Те самые люди, февраль и кофеин Репина Екатерина

№ 6. Похороны, рождение и свадьба

Песня сразу же полюбилась общежитию номер один, расположенному на улице Академика Борисова. В этом здании проживали студенты Восточного института, института Экономики и института Права. Все они много занимались и слушали музыкальные записи, как только у них выдавалась свободная минутка.

В воскресенье отчего-то стало шумно. Две недели до этого было невероятно тихо, а в первое воскресенье февраля в коридорах застучали каблуки, на лестнице то и дело сталкивались молодые люди, нагруженные книгами и продуктами. Все они были рады вновь увидеться, рассматривали свои комнаты, дивясь их скромному виду, и вдруг вспоминали прошедшие экзамены, ругая несговорчивых преподавателей, выражая благодарность своим ангелам-хранителям, обещая впредь готовиться к сессии заблаговременно.

Когда студенты начали прибывать в общежитие, воскресным утром, песня уже проживала в нем. Только завидев очередного юношу или девушку, поднимающихся на свой этаж, она призывала забыть о родном доме и погрузиться в учебу. Студенты только согласно кивали в такт музыке, но ничего определенного не могли ей ответить.

Девушка в розовых тапках стояла в дверях одной из комнат и спрашивала всякого прохожего:

— Что важнее: похороны, рождение или свадьба?

Почти никто не смог ответить так, чтобы девушка осталась довольной. Она ждала какой-то определенный ответ, а все студенты отвечали одинаково:

— Конечно, рождение!

Две девушки из комнаты напротив приоткрыли дверь и недовольно попросили прекратить опрос, так как из-за шума они не могли послушать музыку.

— Я только спрошу.

— Зачем?

— Чтобы знать, что.

Две девушки фыркнули и захлопнули дверь. Из-за двери раздался их хохот, а следом — перешёптывание и вновь — хохот.

Девушка в розовых тапках переминалась с ноги на ногу и продолжала опрашивать каждого прохожего. У нее была конкретная цель.

— Подождите, скажите, пли-и-из, что важно: похороны, свадьба или рождение? — спросила она приятную пару, спешащую вперед по коридору. Девушка держала коробку из-под шоколадных яиц.

— Макс, как думаешь?

— Смерть — это самое важное. Как человек прожил, такую смерть он заслуживает. А похороны — символичный ритуал. Не хотелось бы мне быть сваленным в общую могилу. Киндэрёнок, ты не согласна?

— А как, по-твоему, прожили солдаты, что похоронены в общих могилах? Они что, неправильно жили? — девушка Киндэрёнок внезапно остановилась и круто повернулась, обратившись к другу. Ей захотелось поговорить о смерти.

— Тут не надо обобщать! — возразил Макс. — Кто-то воевал, а кто-то старался прожить долгую и красивую жизнь. Мало ли чего они натворили прежде войны, к тому же. Откуда ты знаешь, может, у них все было по справедливости?

Девушка в розовых тапках отозвалась:

— Так нельзя говорить.

Макс и Киндэрёнок были увлечены собственным разговором и не услышали ее:

— Я слышала много историй про людей, пропавших во время войны. Все они были людьми хорошими. И, скорее всего, их похоронили в братских могилах. Тем не менее, их помнят, любят, почитают и все такое прочее. Что скажешь, Максик?

— Все правильно. Не надо утрировать. Если человек вообще не похоронен — это страшно и непростительно. Но, к сожалению, это отражает его отношение к жизни. Он, значит, особенно жизнью не дорожил, и она поэтому им не дорожила.

— А!!! — закричала девушка Киндэрёнок. — Поймала на противоречии. Только что говорил, что «они хотели прожить долгую и красивую жизнь», а теперь уже — что «они не дорожили жизнью». Как же так?

Макс начал объяснять свою точку зрения. В это время девушка в розовых тапках скрылась в глубине своей комнаты. Дверь она оставила открытой, чтобы слышать разговор в коридоре. Она встряхнула большую тетрадь в яркой обложке, перетрясла книги, а Макс в это время говорил:

— Солдаты — не значит, что они святые или безгрешные. У них тоже всякого хватало. Ты разве не знаешь, что у каждого человека была своя война? Кто-то воевал, а кто-то зарабатывал на этом. Кто-то командовал, а кто-то халатно относился к долгу. Не всегда находились люди, готовые похоронить погибшего или хотя бы зарыть в землю. Война — это такой хаос, где сложно разобраться с собственными проблемами, не то что с чужими. Ну, и так далее. Так что все логично.

Потом Макс обратился к девушке в розовых тапках, которая успела выглянуть в коридор, чтобы показать что-то важное:

— Главнее — похороны. Если они есть — это здорово. Если нет — значит, человека не было. Что это у вас? Изображение ритуала? Похороны? В Китае? Красиво! Киндэрёнок, посмотри, как чудесно!

— Да, здорово быть похороненным так. Вот тут действительно — ритуал и почтение.

Девушка расцвела. Она слилась с тапками. Вместе — тапки и девушка — украсили серый коридор розовым оттенком своей наружности.

— Вы так мне помогли! Знаете, только-только сдала экзамен по этнологии Китая, где мне попался билет про ритуалы в Китае. Профессор написал «удовлетворительно» только за то, что я поставила ритуал похорон выше ритуала по случаю рождения ребенка и ритуала свадьбы! Он сказал, что «сначала человек рождается, потом женится и только потом умирает». Он считал, что я должна была рассказать про ритуалы именно в такой последовательности. Не могла с ним согласиться и поспорила — вы же сами понимаете, как важно быть похороненным с почестями!

Киндэрёнок заскучала, пока девушка говорила все это. Макс, напротив, заинтересовался:

— Как же вы теперь с такой низкой оценкой? Вам надо жаловаться или пересдать. Попробуйте обратиться в деканат! — последнюю фразу он прокричал с лестницы, так как Киндэрёнок утащила его за руку подальше от розовых тапок.

Оставшись одна, девушка по имени Ольга нисколько не смутилась из-за поведения Киндэрёнка. Довольная тем, что оказалась совсем не чокнутой — как предположила накануне, доведя себя до истерики собственными размышлениями о смерти и ритуалах — она постучалась в комнату напротив и попросила у удивленных соседок диск с той песней, что звучала сутки напролет на всех этажах общежития, в том числе из их комнаты.

Девушки не хотели отдавать диск, но Ольга была настойчива. Она совсем не надоедала жалобами по поводу плохо сданного экзамена; молчала относительно важности похорон; и, что было совсем удивительно, предложила взять в пользование свой проигрыватель, пока она будет проходить стажировку в Китае, то есть в течение всего семестра, до самого лета.

Девушки не поверили собственным ушам. Они согласились, что похороны важнее прочих ритуалов, хотя их об этом никто не спрашивал. Потом похвалили Ольгины тапки. И только потом отдали диск.

Песня, прослушанная от начала до конца, без помех, в непосредственной близости от проигрывателя, взволновала Ольгу не меньше, чем результат экзамена по этнологии Китая. Казалось, и говорилось в песне о другой, нестуденческой, жизни, и не было у Ольги хоть какого-нибудь печального романа или хотя бы крошечной душевной ранки — но все равно, слова песни не оставляли равнодушной, заставляли задуматься о превратностях судьбы и о любви к жизни…

В этот же день такие размышления и сама песня сопроводили Ольгу на консультацию в ректорат, постояли с ней в очереди за визой возле консульства КНР, были рядом в аэропорту и в самолете, который отважно, невзирая на страх Ольги, поднялся в небо, преодолел двухчасовой путь и приземлился в аэропорту города Далянь.

Песня впервые пересекла государственную границу. Китайское государство оказалось заселено людьми, говорящими на красивом, но непонятном языке. Не менее удивительным было то, что Ольга и понимала язык, и сама умела говорить, используя немыслимые комбинации заднеязычных и шипящих звуков.

Песня огляделась и, сразу после заселения в общежитие для иностранных студентов, позвала Ольгу в ближайший парк.

…Девушка приехала слишком рано: занятия должны были начаться через месяц, в марте, сейчас же у китайских студентов начинались зимние каникулы, и приближался самый важный праздник — Праздник Весны, или Китайский Новый год, который китайцы проводили в стенах дома, а в это время улицы пустели, магазины и учреждения закрывались, жизнь в стране замирала.

Но Ольге не хотелось оставаться дома. В деканате были уведомлены насчет ее стажировки, на занятиях в институте не имело смысла появляться. Просто так ничего не делать целый месяц ей было скучно, и она приехала в Китай раньше…

Парк был чист; из него открывался вид на центр города. За непривычно зелеными деревьями (в феврале Ольге более привычно было видеть снег и залитые льдом улицы) блестели на солнце высокие здания, похожие на тонкие сигаретные пачки.

Она придумала, чем займется в ближайший час: рассмотрит деревья в левой части парка, изучит спортивные сооружения в правой части и сфотографирует аттракционы, расположенные в центре, которые пугали ее, но одновременно привлекали схожестью с детскими дворовыми площадками, оставленными на родине.

В этот момент к ней подошел молодой человек и спросил по-английски, не требуется ли помощь в изучении очевидно чужой, но от этого не менее прекрасной китайской культуры, и одного из ее проявлений — Парка Труда, в котором они оба на данный момент находились и наслаждались общением друг с другом на самом распространенном и самом узнаваемом в мире языке.

Юноша говорил медленно и долго, от этого терялся смысл фразы, и Ольге трудно было понять, зачем вообще молодой человек подошел к ней и почему выражается так высокопарно на самом распространенном в мире языке.

— Мне нужны иностранцы для упражнения английской речи, — просто пояснил юноша.

Он принадлежал к самой многочисленной китайской народности — хань, но всячески игнорировал попытки Ольги заговорить с ним по-китайски. Иностранцы попадались ему крайне редко. Знающие английский иностранцы — еще реже. Такую возможность поупражняться он не мог упустить. Ему даже пришлось откинуть врожденную вежливость и сделать вид, что он не расшифровал тот китайский, на котором изъяснялась Ольга.

Все это Ольга поняла гораздо позже. А пока, огорчившись из-за своего нечеткого китайского произношения, чрезвычайно бодро заговорила на английском языке, который знала чуть лучше.

— Почему в парке никто не пьет пиво? — таким был ее первый вопрос.

Дин Линь рассказал о запрете на распитие спиртных напитков в общественных местах; немного помолчал и добавил, что, в общем, большинству китайцев пиво не по карману.

— Оно у вас такое дешевое! Дешевле, чем в России!

— Все равно дорого.

Дин Линь не захотел говорить о ценах. Его интересовала работа за границей, получение визы и поиски жилья. Ольга начала рассказывать о столице родины, о ее достопримечательностях, но Дин Линь перебил ее, стал задавать конкретные вопросы и требовать точных ответов.

Россия его не интересовала.

Не для того он учил английский, платил огромные деньги частному преподавателю, чтобы ехать в соседнюю, неанглоязычную, страну. Его манили такие отдаленные государства, как США, Великобритания и Австралия. Еще привлекала Франция, но не так сильно, как все остальные.

— Я не была нигде, кроме России и Китая, — призналась Ольга. — Но знаю, что у Франции много общего с Россией. Представь себе, что раньше, двести лет назад, русские аристократы говорили только на французском языке!

— Да ну! — не поверил Дин Линь. — Не может быть! Где — Франция, и где — вы. Я знаю, у вас был коммунизм, вы строили нам заводы. Вы первые полетели в космос. А Франция — это культура, искусство, поэты и художники. Там мода и древние замки, море и горы.

— А у нас в России тоже культура и море! У нас все даже лучше, чем в … Ты знаешь, какую площадь занимает Россия?

— Ну, как Германия, наверное, — неуверенно, после паузы, ответил молодой китайский человек.

— Дурак, что ли? — не сдержалась Ольга. — Мы занимаем шестую часть земли. Россия больше, чем США, чем Австралия. Чем Китай!

— Врешь!

— Сам ты врешь! Китай меньше России!

— Ты знаешь, какой Китай большой? Моя страна — огромная. Мы даже обозначаем ее иероглифом «Срединное государство», а еще — «Поднебесная». Думаешь, это только слова?

— Вам казалось, что у вас большая страна, оттого вы и назвали ее «срединной». На самом деле земля — круглая. Вас что, в школе не учили географии?

Затем она сочувственно поинтересовалась:

— У вас что, в классе не было карты мира? Знаешь, как выглядит Италия на карте? А Африка?

Ничего этого Дин Линь не знал. Но он не мог так просто сдать позиции и признать, что его страна меньше России:

— Мы в Китае больше слышим про Америку, чем про Россию. Случайно? Нет. Просто Америка — крупная держава, а ваша страна — …

— Еще услышишь. Ты маленький еще. Не знаешь, что было до твоего рождения между нашими государствами. Скоро и думать забудешь про другие страны. И английский свой забудешь, начнешь искать репетитора по русскому…

Не договорив, Ольга поднялась со скамейки и направилась к аттракционам. Она переложила плеер в левую руку, чтобы достать из сумки фотоаппарат, как вдруг услышала шаги. Ольга не стала оборачиваться. Она подумала, что Дин Линь хочет извиниться, и ей незачем поворачиваться или идти к нему навстречу.

Но это был другой человек: темный от ежедневной работы на солнце, грязный от работы на стройке. Он быстро догнал Ольгу, выхватил из ее руки плеер и тут же скрылся в неизвестном направлении.

№ 7. Детская площадка

Песню подкидывало на каждом ухабе, на каждой кочке — пока человек не остановился. Он бежал долгое время. Песня, установленная на автоматический повтор, успела сыграть три раза, пока человек, отдышавшись после бега, не выключил плеер.

Этот человек совсем не понравился песне.

У него глаза разбегались в разные стороны, не могли сосредоточиться на одном предмете. Не каждый по отдельности, а именно вместе. За четверть секунды они успели осмотреть со всех сторон плеер проходящего мимо господина и его сумку, пассажиров рейсового автобуса, полицейскую машину, выезжавшую из-за угла. Уже через мгновение темный человек был на противоположной стороне улицы.

Навстречу шла девушка с рюкзаком, по виду — серьезная и строгая. Рассмотрел ее без стеснения, отчего девушка вспыхнула и отвернулась. Темный человек изобразил довольную улыбку и снова включил плеер.

Зазвучала песня. Она отличалась от тех, что пелись на китайском языке. Человек никогда не смотрел телевизор, не видел ни одного концерта, но прекрасно ориентировался в китайской современной музыке.

Это было не сложно. В Китае музыка жила на улице. Где-то она звучала из открытого окна. Где-то — из черных штуковин возле дверей супермаркетов. Но самое главное — музыкальная композиция в Китае передавалась от человека к человеку, как в древние времена передавались сказания и новости.

У подавляющего большинства китайского населения были хорошо развиты вокальные данные. Китайский гражданин мог пропеть мелодию по памяти, не перевирая, услышав ее всего один раз. Он не фальшивил, не сбивался с ритма, не мешал эту мелодию с какой-нибудь другой. К тому же, пел громко и чисто.

Даже темный человек не был исключением. Чтобы запомнить мелодию, ему достаточно было прослушать ее раз или два.

Слова нашей песни он не смог разобрать. Зато хорошо прочувствовал мелодию. Поначалу она была понурой, к припеву подняла голову, в следующем куплете расправила крылья, а потом взлетела и стала нарезать круги, поднимаясь выше и выше, пока не окончился третий припев, и не прозвучали последние аккорды.

Темный человек не впечатлился песней. Его сердце принадлежало современной китайской музыке, и ничему больше. Та музыка была своей, родной, понятной даже такому темному человеку, каким был он сам. А кем он был? Деревенским юношей, пешком дошедшим до города, промаявшимся несколько дней на улице и в душных ночлежках, пока не подвернулась работа на стройке. Пусть работа была тяжелой, пища — скудной, но это была настоящая еда и настоящая работа. Каждую прожитую в городе минуту темный человек был счастлив. В минуты же наивысшего счастья — после рабочего дня и ужина — он пел песни на родном языке. Те песни, что слышал на улице или от товарищей. Поэтому наша песня ему не понравилась и не могла понравиться. Китайскую музыку он никогда бы не променял на зарубежную.

Он знал, что Китай силен прежде всего людьми — настоящими патриотами. И если он, темный юноша, изменит своей стране, доверившись иностранной песне, то страна станет слабой.

Он знал, что, кроме людей, ничего ценного в стране нет. А люди — это он, и такие, как он — темные, но чрезвычайно музыкальные люди.

Повертев в руках плеер, он пошел ночевать на стройку.

А следующим утром решил его продать. В том же парке, где попалась незадачливая иностранка, рядом с детской площадкой по вечерам возникал стихийный рынок, где, прячась от полиции, собирались торговцы контрафактным товаром и случайно попавшими в руки вещами — такие же шустрые бегуны, как темный юноша.

Ему не раз доводилось покупать там одежду или обувь. Вещи стоили недорого, а о качестве темный человек никогда не думал. Когда один из его товарищей, студент, подрабатывающий на стройке, заметил, что лучше заплатить за качество, чем покупать каждую неделю новую пару тапочек, темный человек сказал:

— Я не знаю, что такое качество. Я плачу столько, сколько могу себе позволить. На этом рынке я могу купить себе хоть что-то. В других местах цены не по мне.

Студент продолжил говорить о качестве и товарном виде, приводил какие-то примеры из мировой практики потребления, но темный человек не слушал его. Он задумывался, и не раз, о своей бедности, особенно после того, как поселился в городе. Подмечал, как выглядят другие молодые люди, в какие здания они заходят, где едят и что едят. Он все видел и не понимал, почему не может позволить себе всего этого. Ведь и он, и те городские люди жили в одной стране, при одном политическом строе, подчинялись одним законам, имели общие корни и одну историю.

Если бы у него была возможность учиться, он бы непременно окончил школу, поступил в университет. Но откуда было взять деньги на учебу? Даже за начальное и среднее образование нужно было платить. А в деревне, к тому же, приходилось заниматься хозяйством. Из-за всего этого он вырос необразованным. На стройке ему доверяли выполнять только тяжелую, грязную работу. И никогда не хвалили.

Плеер, свободно лежавший в вытянутой руке иностранки, был даром небес за ту участь, которая ему выпала. Это был роскошный подарок. Он обесценивал страдания и унижения темного человека в городе Далянь. И мог служить поворотным моментом в его судьбе. Не взять дар небес — значило, выказать им свое неуважение. Темный человек не считал себя ни вором, ни мерзавцем, как назвала его русская девушка Ольга, заметив пропажу. Он внезапно стал человеком, угодным небесным жителям.

Отправившись на работу утром, он закидал плеер тряпками, на которых спал. Его соседи по бараку, занятые, как и он, на стройке, могли лишить его дара небес, если бы этот дар лежал на виду. Брать же плеер с собой было несусветной глупостью: электронная вещь получила бы тысячу случайных ударов, потрескалась и сломалась.

Этот день запомнился темному юноше на всю жизнь.

С ним говорил важный начальник-иностранец, для фирмы которого возводилось здание. Через переводчика он спросил, как долго будет возводиться последний, двадцатый этаж. Темный человек, взглянув мельком на бригадира, показал иностранцу раскрытую правую пятерню. Тот удивился:

— Пять месяцев?

Когда переводчик перевел его восклицание, темный человек покачал головой и еще раз показал пятерню, только прежде того вытер ее об штанину. Штанина была покрыта цементной пылью, и пятерня стала белой.

— Так сколько? Пять недель?

Темный юноша, наконец, заговорил:

— Дней. Пять дней.

Потом он посмотрел на бригадира. Тот выдохнул с облегчением и произнес свое любимое выражение, которое употреблял постоянно, как только на стройке появлялись иностранцы:

— ОКай, ОКай! — делая ударение на первой гласной.

Выслушав переводчика, начальник засмеялся и пожал темному человеку руку. Ту самую, которая стала белой от цементной пыли. Это видел бригадир, видел переводчик — хитрый круглый китаец в темных очках, которого бригадир боялся больше, чем начальника-иностранца. Видели двадцать чернорабочих, соседей по бараку. Видели два инженера, крановщик и архитектор. Видел студент.

Темный человек сбился, когда попытался сосчитать всех тех, кто видел, как начальник-иностранец пожимал ему руку. Сам он умел считать до десяти, поэтому не удивительно, что сбился со счета. Не от волнения же ему было сбиваться!

Темный человек никогда не волновался. Не такой он был человек. В деревне не из-за чего волноваться. Думай только, как получить побольше урожая да как выручить за него хорошие деньги.

После работы товарищи позвали его играть в мацзян. Темный юноша выиграл немного денег. Вспомнил про плеер поздно вечером, когда закончилась игра, и все рабочие разбрелись по своим углам.

На улице стемнело. В феврале темнело рано, оттого и возникал стихийный рынок возле детской площадки Парка Труда.

Пришлось идти пешком. Справа от дороги, где-то возле моря, горела иллюминация и слышалась музыка. Там находились аттракционы и торговые центры, рестораны и дорожки для прогулки, вымощенные гладкой плиткой, очень скользкой в дождливую погоду, которая хоть и редко, но бывала в данной местности.

Темный человек шел вдоль трамвайных рельсов и вспоминал, как заскочил вчера на заднюю площадку трамвая и проехал две остановки, не замеченный водителем. Вообще, следовало зайти в первую дверь и положить один юань в стеклянный ящик, что находился возле водителя.

Темный человек знал это. Но у него не было лишнего юаня. Всего-то было тридцать юаней, на которые он хотел купить на рынке куртку. Возможно, этих денег не хватило бы на куртку, но прийти, прицениться, поторговаться стоило. Ведь весь товар, что выкладывался на землю в парке, был ворованным, продавцы ничего не платили за него, они не платили налогов и не делились выручкой с поставщиками или производителями. Они брали всю выручку себе!

Задняя дверь трамвая случайно оказалась открытой, водитель отвлекся на пассажира, у которого не было одного юаня, зато было десять одной бумажкой. Водитель попросил его разменять деньги, а потом садиться в транспорт. Пока он объяснял пассажиру все это, темный человек поднялся на заднюю площадку. И смог проехать две остановки, до Парка Труда.

Сегодня не повезло: трамваи уже не ходили, когда он вышел со стройки. Да он и не надеялся, что водитель вновь отвлечется и не заметит его. Вчера, вообще, был особенный день: поездка в трамвае, плеер…

Сегодня он выиграл два с половиной юаня, из которых на ужин потратил полтора юаня — значит, на куртку оставалось тридцать вчерашних юаней и один сегодняшний. Всего — тридцать один. Еще не стоило забывать о плеере. Его можно было продать за сто или двести юаней. Вообще, технику было сложно продать: темный человек в ней плохо разбирался, а те, кто разбирался хорошо — те всегда хитрили, занижали цену и настаивали на том, что техника постоянно устаревает, придумываются все новые образцы, а старые стоят все меньше и меньше.

Потом он сказал себе, что сегодня также день был особенный: начальник пожал ему руку на глазах у остальных рабочих, бригадир похвалил, все позавидовали; к тому же плеер все еще при нем, и скоро он выручит за него много денег, чтобы отложить их на велосипед.

Так темный юноша впервые смело подумал о своей мечте — купить велосипед. Это была странная мечта для жителя Даляня. В этом городе, в отличие от остального Китая, на велосипедах мало кто ездил, более того — ездить на велосипеде считалось здесь проявлением дурного вкуса. Но темный юноша вырос далеко от этого города, а в его родных местах велосипед был самым роскошным средством передвижения.

Тут он представил, как приедет в родную деревню на велосипеде. Сначала его не узнают, примут за начальника. Через некоторое время кто-нибудь из соседей признает в нем того самого мальчишку, что ушел пешком в город, заявив, что не станет батрачить на жадных хозяев, а скоро сам станет богатым человеком.

Почти у самого парка, когда послышалась веселая перебранка продавцов и покупателей, темный юноша загрустил. Велосипед, оказывается, не решал главную проблему — как стать независимым в деревне землевладельцем, свободно распоряжающимся и землей, и ее урожаем.

Не додумав эту мысль, но, все же, оставив покупку велосипеда главной мечтой, он свернул к детской площадке.

Аттракционы для детей не занимали темного человека — он с ранних лет был приучен к работе, редко играл и никогда не жалел об упущенном детстве, так как не знал, что у кого-то оно может проходить иначе. Вокруг него росли точно такие же малые работяги, как он сам.

Детская площадка Парка Труда обычно пустовала по вечерам, когда на земле раскладывался товар. Никто не катался на каруселях, качелях, не возился в песочнице и не лазал по крохотным лесенкам. Поэтому до сегодняшнего вечера темный человек не обращал на нее внимания.

Но сегодня что-то изменилось. Он почувствовал это, проходя мимо детской горки — желтой пластиковой доски с бортиками и лестницей. Детская площадка освещалась даже ночью, а сам рынок находился в тени и был слабо освещен.

Темный юноша заметил, что на детской горке что-то движется.

Подошел ближе.

Женщина и мужчина, прилично одетые и довольно чистые, ловили девочку, скатывающуюся с верха горки. Они совсем не обращали внимания на стихийный рынок — ни разу не оглянулись, не бросили взгляд в его сторону. Были абсолютно спокойны и за себя, и за ребенка — конечно, кто посмеет тронуть их в центре города, под боком у мэрии, в шаге от университета.

Не заметили они и темного человека.

А он стоял, смотрел на них и чему-то улыбался.

Родители катали свою девочку довольно долго. Все это время темный человек смотрел на них, находясь в тени. Когда все трое ушли, он повернулся и прошел к одному из торговцев.

Пошептался с ним о чем-то. Получил согласие. Обменял плеер на три бумажки по пятьдесят юаней каждая. Выбрал себе куртку и кеды. Аккуратно завернул старые тапочки в газету и крепко сжал их в руке.

А потом вернулся на стройку.

Все, о чем он мечтал, возвращаясь с рынка, приснилось ему в ту же ночь. Был там и велосипед, и мешок риса, и достроенное здание, и следующий строительный объект, и спрятанные деньги, и купленный участок земли, и — самое главное — были любимая девушка, свадьба и рождение ребенка.

Русская девушка Ольга, больше всего на свете уважающая обряд похорон, сильно бы разочаровалась в темном человеке, узнай она, что он, этнический китаец, совсем не мечтает о роскошных похоронах.

Впрочем, данный конкретный человек уже успел разочаровать ее, когда выхватил из рук плеер и скрылся в неизвестном направлении. Так что о его роскошных похоронах не могло быть и речи: Ольга еще вчера упросила китайских богов лишить его такой чести.

№ 8. Подражание Бунину

Поутру Патрику — этническому канадцу — захотелось быть не просто преподавателем английского языка, направленным в глубь Китая для работы в малоизвестном институте, а — эмигрантом.

В последнее время Патрик был всерьез увлечен творчеством писателя Ивана Бунина, особенно его поздними рассказами, написанными в эмиграции — и не считал невозможным представить себя в роли такого же вынужденного эмигранта. Тем более, он действительно ощущал себя чужим в Китае, а далекую родину отчаянно идеализировал, и очень хотел вернуться туда, но пока не мог, будучи связан условиями годового контракта с институтом.

По всему выходило, что он очень походил на господина Бунина, и отрицать это дальше становилось трудно. Итак, утром восьмого февраля Патрик захотел быть эмигрантом.

За окном прогремел трамвай. Этот звук разбудил Патрика и одновременно напомнил ему один из лучших рассказов Ивана Бунина — тот, где, кажется, умерла девушка, или герой напился, или же он расстался с любимой, то есть, наверняка, был вынужден расстаться с ней и непременно сожалел об этом до самой смерти.

Читая книги, Патрик отключал фантазию и полностью полагался на воображение автора. С Буниным ему повезло: великий русский писатель описывал быт, наружность героев и их чувства так подробно, что не приходилось додумывать.

Сначала ему попался хороший перевод «Темных аллей», потом — стихотворений Бунина, после прочтения которых повысились требования к другим авторам, и, вследствие того, в библиотеке Патрика остались произведения только великого эмигранта.

Удивительным было то, как Патрик реагировал на страдания героев: он плакал, не выпуская книгу из рук. Следует ли говорить, что в свои двадцать пять лет Патрик ни разу не сходил от любви с ума? Это становилось понятно сразу, стоило только взглянуть на толстые стекла его очков, за которыми невозможно было разглядеть пару серых глаз. А раз глаза скрывались, то не могли встретиться с глазами очаровательной незнакомки, в результате чего не вспыхивала искра, не завязывалось знакомство, не рождалось прекрасное чувство, ради которого и о котором Бунин создал такие произведения, над которыми Патрик пролил столько слез.

Патрик не был плаксой. В таких случаях он становился проводником между книгой и внешним миром: плакал не он, а автор. Возникшее у канадца желание быть эмигрантом, кстати, являлось одним из проявлений живого воображения писателя Ивана Бунина.

Именно он подбил Патрика на приключение сегодняшнего дня.

Трамвай прогремел в восемь утра. Это был знак, побуждение к действию. Патрик проснулся и стал медленно, тщательно готовиться к выходу из дома. Он занимал двухкомнатную квартиру в пятиэтажном старинном здании для преподавателей, на окраине студенческого городка, принадлежащего самому непопулярному в Даляне институту. Патрик попал сюда по распределению, прямо из Канады.

Он с самого начала знал о месте работы, о размерах института и его непопулярности, но не придал этому большого значения. Более того, поначалу он радовался, что будет жить в тихом пригороде, где сможет дышать чистым воздухом, есть натуральные продукты и работать в полсилы.

Конечно, вскоре он понял, что заблуждался насчет воздуха, тишины, а особенно — насчет «полсилы». Здешние студенты хоть и были малочисленными, но отличались особенным прилежанием и находили преподавателя в любом уголке студенческого городка, окликали его издали, размахивали учебниками и просили помочь с домашним заданием.

Патрик не был здесь единственным преподавателем-иностранцем. Этажом ниже, например, жил бельгиец по прозвищу Тинтин. На одном с Тинтином этаже — американка Лиса (это было имя, а не прозвище, с ударением на первом слоге — ЛИ-са). Где-то неподалеку, а может, в другом подъезде, проживала лучшая подруга Лисы — Маргарет, также американка. Всякий раз, заглядывая к Лисе, Патрик заставал Маргарет там, втроем они говорили на родном языке, радовались этому, потом расходились по своим квартирам, но он никогда не обращал внимания, поднимается Маргарет этажом выше или же выходит на улицу, чтобы перейти в другой подъезд. Он никогда не думал о Маргарет, поэтому не знал точно, где она живет.

Тинтин присоединялся к ним редко. Чувствовал, что между ним, европейцем, и тремя североамериканцами существует какая-то преграда, которую не смогли разрушить даже экзотические декорации и влажный климат восточной страны.

Патрик постоянно говорил о культуре Запада и бескультурье Востока. Кстати, он относил к Востоку и Бельгию, путая ее с Болгарией, а Болгарию — с Боливией. То есть он полагал, что рядом с Боливией — страной, глухой до безобразия, — находится Болгария, настоящее, международное название которой — Бельгия, как раз то место, откуда Тинтин приехал учить английскому языку китайцев, языку, который сам, по мнению Патрика, в принципе не мог знать.

Тинтин знал географию очень хорошо, был воспитанным и долго не мог понять, почему Патрик при встрече вместо слов приветствия машет ему рукой. Патрик же просто боялся услышать искаженную родную речь.

Зря он боялся: Тинтин говорил по-английски правильно, как истинный англичанин, и преподавал, как надлежало настоящему носителю языка, так что его ученики считались лучшими в институте. Но Патрик был упрям, как чёрт, избегал встреч с Тинтином и всякий раз затыкал уши, когда кто-нибудь нахваливал бельгийца.

Вот такой был Патрик. Отчего бы ему не стать эмигрантом, подумал он сегодняшним утром, если он похож на аристократа, образован, умен и начитан. Как истинному эмигранту, ему следовало теперь переродиться окончательно и стать образцовым эмигрантом для местных жителей.

Опыт многих поколений миссионеров, потерпевших поражение во всех восточных странах, был неизвестен Патрику. Как, вообще, было неведомо многое другое из мирового опыта, за исключением английской литературы и английских переводов литературы зарубежной. Патрик не боялся трудностей, так как не знал об их существовании. А знать что бы то ни было, кроме литературы, он не хотел.

Не так давно он приобрел длинное пальто с высоким воротником и деревянными пуговицами, шляпу и зонт-трость. Сегодня, нарядившись для прогулки, потренировался перед зеркалом в бесстрастном выражении лица, какое, наверняка, было у Бунина и у всех предыдущих поколений эмигрантов. И остался доволен своей новой ролью.

Патрик выглядел безупречно. В самом начале прогулки ему удавалось сохранить надменное выражение лица, держать спину прямо, а подбородок — высоко. Но через несколько шагов он стал вдруг спотыкаться, терять равновесие и хорошее настроение, так как неподалеку от его дома, за высоким забором студенческого городка, возводилось высокое здание, а его строительство было таким шумным, скрипящим и стучащим, что оставаться эмигрантом далее не получалось.

Здание строилось уже несколько месяцев. Он успел привыкнуть к постоянному шуму, но сегодня стало особенно обидно за свою родину и особую эмигрантскую отчужденность, за непохожесть китайского города на его родной город, так что Патрик вышел за территорию студенческого городка и пошел вдоль его восточной стены, пока не попал на строительную площадку.

Охрана уважительно оглядела шляпу и зонт, забыла спросить документы и молча проводила Патрика взглядом. Его же тянуло на самый верх, где суетилось много людей, где была сосредоточена деятельность всего кадрового состава объекта, откуда доносилось пение.

Да, наверху кто-то пел. И именно это раздражало Патрика больше всего.

Он был уверен, что Иван Бунин, будь тот на его месте, точно бы не стал терпеть такую наглость, как пение, во время своей прогулки, а поднялся бы на самый верх здания и не постеснялся бы в выражениях, чтобы поставить нахала на место, преподать остальным хороший урок, а потом, в приподнятом настроении и при полной тишине, продолжил бы путь.

Как же он был удивлен, когда услышал, что песня поется на его родном языке! Слова различались плохо, но все же интонация и сочетания фонем были так похожи на характерные для английской речи, что Патрик невольно замедлил шаг, стал подпевать и в результате поднялся на последний этаж тогда, когда перерыв закончился, рабочие занялись каждый своим делом, а песня оборвалась.

На него самого никто не обратил внимания. Будто иностранец был тут не в новинку. Будто китайские рабочие каждый день видели светлокожих людей в шляпе и с зонтом.

Так оно и было. Действительно, иностранцы часто появлялись на строительном объекте, наблюдали, советовались с бригадиром. Патрика сочли за одного из подрядчиков.

Патрик был расстроен: никто не различил в нем эмигранта. Он размышлял. Если бы его заметили, думал он, то стали бы почтительно вести с ним беседу. А так, похоже, приняли за туриста. Что могло быть хуже?

Турист — праздный, наивный, отчасти глупый человек, готовый восхищаться каждым метром земли, не похожей на родную, считал Патрик. Туристу зачем-то нужно видеть старинные постройки, с жадностью фотографировать и снимать на видео каждое второе дерево и записывать за экскурсоводом бесполезные исторические факты, которые никому в принципе не могли пригодиться. Нет, туристом он бы никогда не стал.

Чтобы доказать свою аристократичность, Патрик обратился к первому попавшемуся рабочему и сказал по-английски:

— Я вовсе не турист, я — эмигрант. Ясно?

Китайский рабочий замахал руками, подзывая соотечественников. Рабочие окружили Патрика, ощупали шляпу, отобрали зонт и рассмотрели его конструкцию. Потом стали совещаться:

— Хороший зонт. Надо бы показать его в нашей деревне, чтобы они там организовали производство таких зонтов. Будут продавать иностранцам и заработают много денег.

— Да, точно так и надо сделать. Ты прав. Спроси у иностранца, сколько он хочет за зонт.

— Почему я?

— Ты лучше меня говоришь по-иностранному. Спроси. А то он уйдет.

— Пусть спросит Младший Чжао. Он говорит по-иностранному. А я не умею говорить. Пусть он спросит.

— Где Младший Чжао?

— Поет. Поет что-то со вчерашнего дня. Уже надоел. Ни слова не понимаю из того, что он поет.

— Младший Чжао!!! Иди сюда, есть срочное дело! Мы скоро разбогатеем!

Прибежал Младший Чжао — темный от загара, молодой и шустрый китаец.

— Что нужно делать?

— Спроси у этого иностранца, сколько стоит его зонт. Мы отправим зонт в нашу деревню, они придумают, как собрать такие зонты, и мы разбогатеем!

— А кто это такой? Из начальства?

— Нет, разве не видишь? Бригадир Лю не смотрит в его сторону — значит, просто человек, со стороны. Может, студент. Или журналист. Сейчас их много в нашем городе. Спроси. И поторгуйся. Мы согласны на десять юаней. Давай!

Младший Чжао потер темный лоб темной ладонью, подумал и обратился к Патрику на английском языке с таким сильным акцентом и недопустимыми ошибками, что тот покраснел от неловкости за Младшего Чжао, мысленно причисляя его к ученикам Тинтина.

— Пожалуй…ста, привет, да, нет, сколько есть или мало, десять или да, так-то. Итак?

Патрик попытался изобразить бесстрастность, но получилось это плохо. Молчавшие китайцы зашикали на Младшего Чжао, сообразив, что тот спросил неправильно.

— Сколько? — сказал кто-то, указывая на зонт.

Каждый китаец с детства знал английское слово «сколько», даже если не учился в школе. Иностранцы, находившиеся в Китае, использовали это слово чаще всего, и местные жители невольно заучили его.

— Тысяча юаней, — уверенно, с улыбкой, ответил Патрик. Он гордился своим зонтом, который действительно обошелся ему в тысячу юаней. Зонт был изготовлен в Англии, привезен в Китай на пароходе, оттого и стоил так дорого. Зато о его качестве можно было написать поэму.

Китайцы опешили. Никогда они не слышали, чтобы зонт стоил так дорого. За неделю работы на стройке они не получали так много. Никто не поверил словам Патрика.

— Он врет, чтобы продать зонт втридорога. Каково, а?

— Пусть забирает зонт и катится домой.

— Чего они ищут в нашей стране? Олимпиада давно закончилась. Ходят тут, смотрят. Где наша охрана?

— Бригадир Лю, подойди сюда.

— Чего стоите? Кто будет работать?

— Он мешает. Вот он, да. Выгони его. Просит за зонт тысячу юаней!

— Сколько? Да он что, бредит? Где видано, чтобы за зонт платили тысячу юаней? Я не плачу вам столько за неделю работы!