Она уже мертва Платова Виктория

– А ты когда-нибудь видел его? Деда?

– Нет.

– Он был моряк, да?

– Он был хороший моряк, – Сережа коротко вздохнул. – Самый настоящий. И, как полагается настоящему моряку, погиб в море.

– Погиб? – папа никогда не посвящал Белку в подробности жизни Большой Семьи. Он исправно поздравляет Парвати с Новым годом и днем рождения, и каждое пятнадцатое число месяца отправляет ей письмо. Цепочка из писем не прерывалась даже тогда, когда они жили в пустыне. До ближайшего населенного пункта с почтовым отделением было не меньше ста пятидесяти километров, и безотказный Байрамгельды отвозил письмо туда, что занимало едва ли не целый день. Иногда его сопровождал папа, и тогда день закупки провианта для экспедиции сдвигался на неделю. Пятнадцатое число было для Белки настоящим праздником: Байрамгельды обязательно привозил ей завернутый в кусок белой холстины нават – топленый сахар, спрессованный в палочки, а иногда и в бесформенные куски размером с кулак. Ничего вкуснее по тем временам Белка не знала, хотя тонкие пластинки навата, отслаиваясь, легко могли порезать язык и нёбо.

Ничего не изменилось и после того, как они вернулись в Ленинград, – разве что из Белкиного рта навсегда исчез вкус навата, а отправка письма стала обыденностью.

Смерть деда – никакая не обыденность. Это выяснилось через минуту, когда Белка задала Сереже вопрос о том, как именно он погиб.

– Был страшный шторм. Не здесь, а под Новороссийском, где дует ветер бора. И во время шторма его смыло за борт волной. Больше его не видели живым. И тело так и не было найдено. Но я думаю… – тут Сережа приложил палец к губам и улыбнулся. – Что это не конец истории…

– Не конец?

– Ты что-нибудь слыхала о кораблях-призраках?

– «Летучий голландец», да?

– Не совсем. «Летучий голландец» – совсем дряхлый. От него за версту разит несчастьем. Ты только представь: обрывки парусов, сломанные мачты, сгнивший такелаж. Ни один капитан не приблизится к такой посудине. Но есть и другие корабли…

Другие, другие – шепчет крошка-аммонит, корабли-корабли – вторит ему раковина-двустворка, другие-корабли – подводят итог ломкие губы теребры. Ракушечник за Белкиной спиной волнуется, волнение передается и Белке: по ее спине бегут мурашки.

– Другие?

– Издали их ни за что не отличишь от обычных. Ни одного порванного троса, ни одного свисающего каната, ржавых потеков на борту тоже нет. Якоря, как и положено якорям, при движении сидят в своих гнездах. А если дашь приветственный гудок, то…

– То? – мурашки перебрались со спины на плечи и скатились вниз – к запястьям, что за историю собрался поведать Белке Сережа?

– Тебе, скорее всего, не ответят. А проследуют мимо, не меняя курса.

– Что же в этом необычного?

– Ничего. Кроме обыкновенной невежливости, несовместимой с морскими законами. Но законы эти – неписаные. Поэтому капитаны и не хватаются за бинокли и подзорные трубы. И не пытаются вызвать такие корабли по рации. Но представь, что кому-то очень любопытному пришло бы в голову это сделать.

– Тебе?

– А тебе разве нет?

– Да! – чего только не сделаешь, чтобы повысить свои акции в глазах Сережи.

– Итак… Ты вызываешь корабль по рации, но в эфире слышен лишь треск. Тогда ты берешь подзорную трубу и изучаешь палубу.

– И… что я там вижу?

– В том-то и дело, что ничего. Ничего и никого на палубе нет. Никого нет в рубке, никого нет на капитанском мостике. В иллюминаторах чернота.

– И… что это значит?

– Что ты столкнулась с кораблем-призраком. Он не признает территориальных вод и свободно перемещается из моря в море, из океана в океан.

– Без всякой цели? – удивилась Белка.

– О нет! Цель у них есть – собрать души всех, кто погиб в море. Души летят к этим кораблям, как мотыльки на свет. И там обретают успокоение. Там они в безопасности.

– Значит, дед тоже мог оказаться на одном из таких кораблей?

– Скорее всего.

– Это… хорошо?

– Конечно. Дед остался в том месте, которое любил больше всего. Это хорошо и справедливо.

Сережа – удивительный, – вот о чем думает Белка. Страшная история неожиданно превратилась в сказку, он напугал ее и тут же успокоил. И не только ее – ракушечник тоже притих. И цикады притихли. Умиротворяющую тишину нарушил лишь знакомый мотоциклетный треск, и то ненадолго. Значит, минут через пять появится Аста. Или через десять – если вздумает целоваться с Егором. В последнее время Белку волнует именно этот аспект отношений между людьми. Тем более что кое-какой опыт есть и у нее: сто лет назад, когда Белка была еще первоклассницей, она тоже целовалась – с соседом по парте Славкой Тарасовым. Наверное, они что-то делали не так, потому что ничего особенно приятного Белка не почувствовала, к тому же подсохшая болячка на Славкиных губах больно царапалась. Эксперимент возобновлялся несколько раз – все с тем же плачевным результатом, и оба охладели к нему одновременно. Теперь Славка изменился в худшую сторону и сидит уже не с Белкой, а со своим приятелем Бакусиком, тупицей и двоечником. Периодически они задирают Белку и подленько смеются, когда она появляется в классе. Сережа справился бы с этими субчиками одной левой, как жаль, что он не живет в Ленинграде!..

– Ладно, мне пора. А ты спи.

– Посиди со мной еще чуточку, Сережа!

– Уже поздно.

Как задержать Сережу? Уж очень не хочется, чтобы он уходил!

– Не слишком-то и поздно. Кое-кто еще даже домой не вернулся.

– Кто же? – особого интереса в голосе Сережи не чувствовалось.

– А вот подожди немножко – сам увидишь!..

Никаких звуков со стороны кипарисовой аллеи слышно не было, калитка не подавала признаков жизни, и Белка забеспокоилась: как бы Аста не стерла себе все губы во время поцелуя. А потом представила русалку-оборотня без губ, а потом – без носа; последними – вуаля! – исчезли глаза. Пустое лицо Асты приобрело матовый оттенок – совсем как у шахматной королевы из Лазаревой коллекции. Или у пешки…

Нет, эти фигурки не принадлежат Лазарю! Его шахматы – маленькие, карманные, они сделаны из пластмассы. А оттенок Астиного пустого лица предполагает совсем другой материал. Благородный и такой старый, что под слоем лака проступают легкие трещины, множество трещин. Линии разлома идут как раз по ним: еще секунда – и лицо разлетится на мелкие кусочки.

Ничего подобного Белка не увидела, она просто заснула. Так и не дождавшись ни скрипа калитки, ни ухода Сережи. Ей не снились кошмары, но в ту ночь она стала обладательницей очень важного знания, нашептанного то ли ракушечником, то ли какими-то иными обитателями шкиперской, до сих пор остававшимися вне поля ее зрения. Знание касалось Сережиного отца – Самого старшего. И сестры его отца – Самой младшей. Впрочем, оно тут же оказалось позабытым, так и не дойдя толком до Белкиного сознания. А те, кто давно и прочно уложил его в голове, молчали как заговоренные. Никаких откровений со стороны Сережи не было, да и Парвати свято хранила тайну Большой Семьи. Лёка – в силу своих ограниченных умственных способностей – тоже не мог ею поделиться. Вот и выходит, что проболтался крошка-аммонит: вытащил из своего свернутого в спираль тельца такую же спиралевидную, туго свернутую (и концов не найдешь!) историю.

Извлеченная на свет, история немедленно распрямилась и принялась извиваться, словно щупальце гигантского осьминога. Любое соприкосновение с ней обдает холодом и заставляет вспомнить о морской пучине, где погиб дед. Утешает лишь то, что он обрел наконец покой: в каюте третьего класса, на одном из милосердных кораблей-призраков.

О деде и обо всех остальных Белка стала думать много позже, когда детская кличка, придуманная Сережей, и все производные от нее отдалились, исчезли в толще времени. Собственно, они были актуальны только там, в доме Парвати, во владениях Повелителя кузнечиков. Там Белка их и оставила – из неосознанного еще инстинкта самосохранения. Ведь то страшное лето случилось именно с Белкой, Бельчонком, Бельчем, а девочка по имени Полина тут совершенно ни при чем.

Она не видела того, что видела Белка.

Она не подвергалась мучительным допросам, каким подвергалась Белка.

Ее не ненавидели так, как ненавидели Белку. И не обвиняли в чудовищной лжи.

Девочка по имени Полина стирала из памяти всех, кто разделил с ней то лето, – одного за другим. Благо, большинство из них были младшими детьми, ничем особенно ей не запомнившимися: эти исчезли сразу, мелькнули и исчезли – как пейзаж за окном скорого поезда. Труднее было со старшими – сильными и выносливыми, с крепкими руками и ногами: они еще долго бежали по перрону, вслед за составом Полининой памяти, стучали в окна, пытались взобраться на подножку. Если кому-нибудь из них удастся сделать это и дернуть стоп-кран, – кошмар не кончится никогда.

Им не удалось.

А Полине не удалось забыть Сережу.

Сережа – совершенно отдельный человек. Отдельный бог: как и положено богу, он распознa€ет Белку в любом обличье. Сменой имени его не проведешь. И всем поездам Сережа предпочитает трамваи, идущие в счастливое неизвестно-куда.

О, если бы это счастливое неизвестно-куда существовало!..

…Ночью прошел дождь.

Белка проснулась внезапно, как от толчка, и страшно удивилась этому. Обычно на прощание со сном уходит время, – он то прячется за спину реальности, то снова пытается ухватить Белку за рукав. И тогда она ненадолго смыкает веки, досматривая что-нибудь интересное, связанное с небом (во сне Белка летает), или с морем (во сне Белка находит там сокровища), или с людьми. Сны про людей – самые забавные, хотя бы потому, что даже папа и мама в них редко похожи на себя самих. Что уж говорить о других – гораздо менее значимых в ее жизни. Это не люди, а какие-то перевертыши! Они выдают себя за кого-то другого, могут прикинуться деревом или тенью – и тотчас исчезают, если Белка вдруг решится с ними заговорить. Она всегда кого-то ищет, куда-то боится опоздать, не справиться с поручением, данным непонятно кем.

Но в то утро, открыв глаза, она больше не закрывала их. В шкиперской было прохладно, от полуприкрытого окна веяло свежестью, а на подоконнике… лежали книжки.

Сережа!

Он забыл их здесь, хотя приходил именно за ними. Белка тоже хороша – взяла и заснула, в то время как Сережа рассказывал ей самую удивительную историю на свете. В то время, как он согласился остаться с ней еще ненадолго.

Деревья и кусты блестели в предутренней дымке словно стеклянные; первые, еще робкие лучи солнца отражались в мириадах крошечных капель – вот Белка и решила: ночью прошел дождь.

Хорошо еще, что книги не вымокли, – их нужно будет отнести Сереже. А значит, получить еще одну возможность приблизиться к нему, и на этот раз помощь Парвати и ее пирожков не понадобится.

Судя по тому, что в отдаленных областях сада еще скрывается тьма, сейчас очень-очень рано, все еще спят. Ни одного звука не долетает снаружи, ни одного звука не слышно внутри. Дом похож на огромный, движимый силой инерции корабль: он с трудом успокаивается, и примерно такое же количество усилий требуется, чтобы запустить все его механизмы.

Стараясь не нарушать этой – почти священной – тишины, Белка выскользнула из шкиперской и спустилась на второй этаж. Двери комнат были плотно прикрыты, и в коридоре царил полумрак, немного рассеивающийся у лестницы. Она вела вниз, в гостиную.

На цыпочках (чтобы лишний раз не тревожить скрипучие половицы) Белка прошествовала мимо комнаты МашМиша и комнаты, где жили младшие дети. И ненадолго задержалась перед дверью в ванную: умыться прямо сейчас или оставить утренние процедуры на потом?

Через какое-то время здесь образуется очередь из желающих наспех почистить зубы и ополоснуть сонную физиономию двумя пальцами. Белка частенько оказывалась в этой очереди, примерно в ее середине: между младшими детьми и старшими, которые встают на полчаса, а то и на час позднее. Последней ванну занимает Аста – ей одной, по эстонскому обыкновению, требуется целый бак горячей воды, в то время как МашМиш вполне обходятся таким баком вдвоем. А мелюзге хватает одного на всех.

С этим баком – одно сплошное неудобство!

Чтобы вода в нем нагрелась, требуется довольно продолжительное время – полчаса или около того. И только потом можно пользоваться им снова. Конечно, если ты желаешь поплескаться в комфорте, а не принять холодный душ.

Есть еще летний душ в саду (его предпочитает Лёка и иногда – Лазарь), но и там ранним утром тебя ждет все та же холодная вода.

Поколебавшись секунду, Белка решила-таки покончить с умыванием раньше всех.

Но тут ее поджидала неприятность: вода оказалась не то чтобы совсем холодной, а какой-то прохладной. И на полу поблескивали непросохшие лужицы: видимо, кто-то встал раньше Белки и выхлюпал всю горячую воду.

Интересно – кто?

Вот Белкино полотенце – бледно-лиловое, с желтыми полосами. Остальные идентифицировать невозможно, все – кроме Астиного. Аста и здесь выпендрилась, утерла нос не только малышам, но и МашМишу: самые красивые полотенца принадлежат ей, они приехали с хозяйкой прямиком из Таллина. Большие (чуть ли не вдвое больше остальных), махровые: алым макам приходят на смену нежные бабочки, которые через неделю снова сменяются постиранными и выглаженными маками.

Сейчас было время бабочек, и бабочки оказались сухими!

Впрочем, Белка сразу же забыла и о бабочках, и о лужицах на полу, и даже временное отсутствие горячей воды не особенно ее расстроило.

Через минуту она оказалась внизу, в гостиной – такой же тихой, как и весь остальной дом. Тишину нарушало лишь басовитое тиканье напольных, едва ли не в два Белкиных роста, часов. Часы показывали двадцать одну минуту шестого, так что тишина вполне объяснима. Удивительно то, что сама Белка проснулась так рано. И что кто-то проснулся даже раньше нее.

Или – еще не ложился?

Из всех живущих здесь таким человеком могла быть только Аста. Это она встречается с москвичом, ездит на мотоцикле в Ялту и выторговала себе право возвращаться тогда, когда пожелает. Конечно, без скандалов с Парвати не обошлось, но с тех пор, как приехал Сережа, бабка заметно изменилась. Она больше не главная в доме. Вернее, все еще главная для пузатой мелочи, которую нужно вовремя накормить, переодеть и уложить в постель. Зато старшие вздохнули свободно, и бабка больше не ждет возвращения таллинской зулейки, чтобы устроить выволочку. К тому же можно попасть в дом через калитку в саду, никого особенно не беспокоя. Ну или почти никого. Вчера Белка слышала, как подъехал мотоцикл, но Аста, увлеченная поцелуями или чем-то другим, не менее важным, так и не появилась.

Видел ли ее Сережа, когда Белка заснула?

Она не будет спрашивать об этом у Повелителя кузнечиков, лишнее внимание к русалке-оборотню ей совершенно ни к чему.

Белка направилась к веранде, отметив про себя небольшую странность. Странность заключалась в куске земли с едва заметным рифленым отпечатком: он валялся на полу в гостиной. Скорее всего, землю принес на подошвах кто-то, кто последним вошел в дом. И вошел он уже после того, как Парвати легла спать. Иначе бабушка, которая поддерживает дом почти в идеальной чистоте, обязательно убрала бы землю. И заставила бы Лёку вымыть пол.

Брать в руки черную лепешку с прилипшими к ней травинками не хотелось, и Белка допинала ее ногами до входных дверей. Двери на ночь закрываются – на собачку в английском замке. Открыть их не составляет труда, если ты находишься внутри. Попасть в дом с улицы – сложнее, особенно если не знать, где спрятан запасной ключ.

Белка, как и все остальные, знает.

На веранде стоит большой горшок с фикусом, в нем-то и можно найти ключ. Он лежит там на случай, если Лёке или Сереже что-нибудь понадобится в доме: еще одно одеяло, или попить компота, или поговорить с Парвати: Белка ни секунды не сомневается, что Парвати, как и она сама, ждет Сережу в любое время.

Открыв дверь, Белка ловко перебросила земляной ком через порог и снова подумала о том, что ночью прошел дождь: перила веранды и доски крыльца влажно поблескивали.

Она и не заметила, как запели первые птицы. К одинокому голосу самой ранней пичужки добавился еще один и еще, и спустя минуту, когда девочка подошла к беседке, ее сопровождал целый птичий хор.

Положительно, все просто сговорились забывать книжки в не самых подходящих местах! Сначала Сережа, а теперь – Аста; в гамаке, покрытом ковром, лежит ее вечная спутница «Анжелика». Никогда, никогда Аста не оставляла книгу в беседке, она уносила «Анжелику» в комнату, и в этом есть своя – эстонская – логика: никто не имеет права прикасаться к ее личным вещам. Даже Астины маки и бабочки висят обособленно от всех остальных полотенец, на другой стене.

Белка воровато обернулась (хотя шансов быть застигнутой врасплох в половину шестого утра не было никаких), а затем протянула руки к вожделенной книжке. О том, чтобы взять ее с собой, не может быть и речи, Аста немедленно устроит скандал! Но полистать-то можно?…

«Анжелика» распахнула свои объятья на странице 365 просто потому, что там лежала закладка. Вернее, открытка, явно самодельная. Сложенная вдвое, она казалась намного объемнее, чем обычные открытки. Из нее выглядывала тонкая зеленая лента с маленьким якорем на конце. Якорь был вырезан из плотного картона золотисто-желтого цвета, а по чистому белому полю открытки, почти у обреза, шла сделанная от руки надпись:

Жаль, что Белка не знает английского! Изучать его она начнет лишь в этом году, не то что МашМиш, жаждущие перебраться туда, где все только на нем и изъясняются! МашМиш часто говорят друг другу «о’кей», а всем остальным – «хай!», что означает «привет». А вот из уст Асты Белка не слышала ни одного английского слова, для того чтобы произвести впечатление, ей вполне хватает эстонских.

Внутренности открытки оказались не менее впечатляющими, они напомнили Белке чудесные раскладывающиеся книжки со множеством мелких деталей. Формат открытки не позволял впихнуть «множество», но и того, что имелось, было вполне достаточно:

– кораблик с двумя парусами. Один парус – полосатый, как тельняшка, а к другому приклеено маленькое бумажное сердечко;

– веселый и тоже полосатый сине-белый маяк с красной шляпкой;

– чайки, именно такие, как их обычно рисует Белка и любой другой, не слишком выдающийся художник, – две галочки на открыточном небе;

– три ряда волн, кораблик прикреплен к среднему.

Белке так понравилась открытка, что она несколько секунд раздумывала: не присвоить ли ее себе? Вдруг Аста не заметит пропажи?

Еще как заметит! Устроит скандал и со всей своей эстонской дотошностью заставит Парвати провести допрос с пристрастием. Или сама его учинит – и Белка обязательно расколется. Покраснеет, зашмыгает носом и расколется! И все оставшееся лето будет ходить с клеймом воришки.

Нет уж!

Вздохнув, девочка сунула открытку обратно в книгу и побежала к калитке.

Калитка была не заперта, чему Белка мимоходом удивилась: отличающаяся любовью к порядку Аста всегда закрывает ее на щеколду, а тут, пожалуйста, заходите, люди добрые, берите все, что вашей душеньке угодно!..

За калиткой Белку встретил такой же едва заметный туман, который укутывал стволы яблонь и слив в саду. Теперь туман стелился по земле, а его огромные языки лизали колеса машины, что стояла напротив дачи Егора. Спустя минуту показался и сам Егор с чемоданом в руках и с кассетником на плече. Выскочивший из машины дядька в сбитой на затылок фуражке открыл багажник, Егор погрузил туда чемодан и кассетник и сел на переднее сиденье. Авто, мигнув красно-желтыми веселыми огоньками, сорвалось с места и скрылось за поворотом.

Это не очень-то напоминало бегство, подумаешь – у москвича кончились каникулы, и он просто покидает дачу, но Белка призадумалась. Знает ли об отъезде Аста? Если знает – почему не проводила своего дружка?

Может, они попрощались накануне – вечером или ночью?

Наверное, так и есть, но расспрашивать Асту она не станет. А вот кто точно порадуется – так это МашМиш. Еще бы, их главный раздражитель отбыл восвояси, и ненавистная эстонка снова осталась в одиночестве.

Первым, на кого Белка наткнулась, вернувшись на участок, был Лёка. Он уже вывел из сарайчика Саладина и теперь запрягал его в телегу.

– Привет, – сказала Белка. – Куда-то собираешься?

– Лёка едет в поселок, – коротко ответил Лека.

– Можно мне с тобой?

Лёкина голова закачалась, как у китайского болванчика, и это могло означать все, что угодно, в диапазоне от «да» до «нет», с промежуточной остановкой «как хочешь». Белка решила остановиться на «да» и взобралась на телегу. Обычно мягкие от лежащего под ними сена ковры неожиданно спружинили, но так даже лучше, подумала Белка.

– А зачем тебе в поселок? – спросила она, когда они покинули участок и неспешно двинулись в ту же сторону, куда укатило авто.

Придержав поводья, Лёка достал из нагрудного кармана бумажку и без всякого выражения прочел по складам:

– Молоко, творог, сметана, бычки – три килограмма…

Все понятно, Лёка намерен посетить местный базарчик, только там можно купить все это. Привалившись к спине брата, крепкой и шершавой, как ракушечник, Белка сказала:

– А москвич уехал. Только что, я сама видела. Аста, наверное, расстроилась…

Лёка легонько стеганул Саладина хлыстом, непонятно, зачем это ему понадобилось: лошадь и без того с энтузиазмом трусила по каменистой дороге.

– А ты бы хотел заиметь мотоцикл, Лёка? Или машину?

– Лёка любит лошадей.

– А Сережу? – произнеся это, Белка удивилась сама себе. Вернее – вопросу, соскользнувшему с перекладины ее губ и оказавшемуся на воле. Еще секунду назад она не собиралась расспрашивать Лёку о Сереже, – но взяла и спросила. О чем это говорит?

О том, что она думает о Сереже даже тогда, когда не думает о нем!

– Сережа – хороший.

– Лучший! – в голосе Белки послышался вызов.

Простодушный человек Лёка вызова не принял:

– Лучший.

– Он очень добрый.

– Да.

– И самый умный.

– Да.

– Видел, сколько у него книжек?

– Да. Сережа обо всех заботится. Он нас защитит.

Расспрашивать Лёку от чего их должен защитить Сережа – бесполезно. Лёкин словарный запас слишком ограничен, чтобы пускаться в пространные рассуждения. Скорее всего, он просто повторяет сказанное Парвати, интересно только, по какому поводу она это сказала? Сережа – самый старший из всех внуков, Лёка – не в счет. Несмотря на то что ему недавно исполнилось восемнадцать, разум его застрял где-то между трехлетней Татой и четырехлетним Гулькой, даже до Шила Лёка не дотягивает. Зато с руками у него все в порядке! И с хозяйственными навыками – в этом Белка убедилась через час, когда они оказались в молочных рядах, а затем – в рыбных. Лёку здесь давно знали, не пытались обмануть, обвесить или обсчитать и все время передавали приветы Парвати. Звучало это примерно так:

Что-то Михайловны давно не видно, не приболела ли?

А Михайловна когда объявится?

Кланяйся Михайловне, сынок!

…Дорога в один конец занимала около часа, на рынке они пробыли едва ли не столько же, учитывая неторопливость и основательность Лёки, вот и получилось, что Белка вернулась домой около девяти. Парвати хлопотала на кухне, младшие мальчики носились по саду, младшие девочки со своими куклами сидели на ступеньках веранды, там же пристроился Шило с самодельной удочкой: цеплял ржавый, толщиной с палец, крючок на леску. Поймать на удочку катрана – его вторая заветная мечта после вторжения в территориальные воды Турции на надувном матрасе.

Уже поднявшись на крыльцо, Белка бросила взгляд на беседку: «Анжелика» по-прежнему лежала в гамаке.

Об Асте забеспокоились перед самым завтраком.

На запах свежеиспеченных оладий слетелись все, включая МашМиша и Сережу, не было только ее. Бросив в сердцах что-то о зулейках-полуночницах, Парвати отправила за Астой быстроногого Шила. И минуты не прошло, как он вернулся с известием, что комната русалки-оборотня пуста.

– А в ванную заглядывал? – недоверчиво прищурившись, спросила у внука Парвати.

Оказалось, что сообразительный Шило сунул нос и туда.

– Там тоже никого нет, – сообщил он.

– Ладно. Пусть только покажется мне на глаза!..

От прошедшего ночью дождя (если он действительно был) не осталось никакого воспоминания, кипарисы перешептывались с птицами, сад был залит солнцем, и в те минуты Белка даже представить себе не могла, что через несколько часов на дом Парвати опустится мрак. Что это утро – последнее в череде тихих и ласковых, а все последующие будут отравлены, разъедены трагедией – точно так же, как ржавчина разъедает металл и превращает его в труху.

После завтрака МашМиш отправились на пляж, Сережа вернулся к своим книгам, Лёка уединился в мастерской, а Шило с Ростиком отпросились на рыбалку. Младшие девочки вместе с куклами и Гулькой переместились в дальний конец сада, и лишь Белка не знала, чем себя занять. Время от времени она посматривала на гамак в беседке: книжка все еще лежала там, а Аста так и не появилась.

За час до обеда в дом вернулся Сережа, и Белка, после некоторых колебаний, последовала за ним. И застала обрывок разговора на кухне.

– Не нравится мне все это. Девчонка со своим ухажером совсем от рук отбилась…

– Будет тебе, ба! – засмеялся Сережа. – Она почти взрослая и вольна распоряжаться своим временем как хочет.

– У себя дома пусть распоряжается. А здесь мой дом. Так что, будь любезна – подчиняйся распорядку.

– Девушка и распорядок – вещи несовместные. Вспомни свою молодость, ба!

Парвати проворчала, что в молодости она была гораздо скромнее, чем чухонская зулейка, и не водилась с пришлыми парнями, и неизвестно – что еще за фрукт этот москвич, и вообще – давно пора познакомиться с ним поближе…

– А он уже уехал!

Это сказала Белка, появившаяся в дверях кухни.

Сережа и Парвати замолчали, посмотрели друг на друга, а потом – на Белку. Сережа покачал головой и состроил гримасу, страшную и веселую одновременно: «подслушивать взрослых нехорошо!». А Парвати поманила Белку пальцем:

– Уехал?

– Да.

– Это тебе Аста сказала?

– Я сама видела, – почувствовав себя главным поставщиком новостей, Белка покраснела от удовольствия.

– Когда же ты успела?

– Сегодня утром.

– Никто не видел, а ты видела?

– Я встала раньше всех. Раньше Лёки. А… этого Егора на улице ждала машина. Он сел в нее и уехал. Вот так!

– Значит, уехал? – еще раз переспросила Парвати. – И Аста с ним?

– Асту я не видела. Видела москвича и еще шофера, он открывал багажник. Асты там не было.

– В багажнике? – Сережа снова улыбнулся, но на этот раз улыбка получилась не очень убедительной.

– Ее вообще там не было!

– И… куда же она подевалась? – только теперь в голосе Парвати послышались тревожные нотки. – Сходи-ка в ее комнату, Сережа. И посмотри, все ли вещи на месте.

– Сейчас.

Сережа ушел, а Белка подивилась тому, какими непонятливыми могут быть взрослые. Вряд ли Аста уехала бы, не прихватив с собой свои роскошные полотенца. И «Анжелику» – она до сих пор сиротливо лежит в гамаке.

– Ты точно не видела Асту? – еще раз уточнила бабка, словно надеясь на какой-нибудь другой ответ.

И Белке снова пришлось разочаровать ее:

– Не-а.

– Может быть, она сидела в машине, и ты ее просто не заметила?

Может, и не заметила, подумала про себя Белка. Может, Аста встала раньше нее и даже успела принять душ – в пользу такого развития событий говорят лужицы на полу в ванной и отсутствие в баке горячей воды. Но тогда как объяснить, что Астино полотенце осталось сухим? Представить, что надменная до брезгливости Аста воспользовалась чужим полотенцем, Белка не в состоянии.

– И что ты делала на улице в такую рань?

– Ну… Просто вышла. Посмотреть на туман.

– И никого не встретила по дороге?

Никого, кроме куска грязи в прихожей, но вряд ли такие подробности заинтересуют Парвати. Тем не менее Белка что есть силы зажмурилась и представила весь путь до садовой калитки: кусты смородины и крыжовника справа, шеренга яблонь слева, затем кипарисы с обеих сторон, густые приземистые заросли лавра, калитка с отодвинутой щеколдой… Вроде бы все. Никто не прятался в кустах, никто не выглядывал из-за кипарисовых стволов, ни одна веточка не шелохнулась, ни одна молочно-зеленая шишка не упала.

– Ну, хорошо, – смилостивилась наконец Парвати. – А потом?

– Потом я вернулась и увидела Лёку. Лёка собирался на базар, и я поехала с ним. Вот и все.

В этот самый момент в кухню вошел Сережа:

– Чемодан и сумка на месте, – сообщил он. – Платья висят в шкафу, постель не разобрана. Похоже, она не ночевала дома.

– Иди-ка, займись чем-нибудь, – к бабке вернулась обычная властность. – И поменьше болтай.

– О чем? – удивилась Белка, поскольку слова Парвати были обращены именно к ней.

– Ни о чем. Держи рот на замке, вот и все. А мы с Сережей прогуляемся к этому самому Егору. Узнаем, что к чему.

…Они вернулись спустя полчаса, и вид у обоих был хмурый и сосредоточенный. Парвати сразу же прошла в дом, а Сережа чуть поотстал, задержавшись на ступеньках крыльца, где его ждала Белка.

– Ну что? – спросила она. – Уехал? Я была права?

– Права, права, – Повелитель кузнечиков присел рядом, вздохнул и потрепал Белку по голове. – Он уехал сегодня утром, у него самолет.

– А Аста?

– Его тетка ничего не знает об Асте.

– А его друзья? – Белка вдруг вспомнила о двух оруженосцах Егора, игравших на пляже в карты с МашМишем.

– Те самые, которые отчалили три дня назад?

– Наверное…

– Их было двое, так?

– Да.

Двое. Один из них прихватил с собой кассетник Егора, когда уходил с пляжа. А МашМиш остались, чтобы потом, у расщелины, где затаилась Белка, озвучить дурные мысли. Маш сказала, что хочет убить Асту, и Миш поддержал ее. До сих пор воспоминание об этом разговоре таилось на самом дне Белкиной души, но теперь самое время вытащить их на свет.

– Я слышала один разговор, – волнуясь, начала Белка. – Случайно… Я не хотела, но так получилось… В общем… МашМиш говорили плохое про Асту.

– Плохое? – Сережа сморщил нос. – Ну-ка, объясни.

Белка на мгновение ощутила сырость и холод расщелины в скале, и по ее спине побежали мурашки. Хорошо Сереже, он еще ничего не знает, а это все равно что стоять на солнце, греясь в его лучах. Сейчас… Сейчас она все расскажет! И тогда Сереже тоже придется сделать шаг в темноту. Что ж, Белке будет не так одиноко.

– Они не ладили друг с другом, Маш и Аста, – начала она издалека. – Они ссорились.

– Тоже мне, новость.

– Аста обидела Миша… Он даже дома не ночевал.

– Я смотрю, у нас тут целое поветрие – не ночевать дома, – все еще стоя на солнце, перед мрачной расщелиной, Сережа мог позволить себе улыбнуться.