Женщины на российском престоле Анисимов Евгений
Платон Зубов – двадцатидвухлетний шалопай – довольно быстро вошел в фавор к стареющей императрице, и та стала писать о нем Потемкину как о своем «ученике-новичке». 5 августа 1789 года Екатерина сообщает светлейшему нечто интересное: у Платона есть младший брат Валериан, восемнадцати лет, который «здесь на карауле теперь, на место его; сущий ребенок, мальчик писанной, он в Конной гвардии поручиком, помоги нам со временем его вывести в люди… Я здорова и весела, и, как муха, ожила…» Надо понимать, что и «младшой» тоже стал императрицыным «учеником». Через неделю Екатерина отправляет Потемкину курьера с рассказом неизвестно о котором из братьев (думаю, что о Платоне): «Мне очень приятно, мой друг, что вы довольны мною и маленьким новичком; это довольно милое дитя: не глуп, имеет доброе сердце и, надеюсь, не избалуется. Он сегодня одним росчерком пера сочинил вам милое письмо, в котором обрисовался, каким его создала природа».
24 августа известия такие: «Я им и брата его поведением весьма довольна: сии самыя невинные души и ко мне чистосердечно привязаны: большой очень неглуп, другой – интересное дитя». Из письма 6 сентября стало известно, что «дитя» поразительно быстро избаловалось: «Дитяти же нашему не дать конвой гусарской? Напиши как думаешь… Дитяти нашему девятнадцать лет от роду, и то да будет вам известно. Но я сильно люблю это дитя, оно ко мне привязано и плачет, как дитя, если его ко мне не пустят».
И уже 17 сентября – новый оборот: «Дитя наше, Валериана Александровича, я выпустила в армию подполковником и он жадно желает ехать к тебе в армию, куда вскоре и отправится». Причина срочной командировки «дитяти» прозаична – старшой приревновал к меньшому и не без причины. С тех пор «чернуша» и «резвуша» Платон остался во дворце один…
Что же случилось с Екатериной? Да, конечно, под влиянием возраста и неизбежных изменений в организме, в психологической структуре личности императрицы, по-видимому, тоже произошли какие-то изменения. Но не это главное. Ее вечно молодая, жаждущая любви и тепла душа сыграла с ней скверную шутку. Любопытна история, которая случилась в Эрмитажном театре осенью 1779 года. В апреле этого года Екатерина «отпраздновала» за рабочим столом болезненное для каждой женщины пятидесятилетие. И вот в тот день, 12 октября, она смотрела вместе со всем двором пьесу Мольера. Героиня пьесы произнесла фразу: «Что женщина в тридцать лет может быть влюбленною, пусть! Но в шестьдесят?! Это нетерпимо!» Реакция сидевшей в ложе Екатерины была мгновенна и нелепа. Она вскочила со словами: «Эта вещь глупа, скучна!» и поспешно покинула зал. Спектакль прервали. Об этой истории сообщал, без всяких комментариев, поверенный в делах Франции Корберон. Мы же попробуем ее прокомментировать.
Реплика со сцены неожиданно попала в точку, болезненно уколола пятидесятилетнюю императрицу, которая никак не хотела примириться с надвигающейся старостью и сердечной пустотой. Мальчики были нужны ей не сами по себе – из приведенной выше переписки видно, что в ее сознании они сливаются в некий единый образ, наделенный несуществующими достоинствами – теми, которые она сама хочет видеть, воспитывать в них, теми, которые ей нужны для искусственного поддержания ощущения молодости и неувядаемой любви. Они, эти юноши, как весенние цветы в ее вазе: пусть их часто меняют, – аромат весны сохраняется и радует. Но неумолим закон природы: всему свое время и остановить весну, как и приход старости, невозможно…
«Из бывшего утиного гнезда, ныне Санкт-Петербурга»
Так 25 ноября 1777 года Екатерина пометила свое письмо Гримму. Она могла гордиться городом, ставшим ей родным. Все годы своего правления Екатерина, не жалея сил и средств, украшала Петербург. Восшествие Екатерины на престол совпало с приходом на смену барокко нового художественного стиля – классицизма. Если барокко с его завитушками, капризными изгибами, аллегориями, пышной декоративной отделкой так шло капризнице-императрице Елизавете, оставившей после себя Зимний, Царскосельский, Петергофский дворцы и Смольный собор работы веселого мастера Ф. Б. Растрелли, то эстетике Екатерины II больше соответствовал ясный, гармоничный, соразмерный и благородный стиль классицизма. Смыслом построек, сооружений становится рациональность, простота и естественность.
Неслучайно Екатерина зло высмеивала столь характерные для предшествовавшей эпохи символические храмы «невесть какого дьявола, все дурацкие несносные аллегории и при том в громадных размерах, с необычайным усилием произвести что-нибудь бессмысленное». Она же писала, что ненавидит фонтаны, которые «мучают» воду, делают ее неестественной. Новые эстетические воззрения, как и всегда, находили свое главное воплощение в архитектуре. Об этом можно писать целые тома: так богата русская архитектура второй половины XVIII века зодчими, постройками, идеями – не всегда оригинальными, но зато грандиозными и дорогими. Два блестящих архитектора – В. И. Баженов и М. Ф. Казаков – представляли как бы московское направление в архитектурном классицизме. Баженовские Царицынский дворец и знаменитый Пашков дом на Моховой – несомненные шедевры. Казаков упражнялся в перестройке Кремля (здание Сената), воздвиг Главное здание Московского университета и Петровский дворец, а также столь популярное среди обитателей нашей страны здание Благородного собрания, более известное как Дом союзов, с великолепным Колонным залом.
Если московские постройки классицизма не определяли архитектуры всей Москвы, то сооружения петербургских коллег Баженова и Казакова принципиально изменили вид северной столицы, и к концу ХVIII века она выглядела как новый город, который, с гениальными дополнениями Карла Росси, Адриана Захарова, Огюста Монферрана и других, дошел до наших дней. Екатерина не любила Москву с ее, как она писала, утомительным многолюдьем и зловонием. То ли дело Петербург – «эта чопорница, моя столица!» И специальной Комиссии о каменном строении А. В. Квасова была дана полная воля и неограниченные средства. Комиссия разработала перспективный план реконструкции центра столицы, суть которого состояла в перестройке улиц так, «чтоб все дома, в одной улице состоящие, одной сплошною фасадою и вышиною построены были». Конечно, подобные идеи прямо вытекали из концепции «полицейского» государства, основанного еще Петром I. Но эта перестройка, благодаря гению мастеров, не превратила город в скучный плац среди рядов казарм.
Признанным старшиной архитектурного цеха был Александр Филиппович Кокоринов. Он возвел здание Академии художеств на Неве. Ему помогал Жан Батист Мишель Валлен-Деламот, который начал свою карьеру творческой победой над знаменитым Растрелли и построил Гостиный двор в стиле классицизма, а не барокко, как хотел главный зодчий елизаветинской эпохи. Этот француз был автором и Малого Эрмитажа (1764–1767), и Новой Голландии (1770–1779). Необычайно талантливы были и другие архитекторы Екатерины: Антонио Ринальди с его Китайским дворцом и Катальной горкой в Ораниенбауме, а также дворцом в Гатчине и Мраморным дворцом в Петербурге, Иван Старов с его Таврическим дворцом (1783–1789) и Троицким собором Александро-Невской лавры, Николай Львов – создатель здания Главного почтамта.
Нельзя пропустить и гениального Джакомо Кваренги, работавшего преимущественно в 1780-1790-е годы. Его многочисленные постройки в Царском Селе, Эрмитажный театр, Академия наук, Ассигнационный банк на Садовой – шедевры классицизма. А Камеронова галерея и Павловский дворец англичанина Чарльза Камерона, Румянцевский обелиск Винченцо Бренны, здание Публичной библиотеки Егора Соколова? Эти постройки сделали Петербург заповедником классицизма.
Рискуя обратить книгу в справочник, я все же не могу не помянуть Юрия Матвеевича Фельтена с его изящной Чесменской церковью и всемирно известной решеткой Летнего сада (1773–1784). Фельтену принадлежит и грандиозный проект оформления гранитных набережных Невы, рек и каналов Петербурга. В итоге топкие берега Глухой речки превратились в изящные изгибы набережных Екатерининского канала, засверкала в пышном кружеве чугунных решеток широкая Фонтанка. В тон и стиль этому сооружали каменные мосты через реки, облицовали гранитом Петропавловскую крепость. И наконец, подлинным бриллиантом Петербурга стал знаменитый Медный всадник Э. М. Фальконе, открытый в 1782 году.
Царствование Екатерины – не только время возведения парадных ансамблей. Императрица очень любила природу, деревню. Ей был ненавистен Петергоф не только скверной памятью лета 1762 года, но и его, как она считала, напыщенной архитектурой, фальшивой красотой фонтанов и аллегорических фигур. То ли дело Царское Село с его парком, тихими водами прудов, шелестом деревьев: «Вы не можете себе представить, как хорошо в Царском Селе в хорошую теплую погоду». Так писала она Гримму в июле 1791 года. К счастью, в отличие от Гримма, мы можем себе это представить – любимый ею парк жив и по-прежнему прекрасен.
Во второй половине XVIII века родилась та русская усадьба, которая нам знакома и близка по литературе XIX века. На смену большому неудобному дому, мало в чем отличному от жилищ крестьян, пришли дворянские особняки в стиле классицизма с изящными портиками, пилястрами, колоннами. Расположенные на возвышенности, они были искусно декорированы садами и парками, разбитыми с учетом пейзажа. Отражаясь в неподвижной глади прудов или тихих рек, дворянские особняки приветливо смотрели на мир, несли окрестностям гармонию, покой, демонстрируя, как человеческие сооружения могут быть продолжением природы.
Неудивительно, что такие усадьбы становились любимыми гнездами тысяч дворян, которые спешили в своих экипажах по дороге, с нетерпением ожидая, когда вдали, на холме, сверкнут белизной колонны родного дома, появится ажурная изящная беседка в парке и всплывет из-за крон деревьев купол церкви. Но все же самым ярким явлением екатерининской эпохи стал Эрмитаж. Французская идея уединенного в тиши лесов здания, этакого храма размышлений, места дружественного – «без чинов» – общения, обратилась в России в идею роскошного дворца по соседству с царским домом – Зимним. Стоило человеку только переступить порог Эрмитажа, как он попадал в иной, непривычный мир, царство прекрасного: картин, книг, скульптуры, музыки и пения, дружества, равенства и доброты. Екатерина, ничего не смыслившая ни в живописи, ни в музыке, не жалела денег на украшение своего Эрмитажа. В 1790 году в Эрмитаже было почти четыре тысячи картин, 38 тысяч книг и 20 тысяч гравюр и резных камней. Чтобы перечислить, какие знаменитые художники писали эти картины, потребуется не одна страница. Проходя по воспроизведенным с точностью копиям Лоджий Рафаэля, посетитель чувствовал себя, как в Италии. Он вообще должен был здесь стать другим – раскрепощенным, веселым, естественным, как птицы, певшие на все голоса под стеклянным куполом Зимнего сада, где никогда не кончалось лето. Правила поведения в Эрмитаже были не менее строгие, чем правила суровых петровских ассамблей. Конечно, людей заставляли за провинность выпивать не чудовищный кубок «Большого орла», а лишь стакан воды или читать целую главу «Телемахиды» Тредиаковского – наказание страшное, но для здоровья не смертельное.
Таким образом, Эрмитаж был и волшебным чертогом, и музеем, и собранием людей, приглашенных разделить досуг с императрицей. Строго говоря, было три вида эрмитажных собраний по количеству посетителей: большой, средний и малый. Мечтой всех было попасть на самый интимный – малый. Это было весьма благопристойное времяпрепровождение – никаких пьяных разгулов в стиле «Всепьянейшего собора» Петра Великого или пошлых шутовских драк времен Анны Иоанновны. Сюда попадала только избранная публика, и многие отдали бы все, чтобы поиграть в жмурки, веревочку или фанты с самой Екатериной или спеть с ней ее любимые русские песни, не говоря уже о счастье оказаться в хороводе рядом с императрицей, одетой в цветастый русский сарафан.
Известно, что редко назначение чиновника на важный пост проходило без приглашения его на смотрины в Эрмитаж. Уж здесь-то, в простой, естественной обстановке, человек, как ни пыжился, был виден насквозь, и если он дурак, то это становилось ясно сразу же. В 1780-1790-е годы собрания в Эрмитаже были особенно веселы и шумны: на них стали появляться внуки, а потом и внучки Екатерины…
О «тяжелом багаже» и счастье быть бабушкой
На протяжении всего нашего рассказа имя сына императрицы Павла упоминалось только в связи с некой тайной, которая окружала его происхождение. По этой или по другой причине, но отношения сына и матери явно не сложились. В них были кратко временные периоды близости, которые сменялись целыми ледниковыми эпохами отчуждения. Сразу после прихода к власти Екатерина была неразлучна с восьмилетним сыном, она возила его с собой, страшно беспокоилась о его здоровье – мальчик действительно рос хилым, непрерывно болел. Потом Екатерина, с головой погруженная в государственные дела и личные проблемы, потеряла контакт с подростком, который очень сблизился со своим воспитателем, графом Никитой Ивановичем Паниным – близким сподвижником Екатерины, но не первым поклонником ее талантов и нрава. Критическое отношение к Екатерине Панин передал и Павлу, смотревшему на мать глазами своего воспитателя и осуждавшему, то ли по молодости, то ли по привитому Паниным ханжеству, многие ее поступки.
А. И. Чернов. Миниатюра «Портрет Екатерины II»
Многие современники свидетельствуют, что между Екатериной и сыном была такая холодность, что цесаревич побаивался матери. Француз Сабатье в апреле 1770 года писал, что Павел боится матери, которая, «охотно жертвуя всем для соблюдения внешних приличий, совершенно игнорирует их по отношению к своему сыну. Она всегда принимает с ним тон и осанку императрицы. Он, в свою очередь, является перед ней преданным и почтительным подданным; государыня оказывает сыну, очевидно, внимание лишь настолько, как того требует приличие».
Осенью 1773 года девятнадцатилетнего цесаревича женили на Вильгельмине, принцессе Гессен-Дармштадтской, ставшей в России Натальей Алексеевной. Невестка оказалась недостойна того выбора, который ей уготовила Екатерина. Она не слушала знакомых нам по начальным главам советов о любви к мужу, народу, доверенности к свекрови и во всем поступала наоборот. Между тем Екатерина видела в своем опыте адаптации в России непревзойденный образец для подражания и единственно возможный путь для приезжей молодой немки.
В 1776 году Наталья умерла при неудачных родах. Она скончалась в страшных муках, оставив безутешным своего молодого мужа. Екатерина нашла жестокий и малопочтенный способ утешить горевавшего сына: дала ему прочитать любовную переписку покойницы с ближайшим другом Павла графом Андреем Разумовским. Тоска действительно улетучилась, но какова же была душевная травма, нанесенная юноше? Вторая невеста для Павла была найдена тоже Екатериной и там же – в Германии. Ею стала принцесса София Доротея Вюртембергская, вошедшая в русскую историю как императрица Мария Федоровна – мать императоров Александра I и Николая I и еще восьмерых детей обоего пола. Свадьба, сыгранная осенью 1776 года, была для Екатерины радостным событием. В ней будто бы заново расцвели нежные материнские чувства, которыми она многие годы не баловала сына. Но теперь было другое: трогательная юная парочка ей очень нравилась. Сохранилось немало писем императрицы, в которых она необыкновенно ласкова и добра к молодоженам: «Любезный сын! Вчера приехала я сюда (в Царское Село. – Е. А.) здорова. Здесь без вас пусто, лучшего удовольствия мне, а Царскому Селу – украшения, не достает, когда вас в оном нет». В письмах за границу императрица не скупится на похвалы Марии: невестка – и нимфа, и роза, и лилия. Но потом трещина в отношениях матери и сына, которая никогда не исчезала, начала разрастаться, пока не стала пропастью.
Возможно, большую роль в этом окончательном и бесповоротном разрыве матери и сына сыграло весьма радостное обстоятельство: 12 декабря 1777 года у молодой четы появился на свет первенец Александр. И он, к горю родителей, был немедленно взят бабушкой в ее дворец и с тех пор воспитывался вдали от отца с матерью, поселившихся в Гатчине. История Павла, которого бабушка Елизавета Петровна некогда также отобрала у Екатерины и Петра Федоровича, повторилась. Судьба Александра стала и судьбой родившегося 27 апреля 1779 года Константина. О том, что его прочили в византийские императоры, уже сказано выше. Александру предназначался иной удел.
Бабушка не расставалась с внучатами надолго и, отправляясь в Крым, была страшно огорчена болезнью мальчиков, которых не смогла взять с собой. С рождением Александра и Константина сын и невестка как бы исчезли для Екатерины. Они ей мешали миловаться с внуками. 20 июня 1785 года она сообщала Гримму из Петергофа: «Ожидаю моих внучат, которых вызвала сюда, тяжелый багаж прибудет сюда лишь 26-го». «Тяжелый багаж» (в другом варианте «тяжелый обоз») – это родители мальчиков, груз для Екатерины неудобный и ненужный.
Д. Г. Левицкий. Портрет великого князя Александра Павловича в детстве
Павел тяжело переживал положение, в котором он оказался. Цесаревича многое нервировало и оскорбляло: гнусные слухи о его происхождении, многочисленные бесстыдные любовные истории матери, «ученики» которой зачастую были моложе его; наконец, его выводили из себя постоянные унижения, которые он терпел от «ночных повелителей» матери. Унижения и оскорбления от Зубовых были для Павла особенно мучительны. А перспективы? В середине 1790-х годов Павлу пошел уже пятый десяток! Короткая жизнь человека XVIII века стремительно шла к концу, а сделать он, цесаревич, наследник, сын царя ничего не мог.
Поначалу он рвался к полезной деятельности, в его голове клубились неясные, но благородные и возвышенные идеи, грандиозные планы переустройства страны на началах добра, равенства и справедливости. Мечты юноши подогревал граф Никита Панин, с которым Павел горячо обсуждал свои проекты. Но Екатерина ревниво следила за сыном, она всегда видела в нем соперника, к которому «льнет» народ, традиционно недовольный тем правителем, который в данный момент находится у власти. Поэтому она не позволяла сыну заняться настоящим – военным или гражданским – делом. Когда он попросил включить его в Государственный совет, последовал отказ под тем предлогом, что мнения, высказанные в Госсовете, могут не согласовываться с мнением императрицы, и участие цесаревича тем самым создаст ненужные юридические проблемы. Нельзя сказать, что Павел бездельничал, но с годами его желания глохли, он все глубже и глубже погружался в пучину мелких и мелочных военно-хозяйственных дел своего гатчинского «удела» (подаренного ему после смерти Григория Орлова), который стал для него отечеством, домом и островом спасения от враждебного мира, которым окружила его мать. Павел чувствовал, что эта враждебность усиливается по мере того, как подрастал Александр – особенный любимец бабушки.
Александр и Константин воспитывались по особой программе, составленной самой императрицей. Когда Екатерина писала эту программу, перед ее глазами стоял Павел – болезненный, слабый мальчик, испорченный скверным, «бабьим» воспитанием в душных апартаментах Елизаветы Петровны, ставший безвольным, нервным, завистливым, никудышным человеком. Александр станет другим: закаленный, привыкший спать на свежем воздухе, в легкой одежде, этот юный спартанец будет бодро делить время между полезными физическими упражнениями и углубленными занятиями с умным, образованным воспитателем. На это место назначили француза-республиканца Лагарпа.
Читая сегодня «Наставление о воспитании внуков», написанное Екатериной весной 1783 года, поражаешься ее глубокому знанию психологии ребенка, целенаправленному стремлению императрицы-педагога вложить в детей здоровые, гуманные, вечные начала. Вот некоторые места из «Наставления»: «Запрещать и не допускать до того, чтобы их высочества учинили вред себе или жизнь имеющему, следовательно, бить или бранить при них не надлежит и их не допускать, чтоб били, щипали и бранили человека или тварь, или какой вред или боль причиняли. Не допускать их высочеств до того, чтобы мучили или убивали невинных животных, как-то птиц, бабочек, мух, собак, кошек или иное, или портили что умышленно, но поваживать (приучать. – Е. А.) их, чтоб попечение имели о принадлежащей им собаке, птице, белке или ином животном и оным доставляли выгоды свои, и даже до цветов в горшках, поливая оные… Ложь и обман запрещать надлежит как детям самим, так и окружающим их, даже и в шутках не употреблять, но отвращать их от лжи… Ложь представлять им как дело бесчестное и влекущее за собою презрение и недоверие всех людей… Отделять от воспитания разговоры, рассказы и слухи, умаляющие любовь к добру и добродетели или умножающие пороки… Главное достоинство наставления детей состоять должно в любви к ближнему (не делай другому чего не хочешь, чтоб тебе сделано было), в общем благоволении к роду человеческому, в доброжелательности ко всем людям, в ласковом и снисходительном обхождении ко всякому, в добронравии непрерывном, в чистосердечии и благородном сердце, в истреблении горячего сердца, пустого опасения, боязливости, подозрения».
Бабушка стала главным человеком для мальчиков, которые вместе с ней заучивали алфавит, играли, путешествовали и гуляли. Особенно довольна была Екатерина Александром: «Я от него без ума и, если бы можно, всю жизнь держала бы подле себя этого мальчугана» (из письма Гримму от 30 мая 1779 года). И потом не раз она описывает приятелю телесную и душевную красоту Александра, которого называет «Отрадой нашего сердца». Постепенно многим становится ясно, к чему ведет такая беззаветная любовь бабушки. Особенно встревожился Павел и его сторонники, когда Екатерина женила шестнадцатилетнего внука на четырнадцатилетней принцессе Луизе Баденской (ставшей в православии Елизаветой Алексеевной). Это косвенно подтверждало слухи о намерении императрицы завещать престол «мимо» нелюбимого сына прямо внуку, ставшему теперь главой собственной семьи, полноправным мужчиной. Завещание до нашего времени не дошло, но туман слухов об этом так густ, что до сих пор издали он кажется осязаемой реальностью. Впрочем, кроме слухов об уничтоженном Павлом завещании в пользу Александра, есть и некоторые другие косвенные свидетельства намерений Екатерины передать престол старшему внуку.
В августе 1792 года она писала Гримму, продолжая, по-видимому, уже начатый заочный разговор: «Послушайте, к чему торопиться с коронацией? Мне это не по вкусу. Соломон сказал: „Всему свое время“. Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его со всеми царем, и будут при том такия торжества и всевозможные народные празднества. Все будет блестяще, величественно, великолепно. О, как он сам будет счастлив и как с ним будут счастливы!» Все это адресовано европейскому громкоговорителю, как будто цесаревич Павел давным-давно «почил в Бозе». В сентябре 1791 года Екатерина писала своему приятелю, что если революция охватит Европу, то появится тиран, который ее поработит, «но этого не будет ни в мое царствование, ни, надеюсь, в царствование Александра». Царствование Павла I не предполагалось?
Впрочем, о его судьбе она тоже думала. Вот перед нами заметка Екатерины о трагическом конфликте Петра Великого с царевичем Алексеем, которого отец лишил права наследовать престол. Казалось бы, ничего особенного – историческая заметка и не более. Но как искренне убеждена Екатерина в правильности поступка Петра, сколько страсти и ненависти вложено императрицей в характеристику несчастного царевича, как будто он ее лично оскорбил! Так и просвечивает сквозь неясный лик царевича курносое лицо цесаревича: «Признаться должно, что несчастлив тот родитель, который себя видит принужденным, для спасения общего дела, отрешить своего отродия. Тут уже совокупляется или совокуплена есть власть самодержавная и родительская. Итак, я почитаю, что премудрость государя Петра I несомненна, величайшие имел [он] причины отрешить своего неблагодарного, непослушного и неспособного сына. Сей наполнен был против него ненавистью, злобою, единою завистью, изыскивал в отцовых делах и поступках в корзине добра пылинки худого, слушал ласкателей, отделял от ушей своих истину и ничем на него не можно было так угодить, как понося и говоря худо о преславном его родителе. Он уже сам был лентяй, малодушен, двояк, нетверд, суров, робок, пьян, горяч, упрям, ханжа, невежда, весьма посредственного ума и слабого здоровья».
Впрочем, Екатерина не торопилась – куда спешить? Еще столько дел и лет впереди, все успеется…
Осенняя гроза над царскосельским парком
Но в середине 1790-х годов старость не только подошла к порогу ее дома, но и переступила через него. Несмотря на оптимизм, радость жизни и бесконечное желание любить, Екатерина чувствовала приближение новых времен, которые она уже не увидит. Кончался XVIII век, потрясенный ужасом кровавой революции во Франции, один за другим уходили выдающиеся деятели, прославившие этот век. В 1786 году умер Фридрих Великий – главный оппонент Екатерины в мировой политике. И без него, без постоянной тонкой игры с этим «Иродом» – так императрица называла прусского короля – стало пусто. В 1790 году умер и давний приятель Екатерины, австрийский император Иосиф II, в 1791 году не стало Потемкина… 15 марта 1792 года на маскараде в Стокгольме был смертельно ранен шведский король Густав III.
С ним у Екатерины были сложные отношения. В 1788 году он начал войну против своей родственницы – российской императрицы. Момент был благоприятный для шведов: русская армия воевала на Юге. Для защиты столицы пришлось срочно собирать все резервы, думать о вооружении горожан. Екатерина, оставшись в столице без Потемкина и Суворова с бездарными генералами – «бздунами» (ее непарламентское выражение), так нервничала, что даже похудела – пришлось перешивать все платья. И было от чего: настоящая война стучалась в высокие окна Зимнего дворца непрерывным грохотом многодневного морского сражения у близкого острова Гогланд, а западный ветер приносил в столицу густой пороховой дым, что позволило императрице написать Потемкину о себе как о человеке, который тоже понюхал пороха. Потом, после победы русских, царственная дружба восстановилась, и Густав был реабилитирован в глазах Екатерины своей последовательной антифранцузской политикой. «Мы с ним, – говорила Екатерина своему статс-секретарю, – часто в мыслях разъезжаем на Сене в канонирских лодках». Но этому было не суждено свершиться: в 1792 году Густава предательски застрелили в суете придворного маскарада…
Но самую страшную потерю принес 1793 год. Несчастный король Людовик XVI был, к ужасу всей монархической Европы, гильотинирован на Гревской площади. Спустя некоторое время революционеры совершили новое злодейство – там же казнили королеву Марию-Антуанетту.
Менялись и люди вокруг Екатерины. Она видела, что в рядах придворных появляется все больше новых, свежих лиц, незнакомые молодые люди мелькали на балах и празднествах в Эрмитаже, и это наводило на грустные размышления. Один только старый-престарый Гримм мог понять грусть императрицы, которая написала ему 11 февраля 1794 года: «Скажу вам, во-первых, что третьего дня 9 февраля, в четверг, исполнилось 50 лет с тех пор, как я с матушкой приехала в Россию. Это было в четверг 9 февраля, следовательно, вот уже 50 лет, как я живу в России, и из этих пятидесяти я, по милости Божией, царствую уже тридцать два года. Во-вторых, вчера при дворе зараз три свадьбы. Вы понимаете, что это уже третье или четвертое поколение после тех, которых я застала в то время. Да, я думаю, что здесь, в Петербурге, едва ли найдется десять человек, которые бы помнили мой приезд. Во-первых, слепой, дряхлый Бецкой: он сильно заговаривается и все спрашивает у молодых людей, знали ли они Петра I-го. Потом 78-летняя графиня Матюшкина, вчера танцевавшая на свадьбах. Потом обер-шенк Нарышкин, который был тогда камер-юнкер, и его жена. Далее его брат обер-шталмейстер (читатель помнит, как он в Риге помогал хохочущей Фике закидывать ногу в необыкновенные русские сани. – Е. А.), но он не сознается в этом, чтоб не казаться старым. Потом обер-камергер Шувалов, который по дряхлости уже не может выезжать из дому, и, наконец, старуха моя горничная, которая уже ничего не помнит. Вот каковы мои современники! Это очень странно – все остальные годились бы мне в дети и внуки. Вот какая я старуха! Есть семьи, где я знаю уже пятое и шестое поколение. Это все доказывает, как я стара; самый рассказ мой, может быть, свидетельствует то же самое, но как же быть? И все-таки я до безумия, как пятилетний ребенок, люблю смотреть, как играют в жмурки и во всякие детские игры. Молодежь, мои внуки и внучки говорят, что я непременно должна быть тут, чтоб им было весело и что со мною они себя чувствуют гораздо смелее и свободнее, чем без меня».
Вряд ли дети уже научились так подобострастно лгать, да их и не обманешь притворной веселостью – молодая душа постаревшей Фике была им открыта, и они хотели, чтобы милая бабушка с голубыми глазами не покидала их шумной компании… Но ее ждали в кабинете дела, шли с докладами статс-секретари. Они приносили плохие вести из Франции. Там лилась кровь, и чувствовалось ожесточение древних религиозных войн или, может быть, наступающего неизведанного железного века. Это ожесточение было непривычно для славного XVIII века, современники которого почти не употребляли так нам знакомое беспощадное, уничтожительное слово «враг», а пользовались лишь некровожадным словом «неприятель», как бы обратным «приятелю». Екатерина внимательно следила за событиями во Франции. Непосредственно Россию они не затрагивали, и поначалу она не разгадала зловещий смысл того, что происходило в Париже начиная с 1789 года. Царица даже была довольна созывом Генеральных штатов и полагала, что наконец безумным тратам Бурбонов будет положен конец – они жили явно не по средствам. Но потом события утратили логику, и вскоре стало ясно, что в величайшей державе Европы началась кровавая чума революции. Франция стремительно покатилась к террору и гражданской войне.
Екатерина не была склонна обвинять в происшедшем своих друзей-просветителей, чьи идеи воодушевили Робеспьера и Дантона. 5 декабря 1793 года она писала Гримму: «Французские философы, которых считают подготовителями революции, ошиблись в одном: в своих проповедях они обращались к людям, предполагая в них доброе сердце и таковую же волю, а вместо того учением их воспользовались прокуроры, адвокаты и разные негодяи, чтоб под покровом этого учения (впрочем, они и его отбросили) совершать самые ужасные преступления, на какие только способны отвратительные злодеи. Они своими злодеяниями поработили парижскую чернь: никогда еще не испытывала она столь жестокой и столь бессмысленной тирании, как теперь, и это-то она дерзает называть свободой! Ее образумят голод и чума и тогда убийцы короля истребят друг друга, тогда только можно надеяться на перемену к лучшему».
И хотя императрица поддерживала французскую эмиграцию, принцев крови морально и материально (правда, взаимообразно), она почти не скрывала своего убеждения, что именно развратный Версаль виноват в том, что ящик Пандоры был открыт (как и Петр III сам был виновником своей гибели). Конечно, в этом осуждении видна старая неприязнь преуспевающей провинциалки к бедам столицы мира, но мы теперь знаем, что Бурбоны, ничему не научившиеся и позже, сами бросили гранату под свою софу и бездарной политикой привели страну к катастрофе.
У Екатерины не было иллюзий на их счет («Лекарство от глупости еще не найдено, рассудок и здравый смысл не то что оспа: привить нельзя»). Она полагала, что с прежним абсолютизмом во Франции покончено, что нужно признать существование парламента, дать определенные свободы гражданам, одним словом, жить в новой Франции. Это не означало, что русская самодержица примирилась с тем, что там делалось. Она никогда не путала законопослушный и ответственный народ с толпой, разнузданной чернью и считала, что, пройдя неизбежный этап самоистребления, господства «духа разнузданности», Франция вернется к идее монархии.
13 января 1791 года она писала Гримму, что там неизбежно появится Цезарь и «усмирит вертеп», а 22 апреля, не без остроумия и проницательности, добавляла: «Знаете ли, что будет во Франции, если удастся сделать из нее республику? Все будут желать монархического правления! Верьте мне: никому так не мила придворная жизнь, как республиканцам». Очень жаль, что императрица не дожила до 5 декабря 1804 года – дня коронации Наполеона I. Ее пророчество исполнилось всего через тринадцать лет! Еще она считала, что революционная зараза расползется по Европе, что придет жестокий Тамерлан или Чингисхан, который поглотит ее, а потом явится Россия и всех спасет.
Точно известно, что Нострадамуса царица не читала, а опиралась только на опыт, интуицию и свою силу. Медью звенят ее слова 1790 года в ответ на похвалу Потемкина за ее «неустрашимую твердость»: «Русская императрица, у которой за спиной шестнадцать тысяч верст, войска, в продолжение целого столетия привыкшие побеждать, полководцы, отличающиеся дарованиями, а офицеры и солдаты храбры и верны, не может, без унижения своего достоинства, не выказывать неустрашимой твердости».
Французские события привели Екатерину к одному, но очень важному выводу: надо сделать все, чтобы революционная зараза не проникла в Россию. Именно поэтому в России появляется цензура, на вполне невинного московского издателя масонских трактатов Н. Новикова обрушиваются репрессии, принесшие ему, в отличие от других, не пострадавших издателей, славу выдающегося русского просветителя. Вполне преуспевающий таможенный начальник, но посредственный писатель Александр Радищев попадает, как часто это бывает в России, под очередную «кампанию по борьбе с (против)…» и отправляется в Сибирь. Задрожали и масоны, чьи занятия рационалистка-императрица всегда презирала и над «таинствами» которых беспощадно глумилась. Если раньше императрица вполне снисходительно относилась к критике, то теперь она видит в ней потрясение основ. По поводу выхода в академической типографии пьесы Княжнина «Вадим» на сюжет из новгородской «республиканской» истории она устроила головомойку президенту Академии наук княгине Дашковой, которая, как и императрица, не читала пьесы до печатного станка. «Признайтесь, – обиженно восклицала Екатерина, – что это неприятно… Мне хотят помешать делать добро: я его делала сколько могла и для частных людей, и для страны; уж не хотят ли затеять здесь такие ужасы, какие мы видим во Франции?» Не будем забывать, что на дворе был июнь 1793 года, во Франции в это время Конвент принял драконовские законы против спекулянтов, Марию-Антуанетту разлучили с сыном и начали поспешно готовить постыдный процесс против нее, обвиняя мать в противоестественной связи со своим ребенком… Так что императрицу, дувшую на воду, можно понять – в Париже тоже началось с пьесок и прокламаций.
Екатерина Романовна Дашкова
Что происходило внутри страны? Конечно, особых оснований для паники или даже тревоги не было. Дела шли своим чередом. Россия, победив турок, шведов и поляков, наслаждалась миром. Но без Потемкина уже не было прежнего блеска и осмысленности в политике, все шло, во многом, по инерции. Всеми делами теперь заправлял Платон Зубов. Он получил образование, сыпал мудреными словами, но был пуст и ничтожен, хотя тщетно тужился и надувался, чтобы походить на Потемкина. Другой «чернушка» Валериан Зубов убедил ранее столь здравомыслящую императрицу отправить его во главе армии в фантастический и совершенно бесперспективный поход в Индию и положил бессчетное количество русских солдат при штурмах прикаспийских крепостей. До Индии он, естественно, не добрался.
В том, что именно Платон Зубов оказался наверху, многие видели главное свидетельство разложения и упадка режима. Вот что пишет о последнем временщике Екатерины современник: «По мере утраты государыней ее силы, деятельности, гения, он приобретал могущество, богатства. Каждое утро многочисленные толпы льстецов осаждали его двери, наполняли прихожую и приемную. Старые генералы, вельможи не стыдились ласкать ничтожных его лакеев. Видали часто, как эти лакеи толчками разгоняли генералов и офицеров, коих толпа теснилась у дверей, мешала их запереть. Развалясь в креслах, в самом непристойном неглиже, засунув мизинец в нос, с глазами, бесцельно устремленными в потолок, этот молодой человек, с лицом холодным и надутым, едва удостаивал обращать внимание на окружающих его. Он забавлялся чудачествами своей обезьяны, которая скакала по головам подлых льстецов, или разговаривал со своим шутом; а в это время старцы, под началом у которых он служил сержантом, – Долгорукие, Голицыны, Салтыковы – и все остальные ожидали, чтобы он низвел свои взоры, чтобы опять приникнуть к его стопам». Из всех баловней счастья времен Екатерины II ни один не был так тщедушен и наружно, и внутренне, как Зубов. Как это далеко от мечтаний молодой Екатерины о ее царствовании как эпохе правды, законности, справедливости и милосердия. Сама царица всего этого не видела и не знала, а если и знала, то чего не простишь любимому «дитяти» или «чернушке» – я уже совсем запутался, кто из них кто!..
Шли годы, Екатерина не могла не думать о смерти. Она часто представляла себе свой последний час, но вполне романически, по-книжному. То она завещала похоронить себя в Царском Селе подле урны Ланского, то в Донском монастыре в Москве, то возле Стрельны – в Троице-Сергиевской пустыни, непременно в белой одежде с золотым венцом на голове, сочинила она себе и пространную эпитафию, из которой следует, что она умерла не от скромности. Мечтала она и умереть как-то по-особому: красиво и возвышенно. «Когда пробьет мой час, – писала она, – пусть только будут закаленные сердца и улыбающиеся лица при моем последнем вздохе». Но вышло все не так красиво и торжественно, а даже наоборот…
Незадолго до смерти, осенью 1796 года, произошли два события, плохо сказавшиеся на самочувствии императрицы. В сентябре разразился невиданный для двора Екатерины скандал: неуклюжими действиями Платона Зубова и графа Аркадия Моркова был сорван брак внучки императрицы, прелестной Александры Павловны и юного шведского короля Густава IV, причем произошло это накануне обряда помолвки, когда императрица, невеста и двор собрались в тронном зале и напрасно прождали короля несколько часов. Екатерина была этим потрясена и, как описывает современник, несколько минут оставалась с открытым от изумления и возмущения ртом, а потом в страшном гневе два раза ударила тростью Моркова и Безбородко, сбросила мантию и покинула зал. После этого инцидента императрица разболелась, и не мудрено – она никогда не испытывала подобного унижения.
Второе событие было зловещим. Как-то ночью (царица переехала в любимое ею Царское Село) началась страшная гроза. Это было странно – на дворе стояла глубокая осень. И, глядя на голые деревья парка, стонущие в призрачном свете молний, под ливнем, уже не нужным ни людям, ни земле, Екатерина не могла не вспомнить, что вот также поздней осенью 1761 года началась внезапно ночная гроза, а потом за императрицей Елизаветой пришла смерть. Современник свидетельствует, что это предзнаменование очень напугало Екатерину – женщину, как известно, смелую и отчаянную…
Смерть подстерегла ее в 9 часов утра, в среду, 5 ноября 1796 года, в Зимнем дворце, в узком коридорчике при переходе из кабинета в гардеробную. Царица, как обычно, поработав в кабинете за столом, вышла переодеваться. Камер-лакей Зотов, отворив дверь из гардеробной, нашел императрицу без сознания полулежащей на полу. Место было узко, и дверь затворена, а оттого она не могла упасть на пол. Приподняв ее голову, он увидел, что глаза ее закрыты, а лицо багрового цвета. Он призвал камердинеров, и с огромным трудом несколько сильных мужчин вытащили царицу из коридора и перенесли в спальню. Но они были не в состоянии поднять ее на кровать – так тяжела была сильно растолстевшая к концу жизни Екатерина, поэтому положили хрипящую императрицу на расстеленный на полу сафьяновый матрас. Тотчас послали за доктором. Князь Зубов, которого известили первым, совсем растерялся: он не позволил дежурному лекарю пустить кровь императрице. Впрочем, это не помогло бы все равно: диагноз личного врача Екатерины Рожерсона был суров: «Удар последовал в голову и был смертелен».
По-современному говоря, у Екатерины произошел типичный инсульт. В наши дни медицина может спасти такого больного, но в ноябре 1796 года врачи действительно были бессильны. Не приходя в сознание, императрица прожила еще сутки. В 7 часов утра 6 ноября началась агония: «последовало сильное трясение тела, страшные судороги, что продолжалось до 9-ти часов пополудни, в котором [часе] совершенно не стало никаких признаков жизни». В русской истории кончилась целая эпоха…
Императрице не довелось умереть так, как она хотела: в окружении добрых и мужественных друзей. Она лежала на полу, рядом выли растрепанные фрейлины, а в кабинет и обратно мимо распростертого тела великой государыни, деловито стуча коваными сапогами, бегал новый император Павел Петрович и его гатчинцы – они рылись в шкафах, на полках и в секретере. Пришло их время…
Краткие сведения об основных персонажах книги
Аббас III, шах Ирана (1732–1736) из династии Сефевидов.
Август II Сильный (1670–1733), польский король (1697–1733), курфюрст Саксонии с 1694 г., союзник Петра I в Северной войне со Швецией.
Август III (1696–1763), польский король (1733–1763), курфюрст Саксонии, сын Августа II.
Александр I Павлович (1777–1825), российский император (1801–1825), старший сын Павла I и Марии Федоровны.
Александра Павловна (1783–1801), великая княжна, старшая дочь Павла I.
Алексей Антонович (1746–1787), сын Анны Леопольдовны и Антона Ульриха. Родился в Холмогорах и жил там в заточении до 1780 г., когда был выслан в Данию, где и умер.
Алексей Михайлович (1629–1676), русский царь (1645–1676), сын первого царя династии Романовых Михаила Федоровича. От первого брака с Марией Ильиничной (Милославской) имел 13 детей, в том числе Федора (царь в 1676–1682 гг.), Ивана (царь в 1682–1696 гг.) и царевну Софью. От второго брака с Натальей Кирилловной (Нарышкиной) имел сына Петра (император Петр I) и дочь Наталью.
Алексей Петрович (1690–1718), царевич, сын Петра I и Евдокии Федоровны (Лопухиной). Бежал в 1717 г. за границу, был возвращен, судим, приговорен к смерти, скончался в Петропавловской крепости при невыясненных обстоятельствах.
Анна Иоанновна (Ивановна) (1693–1740), российская императрица (1730–1740), герцогиня Курляндская с 1710 г., дочь Ивана V и Прасковьи Федоровны (Салтыковой).
Анна Леопольдовна (Елизавета Екатерина Христина) (1718–1746), правительница России при сыне Иване VI Антоновиче в 1740–1741 гг., дочь герцога Мекленбургского Карла Леопольда и царевны Екатерины Иоанновны, внучка Ивана V.
Анна Петровна (1708–1728), цесаревна, дочь Петра I и Екатерины I, герцогиня Голштинская с 1725 г., мать Петра III.
Антон Ульрих (1714–1776), принц Брауншвейг-Беверн-Люнебургский, генералиссимус (1740 г.), муж Анны Леопольдовны, отец Ивана VI. В 1741 г. сослан со всей своей семьей, умер в заточении.
Апостол Даниил Павлович (1654–1734), последний выборный гетман Левобережной Украины (с 1727 г.).
Апраксин Алексей Петрович, граф, шут Анны Иоанновны.
Апраксин Федор Матвеевич (1661–1728), граф, генерал-адмирал, президент Адмиралтейств-коллегии, член Верховного тайного совета, брат царицы Марфы – жены царя Федора Алексеевича.
Арайя Франческо (1709–1770), итальянский композитор.
Баженов Василий Иванович (1737/38-1799), архитектор, график, теоретик архитектуры, с 1765 г. академик, с 1799 г. вице-президент Академии художеств.
Байер Готлиб Зигфрид (1694–1738), немецкий историк и филолог, с 1725 г. профессор петербургской Академии наук.
Балакирев Иван Алексеевич (1699–1763), камер-лакей, шут. В 1724 г. привлечен к дознанию по делу В. Монса, сослан в Рогервик на каторжные работы, возвращен Екатериной I в 1725 г.
Балк Матрена (Модеста) Ивановна, урожд. Монс, генеральша, статс-дама Екатерины I. В 1724 г. по делу брата – Виллима Монса– сослана в Сибирь, возвращена Екатериной!в 1725 г.
Бассевич Геннинг Фредерик (1680–1749), граф, голштинский государственный деятель, приближенный герцога Голштинского Карла Фридриха, автор «Записок о России при Петре Великом».
Березовский Максим Созонтович (1745–1777), композитор.
Беринг Витус Ионассен (1681–1741), датчанин, офицер русского флота, капитан-командор. В 1725–1730 и 1733–1741 гг. руководил 1-й и 2-й Камчатскими экспедициями.
Бернулли Даниил (1700–1782), швейцарский ученый, физик и математик, академик петербургской Академии наук.
Берхгольц Фридрих Вильгельм (1702–1767), камер-юнкер герцога Голштинского Карла Фридриха, обер-камергер Петра III, автор дневника, который он вел во время пребывания в России в 1721–1725 гг.
Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693–1766), граф, крупный дипломат, посол в Дании (1734–1740), кабинет-министр (1740), в 1741 г. отправлен Анной Леопольдовной в ссылку. Вернувшись в Петербург, участвовал в возведении на престол Елизаветы Петровны, вице-канцлер, канцлер (1744–1758). Сослан за организацию заговора в пользу будущей императрицы Екатерины II, в 1762 г. возвращен ею из ссылки, произведен в генерал-фельдмаршалы.
Бестужев-Рюмин Михаил Петрович (1688–1760), граф, дипломат, брат А. П. Бестужева-Рюмина, посол в Англии, Швеции, Польше, Пруссии, Франции.
Бестужев-Рюмин Петр Михайлович (1664–1742), граф, представитель России в Курляндии, обер-гофмейстер при дворе герцогини Курляндской Анны Иоанновны. Отец А. П. и М. П. Бестужевых-Рюминых.
Бехтеев Федор Дмитриевич (ум. 1761), русский дипломат во Франции.
Бецкой Иван Иванович (1704–1799), государственный деятель, один из ближайших сподвижников Екатерины II.
Бибиков Александр Ильич (1729–1774), государственный деятель времен Екатерины II, генерал-аншеф.
Бирон Бенигна Готлиб (1703–1782), урожд. фон Тротта-Трейден, герцогиня Курляндская с 1737 г., жена Э. И. Бирона, фрейлина двора Анны Иоанновны. После свержения Бирона сослана вместе с ним, возвращена Екатериной II в 1763 г.
Бирон Гедвига Елизавета (1727-?), дочь Э. И. Бирона. При Анне Леопольдовне сослана вместе с родителями в Ярославль, перешла в православие, вышла замуж за барона А. И. Черкасова.
Бирон Густав (1700–1742), младший брат Э. И. Бирона, майор Преображенского полка, муж А. А. Меншиковой, сослан вместе с братом в Ярославль.
Бирон Карл Магнус (1684–1746), старший брат Э. И. Бирона, генерал-аншеф, генерал-губернатор Москвы (1740), в 1740 г. сослан в Ярославль, а затем в свое лифляндское имение.
Бирон Карл Эрнст (1728–1801), младший сын Э. И. Бирона, сослан вместе с ним в Ярославль, возвращен в 1762 г., жил в Курляндии.
Бирон Петр (1724–1800), старший сын Э. И. Бирона, наследный принц Курляндский, возвращен из ссылки в 1764 г., с 1769 г. герцог Курляндский, в 1795 г. продал свое владение Екатерине II.
Бирон Эрнст Иоганн (1690–1772), обер-камергер, фаворит императрицы Анны Иоанновны, герцог Курляндский с 1737 г., после смерти Анны Иоанновны – регент при Иване VI Антоновиче. В ноябре 1740 г. свергнут и сослан вместе со всей семьей в Ярославль. Возвращен из ссылки Екатериной II в 1762 г., получил в управление Курляндию.
Бобринский Алексей Григорьевич (1762–1813), граф, сын Екатерины II и Г. Г. Орлова.
Бортнянский Дмитрий Степанович (1751–1825), композитор.
Ботта Адорно Антоний, маркиз де (1693–1745), австрийский посланник при русском дворе времен Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны.
Бренна Винченцо (1740–1820), архитектор, автор Румянцевского обелиска в Санкт-Петербурге и др.
Бруин К. де (1652–1727), голландский художник, этнограф, писатель, путешественник, жил в России в 1701–1703 и 1707–1708 гг., автор написанной в форме дневника книги «Путешествия в Московию».
Брюс Яков Вилимович (1670–1735), граф, генерал-фельдмаршал, президент Берг– и Мануфактур-коллегии, дипломат, ученый, известен также как маг и чернокнижник.
Буженинова Авдотья (Евдокия) Ивановна (ум. 1742), шутиха Анны Иоанновны, вторая жена М. А. Голицына-Квасника.
Бутурлин Александр Борисович (1694–1767), денщик Петра I, впоследствии генерал-фельдмаршал, фаворит Елизаветы Петровны.
Бутурлин Иван Иванович (1661–1738), генерал-аншеф, командир Семеновского гвардейского полка.
Бутурлин Петр Иванович (ум. 1724), боярин, князь-папа шутовского Всепьянейшего собора, учрежденного Петром I.
Бюльфингер Георг Бернгард (1693–1750), физик и философ, академик петербургской Академии наук.
Валлен-Деламот Жан Батист Мишель (1729–1800), французский архитектор, в 1759–1775 гг. работал в России.
Вебер Христиан Фридрих, брауншвейг-люнебургский резидент при русском дворе в 1714–1719 гг., автор книги «Преображенная Россия».
Вейтбрехт Иосия (1702–1747), физиолог, академик петербургской Академии наук.
Веселовский Исаак Павлович (ум. ок. 1754), дипломат, начинал службу в Посольском приказе, в 1727 г. был сослан. При Елизавете Петровне – член Коллегии иностранных дел.
Вестфален Ганс Георг, датский посланник в России в 1722–1733 гг.
Вильгельмина Фридерика София (1709–1758), маркграфиня Байрейтская, дочь прусского короля Фридриха Вильгельма I, сестра Фридриха II Великого. Была дружна с Вольтером, покровительствовала литературе и искусству.
Волков Федор Григорьевич (1729–1763), актер, основатель драматического театра.
Волконский Никита Федорович, князь, шут Анны Иоанновны.
Вольтер (Мари Франсуа Аруэ) (1694–1778), философ, писатель, корреспондент Екатерины II.
Волынский Артемий Петрович (1689–1740), государственный деятель, дипломат, генерал-адъютант, обер-егермейстер, с 1738 г. кабинет-министр Анны Иоанновны, казнен по обвинению в заговоре.
Воронцов Михаил Илларионович (1714–1767), граф, канцлер (1758–1762), государственный деятель.
Вратислав Карл Франциск, граф, австрийский посланник в России в 1728–1733 гг.
Гельвеций Клод Адриан (1715–1771), французский философ.
Георг I (1660–1727), английский король (1714–1727), ганноверский курфюрст с 1698 г.
Герман Якоб (Иаков) (1678–1733), математик, академик петербургской Академии наук.
Глебов Степан Богданович (ум. 1718), майор гвардии, казнен за связь с бывшей царицей Евдокией Федоровной.
Глюк Эрнест (ум. 1705), пастор в Мариенбурге, воспитатель Марты Скавронской – будущей императрицы Екатерины I.
Гмелин Иоганн Георг (1709–1755), натуралист, химик, академик петербургской Академии наук.
Гогенгольц Никола Себастьян, австрийский резидент при русском дворе в 1720-1740-е гг.
Голицын Алексей Дмитриевич (1697–1768), князь, сенатор, сын Д. М. Голицына.
Голицын Василий Васильевич (1643–1714), князь, боярин, глава правительства во время правления царевны Софьи, руководитель Крымских походов 1687 и 1689 гг. После свержения Софьи отправлен Петром I в ссылку.
Голицын Дмитрий Михайлович (1665–1737), князь, в 1701 г. чрезвычайный посол в Стамбуле, в 1711–1718 гг. киевский губернатор, с 1718 г. президент Камер-коллегии, сенатор, член Верховного тайного совета (1726–1730), инициатор попытки ограничения самодержавия в 1730 г., судим в 1736 г., умер в Шлиссельбургской крепости.
Голицын Михаил Михайлович (1675–1730), князь, генерал-фельдмаршал, выдающийся полководец. Брат Д. М. Голицына. На службе с 1687 г., с 1714 г. генерал-аншеф, в 1728–1730 гг. президент Военной коллегии, член Верховного тайного совета.
Голицына Настасья Петровна (1655–1729), статс-дама Екатерины I, придворная шутиха Петра I и Екатерины I, князь-игуменья Всепьянейшего собора.
Голицын-Квасник Михаил Алексеевич (1688–1775), князь, шут Анны Иоанновны.
Голицыны, княжеский род в России, происходивший от великого князя Литовского – Гедимина.
Головкин Александр Гаврилович (ум. 1760), граф, дипломат, сын канцлера Г. И. Головкина.
Головкин Гаврила Иванович (1660–1734), граф, канцлер с 1709 г., начальник Посольского приказа и канцелярии, президент Коллегии иностранных дел, член Верховного тайного совета.
Головкин Михаил Гаврилович (1705–1775), граф, вице-канцлер (1740–1741), сын Г. И. Головкина.
Гольдбах Христиан (1690–1764), математик, академик, первый конференц-секретарь и советник петербургской Академии наук.
Гордеев Федор Гордеевич (1744–1810), скульптор.
Гримм Фридрих Мельхиор, барон (1723–1807), литератор, издатель рукописного журнала «Литературная корреспонденция», подписчиками которого были многие европейские монархи. Был близок к энциклопедистам. В течение двадцатидвух лет состоял в переписке с Екатериной II.
Густав III (1746–1792), король Швеции (1772–1792).
Густав VI Адольф (1778–1837), король Швеции (1792–1809).
Д'Акоста Ян, шут Анны Иоанновны.
Дашкова Екатерина Романовна (1743–1810), княгиня, урожд. графиня Воронцова, статс-дама двора Екатерины II, президент Академии наук.
Девьер Антон Мануйлович (Эммануилович) (1674?-1745), граф, генерал-адъютант. С 1718 г. обер-полицмейстер Санкт-Петербурга. В 1727 г. сослан в Сибирь А. Д. Меншиковым, возвращен Елизаветой Петровной в 1743 г.
Делиль Жозеф Никола (1688–1768), астроном, академик петербургской Академии наук.
Державин Гаврила Романович (1743–1816), поэт, государственный деятель.
Дидро Дени (1712–1784), французский просветитель, в 1750-1770-е гг. издатель Энциклопедии наук, искусств и ремесел.
Дмитриев-Мамонов Александр Матвеевич (1758–1803), фаворит Екатерины II в 1786–1789 гг.
Дмитриев-Мамонов Иван Ильич (1680?-1730), генерал-аншеф, сенатор, морганатический супруг царевны Прасковьи Ивановны.
Долгорукая Екатерина Алексеевна (1712–1745), княжна, дочь А. Г. Долгорукого, невеста Петра II, при Анне Иоанновне сослана вместе с родными в Березов, затем заточена в томском Алексеевском монастыре. Возвращена Елизаветой Петровной, стала фрейлиной.
Долгорукая Наталья Борисовна (1714–1771), княгиня, урожд. Шереметева, жена князя И. А. Долгорукого. Сослана с мужем в Березов в 1730 г., возвращена после его казни. В 1758 г. постриглась в монахини.
Долгорукий Алексей Григорьевич (ум. 1734), князь, сенатор, гофмейстер, член Верховного тайного совета, в 1730 г. сослан со всей семьей в Березов, где и умер.
Долгорукий Василий Владимирович (1667–1746), князь, генерал-фельдмаршал, в 1726 г. главнокомандующий в Прикаспии, член Верховного тайного совета. Сослан в 1718 г. по делу царевича Алексея, возвращен в 1724 г., вновь сослан при Анне Иоанновне, возвращен Елизаветой Петровной в 1742 г., стал президентом Военной коллегии.
Долгорукий Василий Лукич (1670–1739), князь, действительный тайный советник, дипломат, член Верховного тайного совета, один из инициаторов ограничения самодержавия в 1730 г., сослан Анной Иоанновной на Соловки, казнен в 1739 г. в Новгороде.
Долгорукий Иван Алексеевич (1708–1739), князь, сын А. Г. Долгорукого, майор гвардии, гоф-юнкер, затем обер-камергер, фаворит Петра II, муж Н. Б. Долгорукой (Шереметевой). Сослан в 1730 г. в Березов, в 1739 г. казнен в Новгороде.
Дюбарри Мари Жанна (1746–1793), графиня, любовница Людовика XV.
Дювернуа Иоганн Георг (1691–1759), анатом, медик, зоолог, академик петербургской Академии наук.
Евдокия Федоровна (1669–1731), урожд. Лопухина, царица, первая жена Петра I (с 1689 г.), в 1698 г. сослана мужем в суздальский Покровский монастырь, в 1699 г. пострижена там под именем Елена. После суздальского розыска сослана в ладожский Успенский монастырь, а затем в Шлиссельбург (1725). В 1727 г. переведена в Новодевичий монастырь в Москве, где умерла и похоронена.
Екатерина I Алексеевна (Марта Скавронская) (1684–1727), российская императрица (1725–1727), вторая жена Петра I.
Екатерина II Алексеевна (София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская) (1729–1796), российская императрица (1762–1796), жена Петра III.
Екатерина Антоновна (1741–1807), дочь Анны Леопольдовны и Антона Ульриха, сестра Ивана VI. В 1741 г. сослана вместе с родителями и братом, до 1780 г. находилась в заточении, затем выслана в Данию, где умерла и похоронена.
Екатерина Иоановнна (1691–1733), царевна, дочь Ивана V и Прасковьи Федоровны (Салтыковой), герцогиня Мекленбургская с 1716 г., мать Анны Леопольдовны.
Елагин Иван Перфильевич (1725–1794), статс-секретарь Екатерины II, литератор.
Елизавета Алексеевна (Луиза Мария Августа принцесса Баден-Баденская) (1779–1826), жена Александра I (с 1793 г.).
Елизавета Антоновна (1743–1782), дочь Анны Леопольдовны и Антона Ульриха, сестра Ивана VI. Родилась в Динамюндской крепости и всю жизнь провела в заточении, в 1780 г. выслана в Данию, где и умерла.
Елизавета Петровна (1709–1761), российская императрица (1741–1761), дочь Петра I и Екатерины I.
Елизавета Христина, королева, жена прусского короля Фридриха II Великого, сестра Антона Ульриха.
Еропкин Петр Михайлович (1698–1740), архитектор, учился в Италии, возглавлял Комиссию о Санкт-Петербургском строении. Казнен вместе с А. П. Волынским по обвинению в заговоре против императрицы Анны Иоанновны.
Захаров Андреян Дмитриевич (1761–1811), архитектор, создатель Адмиралтейства (1806–1823).
Земцов Михаил Григорьевич (1688–1743), архитектор, руководил строительством в Петербурге, занимая должность архитектора Главной полицмейстерской канцелярии.
Зотов Никита Моисеевич (1644–1718), думный дьяк, в 1670 – начале 1680-х гг. учитель («дядька») Петра I. С 1701 г. заведовал Ближней канцелярией и Печатным приказом. С 1710 г. граф. Князь-папа, Всешутейший патриарх, глава Всепьянейшего собора.
Зубов Валериан Александрович (1771–1804), брат фаворита Екатерины II Платона Зубова, генерал-аншеф, в 1793 г. командовал карательным отрядом в Польше, был главнокомандующим в Персидском походе 1796–1797 гг., участник заговора против Павла I в 1801 г.
Зубов Платон Александрович (1767–1822), последний фаворит Екатерины II, приближен в 1789 г., после смерти Г. А. Потемкина в 1791 г. обладал огромной властью, участник убийства Павла I в 1801 г.
Иван V Алексеевич (1666–1696), русский царь, соправитель Петра I в 1682–1689 гг., сын царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны (Милославской).
Иван (Иоанн) VI Антонович (1740–1764), российский император (1740–1741), свергнут Елизаветой Петровной, сослан вместе с родителями (Анной Леопольдовной и Антоном Ульрихом), затем отделен от них и переведен в Шлиссельбургскую крепость. Убит там стражей при попытке его освобождения, предпринятой подпоручиком В. Я. Мировичем.
Иоганна-Елизавета (1712–1760), урожд. принцесса Голштинская, княгиня Ангальт-Цербстская с 1712 г., мать Екатерины II.
Иосиф II (1741–1790), австрийский император (1765–1790), сын и соправитель Марии Терезии.
Каин Ванька (1718? – после 1760-х), московский вор и бандит.
Камерон Чарльз (1730-е – 1812), архитектор эпохи классицизма.
Кампредон Жан-Жак, посланник Франции в России в первой половине 1720-х гг.
Кардель Бабетта, гувернантка принцессы Софьи Фредерики Августы – будущей Екатерины II.
Карл VI (1685–1740), австрийский эрцгерцог и император Священной Римской империи германской нации (1711–1740).
Карл XII (1682–1718), король Швеции (1697–1718).
Карл Леопольд (ум. 1747), герцог Мекленбургский, муж Екатерины Иоанновны, отец Анны Леопольдовны. В 1736 г. лишен герцогского престола, арестован и умер в заключении в замке Демниц.
Карл Петер Ульрих, герцог Голштинский, см. Петр III.
Карл Фридрих (1700–1739), герцог Голштинский, племянник Карла XII, муж Анны Петровны, отец Петра III. При Екатерине I пользовался большим влиянием при русском дворе, входил в Верховный тайный совет. После смерти Екатерины I по настоянию А. Д. Меншикова вынужден был вместе с женой вернуться на родину.
Кваренги Джакомо (1744–1817), архитектор, автор Смольного института, Александровского дворца в Царском Селе и др.
Кейзерлинг Георг Иоганн Гебгардт, граф фон (ум. 1711), прусский посланник в России, муж Анны Монс.
Кенигсен (ум. 1703), польско-саксонский посланник в России, возлюбленный Анны Монс.
Кикин Александр Васильевич (ум. 1718), денщик Петра I, учился в Голландии, с 1707 г. управлял петербургским Адмиралтейством, с 1712 г. – адмиралтейств-советник. Казнен по делу царевича Алексея. До наших дней сохранился один из его домов в Петербурге – Кикины палаты, где первоначально размещалась Кунсткамера.
Кокоринов Александр Филиппович (1726–1772), архитектор, строитель здания Академии художеств в Санкт-Петербурге.
Константин Павлович (1779–1831), цесаревич, второй сын Павла I.
Коробов Иван Кузьмич (1700 или 1701–1747), архитектор, представитель раннего барокко.
Крафт Георг Вольфганг (1701–1754), физик и математик, академик петербургской Академии наук.
Куракин Борис Иванович (1676–1727), князь, действительный тайный советник, дипломат, посол в ряде стран Европы.
Ланской Александр Дмитриевич (1754–1784), генерал-адъютант, фаворит Екатерины II.
Ласси Петр Петрович (1678–1751), генерал-фельдмаршал.
Левашов Василий Яковлевич (1667–1751), генерал-аншеф, сенатор, главнокомандующий русскими войсками в Персии.
Левенвольде Карл Густав (ум. 1735), граф, обер-шталмейстер двора Анны Иоанновны.
Левенвольде Рейнгольд Густав (1693–1758), камергер Екатерины I, ее фаворит, обер-гофмаршал. Сослан Елизаветой Петровной в Соликамск.
Лесток Иоганн Германн (1692–1767), граф, лейб-медик Елизаветы Петровны, в 1741 г. участник дворцового переворота, возведшего ее на престол. В 1750 г. сослан в Углич, освобожден Петром III в 1762 г.
Лефорт Иоанн, саксонско-польский посланник в России в 1730–1734 гг., племянник Франца Лефорта.
Читать бесплатно другие книги:
