том, не нужна ли помощь, местные жители сурово отвечали: «Зачем ты приехал? У нас для своих не хватает еды и жилья, так что убирайся!»

Наконец Сарфразу удалось познакомиться со стариком по имени Мохаммед Раза, который отнесся к нему благосклонно. Но тот тоже посоветовал покинуть эти места. Во всяком случае, на тот момент это было самым разумным. Раза сказал, что рано или поздно люди придут в себя и займутся восстановлением школ, но сейчас им не до этого. Если Сарфраз наведается через год-два, тогда, возможно, прием будет более теплым.

Поездка в Кагхан привела моего друга к печальным выводам. Если люди так недружелюбно отнеслись к нему, собрату-пакистанцу, то как же они отреагируют на прибытие американца, сотрудника иностранной организации, такой как ИЦА? Вернувшись в Исламабад, он поделился со мной своими опасениями. И поставил непростой вопрос.

Если наладить работу в долине Кагхан не удастся, не стоит ли нам попробовать разведать ситуацию в еще более удаленных деревнях прямо вдоль границы Индии и Пакистана? В эти места люди «из внешнего мира» не проникали годами. Иными словами, стоит ли нам забираться в самое сердце спорных территорий, которыми формально управляют пакистанские власти?

Мы оба глубоко вздохнули и крепко задумались.

Территория Кашмира нестабильна не только в геологическом, но и в политическом смысле. Здесь тесно переплелись интересы двух государств, и распутать этот многолетний и чрезвычайно запутанный клубок противоречий, пожалуй, не легче, чем уладить палестино-израильский конфликт. Кашмирское противостояние имеет точную дату рождения – 15 августа 1947 года, когда бывшая британская колония распалась на два отдельных государства – Индию и Пакистан.

Разделение Индийской империи привело к одной из величайших в мировой истории миграций – в нее оказались вовлечены двадцать пять миллионов человек. Индуисты и сикхи перемещались на юг, в то время как мусульмане со всего полуострова Индостан – на север, в Пакистан.

Это великое переселение народов не было гладким и спокойным; произошло множество жестоких столкновений, а нередко случалась и откровенная резня: среди гражданского населения насчитывалось около миллиона жертв, убитых в ходе этих беспорядков. Еще одним предметом раздора стал вопрос о подчинении одного из индийских штатов, самого северного княжества – Джамму и Кашмира. Там жили в основном мусульмане, но правил махараджа-индуист Хари Сингх, прадед которого выкупил Кашмир у англичан в 1846 году за 7,5 миллиона рупий, то есть примерно по 5 рупий за человека – столько приблизительно стоит чашка чая в индийской придорожной забегаловке.

Через два месяца после разделения государств Пакистан ввел войска в Кашмир, нарушив безмятежный покой Харри Сингха: тот интересовался в основном игрой в поло и ночными празднествами, где шампанское текло рекой. Ранним утром 26 октября раджа бежал из своих владений, прихватив драгоценности, коллекцию ружей марки Webly & Scott и любимую собаку Тарзана. Тем временем индийское правительство мобилизовало чуть ли не всю пассажирскую авиацию страны, чтобы перебросить три сотни солдат-сикхов в столицу Кашмира Шринагар.

Когда отгремели первые бои, в руках Индии оказались две трети территории Кашмира, включая Джамму, буддийский район Ладакх и главную жемчужину – легендарную Кашмирскую долину. Пакистан контролировал область Гилгита и Балтистан, а также полосу на юго-западе, которую Индия сейчас называет «оккупированной Пакистаном», а пакистанские власти именуют «Азад (Свободный) Кашмир». На карте видно, что этот «рукав» местами сужается до каких-то 25 километров. По форме он похож на Ваханский коридор, только вытянут с севера на юг. Демаркационная линия проходит ровно вдоль позиций противоборствующих сторон в том виде, в каком они были к моменту достижения договоренности о прекращении огня в январе 1949 года. Эта граница длиной в 700 с лишним километров, начинающаяся возле индийского города Джамму и тянущаяся по диагонали на северо-восток в сторону Китая, известна как Контрольная линия.

В 1965 и в 1971 годах снова вспыхивали конфликты из-за власти над Кашмиром. И оба раза Пакистан проигрывал войну за эти земли. Затем летом 1989 в этой области начались внутренние беспорядки: рядовые кашмирцы выступили за независимость и от Индии, и от Пакистана. Через несколько месяцев восстание переросло в кровопролитную партизанскую войну, которую около шестидесяти не связанных между собой исламистских группировок вели против полумиллионной индийской регулярной армии. В результате погибло более тридцати шести тысяч человек. Зверствовали обе стороны: индийцы сажали в тюрьмы, пытали и убивали мирных жителей, а исламские боевики, прошедшие подготовку в Пакистане, совершали частые вылазки против солдат противника, а также убивали гражданских лиц-индуистов – судей, поэтов, работников социальной сферы. Проведенные годом позже первые успешные испытания пакистанского ядерного оружия осложнили и без того напряженную ситуацию.

Так отношения между двумя странами то обострялись, то на время улаживались, пока в апреле 1999 года восемьсот спонсируемых Пакистаном боевиков неожиданно для Индии не перешли Контрольную линию. Они укрепились на горном хребте высотой более чем в 5000 метров неподалеку от городов Каргил и Драс в индийской части Кашмира и начали обстреливать стратегически важную для военных дорогу, соединяющую Шринагар и Лех. Индия ответила на провокацию немедленным возобновлением полномасштабных боевых действий. К началу мая вдоль стошестидесятикилометрового участка границы шли ожесточенные сражения. К 4 июля действия индийских военных и давление со стороны администрации Клинтона заставили пакистанского премьера Наваза Шарифа «снизить обороты» и приостановить агрессию. А ведь обе стороны в тот момент, как говорят, уже нацелили друг на друга ядерные боеголовки. Не зря президент Клинтон назвал тогда Кашмир «самым опасным местом на планете».

По мнению экспертов ООН, окончательно судьбу проблемного региона, который уже более шестидесяти лет является яблоком раздора для двух держав, должно решить проведение референдума в Кашмире. При этом надо учитывать, что большинство жителей этого района – мусульмане. Но пока голосование не проведено, обитающие по обе стороны Контрольной линии граждане имеют право на самоопределение. За соблюдением этого права следят наблюдатели Организации объединенных наций, однако ситуация в регионе остается крайне нестабильной.

К 2005 году, когда произошло землетрясение, въезд в Азад Кашмир уже несколько десятилетий был закрыт практически для всех иностранных граждан. Поэтому, несмотря на более чем двенадцатилетний опыт работы в Пакистане, я практически ничего не знал об этой области. У ИЦА не было связей в этой части страны.

Иными словами, я не выпил в Кашмире ни единой чашки чая.

Но природный катаклизм изменил положение вещей. Запрет на въезд был снят, и многочисленные международные организации хлынули в этот регион. Я сказал Сарфразу, что ему следует попробовать проникнуть в самую восточную часть пострадавших территорий, находящуюся глубоко внутри Свободного Кашмира.

Тогда ни я, ни Сарфраз, конечно, ничего не знали о школе «Гунди Пиран». Мы не были знакомы ни с Шаукатом Али Чаудри, ни с Саидой Шабир. Но судьба уже вела нас своими причудливыми путями к этой значимой для всех встрече.

Глава 8

Что же делать?

Когда говорит твое сердце, запомни его слова.

Джудит Кэмпбелл

октября Сарфраз снова выехал из Исламабада. На этот раз он направился в сторону Музаффарабада, поближе к эпицентру землетрясения. Он двинулся по дороге, которая вела на восток от пакистанской столицы и шла через предгорья мимо идиллического летнего курорта Мурри. Сюда когда-то приезжали на отдых англичане, с удовольствием проводившие лето подальше от удушливой и влажной жары пенджабских долин. Сарфраз миновал несколько живописных ущелий и прибыл к мосту Кохала, который служит своеобразными воротами, ведущими к зеленым холмам Азад Кашмира. Он с удивлением заметил, что Frontier Works Organization (пакистанское ведомство, объединяющее военных и гражданских инженеров) открыла дорогу для проезда, расчистив ее от осыпавшихся во время многочисленных обвалов камней. Но когда Сарфраз добрался до Музаффарабада, стоящего у слияния рек Нилум и Джелам, он опять пережил потрясение при виде произведенных стихией разрушений. Это было чувство, похожее на то, что он испытал в долине Кагхан.

Почти все здания в городе пострадали: одни развалились на части, другие покосились, третьи пошли трещинами. По улицам и паркам бродили толпы лишившихся крова людей; среди них было много раненых взрослых и детей. Все новые повторные толчки не давали этим нечастным обрести хотя бы временный покой. Повсюду военные искали среди руин тела погибших и случайно выживших людей. Среди обломков копошились и обычные граждане, старавшиеся добыть хоть какую-то воду и продукты.

В первую ночь Сарфраз спал в спальном мешке на тротуаре у гостиницы «Аль-Аббас», которая возвышалась на скале высоко над рекой Нилум (со временем «грязная дюжина» даст этому отелю с находящимся в нем рестораном прозвище «Треснутый» – из-за большой трещины, которая эффектным зигзагом прошла по фасаду здания). На следующий день он осмотрелся в городе и позвонил мне по спутниковому телефону, чтобы рассказать об увиденном.

Появилось искушение обосноваться в Музаффарабаде и использовать его в качестве стартовой площадки для работы во всем регионе. Однако жителям административного центра и так повезло – вся гуманитарная помощь доставляется сюда и по большей части здесь же и оседает.

А ведь два с половиной миллиона кашмирцев, рассеянных по глухим деревням в долинах и на склонах холмов, пребывают фактически в полной изоляции от мира и остаются без всякой поддержки.

Мой друг рассказал мне обо всем этом и предложил продолжать разведку, двигаясь на северо-восток. Он хотел добраться до самых удаленных селений, расположенных в разных уголках узкого, растянувшегося почти на 250 километров ущелья, по которому течет река Нилум. Название реки и долины на местном наречии означает оттенок рубинов – их здесь добывали много лет назад. Также эта область некогда была одним из важнейших буддийских центров. Сейчас она считается чуть ли не самой изолированной и обособленной во всем Азад Кашмире: путешественников встречают негостеприимные отвесные скалы, да и частые индийские бомбардировки делают поездки в этот район весьма опасными. Но, по мнению Сарфраза, именно здесь нам стоило начинать работу. (Тогда мы еще не знали, что во время землетрясения погибло более 10 % от стосорокатысячного населения долины, и большинство этих жертв составляли школьники.)

Я согласился с Сарфразом и пожелал ему удачи.

Для путешествия в Азад Кашмир Сарфраз нанял машину. Однако, оценив состояние дороги за пределами Музаффарабада, он отослал водителя обратно в Исламабад, а сам пошел пешком. В рюкзаке у него лежало несколько бутылок воды, спальный мешок и упаковка соленых крекеров. Дорога через долину Нилум в десятках мест была перекрыта обвалами, а кое-где были видны даже огромные скалы, упавшие в реку во время подземных толчков.

Сарфраз пробирался через грязь и горы камней и встречал по пути людей, многие из которых рассказывали ему о том, что с ними приключилось. Все эти истории были трагическими. Каждый, с кем он сталкивался, потерял во время катаклизма как минимум одного близкого родственника (а как правило, больше, чем одного). Находившиеся во время землетрясения в домах и при этом уцелевшие считали себя счастливчиками, хотя все их имущество погибло. Люди передвигались с трудом, среди них было много раненых, их одежда была покрыта пылью и запятнана кровью. Мужчины и женщины либо несли детей за спиной, либо сажали их в деревянные тележки, которые толкали перед собой. Сарфраз, имевший собственный спальный мешок и пачку печенья, казался богачом, путешествующим с большим комфортом.

Той ночью он устроился на ночлег под разбитым грузовиком и позвонил мне. «На дороге полно пострадавших: они бредут в никуда и плачут, им не хватает еды, – сообщил он. – Кругом такой ужас! Когда темнеет и меня никто не видит, я сам реву».

Обычно после подобных природных бедствий в обществе воцаряется хаос, и первейшей задачей властей становится его преодоление и наведение порядка в стране. Но в Азад Кашмире во вторую неделю октября все было наоборот: чем дальше, тем больше осложнялась ситуация и тем менее организованно действовали люди. В первые двое суток после катастрофы обе трассы, которые ведут из Исламабада на север, в пострадавшие долины, заполонили самые разные транспортные средства. Здесь были не только машины, но и велосипеды, ослики, рикши. Многие жители Пакистана устремились в Кашмир на поиски своих родственников. Со всей страны в зону бедствия также хлынули добровольцы, движимые благими намерениями помочь жертвам землетрясения. Но в результате те немногочисленные участки дороги, которые не были завалены камнями, оказались блокированными из-за пробок. В какой-то момент военные пригнали бульдозеры, и те смели часть транспорта на обочину, чтобы хоть как-то восстановить движение.

Поток прибывающей в страну гуманитарной помощи также доставлял немало хлопот. Международным организациям требовалась поддержка: им нужны были внедорожники, полевые кухни, генераторы, вода, средства связи и многое, многое другое. Чтобы организовать доступ гуманитарных грузов и медпомощи в зону бедствия, были открыты пять пропускных пунктов вдоль Контрольной линии между Индией и Пакистаном, но иностранных групп прибывало все больше, и вскоре стало ясно, что и здесь тоже образуются пробки. Спустя десять дней со дня первых подземных толчков правительственные силы по-прежнему не добрались более чем до 20 % пострадавших областей. Еще спустя две недели эксперты Всемирной продовольственной программы ООН подсчитали, что около пятисот тысяч человек до сих по не получили никакой помощи.

В середине ноября, на пороге зимы, более миллиона человек продолжали жить в горах, не имея ни домов, ни запасов продовольствия.

По мере того как Сарфраз двигался на север сначала от Музаффарабада в Патику, а оттуда к деревне Нусада, он видел, что оползни не только вывели из строя дороги, но и полностью разрушили множество поселений. Например, в пятнадцати километрах от Музаффарабада находился лагерь беженцев Камсар, в котором с 1992 года жило около тысячи мусульман, покинувших подконтрольную Индии часть Кашмира. Лагерь располагался на узком плато на высоте шестисот метров над рекой Нилум. Во время землетрясения часть плато обвалилась в реку, унеся с собой жизни более чем трехсот человек. Строения, стоявшие на оставшейся «висеть» скальной площадке, были разрушены, а выжившие семьсот обитателей поселения лишились крова.

Спустя три дня после отъезда из Музаффарабада Сарфраз прибыл в деревню Нусери. В ней были разрушены абсолютно все дома, а завернувшиеся в грязные коврики жители ходили по улицам потерянные, все еще не в состоянии осознать, что же произошло. Ни у кого не было ни малейшего представления о том, где и как начинать заново «строить» новую жизнь.

В тринадцати километрах оттуда, в крошечном поселке Пакрат, Сарфраз встретил женщину по имени Алима. У нее погибли муж и двое детей. Она сидела на корточках на деревянном каркасе кровати, стоявшем прямо под открытым небом, и смотрела пустыми глазами на возвышающуюся перед ней кипу бумаг. Это были бланки, которые ей нужно было заполнить, чтобы получить компенсацию от государства. Алима не могла с этим справиться не только потому, что была убита горем. Она была неграмотна.

«Я попросила фауджи хавилдара (сержанта) помочь мне, – сетовала она. – Но он дал мне лишь вот эту бумагу, а когда я пожаловалась, что голодна, то велел мне убираться, иначе он побьет меня палкой. А этими бланками даже собаку не накормишь».

Беды, выпавшие на долю этой женщины, потрясли Сарфраза. Она была не в состоянии указать ни место своего рождения, ни возраст, ни номер паспорта, а ведь все это требовалось для заполнения документов. Страдания, боль и отчаяние, царившие кругом, переходили все разумные пределы.

«Как же этой женщине жить дальше?! – кричал Сарфраз тем же вечером в телефонную трубку. – Куда ни посмотришь, везде трупы, а те, кто не умер, все равно выглядят как мертвецы. Это слишком! Никто ничего не понимает; никто не знает, что делать!»

Сарфраз, человек стойкий и много повидавший, с трудом выносил ужасы, свидетелем которых ему довелось стать в Азад Кашмире. Каждый вечер он докладывал мне все новые печальные подробности. Везде царил хаос, со всех точек зрения, во всех сферах ситуация казалась отчаянной.

Мало что радовало в сообщениях Сарфраза. И все же иногда приходили и хорошие вести. Так, очень отрадно было слышать о работе организации Operation Lifeline. Это международное объединение занималось доставкой предметов первой необходимости с помощью вертолетов в самые глухие городки и деревни Азад Кашмира. В их парке было несколько машин, предоставленных Англией и Германией, а также старые советские «Ми-17», бывшие на вооружении у пакистанской армии. Однако наибольшую роль играли 14 американских военно-транспортных «Чинуков», пилотируемых летчиками из подразделения армейского резерва, базирующегося в городе Олас, штат Канзас. Эти вертолеты, равно как и двести человек летного и технического состава, были безвестными героями всей спасательной кампании.

«Чинуки» прибыли в зону бедствия из Афганистана через два дня после землетрясения. Вначале они переправляли в пострадавшие районы тяжелую технику – бульдозеры, грузовики и прочее оборудование, необходимое для восстановления дорог. На обратном пути они эвакуировали раненых и доставляли их в районные центры для оказания помощи. Позже они стали перевозить в зону бедствия товары первой необходимости – палатки, строительные материалы, медикаменты, муку, цемент, детское питание. Как-то раз даже привезли партию швейных машинок. В первые три месяца после землетрясения они транспортировали 6000 тонн груза – это рекордный показатель во всей истории вертолетных перевозок. Вертолеты и их экипажи буквально спасли жизнь полумиллиону человек, которые без подобной поддержки не пережили бы зиму. Вертолеты добирались во все более дальние и недоступные уголки страны, а слава их росла. Вскоре любимой игрушкой у детей Азад Кашмира стали маленькие пластмассовые вертолетики. Все любили пилотов, им всегда махали руками, приветствовали криками. И, конечно, навстречу им всегда бежали толпы детей. Сарфраз беседовал с некоторыми летчиками. Те, кто служил в Ираке, были удивлены, что в Пакистане их так тепло принимают. Впоследствии многие члены этих экипажей будут вспоминать о проведенных в Кашмире неделях как о лучшем времени во всей своей военной карьере.

Итак, вертолеты доставляли в труднодоступные области тяжелую технику, что позволило постепенно разгрести завалы на дорогах. Власти кое-как справились с пробками, и со временем проехать в горные деревни стало возможным. В середине октября Сарфраз доложил, что Музаффарабад превратился в штаб-квартиру всех спасательных операций и мер по восстановлению систем жизнеобеспечения. Сюда прибыли крупные международные организации ЮНИСЕФ, Общества Красного Креста и Красного Полумесяца, «Оксфам», CARE (международная неправительственная организация по борьбе с бедностью. – Ред.) и десяток других. Они поставили повсюду спутниковые тарелки, наладили работу компьютерных серверов, начали доставлять гуманитарные грузы. Но за пределы города иностранная помощь практически не проникала. Создавался недопустимый перекос в ее распространении. Так, к примеру, Сарфраз насчитал в Музаффарабаде шесть стоящих рядом полевых госпиталей. У каждого имелся свой генератор и оборудованная операционная. А в пригороде, всего в пятнадцати километрах от центра, не было абсолютно ничего. Через полгода, а то и через год после бедствия жители многих деревень жаловались, что так и не получили никакой поддержки.

Еще одной проблемой стала бессистемность в распределении ресурсов. В первые недели после катастрофы раздача привезенных летчиками товаров практически никак не была организована. Когда вертолет шел на посадку в долине, люди слышали звук его приближения, и все, кто мог бегать, со всех ног неслись к месту приземления. Часто вещи доставались первым прибывшим, а не самым нуждающимся. А иногда прямо у борта разыгрывались некрасивые сцены. В некоторых местах вдруг буквально «из воздуха» (спасибо летчикам!) «материализовывался» полностью оборудованный лагерь беженцев – палатки, одежда, продукты питания в изобилии… И пострадавшие бросались туда, чтобы скорее схватить все, что можно. Неделей позже подобное же «чудо» происходило в другом районе, и снова то же самое: кто не успел, тот опоздал. Увы, многие местные жители в эту тяжелую годину руководствовались простым правилом «каждый сам за себя». Вот так и выходило, что одни получали много, а другие – ничего.

К концу октября Сарфраз начал также замечать странное несоответствие между той помощью, которая прибывала, и тем, что на самом деле было необходимо людям. Так, скажем, производители туристических товаров из США прислали большое количество современных и дорогих альпинистских палаток, сделанных из синтетического, легко воспламеняющегося материала. Когда похолодало, в них заселились семьи, которые использовали в качестве источника света лишь свечи, а еду готовили на кострах прямо у входа в свое временное жилище. В результате огонь перекидывался на палатку. Несколько раз это вызывало большие пожары и даже привело к нескольким трагическим смертям, в том числе и среди детей. Старомодные и тяжелые брезентовые палатки оказались в условиях Кашмира более надежными и безопасными.

На фоне общей нескоординированности резко выделились положительные примеры продуманного отношения к предоставлению помощи. К примеру, очень полезными оказались переданные турецким правительством «наборы для восстановления домов». Турки предварительно посоветовались с беженцами и узнали, чего им больше всего не хватает. В результате они решили, что полезно будет передать пострадавшим наборы, в которые входили молотки, гвозди, ломы, лопаты, пилы, проволока, листы нержавейки. Все это было закуплено на выделенные Турцией средства прямо в Пакистане. Эти строительные материалы и инструменты позволяли людям самим соорудить временное жилье прямо на развалинах своей деревни. В этом случае им не приходилось уезжать с насиженного места или отправляться в лагерь беженцев.

Когда я потом спрашивал жертв землетрясения в Азад Кашмире, что больше всего помогло им в налаживании жизни, многие уверенно отвечали – открытие дорог и турецкие строительные наборы.

Как-то раз в ноябре того же года Сарфраз наблюдал впечатляющую сцену. Женщины собирали огромные кучи присланной со всего света одежды – дорогие непромокаемые куртки, брюки и детские вещи – и бросали их в костер, который нужно было поддерживать, чтобы подогреть воду или приготовить еду. Оказалось, что в поселке катастрофически не хватало топлива: поставки керосина и пропана были нерегулярными, и чтобы кормить семью, приходилось «скармливать огню» все, включая продукцию эксклюзивных марок The North Face, Patagonia и Mountain Hardwear.

Одежда использовалась и иначе. Как-то Сарфраз прислал мне по электронной почте фотографию овцы, пасущейся на склоне холма. Животное было закутано в пуховик. Особенно заботливо была «упакована» его задняя часть.

Стало понятно, что пострадавшим необходимы материалы, чтобы построить хоть какие-то укрытия для скота. Никто не спросил людей, что им нужно, поэтому им пришлось проявить изобретательность. Само желание помочь достойно всяческого поощрения, но только представьте, что подумал бы пожертвовавший этот пуховик благотворитель, если бы увидел, как используется его подарок. Эта фотография демонстрирует, что без должной координации «дождь» гуманитарной помощи может пролиться впустую.

Общий хаос и неорганизованность нередко вызывали у людей горькую иронию и острое разочарование. В одну из поездок Сарфраз встретился с полицейским из Музаффарабада, потерявшим во время землетрясения отца. Курбан Али Шах, так звали этого офицера, продемонстрировал моему другу целую пачку визитных карточек, которые оставили ему разные люди и даже целые группы, побывавшие в городе за последние недели. Помощь пообещали и доктор из Китая, и немецкий архитектор – «специалист по работе в чрезвычайных ситуациях», и многие другие. Но никто из них не попытался связаться с Курбаном еще раз. От них осталась лишь коллекция визиток.

Очень часто международный интерес к трагедии не приносил никаких плодов, и это вызывало у кашмирцев возмущение и ощущение, что их предали и бросили. Так, история разбора завалов в школе «Гунди Пиран» привлекла внимание многих иностранных средств массовой информации. Учителя рассказывали потом, что к ним на вертолетах и автомобилях прибывали съемочные группы телеканалов из Англии, Франции, Германии, США, Японии, репортеры с различных радиостанций, из газет и журналов. Некоторые журналисты были крайне раздосадованы тем, что директор Саида Шабир не разрешила им интервьюировать некоторых учителей и учениц, чтобы лишний раз не бередить их душевные раны. Несколько месяцев спустя Шабир вообще запретила посторонним любой доступ в школу. Ведь, несмотря на большое количество публикаций, школа, по ее словам, не получила совершенно никакой поддержки – ни единого кирпича, ни единой ручки – ни от благотворителей, ни от пакистанских властей. Никто даже не помог оплатить похороны семи девочек, чьи извлеченные из-под завалов тела не забрали родственники (по-видимому, все их близкие тоже погибли).

В конце концов Шаукат Али и еще несколько учителей сами вырыли могилы и погребли учениц во дворе разрушенной школы.

К сожалению, одними из самых организованных и отзывчивых помощников, пришедших на выручку пострадавшим, оказались исламистские объединения. В первые три дня после землетрясения Айман аль-Завахири, второй человек «Аль-Каиды», записал видеообращение, в котором обратился ко всему мусульманскому миру с призывом поддержать жертв стихии. «Я прошу всех мусульман и исламские гуманитарные организации как можно скорее направить силы и средства в Пакистан. Мы не должны бросать в беде наших братьев. Не дадим злокозненным американцам и в этот раз помешать выполнению нашей миссии!» Этот клич был услышан.

Молодые и энергичные сторонники джихада первыми появились на месте катастрофы. Они часто оказывались в пострадавших районах раньше пакистанских военных и международных спасательных групп.

По свидетельству Ахмеда Рашида, автора книги «Нисхождение в хаос» и одного из самых уважаемых независимых журналистов, пишущих об Афганистане и Пакистане, семнадцать экстремистских группировок, входящих в составленный ООН список террористических организаций или запрещенных пакистанскими властями, активизировали свою деятельность под видом исламских некоммерческих объединений. Они участвовали в сложных спасательных операциях, доставляли гуманитарные грузы и обеспечивали медицинскую помощь нуждающимся и делали это быстрее и эффективнее, чем другие.

Одной из первых в лежащем в руинах Кашмире активизировалась «Джамаат-уд-Дава», политическое крыло радикальной террористической организации «Лашкар-и-Тайба», базирующейся в Пакистане. Именно эти сторонники талибов несколькими годами позже, в ноябре 2008-го, устроят ряд страшных терактов в Бомбее, унесших жизни ста семидесяти трех мирных жителей. «Гуманитарную операцию» тщательно проводила также ультраконсервативная «Джамаат-и-Ислами». А фонд этой организации, известный под названием «Аль-Хидмат», сначала развернул несколько базовых лагерей в пострадавших городах, а затем быстро стал проникать в отдаленные районы, где не было автомобильных дорог. Недалеко от штаб-квартиры «Джамаат-и-Ислами» в Музаффарабаде находился лагерь, спонсируемый трастовой компанией «Аль Рашид». Ее основатель, доктор Амир Азиз, получивший образование в Англии хирург-ортопед, был личным врачом многих руководителей «Аль-Каиды», включая Усаму бен Ладена.

Среди безвластия и отчаянных попыток обеспечить самые простые бытовые удобства, суеты вокруг устройства палаточных городков, а также доставки продовольствия и медикаментов мало кто из сотрудников западных гуманитарных служб думал о восстановлении школ. Однако фундаменталисты, налаживавшие свою работу в Кашмире, прекрасно знали по опыту прошлых лет, какие возможности открывают подобные обстоятельства для «промывания мозгов». Еще зимой 1989 года, когда советские войска покинули Афганистан и страна пыталась встать на ноги после многолетней войны, власти Саудовской Аравии спонсировали создание тысяч афганских консервативных медресе. Программа обучения в этих религиозных школах, в которые принимали только мальчиков, ограничивалась преподаванием исламских законов в их жесткой, экстремистской интерпретации. В 1990-х около 80000 мальчишек, прошедших подготовку в этих учебных заведениях, влились в ряды движения талибан. И теперь исламисты готовили почву для такого же рода работы в районах землетрясения. Через год здесь появится много лагерей беженцев, в которых боевики будут активно «взращивать» своих новых последователей.

В одном из лагерей в Музаффарабаде большой навес, в котором пострадавшим ежедневно выдавали продукты, находился прямо напротив огромной палатки, где размещалось медресе. Здесь юношам подробно растолковывали, что такое джихад. Многие родители были недовольны тем, что их сыновья посещают подобные «курсы». Но «преподаватели» предоставили им кров, еду и медпомощь, поэтому приходилось терпеть.

Соединение гуманитарной помощи с пропагандой определенной идеологии всегда было перспективным ходом. К нему прибегли фундаменталисты и позже, через несколько лет, когда два миллиона мирных жителей Пакистана были переселены из долины Сват в связи с боевыми операциями, проводившимися там пакистанской армией против талибов. (К лету 2009 года под видом помощи исламисты таким же образом начали подогревать антизападные настроения в созданном ими лагере для беженцев из долины.)

Меня всегда волновала неспособность (или нежелание) Запада понять одну простую вещь: создание обычных светских школ, в которых дети могут получить нормальное общее образование без всяких крайностей, – самый недорогой и эффективный способ борьбы с насаждаемыми исламистами идеями.

Американское правительство так до конца и не осознало важность этой работы, но ИЦА всегда ставил ее во главу угла и тогда, осенью и зимой 2005 года, послав Сарфраза в Азад Кашмир на разведку, тоже следовал этому приципу.

В январе Сарфразу удалось добыть несколько палаток ЮНИСЕФ с военных складов в Балакоте и Музаффарабаде. Он переправил их в самые глухие деревни долины Нилум, такие как Нусери, Пакрат и Бехди, а затем он занялся поиском руководителей (так сказать, кураторов) проекта – энергичных и стойких людей, сохраняющих жизнелюбие даже в таких трагических обстоятельствах. С их помощью ему удалось найти учителей, договориться о регулярной оплате их труда, а затем начать потихоньку собирать вокруг этой инициативной группы родителей и детей, чтобы вскоре открыть школу.

Через несколько месяцев Сарфраз устроил уже более десятка таких маленьких палаточных школ в районах, куда не добирались ни благотворительные, ни правительственные организации. Понятно, что когда вокруг полная разруха и хаос, это казалось каплей в море. Но все сотрудники Института Центральной Азии всегда верили в важность и перспективность малых инициатив. На фоне общей картины наши школы казались незначительным свершением, но для людей в горных селениях они были лучом света, источником надежды.

В разрушенном Кашмире той осенью это было главным, ради чего стоило выпить три чашки чая.

Тем временем я, находясь в Монтане, тоже не прохлаждался. Сразу после землетрясения на наш маленький, состоящий из двух комнат офис в Боузмене обрушилось множество звонков, а также писем – электронных и обычных. Люди присылали пожертвования. Многие обращавшиеся к нам были уверены, что у ИЦА есть возможности и связи, чтобы немедленно передать их помощь в зону бедствия. Они считали, что мы должны начать действовать незамедлительно.

Но, по правде говоря, я на тот момент еще не понимал, что Институт Центральной Азии должен делать в подобных обстоятельствах. Для того Сарфраз и совершил несколько предварительных командировок в Азад Кашмир, чтобы сперва собрать информацию, которая поможет принять правильное решение и разумно распределить средства. Я сообщал об этом связывавшимся со мной людям, но им не нравился мой последовательный и прагматичный подход. В течение октября жертвователи завалили весь наш офис палатками, одеждой и всякой утварью. Каждая посылка сопровождалась прямой или завуалированной просьбой, чтобы мы срочно отправили этот груз и вообще сделали хоть что-то, чтобы облегчить участь попавших в беду пакистанцев.

Нам также переводили и деньги, и за неделю до Дня благодарения собралось более 160000 долларов, которые можно было потратить на образовательные цели.

А я сидел в подвале в Боузмене и слушал рассказы Сарфраза о человеческих трагедиях, о появляющихся среди руин медресе и обо всем остальном, чему он был свидетелем. При этом меня охватывало острое чувство вины: почему я здесь, а не там, на передовой? Я просыпался в два часа ночи с мыслью о беженцах и уже не мог заснуть. Я вставал в полпятого, ехал в спортзал, где занимался вместе с Джефом Макмилланом, моим тренером и другом, который часто навещает Тару и детей во время моих отлучек. Но напряженные тренировки тоже не улучшали настроения. Меня захватила навязчивая идея, что я ничего не делаю, хотя должен бы. Наконец Тара, всегда понимавшая меня лучше всех, решилась сделать первый шаг.

«Поедем поужинаем вместе, – сказала она. – Нам надо поговорить».

Когда мы сели за столик, жена напрямую заявила: «Дорогой, если ты сейчас не уедешь, ты и сам потеряешь рассудок, и сведешь с ума всех нас. Сегодня же вечером начнешь собираться. Тебе пора заняться тем, что у тебя получается лучше всего. Это – твое призвание. А мы все будем ждать тебя».

Время для отъезда было совсем неподходящим. Не за горами праздники и детские каникулы. И я, и Тара, знали, что если я отправлюсь в Кашмир, то, скорее всего, не смогу вернуться к Рождеству. Принять такое решение было нелегко, но за меня его приняла моя жена – мой лучший друг. Она осознавала: физически я дома, но мои мысли далеко. Чтобы потом по-настоящему быть рядом с близкими, мне сейчас нужно покинуть их.

Утром в День благодарения я направился в аэропорт.

Глава 9

Парты Фарзаны

Однажды среди руин раздались голоса, и мы вдруг увидели импровизированную школу… Сквозь трещины в стенах проникали лучи солнца. Дети повернули головы, они смотрели на нас и улыбались.

Колин Таброн. «Тень Шелкового пути»

В течение следующих шести недель то мы с Сарфразом, то мои пакистанские сотрудники из «грязной дюжины» регулярно проникали в самые глухие уголки долины Нилум. Иногда мы путешествовали на перекладных, пару раз ездили на ослах, но чаще всего просто добирались до нужного места пешком. Питались крекерами и быстро завариваемой лапшой, пили речную воду, предварительно растворив в ней таблетки йода, спали под разбитыми машинами прямо у дороги или под брезентовым тентом. Когда мы ездили вдвоем с Сарфразом, то дошли до пределов аскетизма, хотя мы и раньше не особенно баловали себя в поездках. Но сейчас ночной сон занимал не более трех часов, и мы поддерживали себя в форме, глотая ибупрофен пригоршнями и выпивая литры чая. Время от времени я звонил Таре, но ужасы, которые я наблюдал повсюду, заслоняли все другие эмоции, так что просто не было сил скучать по дому.

Вскоре я понял, что Сарфраз вовсе не преувеличивал масштабы катастрофы. Даже спустя два месяца после землетрясения пропавшими без вести числились тысячи людей. Может, кто-то из них погиб, а кто-то был ранен? Кто-то добрался до лагеря беженцев или отправился к родственникам в другую область? Власти не могли подсчитать потери не только потому, что поисковые бригады все еще продолжали извлекать неопознанные тела из-под завалов, но и из-за того, что люди постоянно мигрировали.

По дорогам бродили группы мужчин, как правило, земляков, которые искали пункты раздачи гуманитарной помощи или место, где найдется еда и кров для них и их родственников и соседей. Обнаружив хорошо оборудованный лагерь, они селились в нем, а затем отправляли посыльного в свою разрушенную деревню. Вскоре практически все ее жители присоединялись к ним. Эти места сбора пострадавших напоминали мне афганские лагеря беженцев прямо рядом с пакистанской границей – антисанитария, отсутствие канализации и нехватка питьевой воды. Ночью людям было трудно заснуть в забитых до отказа палатках, а днем жители лагеря слонялись без дела.

Иногда такие палаточные городки исчезали так же внезапно, как появлялись: запасы кончались, и скитальцы снова выходили на дорогу в поисках пристанища. Бывало, что у лагеря оказывался более стабильный источник жизнеобеспечения, так что вокруг него начинало постепенно образовываться нечто вроде постоянного поселения.

В таких случаях люди находили себе какую-то черную работу и вместо навесов из брезента и пластика сооружали импровизированные жилища из обломков стройматериалов.

Мы стремились посещать именно те места, где беженцы пытаются основательно обустроиться. Расспрашивая обитателей лагерей, из какой деревни они родом и сколько было в их районе детей, я интересовался также, уцелела ли школа. Ответ на последний вопрос всегда был отрицательным.

Все школы в пятидесяти или шестидесяти деревнях долины Нилум были полностью разрушены. Возможно, где-то были исключения из этого правила, но мы о них так и не узнали.

В каждой школе этого региона училось по 150–600 ребят. Почти всегда оказывалось, что от трети до половины из них погибли. Чаще всего причиной тому становилось обрушение плохо построенных или ветхих зданий. Подрядчики, строившие по государственному заказу, пытались сэкономить и клали кровельные балки на расстоянии метра и более друг от друга (а положено – не больше 70 сантиметров). В других случаях они замешивали раствор в неправильной пропорции – соотношение песка и цемента должно составлять 6:1, а они делали 10:1. Кто-то урезал расходы на бетон, а кто-то отказывался от использования двойных листов металла, повышающих прочность крыши.

В результате здание разваливалось, причемпроисходило это по одному из двух сценариев: либо ломалась кровля и обломки падали прямо детям на голову, либо трескались стены, а крыша падала целиком. В последнем случае нередко погибали все, кто оказался в помещении. В маленькой деревушке Нусада таким образом заживо были погребены 198 учеников. Тремя годами позже, в 2009 году, огромный кусок бетона так и лежал в том же месте на склоне холма, где когда-то стояла школа. Он по сей день служит памятником над общей могилой детей из Нусады.

У властей и неправительственных организаций редко доходили руки до того, чтобы обеспечить обитателей отдаленных районов продовольствием и лекарствами, что уж говорить о восстановлении системы образования. Хотя в некоторых местах пакистанские военные ставили большие палатки и объявляли, что здесь будет местная школа. Однако такой подход к делу не работал. В лежащих в руинах окрестных деревнях нужно было еще как следует поискать тех, кто сможет преподавать, а затем предоставить этим людям учебные материалы и зарплату. В местах, где мы побывали и где приложили собственные усилия для налаживания учебы, палаточные школы Сарфраза были единственными по-настоящему действующими учебными заведениями.

Весь декабрь и часть января мы ездили по деревням, где открылись наши школы, чтобы выяснить, какая поддержка им необходима для продолжения бесперебойной работы. Там, где Сарфраз еще не был, начинали работу с нуля. В некоторых местах ничего не клеилось или поначалу выходило вовсе не так, как задумывали.

Главной задачей было найти одного или двух преданных делу педагогов, вокруг которых и выстраивался весь учебный процесс. Если детей, приходящихся на одного учителя, набиралось более сотни, мы организовывали посменные занятия, скажем, два «захода» по три-четыре часа каждый. Одна смена – для мальчиков, другая – для девочек. При этом предполагалось, что старшие ребята помогают заниматься младшим. Трудность была еще и в том, что люди все время приезжали и уезжали. В один день в школу могло явиться двести детей, а в другой – четыреста. Так же непредсказуемо мигрировали и учителя, по мере сил пытавшиеся наладить свою жизнь.

Конечно, эти школы были далеки от идеала. Но вряд ли мы или кто-то другой мог бы сделать больше, учитывая условия работы. Средств у нас было мало, а также не хватало людей, которые могли бы регулярно инспектировать дальние точки, поэтому вполне понятно, что первые месяцы после катастрофы мы не очень внимательно следили за судьбой каждого проекта. Тем не менее в ту зиму 2005/06 года кто-то из наших пакистанских сотрудников все же посещал палаточные школы примерно раз в одну-две недели: привозил зарплату учителям, знакомился с успеваемостью учеников и организовывал доставку необходимых принадлежностей. В отсутствие государственной поддержки и помощи от международных благотворительных организаций мы могли сделать очень немного для жителей этих районов. Но все же наш труд оказывался очень важным звеном в восстановлении нормальной жизни и принимался с благодарностью и энтузиазмом.

В горных поселках в самые суровые зимние месяцы учебу часто отменяют, но в тот год некоторые самоотверженные учителя продолжали работать и в мороз, чтобы ребята не отстали от программы, которую проходят их сверстники в других областях страны.

В деревнях нам с гордостью рассказывали об этом. Иногда в обед родители приносили в школу чай и лепешки, а потом садились сзади и следили за ходом урока, готовые помочь, если только это понадобится.

Постепенно прием, оказываемый нам в новых местах, стал теплее. Медленно, но верно по Азад Кашмиру распространялся слух о странной парочке – исмаилите с перебитой рукой из долины Чарпурсон и его приятеле-американце в забрызганном грязью шальвар-камизе, необъятных размеров и с медвежьей походкой. Постепенно у нас в этом регионе стали появляться прочные связи.

Мы с Сарфразом никогда не выдавали себя за представителей организаций, оказывающих экстренную помощь пострадавшим. Но при этом люди знали, что мы хотим быть им полезными. Особенно ценили это в местах, куда никто, кроме, пожалуй, экипажей «Чинуков», не добирался. Но еще более важным для кашмирцев, думаю, было то, что везде мы первым делом обращались за советом к старейшинам. Мы часто консультировались с родителями школьников, пытаясь выяснить, что именно им необходимо. Мы протягивали руку жертвам бедствия, но, приходя в любую деревню, прежде всего просили, чтобы местные жители сами стали нашими учителями и подсказали, что нам делать. Неудивительно, что вскоре мы с Сарфразом получили еще один важный урок. Он был сродни тому, что преподал мне много лет назад Хаджи Али, седобородый вождь деревни Корфе.

Стоит найти время для того, чтобы спокойно и внимательно выслушать людей. Особенно когда говорят дети. В награду за терпение и внимание тебе откроются потрясающие вещи.

Фарзана – красивая девушка-девятиклассница с темно-карими глазами и густыми бровями, жила в деревне Нусери. Ее биография была полна трагических потерь, как, впрочем, и судьбы всех выживших в катастрофе детей из этого поселения, в котором до землетрясения было около 1500 жителей. Более трети из них погибло, и почти ни одно здание не устояло.

Мать Фарзаны, Джамилю Хатуун, а также двенадцатилетнего брата Набиля убила обвалившаяся крыша дома. В трех с небольшим километрах от деревни находилась местная школа для девочек, где училась тринадцатилетняя сестра Фарзаны – Сидра. Она стала одной из сорока семи жертв обрушившейся постройки. В семье кроме нашей героини выжили лишь отец Нур Хуссейн, отставной военный, а также ее трехлетняя сестра Курат.

В первые недели после бедствия горевать было некогда. Нусери оказалась отрезанной от источников питьевой воды, а это значило, что ежедневно Фарзана вместе с другими женщинами должна была проходить пешком три километра, спускаться почти на километр вниз к реке, а затем забираться по крутому склону обратно, неся двадцатилитровые канистры, наполненные водой. Тем временем Нур Хусейн каждое утро отправлялся в шестичасовое пешее путешествие – именно столько у него занимал путь до ближайшей военной части и обратно. Там ему выдавали ежедневный паек на всю семью: муку, немного растительного масла, соль и чай.

Когда мы с Сарфразом приехали в Нусери, дети должны были быть на занятиях в палаточной школе, работу которой мой друг наладил в один из предыдущих визитов. Однако посещаемость здесь была невысокой. Мы видели, что дети бегают по улицам, но идти на уроки они почему-то не собирались, даже, казалось, не желали подходить близко к палатке. Никто не мог объяснить причины такого поведения, пока в один прекрасный день я случайно не выяснил это. В то утро я сидел на полу в школе и разговаривал с учителями и немногочисленными пришедшими детьми, включая Фарзану.

Надо сказать, что перед отъездом из Боузмена моя жена-психотерапевт, часто работающая с пережившими тяжелые потрясения женщинами, дала мне совет. Тара сказала, что выживших в землетрясении детей обязательно нужно подталкивать к тому, чтобы они выплескивали свои чувства, причем любыми способами – рассказывали о них, рисовали картинки и даже пели. Горю надо дать выход, только тогда начнется процесс исцеления. И вот, болтая с детьми в тот день, я решился спросить: «Может, кто-то хочет поговорить о землетрясении?» В ответ – мертвая тишина. Некоторые дети мрачно исподлобья смотрели на меня. Одна из девочек выбежала из палатки, села у входа и заплакала, вытирая слезы дупатой (платком, которым покрывают голову).

«Да, ты зашел слишком далеко, Грег, – подумал я, – но назад пути нет».

И вдруг из дальнего угла раздался голос, низкий и спокойный. Это была Фарзана, за спиной у которой, обняв ее, сидела маленькая Курат.

«Давайте я скажу за всех», – произнесла она.

Снова повисла пауза: некоторые пересели поближе, девочка у входа потихоньку вернулась в палатку.

«Бисмалла ир-рахман ир-рахим, – начала Фарзана. – Во имя Аллаха милостивого и милосердного! Всем нам тяжело вспоминать это. Каямат – это черный день, который хотелось бы забыть. Простите, нам действительно больно об этом говорить».

Дальше она принялась описывать во всех страшных подробностях то, как все случилось. Время от времени ей приходилось прерывать рассказ, чтобы собраться с духом и не расплакаться. Иногда кто-то из учеников тихо вставлял свое слово.

«У нас только начался первый урок, когда вдруг по долине прошел странный рокот, похожий на рык огромного льва. Потом на несколько секунд все затихло, а вслед за этим начало сильно трясти, как будто старик со всей силы раскачивает у самого основания молодое абрикосовое дерево. Через минуту снова все стихло, а потом зашатались горы: по ним прошла зыбь, как волна по воде». Сидящие вокруг дети закивали головами.

В этот момент, как говорила Фарзана, здания начали рушиться. Первыми разваливались стены, а затем падали крыши. На головы людей посыпались груды бетона и дерева. Поднялись клубы пыли, закрывшие солнце, и стало почти темно. Потом раздались вопли ужаса. Также слышны были крики родителей, которые бежали с холма, где находилась деревня, чтобы отыскать своих детей. В считаные минуты нашлись лопаты и мотыги, и с их помощью начали раскапывать завалы. Теперь уже воплей не было слышно – лишь стоны и плач. А воздух по-прежнему был густым от пыли.

Рассказ Фарзаны был удивительно живым, наполненным мельчайшими деталями. Но что-то было не только в самих ее словах, но и в манере говорить. Мысли и чувства, волновавшие ее, как бы отражались на ее лице, сменяли друг друга. И я вдруг подумал, что она сможет объяснить, почему дети не приходят на занятия. Когда она завершила повествование, я спросил ее об этом.

«Дети боятся идти в школу, потому что в палатках нет парт», – невозмутимо и уверенно сказал девочка.

Интересный поворот, но все же странный. На востоке во многих домах нет стульев, и людей совершенно не смущает необходимость сидеть на полу. В ряде школ Пакистана и Афганистана ученики сидят именно так, скрестив ноги и глядя на стоящего у доски учителя. Отсутствие столов казалось странной мотивацией для того, чтобы не посещать уроки.

«А почему так важны парты?» – спросил я.

«Потому что они дают детям чувство защищенности, – пояснила Фарзана. – К тому же когда они стоят в палатке, она больше похожа на настоящую школу».

В этом был резон. Я кивнул, но она еще не закончила: «И даже если приходится заниматься на улице, все равно стоит поставить парты. Только тогда ребята вернутся к учебе».

Просто мистика какая-то! Но серьезность Фарзаны и ее прямота вызывали доверие. Так что следующим утром мы с Сарфразом отправились на развалины женской школы и выкопали несколько десятков сломанных парт. Уже днем мы собрали бригаду мужчин и заплатили им за то, чтобы они их починили. Новость о ремонте столов для школьников быстро распространилась по деревне. Через несколько часов мы установили парты в палатке, и туда прибежало множество детей.

Фарзана точно уловила, что наличие парт для детей было знаком, что хотя бы в этом помещении царит порядок, стабильность, что здесь восстановлена нормальная обстановка. Таким образом покой возвращался и в их жизнь. В их разрушенном мире, где все перевернулось с ног на голову, и даже почва в буквальном смысле уходила из-под ног, стол был символом надежности и основательности. На него «можно было положиться».

Так началась операция «Школьная парта».

Получив подсказку от девятиклассницы, мы стали везде, где возможно, собирать сломанную мебель. В течение следующей недели собранная нами команда плотников возвратила к жизни около восьмисот парт для всех палаточных школ этого района. Но это еще не все. Другие организации в Балакоте и Музаффарабаде прослышали про предложение Фарзаны, и вскоре все школы в долине Нилум были укомплектованы столами. С этого момента наличие парт стало обязательным для любой палаточной школы в Азад Кашмире.

Конечно, для преодоления столь глобального кризиса, постигшего Кашмир, восстановление парт было делом малозначимым. Однако оно стало маленьким шагом вперед в ситуации, когда ничего не клеилось. И, что еще более важно, инициатива в данном случае исходила от самих детей, высказавших свои пожелания устами Фарзаны.

Но вскоре я осознал, что не только кашмирским детям есть, что сообщить нам.