Записки брюзги, или Какими мы (не) будем Губин Дмитрий

Обезьяний питомник

Я провел неделю во Флоренции: там шла знаменитая выставка моды Pitti Immagine Uomo; меня пригласили.

Утром я ходил по бесконечным павильонам, заполнявшим до краев старую крепость Фортецца да Бассо, и понимал, что счастье на земле есть, и оно материализовано в прекрасных, как утро влюбленного мужчины, пиджаках Cantarelli, – а после обеда тихонечко исчезал в город. Где застывал от восторга уже в Капелле Волхвов во дворце Медичи-Риккарди, этой волшебной шкатулке, расписанной Беноццо Гоццоли; рассматривал чеканные лица в невероятных уборах, эти отстраненные, не пересекающиеся с тобой, взгляды пажей, все эти картинки, которые в детстве показывала мне в альбоме мама. Только тогда я не знал, что на шкатулке изображено византийское посольство 1439 года: последняя напрасная, но прекрасная попытка объединения католицизма и православия; что надменный юноша с живым леопардом на лошади, по имени Джулиано Медичи, будет убит вскоре неподалеку, на ступеньках собора Санта-Мария-дель-Фьоре, того самого, с куполом-яйцом Брунеллески…

Знание истории, соединяясь со старыми камнями, дает наслаждение не меньшее, чем алкоголь или же любовная страсть, – каждый, кто это хоть раз испытал, поймет, о чем я говорю. Я простоял в крохотной капелле минут сорок и – о чудо! – в одиночестве, несмотря на туристический сезон.

А еще во Флоренции мы играли. Сложилась у русских, приехавших сюда за счет итальянского налогоплательщика – у наших байеров и журналистов, такова уж для итальянцев важность выставки Pitti Immagine – сама собой игра. После очередного показа, мы окидывали взором мир окрест и спрашивали друг друга: «А представляешь, если бы мэром Флоренции был Лужков?» – «Mamma mia!»

Нет, ну на минуту поставьте себя на наше место. Вот вы на приеме, устроенном патриархом моды Роберто Капуччи, на высоком левом берегу Арно – том же, где дворец Питти. В залах старой виллы Бардини выставлены запредельной красоты платья. С бокалом шампанского вы спускаетесь в сад, любуясь садящимся в sfumato солнцем и видом на город. Вот галерея Уффици. Вот вдоль Арно вышагивают белые цапли. Вот внизу района Ольтрарно стоят бедняцкие дома с сушащимся в окнах бельем, однако они тоже прекрасны, потому что это старые дома. И тут вы задаете друг другу вопрос: «А вот что было бы, если бы мэром Флоренции был Лужков?» – и заходитесь в гомерическом хохоте. «Палаццо Строццо?» – «Сначала он бы сгорел, потом воспроизвели бы в монолите и устроили мегамаркет!» – «Санта-Мария Новелла?» – «Рядом начали бы уплотнительную застройку, собор пошел бы трещинами, воспроизвели бы в монолите, устроив подземный паркинг!».

И уж совсем истерика с нами случилась, когда мы представили, что сделал бы Лужков с Понте-Веккьо, самым древним сохранившимся мостом Европы, построенном в 1345 году. Понте-Веккьо и сегодня, как 660 лет назад, застроен угрожающе нависающими над водой лавками в несколько уровней, и даже дилетант легко представит, как это впечатляюще выглядит, если удосужится посмотреть «Парфюмера».

Нас и правда корчит от смеха: ведь невозможно вообразить, чтобы сегодняшняя московская (а шире – российская) власть не признала бы аварийной и не потребовала бы немедленного сноса рухляди, что мокнет в воде шесть с лишним веков! Не Лужков с аварийностью – так Митволь с водоохранной зоной. Что париться по поводу истории? Прикажут – перепишут. И воспроизведут в монолите. Тем более история у итальянцев нам вредная. Вот, скажем, устроил Козимо Медичи в XVI веке внутри моста крытый переход, чтобы ходить в гости к сыну на другой берег. А проход, ныне известный как коридор Вазари, пришлось сделать кривым, потому как какие-то граждане, проживавшие на линии его прокладки, наотрез отказались жилплощадь освобождать. И вот – представляете?! – всесильные Медичи ничего не смогли с бунтовщиками поделать.

Их бы да в Южное Бутово! (Новый взрыв хохота.) И вое… (смех) про… (хохот) извести… (ой, мамочки!) в моноли… (ой, ой, ой!).

Вечером, после шоу мужского белья от Биккембергса (в здании бывшего вокзала человек пятьдесят мужиков в одних белых трусах картинно застыли на подиуме, изредка меняя позы под «Лебединое озеро». Когда Чайковский сменяется прогрессив-хаусом, в зале гаснет свет, и в бликах фотовспышек становится ясно, что мужики снимают трусы. Женщины радостно визжат. Когда свет включается, видно, что белые лебеди сменились черными: в смысле цвета трусов. Ты ходишь вокруг подиума, опять же, с шампанским, испытывая чувства, которые испытывала, должно, рыба в СССР по четвергам, когда был рыбный день) – так вот, вечером мы гуляем по городу.

Наша гостиница – на окраине, у старых городских ворот. Идти до окраины минут пятнадцать. Флоренция – город маленький. Пять веков назад – то есть тогда, когда на местный рынок нельзя было зайти, чтобы не наступить на ногу либо Микеланджело, либо Караваджо – здесь обитало двести тысяч человек, а сейчас всего в два с половиной раза больше. Зато туристов приезжает каждый год по пять штук на одного местного.

Туристы – народ восторженный, но глупый. Им подавай непременно вековую седину, старые фрески, они без ума от Леонардо и Бронзино, от странных историй и темных времен. А обмануть народец ничего не стоит. Видел я, как в Москве туристы охали у фальшивой Иверской часовни (воспроизведена в монолите) и якобы Китай-города (аналогично). Да и сам охал, приняв по глупости в Риме возвышающийся над Форумом многоколонный монумент Витторио-Эммануила (новодел, историзм, конец XIX века) за камни Возрождения. Отчего гид ужасно смущался и говорил, что «эту пошлость» сами римляне презрительно называют «пишущей машинкой».

Собственно, чтобы предотвратить обман дилетантов, архитекторы мира подписали так называемую Венецианскую конвенцию (Россия к ней присоединилась). Суть в том, чтобы защитить историю от подделок. Когда старые камни рушатся, их нельзя заменять копией. Если Колизей и Форум погибли, можно либо демонстрировать их могилу, либо строить на могиле, условно говоря, небоскреб. Что тоже есть памятник времени, только другому. Но возводить копию Колизея – нельзя, как вывешивать, скажем, в Уффици фальшивого Караваджо, прикрываясь тем, что оригиналы велел сжечь Савонарола (тоже, кстати, был мэром Флоренции. Пока недовольные сограждане его самого не сожгли). Историческая подлинность состоит в том, что история не переигрывается назад.

Ни в монолите, ни в кирпиче, и ни за какие деньги.

А еще, гуляя, мы говорим о том, что Лужков (что есть, по сути, не имя, а торговая марка столичного стройкомплекса), надежда и гордость москвичей, лишил их – и поделом, коль так монолитно его переизбирали, пока еще можно было избирать – той Москвы, про которую когда-то написал Давид Самойлов: «Снега, снега, зима в разгаре, светло на Пушкинском бульваре, заснеженные дерева, прекрасна в эти дни Москва. В ней все уют и все негромкость». В Москве не осталось соразмерного человеку района: она теперь – сплошной офис, соразмерный занимающим его корпорациям. (Лужков ведь, если не ошибаюсь, сказал, что в центре не должно остаться пятиэтажных домов? – правильно, скоро и не останется. Он ведь сказал, что «сталинки» будет сносить? – правильно, и снесет.)

А в офисе туристу делать нечего. На весь осмотр столицы РФ сегодня нужен максимум день: меньше, чем на Суздаль. Красная площадь, Кремль, Третьяковка – и все. Прочее либо торговые комплексы, либо фальшак, начиная с храма Христа Спасителя. Символ сегодняшней Москвы – фальшиво признанная аварийной и воспроизводимая (в монолите) фальшивая гостиница «Москва» (а федеральный символ – незаконно перестраиваемая «Россия»).

В Москву туристу если и есть смысл приезжать, то как в Лас-Вегас, с его имитациями мировых шедевров. И не парадокс ли, что Лужков бьет себя в грудь, требуя вывода из Москвы казино.

И мы, наслаждаясь прогулкой вдоль Арно, решаем, что это он на публику бла-бла-бла. Не выведет. Воспроизведет. В монолите. В Москве сегодня можно жить, только чтобы зарабатывать крутые деньги и круто их тратить.

Не было в Москве праздника смешнее, чем 850-летие Москвы.

Это праздник новодела, прикидывающегося старым городом. Истории у Москвы больше нет.

У нас последний вечер во Флоренции, пора собирать чемоданы.

Уже сворачивая к гостинице, мой собеседник, знающий Италию не в пример лучше меня и куда больше здесь живущий, говорит, что понимает любовь москвичей к Лужкову.

Большинству, говорит он, трудно жить в европейских старых городах. В Венеции, с ее сыростью и гниением каналов, не осталось итальянцев. Там покупают недвижимость американцы, англичане и русский художник Андрей Бильжо. А аборигены живут на берегу лагуны, в Местре, потому что не хотят поступаться удобствами жизни ради Большой Истории. И вопрос не в том, чтобы упрекать людей за то, что они разменяли историю на удобства, а в направлении исхода.

В Европе, продолжает он, вслед за Америкой после войны случилась suburban revolution, революция пригородов, когда средний класс из Парижа, Рима, Флоренции, Барселоны стал перебираться в домик с лужайкой в пригороде. Все, что потребовалось для революции – строительство пригородных дорог и коммуникаций. В России же с коммуникациями известно что. Вот удобства и стали создаваться прямо на старых камнях.

Ты понимаешь? – спрашивает он.

Я машинально киваю. Я не москвич, я петербуржец. Мне легко подчинять жизнь истории, потому что жизнь в Петербурге означает подчинение хотя бы графику разводки мостов.

Я знаю, что в Петербурге в последние годы риелторы делят квартиры в центре, делят на два типа: «московский» и «иностранный». «Московский» – это когда монолит и подземный гараж. «Иностранный» – это когда сохранились лепнина и печи. Второй тип приводит в восторг европейцев, первый скупают с инвестиционными целями москвичи.

Я обойдусь без подземного гаража: не может быть подземного гаража под, условно говоря, Трезини. Зато в моем окне Петербург ровно в том виде, в каком он существует последние двести лет. Смотришь в окно – видишь золотой сон.

– А представляешь, если Лужков – губернатором в Питер?! – выводит меня из задумчивости приятель.

Я вздрагиваю.

2007

Сниму недорого, после ремонта

Отношения между теми, кто снимает квартиру, и теми, кто ее сдает – это и есть отношения внутри нашего общества, только без телевизионного, идеологического глянца. А вы думали – бывает иначе?

Я довольно долго убеждал свою московскую квартирную хозяйку, что старость придумали трусы, и вот – убедил. На семьдесят пятом году жизни она завела бойфренда. Как говорится, «я знаю силу слов, я знаю слов набат». Теперь они собирались жить в пробном браке, дабы вместе ходить по театрам-филармониям-магазинам и вести прочее совместное хозяйство.

Это означало, что квартиру, которую я снимал без малого десять лет, предстояло освободить. Пожилым не терпелось (их можно понять: у них, в отличие от молодых, впереди не было всей жизни), и хозяйка вкрадчиво спросила, может ли она начать «небольшой ремонтах», пока я поищу новое жилье. Я опрометчиво кивнул, и однажды, вернувшись с работы, не обнаружил в квартире ванной, зато обнаружил бригаду гастарбайтеров. Словом, новое жилье было нужно срочно.

Драмы в том не было – большинство людей в мире живет на съемных квартирах, я сам в свое время открывал для себя рынок аренды Лондона, где по одну сторону Гайд-парка был мир заоблачных цен Кенсингтона, но тут же, в шаге от самой дорогой в мире улицы Кенсингтон-пэлас, жил не тужил райончик Бэйсуотер (тот, про который Голсуорси писал «она жила на плохой стороне парка»), где цены были ниже втрое, хотя удобства в виде метро и парка оставались прежними.

Вот и в Москве мне были потребны метро, парк-сквер-сад для бега и возможность на машине добраться равно легко до любой из моих многочисленных – каюсь – работ. То есть не «фешемебельный» (по определению одной знакомой), но все же центр. Центр второй ценовой категории.

Москва, если кто из иногородних не в курсе, – это такой мега-офис, заточенный не под жить, а под делать деньги (в чем, кстати, ее сильное отличие от европейских столиц, включая Петербург). Поэтому главный признак крутости москвича – как раз жить не в Москве, а за городом, пусть до офиса приходится добираться долгие часы по пробкам. Найти место для жилья, удобное для жизни, в Москве трудно (здесь нет ни Латинского квартала, ни Петроградской стороны), но все же парочку подходящих я знал.

Увы, я не знал многого другого.

То, что в Москве (и в России в целом) нет крошечных, в одну комнату, агентств недвижимости, где объявления об аренде и фотографии жилья удобно выставлены прямо в окне – для меня новостью не было. У нас ведь если бизнес – то в сорок тысяч курьеров, и когда в большом агентстве снимают трубку, то говорят, что агент «обязательно перезвонит», а он ни фига не звонит, а если звонит, то заспанно спрашивает «а чо нада», после чего приходится вежливо отвечать, что теперь уже ничо.

После общения с третьим или четвертым большим агентством я пошел на прием к частному специалисту: главному редактору газеты «На Рублевке» златокудрому юноше Эдуарду Дорожкину, подрабатывающему в сторонних изданиях колонками про рынок квартир, эдакому Есенину недвижимости.

Дорожкин ловко, как пятерых тузов к шестому прикупному, выложил мне адрес сайта, «единственного реального» в поисках жилья. Записывайте, дарю: www.cian.ru – главная риелторская база данных. Я там проторчал неделю, как вуайерист на чердаке против бани, и вскоре уже понимал, что «маленькие агентства» в России есть, просто они, не выдерживая аренды-налогов-поборов, работают в интернете. Вот риелторы Сережа и Руслан плотно окучивают один из интересных мне районов. Вот Ангелина Ивановна – другой. Фраза «ваши 40» в их объявлениях означает передачу сорока процентов от риелторского вознаграждения посреднику, приведшему клиента. Правда, Сережа с Русланом наивных посредников кидают. С Русланом я познакомился на просмотре, куда меня привела как раз Ангелина Ивановна. Квартира не понравилась, но я машинально сказал, что «подумаю», а на выходе получил, как любовник тайком на балу, записочку от Руслана с номером телефона. Я позвонил. Руслан предложил «мои 20» – но чтобы духу Ангелины Ивановны близко не было. Можно подумать, нынешние олигархи не с подобного начинали.

Даже если вы далеки от проблем сдачи и найма, рекомендую все же заглянуть на вышепомянутый сайт «циан». Почувствуйте цианистый привкус объявлений центрального интернет-агентства недвижимости. Зато потом у вас будет противоядие.

Я, например, выработал иммунитет к обильным «сдам строго славянам», и даже к прицельному «киргизам не сдаю» (встретилось один раз такое – полагаю, речь шла о квартире близ посольства Киргизии). Я начал спокойно воспринимать даже «некурящих славян без домашних животных и без детей с пропиской в Москве или МО». Я не ожидал одного: что я сам, некурящий, спортивный, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил – вовсе не идеальный квартиросъемщик.

– Нет, боюсь вы хозяев не устроите, – сказал мне первый же агент, которому я выложил всю правду: что моя семья живет в Питере и что я работаю в Москве журналистом. – Ну, статейку тиснете или снимете там чего.

– Да ладно, я пошутил, – пошутил я. – Я питерский чекист.

– Еще хуже, – сказал агент, – хозяева подумают, что вы квартиру отберете. Знаете, давайте время не тратить. Я уже по голосу слышу, что вы им не подойдете.

Удивительно, но и второй звонок привел примерно к тому же, и я уже собирался вновь обращаться к Дорожкину, как третий агент сжалился и посоветовал придумать легенду: что я буду снимать квартиру на двоих с женой, которая переезжает из Ленинграда («из Петербурга», поправил я, «из Ленинграда», поправил агент), что мы оба – менеджеры среднего звена в сети супермаркетов, ожидаем повышения, а по этой причине детей в ближайшие пять лет не хотим.

И представляете: сработало!

Мне показалось, что я вжился в требуемый образ: русская пара, без вредных привычек (включая детей), которая будет платить, но в налоговую не заложит.

Но это было вершиной айсберга. Русские – второй сорт для самих же русских. Даже самый разлюли-патриот мечтает сдать квартиру иностранцу. Самые чистые, ухоженные и, кстати, не самые дорогие квартиры, особенно в центре, русским не сдаются вообще. У меня вышел забавный случай: я разболтался с агентом владельца одной симпатичной квартирки о жизни в Лондоне, и он организовал просмотр. Квартира в переулках у Бульварного кольца была и впрямь неплоха. Мы с хозяином почти ударили по рукам, как он спросил про мой паспорт. Я достал краснокожую паспортину. Хозяин удивленно вскинул брови, спросив, двойное ли у меня гражданство. Тут удивленно вскинул брови я. И милейший пенсионер со строевой выправкой – вдруг посуровел: «Знаю я вас таких! Девушек водить будете! Или еще хуже, не девушек!» – «А будь я англичанином, что, не водил бы?» – выдавил я из себя. «Тогда бы других водили, приличных. У них и мужчина с мужчиной в браке живут!»

Квартира уплыла. Но зато я узнал окончательную правду об арендаторе мечты. И что русские люди – даже со строевой выправкой – точно толерантны.

Но только применительно к иностранцам.

Легкомысленный Дорожкин, весь в своей Рублевке, махнул рукой на мой вопрос, хватит ли тысячи долларов снять маленькую «однушку» в центре.

– Ну, чуть больше. Полно таких.

Увы: он отстал от жизни минимум на полгода. Сегодня за тридцать-тридцать пять тысяч рублей у не самых престижных, близких к вокзалам, станций метро кольцевой линии если и сдается что-то однокомнатное, то убитое в хлам.

К некоторым объявлениям в «циане» прилагались фото квартир, и я день за днем, как фильм Хичкока, просматривал снимки советского жилья с кухнями, мебелью и удобствами, знававшими времена не только Брежнева, но, боюсь, и Хрущева. Тогда я решил звонить по объявлениям, не содержавшим фотографий: наивный, я не знал, что на них – как на сайтах знакомств: если девушка не вывешивает фотографию – значит, вариант уж вконец безнадежный.

Помню, было объявление про квартиру «в ретро-стиле с роялем, с окнами в сад» – наделе оказалось, что последний ремонт делали в семидесятых, что это был низкий первый этаж и что пианино хозяева не вывозили, потому что за вывоз нужно было платить, причем о снижении цены они говорить не желали, тыча пальцем в пластмассовую жердочку на стене: «Шкафчик, смотрите, только купили!»

Никто не желал делать ремонт, а если делали, то для проформы, и в этой проформе невозможно было жить, потому что зеркало в ванной, к примеру, мертво крепилось на подходящей лишь для дяди Степы высоте.

Все это касалось квартир ценой тридцать-тридцать пять тысяч рублей в месяц, то есть в полторы средних зарплаты москвича. Агент Руслан начал звонить мне со словами: «надо бы повысить планочку бюджета», но и в квартирах ценой в сорок тысяч было все то же самое – ну, разве разбитая кухня была поновее или квартира была ближе к метро.

Однажды я спросил Руслана, с какой цены начинается квартира, не унижающая достоинство, чистая, с человеколюбивой мебелью из IKEA. «И чтобы было где поставить машину? И скверик, чтобы бегать? – переспросил Руслан, к тому моменту знавший про меня практически все. – От ста тысяч. Если ремонт дизайнерский – от двухсот. Это, само собой, только однокомнатные. Ну так что, поднимем планочку?».

Я не соглашался. Мой друг в Париже снимал за тысячу евро приятнейшую мансарду на бульваре Сен-Жермен прямо у метро. В Москве же хозяева отказывались показывать квартиры ценой в тысячу двести евро в то время, когда удобно мне (хозяева, как правило, жили за городом, и устраивали смотрины раз в неделю, сразу для всех, по принципу «вас много – мы одни», что было сущей правдой). Те, кто не отказывались, ставили условия типа содержать их кота или проплатить за полгода вперед.

Это был фильм Хичкока с героями Феллини. Он длился, пока однажды я, вернувшись домой, не обнаружил, что в квартире, вслед за ванной, исчез унитаз. Таджик-гастарбайтер, улыбаясь белозубой улыбкой Азии, сообщил, что новый горшок будет через два дня. Я уже знал, что рабочий снимал квартиру на первом этаже моего подъезда, только примерно с дюжиной сотоварищей. То есть он был мне, может, двоюродный, но брат по Москве. И я дрогнул. Я позвонил Руслану и сказал, что согласен на повышение планочки.

Так что пишу я этот текст в профессорской однокомнатной квартире. Два шага до Тверской. Есть сквер, где я бегаю по утрам. Правда, в кухню влезают либо стол, либо холодильник, поэтому холодильника в кухне нет. Из мебели есть диван и шкаф-купе, дверцы которого имеют привычку вылетать из пазов с грохотом. Слышимость в доме на уровне видимости, а занавески прозрачные, а шторы не повесить, потому что карнизы брежневские и поломанные.

Отдаю я за эту квартиру зарплату в «Огоньке» плюс, наверное, еще половину профессорской зарплаты.

Но жизнь налаживается. Холодильник я уже заказал, а стол из кухни перенес в комнату. Он, правда, качается, как бычок на доске, так что компьютер, того гляди, упадет, и мне надо спешить закончить статью.

Как я буду из этой ситуации выкручиваться?

Ну, дело в том, что у меня самого в Петербурге есть на сдачу отличнейшая квартира в центре – и с прекраснейшим, кстати, ремонтом…

Эй, ни у кого нет на примете парочки иностранцев?!

Ваши 30.

2008

Элитные граждане

Не знаю, плакать или смеяться: теща скоро переезжает в элитное жилье. Вместе с двумя кошками, мешком картошки, стратегическими запасами круп и швейной машинкой одного с тещей возраста, на которой она строчит прихватки для кастрюль.

Эту квартиру купила, понятно, не теща, а ваш покорный слуга. Но понимаете, какая штука: я ни сном ни духом не ведал, что квартира элитная. Просто теща – пожилой человек, с больными ногами и плохим сердцем, ей тяжко стало карабкаться на четвертый этаж старого петербургского дома без лифта. У меня же, вследствие инфляции, таяли сбережения, да еще и цены на жилье дрожали в низком старте, а в новом доме напротив как раз продавалась умеренно-дорого квартира на втором этаже, – обстоятельства сошлись, я и решился. Закрыл депозит, взял кредит. Теще – жилье, мне – потенциальное умножение капитала.

И вот, пока в квартире шел ремонт, в подъезде появилась стойка для газет, и на нее вначале выкладывали «Цены на стройматериалы», потом стали интерьерные «За город» и «Под ключ», а затем – и вот тут я испытал, как это лучше назвать? ага, катарсис! – запечатанный в глянцевый пакет журнал Robb Report.

Вполне вероятно, вы никогда не слышали об этом издании. Неудивительно: в США Robb Report возник как бюллетень для членов клуба владельцев «Роллс-Ройсов», потом стал главным журналом о роскоши, а недавно начал издаваться в России. Где он не поступает в киоски, а доставляется на рублево-успенские небеса к людям из первой тысячи Forbes особой ангельской почтой – даже когда сам Forbes не знает, что это люди из его тысячи. Не говоря уж про ангелов.

Я систему знаю наверняка, поскольку этот журнал редактирую.

Когда же мое изумление прошло, выяснилось, что в Петербурге Robb Report доставляется не только в виллы Репино и Комарове, но и еще примерно по двадцати «элитным адресам». Квартира для тещи оказалась по одному из них.

Ура, аплодисменты; музыка вышних сфер.

Так я узнал, что дом, построенный компанией БСК сикось и накось (в стене вместо одного слоя кирпича был пенопласт, цементная стяжка на полу треснула, ливневую канализацию пустили по лопнувшей трубе внутри квартиры); дом, квартиры которого были спланированы архитектором Явейном так, что все квартировладельцы их переделывали, – он, оказывается, элитный.

А знаете, почему? Потому что:

1) он в центре;

2) новый;

3) из монолитного железобетона;

4) есть консьержка;

5) а также парковка и подземный гараж (и это, как потом мне объяснили знающие люди, можно смело ставить на первое место).

Я от объяснений завыл: как волк, задрав морду в низкое питерское небо.

«Элитное жилье» – русское словоизобретение. Никакого elite estate (elite immobilier, Elite Liegenschaften) в мире не существует. Жилье в мире бывает просторным, роскошным, бывает дорогим и дико дорогим, оно бывает лофтом на Манхэттене, шале в Альпах, палаццо в Венеции, а в идеальном случае бывает home, sweet home: домом, милым домом. Для обозначения дорогого жилья в англо-саксонском мире используется префикс «prime», но нигде – понимаете? – нигде в определении не встречается классовой сегрегации: мы-де элита, а вы дерьмо.

Мой друг, редактор газеты «Недвижимость и строительство Петербурга» Дима Синочкин вообще полагает, что «элитная недвижимость» – это магическое заклинание, крэкс-пэкс-фэкс, позволяющее втюхивать клиентам жилье на 30 % дороже того, что иначе не втюхать.

Ведь что определяет удовольствие жизни в Петербурге? Возможность гулять по городу пешком, испытывая острейшее наслаждение от нахождения внутри старой гравюры. В рукописном отделе Публичной библиотеки читать переписку Екатерины с Вольтером в подлиннике. А еще шататься по музеям, или, глядя на Петропавловку, подбрасывать полено в горящий камин, или изучать витиеватую историю собственного дома, или плавать на корабликах и заниматься виндсерфом прямо в городе (да-да: на Васильевском острове). А еще кататься на велосипеде меж вилл и дворцов на островах.

И если твой питерский дом способен обеспечить все перечисленное в шаговой, как говорится, доступности – он прекрасен. А все прочее, включая отсутствие гаража и присутствие бомжей – вторично. Вон, в подъезде дома, где когда-то жил драматург Шварц, а ныне живут писатель Гранин и переводчица Беляк (это она блистательно перевела на русский Аготу Кристоф), довольно долго обитал местный бомж. Я его однажды вытурил на улицу – и потом выслушивал от Гранина по полной программе: бомж был чистоплотен, не давал мусорить, его подкармливали, он человек приличный, за что ж вы его?

Однако такова лишь моя точка зрения, и моих друзей, включая редактора Синочкина и переводчицу Беляк, а вы прочтите экспертов по недвижимости в той же «Недвижимости и строительстве»! Вон что заявляет по поводу «элиты» эксперт Real Estate & Development Consulting RDC Александр Захаров, дай бог ему доброго здоровья: «Приобретение недвижимости этого класса основано исключительно на соображениях престижа, на потребности максимально зафиксировать достигнутый уровень материального благосостояния и социальный статус. Квартира должна быть только в доме, доступном не широкому кругу избранных». Нет, определенно: либо эксперт Захаров переутомлен, либо его избранные избирались по принципу уродства. Достаточно заменить «недвижимость этого класса» на «милый, любимый дом» – уродство станет очевидным.

В другом номере «элитку» обсуждает целый ареопаг: застройщик и восемь риелторов, включая ООО «Элитные квартиры». Гендиректор «Элитных квартир» Леонид Рысев расстроен: «Развитию элитного бизнеса в Петербурге мешает отсутствие амбиций у покупателей. Люди, обладающие достаточными средствами, чтобы иметь помощников по хозяйству, личных водителей и пр., живут в скромных квартирах. Хотелось бы поднять уровень амбиций элитного покупателя в Петербурге до московского».

Господи, мой боже, зеленоглазый мой. Пока Земля еще вертится – вразуми этих людей. Особенно с учетом того, что ареопаг в основном талдычил про элитную недвижимость на Крестовском острове. Это был когда-то на карте Питера такой провинциальный, зеленый уголок, с бараками 1930-х, со стадионами 1950-х в виде античного амфитеатра, с проржавевшим колесом обозрения, с гребным каналом. В 2000-х там начали строить двух– и трехэтажные кондоминиумы, и Валентина Матвиенко, став губернатором, поклялась, что выше строить не даст. Сейчас там, кажется, ниже восьми этажей вообще ничего нет, элитными громадами утыкан каждый пустырь, вместо скрипучего колеса визжат американские горки, на мосточке на Большую Землю уже сейчас пробки по часу – а вскоре на месте прежнего стадиона построят новый для шестидесяти пяти тысяч поклонников «Зенита» и пива и введут в строй сто пятьдесят три тысячи метров нового жилья.

Разумеется, элитного – какого ж еще при таких инвестициях?

Дорогие компатриоты!

Не кажется ли вам, что в погоне за материальным достатком, а также за инвестициями в будущую счастливую старость мы решительно охренели? Забыв, что в гробу карманов нет, как это и ни печально. Вырываясь из тесноты и скученности советских хрущевок (а в Питере – из шпротных банок коммунальных квартир), мы развенчали немало глупых советских мифов (вроде того, что совмещенный санузел – это ужас и жуть), но создали не меньшее количество новых, типа мечты о загородных хоромах в пять этажей. Глядя на такие фазенды, я всегда думаю: как же эти страдальцы на свой пятый этаж карабкаются? Они не ведают, что настоящая роскошь – это один этаж, и второй – он от ограниченности участка, от экономии на отоплении и фундаменте?

Ха, элитное жилье! Дался вам там непременный подземный гараж – разве не удобнее прыгать в машину, запаркованную на улице у подъезда, чем спускаться в подземный бункер и ждать, пока поднимутся-опустятся ворота?

И откуда, черт побери, эти требования по поводу консьержки? Что, все сторонники консьержек ведут примерную семейную жизнь? А веселые холостяки? А не менее веселые вдовы и просто дамы? Они и вправду хотят, чтобы консьержка точно знала, с кем и как долго они уединялись за своими элитными дверями?

А как можно гордиться тем, что живешь в монолитном железобетоне? Что тебя окружают не дерево, не камень, не луг и не озеро, а цемент с железными прутьями внутри?

И главное – зачем нужно отгораживаться внутри своих элитных кварталов от мира, формируя гетто? Я однажды был приглашен на презентацию в пентхаус «Алых парусов». Там была пробка на въезд в охраняемый двор, потому что машины были у всех, а шлагбаум на всех был один. Потом очередь томилась в ожидании пентхаусного лифта, потому что небесные чертоги были рассчитаны на бал с Наташей Ростовой, а лифт – лишь на трех персон, и то при условии, что третья будет собачкой, вмещающейся в сумочку второй. Приглашенные плевались и уходили (я плевался, но полчаса ждал своей очереди).

Или еще: может кто-нибудь объяснить, почему элитная квартира непременно бездарно спланирована? Почему там всегда есть гигантский темный холл, превышающий по размеру гостиную? Отчего любая «сталинка» на фоне нынешней «элиты» – просто палладианский эталон?

Даже «брежневское» типовое жилье – только не смейтесь! – кажется мне в чем-то более человечным, чем сегодняшнее. Там, например, в подвалах водились клетушки-сарайчики, где хранили не только консервы, но велосипеды и лыжи. Спрашивается: где в своем монолитном железобетоне хранят лыжи и сноуборды российские завсегдатаи Куршевеля и Мерибеля?! В гостевом санузле или в гардеробной? Почему ни в одном, черт бы его подрал, элитном комплексе я ни разу не встречал ни велосипедной стойки (не говоря про галошную), ни места для колясок? Почему при входе в элитнейшие дома нет ванночек для собачьих лап?! Почему у всех так усохли мозги, что ни архитекторам, ни девелоперам, ни риелторам, ни жильцам – все перечисленное не кажется важным?!!

В ярости я хватаю гусиное перо и строчу email своей давней подруге, главреду журнала «Мезонин» Наташе Барбье. Помимо красоты, я люблю Барбье за ироничный ум. Собственно, я спрашиваю у нее совета – каким должен быть идеальный элитный дом.

И получаю с голубиной почтой ответ: дорогой, а ты сам не знаешь? Пентхаус, но никаких штор на окнах. Система «умный дом», но домработницу к системе не подпускать. Большие белые диваны, и все вообще черно-белое, но девушкам и геям можно розовое или зеленое. Огромная стальная кухня, но готовить не обязательно. И двери из небьющегося стекла – чтобы их, в отличие от башки, не разбили. И никаких фотографий родни и друзей, и никаких красных носов во время простуды, и из комнат самая главная – гардеробная: для показа гостям. И никаких любимых заношенных халатов, потому что могут засечь из пентхауса напротив. И живи, дорогой, в этом добре счастливо.

– Барбье, – откликаюсь я, – в такой заднице невозможно жить счастливо.

– А кто тебе сказал, – отвечает она, – что элитный дом создан для счастья? Вовсе наоборот.

Она, конечно, сговорилась с экспертом Захаровым.

Многие обеспеченные, образованные, но при этом тертые жизнью российские граждане убеждены, что счастье – это товар. Понятно, что это дорого, но все же бутик по продаже счастья есть: возможно, про него написано в свеженьком Robb Report.

Я вполне могу этих людей проконсультировать по ходовым качествам Mercedes SLR MacLaren или вкусовым качествам ресторана Cinq в парижском отеле George V.

И машины, и рестораны доступны за деньги.

Но счастье – не-a. Там в ход идет такая глупая, наивная штука, как работа души.

Поэтому все больше и больше, за все большие и большие деньги, в России будут покупать демонстрацию счастья.

Поскольку, повторяю, счастье не купить.

2008

Баллада об автомобильном угоне

Самонадеянность должна быть наказуема. Мне наказанием были потерянные две тысячи девятьсот шестьдесят два рубля шестьдесят копеек и четыре часа времени: у меня исчезла машина. С платной стоянки на площади трех вокзалов.

У среднего класса в чести экономия, я не исключение. Я знал, например, что, уезжая в Петербург, глупо оставлять машину на стоянке за шлагбаумом прямо у перрона: обойдется в восемьсот рублей за ночь. Шлагбаум поодаль снижает цену до пятисот. Но парковаться нужно, разумеется, не за ним, а рядом, где призывно машут руками парковщики в униформе: ночь тогда будет стоить триста. И квитанция на руки, чин-чинарем.

Тогда я не знал, что махальщиков заступает на работу двенадцать человек в смену, по две смены в сутки, и каждый в конце работы обязан отдать бригадиру две тысячи рублей. Сорок восемь тысяч за день – неплохая прибыль с торговли воздухом, ибо ни парковщики, ни их бригадир, ни тайный босс бригадира никакого права парковочным бизнесом заниматься не имеют, а фальшивые квитанции покупают по пятьсот рублей за сто штук.

Об этом, да и многом другом, мне рассказал мой новый друг Эльмар, и я вас непременно с ним познакомлю, вдруг пригодится.

А пока – вот моя ситуация. Педелю назад замечательным утром я возвратился «Красной стрелой» в Москву Настроение было прекрасным, как прекрасным оно становится всякий раз, когда на перроне звучит гимн столицы нашей Родины, в котором особо радует рифма поэта Газманова «по просторам твоих площадей / шагают шеренги бойцов». Летящей походкой я направлялся в сторону трехсотрублевого паркинга, не обращая внимания на настойчивое «Эй, друг, машин нэ нада?» – и лишь отмечая с удивлением, что обычно суетящихся парковщиков что-то не видать. А потом я понял, что моего авто не видать тоже. Совсем. Вот пустая парковочная разметка, на которой я его оставлял. И тут я с ужасом осознал, что мне теперь «машин нада». Пусть даже то, что Эльмар называет «машин», является старомодным ветхим «жигулем». «Что, друг, пропал машин? Нэ волнуйся, щас найдем! Есть три мэста, куда эвакуируют! Нэ волнуйся, я каждый дэнь чужой машин нахожу! Меня Эльмар зовут!» – кричал Эльмар.

То есть я, без сомнения, попал в ад, но Вергилий у меня был.

Когда человек неправильно паркует машину, ее отвозят на штрафстоянку, это называется эвакуацией. Когда человек оставляет машину на парковке, а машину отвозят неведомо куда, это, по-моему, называется угоном, даже если угон осуществляют ГИБДД и МВД. А вот как назвать процесс, когда под носом ГИБДД и МВД работают фальш-парковки, с которых потом машины эвакуируют, я не знаю. Чума на все их дома до третьего поколения.

Впрочем, эмоции опущу: они мало что дают. Я ведь не сразу сел в разбитую лоханку к Эльмару. А поначалу начал искать справедливости, то есть моих парковщиков, размахивая квитанцией, но какой-то полусонный детина в будке, позевывая, объяснил, что я лично у него машину не оставлял, а других парковок рядом нет. Как нет?! А так, – совсем нет. Но ведь люди в униформе с надписью: «парковка» руками махали? Так бог его знает, что это за люди, может, они с бала-маскарада. А, говоришь, квитанцию за парковку дали? А удостоверение президента страны не дали? Нууу, тогда извини…

Еще я опущу, как звонил в милицию, как там дали телефон, который полчаса был занят, а потом не отвечал, а потом смурной дядька сказал, что компьютер у него завис и надо перезванивать позже.

И я перезванивал и перезванивал, а Эльмар, про которого в ту секунду я еще не знал, что это Эльмар, ходил вокруг меня кругами, как щука возле карася. А потом у меня сел телефон, и я сдался на милость Эльмара. Он достал свой мобильник, набрал какой-то другой, волшебный номер, и через секунду дама с приятным голосом сообщала мне, что моя машина находится на штрафстоянке на Бауманской, а штраф мне выпишут на Ново-Битюринской.

– Где это, Ново-Битюринская?

– Ну… если вы по карте поедете, то там ее вообще нет. На карте она у вас обозначена как Проектируемый проезд.

– Эльмар, где этот Проектируемый проезд?

– В заднице, мамой клянусь! Эльмар все знает!

Человеку, у которого в Москве эвакуируют машину, будет полезно знать следующее. Штраф за неправильную (в моем-то случае?! Впрочем, что спорить…) парковку составит всего сто рублей. Первые сутки хранения на стоянке бесплатны. Но прежде чем отдать сто рублей и забрать машину, вы, по мудрому замечанию Эльмара, должны еще познакомиться с задницей.

Для плохо знающих и задницу, и столицу: улица Бауманская, где находится штрафстоянка, расположена в километре от вокзала. Но улица Ново-Битюринская, где выписывают штрафы и дают разрешение забрать машину со штрафстоянки, находится за пределами человеческого разумения.

– Тут ночью жють как ехать! Фонарей нэт, огней нэт! Ты нэ расстраивайся, ты нэ один такой! Вот, гляди, слэва тюрьма мэстный жэнский… Тут ночью девушку вез, она говорит – стой, вылезу, дальшэ боюсь! Я говорю – нэ бойсь, кто за тэбя взятку будет мэнтам давать?!

– Какую взятку, Эльмар? Штраф – сто рублей, штрафстоянка – бесплатно?

– А мы с дэвушкой приехали, очэрэдь чэлавэк пятьдэсят! Она говорит: вот, Эльмар, три тыщи! Я дал мэнтам три тыщи, сразу все выписали! Я там ночных мэнтов знаю, знаю кому дать! А если ты русский, они дэньги нэ возьмут! Нэ хотят под статью! А у черного возьмут! Потому что у мэня прав нет, я на них нэ заявлю! У меня один раз паспорт отобрали, пятьсот баксов платил!

Я поглядел на часы. Прошло полтора часа с моего приезда в Москву Задница была все ближе и ближе.

– Эльмар, а дневные менты у тебя знакомые есть?

– Днэвных нэт… – загрустил Эльмар, но через пять минут вдруг радостно засветился:

– Павезло, дарагой! Пасредников нэт! Значит, очэреди нэт!

Я поднял голову. На гигантском здании, выросшем на краю Ойкумены, способном разместить если не «Мегу», то «Ашан», значилось: «Городская служба перемещения транспортных средств».

Таким бедолагам, как я, для ожидания в колоссальном здании полагалась комнатенка с двумя хромоногими стульями. Из четырех окошек работало одно. Бедолаг было шестеро:

– Ребят, очередь быстро движется?

– На человека – восемь с половиной минут, – ответил парень, неотрывно глядевший на часы.

В этот момент из какой-то двери вынырнул образцовый гаишник с необъятным, как пушкинский дуб, задом:

– Больше двух в помещении не скапливаемся! Дышать нечем! – он достал сигарету.

Мы покорно вышли на улицу, радуясь, что не дождь и не зима.

Через пятьдесят две минуты окошечко на секунду отворилось, меня спросили:

– Возражения есть?

– Никак нет, – отрапортовал я бодро.

– Тогда штраф платите в течение месяца в Сбербанке и привозите квитанцию к нам.

– Как – к вам?!!!! – просипел я, но новый бедолага уже рвался к окну.

Заканчивался третий час возвращения собственности владельцу.

По пути на штрафстоянку, с документами на освобождение, я еще и еще расспрашивал Эльмара о механизме увозов.

Все началось, по его словам, несколько лет назад, после крутой разборки ментов с «дагестанскими и еще немного с татарскими». После чего парковки с шлагбаумами отошли к ментам, а территория вне их была отдана на откуп «дагестанским» (и, вероятно, еще немного татарским). Механизм делания денег из воздуха ясен. Но в последнее время коррективы вносят эвакуаторы: в ночь с пятницы на субботу, когда главные поезда отбывают на Неву, лжепарковщики разбегаются, и запаркованные под их надзором машины начинают увозить. В пятницу – потому что возвращаются люди в понедельник, когда первые бесплатные сутки нахождения на штрафстоянке истекают. И когда ищущих свои машины наберется столько, чтобы образовать очереди на выписку штрафов, – начнут работу посредники-гастарбайтеры, которые никогда не побегут к своим юристам или чекистам заявлять о взятках. Правда, «крутые» машины, то есть со всякими нужными буквами и цифрами в номерах, эвакуаторы не трогают, а лишь перемещают в сторонку. Вот так и вертится это колесо, мало-помалу набирая обороты: два года назад взятка за быстрое освобождение была пятьсот рублей, а сейчас – уже три тысячи.

Это приличная месячная зарплата на исторической родине Эльмара.

Ну, а дальше все было уже совсем просто. На штрафстоянке выписали квитанцию в размере одной тысячи трехсот двадцати рублей и отправили в Сбербанк. Очередь из стариков на костылях тянулась к кассе. Через тридцать минут я протянул операционистке квитанцию, куда собственной рукой вписал девяносто шесть цифр, означающие БИК, ИНН КПП, Л/С, Р/С, ОКАТО, поскольку в Городской службе перемещения транспортных средств, заполненных квитанций, разумеется, не выдавали – на фиг им было это надо. Квитанцию пришлось переписать, потому что в паре цифр я все же ошибся. Безногие за моей спиной терпеливо ждали, поскольку не представляли, что по-другому может быть. А еще с меня взяли сорок два рубля шестьдесят копеек комиссионных, потому что стоянка относилась не к тому району, к которому относилось отделение банка.

Но все же через четыре часа после приезда в Москву я гордо протянул все бумажки в окошечко тети на штрафстоянке. Подоконник перед окошечком был исписан шариковой ручкой, включая «Ждал вас, суки, целый час» и «Менты – пидорасы».

С последним трудно было не согласиться.

Ну вот, а теперь, когда все окончилось хорошо и когда вы знаете все, что однажды с вами может случиться, – пару слов об Эльмаре.

Каждые три месяца он уезжает из России, чтобы получить штамп в паспорт о пересечении госграницы: три месяца после этого он имеет право в нашей стране проживать. Один штамп ему ставят бесплатно в городе Белгороде наши погранцы, а второй – в городе Харькове за взятку в $50 погранцы украинские. Временную прописку на три месяца за три тысячи рублей ему делает одна женщина из Люберец, хотя могут сделать за те же деньги и менты.

А живет Эльмар с тремя земляками в однокомнатной квартире у МКАД, но теперь, когда эвакуаторов стало больше, думает улучшить условия.

Страну Эльмара я вам по причинам безопасности не скажу, да и имя, чтобы не навредить, я слегка изменил.

Взял с меня Эльмар за четыре часа работы тысячу пятьсот рублей.

На эти деньги, сказал он, в столице его республики четыре человека могут кушать плов, кушать шашлык и смотреть танец живота в самый дорогой ресторан.

Я же завершаю историю, где описательная часть должна перетечь в вывод.

Вывод, по-моему, таков. Как бы ни была ужасна действительность, на какие бы мучения ни обрекала нас власть, сходная, по определению Мандельштама, с руками брадобрея, всякая мерзость у нас теперь немедленно обрастает маленьким бизнесом, с которым, глядишь, все не так уж и мерзко.

Потому что мы, русские, очень-очень пластичный народ, и даже когда не хватает собственных сил – тут же пристраиваем к бизнесу Эльмаров.

То есть, как говорится – слава России!

2007

Страшная сила

То, что красота не только товар, но и валюта, давно не новость, а медицинский факт, особенно с превращением косметологии в индустрию. Однако слово «красота» все чаще означает совсем другое, нежели привлекательная внешность.

Я не так давно прошел кастинг в качестве телеведущего на канале, популярном у домохозяек. Там искали мужчину для аудитории «женщины 25+», и, как сказали, я был именно то, что надо. Все было замечательно, пока вдруг не позвонила продюсер и, дико смущаясь, сказала, что у них, как в известном анекдоте, концепция изменилась. Они перепозиционируют программу для аудитории «женщины 18+», и тридцатипятилетний ведущий для этого не подходит, максимум – тридцатилетний.

«Тридцатипятилетний» – это была, конечно, бесстыдная лесть, но против логики продюсера не попрешь: телевидению в нашей стране (на любом канале) требовались и требуются большей частью молодые лица.

А мне, между прочим, перед тем предлагала косметолог, владеющая в Петербурге клиникой красоты своего имени, вколоть по специальной цене ботокс (долой морщины на лбу) и рестилайн (прочь, носогубная складка!) и вообще омолодиться. Но я затянул мужскую кокетливую волынку типа да на фиг нам, парням, это дело… А вколол бы – и ездил бы сейчас на новеньком «Мини Купере», раздавая автографы девушкам в супермаркетах.

Скинуть десяток лет, тем более, весьма реально. Пару лет назад футболист Смертин познакомил меня с Романом Абрамовичем. Потрясло меня не то, что Абрамович материализовался у столика в ресторане без охраны, а то, что олигарх (почти мой ровесник) выглядел цветущим юношей максимум тридцати лет, как будто ему завтра тоже к домохозяйкам. То есть он никак не походил на небритого дореформенного (и, подозреваю, докосметизированного) братана, каким смотрелся на старых снимках. И ведь, казалось бы: ни на политический вес, ни на рост миллиардов внешность влиять не может. Но самому Абрамовичу омоложение зачем-то было нужно. Какой-то такой кастинг он проходил. Возможно, небритый брателла не очень канал в той среде, где есть графство Сассекс, поместье Файнинг-Хилл и игра в поло, участники которой гоняют мяч верхом на лошадках с подвязанными хвостами. А возможно, ему хотелось, чтобы девушки вздыхали: «Какой интересный мужчина!», а не: «Вот бы этого папика на миллиард развести!»

Держу пари на инъекцию ботокса, что-то было…

Рассказываю это я, впрочем, не затем, чтобы похвастать шапочным знакомством с владельцем трех с половиной мегаяхт, и уж тем более не затем, чтобы пожаловаться на незадавшуюся телекарьеру.

В тексте выше я лихо подменил – а вы, что характерно, не заметили – понятие красоты понятием молодости. А не заметили потому, что в мире вообще, а уж в России с трехкратной силой эти слова действительно становятся синонимами. Результат состоит в том, что когда встречаешь элегантную, волевую бизнесвумен, выглядящую на тридцать, неизменно начинаешь соображать, сколько же ей на самом деле: сорок пять? Или все же пятьдесят?

Мужчины, впрочем, туда же: как точно заметил ехидный английский публицист Тони Парсонс, если раньше мужчина, проходя кризис среднего возраста, обзаводился молодой любовницей и красной спортивной машиной, то теперь он обзаводится всем тем же, плюс косметологом.